Воскресение

      — ...Владыко Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, иже всем человеком хотяй спастися... — бормотал священник, покачивая кадилом.

      Запах фимиама щипал ноздри. Хотелось чихнуть, но не было сил.

      — ...молимся и мили ся ти деем, душу раба твоего Исидора от всякия узы разреши и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему...

      Вокруг собрались мои дети, внуки и домашние. Их лица были мрачны, руки опущены. Все молчали, внимая священнику. Дым фимиама плыл надо мною, позвякивали цепи и бубенцы на кадиле, тусклый свет от свечей, подрагивавших от сквозняка, то и дело менял очертания лиц собравшихся, делая их то благоговейно-скорбными, то неожиданно-угрюмыми, то по-шутовски забавными. Я смотрел прямо перед собой, и лица родных и стоявших позади них слуг становились размытыми, превращаясь в неясные светлые пятна.

      — ...Ты бо Един еси разрешаяй связанныя и исправляй сокрушенныя, надежда неначаемым, могий оставляти грехи всякому человеку, на тя упование имущему... — продолжал слуга Господень. Голос его становился все тише, слова невнятны. Глаза мои заволакивала белесая пелена, а тело сковывал холод, идущий от пальцев ног и рук к груди — месту, где еще теплилась моя грешная душа.

      Страшно.

      Силуэты вокруг слились в единую неподвижную массу, и лишь один из них, стоявший у меня в ногах и мерно покачивавший рукою с кадилом, от которого на меня наползала темная дымная туча, оставался различимым. Образ онемевшего священника у моей кровати, издававшего тусклые бряцающие позвякивания сквозь окутавшую меня холодную вату, стал последним, что запечатлели мои глаза.

      Я умер.

* * *

      Щелчок. Свет. Где я?

      Не чувствую тела. Ничего не вижу... только свет. Свет! Царствие Господне!

      — Боже! Господь мой! Слава тебе, господи! — воскликнул я.

      — Спокойно, граф. Не волнуйся так... — раздался голос. Я не видел, от кого и откуда исходил голос — вокруг все было бело — и потому решил, что слышу ангела, который, по причине моей чрезмерной греховности, для меня невидим.

      — Прости меня, Вестник Господень, — кротко произнес я тогда, — прости, что не могу поклониться тебе... ибо не чувствую ни рук ни ног и даже узреть тебя я, грешный Исидор, недостоин...

      — Стоп, стоп! — прервал меня голос. — Так ты не видишь ничего?

      — Нет, господин...

      — Щас... Тут надо код сменить... — Голос произнес еще несколько слов, смысла которых я не смог уразуметь (говорит на языке ангельском, решил я), после чего все вокруг меня вмиг преобразилось...

      Я оказался как бы стоящим на высокой горе под голубым небосводом, а рядом был юноша в белых одеждах, прекрасный станом, и лик его был светел, и волосы его золотыми кудрями спадали на плечи. Говорю: «как бы стоящим» потому, что не чувствовал ни рук ни ног, и даже не был уверен, что они у меня были. Все мое внимание было захвачено зрением прекрасного юноши.

      — Ну, как? Так нормально видно? — спросил он меня.

      — Вижу тебя, господин, — отвечал я. — Позволь спросить, кто ты? Михаил или Гавриил?

      — Я Илья, — ответил юноша.

      — Пророк?.. — возникшая мгновение назад мысль, словно сама собой облеклась в вопрос.

      — Нет, — покачал он головой, — оператор программы воскрешения...

      Так началась моя новая жизнь.

* * *

      То, что сообщил мне тогда оператор Илья, повергло меня сначала в недоумение, потом в отчаянье и страх. Оказалось, что с момента моей смерти минуло четырнадцать веков, и все это время меня не было. Я не попал ни в рай, ни в ад, ни в подобное описанному у Данте Алигьери католическое чистилище... Я попросту не существовал. Оказалось, что всю свою первую жизнь я искренне верил в ложь: прилежно молился несуществующему богу, соблюдал посты, ходил в церковь, подавал милостыню, надеясь таким образом «собрать сокровищ на Небесах»... и все впустую! На самом деле, ничего не было!

      Мы долго говорили с Ильей, бродя по поросшим короткой сочно-зеленой травой холмам. Он терпеливо объяснял мне все то, что мог бы напрямую, в один миг поместить в мой разум. Но тогда я наверняка сошел бы с ума (такое раньше уже случалось с другими воскрешенными).

