|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Попытки увидеть будущее в прошлом порой дают страннейшие сближения.
Если сравнить "Мой старший брат Иешуа" и конфликты последних лет на пространствах бывшего Союза — возникает парадоксальный эффект. С одной стороны видно сходство ситуаций: истеричные толпы, распад привычного уклада жизни, который всё никак не сменится новой стабильностью, бессмысленность войн, тотальный крах множества проектов. Необычайное сходство духа эпохи, цвета времени. С другой — как можно прогнозировать что-то на основании художественного апокрифа?
Требуется перейти от аналогии — к анализу.
Мотив кризиса эсхатологического масштаба, с распадом государства и разложением общества — один из центральных в творчестве А. Лазарчука.
Эффект прогноза в самом общем случае задается сходством ситуаций: Лазарчук как автор сформировался в период кризиса Союза, который долго существовал под маской застойного благополучия, а потом начал разрушаться с немыслимой легкостью. Распад СССР вообще не ожидался подавляющим большинством населения, и мало кто понимал, что может прийти ему на смену. Практически все картины будущего, которые рисовали реформаторы 85-95гг. — рассыпались. Чередой пошли новые кризисы, которые местами приводили к натуральному средневековью.
Было бы наивно предполагать в творчестве Лазарчука исключительно отражение собственных переживаний. В условиях кризиса постсоветское общество живет едва ли не четверть века — тогда бы эсхатологические картины имелись в творчестве каждого фантаста. Есть чисто литературное основание: приём кризиса — как можно более глубокого — позволяет раскрыть мир и характеры персонажей в нём. Дойти до сути вещей, которая обыкновенно скрыта обычаем и коллективным лицемерием.
Постсоветское пространство столкнулось с необычайным разнообразием кризисов.
Состоялся распад крупнейшей военной державы — с устоявшейся идеологией, государственным механизмом, политической структурой. Часть бывших республик пережила радикальнейшее обновление на европейский манер, но за фасадом копятся новые проблемы, идёт медленное гниение. Другая часть республик, избежав отъезда четверти населения, столкнулась с обвальной деградацией техносферы и одновременным бешеным демографическим ростом.
"Цветные революции" стали очередной судорогой.
Если максимально обобщать, то человечество столкнулось с фазовым барьером, описанным С.Б. Переслегиным — требуется создание принципиально новой экономики, структур управления и даже морали. А поначалу выходит лишь деградация и распад, каждая реальная инновация внедряется всё с большим трудом. Причем выход на принципиально новую дорогу развития не просматривается.
Лазарчук сделал фирменным приемом многослойный кризис, в котором искажение реальности увязано с проблемами персонажа, и все это влияет на состояние государства — клубок противоречий, что распутывается вместе с развитием сюжета... история его крупной формы — это несколько вариаций, в которых делался акцент на разные грани кризиса:
— кризис политический системы типичного государства ХХ-го века. "Все, способные держать оружие" — показан "застойный Рейх в Перестройку". Это некая усреднённая авторитарная государственная машина рушится, не выдерживая, вообще-то ограниченных воздействий, которые по человеческим потерям не дотягивают и до локального конфликта. Хорошо показан каскад информационной атаки, с постепенным переполнением каналов связи в аппарате управления;
— кризис общества, с разрушением привычных обычаев и ориентиров — "Мой старший брат Иешуа": на фоне относительно мирной и, главное, предсказуемой жизни простонародья времен царя Ирода — показаны годы жизни Христа, когда общество срывается во всё более страшный фанатизм, в бесконечное предательство всех и каждого, в оплёвывание любого созидателя — тлеет тотальная гражданская война и одновременно готовится война внешняя. Аналогичный кризис в романе "Любовь и свобода" (в соавторстве с М. Успенским), это свободная фантазия по произведениям братьев Стругацких: в государстве, где поведение взрослых нормализировалось с помощью излучения башен — это излучение внезапно исчезло. Тотальная депрессия буквально "выключила" всех совершеннолетних. Детям пришлось как-то организовываться, но не в тропической раю, куда У. Голдинг поместил действие романа "Повелитель мух", а в условиях милитаризованного пограничья;
— разрушение привычной экономической модели — "Абориген". С одной стороны ретроспективно показана многолетняя умышленная деградация, в которую земляне загоняли экономику планеты Эстебан: колонистам оставили технологии чуть не XIX-го века, наладив неравноценный обмен обычных топливных элементов на ценнейшее лекарство, что колонисты собирали с риском для жизни. А с другой — парадоксальные события, сопровождающие снятие земной блокады, когда система многолетнего "вдавливания в каменный век" оказалась демонтирована буквально за несколько дней;
— тотальное обрушение мира, вплоть до изменения физических законов — "Кесаревна Отрада". Мир, допускающий волшебство, не может вынести растущего могущества чародеев, которые стремятся переделать его по своему вкусу. Несколько сильных волшебников практически одновременно начинают миропреобразующие проекты, для которых им требуются сражения, большое количество мертвецов и "механические дива" — хорошо организованные толпы. Война становится всё более страшной, отменяются законы не только человеческие, но и физические;
