Спаситель 16 глава

Дмитрий Старицкий (с)

СПАСИТЕЛЬ

16.

Дегтярного мыла я накупил в 1994 году, когда ещё его делали по советскому ГОСТу. На всех. Большой ящик. Плюс в своём осевом времени немного дустового мыла добавил, для тех, кому дегтярное не поможет — бывают и такие случаи. Плюс в зоомагазине несколько коробок особого шампуня для наших барбосов — пусть с блохастыми псами Баранов возится.

Еще аптеки прошерстил по списку военврачихи Васюка в двух временах. Ленты стерильных одноразовых шприцов вдобавок к списку. Местной анестезии. Проверенных антибиотиков.

Плюс просто шампуни, особо приятно пахучие — запах керосина отбивать. Хозяйственное и туалетное мыло на ежедневное употребление. Губки-мочалки, зубные щетки, футляры к ним и индивидуальные мыльницы — мыльно-рыльное по моему мнению у каждого должно быть своё. Зубную пасту — отечественный ''Жемчуг'', болгарский ''Помарин'' и французский ''Сигнал'' — проверенное качество без переплаты за бренд.

Порошок вот зубной к 1994 году уже стал дефицитом. Надо просить Тарабрина, чтобы тот его привёз от Брежнева. В те времена его пропасть была и за копейки на каждом углу. Пяти сортов. Помню после переезда на Ленинский проспект я им потолок белил из старого советского пылесоса. Просто поток воздуха на реверс переключаешь и вот вам хороший бытовой краскопульт.

Итого почти полный кузов ''патрика'' забит коробками с медимуществом. Особый аптечный склад придётся в ''колхозе'' ладить. И так уже складское хозяйство имеет нездоровую тенденцию к расширению, но всего на всю жизнь не запасти даже Госрезерву. Хорошо уже, что мичман в нашем складском хозяйстве порядок навел флотский, включая книги движения материальных средств. Стало возможным прогнозировать иновременной завоз, а не кидаться за ресурсами по ситуации. Хотя вот сейчас идут именно ситуационные закупки.

В московской гостинице ''Севастополь'' превращенный арабами и индусами в ''Базар на Деве'' [сакральное торговое место в фантастических романах Роберта Асприна] набрал задёшево остальной мелочевки: ножниц, ногтерезок, наперстков, иголок, булавок и ниток, крючков, блочек, пуговиц. Ну, и куча всякого разного мелкого для женского рукоделия, чтобы бабы в карантине со скуки не дохли. Пусть лучше бисером вышивают.

Плюс большая куча женских хлопковых трикотажных трусов с тремя резинками, ваты много, и ящик женских прокладок ''Кефри''. Я подсмотрел, что все девчата военного времени в мужском исподнем ходят. А оно под женские критические дни никак не приспособлено.

Интересно, а как мы раньше обходились без всего этого? Или Господь свою длань простёр над нами? Отводил беды. А может просто баб не было в товарных количествах?

Женские хлопковые трусы мне достались совсем недорого оптом и всех размеров с неходовым веселеньким рисунком ''камасутра зелёных крокодильчиков''. Сикх один оптовый склад неликвида распродавал в Москве, в том же ''Севастополе''. Я и хапнул по дешевке, всё, сколько их там было. Разве что трусы с прикольной эмблемой ''биологическая опасность'' на лобке брать не стал. Вдруг бабы обидятся и обиженку на меня загрызут? На фиг. На фиг этот график.

Книги по разведению огородов уже в кабину складывал.

Вздохнул и понял, что следующий заезд придется делать на склады при магазинах садового имущества, а то ручного сельхозинвентаря на всех у нас не хватит. Упустили мы как-то этот вопрос в планировании, а народу резко прибавилось.

Последний промежуточный заезд на ''Джетте'' сделал в фирменный магазин фабрики 'Красный октябрь'' недалеко от площади Восстания в 1996-м. Набрал сладкого — мятных пряников и конфет. Конфеты брал простенькие, не ''сталинские'' подушечки с повидлом, конечно, но традиционную и привычную контингенту карамель с начинкой — ''Москвичку'', ''Раковые шейки'', ''Гусиные лапки'' и ''Клубника со сливками''. Просили же просто сладкого, а не креативного изыска с гастрономическим развратом.