      Помню, каково ему было со мной... Я никак не мог уразуметь, что такое симуляция. Илья создавал передо мной предметы, животных, вызывал дождь и ветер, объясняя, что все это суть программы. Я же видел чудеса и миражи. Чтобы до меня, наконец, дошло, ему пришлось кратко пересказать мне историю появления вычислительных машин, начиная от арифмометров Леонардо да Винчи и Вильгельма Шиккарда, знаменитой «Паскалины» и Жаккардова станка, программируемого при помощи перфокарт, и до русского «Феликса», немецкой «Энигмы» и первых американских и британских компьютеров. Он рассказал об изобретениях Вэнивара Буша, Конрада Цузе, Джона Атанасова и Клиффорда Берри, Говарда Эйкена, Сергея Лебедева и других ученых; рассказал об Алане Тьюринге и Джоне фон Неймане, о корпорациях «Intel», «Microsoft», «Apple» и производимых ими умных машинах; наконец, Илья объяснил мне, что такое компьютерные игры и виртуальная реальность. Рассказывая, он создавал — вернее, моделировал — передо мной те устройства, о которых шла речь, и наглядно показывал, как ими пользовались, вплоть до игр. Когда же в конце этого увлекательного экскурса я надел шлем виртуальной реальности, я, наконец, понял... и тогда мне стало по-настоящему жутко...

      Я — программа! По сути, меня по-прежнему нет!

      Я высказал эту свою мысль Илье, на что тот ответил:

      — Иззи, ты мыслишь, значит существуешь. Все просто: вспомни Уилла Оккама.

      Я попробовал вспомнить, кто такой Оккам (в этом новом состоянии я сразу обнаружил, что помню всю свою жизнь в мелочах, даже то, что к старости позабыл), но не вышло.

      — О ком ты говоришь? — спросил я.

      — А... Ты же православный... Восемнадцатый век... В общем, монах такой католический жил в древности, еще до тебя... Впрочем, сейчас это не важно. Потом, когда подключишься к Солнечной Сети, узнаешь подробнее про него, если захочешь... В общем, не накручивай и не усложняй, когда все просто и очевидно. Понятно?

      Я не стал спорить. В конце концов, я ведь был. Грех жаловаться.

* * *

      На работу со мной у Ильи ушло две сотни симчасов — условных единиц виртуального времени, отличных от времени в истинном мире, к переходу в который и должен был меня подготовить Илья.

      Его работа это что-то вроде работы акушера: без Ильи и других, таких как он операторов воскрешения, возвращаемые к жизни мертвецы впадали бы в безумие, едва оказавшись в мире будущего. Настолько этот мир отличался от того мира, в котором жили они прежде.

      — Быть может, мне стоит побыть здесь подольше... — с опасением сказал я моему оператору, когда тот объяснил мне, почему так важно, чтобы вернувшиеся из небытия какое-то время пребывали в безопасной симуляции.

      — Нет. Не стоит затягивать. Да и ресурсы системы не безграничны... В очереди на воскрешение еще миллиарды умерших, среди которых большинство требует серьезной доработки...

      — То есть, как?.. какой доработки? — не понял я.

      — Ну, вот смотри, Иззи. Вот ты — граф, прожил почти семьдесят лет, образован, начитан, знаешь несколько языков — интеллектуал... С тобой не надо притворяться Иисусом или Аллахом или Зевсом каким-нибудь... А вот взять, хотя бы, твоих слуг, или крепостных... Как думаешь, им я скоро объясню, что такое симуляция?

      Я отрицательно покачал головой (то есть иллюзией головы). Илья продолжал:

      — А ведь русский крестьянин восемнадцатого века — еще не самый тяжелый случай... — Он щелкнул пальцами, и зеленые холмы вокруг нас превратились в заросли незнакомых мне высоких деревьев. Мы стояли на опушке тропического леса, за которой начинались примитивные дома из палок, листьев и соломы. Тут и там ходили чернокожие, абсолютно голые, раскрашенные яркими красками люди, разговаривавшие на непонятном языке. На некоторых дикарях я заметил украшения вроде бус из камней и костей; тела других были разрисованы татуировками и явно намеренно нанесенными шрамами. Я не сразу понял, что первые, с бусами, принадлежали к женскому, а татуированные и со шрамами — к мужескому полу, — настолько черны они были, и тела их столь мало отличались меж собой (например, у женщин едва заметны были груди, представлявшие собой небольшие кожистые мешочки; столь же мала и неприметна была и крайняя плоть мужчин).