— кризис контакта с более развитым противником, и одновременно кризис в работе сложившейся организации — "Транквилиум". Мир a la "хруст французской булки" пытаются раскачать на революцию агенты КГБ. Патриархальные государства в итоге распадаются, столкнувшись с новой для себя инфляцией, яростной популистской пропагандой и политическим терроризмом. Но и главный герой, мистически одаренный, способствует почти полному истреблению тринадцатого отдела ГБ;
— кризис мировоззрения, которое почти рушится под напоров новых тайн — "Посмотри в глаза чудовищ". Поэт Гумилёв, попадая в тайное общество "Пятый Рим", проживает всю историю "малого ХХ-го века" в состоянии каждодневного ожидания "выхода земли из-под ног" — то его встречает яков Брюс, сподвижник Петра1-го, то приходится быть посредником на переговрах между главой "аннаербе" и пражским раввином, а то в Африке, поблизости от города вымершей, нечеловеческой цивилизации, он видит марш мертвых людей и животных;
— кризис личности — её одновременный распад и рост — "Параграф 78". Протагонист — человек с острейшим семейным и личностным кризисом — после заражения биологическим оружием очень быстро увеличивает свои интеллектуальные способности. В результате ему приходится переоценивать практически всю жизнь. Похожий кризис в "Соли Саракша"
В творчестве Лазарчука можно выделить разную "амплитуду" кризисов. В небольших произведениях начала 80-х — таинственное ещё не системно, это скорее загадка, ужас в темноте. Конце 80-х и 90-е — это максимальное разнообразие художественных приемов, романы, которые можно считать едва ли не эпопеями, и, самое главное — кризисы охватывают все уровни бытия выдуманного мира. От онтологии (законов физики) до интеллекта главного героя (личности). С середины 00-х — системность описываемых кризисов падает.
При всей фантастичности посылок — каждый кризис прописан максимально подробно и целостно. Даётся действующая модель, которую можно сравнить с организмом. Эта модель, в силу своей целостности — максимально правдивая метафора кризиса — тенденциозность автора обернулась бы фальшью персонажей. Но всё равно лишь метафора. Нельзя искать в лесу слона по фотографии белки. Однако биологи легко докажут, что оба они хордовые, млекопитающие, да ещё и теплокровные.
Вычленим действующие элементы моделей — и сможем сравнивать их.
Структурный элемент высшего уровня — сам кризис. Идёт накопление противоречий, которые больше не может выносить старый мир. Для людей — это невозможность поддерживать привычные социальные роли — потому кризис порождает невиданный вал предательств. Для институтов — угроза банкротства, недостаток специалистов и т.п. — и сами институты тоже предают работников, причём, казалось бы, самых нужных "все подставляют всех, причем — помимо своей воли". Для мира — истончение образности в культуре, бессмысленные войны, трансформация привычных экосистем. Космос перестает быть опорой.
Кризисы у Лазарчука заведомо более проектны и субъектны, чем в реальности. Интригу во "Все способные держать оружие" обеспечивает группа путешественников во времени, тасующих исторические карты для обеспечения максимального предвоенного накала к 2002-му году. В "Опоздавших к лету" идёт становление новой мировой сущности, рождается новый бог, и действует служба, которая пытается этому противостоять. В "Гиперборейской чуме" и "Марше экклезиастов" тайных сил так много, что их мелодии становятся какофонией, но белого шума всё равно нет — всегда найдется конкретный виновник, организовавший кризис. Распад общества как таковой, который происходит от простого изменения климата в древней Иудее — исключение.
Чисто литературные предпосылки этого очеловечивания кризисов понятны. Реальная история, при всей своей сюжетности, порой оказывается на редкость занудна. Пока общество не подберет правильный ответ — снова и снова идут волны распада и деградации, войн и смут, причины которых малопонятны современникам. Так гибла Римская империя — "не дотянувшись" до индустриальной фазы развития, она во многом пожрала саму себя, перепрела. И сюжет победы над тупиком традиционного сельскохозяйственного общества относится к совершенно иной исторической эпохе. Но и в эпоху Нового времени сложно сказать, кто именно из ученых обеспечил прорыв к индустриальному миру. Н. Стивенсон попытался ответить на этот вопрос, но его "Барочная трилогия" сложнейшее сплетение историй, в котором главного героя выделить так же сложно, как найти основной поворот в лабиринте.
При этом перемена роли, которая может считаться предательством — крайне редко становится чисто моральным актом. Просто сквозь старую маску вдруг проступают совершенно иные черты лица — цыпленок пробивается сквозь скорлупу. Это можно сравнить с проявлением новой личности пациента, когда искусственную, установленную для контроля, уже не может поддерживать гипнотизёр. Причем не обязательно восстанавливается оригинальная личность — перед нами новый индивид.
