Воскресение

      — ...Владыко Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, иже всем человеком хотяй спастися... — бормотал священник, покачивая кадилом.

      Запах фимиама щипал ноздри. Хотелось чихнуть, но не было сил.

      — ...молимся и мили ся ти деем, душу раба твоего Исидора от всякия узы разреши и от всякия клятвы свободи, остави прегрешения ему...

      Вокруг собрались мои дети, внуки и домашние. Их лица были мрачны, руки опущены. Все молчали, внимая священнику. Дым фимиама плыл надо мною, позвякивали цепи и бубенцы на кадиле, тусклый свет от свечей, подрагивавших от сквозняка, то и дело менял очертания лиц собравшихся, делая их то благоговейно-скорбными, то неожиданно-угрюмыми, то по-шутовски забавными. Я смотрел прямо перед собой, и лица родных и стоявших позади них слуг становились размытыми, превращаясь в неясные светлые пятна.

      — ...Ты бо Един еси разрешаяй связанныя и исправляй сокрушенныя, надежда неначаемым, могий оставляти грехи всякому человеку, на тя упование имущему... — продолжал слуга Господень. Голос его становился все тише, слова невнятны. Глаза мои заволакивала белесая пелена, а тело сковывал холод, идущий от пальцев ног и рук к груди — месту, где еще теплилась моя грешная душа.

      Страшно.

      Силуэты вокруг слились в единую неподвижную массу, и лишь один из них, стоявший у меня в ногах и мерно покачивавший рукою с кадилом, от которого на меня наползала темная дымная туча, оставался различимым. Образ онемевшего священника у моей кровати, издававшего тусклые бряцающие позвякивания сквозь окутавшую меня холодную вату, стал последним, что запечатлели мои глаза.

      Я умер.

      

      

* * *

      

      Щелчок. Свет. Где я?

      Не чувствую тела. Ничего не вижу... только свет. Свет! Царствие Господне!

      — Боже! Господь мой! Слава тебе, господи! — воскликнул я.

      — Спокойно, граф. Не волнуйся так... — раздался голос. Я не видел, от кого и откуда исходил голос — вокруг все было бело — и потому решил, что слышу ангела, который, по причине моей чрезмерной греховности, для меня невидим.

      — Прости меня, Вестник Господень, — кротко произнес я тогда, — прости, что не могу поклониться тебе... ибо не чувствую ни рук ни ног и даже узреть тебя я, грешный Исидор, недостоин...

      — Стоп, стоп! — прервал меня голос. — Так ты не видишь ничего?

      — Нет, господин...

      — Щас... Тут надо код сменить... — Голос произнес еще несколько слов, смысла которых я не смог уразуметь (говорит на языке ангельском, решил я), после чего все вокруг меня вмиг преобразилось...

      Я оказался как бы стоящим на высокой горе под голубым небосводом, а рядом был юноша в белых одеждах, прекрасный станом, и лик его был светел, и волосы его золотыми кудрями спадали на плечи. Говорю: «как бы стоящим» потому, что не чувствовал ни рук ни ног, и даже не был уверен, что они у меня были. Все мое внимание было захвачено зрением прекрасного юноши.

      — Ну, как? Так нормально видно? — спросил он меня.

      — Вижу тебя, господин, — отвечал я. — Позволь спросить, кто ты? Михаил или Гавриил?

      — Я Илья, — ответил юноша.

      — Пророк?.. — возникшая мгновение назад мысль, словно сама собой облеклась в вопрос.

      — Нет, — покачал он головой, — оператор программы воскрешения...

      Так началась моя новая жизнь.

      

      

* * *

      

      То, что сообщил мне тогда оператор Илья, повергло меня сначала в недоумение, потом в отчаянье и страх. Оказалось, что с момента моей смерти минуло четырнадцать веков, и все это время меня не было. Я не попал ни в рай, ни в ад, ни в подобное описанному у Данте Алигьери католическое чистилище... Я попросту не существовал. Оказалось, что всю свою первую жизнь я искренне верил в ложь: прилежно молился несуществующему богу, соблюдал посты, ходил в церковь, подавал милостыню, надеясь таким образом «собрать сокровищ на Небесах»... и все впустую! На самом деле, ничего не было!