Обратно, как всегда, сделал крюк на нашу Тамань — проведать жену. Ей привёз торт ''Птичье молоко'' от московского ресторана ''Черёмушки''. Василиса у меня тоже женщина — значит сладкоежка по определению, даже если сама об этом не догадывается. Пусть знакомым хвалится, какой у неё добычливый муж, даже птичье молоко для неё достать может. Шутка.

Но сначала к Тарабрину. Успел как раз к установке готового бетонного короба будущего погреба на подготовленную несколько заглублённую в грунт площадку, уже отсыпанную известняковым щебнем. Короб ставили — мог бы и сам догадаться, — манипулятором моего КамАЗа, который взяли меня не спросясь. Но поразмыслив, решил это им на вид не ставить. Жмуров с ними, а он вроде как главный инженер у нас по всем механизмам.

Погреб являл собой монолитную бетонную комнату с полукруглым потолком. Три стены глухие, в четвертой дверной проём. Пол также железобетонный. Метров шесть квадратных площадью при потолке в два метра по краям и в два с половиной в центре.

— Что, сами этакую хрень сделать не могли? — удивлённо спрашиваю своих белорусов. — И где Степаныч?

— Уехал в будущее отвозить обратно тягач с транспортером, на котором эту дуру привез, — ответил Жмуров, сворачивая рулетку.

— Командир, мы сами такой, даже лучше сделаем, — развел руками Юшко. — Всего-то надо слегка другую арматуру вязать под заливку. Да только эта коробка уже тут стояла на прицепе готовая.

— Вот-вот, — поддакнул ему явившийся джином из воздуха Тарабрин, — А арматуру продают только оптом по две тонны, не меньше. Так что ради одного погреба не было смысла столько ее завозить. А вот тебе, Митрий, такого погреба будет маловато на всех-то.

— Уговорили, — махнул я рукой. — Степаныч, на пару слов.

Отошли в сторону от стройки.

— Как там Колбас? — спросил я волнующий меня вопрос, кося глазом на белоруса, который увлечённо махал совковой лопатой, отгребая от бетонной коробки погреба лишний грунт после её установки по месту.

— Да ничего, — ответил проводник. — Напился, проспался, в работе отошел. Работа она в таких делах целебная штука. Но пусть поп с ним ещё беседу проведёт. Я со своей стороны его успокоил в том смысле, что опоздать к спасению его деревни мы не сможем по определению. Спасём его родичей в любом случае, но только при условии наличия у нас свободного времени. А также, что всех погибших в этой войне спасти не сможем. Чисто физически. Тут у нас другая напасть. Не забыл что на земле еще Ледниковый период? Так вот — ледник начал таять. Дон полноводней стал. На пару метров поднялся. Азов потихонечку поднимается. Хотя и не так заметно, но течение по Керченской протоке возросло. Я мужиков на ушкуе послал посмотреть своими глазами, что там делается, к чему нам готовиться.

— А где сейчас кромка ледника? — интересуюсь. Раньше меня этот вопрос не беспокоил.

— Была чуть выше того места где потом Воронеж поставят, — ответил проводник. — А где сейчас — бог ведает.

— Так близко? — удивился я. — А не чувствуется совсем, что ледовый панцирь планеты совсем рядом.

— Какой там: рядом. — Отмахнулся от меня Тарабрин. — Больше тысячи вёрст от нас будет. Но вода этим летом в Азове похолодает. Это точно. Не успеет прогреться в Дону. Кубани это не коснётся — она с других горок течёт. Надеюсь, и твоих речушек сие не затронет. Горы у тебя в Крыму низкие.

Не было печали — черти накачали, — чертыхнулся я мысленно. Нам только всепланетного катаклизма тут не хватает для полного счастья.

— Я вот что тебя давно хотел спросить, — вынул я портсигар и постучал об него гильзой папиросы. — В каком времени жить лучше? Всё же ты больше моего видел?

