Псих: обновление

7.

Подниматься в офис смотреть списки я вскоре перестал. Не сразу после визита, чтобы это не выглядело нарочито, но — вскоре. Реальной необходимости уже, пожалуй, не было; иные мотивы... Да что там. Не хотел я маячить возле Даши мрачной тенью, когда все ясно и так.

Нет, вру. Вот именно что — хотел. И именно потому нельзя было этого делать.

А в мае...

В мае у меня был день рождения.

Я задумался как-то — сколько это я его не отмечал? Последний раз дома я встретил своё шестнадцатилетие. Тот день не стал праздником, несмотря на робкие попытки его организовать — давило слишком много нерешённых проблем. Потом... Семнадцать мне стукнуло в Тихушке — я тогда об этом и не вспомнил. Что не удивительно, впрочем. Варвур... Два года почти постоянной мечты о сне. Взведенные, как пружина, нервы. Не до того там было. Это — восемнадцать и девятнадцать.

Теперь мне исполнялось двадцать. Возраст, однако.

Честно говоря, сначала я думал — ничего не хочу. Разве что забиться в какую-нибудь щель и нарезаться в одиночку. Нарезаться до свинячьего визга, четыре года собственной жизни самому с собой помянуть... А свидетели для этого не нужны.

Но день пришёлся на субботу. И я понял, что так просто не отделаюсь. Семейство — а теперь я с лёгкостью относил сюда и Каминского — было твёрдо настроено встретить мой день рождения всерьёз.

Я не стал спорить. В основном из-за мамы — пожалуй, именно ей такой праздник был по-настоящему нужен.

Так что торжество состоялось.

Мы не приглашали никого лишнего — только семья. Включая Романа, которого Каминский привёз на побывку из лечебницы. И у нас был стол, рассчитанный, наверное, на десятерых при наличии четырёх едоков. Я растрогался, обнаружив на нем свои самые любимые деликатесы. Были шутливые поздравления в конвертиках. Были подарки: мама преподнесла мне мягкий, как пух, тёплый свитер из газарской шерсти, Каминский — шикарную автоматическую бритву (я, правда, слабо представлял себе, что с ней надо делать: привык в штрафбате к специальной пасте, один раз намазался — месяц ничего ненужного не растёт; однако был в этом предмете какой-то особый шик, сугубо гражданский такой, неспешный и оттого приятный). И я чуть не прослезился, когда Роман протянул мне модельку бифлая, собственноручно слепленную им из пластиформа.

Я расслабился и раскрылся чуть раньше, чем следовало, потому что самое трудное было ещё впереди.

Слова...

Слова, сказанные из самых лучших чувств и побуждений. Преследующие только благие цели. Вовсе не предназначенные ранить.

Хорошие слова и, наверное, правильные. Слишком много правильных слов.

Это я такой неправильный попался.

Не сразу, но я вдруг обнаружил, что перенести всё это намного сложней, чем мне казалось. Не знаю, почему. Я ведь приготовился находиться весь вечер в центре внимания и выслушивать многочисленные тосты и пожелания, приготовился отвечать спокойно и вежливо на больные, бередящие душу вопросы и шутить о том, о чем хочется плакать, вцепившись бессильно зубами в подушку. Приготовился улыбаться — и радоваться, радоваться тому, что я дома, что рядом близкие люди, радоваться, несмотря ни на что... Ведь для того он и праздник, чтобы радоваться.

Я не сумел.

Я не ожидал, что это будет ощущаться вот так — будто наждаком без конца, снова и снова по незажившим ещё ранам.

Почему именно ведомый любовью человек способен причинить иногда такую боль, какой не доставит и лютый враг?

Я терпел, пока мог. И сорвался из-за стола на середине очередной маминой фразы — просто последней каплей стала — что-то высокопарное о годах, которые следует вычеркнуть и забыть, и о высотах, ожидающих впереди... Едва сдержался, чтобы не заорать.

Почему "вычеркнуть"?! Это моя жизнь! У меня ничего другого нет пока!

И эти "высоты"... Какие такие "высоты"... Как издёвка — неужели она не понимает? Что в её представлении "высоты"? Залезу я, что ли, завтра на стоэтажный небоскрёб?