      Мы долго говорили с Ильей, бродя по поросшим короткой сочно-зеленой травой холмам. Он терпеливо объяснял мне все то, что мог бы напрямую, в один миг поместить в мой разум. Но тогда я наверняка сошел бы с ума (такое раньше уже случалось с другими воскрешенными).

      Помню, каково ему было со мной... Я никак не мог уразуметь, что такое симуляция. Илья создавал передо мной предметы, животных, вызывал дождь и ветер, объясняя, что все это суть программы. Я же видел чудеса и миражи. Чтобы до меня, наконец, дошло, ему пришлось кратко пересказать мне историю появления вычислительных машин, начиная от арифмометров Леонардо да Винчи и Вильгельма Шиккарда, знаменитой «Паскалины» и Жаккардова станка, программируемого при помощи перфокарт, и до русского «Феликса», немецкой «Энигмы» и первых американских и британских компьютеров. Он рассказал об изобретениях Вэнивара Буша, Конрада Цузе, Джона Атанасова и Клиффорда Берри, Говарда Эйкена, Сергея Лебедева и других ученых; рассказал об Алане Тьюринге и Джоне фон Неймане, о корпорациях «Intel», «Microsoft», «Apple» и производимых ими умных машинах; наконец, Илья объяснил мне, что такое компьютерные игры и виртуальная реальность. Рассказывая, он создавал — вернее, моделировал — передо мной те устройства, о которых шла речь, и наглядно показывал, как ими пользовались, вплоть до игр. Когда же в конце этого увлекательного экскурса я надел шлем виртуальной реальности, я, наконец, понял... и тогда мне стало по-настоящему жутко...

      Я — программа! По сути, меня по-прежнему нет!

      Я высказал эту свою мысль Илье, на что тот ответил:

      — Иззи, ты мыслишь, значит существуешь. Все просто: вспомни Уилла Оккама.

      Я попробовал вспомнить, кто такой Оккам (в этом новом состоянии я сразу обнаружил, что помню всю свою жизнь в мелочах, даже то, что к старости позабыл), но не вышло.

      — О ком ты говоришь? — спросил я.

      — А... Ты же православный... Восемнадцатый век... В общем, монах такой католический жил в древности, еще до тебя... Впрочем, сейчас это не важно. Потом, когда подключишься к Солнечной Сети, узнаешь подробнее про него, если захочешь... В общем, не накручивай и не усложняй, когда все просто и очевидно. Понятно?

      Я не стал спорить. В конце концов, я ведь был. Грех жаловаться.

      

      

* * *

      

      На работу со мной у Ильи ушло две сотни симчасов — условных единиц виртуального времени, отличных от времени в истинном мире, к переходу в который и должен был меня подготовить Илья.

      Его работа это что-то вроде работы акушера: без Ильи и других, таких как он операторов воскрешения, возвращаемые к жизни мертвецы впадали бы в безумие, едва оказавшись в мире будущего. Настолько этот мир отличался от того мира, в котором жили они прежде.

      — Быть может, мне стоит побыть здесь подольше... — с опасением сказал я моему оператору, когда тот объяснил мне, почему так важно, чтобы вернувшиеся из небытия какое-то время пребывали в безопасной симуляции.

      — Нет. Не стоит затягивать. Да и ресурсы системы не безграничны... В очереди на воскрешение еще миллиарды умерших, среди которых большинство требует серьезной доработки...

      — То есть, как?.. какой доработки? — не понял я.

      — Ну, вот смотри, Иззи. Вот ты — граф, прожил почти семьдесят лет, образован, начитан, знаешь несколько языков — интеллектуал... С тобой не надо притворяться Иисусом или Аллахом или Зевсом каким-нибудь... А вот взять, хотя бы, твоих слуг, или крепостных... Как думаешь, им я скоро объясню, что такое симуляция?

