Спаситель 16 глава

Спаситель 16 глава

Дмитрий Старицкий (с)

СПАСИТЕЛЬ

16.

Дегтярного мыла я накупил в 1994 году, когда ещё его делали по советскому ГОСТу. На всех. Большой ящик. Плюс в своём осевом времени немного дустового мыла добавил, для тех, кому дегтярное не поможет — бывают и такие случаи. Плюс в зоомагазине несколько коробок особого шампуня для наших барбосов — пусть с блохастыми псами Баранов возится.

Еще аптеки прошерстил по списку военврачихи Васюка в двух временах. Ленты стерильных одноразовых шприцов вдобавок к списку. Местной анестезии. Проверенных антибиотиков.

Плюс просто шампуни, особо приятно пахучие — запах керосина отбивать. Хозяйственное и туалетное мыло на ежедневное употребление. Губки-мочалки, зубные щетки, футляры к ним и индивидуальные мыльницы — мыльно-рыльное по моему мнению у каждого должно быть своё. Зубную пасту — отечественный ''Жемчуг'', болгарский ''Помарин'' и французский ''Сигнал'' — проверенное качество без переплаты за бренд.

Порошок вот зубной к 1994 году уже стал дефицитом. Надо просить Тарабрина, чтобы тот его привёз от Брежнева. В те времена его пропасть была и за копейки на каждом углу. Пяти сортов. Помню после переезда на Ленинский проспект я им потолок белил из старого советского пылесоса. Просто поток воздуха на реверс переключаешь и вот вам хороший бытовой краскопульт.

Итого почти полный кузов ''патрика'' забит коробками с медимуществом. Особый аптечный склад придётся в ''колхозе'' ладить. И так уже складское хозяйство имеет нездоровую тенденцию к расширению, но всего на всю жизнь не запасти даже Госрезерву. Хорошо уже, что мичман в нашем складском хозяйстве порядок навел флотский, включая книги движения материальных средств. Стало возможным прогнозировать иновременной завоз, а не кидаться за ресурсами по ситуации. Хотя вот сейчас идут именно ситуационные закупки.

В московской гостинице ''Севастополь'' превращенный арабами и индусами в ''Базар на Деве'' [сакральное торговое место в фантастических романах Роберта Асприна] набрал задёшево остальной мелочевки: ножниц, ногтерезок, наперстков, иголок, булавок и ниток, крючков, блочек, пуговиц. Ну, и куча всякого разного мелкого для женского рукоделия, чтобы бабы в карантине со скуки не дохли. Пусть лучше бисером вышивают.

Плюс большая куча женских хлопковых трикотажных трусов с тремя резинками, ваты много, и ящик женских прокладок ''Кефри''. Я подсмотрел, что все девчата военного времени в мужском исподнем ходят. А оно под женские критические дни никак не приспособлено.

Интересно, а как мы раньше обходились без всего этого? Или Господь свою длань простёр над нами? Отводил беды. А может просто баб не было в товарных количествах?

Женские хлопковые трусы мне достались совсем недорого оптом и всех размеров с неходовым веселеньким рисунком ''камасутра зелёных крокодильчиков''. Сикх один оптовый склад неликвида распродавал в Москве, в том же ''Севастополе''. Я и хапнул по дешевке, всё, сколько их там было. Разве что трусы с прикольной эмблемой ''биологическая опасность'' на лобке брать не стал. Вдруг бабы обидятся и обиженку на меня загрызут? На фиг. На фиг этот график.

Книги по разведению огородов уже в кабину складывал.

Вздохнул и понял, что следующий заезд придется делать на склады при магазинах садового имущества, а то ручного сельхозинвентаря на всех у нас не хватит. Упустили мы как-то этот вопрос в планировании, а народу резко прибавилось.

Последний промежуточный заезд на ''Джетте'' сделал в фирменный магазин фабрики 'Красный октябрь'' недалеко от площади Восстания в 1996-м. Набрал сладкого — мятных пряников и конфет. Конфеты брал простенькие, не ''сталинские'' подушечки с повидлом, конечно, но традиционную и привычную контингенту карамель с начинкой — ''Москвичку'', ''Раковые шейки'', ''Гусиные лапки'' и ''Клубника со сливками''. Просили же просто сладкого, а не креативного изыска с гастрономическим развратом.

Обратно, как всегда, сделал крюк на нашу Тамань — проведать жену. Ей привёз торт ''Птичье молоко'' от московского ресторана ''Черёмушки''. Василиса у меня тоже женщина — значит сладкоежка по определению, даже если сама об этом не догадывается. Пусть знакомым хвалится, какой у неё добычливый муж, даже птичье молоко для неё достать может. Шутка.

Но сначала к Тарабрину. Успел как раз к установке готового бетонного короба будущего погреба на подготовленную несколько заглублённую в грунт площадку, уже отсыпанную известняковым щебнем. Короб ставили — мог бы и сам догадаться, — манипулятором моего КамАЗа, который взяли меня не спросясь. Но поразмыслив, решил это им на вид не ставить. Жмуров с ними, а он вроде как главный инженер у нас по всем механизмам.

Погреб являл собой монолитную бетонную комнату с полукруглым потолком. Три стены глухие, в четвертой дверной проём. Пол также железобетонный. Метров шесть квадратных площадью при потолке в два метра по краям и в два с половиной в центре.

— Что, сами этакую хрень сделать не могли? — удивлённо спрашиваю своих белорусов. — И где Степаныч?