Но особенно резануло "вычеркнуть", конечно...

Вот эти — эти мои четыре года — вот так, одним росчерком пера?

Как скомкать неудачный черновик?

Роман смотрел на меня непонимающе и сочувственно.

Я вылетел из дома пулей. Молча — на это выдержки хватило. А вот на то, чтобы хоть как-то объяснить свой уход, уже не достало...

И только промерив ногами несколько кварталов, я задумался, что же мне теперь делать. Вернуться, объясняться — не было пока сил. Выполнить свой первый план и надраться в зюзю? Уже не то настроение.

Мама расстроилась наверняка.

Все люди как люди. Встречают дни рождения, веселятся. Да что за заноза такая сидит в груди и мне жить нормально не даёт?

На углу я купил с лотка несколько салипасов — и поехал к Даше.

Просто так. Увидеть. А там придумаю, что соврать.

* * *

К моему изумлению, дверь мне открыл Кирилл. Похоже, он удивился не меньше; правда, мне от этого легче не стало, так что он нашёлся первым. Спросил сосредоточенно и чуть брюзгливо:

— Джалис? Вы по какому вопросу?

— Могу я увидеть Дашу?

Коротенькая фраза исчерпала весь мой запас вежливости. Потом уже, с опозданием, я подумал, что следовало бы для начала поздороваться. И наверное, если бы Кирилл спросил ещё хоть что-то, я бы просто развернулся и ушёл.

Но он только пожал плечами и, обернувшись в дом, позвал раздражённо:

— Даша! Тут к тебе!

И исчез в проёме.

Я постоял у оставшейся открытой двери. Входить не хотелось — зачем? Да, в общем-то, и не приглашали.

Как некстати оказался тут Кирилл.

Может, я вообще зря сюда пришёл?

Наверняка зря. Ещё пожалею об этом порыве.

— Данил?

Я посмотрел на Дашу — тонкую, нежную, такую домашнюю в мягких черных брючках и великоватом голубом пуловере, и опять босиком, слегка взъерошенную, будто нахохлившийся воробей — и подумал: нет, не пожалею.

— Данил, ты что тут? У тебя же день рождения сегодня, или я ошибаюсь? Ты что, пьян?

Она присмотрелась и ответила сама себе, приподняв домиком брови:

— Нет, не пьян. Случилось что-то?

— Ничего.

Моя деликатность в этот день явно отправилась на покой, и я выдал первое пришедшее в голову:

— Кирилл тут что, у вас в гостях?

— Почему в гостях? — удивилась Даша. — Живёт он здесь.

— А Димка?

— И Димка. Ты специально приехал об этом спросить?

— Нет. — Я помотал головой. — Я...

— Салипасы мне привёз?

Действительно, я ведь чуть не забыл про эти нежные фрукты. Спохватившись, протянул Даше яркий пакет.

Она наморщила лоб.

— Я же пошутила. Неужели правда салипасы? Ну ты даёшь. А в честь чего? Данил, да что с тобой сегодня? Какой-то ты... Слушай, что мы с тобой у порога топчемся? Зайди, а?

— Не стоит, — я снова мотнул головой. — Пора мне.

— А приходил зачем? Салипасы отдать?

— Угу.

— В честь своего дня рождения?

Даша смерила меня взглядом вприщурку. Под этим взглядом я развернулся и пошёл по дорожке от дома, и чем дальше я отходил, тем острее ощущал её взгляд — спиной, плечами, как неимоверную тяжесть, которую выносить оказалось почему-то совершенно невозможно.

— Постой!

Даша догнала меня на дорожке — прямо, как была, босиком. Проговорила негромко:

— Ну что ты молчишь, как пень. Я же вижу, тебе плохо. Не молчи. Когда плохо, нельзя молчать.

— А что делать?

— Кричи. Или ругайся. Плачь. Расскажи всё кому-нибудь. Неважно. Только не молчи.

— Я так не привык.

— Попробуй.

Я поднял глаза — Даша была серьёзна, как никогда; я подумал, что ей — именно ей — мог бы, хотел бы рассказать многое, если бы...