      Я отрицательно покачал головой (то есть иллюзией головы). Илья продолжал:

      — А ведь русский крестьянин восемнадцатого века — еще не самый тяжелый случай... — Он щелкнул пальцами, и зеленые холмы вокруг нас превратились в заросли незнакомых мне высоких деревьев. Мы стояли на опушке тропического леса, за которой начинались примитивные дома из палок, листьев и соломы. Тут и там ходили чернокожие, абсолютно голые, раскрашенные яркими красками люди, разговаривавшие на непонятном языке. На некоторых дикарях я заметил украшения вроде бус из камней и костей; тела других были разрисованы татуировками и явно намеренно нанесенными шрамами. Я не сразу понял, что первые, с бусами, принадлежали к женскому, а татуированные и со шрамами — к мужескому полу, — настолько черны они были, и тела их столь мало отличались меж собой (например, у женщин едва заметны были груди, представлявшие собой небольшие кожистые мешочки; столь же мала и неприметна была и крайняя плоть мужчин).

      — Посмотри на этих людей, Исидор, — сказал Илья. — Они верят в лесных духов и приносят им в жертву животных и собственных детей... Они едят умерших родственников, считая, что так их близкие останутся с ними, а их души станут оберегать деревню от злых демонов... Их мы тоже воскресим. Но прежде чем вернуть их в истинный мир, нам, операторам, предстоит огромная, тяжелая работа.

      — Это твои современники? — не удержался я.

      — Нет, конечно! — улыбнулся мой оператор. — Это шестнадцатый век, одно из африканских племен... в записи, конечно...

      Я уже понимал на тот момент, что такое запись, но как стало возможным проделать это в шестнадцатом веке? Я спросил об этом.

      — Двести восемьдесят лет назад был изобретен способ перемещений во времени, — сказал Илья.

      — То есть, твои современники могут отправиться в любое время и там своими глазами увидеть...

      — Нет, нет! Что ты! Это невозможно. Ничто живое не может,.. по крайней мере сегодня, пережить перемещение во времени. Только машины. Мы отправляем в прошлое зонды, да и то, не непосредственно в истинный мир прошлого, а в одно из параллельных измерений континуума... (он посмотрел на меня и понял, что я ничего не понял) Ну, если проще, то зонды невидимы для людей из прошлого и на них нельзя случайно наткнуться... Пять миллиардов машин непрерывно движутся через континуум в прошлое, по пути сканируя сознание каждого умирающего и заодно производя обратную запись истории Человечества.

      — И где сейчас эта армия?

      — Во втором веке до Рождества Христова.

      — То есть, Христос...

      — Иисус из Назарета? Да, он уже воскрешен. Хороший он парень, Иззи! Таких всегда было не много... Когда он прошел реабилитацию и подключился к Солнечной Сети и узнал, основоположником чего он оказался, когда изучил историю христианской Церкви, то стал встречаться с каждым, кто был замучен инквизиторами, и просить прощения... Хотя, конечно, его то вины в том не было... Но он все равно делал это, пока не понял, что попросту не может объять всех, и тогда он записал обращение ко всем христианам. Позже ты сможешь его посмотреть в Сети... — сказал Илья, после чего добавил: — Кстати, Мухаммед последовал его примеру...

      Стоит ли говорить о том, что услышанное потрясло меня до глубины души?

      Я стоял и смотрел на черных людей, многие из которых, наверняка, уже жили где-то в истинном мире и с улыбкой вспоминали свои первые жизни в диком африканском лесу, делясь своими историями с новыми друзьями из других времен и народов. Черные люди проносили мимо нас с Ильей какие-то корзины, смеялись, переругивались. Неподалеку под навесом женщины приготовляли пищу. Немного поодаль мальчишки с палками играли в отдаленно напоминавшую «лапту» игру. В другой стороне молодая пара занималась тем, что в России в мое время было принято скрывать от глаз посторонних (видимо, здесь это не считалось чем-то предосудительным или постыдным). Проходившие мимо парочки мужчины — по-видимому, охотники, так как каждый нес по нескольку небольших звериных тушек — посмеивались, глядя в сторону влюбленных.

      — Сколько времени требуется на подготовку таких воскрешаемых? — спросил я, подразумевая ни кого-то конкретно, а племя в общем.

      — Меньше, чем на среднего крестьянина из России твоего времени или из Европы времен Средневековья.

