Доброволец

Доброволец

При такой тряске пломбы вылетают из зубов. К счастью, пассажиров в самолете не было, а пилот пломбами обзавестись еще не успел. Он до минимума уменьшил обороты мотора и, удерживая самолет от сваливания, тянул в сторону линии фронта. Пилоту было очень обидно. Всего второй боевой вылет и первый воздушный бой, а он не то что кого-то сбить, даже выстрелить не успел. Да что там выстрелить, он и противника толком разглядеть не смог до того, как был подбит сам. Когда их звено выполняло боевой разворот на противника, левый ведомый сделал это слишком круто. В результате самолеты ведомых чуть не столкнулись. Для того чтобы избежать столкновения, правому пришлось резко взять штурвал на себя. Самолет круто полез вверх, потерял скорость и свалился в штопор. На выходе из штопора его атаковали истребители противника, тусклые трассеры крупнокалиберных пулеметов прошли над кабиной, хлестнув по кольцевому капоту и зацепив лопасть деревянного винта. Сразу возникла сильная вибрация, о продолжении боя нечего было и думать. Летчик сориентировался на местности и направил нос самолета в сторону линии фронта. Кипевший над ним воздушный бой достиг своей кульминации, никому не было дела до выходящего из боя подбитого истребителя.

Летчик на мгновение бросил взгляд вниз, ему показалось, что под крылом мелькнула сеть траншей. Не успел он обрадоваться, как мотор обрезало, вибрация уменьшилась. Исчез и шум мотора, только набегающий воздушный поток посвистывал в расчалках кургузого биплана. Тяжелая девятицилиндровая звезда, прикрытая кольцевым капотом, потянула машину вниз, летчик выровнял самолет и начал искать площадку для аварийной посадки. Лобастый биплан, созданный для маневренного боя на горизонтали, имел низкую нагрузку на крыло и мог неплохо планировать с выключенным мотором. Аварийная посадка с выключенным мотором неоднократно отрабатывалась им и с инструктором, и самостоятельно, но сейчас двигатель не был выключен, сейчас он был поврежден. Высоты хватало, но внизу была пересеченная гористая местность, и найти на ней ровную площадку нужной длины было нелегко.

Наконец на пологом склоне обнаружился относительно прямой отрезок грунтовой дороги. Пилот поправил летные очки и пошел на посадку, по крайней мере, крупных камней на дороге быть не должно. Земля стремительно летела навстречу. Пора. Летчик уперся ногами в педали и плавно потянул ручку управления на себя, нос самолета послушно пошел вверх, закрывая обзор вперед. Удар! Самолет подпрыгнул, снова пошел вниз, еще раз дал козла и запрыгал по склону, стараясь удержаться на узкой дороге и оставляя за собой клубы поднятой в воздух пыли. Отчаянно запищали тормоза, и самолет, едва не скапотировав, замер в десятке метров от небольшого обрывчика.

Летчик поднял очки на лоб и стянул летный шлем с мокрой головы. Пилотом оказался совсем молодой парень, ему явно не исполнилось еще и двадцати лет. Когда осела поднятая при посадке пыль, он отстегнул лямки парашюта и выбрался из кабины. Первым делом бросился к мотору. Кроме простреленного винта крупнокалиберная пуля пробила один из цилиндров, повредила механизм газораспределения. Не смертельно, авиационные звездообразные моторы воздушного охлаждения выдерживали и не такое, но о ремонте на месте нечего было и думать. Надо было искать помощь и эвакуировать самолет, их и так оставалось немного, буквально каждый был на счету.

Оглядевшись, он увидел, что его посадка не прошла незамеченной. Вниз по склону спешили несколько человек. Им оставалось пробежать еще около полукилометра. С такого расстояния он скорее понял, чем увидел, что в руках у бегущих находятся длинноствольные винтовки. Свои или враги? Если враги, то это конец. Четыре скорострельных авиационных пулемета с полным боезапасом помочь ему ничем не могли, а никакого личного оружия, кроме складного швейцарского ножа, у парня не было. Укрыться негде, убежать невозможно. Из мощной пехотной винтовки хороший стрелок и с четырехсот метров достанет без всякой оптики. Только когда бегущим осталось преодолеть не больше двухсот метров, летчик разглядел на их головах характерные пилотки и облегченно вздохнул, свои.