Если бы.

Выговорил хрипло:

— Не могу.

— Почему?

— Даша. Как так вышло, что Кирилл живёт с вами?

— С нами? — она передёрнула плечами. — Ты странно спрашиваешь. Почему именно Кирилл? Мы живём втроём. Старомодно, я понимаю; но, видишь ли, это родительский дом, мы все привязаны к нему. И городские квартиры никто из нас не любит, а коттедж для одного — нонсенс, знаешь ли. Вот если кто из братьев вдруг женится, придётся что-то решать. А Кирилл совсем не такой сухарь и брюзга, как тебе, может быть, показалось. Просто выпендривается слегка; у него пунктик — не быть похожим на Димку.

— Кто-то из братьев женится, — повторил я эхом.

— Что? Ты о чем?

— Твоих братьев?

Я имел, наверное, глупейший вид — ошарашенный внезапным озарением. И Даша почувствовала; остановилась, брови снова поползли вверх, и выражение лица сделалось такое — не то рассмеяться собирается, не то заплакать.

— Ты не знал?

У меня пропал, потерялся дар речи, а она добавила:

— Так ты подумал, что...

— У вас фамилии разные, — выдал я первое пришедшее в пустую, звонкую голову — просто чтобы остановить поток её догадок.

— У нас и отчества разные. Так что же? Такое редкое дело? — она пожала плечами. — Данил, ты будто в вакууме живёшь. Вся фирма в курсе, что у нас семейное предприятие. Мы его начинали втроём — братья и я. Родители уехали в Зиргу, отец мой там хорошую работу получил. А я из-за "Интеркона" с братьями осталась. Интересней мне было тут. Техникум заочно закончила, а теперь всё решить не могу — идти учиться дальше, или наплевать уже на это. На фирме неплохо, но... Нужна все же перспектива.

— Да, — согласился я. — Перспектива — это вещь. Даша, я пойду. У меня там мать, небось, извелась — я их так оставил... Резко.

— Легче стало?

— Да. Спасибо. Это... глупостью, в общем-то, всё было. Завёлся вдруг.

— Бывает. Особенно в дни рожденья почему-то. Такой уж праздник.

— У тебя тоже?

Даша улыбнулась.

— А ты думал, ты один такой?

Улыбка у неё была... необычайная. Словно крылья за спиной выросли от этой улыбки. Я расхрабрился и сказал:

— Поехали со мной.

— Куда?

— Ко мне домой. С семьёй моей познакомишься. Я тебя приглашаю на день рождения.

— Вот так сюрприз. Данил, меня там не ждут.

— Все будут рады, правда. У нас только свои — мама, брат и Каминский, он мамин хороший друг и человек интересный. И куча всего вкусного на столе пропадает. Поехали.

— Данил. Обычно за девушкой сначала ухаживают, а потом уже знакомят с мамой.

Озорные искорки так и плясали в её глазах.

Я улыбнулся и кивнул.

— Я рад, что ты согласна.

У бедной Даши, убеждённой, что ей удалось меня смутить, аж рот раскрылся от такой моей наглости; наш дружный смех наверняка был слышен в доме — ну и пусть. Теперь это меня не волновало. Пасмурный майский день расцвёл новыми красками, и я уже искренне не понимал, отчего так хреново чувствовал себя всего каких-нибудь пятнадцать минут назад.

— Даша! — позвали из дома.

— Сейчас! — откликнулась она и добавила для меня:

— Раз так — жди. Надо же мне переодеться.

Я хотел было возразить, что это совсем необязательно, но подумал и промолчал. Выбор одежды — явно не моя епархия. Хотя по-моему, выглядела Даша просто очаровательно. Пронзительно-свежий голубой цвет изумительно ей шёл.

— Даша! — на пороге появился Кирилл, как всегда, чуть раздражённый и чем-то недовольный; в руках он держал Дашин комм, чирикающий наподобие воробья. — Тебе тут трезвонят, обзвонились уже. Я кричу-кричу...

— Ой, спасибо.

— С собой надо носить такие вещи, — буркнул Кирилл, подарил мне подозрительный взгляд и снова скрылся в доме.

