Терапия

Предисловие: этот текст я написал для моей замечательной подруги, Амаль. И для себя тоже, и для всех, кто этот треш прошел, кто знает, во что жизнь превращается с депрессией.

Спасибо редакторше "не хочется думать", чудесной Странной гостье, прочитавшей это первой, и другим моим чудесным подругам. Я вас люблю.

Триггер-ворнинг: неграфичное насилие, упоминания насильственных отношений, попытка суицида.

Глава 1

Грязный город, полный смрада, копоти и криков. Город, как полис, как мир, стягивающий воедино своими дрожащими от натуги жилами тех, кто внутри. Дергающиеся марионетки-Переживания, они брели по улицам, жалкие жертвы своих протекторатов: своих властителей, своих рабов, наполнявших жизненной силой их слабые, полупрозрачные тела. Люди — отраженные едва заметными тенями — правили Переживаниями, подчинялись им, связанные мощными жгутами контроля. Всего несколько десятков шагов от приличных, ярких и светлых Внешних уровней, по извилистым тропам вниз на пять-шесть уровней в дрожащую глубину — и цивилизация таяла. Здесь не бывало слабых. Слабые, нежные никогда не опускались ниже пары уровней.

Здесь они просто не выживали.

— Хэ-эй! Ты не меня ищешь, а? Эй! Я с тобой разговариваю!

Глупый, развязный тон. Идущая притормозила, потом обернулась. Черный, сильно надвинутый капюшон скрывал ее лицо, но из-под края мантии не тянулось ни единого жгута к протекторату — признак свободной Эмоции.

— Я тебя знаю!

— Все меня знают.

Поразительно, насколько они различались. Свободная стояла ровно, не шевелясь. Вторая же — дрожащее, дергающееся, мерцающее обнаженное тело, сине-голубое с зелеными тонами — было сплошь пронизано снизу вверх, до центрового узла, синим сиянием жгута. Жгут разделялся на тонкие линии, свивавшиеся узлом в районе груди, оплетая тонкими линиями всего один крупный октаэдр, переливающийся отражениями человека внутри. Едва оформленное лицо говорившей — Переживания — напоминало бронзовую посмертную маску, на треть стершуюся от времени. Узел в груди пульсировал, то свиваясь, то расслабляясь вокруг протекторного образа, составлявшего ее суть.

— Ты меня ищешь!

— Уверена, что нет.

Не хотелось с ней связываться. Ищейки тут рыскали повсюду, их длинные вибрирующие алые носы уже наверняка почуяли чужой слабый протекторат. И правда — справа и снизу раздался вой, тоненький, вибрирующий, и вспыхнули ярче фонари.

— Уходи наверх, — посоветовала свободная, но вторая скользнула ближе, неловким шагом марионетки.

— Я тебя знаю, — лихорадочно прошептала местная, юная, глупая, — ты Счастье. Ты ничего со мной не сделаешь!

Она ударила в черный балахон, но лишь запуталась в материи, дернулась, взвыла — ищейки взвыли в унисон.

— Лучше я, чем они, — прошептала свободная.

Они обе смотрели на узкую, глянцевито-черную руку, с дорожками белых искр, сжимающую узел протектората сквозь слабую плоть.

По руке проскользнули тонкие синие тени, и жгут задрожал, отзываясь.

Маленькая девочка, лежавшая на кровати, отражалась в октаэдре вся, до кончиков пальцев ног. Переживание беспомощно замерла, когда вторая черная рука, с густо-синими искрами, пробегавшими от локтя до пальцев, тоже сжала узел.

Еще две руки показались из-под балахона, спрядая, переплетая, изменяя жгут. В тишине — даже ищейки затихли — слышны стали всхлипы из шара.

Жгут дернулся сильнее, и в раздробленном обесцвеченном отражении показалась крупная седая женщина. Она села на постель, погладила девочку по растрепанным иссиня-черным непослушным кудрям.

"Мама не придет!" — далекое эхо вопля заставило вздрогнуть тонкие черные пальцы, — "мама не придет! Никогда!"

"Ну же, Дафна, ну же", — женщина все гладила и гладила девочку, а жгут становился тоньше, и расплетался, — "ну же, милая. Пойдем. Тебе нужно покушать немного. Мама оставила тебе сыр и хлеб, и маленькую шоколадку. Она передала, знаешь? Мама будет любить тебя всегда-всегда. Пойдем".

Ноги девочки уже не попадали в отражение. Потом и женщина исчезла из отражения. Еще немного — и они обе пропали, просто вышли. Последние пряди жгута, перевязанные тугими петлями, расслабленно провисли.

— Лучше я, чем они, — свободная придвинулась ближе.

В плоском, стертом лице — блестящем, истаивающем — отразилась темнота под капюшоном. Темнота и четыре ярких глаза: справа белые, чуть в золото, слева чистые, глубокие синие.

— Ты не Сча...ст.. ты не.. — шепот затихал.

— Не только Счастье, — свободная тяжело вздохнула, и подхватила выпавший пустой октаэдр, схлопнувшийся в руках до плоскости, — но и Печаль.

Нижний уровень тесно смыкался с черными глубинами, безднами, куда высшие не рисковали спускаться.