Глава 1.

— Не смей, Володька! Слышишь, не смей! Прокляну, ей богу прокляну!

Никогда еще студент второго года обучения механического отделения Петербургского политехнического института имени Петра Великого Владимир Александрович Чернов не видел своего отца в таком гневе. Так ведь и было из-за чего. Шел август 1914-го года, едва неделя прошла, как государь объявил мобилизацию. Под воздействием патриотического подъема, охватившего практически все население Российской империи, в том числе и столичное студенчество, вознамерился он пойти в армию вольноопределяющимся.

— Наследства лишу! Ни копейки больше не дам! — продолжал бушевать отец. — Не для того я тебя без мамки растил, чтобы пуля германская тебя убила.

Служил Александр Афанасьевич в канцелярии Костромского губернатора в невеликих чинах. С просителей брал по-божески, а потому больших капиталов не нажил. Но, взявши, слово свое держал, а потому имел репутацию человека честного и доверия заслуживающего, как среди коллег, так со стороны начальства. На работе был усерден, но карьеры сделать так и не смог. Не курил, хмельным увлекался в меру, всего-то пару раз и находили его чуток не дотянувшим до дома. Собственно, этот дом, доставшийся Александру Афанасьевичу в наследство от отца, мещанина города Костромы, и составлял все его достояние. Но главным своим богатством считал он своего сына единственного, Володеньку. Мать его, Аграфена Варфоломеевна, Грушенька, умерла при родах своего первенца, ничем ей не смогла помочь тогдашняя костромская медицина. Случилось это скорбное событие в 1896 году. Любил свою законную супругу Александр Чернов безумно, а потеряв, едва удержался на грани, не сошел с ума, не запил, не пустился во все тяжкие. С тех пор он больше никогда не женился. Правда, злые языки болтали, что соседка Черновых, вдова купца третьей гильдии Евдокия Саввишна, не только днем вела его холостяцкое хозяйство, а бывало, и до утра задерживалась. Ну да на горячем их никто не поймал, даже и ловить не пытался, а злые языки, как известно, к делу не пришьешь.

Всю свою нерастраченную любовь перенес Александр Афанасьевич на своего сына. Не сказать, что воспитывал в строгости, но вольностей особых ему не позволял. Впрочем, большую часть времени он был занят в заваленной всевозможными бумагами канцелярии, а воспитанием его занималась бездетная купеческая вдова. Купец женился на семнадцатилетней Дуняше, когда ему было хорошо за пятьдесят. Да видно не рассчитал сил своих с молодой женой и вскорости умер от апоплексического удара. Вот тут юная вдова проявила крутой нрав и железную деловую хватку. Начисто отвергнув все предложения продать мужнино дело и отбив все попытки родственников прибрать наследство к рукам, Дуня, враз ставшая Евдокией Саввишной, не только продолжила владеть двумя лавками: одной в Пряничных рядах, второй — в Малых Мучных, но и деревянным домом на Русиновской улице. Поскольку своих детей у нее не было, то и взяла она себя заботу о сироте, родной матери никогда и не видевшего. Впрочем, хоть и невелик был чин у Чернова, а служил все же при самом губернаторе. Это обстоятельство и позволяло Евдокии Саввишне без больших убытков отбиваться от придирок станового пристава. В Костроме все знали, кто чем живет и чем дышит.

