Молодые Боги

Пробуждение

"Я в раю?"

Подо мной была мягкая, словно перина, трава — лежать на ней легко и приятно. Сквозь шелестящие листья деревьев виднелось пронзительно голубое небо. Сочность красок казалась невероятной — идеально яркий мир.

Если это и не рай, то очень похоже.

Попробовал было встать, но тело не слушалось. Понемногу приходя в себя, почувствовал ледяное дыхание холода по спине — перед глазами возникла пугающе четкая картинка воспоминаний — ночной перекресток, перекрученный велосипед, сломанная, будто кукла, фигурка Кати на обочине.

Вспомнил, как с криком — не сознавая, что делаю, бросился к черному кроссоверу, с ненавистью распахивая дверцу. Это была полная машина опьяненных безнаказанностью и веществами мажоров, а за рулем необычайной красоты девушка с огромными восточными глазами. Даже несмотря на дурман, она завизжала от страха, лишь едва увидев мое лицо.

В машине играла музыка, так громко — что я даже не услышал выстрела. Заметил только черный кружок дула пистолета, зажатого в руке широкоплечего лысого парня на пассажирском сиденье. Яркая вспышка — и все. Воспоминаний больше не было. Нет, были. Номер машины — три шестерки вкупе с тремя удивительно говорящими буквами.

С трудом сглотнув, снова попытался встать, осмотреться — но тело не слушалось, лишь едва слышный стон вырвался из груди. Хотелось подняться и бежать куда-нибудь — куда угодно, лишь бы узнать, как Катя, жива ли она. Прорвавшиеся из воспоминаний отголоски ее леденящего душу крика, раздавшегося за миг до удара, пугающе четко прозвенели в ушах.

Вдруг надо мной появилось чужое лицо. Совершенно непривлекательное, пугающе — крупное, грубое, с затейливой вязью татуировки, спускавшейся со щеки на шею. Заметив мой испуг, незнакомец оскалился, показав крупные желтые зубы и грубо поднял, встряхнув, как тряпку. До боли стиснув предплечье, он потащил меня вперед — я едва поспевал следом, с трудом переставляя непослушные ноги.

Осматриваясь, осознал, что нахожусь в ухоженном саду, огражденном высокой каменной оградой. Взгляд на мгновенье упал на архаичную повозку у закрытых ворот — наверняка на ней меня сюда и привезли. Миновав заросли аккуратно подстриженных кустов, надсмотрщик — я заметил у него за поясом витой кнут — вывел меня к навесу с жаровней.

Здесь были люди. Вокруг небольшого каменного очага на земле лежали и сидели несколько десятков рабов. Испуганные, безразличные, опустошенные — передо мной представали самые разные мужские лица, пока приближался к навесу. У каждого на шее темнел узкий кожаный ошейник, через металлическое кольцо которого была пропущена веревка, связывающая всех в вереницу. Из одежды лишь у некоторых имелись набедренные повязки из грубой ткани. Только сейчас я понял, что и на мне кроме завязанной на поясе грязной тряпки больше ничего нет.

Некоторое из рабов постанывали от боли — присмотревшись, я с ужасом увидел отметины ожогов в виде трилистника на их щеках. Судя по виду ран, выжжены клейма были только что. Заполошно оглянувшись вокруг, у воздушной беседки — неподалеку от шеренги склонивших головы нагих рабынь заметил двух человек, будто сошедших с картинки учебника античности. Один из них, статный и высокий, с посеребренными сединой висками, был в тоге с пурпурной полосой по краю — видимо, сенатор. Его высокое положение подчеркивал эскорт из четырех преторианцев в красных плащах — солнце расцвечивало бликами их дорогие, вычищенные до блеска анатомические панцири. На прямоугольных щитах воинов алела угловатая эмблема в форме раскинувшего крылья орла.

— Павел, ты не перестаешь меня удивлять! Где же ты достаешь подобную красоту? — неожиданно для меня проговорил сенатор на чистом русском.

Его собеседник, тучный и низкорослый мужчина в мешковатой синей тоге, в ответ лишь подобострастно поклонился.