— Уехал в будущее отвозить обратно тягач с транспортером, на котором эту дуру привез, — ответил Жмуров, сворачивая рулетку.

— Командир, мы сами такой, даже лучше сделаем, — развел руками Юшко. — Всего-то надо слегка другую арматуру вязать под заливку. Да только эта коробка уже тут стояла на прицепе готовая.

— Вот-вот, — поддакнул ему явившийся джином из воздуха Тарабрин, — А арматуру продают только оптом по две тонны, не меньше. Так что ради одного погреба не было смысла столько ее завозить. А вот тебе, Митрий, такого погреба будет маловато на всех-то.

— Уговорили, — махнул я рукой. — Степаныч, на пару слов.

Отошли в сторону от стройки.

— Как там Колбас? — спросил я волнующий меня вопрос, кося глазом на белоруса, который увлечённо махал совковой лопатой, отгребая от бетонной коробки погреба лишний грунт после её установки по месту.

— Да ничего, — ответил проводник. — Напился, проспался, в работе отошел. Работа она в таких делах целебная штука. Но пусть поп с ним ещё беседу проведёт. Я со своей стороны его успокоил в том смысле, что опоздать к спасению его деревни мы не сможем по определению. Спасём его родичей в любом случае, но только при условии наличия у нас свободного времени. А также, что всех погибших в этой войне спасти не сможем. Чисто физически. Тут у нас другая напасть. Не забыл что на земле еще Ледниковый период? Так вот — ледник начал таять. Дон полноводней стал. На пару метров поднялся. Азов потихонечку поднимается. Хотя и не так заметно, но течение по Керченской протоке возросло. Я мужиков на ушкуе послал посмотреть своими глазами, что там делается, к чему нам готовиться.

— А где сейчас кромка ледника? — интересуюсь. Раньше меня этот вопрос не беспокоил.

— Была чуть выше того места где потом Воронеж поставят, — ответил проводник. — А где сейчас — бог ведает.

— Так близко? — удивился я. — А не чувствуется совсем, что ледовый панцирь планеты совсем рядом.

— Какой там: рядом. — Отмахнулся от меня Тарабрин. — Больше тысячи вёрст от нас будет. Но вода этим летом в Азове похолодает. Это точно. Не успеет прогреться в Дону. Кубани это не коснётся — она с других горок течёт. Надеюсь, и твоих речушек сие не затронет. Горы у тебя в Крыму низкие.

Не было печали — черти накачали, — чертыхнулся я мысленно. Нам только всепланетного катаклизма тут не хватает для полного счастья.

— Я вот что тебя давно хотел спросить, — вынул я портсигар и постучал об него гильзой папиросы. — В каком времени жить лучше? Всё же ты больше моего видел?

Проводник откликнулся сразу.

— По мне так Прага в начале двадцатого века, — улыбнулся Тарабрин. — Я тебе об этом уже говорил.

— Я не про тебя. Я про всю общину в целом. Думал об этом?

Пока Иван Степанович размышлял, я прикурил, выпуская в чистый воздух ароматный дым турецкого табака.

— Думал. Читал. Даже ходил в некоторые места по первым годам нашей жизни тут, когда нам здесь трудно было. Что тебе сказать? С деньгами везде неплохо. — Усмехнулся проводник.

— И не путайте туризм с эмиграцией, — поддакнул я. — Проходили и такое.

— Точно, — подтвердил Тарабрин.

— И всё же, — настаивал я. — А то вдруг нас библейским потопом накроет. Как там по тексту... Только один Арарат торчать над морем будет. Не так уж и далеко от нас эта горка. Куда тогда бечь?

Тарабрин задумался.

Я не торопил.

— Аргентина, — наконец разродился проводник. — Аргентина конца девятнадцатого века. Самое либеральное законодательство для эмигрантов. Землю власти раздают не меряно под пахоту, но в пампасах. Для европейцев там холодновато, а для нашего народа в самый раз. Аргентинский крестьянин больше скотовод, нежели хлебороб. Мясо ест чаще, чем белый хлеб. Немаловажно и то, что во всей латинской Америке это будет самая ''белая'' страна. И, какая-никакая, цивилизация уже есть. И религию свою никому там не навязывают.

— Они разве не католики?

— Большинство католики, но не упёртые как поляки, и с папой римским у них свои зарубы.

— А Соединённые штаты? — удивился я. — Там же по статистике четверть тыщи церквей не считая сект.

— Там каждого будут через коленку ломать, чтобы становился стопроцентным американцем, несмотря на вероисповедание, — сплюнул Тарабрин. — А в Аргентине всегда позволяли пахнуть по-своему. Во внутреннюю жизнь общин не лезли, если с налогами всё в порядке. Да и зерно на рубеже тех веков хороший экспортный товар. Особенно, если самим в Европу его возить. А чего ты об этом задумался?

Не стал я скрывать своих страшилок. Все же у меня вот-вот ребенок родится — о нём подумать не грех. О его будущем.

— Да твои сведения о том, что ледник тает, подтолкнули к таким мыслям. Ты же не жил во времена всеобщей истерии о глобальном потеплении. — Выдвинул я свои резоны. — А я такой информации нахлебался.

— Ну, у нас тут фора по рельефу большая, — убежденно заявил проводник. — Черного моря, как такового, пока еще нет. От Керченского пролива верст на полста южнее там такой водопад грохочет — любо-дорого посмотреть. Дон с Днепром, да и с Дунаем вместе, море не зальют полностью, даже если ледник совсем растает. Тут проран на Босфоре нужен, чтобы каждый час вода кубическими километрами вливалась. И то не сразу всё затопит. Так что тыщ двадцать лет у нас в запасе есть. Я так думаю.