Беззаботное детство Володиньки закончилось, когда исполнилось ему восемь лет. Тогда в качестве репетитора купчиха нашла одного из учащихся восьмого класса Костромской мужской (губернской) гимназии, располагавшейся на Всехсвятской улице. Хоть и проявил мальчик в учебе усердие и прилежание, а все же больших успехов не достиг. Потому и побоялся отец подавать прошение в вышеозначенную гимназию. Уж очень высоки были требования к поступающим. Да и сомневался он, что жалованье его чиновничье да скромная "благодарность" просителей позволят ему вытянуть сына-гимназиста. К счастью, в революционном 1905 году открылась в городе 2-ая мужская гимназия, занявшая два здания на Еленинской улице. Туда и подал прошение Александр Афанасьевич. "Честь имею просить Ваше превосходительство о допущении сына моего Владимира девяти лет от роду к держанию экзамена для поступления в первый класс вверенной Вам Гимназии". Выдержав вступительные экзамены по закону Божьему, русскому языку и математике, написав диктант, стал Володька Чернов гимназистом.

Учился он средне, не было способностей к языкам, зато хорошо давались точные науки, история и география. Мальчик рано пристрастился к чтению, став постоянным посетителем публичной библиотеки. А однажды взял и починил висевшие в доме старые ходики. Александр Афанасьевич давно собирался отнести их к часовщику, да все что-то мешало. То времени не было, то с деньгами туго. Страшно было десятилетнему Володе лезть внутрь деревянного корпуса, но жуть как интересно. И ведь нашел, нашел перекосившуюся шестеренку, и на место сумел поставить. А потом выпросил у тети Евдокии смазочное масло, купленное для швейной машинки "Зингер", и как смог смазал механизм часов. Пришедший домой отец увидел качающийся маятник старых часов и подивился способностям сына. Ласково погладил по голове и смахнул некстати набежавшую слезу.

— Жаль матушка твоя, Грушенька моя милая, не видит.

Дальнейшая карьера механика у гимназиста Володьки, правда, не заладилась. Во-первых, развернуться было негде, количество доступных для изучения механизмов в двух мещанских хозяйствах начала двадцатого века было до обидного маленьким. Во-вторых, далеко не все они оказались простыми в сборке, разборке и изучении. А уж когда сынок ухитрился разобрать ножной привод швейной машинки в соседском доме, то испробовал на своем непутевом затылке тяжесть отцовской руки. И не то чтобы уж очень сложным был привод, как он работает, мальчик понял, просто детских силенок не хватило для сборки тяжелых деталей в единый механизм. Однако к концу учебы в гимназии со своим будущим Владимир Чернов определился однозначно — Петербургский политехнический институт. И отец, и тетя Евдокия были категорически против того, чтобы отпускать дите неразумное в далекую и страшную столицу.

— Куда ж тебя несет, за тридевять земель? Вон хоть в Москву езжай, все к дому ближе.

Но тут пришел черед юноше проявить свой характер. И ведь проявил, добился отцовского благословения и в 1913 году не без труда поступил на механическое отделение института, открытое только в 1907 году. Подавляющее большинство студентов политехнического института того времени были нацелены на учебу. Казалось, что революционные вихри закончились. Диплом престижного столичного института высоко котировался у работодателей, открывал широкие перспективы и прямой путь к материальному благополучию, а то и состоятельности. В политехническом институте на традиционный приоритет фундаментальной и общеинженерной подготовки удачно накладывалось повышенное внимание к упражнениям и летним производственным практикам. Привязка профессорских кафедр к конкретным отделениям была весьма условной, в одном лекционном потоке и в лаборатории собирались студенты разных отделений. Экзамены проводились в течение всего года, в основном осенью, по предварительной записи студентов к профессору.