— Неужели это аркадианка? Верно? — сенатор шагнул к одной из рабынь, чью наготу едва прикрывали скудные лохмотья. Взял ее за подбородок, заставляя поднять лицо, и у меня груди невольно вырвался сдавленный крик. Это была Катя! Но возглас моментально захлебнулся — на шее железными тисками сжалась, утягивая меня вниз, лапа татуированного надсмотрщика. Чуть отпустила она только тогда, когда я захрипел — виски сжало чугунным обручем, перед глазами появились черные круги. Второй рукой надсмотрщик завел мне за спину запястья и грубо стиснул их, заставив вскрикнуть от пронзительной боли.

Сенатор между тем, бесцеремонно держа Катю за подбородок, продолжал с интересом ее рассматривать. Склонившись в три погибели, не обращая внимания на боль, я с отчаянием видел, как по испуганному лицу девушки катятся слезы.

— Ну, и... — протянул сенатор.

— Цена лишь для тебя, мой господин, другим я...

— Сколько?

— За такие деньги ты нигде не найдешь аркадианку такой красоты и свежести, а...

— Павел! Сколько?!

— Только для тебя, мой господин, три миллиона сестерциев, — низко поклонился работорговец.

Сенатор, услышав сумму, покачал головой и в изумлении издал губами дребезжащий звук, отпрянув и отбросив руку так, что голова Кати дернулась.

— Ты сошел с ума, Павел? — изумленно произнес сенатор. — Да за такие деньги я куплю себе виллу на Палатинском холме! Опомнись, какие три миллиона?!

— Это аркадианка, мой господин. На холмах Великого Города ты найдешь несметное количество вилл на любой вкус, а вот подобную девушку едва ли... еще и за такие деньги.

— Три миллиона... — негромко повторил сенатор.

Он нахмурился, пожевал губами и вновь шагнул вперед — я видел, как Катя при этом вздрогнула и судорожно втянула воздух. Павел взялся за висящие на ее плечах лохмотья и резко рванул. Оказавшись обнаженной, Катя взвизгнула — пытаясь прикрыться ладонями, но работорговец сделал повелительный жест — и она послушно опустила руки. С трудом, преодолевая стыд, девушка выпрямилась и спрятала взгляд. Я лишь скрипнул зубами, понимая, что подобное послушание неспроста — Катя в жизни была яркой, дерзкой, даже нахальной и всегда готовой отстаивать свои права.

Вид обнаженного юного тела немного отвлек сенатора от мыслей о деньгах — он жадно рассматривал Катю. Торговец подался вперед — и раздался девичий крик. Вызвав у меня невольный стон ярости, Павел хлестко ударил Катю по соскам, заставив груди упруго закачаться.

— Посмотри, мой господин, — схватил девушку за плечо Павел, — какая грудь, бедра, талия... одна из граций готова упасть тебе в руки!

Катя, повинуясь требовательному рывку, развернулась — сенатор впился жадным взглядом в ее ягодицы, по которым со звонкими шлепками похлопал торговец. Одним движением он грубо собрал в кулак волосы девушки, приподнимая и демонстрируя сенатору шею — я же смотрел только на красные полосы на ее спине.

— Строптива? — ткнул пальцем в след от хлыста сенатор — я услышал, как Катя вскрикнула от боли.

— Но обучаема. Девственна, красива... ты не прогадаешь с покупкой, мой господин.

— Девственна? Ну, в постели от нее толку никакого, — фыркнул сенатор.

— Ей всего шестнадцать лет, мой господин, — поклонился Павел, — ей нужен только хороший учитель.

Торговец соврал, Кате было восемнадцать — она сама мне об этом говорила. Сенатор между тем задумчиво хмыкнул, его крупное лицо расплылось в довольной гримасе — грубая лесть не прошла даром.

— Два миллиона.

— Мой господин....

— И моя благосклонность.

— Мой господин, три миллиона — цена лишь для тебя. Если ты откажешься от такого сокровища, от сошедшей с небес дочери богини, я продам ее за пять. Это же бриллиант чистой воды — ему вовсе не требуется огранка! Людям, чья благосклонность мне безразлична, в отличие от твоей, мой господин, я выставлю цену в шесть, семь миллионов!