      — Вот как...

      — Да. Они хоть и дикари, но легко воспринимают воскрешение... как дети... Умер — плохо, воскрес — хорошо! Радуются. А вот набожный христианин... то думает, что попал на небо, а ты — ангел (Илья улыбнулся, как мне показалось, немного ехидно), то потом начинает записывать оператора в дьяволы и вопить о сатанинском наваждении... Один дьячок из Владимирской губернии меня недавно Вельзевулом обозвал. Долго с ним пришлось возиться... Вот с детьми хорошо, хоть с русскими, хоть с африканскими, хоть с американскими. Ну, и с этими... (он кивнул на дикарей).

      — А почему вы возвращаете всех? Почему не отберете...

      — ...зерна от плевел? — Взгляд Ильи похолодел.

      — Да, — сказал я твердо, решив, что не стоит малодушничать. Коли уж он здесь для того, чтобы подготовить меня к «выходу в свет», то пусть ответит.

      — Что ж, — сказал он и, щелкнув снова пальцами, вернул нас в прежнее место, — мы действительно проводим некоторый отбор... Например, мы не возвращаем маньяков, сумасшедших, отклонения которых невозможно исправить, не получив при этом уже другую личность... детей, чей разум на момент смерти был неотличим от разума животного... особо отличившихся в истории, вроде Пиночета, Гитлера, Николая Кровавого или его гуру Распутина... ну, ты до них не дожил... в пример приведу царя Ивана, называемого Грозным или его предшественника, явного психопата Владимира... — личности этих упырей отсканированы и лежат в общей базе, но общество не желает их видеть частью себя.

      — А почему нельзя их...

      — ...оставить в симуляции? Подвергнуть суду? Наказать?

      — Да.

      — Иззи... в Солнечной Системе нет судов и нет тюрем. Вернуть к жизни какого-нибудь Линдона Джонсона или Иди Амина, чтобы заточить в тюрьму в симуляции? Да чем мы тогда будем лучше них?!

      

      

* * *

      

      Когда мой оператор программы воскрешения Илья закончил со мной и подтвердил мою готовность выйти из симуляции в истинный мир, передо мной возникло «персональное меню резидента Солнечной Системы», часть параметров в котором была неактивна. Илья объяснил, что первое время в реальности мне будет помогать один из волонтеров, который, по мере того, как я буду осваиваться, постепенно откроет мне доступ к заблокированным параметрам. Когда же я стану полноправным резидентом, смогу выбрать себе вакансию на интересующий меня род деятельности (или не выбрать, но вряд ли мне понравится ничегонеделание).

      Чтобы воплотиться, я должен был выбрать в меню: пол (мужской или женский), возраст (шкала с десятью значениями), цвет кожи (палитра из нескольких десятков цветов), телосложение (доступно после выбора пола), тип лица, цвет глаз, длину волос, и еще два с лишим десятка параметров. Я выбрал «умолчание» и увидел перед собой бодрого старика, мало похожего на ту развалину, что в последние годы жизни смотрела на меня из зеркала в туалетной комнате петербуржского особняка, где я и опочил во господе. Придирчиво осмотрев свою будущую личину, я вернулся к шкале возраста и сдвинул отметку на возрастной шкале на два деления вниз. Так-то лучше, улыбнулся я самому себе и посмотрел на Илью. Тот одобрительно кивнул мне, сказав, что любой из параметров я в дальнейшем смогу изменить, чем несколько смутил меня (в моей прошлой жизни я никогда не задумывался о том, чтобы изменить пол, или чтобы стать эфиопом).

      — Давай уже, Исидор, жми «применить»! — сказал златокудрый юноша в белых одеждах. — Еще увидимся!

      И я нажал.

      

      

* * *

      

      Я открыл глаза.

      Кровать. Белые простыни. Белая просторная комната с окном во всю стену, за которым — сад. Снаружи весна: яблони в молодых листочках за окном усыпаны белыми и розоватыми цветами. С ветки на ветку перелетают жирные, прямо-таки упитанные пчелы: да и листья на яблонях, и цветы — крупные, и сами ветки деревьев... Странно... На стекло снаружи сел огромный шмель.