Проводник откликнулся сразу.

— По мне так Прага в начале двадцатого века, — улыбнулся Тарабрин. — Я тебе об этом уже говорил.

— Я не про тебя. Я про всю общину в целом. Думал об этом?

Пока Иван Степанович размышлял, я прикурил, выпуская в чистый воздух ароматный дым турецкого табака.

— Думал. Читал. Даже ходил в некоторые места по первым годам нашей жизни тут, когда нам здесь трудно было. Что тебе сказать? С деньгами везде неплохо. — Усмехнулся проводник.

— И не путайте туризм с эмиграцией, — поддакнул я. — Проходили и такое.

— Точно, — подтвердил Тарабрин.

— И всё же, — настаивал я. — А то вдруг нас библейским потопом накроет. Как там по тексту... Только один Арарат торчать над морем будет. Не так уж и далеко от нас эта горка. Куда тогда бечь?

Тарабрин задумался.

Я не торопил.

— Аргентина, — наконец разродился проводник. — Аргентина конца девятнадцатого века. Самое либеральное законодательство для эмигрантов. Землю власти раздают не меряно под пахоту, но в пампасах. Для европейцев там холодновато, а для нашего народа в самый раз. Аргентинский крестьянин больше скотовод, нежели хлебороб. Мясо ест чаще, чем белый хлеб. Немаловажно и то, что во всей латинской Америке это будет самая ''белая'' страна. И, какая-никакая, цивилизация уже есть. И религию свою никому там не навязывают.

— Они разве не католики?

— Большинство католики, но не упёртые как поляки, и с папой римским у них свои зарубы.

— А Соединённые штаты? — удивился я. — Там же по статистике четверть тыщи церквей не считая сект.

— Там каждого будут через коленку ломать, чтобы становился стопроцентным американцем, несмотря на вероисповедание, — сплюнул Тарабрин. — А в Аргентине всегда позволяли пахнуть по-своему. Во внутреннюю жизнь общин не лезли, если с налогами всё в порядке. Да и зерно на рубеже тех веков хороший экспортный товар. Особенно, если самим в Европу его возить. А чего ты об этом задумался?

Не стал я скрывать своих страшилок. Все же у меня вот-вот ребенок родится — о нём подумать не грех. О его будущем.

— Да твои сведения о том, что ледник тает, подтолкнули к таким мыслям. Ты же не жил во времена всеобщей истерии о глобальном потеплении. — Выдвинул я свои резоны. — А я такой информации нахлебался.

— Ну, у нас тут фора по рельефу большая, — убежденно заявил проводник. — Черного моря, как такового, пока еще нет. От Керченского пролива верст на полста южнее там такой водопад грохочет — любо-дорого посмотреть. Дон с Днепром, да и с Дунаем вместе, море не зальют полностью, даже если ледник совсем растает. Тут проран на Босфоре нужен, чтобы каждый час вода кубическими километрами вливалась. И то не сразу всё затопит. Так что тыщ двадцать лет у нас в запасе есть. Я так думаю.

— Не ошибся где с расчётами? — спросил я с подозрением.

— Да вроде нет, — пожал плечами Иван Степанович и усмехнулся. — Иди уже к жене. Решай с ней там планетарные вопросы. А меня погреб ждёт. К тому же надо еще забрать арендованный самосвал с керамзитом на обсыпку этой бетонной коробки. И назад его вернуть уже пустой. Кстати, а чего сам арендой в других временах не пользуешься? Выгодное дело при недостатке механиков в своём хозяйстве. Платишь там за три дня, а тут эксплуатируешь все три месяца. Главное вовремя отдать.

И хохочет.

Ночевал у жены в поезде. Ужинали. Разговаривали, держась за руки. В глаза друг другу смотрели с нежностью. Василиса ходит уточкой, живот в лапках держит. На сносях совсем жена. Уже и акушерку в поезде у себя поселила, чтобы заполошно за ней не бегать, когда схватки начнутся.