— Не ошибся где с расчётами? — спросил я с подозрением.

— Да вроде нет, — пожал плечами Иван Степанович и усмехнулся. — Иди уже к жене. Решай с ней там планетарные вопросы. А меня погреб ждёт. К тому же надо еще забрать арендованный самосвал с керамзитом на обсыпку этой бетонной коробки. И назад его вернуть уже пустой. Кстати, а чего сам арендой в других временах не пользуешься? Выгодное дело при недостатке механиков в своём хозяйстве. Платишь там за три дня, а тут эксплуатируешь все три месяца. Главное вовремя отдать.

И хохочет.

$

Ночевал у жены в поезде. Ужинали. Разговаривали, держась за руки. В глаза друг другу смотрели с нежностью. Василиса ходит уточкой, живот в лапках держит. На сносях совсем жена. Уже и акушерку в поезде у себя поселила, чтобы заполошно за ней не бегать, когда схватки начнутся.

''Птичье молоко'' привело Василису в восторг. Больше названием, чем вкусом, как я понял. Акушерка, которая с нами ужинала, была откровенно в шоке. Да и название это превратилось в кондитерский бренд только в шестидесятых годах ХХ века из откровенной хохмы кавээнщиков. А до того на Руси это было символом того, чего нет и быть не может по определению.

Утром, позавтракав, отправился обратно к себе в ''Неандерталь'' через ХХ век. Попался настырному продавцу полосатых палочек, от которого ушел через свежевспаханное поле, на котором тот плотно застрял на своих ''жигулях''. Тут ''патрик'' зверь-проходимец. Я бы и штраф спокойно заплатил, но попал транзитом во времена Брежнева, а советских рублей в кармане ноль, да и номера для гайцев на пикапе непривычные. Так что счел за благо уйти прямо на виду обалдевшего гаишника в темпоральное окно. Всё равно никто ему не поверит.

Странно, я по этой глухой подмосковной дороге сколько раз через времена ходил, а гаишников на ней ни разу не видел. А тут на тебе... засада.

В ''колхозе'' первое, что бросилось в глаза — моряки в противогазах и ОЗК. С лопатой и пластиковым мешком хлорки в руках куда-то целенаправленно топают.

— Ты что, им учения объявил? — спросил я наблюдавшего за ними мичмана, вылезая из машины.

На что Никанорыч только усмехнулся.

— Считай, что учения. Но не моя эта инициатива, а Вась-Вась.

— Кого? — удивился я.

— Васюка. Врачихи новой. Она тут вчера Мертваго строила как первогодка по поводу норм гигиены в полевом лагере. Заставила кухню перенести в ''концлагере'' подальше от сортиров, как по Уставу положено. И хлоркой отхожие места присыпать. А сегодня распоряжение вышло хлорировать все отхожие места в ''колхозе''. Все, какие есть. Мертваго её приказ передал лично мне с большой просьбой выполнить, как указано. Вот я и запряг своих ранбольных выздоравливающих. Остальные мужики все при деле, да и объяснять им, что надо делать, долго. А мои привычные. На морбазе также хлоркой очки присыпали, да и на коробочке гальюн с той же хлоркой драили.

— Что? Настолько суровая баба оказалась? — удивляюсь.

— Конь с яйцами, — подтвердил мои подозрения мичман. — Видел бы ты нашего статского советника — юнкер двоечник перед фельдфебелем, которому лекцию по науке гигиены читают, поставив по стойке ''смирно''.

— А во что еще она влезла? — почесал я под мышкой, подозревая серьёзные тёрки.

— Больше пока ни во что. Гигиена и санитария. Вот кого бы санитарным врачом к нам в Измаиле надо было ставить. Не было бы тогда в магазинах и пивных мух да тараканов. А в санпропускник сегодня не ходи. Они там все керосином воняют. Я им целлофановые пакеты выдал головы закрыть. Но всё равно духан такой, что мухи дохнут.

— Принимай аптеку. — Перебиваю Никанорыча, настроившегося на обсуждение женщин. — Где складывать будешь?

— Не приму, — твёрдо отвечает мичман. — Врачихе передай по описи. Её епархия. Я в таблетках ничего не понимаю. Ты мне про другое скажи: в двадцать первом веке в архив Коминтерна мне реально попасть?

— Тебе зачем?

— Да проверить тут одни сведения, что я у тебя в интернете нарыл.

— Опять бриллианты для диктатуры пролетариата?

— А то. Я тут Тарабрина поспрошал. Так он готов камушки реализовать в деньги. Даже в золото.

— Бежать отсюда намылился? — прищурился я с подозрением.

— Почему сразу бежать? — натурально удивляется мичман.

— Потому что здесь ни деньги, ни камушки никому не нужны. Колись, что у тебя за мечта-идея вызрела?

Никанорыч угостился у меня самодельной папироской, прикурил, выдохнул дым длинной струёй, потом выдал, хоть стой, хоть падай.

— В море хочу. Чтоб солёные брызги в лицо. Чтобы ветер гудел в снастях. Аа-а-а... — махнул он разочаровано рукой. Типа: тебе не понять, крысе сухопутной.