Закончив прочувственную тираду, торговец склонился в низком поклоне.

Мне было видно, как подрагивают плечи Кати — она по-прежнему послушно стояла, расправив плечи, беззвучно всхлипывая от унижения.

— По рукам, — после долгой паузы хлопнул себя по бедру сенатор, — неси бумаги.

Пока работорговец и сенатор подписывали договор, несколько рабов в туниках с красным орлом подбежали к Кате. Набросив на ее плечи накидку, они повели девушку прочь со двора. Та шла, низко опустив голову — на лице ее были страх и отчаяние. Когда Катя оказалось совсем рядом, я рванулся, пытаясь привлечь ее внимание — но надсмотрщик как чувствовал. Он сжал лапищу с такой силой, что у меня потемнело в глазах. На некоторое время я, видимо, потерял сознание — а когда очнулся, Кати поблизости уже не было. Зато надо мной стояли ненавистные сенатор и работорговец.

— И этот тоже аркадианец? — удивленно воззрился власть имущий покупатель на мое лицо.

Павел вместо ответа изобразил короткий поклон.

— Да ты татарин настоящий! Где ты только берешь таких рабов?

— Я не знаю, кто такие татары, мой господин, но видимо это очень достойные люди, и я благодарен тебе за похвалу, — ушел от ответа Павел, вновь подкрепив слова поклоном. — Желаешь посмотреть этого юношу ближе?

Сенатор, не обращая внимания на работорговца, шагнул вперед и так же, как и Катю недавно, бесцеремонно схватил меня сухой рукой за подбородок. Я хотел бы броситься на него, вцепиться зубами в горло, бить до тех пор, пока тот не перестанет дышать — но крепкая лапа надсмотрщика крепко держала меня. Если бы взглядом можно было убивать...

— Гляди-ка, вылитый Антиной, — пробормотал сенатор, — да ты можешь получить за него еще больше, чем за девчонку!

— Желаешь его приобрести, мой господин?

— Павел, ты же знаешь, что мне не нравятся мальчики, — хохотнул сенатор. — К тому же ты и так ограбил меня сегодня.

— Ты приобрел само совершенство, мой господин, — произнес Павел.

— Сообщишь, как появится еще что-нибудь интересное, — не прощаясь, сенатор двинулся прочь — глухо загремев сочленениями доспехов и оружием, преторианцы двинулись за ним. Двое торопливо пробежали вперед, обгоняя господина и держа наготове щиты.

— Гай Юлий Орлов всегда первый и желанный гость в моей скромной латифундии, — подобострастно крикнул вслед сенатору Павел. Но когда работорговец развернулся, на его крупном, заплывшем жиром лице, появилось совсем другое — хищное — выражение. Никакого подобострастия и почтения в помине больше не было.

— Еще не заклеймил? — поинтересовался Павел у надсмотрщика.

— Гармунд ждал господина, — низким и хриплым голосом ответил тот.

— Все верно, столь красивое лицо портить не с руки, — кивнул работорговец. — Держи его.

Гармунд легко приподнял меня, подтащив к жаровне. А там, надавив, заставил наклонить голову. Раздалось шипение, запахло горелым мясом — и я закричал от невыносимой боли, когда торговец нажал на металлический шест, выжигая мне клеймо — на шее чуть ниже уха, а не на щеках, как у остальных рабов. Подержав несколько секунд раскалённое железо на моей коже, Павел бросил прут обратно в жаровню.

Обвиснув в цепком захвате надсмотрщика, я беззвучно плакал.

Ведь я понимал, что такое Палатинский холм, латифундия, тога, туника, знал даже кто такой Антиной — и, содрогнувшись от отвращения, только сейчас уловил истинный смысл слов сенатора.

Какой только информации не хранилось у меня в голове. Но чего теперь стоили выигранные городские и региональные олимпиады, знание античной истории, широкий кругозор, президентская стипендия и губернаторский грант? Какая цена всем этим достижениям в положении безымянного раба, если я даже не могу защитить свою девушку, которую забрал в рабство сенатор?