Буквально с первых дней начала занятий он начал посещать Курсы авиации и воздухоплавания при кораблестроительном отделении. По сути это была первая авиационная школа в России. Курсы располагали аэродинамической и аэрологической лабораториями, мастерской, оснащенными новейшим оборудованием, имели музей и библиотеку. Увы, буквально сразу же выяснилось, что путь в небо для Владимира Чернова закрыт — подвело зрение. Зато он нашел свое призвание в авиационной мастерской. До дрожи в руках волновался он, в первый раз собирая восьмидесятисильный ротативный "Гном-Рон". И как счастлив был, когда, чихнув дымным выхлопом, и разбрызгивая касторовое масло с ревом заработала семицилиндровая авиационная звезда. Там же на курсах произошла мимолетная встреча провинциального юноши и гардемарина Морского кадетского корпуса Александра Николаевича Прокофьева-Северского, сказавшаяся на дальнейшей судьбе Владимира и его будущей семьи.

Сам чиновно-надменный Петербург произвел на студента Чернова, ранее ничего кроме родной провинциальной Костромы да крикливо-купеческой Москвы и не видевшего, двоякое впечатление. С одной стороны, строгая линейность перспектив, гранит набережных свинцовая невская вода, с другой — грязь и копоть заводских окраин. Он не прижился в этом городе, мало бывая в его парадно-показательной центральной части. Почти вся жизнь его проходила в пределах территории, ограниченной институтским забором. Зато здесь было безумно интересно, здесь ключом била жизнь, рождались и воплощались новые научные и инженерные идеи, здесь были его новые товарищи, здесь он был своим.

Все изменилось в августе 1914 года. Чернов только вернулся с летней практики, которую проходил на заводе "Мотор" в Риге. Завод выпускал семицилиндровые авиационные двигатели мощностью шестьдесят и восемьдесят сил, разработанные инженером Калепом на базе тех же французских "Гномов". Петербург встретил Владимира хорошей погодой и объявлением мобилизации. На дворцовой коленопреклоненный народ пел "Боже царя храни...", а на Исаакиевской площади громили германское посольство. Заодно досталось и витринам магазинов с немецкими фамилиями, и представительствам немецких фирм, кое-где дошло до поджогов. Подъем патриотизма был невероятным, все знали — начинается великая война, но почему-то были уверены, что продлится она не больше четырех месяцев, ну полгода максимум. Некоторые товарищи Чернова решили идти на фронт добровольцами, рассчитывая к весне вернуться в институтские аудитории.

Поддался всеобщим настроениям и Владимир, но его остановил Александр Афанасьевич, примчавшийся из Костромы по велению отцовского сердца. Отцовские проклятия, как и угроза лишения наследства не слишком напугали студента. Как и всякий образованный юноша начала двадцатого века, в вере он был не тверд и божьей кары не боялся. Наследство в виде деревянного дома в Костроме тоже его не заботило. А вот лишиться финансовой поддержки было действительно тяжко. Жизнь в столице была дорогая, даже если найти репетиторство, а отыскать приличный вариант было ох как нелегко, то все равно не хватит. Да и жалко было тратить время на обучение столичных олухов. Ведь в авиационной мастерской можно было провести его с гораздо большей пользой. Продумав свои возможности и пожалев отца, Владимир сдался. Взяв с него клятву на кресте и оставив две "красненьких", одну от себя, одну от Евдокии Саввишны, успокоенный отец отбыл к себе домой.

Между тем великая война решительно вторглась в жизнь страны, города и института. 18 августа, сочтя историческое название слишком немецким, "Государь Император Высочайше повелеть соизволил именовать впредь город Санкт-Петербург Петроградом". Студенческое сообщество не досчиталось нескольких десятков своих членов, добровольно ушедших в армию. Августовская эйфория к осени сменилась горечью и разочарованием, вызванными гибелью армии Самсонова. В зданиях 1-го и 3-го студенческих общежитий был оборудован госпиталь на 900 мест. В октябре туда поступили первые раненые. Авиамастерская начала выпуск запчастей и ремонт авиационных моторов. В химлаборатории стали изготовлять лекарства для фронтовых госпиталей. В институте изготавливались полевые телефонные аппараты и коммутаторы, открылись двухмесячные курсы военных летчиков. Все больше студентов уходили в военные училища и школы прапорщиков, некоторые из старшекурсников поступали на службу техниками, преподаватели в военной форме стали обычным явлением.