''Птичье молоко'' привело Василису в восторг. Больше названием, чем вкусом, как я понял. Акушерка, которая с нами ужинала, была откровенно в шоке. Да и название это превратилось в кондитерский бренд только в шестидесятых годах ХХ века из откровенной хохмы кавээнщиков. А до того на Руси это было символом того, чего нет и быть не может по определению.

Утром, позавтракав, отправился обратно к себе в ''Неандерталь'' через ХХ век. Попался настырному продавцу полосатых палочек, от которого ушел через свежевспаханное поле, на котором тот плотно застрял на своих ''жигулях''. Тут ''патрик'' зверь-проходимец. Я бы и штраф спокойно заплатил, но попал транзитом во времена Брежнева, а советских рублей в кармане ноль, да и номера для гайцев на пикапе непривычные. Так что счел за благо уйти прямо на виду обалдевшего гаишника в темпоральное окно. Всё равно никто ему не поверит.

Странно, я по этой глухой подмосковной дороге сколько раз через времена ходил, а гаишников на ней ни разу не видел. А тут на тебе... засада.

В ''колхозе'' первое, что бросилось в глаза — моряки в противогазах и ОЗК. С лопатой и пластиковым мешком хлорки в руках куда-то целенаправленно топают.

— Ты что, им учения объявил? — спросил я наблюдавшего за ними мичмана, вылезая из машины.

На что Никанорыч только усмехнулся.

— Считай, что учения. Но не моя эта инициатива, а Вась-Вась.

— Кого? — удивился я.

— Васюка. Врачихи новой. Она тут вчера Мертваго строила как первогодка по поводу норм гигиены в полевом лагере. Заставила кухню перенести в ''концлагере'' подальше от сортиров, как по Уставу положено. И хлоркой отхожие места присыпать. А сегодня распоряжение вышло хлорировать все отхожие места в ''колхозе''. Все, какие есть. Мертваго её приказ передал лично мне с большой просьбой выполнить, как указано. Вот я и запряг своих ранбольных выздоравливающих. Остальные мужики все при деле, да и объяснять им, что надо делать, долго. А мои привычные. На морбазе также хлоркой очки присыпали, да и на коробочке гальюн с той же хлоркой драили.

— Что? Настолько суровая баба оказалась? — удивляюсь.

— Конь с яйцами, — подтвердил мои подозрения мичман. — Видел бы ты нашего статского советника — юнкер двоечник перед фельдфебелем, которому лекцию по науке гигиены читают, поставив по стойке ''смирно''.

— А во что еще она влезла? — почесал я под мышкой, подозревая серьёзные тёрки.

— Больше пока ни во что. Гигиена и санитария. Вот кого бы санитарным врачом к нам в Измаиле надо было ставить. Не было бы тогда в магазинах и пивных мух да тараканов. А в санпропускник сегодня не ходи. Они там все керосином воняют. Я им целлофановые пакеты выдал головы закрыть. Но всё равно духан такой, что мухи дохнут.

— Принимай аптеку. — Перебиваю Никанорыча, настроившегося на обсуждение женщин. — Где складывать будешь?

— Не приму, — твёрдо отвечает мичман. — Врачихе передай по описи. Её епархия. Я в таблетках ничего не понимаю. Ты мне про другое скажи: в двадцать первом веке в архив Коминтерна мне реально попасть?

— Тебе зачем?

— Да проверить тут одни сведения, что я у тебя в интернете нарыл.

— Опять бриллианты для диктатуры пролетариата?

— А то. Я тут Тарабрина поспрошал. Так он готов камушки реализовать в деньги. Даже в золото.

— Бежать отсюда намылился? — прищурился я с подозрением.

— Почему сразу бежать? — натурально удивляется мичман.

— Потому что здесь ни деньги, ни камушки никому не нужны. Колись, что у тебя за мечта-идея вызрела?

Никанорыч угостился у меня самодельной папироской, прикурил, выдохнул дым длинной струёй, потом выдал, хоть стой, хоть падай.

— В море хочу. Чтоб солёные брызги в лицо. Чтобы ветер гудел в снастях. Аа-а-а... — махнул он разочаровано рукой. Типа: тебе не понять, крысе сухопутной.

123