      — Нравится? — произнес голос рядом.

      Вид за окном так приковал мое внимание, что я даже не заметил, что в комнате был человек. Женщина. Молодая, красивая и... черная как сама ночь, как самый черный уголь. Глаза ее были кари, а волосы — прямы и русы и заплетены в толстую косу, лежавшую у нее на плече. На ней было белоснежное платье без рукавов и простого кроя, чуть ниже колен, а на ногах — сандалии, на манер греческих. Женщина приветливо смотрела на меня без малейшей тени кокетства или намека на что-то неприличное. Так смотрит сердечный друг, готовый протянуть руку помощи и разделить невзгоды. Под этим взглядом я ощутил теплоту и покой; взгляд говорил: Исидор, я знаю твою историю; не беспокойся, ты в кругу друзей, все будет хорошо.

      — Нравится, — сказал я. — Вот только они, — я кивнул на окно, — такие... большие...

      — Это потому, что ты маленький, — ответила женщина. — Мы с тобой ростом — в полметра. Это удобно, когда население одной только Земли — сто двадцать миллиардов... Кстати, я Марина.

      Я немного опешил от услышанного, и некоторое время смотрел на нее, пытаясь собраться с мыслями. Наконец, когда пауза уже слишком затянулась, я произнес первое, что показалось мне уместным в сложившейся ситуации:

      — Рад знакомству, Марина!

      Тут я спохватился: а одет ли я? Я быстро сунул руку под простыню, которой был накрыт, и обнаружил на себе нечто вроде пижамы. Женщина явно поняла причину моего беспокойства и улыбнулась, обнажив ровный ряд аккуратных белых зубов под слишком тонкой для негров верхней губой. Тогда я откинул простыню и встал с кровати. Изучив быстрым взглядом свой костюм, — я был одет в свободные кремовые брюки и такую же рубаху, — я представился:

      — Исидор... граф... бывший...

      — Очень приятно, Исидор, — Марина деловито подала руку для пожатия. — Идем, — сказала она, указав взглядом на дверь напротив окна, — тут есть гардероб. Оденем тебя во что-нибудь более подходящее, а потом я покажу тебе мир.

      

      

* * *

      

      Мир в тридцать втором веке не был похож на тот, привычный мне мир века восемнадцатого, в котором я когда-то жил, в котором был женат, был отцом, дедом, в котором ранее сам был молодым человеком, юношей, мальчиком. Этот мир был далек от мира моего времени. Более далек, чем Петербург (тот, мой Петербург) был далек от той африканской деревни, что показал мне Илья в симуляции.

      Люди в этом мире будущего давно не жили в городах, в привычном для меня понимании этого слова. Города теперь представляли собой одиноко стоящие среди лесов и рощ башни, до пятисот метров в высоту. Благодаря невысокому росту теперешних людей, каждая такая башня имела до четырехсот этажей или уровней, на каждом из которых свободно размещалось и проживало население большой деревни (а-то и нескольких), если брать для сравнения русскую деревню моего века. Кроме того, часть населения жила вне городов — в местах, подобных тому, где я пришел в себя, и откуда начался мой путь в этом новом для меня мире в сопровождении волонтера Марины, с которой мы очень скоро стали добрыми друзьями.

      Кстати, о Марине. Моя адаптация в истинном мире заняла немного времени — всего около месяца. Уже через неделю Марина открыла мне доступ в Сеть и предоставила относительную свободу перемещения (с условием, что я буду ставить ее в известность касательно моих перемещений и не стану покидать евразийский континент). О том, чтобы покидать Землю, конечно, не могло быть и речи. Мы не надоедали друг другу, и это обстоятельство только способствовало нашей с ней дружбе (именно дружбе, так как, как мне стало вскоре известно, Марина была замужем; ее супруг был в это время в научной экспедиции в поясе астероидов Койпера). Я путешествовал из города в город, встречался с людьми из разных веков и состояний, знакомился с удивительным миром Земли будущего. Раз в день или два мои и Маринины пути сходились, мы проводили какое-то время вместе и снова разъезжались, оставаясь на связи через Сеть. Так что, спустя месяц, я уже был вполне современным человеком. Место графа Исидора Обломского занял Иззи Блом, землянин, воскрешенный, полноценный резидент Солнечной Системы. Подтвердив мой гражданский статус, Марина попрощалась со мной и улетела на Венеру, где жила ее сестра, оставив на прощанье приват-иконку (имеется в виду не миниатюрное изображение церковного святого, а программный код, с помощью которого можно связаться с человеком в любое время и из любого места — знак особой близости, какая в мое время бывала между членами одной семьи и лучшими друзьями).