Соответственно, персонажи в кризисе (элементы второго уровня) делятся по своей осведомленности, и трансформация их происходит по линии смены масок:
— архитекторы и организаторы распада. Они в тайне и тьме, они скрыты — на первых порах. Если манипуляторы и кукловоды в итоге снимают маски и являют себя — как Авенезер третий в "Кесаревне" — с ними можно бороться и даже побеждать. Трансформация их маски — это трансформация самого исторического времени. Но завышенная субъектность кризиса требует компенсации, иначе бы мир вокруг нас повиновался исключительно капризам скрытых гигантов, а модели кризисов стали бы чересчур стохастичными. И в пределе своего могущества — кукловоды утрачивают личности, как утрачивает её Бог у Спинозы. Абсолютное знание отнимает свободу выбора. Глеб Марин, разобравшись с полученными знаниями атлантов — вынужден инициировать распад государства Палладии в своём мире, чтобы разрушить Союз. "Золотой дракон Дево" — всего лишь суперкомпьютер погибшей цивилизации, вынужденный отвечать "да" любому, получившему к нему доступ. Высшие по возможностям маги в мире кесаревны Отрады — это не люди-номосетисы, а тупые звери, источающие витальную силу. Ну а те земные конторы, которые приняли решение снимать блокаду с планеты Эстебан — скорее безличные воплощенные принципы, бюрократические машины. По-настоящему они и не могут снять маску — за ней ведь нет человеческого лица.
И чем более могущественную силу мы желаем увидеть в существующем мире, тем больше ограничений вынуждены на неё наложить;
— все, кто борется в кризисе — фигуры на доске. Это герои или злодеи, всё равно. Они обладают значимой информацией, но не полной картиной. Что еще важнее — у них нет своего мегапроекта. Ни Гумилёв, ни Север, ни Глеб Марин первых своих лет, ни львиная доля "Опоздавших к лету", ни Алексей Пактовий, ни даже царь иудейский Иешуа, — не знают, какой мир они хотят получить и как достичь этого образа. В сердце живет ностальгия, но сохранять старое больше нет сил. Поскольку надличностной проектностью они не располагают — обостряется проблема выбора и моральные дилеммы.
С одной стороны часть моральных норм, этикет и условности — приходится выкидывать. Забывать о старых одолжениях, плевать в лицо благодетелям ("а я тебя вот таким взял" — антагонист в "Гиперборейской чуме" взывает к совести позитивных персонажей). С другой — какие-то нормы приходится соблюдать железно, пусть и ценой собственной жизни. Представление о благе своего окружения или людей в целом — становится той основой, на которой действуют персонажи.
Самый, пожалуй, яркий пример — это император Арий. Пытаясь добиться блага империи, почти уничтожив Астерия Многоживущего, он оставался статистом в громадном спектакле конца света. И когда цунами застало его корабль у побережья — предпочел погибнуть с приближенными и командой, а не телепортироваться на берег.
Когда второстепенный персонаж получает почти неограниченный доступ к информации — Отто Ран, нашедший грааль, или же царь Диветох, разобравшийся в воспоминаниях Отрады — адекватного проекта он всё равно создать не может, в лучшем случае его вмешательство точечно. Он как случайный прохожий, оказавшийся в нужное время и нужном месте — подаёт герою оружие.
Да, разумеется, вторичные персонажи сохраняют некую свободу воли — и могут попробовать начать переделывать мир под себя. Как попробовал профессор Иконников в "Транквилиуме", отчасти как Астерий в "Кесаревне". Их бьют в спину, но эти удары не есть чистое проявление подлости — они недостаточно хорошо знают вселенную, чтобы переделывать её. Они уязвимы из-за несоответствия своих планов и объема сведений.
Центральных персонажи, получившие сопоставимый доступ к информации — тоже начинают проектные действия. Но в этот момент моральные дилеммы, как инструменты выбора, у них почти атрофируются. Совесть пусть не исчезает совсем, но "архивируется". Что-то надо делать, и "надо" перевешивает почти всё — при этом позитивный персонаж думает ещё отчасти как человек, а какой-нибудь Заботтендорф — спокойно списывает со счетов всё человечество.
— те, кто меняется, не обладая почти никакой информацией — часть преданных агентов 13-го отдела КГБ или почти весь состав группы "Трио", под масками, в роли марионеток, проведена половина жизни. Статисты, которые и не могут сыграть первых ролей. Их собирательный образ дан во "Всех способных" — старушка Клавдия Павловна, которая полжизни "за других", — воевала, потом сидела, любила одного, вышла замуж за другого, родила от третьего. Позднее он воплотился в Дору Хасановну Шварц — изломанная биография, честная служба своим идеалам, которые эксплуатируют чужие люди.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