Неожиданно, отвлекая меня от безумного мельтешения мыслей, в воздухе прямо перед глазами материализовалась объемная надпись:

"Поздравляем с изменением социального статуса!"

"Вы теперь раб Павла из Лаэрты!"

Продажа

Гармунд щелкнул кнутом, и расположившиеся на траве невольники суетливо вскочили на ноги. На меня уже успели надеть рабский ошейник и пропустили веревку через кольцо — я оказался самым последним в цепочке. Еще щелчок — и группа невольников направилась прочь из сада. Я двигался следом за всеми и ошарашенно мотал головой, не понимая, что произошло, — буквы как появились, так почти сразу же и растаяли в воздухе. Или мне это показалось? Видел же, как наяву! Или все же галлюцинация?

Покинув усадьбу через распахнутые согбенным привратником ворота, наша вереница вышла на грунтовую дорогу. Подгоняемые надсмотрщиками, мы двинулись нестройным шагом навстречу судьбе. Вокруг пестрели покрытые желтой, выжженной солнцем травой холмы, разбавленные яркими зелеными пятнами тенистых рощ. Извилистая дорога, непривычно узкая — скорее даже широкая тропа, вела нас среди пологих склонов. Лишь единожды в просвете я увидел лазурную гладь моря вдали.

Если сенатор Орлов — при мысли о нем я скрипнул зубами от бессильной ярости — всерьез говорил о Палатинском холме, значит, это Италия. Пейзаж, по крайней мере, соответствует — типичный для севера средиземноморья.

Куда все же меня занесло? А может, я сплю? Или брежу?

Впрочем, мысли о том, что я не в себе через некоторое время были опровергнуты тяжелой усталостью во всем теле и саднящей болью в сбитых ногах — шли мы уже больше часа, а поднимающееся солнце жарило все сильнее. Вскоре тропа вывела на мощеный брусчаткой тракт. Здесь мое внимание привлекла скрипящая, валко перекатывающаяся на неровностях дороги повозка с клеткой. Судя по количеству охраны, сидящие внутри были весьма опасны. Один из них — с виду обычный, но с бугрящимися под кожей жгутами мышц, пристально посмотрел на меня. Глаза у него были желтые, змеиные.

Большие, лишенные спиц, деревянные колеса неторопливо крутились, поскрипывая на неровностях, шагающие рядом стражники беззаботно переговаривались. Избегая пугающего взгляда узника в клетке, я прислушался — разговор велся на латинском языке!

На тракте мы пошагали следом за повозкой, но она двигалась чуть быстрее и вскоре исчезла вдали. Однако теперь все чаще попадались встречные путники и другие повозки — в основном груженные фруктами и овощами открытые тележки, запряженные ослами. Еще через некоторое время пришлось торопливо потесниться, освобождая дорогу марширующей центурии легионеров. Замерев на обочине, я с удивлением — которое не смогли притупить отчаяние, усталость и боль в кровоточащих ступнях, наблюдал за слаженной поступью воинов Древнего Рима.

Пропустив легионеров, наша вереница, понукаемая резким свистом хлыста, двинулась дальше. Теперь от тракта часто отходили узкие дороги, упираясь в богато изукрашенные ворота, за которыми среди ухоженных садов можно было вскользь заметить изящные строения белоснежных вилл. Вскоре после очередного поворота перед моим взором развернулся завораживающий вид — с вершины холма за чередой предместий открылась панорама города, раскинувшегося в широкой бухте. Ласковое море пестрело миллиардами бликов под лучами солнца — и безумно, до тягостного отчаяния, захотелось окунуться в лазурную воду, скрывшись от изнуряющего зноя.

Портовый город был огорожен высокой стеной, за которой все пестрело красным пологом черепичных крыш, прореженным линиями улиц. Но чем ближе к центру, тем чаще виднелись проплешины площадей, высокие здания арен и храмов — господствующие над улицами и кварталами. Но все это терялось на фоне величия высокой горы, у подножия которой раскинулся город.