— Где я тебе море здесь найду? — развёл я руками. — Азов тут — лужа болотная с кучей плоских островов. Керченская протока кончается водопадом, что твоя Виктория в Африке. Лодку могу купить с мотором. Тапа ''Зодиак''. В плавнях рассекать. К тому же мы давно рыбы не ели. Всё мясо да мясо. Была бы ещё домашняя свинина, а то всё дичь, — пожаловался сам напоследок.

— Да плевать мне на рыбалку, — реально плюнул мичман на землю и аккуратно затёр плевок ботинком. — На эти бриллианты, которые большевики разбазаривают по миру не известно на что, можно корабль купить и по морям ходить, хоть вокруг света. Мечты, мечты, где ваша сладость... Это Шишкину в радость лошадям хвосты крутить. Сосипатору с Барановым кроме собак ничего не нужно. Жмуров весь в мечтах о постройке церкви. Они на своем месте. Один я как дерьмо в проруби. Был я боцман — уважаемое на флоте лицо. А сейчас баталёр клятый, да ещё сухопутный.

Постепенно за разговором переместились к моему домику, и расселись в курилке у мангала.

— И как ты себе всё это представляешь? — заинтересовался я, доставая портсигар.

— Выведи меня в начало двадцатого века. И брось там. На брюлики комиссарские куплю я винджамер. А дальше кораблик сам деньги заработает.

— Чего купишь? — не понял я, хотя слово это где-то уже слышал.

Даже папиросу прикурить забыл. Так и держу зажигалку в руках.

Боцман поясняет.

— Винджамер — ''выжиматель ветра''. Это большой такой парусник, даже тебе не чайный клипер. Это мощнее, больше. Четыре-пять мачт. А бывало что и семь. Скорость до двадцати узлов, как у хорошего парового крейсера времён Цусимы. Команда впятеро меньше, чем на клипере, а грузоподъемность на порядок больше. В те времена, старики сказывали, рояли только на парусниках перевозили, потому что на пароходах вибрация сильная была, вредная для такого тонкого музыкального инструмента. Патефоны там... ну мало ли деликатного товара.

— Буржуем, значит, захотелось стать? — спросил я уже с ехидцей, и прикурил папиросу.

— Почему нет, — охотно отозвался мичман, — если ты сам меня от строительства социализма оторвал, и ходу мне теперь обратно нет. Даже если и вернусь, то флот мне не светит, даже если в особом отделе не замордуют. А с тобой я контракт не подписывал. Присяги тебе не давал. А иметь свой корабль, чтобы по белу свету ходить и всё своими глазами увидеть — мечта с детства. С того самого времени как детдоме Станюковича прочитал. Чемодана бриллиантов, думаю, на всё хватит. И вам ещё останется.

— Экспроприация экспроприаторов, которые сами экспроприаторы экспроприаторов, получается, — усмехнулся я. — Грабь награбленное у грабителей.

— А хоть бы и так, — вынул Никанорыч из кармана кисет и стал набивать табаком свою трубку.

— Команду, где брать думаешь? Языками-то ты не владеешь.

Никанорыч сразу не ответил, внимательно раскуривая трубку.

— В русской Финляндии. Дореволюционной. Оттуда большинство офицеров торгового флота в Империи были. На Балтике. На Черном море большинство моряков торговых из греков понтийских. И русский эти финны знают. И шведский язык. Многие еще и английский с немецким. На барк-винджамер команда нужна небольшая. Человек тридцать пять-сорок максимум. На шхуну ещё меньше. Это на клиперах было по полторы сотни матросов. А на винджамерах механизация. Лебедки, тали... матрос и тот грамотный должен быть. Не абы какой.

— А складскую службу поставишь? Чтобы без тебя работала как часы? — кинул я пробный шар.

Думаю, Никанорыч этот вопрос продумал и до меня, что тут же и подтвердилось.

— Девок намедни мы притащили грамотных, — выдохнул он ароматным дымом с запахом сушёного чернослива. — Читать-писать-считать умеют. Да и Рябошапка с десятилеткой. На береговой базе в Измаиле у нас все кладовщики были из хохлов. Так что потянет с радостью. И нога увечная тут не помеха. Обучу всему, никуда они не денутся.

— С Тарабриным надо посоветоваться, — ответил я уклончиво. И вздохнул. — Думаешь мне это хозяйство в радость? Разве хочешь — надо! Я вообще человек ленивый. Мне бы пузо греть на белом песочке у ласкового моря, книжку интересную почитать, а я тут кручусь как белка в колесе. И никакого прибытка, кроме затрат. А годочки-то мои не молодые.

— Брось жаловаться. Ты мужик ещё в самом соку. — Удивляется Никанорыч.

— Через полгода мне шестьдесят шесть стукнет, — ответил я и грустно причмокнул губами.

А сам подумал, что с моими играми со временем уже давно стукнуло. Если по дням посчитать не только мою жизнь в ''колхозе'', а во всех временах и весях за последний год.

Сказать, что мичман удивился, это ничего не сказать. Тот только и воскликнул.

— Иди ты!? Сильна твоя порода.

Не говорить же ему про омолаживающее действие порталов на проводников. Обзавидуется ещё вусмерть. Мне оно надо?

Помолчали. Потом подумав, Никанорыч добавил резонов.

— Но у тебя семья здесь. Скоро семеро по лавкам рассядутся. А у меня никого. И видно уже не будет.

— Неужто никто из девок не приглянулся? А красавицы есть — глаз не оторвать, — попытался я нащупать его слабое место с этого боку.