      — Посмотри на этих людей, Исидор, — сказал Илья. — Они верят в лесных духов и приносят им в жертву животных и собственных детей... Они едят умерших родственников, считая, что так их близкие останутся с ними, а их души станут оберегать деревню от злых демонов... Их мы тоже воскресим. Но прежде чем вернуть их в истинный мир, нам, операторам, предстоит огромная, тяжелая работа.

      — Это твои современники? — не удержался я.

      — Нет, конечно! — улыбнулся мой оператор. — Это шестнадцатый век, одно из африканских племен... в записи, конечно...

      Я уже понимал на тот момент, что такое запись, но как стало возможным проделать это в шестнадцатом веке? Я спросил об этом.

      — Двести восемьдесят лет назад был изобретен способ перемещений во времени, — сказал Илья.

      — То есть, твои современники могут отправиться в любое время и там своими глазами увидеть...

      — Нет, нет! Что ты! Это невозможно. Ничто живое не может,.. по крайней мере сегодня, пережить перемещение во времени. Только машины. Мы отправляем в прошлое зонды, да и то, не непосредственно в истинный мир прошлого, а в одно из параллельных измерений континуума... (он посмотрел на меня и понял, что я ничего не понял) Ну, если проще, то зонды невидимы для людей из прошлого и на них нельзя случайно наткнуться... Пять миллиардов машин непрерывно движутся через континуум в прошлое, по пути сканируя сознание каждого умирающего и заодно производя обратную запись истории Человечества.

      — И где сейчас эта армия?

      — Во втором веке до Рождества Христова.

      — То есть, Христос...

      — Иисус из Назарета? Да, он уже воскрешен. Хороший он парень, Иззи! Таких всегда было не много... Когда он прошел реабилитацию и подключился к Солнечной Сети и узнал, основоположником чего он оказался, когда изучил историю христианской Церкви, то стал встречаться с каждым, кто был замучен инквизиторами, и просить прощения... Хотя, конечно, его то вины в том не было... Но он все равно делал это, пока не понял, что попросту не может объять всех, и тогда он записал обращение ко всем христианам. Позже ты сможешь его посмотреть в Сети... — сказал Илья, после чего добавил: — Кстати, Мухаммед последовал его примеру...

      Стоит ли говорить о том, что услышанное потрясло меня до глубины души?

      Я стоял и смотрел на черных людей, многие из которых, наверняка, уже жили где-то в истинном мире и с улыбкой вспоминали свои первые жизни в диком африканском лесу, делясь своими историями с новыми друзьями из других времен и народов. Черные люди проносили мимо нас с Ильей какие-то корзины, смеялись, переругивались. Неподалеку под навесом женщины приготовляли пищу. Немного поодаль мальчишки с палками играли в отдаленно напоминавшую «лапту» игру. В другой стороне молодая пара занималась тем, что в России в мое время было принято скрывать от глаз посторонних (видимо, здесь это не считалось чем-то предосудительным или постыдным). Проходившие мимо парочки мужчины — по-видимому, охотники, так как каждый нес по нескольку небольших звериных тушек — посмеивались, глядя в сторону влюбленных.

      — Сколько времени требуется на подготовку таких воскрешаемых? — спросил я, подразумевая ни кого-то конкретно, а племя в общем.

      — Меньше, чем на среднего крестьянина из России твоего времени или из Европы времен Средневековья.

      — Вот как...

      — Да. Они хоть и дикари, но легко воспринимают воскрешение... как дети... Умер — плохо, воскрес — хорошо! Радуются. А вот набожный христианин... то думает, что попал на небо, а ты — ангел (Илья улыбнулся, как мне показалось, немного ехидно), то потом начинает записывать оператора в дьяволы и вопить о сатанинском наваждении... Один дьячок из Владимирской губернии меня недавно Вельзевулом обозвал. Долго с ним пришлось возиться... Вот с детьми хорошо, хоть с русскими, хоть с африканскими, хоть с американскими. Ну, и с этими... (он кивнул на дикарей).