— Да? — сказала Даша в трубку. — Да. Вы говорите с диспетчером фирмы "Интеркон"... Да. Да, конечно, — она глянула на меня заинтересованно. — Да, случайно знаю. Рядом со мной в данный момент. Хотите с ним поговорить? Да, пожалуйста.

И протянула мне комм:

— Тебя.

Я уже понял, что происходит. Свой комм я оставил дома. Активным модулем там стоял рабочий, и переадресация пошла сразу на номер диспетчера.

В свою очередь я спросил:

— Да?

Конечно, это был Каминский.

— Данил, выслушай меня, пожалуйста, — говорил он быстро, частил, будто боялся, что я в любой момент дам отбой. — Мать плачет. Она отчего-то вбила себе в голову, что ты ушёл снова, как тогда, и я не могу её переубедить. Заперлась у себя в комнате и плачет. Я прошу тебя, приезжай. Я понимаю, тебе нелегко, но я очень тебя прошу.

Я сказал:

— Еду.

Услышал в ответ "спасибо" прежде, чем сработал отбой. Посмотрел растерянно на Дашу.

— Надо торопиться? — сообразила она.

— Мать плачет, — повторил я слова Каминского.

— Момент.

Надо отдать должное Даше — она не потратила этот момент на переодевание. Выскочила из дома не более минуты спустя, в той же одежде, только обувшись, потрясая с победным видом ключом на красивой витой цепочке, украшенной фирменным брелоком.

— Мы на колёсах! Чур, я за рулём. Домчу вмиг!

Сначала я подумал, что она выцыганила кар у Димки. Оказалось — нет. Димка был в отъезде, а машину — красивую серо-перламутровую "Солею" — не пикнув, дал Кирилл. Вот тебе и брюзга.

Монорельс, конечно, движется намного быстрее колёсного кара. Но прямой линии между Дашиным домом и моим пока не протянули — пришлось бы ехать через центр, а учитывая пеший путь до станции и от станции, да ещё пересадки... Машина дала нам изрядное преимущество по времени. И надо было видеть, как Даша вела! Несколько раз я испытывал искушение подключиться и подстраховать её — но так и не сделал этого. По двум причинам: во-первых, она, похоже, уверенно контролировала ситуацию. А во-вторых, явно получала от езды удовольствие.

— Тебе бы летать, — не удержавшись, сказал я в какой-то момент.

— Ага, — довольно отозвалась Даша. — Я как-то пробовала. У одного знакомого есть флайкар, и он пустил меня за руль. Здорово! Управление почти такое же, только надо ещё высотный режим переключать на пульте. Ух, как я разогналась под конец! Красота! Разбогатею — обязательно себе летающую машинку куплю.

В моем мозгу вдруг возникла картинка: мы с Дашей, оба уже в возрасте, оба работаем в расширившемся и разросшемся с нынешних пор "Интерконе"; у нас на двоих один семейный флайкар с автоматической регулировкой высотного режима, и мы управляем им по очереди. А в ясные ночи я втихаря вывожу машинку из гаража, отключаю всю автоматику и занимаюсь воздушным хулиганством, любуясь звездами...

Напугала меня эта картинка — что было странно, поскольку в ней присутствовала Даша. Напугала и тут же исчезла, оставив неприятный осадок — как ощущение забывшегося к утру нехорошего сна; впрочем, и осадок не продержался долго, испарился, стоило бросить взгляд на счастливую Дашу, небрежно, с видом заправского гонщика придерживающую руль одной рукой. Я потряс головой — и от картинки не осталось ни следа, ни воспоминанья.

— Почему твоя мама так расстроилась? — неожиданно спросила Даша. — Ты ей нахамил?

— Нет. Просто, видишь ли... Когда мне было шестнадцать лет, мы с ней крупно поругались, и я ушёл из дома. А вернулся только этой зимой.

Даша приподняла брови, обернувшись ко мне, и я сказал:

— Так уж вышло. Ты на дорогу смотри.

— Ладно. И что, причина ссоры того стоила?

— Дело было не в ссоре, — проговорил я неохотно. — Совсем не в ссоре.