— Моряк я. — твёрдо ответил мичман. — А у моряка в каждом порту если не невеста, то шлюха отыщется. А тут у тебя долго ещё ни шлюх, ни честных давалок в упор не наблюдается даже в бинокль. Этим бабам семья нужна, дети и чтобы муж к юбке привязан был. Не моё.

Отпустил я мичмана гулять по своим делам, потому как в душе сильное раздражение на Никанорыча выросло, что не способствовало продолжению общения, тем более в жанре дискуссии.

Я ему, можно сказать, жизнь спас, а он... Хотя и понимает это, да не желает потрудиться на спасшее его общество, эгоист. Присяги, видите ли, он мне не давал... А у меня на него были большие планы.

Сам виноват. Договариваться всегда надо ''на этом берегу'' и четко, без двусмысленностей, а не намёками. Типа я понимаю, что ты понимаешь, что я понимаю.

Это Жмурову тут в кайф, Сосипатору, Шишкину... Иной раз мне кажется, что они сами мне готовы приплачивать за возможность заниматься тем, чем занимаются. А боцману море подавай. Да где я тебе его здесь возьму?

Курю и слушаю как боцман весело напевает, удаляясь от меня.

— В кейптаунском порту

С какао на борту

''Жанетта'' починяла такелаж...

Настроение у него хорошее, в отличие от моего.

Весь день насмарку. Укрылся от народа в своём домике. Никого не желал видеть. Депрессия у меня. Даже на обед не ходил. Накатил шустовского под лимон и шоколадку. И чтобы не травить душу о том, какой я несчастный да неудачливый, достал томик Гёте и стал читать ''Фауста''. Может гений мне что подскажет?

Ничего не подсказал поэт, кроме доставленного эстетического наслаждения от чтения великолепного текста.

Надо идти к Тарабрину. Старик, скорее всего, с такими выкрутасами уже сталкивался. И опыт разрешения таких конфликтов, наверняка, имеет.

Тем более, что запас шустовской ''Финь шампани' кончился у меня. А запас золотых монет у Степаныча.

Хотя... зимой с 1917-го на 1918-й год... В период саботажа чиновниками временного правительства Советов, можно конфисковать даже не золото, а бумажные кредитные билеты в любом банке Петрограда или Москвы. Да хоть во всероссийском казначействе. И не зависеть от Тарабрина при закупках в дореволюции. К тому же деньги сгинувшей империи никому там уже навредить не смогут.

Но тут — чёрт его подери, — Никанорыч опять будет нужен, как напарник ограбления века.

$

Тарабрин, когда я поделился с ним своими сомнениями и соображениями насчёт мичмана, пододвинув ко мне вычурную серебряную пепельницу, высказался просто.

— Сколько твой боцман тебе прибытку принёс по прошлому походу в революцию?

— Миллион фунтов стерлингов в довоенных банкнотах, — ответил я. — В смысле выпущенных до первой мировой войны. От восьмидесятых годов девятнадцатого до десятых двадцатого века. Банкноты банка Англии.

Я их давно уже на кучки разложил по годам выпуска, как раньше с долларами возился. Чтобы в случае надобности на сортировку времени не терять.

— Отложи десять процентов на его долю, — выдал проводник совет.

— А не до фига ему будет? — возразил я возмущённо. — Это же больше пятисот тысяч долларов. Тех долларов, обеспеченных золотом, а не резаной бумаги, как у меня.

— Совсем, Митрий, ты капиталистом стал, — ворчит Тарабрин, укоризненно качая головой. — По-доброму его доля в этом вашем разбое половинная за вычетом затрат на подготовку. Так что выдавай ему десятину с чистым сердцем. Хватит ему и на парусник и на стартовый капитал. А брюлики Коминтерна, если у вас всё получится, можно будет тогда реализовывать в долгую и помаленьку, чтобы амстердамские евреи цену нам не сбили. А если ничего у вас с камушками не выгорит, то и бог с ними.

— Можно тогда просто в пустыне Намиб песочек просеять и алмазов набрать, — выдвинул я встречную версию. — Безо всякого риска получить пулю в пузо от дипкурьера коминтерновского или его охраны. Там только с водой тяжело. Но с нашими возможностями темпоральных окон не вижу и тут проблемы. Бочка на прицепе.

— Долго думал? — смеётся Тарабрин. — Мы туда сразу сходили после ручья Сакраменто. Годная идея, если ничего лучшего нет. Ты точные места знаешь, где алмазов полно там? Вот и я не знаю. Что-то мы, через сетку тонны песка просеяв, нашли. Но далеко не индийская Голконда там. Мне дикие люди самоцветов больше приносят, безо всякой возни с земляными работами. И затрат меньше, как временных, так людских и материальных. Да и приятно делать людей счастливыми, бесполезные камешки они меняют у меня они на очень нужный им в быту инструмент, который им жизнь облегчает.

Тарабрин разлил квас по кружкам. День сегодня жаркий, но дюже хороший. Сидим душевно на веранде у Тарабрина. В тени виноградной лозы, распустившей листву. Лето вступило в свои полные права. Так что холодный квас в кайф шел. Отпил проводник шипучего напитка и продолжил.