      Теперь на Земле живет лишь двадцатая часть от всего Человечества. Теперь люди живут повсюду — на Луне, Марсе, Венере, Меркурии, на спутниках Юпитера, Сатурна, Урана, Нептуна, на астероидах, на маленьких планетах и далеко в космосе, в Оортовом Облаке, среди ледяных глыб и подобных горам камней, откуда Солнце едва отличается размером от прочих звезд. И большая часть этих людей — воскрешенные.

      Вскоре я встретил моих родных и близких, которых тоже воскресили, чуть раньше, чем меня...

      (Армия машин-сканнеров движется из настоящего в прошлое, и получается, что тех, кто умерли позже меня, отсканировали раньше, а тех, кто — раньше меня или до моего рождения, тех отсканировали позже. Это, конечно, незначительно, если учитывать то, в каком веке сейчас сканирующая армия, но существует очередь. То, что просканированы умершие до второго века нашей эры, не значит, что все они воскрешены. Кого-то, конечно, возвращают вне очереди... — к примеру, тех же Иисуса с Мухаммедом, Леонардо или Шекспира, за скорое воскрешение которых высказались миллиарды, — но большинство ждет своего часа в базе данных.)

      ...Кого-то, как например, Наташу, мою бывшую супругу, старшую дочь Лидию, и некоторых из служивших нашей семье (теперь, в этом новом мире, уже нет знати и слуг и все равны), я встретил лично. Других — в Солнечной Сети. Оказалось, что мой старший сын, Григорий, теперь был на Обероне, средний, Андрей — на Меркурии, а младший, Иван — недоступен для контакта, так как покинул Солнечную Систему в качестве посланника к другой звезде.

      Своих отца и мать я смог увидеть только спустя два года, когда подошла их очередь. Их же родителей я уже не стал дожидаться...

      

      

* * *

      

      Семь лет. Именно на столько меня хватило. Я объездил всю Землю (пневмопоезда — самый распространенный и доступный вид транспорта в Колыбели Человечества и не только), облетел все внутренние планеты, побывал на станции Фаэтон в Поясе Астероидов и на Каллисто Юпитера. Когда же не осталось ничего, что могло бы меня удивить или овладеть мной, как это бывает с исследователями (миры Солнечной Системы уже были вполне познаны до моего воскрешения), я стал все чаще размышлять о выборе моего сына Ивана.

      Выбранный Иваном путь представлялся мне единственным, доступным человеку будущего средством превозмочь скуку и апатию к жизни. В мире, где все доступно всем, где все тайны раскрыты, а подвиги безопасны, жить скучно. Именно поэтому в последние десятилетия становилось все больше таких, как мой Иван — людей, выбравших тысячелетия одиночества в межзвездной пустоте и неизвестность. И я в последние два года все чаще думал о том, чтобы отправиться к звездам.

      Наконец я решился.

      Мое тело — пусть и кибернетическое, способное менять внешние черты и подолгу обходиться без пищи и переносить космическую радиацию при межпланетных перелетах — мало подходило для странствия. Как и другим странникам, мне пришлось отказаться от него и переместиться в новое.

      Теперь я овоид, с массой чуть более восьми килограмм. Тридцать три года минуло с того времени, когда последний камень Оортова Облака остался позади меня. Я один, но не одинок. Ведь со мной история Человечества: все достижения, все открытия, все книги, что когда-либо были написаны (включая и те, что века считались безвозвратно утерянными), философия, мифы, культуры — все это со мной. Мне есть над чем подумать, и есть, что сказать тем другим, которые — я в этом не сомневаюсь — есть. Где-то там.