— Кроме того, думал я над тем, что ты мне намедни наговорил про глобальное потепление и возможный катаклизм, связанный с таянием ледника. Сходил в Беларусь рубежа миллениума, посидел в интернет-кафе. И вот что надумал. Надо нам заранее запасную базу готовить, чтобы в случае катастрофы не метаться в режиме курицы с отрубленной головой. И тут твой боцман ой как в кассу ложится. Мы его финансируем, он натурализуется в Аргентине. Где-то в годах восьмидесятых девятнадцатого века. Пусть ходит по своим морям под аргентинским флагом. Заводит связи в местном истеблишменте. С чиновниками там, банкирами. Узнает всё про земельный вопрос. Где, что и почём. А в случае чего страшного мы просто к нему присоседимся. Всё не на голый берег вылезать, брода не ведая. Как тебе такая идея?

— А потянет он такую важную миссию? — усомнился я.

— Почему не потянет? — пожал плечами Иван Степанович. — Мы ему сбычу мечт — он нам разведку и плацдарм. Нормальная сделка. Главное правильное место заранее застолбить. Лучшее, а не те, что сходу чиновники раздавать будут всяким понаехавшим. Достань подробную карту Аргентины. И историю ее экономики. Тогда и подробнее поговорим.

— А если он нас кинет? Океанов в мире пять. Заныкаться можно в легкую, особенно в девятнадцатом веке, — озвучил я свои подозрения. Всё же я продукт своего времени и ''ревущие девяностые'' меня многому обучили. В том числе и опаске.

— Вроде не тот он человек, чтобы договорённости не исполнять, — ответил мне Тарабрин. — Хотя чужая душа и потёмки, но ему выгоднее будет с нами, чем без нас. А пропасть на паруснике в девятнадцатом веке можно и без черных мыслей в отношении компаньонов. Тут всё в руках божьих. К тому же мы соломки подстелем. Не всё ему в одно рыло, а создадим простое паевое товарищество по британскому праву. И корабль купим на троих. Но он — капитан! А мы так — директора пароходства, — смеётся Степанович. — На обед остаёшься?

$

Жмуров проводил презентацию макета церкви.

Подгадал к празднику Троицы.

Полста дней в ''колхозе'' от Пасхи уже прошло, а я и не заметил. Как один день всё мелькнуло. Плотно живу.

От лица нашего священника можно было свечи зажигать — так оно светилось в предвкушении обладания своим храмом. Да ещё таким, какого ни у кого в общине нет. Даже в Темрюке.

Выпустили и наших освобождённых пленниц из санпропускника — вроде как инкубационные периоды болезнетворных бацилл все прошли, — да и руководство ''колхоза'' туда шастало постоянно. Давно бы уже разнесли инфекцию, если таковая бы и была.

Ажиотаж среди колхозников дамы произвели. Изголодались мужики. Но хулиганства себе никто не позволял. Вчера Онуфрий с ними беседу провёл, что женщин освободили из неволи мы не для блуда, а для христианской семейной жизни. И любого, кто посягнёт на честь девы, ждёт изгнание с завода, если вообще не из общины. А по согласию каждый сможет себе из них жену выбрать. Но только по согласию.

Ввиду того, что храма у нас пока нет, и украшать зелёными веточками нам нечего, все их держали в руках, как в вербное воскресение. А уж как мужики петь старались — соловьями разливались, на девушек косясь.

Для праздничного стола привёз я не только обычную норму сухого вина (на этот раз Изабеллы), но и помидоры, которые мы посадить забыли. Точнее забыли поставить вовремя рассаду на них, вот и пропустили время посадки в грунт. Чеснок и лук репчатый пока привозные. А вот красный перец у нас вырос. Не такой жгучий, как кайенский, но злее паприки. Так что аджика получилась. Даже не совсем кавказская аджика, а то, что моя мать в своё время сама делала и называла ''огонёк'' — острый чесночно-томатный соус из натуральных ингредиентов, не кетчуп клятый. А к нему в полевой кухне что-то вроде чанаха томлёного с молодой картошкой, да привозными баклажанами. Да с сайгачатиной. А во второй полевой кухне — щи с молодой капусты.

Народу понравилось необычное праздничное блюдо.

А после торжественного обеда инженер и стряхнул покрывало со своего макета. И скромно встал, рядышком, не дыша.

Что сказать? Лепо. И как проект, да и вырезано искусно. Шатровый храм, устремлённый ввысь, опирающийся на четыре массивных крыльца с круговым гульбищем и невысокой колоколенкой над одним из крыльев. Просто космическая ракета, устремлённая ввысь на стартовом столе. А под каждым крыльцом внутри подклет для хозяйственных нужд храма. И под самим храмом просторный полуподвал. Храм же не только культовое здание, еще и хозяйство при нём.

Аплодисменты Жмуров сорвал. Неожиданно для меня, первыми захлопали ладошками бывшие узницы фашистских концлагерей. Остальные подхватили.

После того, как артельщик каменщиков с ошалелым видом отошел от стола с макетом, я ухватил его за локоть.

— Осип, коли после оговорённых с Тарабриным работ, останешься у меня, то строить этот великолепный храм предстоит тебе.

Осип Каменюка — мужик основательный, у артели в почёте, не первый год её возглавляет. Это очень яркий показатель при прямой-то демократии в русской артели. Выслушал меня внимательно.

— Спаси Христос тебя, барин, — поклонился он, стянув с головы шапку, — Соблазнительно такую лепоту своими руками изладить. Но сам я того не решаю. Мне с артелью это дело обмозговать надо. Как артель скажет, так и будет. К тому же у нас и семьи в станицах на том берегу.

— А семьи, если у меня останетесь, везите сюда. Мы вам слободку поставим, — завлекаю я мужика хитрована, прикидывающегося передо мной валенком. — Хозяйство домашнее под боком будет. Только покажи где колодец вам копать — я для него бетонные кольца привезу. Да и сыновей мастерству обучать есть тут где. Поначалу на каменоломне. Потом на стройке. А лучшие ваши сыны, наверное, и камень резать смогут фигуристо.

— Платить как будешь: по сезону или месячину? — прищурил Осип хитрый глаз.

— Договоримся, — обещаю я, ещё не зная под чего подписываюсь.

Но договор — это согласие при полном непротивлении сторон, как завещали нам классики советской литературы. Так что договоримся. А как конкретно — это я у Тарабрина чуть позже выясню. Этот сезон артели на его иждивении. Я их только кормлю. А у Степаныча с ними очень сложные расчёты. Не для средних умов.

— Ну, тады пойду я с народом пообщаюсь. Тут как опчество решит, так и будет. Без обид, коли что, — разводит Осип руками.

— А ещё я всю твою артель одену в одежду для работ на свой кошт, — завлекаю напоследок, имея в виду джинсовый секонд-хенд из Америки. — Свою трепать не придётся.

— Струмент заморский будет? Как у чурошников, — предъявляет Осип уже специфические хотелки.

— Договоримся, — обещаю. Теперь уже точно договоримся.

Отстал я от артельщика и выискал глазами девушку Аню из пятнадцатого века, ту самую дочь замкового слуги из Соснова, что в Русском воеводстве Польской короны выросла. Она как раз о чём-то скромно беседовала с отцом Онуфрием и матушкой Иулиной.

Позвал их всех присесть за стол у макета. Народ как раз, насмотревшись на макет, разошелся по манежу общаться с женским полом, разбившись на кучки.

— Нравиться тебе такая церковь? — спросил у девицы, оглаживая макет из секвойи.

— Любо. По душе мне такой храм, — отвечает. — Его у нас построят?

— У нас, — отвечаю. — А что можешь мне сказать про человека, который такое изладил?

— Плохой человек такое сделать не может. — В голосе девочки прорезается убеждённость. — Тут надо чтобы Господь свою десницу простёр над его главой. Но почему вы меня пытаете? Что я понимаю в этом?

Пришлось прояснить ей, кто есть кто.

— Я тебя от рабства басурманского освободил и теперь я тебе вроде как опекун получаюсь, раз отца твоего рядом нет. А человек, который этот храм строить у нас будет, попросил у меня, как твоего опекуна, твоей руки.

— Он православный? — спросила и тут же покраснела, смутилась. — Да что это я. Другой веры человек наш храм строить не будет.

Святая простота. В самом московском Кремле итальянские католики православные храмы строили. И какие храмы! Но подтверждаю.

— Православный. Без обману. Вон отец Онуфрий подтвердит.

Священник подтверждающе кивает с ласковой улыбкой. И матушка его согласно кивает.

А я продолжаю.

— Если ты вообще ничего не имеешь против, чтобы выйти замуж, то я готов тебя познакомить с возможным женихом. Насильно выдавать тебя никто не собирается. Будет твоё согласие — всем любо. А если жених не по нраву придётся — что ж, на всё воля божия. Звать жениха знакомиться?

— Ну, если только посмотреть, без обещания завтра венчаться, без моего согласия, то почему бы и нет. — Пожимает худыми плечиками, опуская глаза в стол. — Меня ещё никто не сватал. Интересно.

— Зови Жмурова сюда, — поймал я за рукав одного из пробегающих мимо воспитанников Юшко и снова обратился к девушке. — Погуляете вместе, поговорите. А завтра, после утренней молитвы, ты мне своё мнение скажешь. А мы тоже расстараемся — первая свадьба у нас будет, как-никак. А платье, и приданое тебе я обеспечу, как то опекуну полагается.

— А хата у него есть? — спрашивает Аня.

Отвечаю с удовлетворением. Нравится уже мне ход её мыслей.

— Он строитель. Инженер. Розмысл, по-вашему. Дом построит такой, какой захочешь. Да всё что ты вокруг видишь, построено по его думкам. И многое ещё не окончено.

Жмуров пришел несколько смущённый. Я даже не ожидал такой реакции от прожженного мужика, командовавшего бичами и уголовниками на золотых приисках.

Пересели. Инженер рядом с отцом Онуфрием. Я с девушкой напротив.

— Кхм... — прокашлялся священник. — Как говориться: наш купец, ваш товар. Что в приданое за девицей честной даёте?

— Да мне и приданого не нужно, — вспылили Жмуров. — Мне Анна люба. Да и о каком приданом может идти речь, если её, можно сказать, голой из турецкого плена вынули.

— А вот тут ты не угадал, — вставил я своё веское слово. — Как её опекун заявляю, что приданое у Ани будет не хуже чем у других, чтобы ты не смог её никогда попрекнуть, что она бесприданница. Голой и босой тобой взята из милости. Так что думай, что у меня просить будешь. А пока идите, детки, погуляйте, пообщайтесь, познакомитесь.

— Можете за руки подержаться, — влезла Иулина с нравоучением. — И только. Если на то будет ваша воля, то на следующей воскресной службе огласим вас женихом и невестой, вот тогда и целоваться сможете по праву. А там после уборки урожая и свадебку отыграем, коли Господь сподобит.

— Идите, идите, — благословил их десницей отец Онуфрий.

И молодые пошли, беседуя на ходу. Прямо к калитке в собачий питомник. Ох хитёр инженер. Там у борзой суки целый выводок месячных щенков. А щенки для девушки на втором месте после котиков, как известно. Умиление вызывают. А там и до розовых пони дойдёт. Точнее — до наших арденов. Им тоже скоро в срок жеребиться.

Кроликов что ли завести для девчачьего умиления? Нет. Они будут конкурентами с лошадьми за корм. А мясо тут просто табунами пока по степи бегает. Не ко времени.

— Матушка, — обратился я к Иулине, когда молодые отошли на противоположный конец манежа. — Подскажи, бога ради, что везти мне из всякой постельной рухляди в приданое?

— Перину, подушки перьевые, простыни, наволочки, да хорошее одеяло. И в числе, чтобы смена была на стирку.

— А пленный твой германец пусть им кровать изладит, — поддакнул жене священник. — Чашки, плошки, ложки и само собой — самовар.

Вздохнул, вынул тетрадку и стал записывать что потребно.

Пишу и думаю, что это я так раздухарился? Мне теперь каждой девке такое богатое приданое собирать, или как-то потом скромнее выйдет. Всё же они первые. Не на конвейере.

Да нет, не первые. Первыми были детдомовцы — хлебопёки. Но там не свадьба, если по-честному, — формализация. Значит — первые. К тому же Жмуров одно из главных лиц ''колхоза''. Престиж должности ронять нельзя.

Да... ещё Жмурову надо обязательно напомнить про бусы. А то сам не догадается.

$

Белорусов привез Тарабрин в ''колхоз'' на моём КамАЗе. Троицу они праздновали у него на Тамани. Это Жмурова он мне сразу отдал, как все расчеты и чертёж земли были там закончены. А парни еще тройку дней у него повкалывали. Потом поквасили на празднике.

Колбас был вроде в душевном порядке, но смотрел на меня глазами басета.

Посадил я снова их в КамАЗ и повез на место бывшего лагеря моряков у солёного озера. Там всё как было законсервировано при уходе краснофлотцев так и осталось. Только на песчаных дорожках какие-то парнокопытные мелкие свои следы оставили.

— Прежде чем твою деревню сюда выводить, — сказал я Колбасу, — Вы им здесь, во-первых: баню постройте, во-вторых: колодец, в-третьих: барак для зимнего проживания. А то трёх этих палаток на всех не хватит. Лес будете брать стоя отнорок от общей просеки от переката до нормального глубокого места на ''колхозном'' берегу. Ну, и причал там заодно. Чтобы не вьюками через леопардовый лес молочку и прочий товар от реки таскать, а нормальной телегой.

— Мало нас для такой работы, — скал Юшко.

— Дам еще десяток лесорубов, — согласился я. — И все ваши помогальники с вами. Монстру возьмёте. КамАЗ. Только сделать надо всё экологично. У самого берега лес рубить только под пристань. А так версту деревьев от малой просеки до берега оставить нетронутой, как было, чтобы речка не мелела. Продуктов вам к вечеру привезут. И еще: на берегу Азовского болота мерный столб поставьте, чтобы было наглядно видно, как на нем уровень воды поднимается. Думайте, как всё тут сделаете. Не в чисто же поле ваших родичей выгонять. Вымрут. Так что: вперёд, квартирьеры. Сперва строим, где мы их размещать будем, а только потом выводить их сюда из двадцатого века. По уму всё надо делать, а не на эмоциях.

— Они потом тут жить будут? — спросил Колбас. — Вот тут.

Обвел он вокруг себя рукой.

— Тут, — отвечаю. — Почему нет. Тут село стояло. Люди жили в девятнадцатом-двадцатом веке. На первое время и работа для них тут есть — махнул я рукой на соляное озеро. — Доходная работа. Потом и своим хозяйством обрастут. А мы поможем. Чтобы, к примеру, молочку с того берега на конезавод не таскать.

— А коров где брать? — влез уже Михаил с вопросом.

— Да там же где и всё берём, — отвечаю. — В будущем. А потом уже и свои телятки пойдут.

— Не приживутся тут голштинки, трава здесь не та, — возражает он мне. — Да и комбикорм им нужен. Стойловое содержание.

На что я с апломбом ответил.

— А мы правильных коров завезём. С Крыма, к примеру, или с той же Тамани — привычных к местной травке пород. Пусть молока дают меньше, но своё молоко всегда лучше привозного. Зато тех коров пасти будет можно, а не автоматизированную ферму без электричества пытаться стоить. Европейский кооператив. Коровы по дворам. Кто сколько может содержать. Каждое утро приезжает телега или ''додж'' с бидонами. Хозяйки сдают молоко под роспись на счёт. А потом с этого счёта могут оплачивать потребные им вещи. Плюс имейте в виду, что соль на том берегу очень ходовой товар, за который таманские пейзане готовы расстаться со своим серебром. Или своими товарами.

— А почему нельзя коровью ферму на конезаводе поставить? — Юшко чешет нос.

— Корма, ребята, корма лимитируют. Зараз все кобылы ожеребятся и всё — кормов впритык. А уедут артели — и народа останется у нас слишком мало, чтобы степь у диких животных отбирать. Так что... другого выхода пока нет. Завтра к вам Жмурова пришлю с теодолитом. Землемерные работы начать. А пока приведите в порядок, что от матросов осталось. Обсудите между собой, что сначала делать будете, что потом.

Сел в КамАЗ и уехал.

Может я и не прав, но другого выхода пока не вижу.

$