— Она была безобидной, — первый голос из-под капюшона звучал раздраженно.

— Острая тоска? Безобидная? Да ты шутишь, подруга! — второй голос отличался резкой хриплостью, будто говорившая давным-давно простыла, да так и не поправилась.

— Она просто возомнила себя вечной и непрерывной. И могла бы такой стать, ты знаешь.

— Именно поэтому! Ее все равно бы сожрали.

— Тут ты права.

Паукообразные здания простирали над ними свои пульсирующие ветви. Жгуты протекторатов скользили по стенам вверх, уходя к Внешним Уровням, на них, пульсируя, гнездились паразиты. Свободная не касалась их и шла вперед, скользя мантией по полупрозрачному, сотканному из таких же ветвей полу. Что-то блестящее мерцало впереди, она ускорила шаг.

И замерла, как только смогла рассмотреть. На выступе здания лежала мертвая птица. Она еще светилась мягким салатовым цветом, но тончайший жгут, тянувшийся от нее, уже расплелся.

Четыре черные руки бережно подняли ее.

— Уже шестая. И опять из положительных.

— Кто бы гончих так травил, — согласился хриплый голос, — им ничего не сделается.

Жгут был оборван, будто перепилен тупыми, короткими зубами. Бережно положив птицу обратно, свободная пошла дальше, неторопливо размеривая пространство своими шагами.

Рычание и свист стали ближе. Здание, напоминающее усеченную пирамиду, скрывало за своим углом стаю гончих. Свободная шла мимо, не ускоряя шаг, не реагируя на них. Одна из тварей оторвалась от своего мерзкого пиршества, уставилась на нее — и свободная вернула взгляд.

У гончих Кошмара были длинные, вытянутые рыла, испещренные неприятного вида отверстиями. В них что-то копошилось. Тварь зарычала, и в полутьме стало очень хорошо видно ее зубы. Челюсти немного выворачивались, так, что видно было, как их много. Как глубоко они уходят, прямо в глотку.

Паучьи длинные лапы, бочкообразное тело, покрытое колючей щетиной, нервно вьющийся длинный хвост, завершенный крюком, на котором флажком метался обрывок чужого жгута.

Их жертва была сильнее одинокой Тоски. В узле скрывалось несколько пирамид, пара октаэдров, и гончие жадно грызли их, освобождая от обвязки, чавкая, когда в пасть попадала уже полурастаявшая плоть. Не понять даже, что это было за переживание.

Гончая завернула свои челюсти еще сильнее, и мотнула башкой — мол, проходи.

— Не наглейте, — проговорила Печаль своим хриплым голосом, и гончая, зашипев, присела.

— Пошли, — Счастье раздраженно поправила капюшон, — не будем терять время.

* * *

На пред-внешнем уровне даже дышалось иначе. Мерцающий свет проникал сквозь переплетение зданий, маняще обрисовывая в полумраке вывеску, и на ней даже сидела птица. Одна из немногих оставшихся, золотисто-зеленая с голубыми перьями.

Свободная прошла сквозь тонкую мембранную дверь, погружаясь в звенящий грохот музыки.

У стойки она налила себе два стакана, один на треть, второй до верха. За стойкой никого не было, только мерцало в такт музыки внутреннее освещение. Зал открывался сразу за арочным переходом. Мерцание и пологи искрящегося света скрывали, как мало сейчас посетителей. Правее находился обширный диван, занятый весь целиком крупным, свободно раскинувшимся телом. Жгутов протектората здесь не было.

— Бар для свободных эмоций, — проговорила Счастье, вытягивая себе из пола стул, — мне не нравится это название, ты знаешь.

Массивная, тяжелая дама напротив ухмыльнулась и кивнула. Фрак стягивал ее тело, так, что оно едва не выливалось через узкую горловину декольте, черты лица же были будто из камня вырублены скульптором, не очень-то беспокоившимся о заглаживании шероховатостей.

— Твой дурацкий балахон меня нервирует, — она протянула свой бокал, почти пустой, и коснулась того, в котором было на треть, — это чтобы второй раз не бежать? — кивнула она на второй.

— Информация, Власть. Мне нужна информация.

Узкая черная рука сжала бокал так, что он задрожал.

— Знаешь, — Власть улыбалась теперь еще шире, — твоя наглость поражает. Вообще-то обычно за информацию платят.

— Да. И я спишу тебе долг.

— Какой долг? — картинно всплеснув рукой, Власть подхватила бокал и залпом осушила, — это ты меня бросила.

— После десяти тысяч обвинений, что я ворую твою силу. После того... что ты сделала. Не увиливай, — Счастье наклонилась немного вперед.

— Ты действительно забирала мой протекторат, — Власть пожала плечами, — становясь счастливыми, они забывали о том, чтобы желать власти. И это довольно неприятно, знаешь ли.

Она с интересом вглядывалась в тень, скрывающую лицо.

— Ты что-то от меня скрываешь.

— Я не буду отвечать, — Счастье отмахнулась, — и ты знаешь, что я хочу узнать.

— Да-да, то, что ты хочешь узнать все эти годы, что происходит с твоим протекторатом, почему у всех он растет и только у тебя остается прежним, — Власть улыбнулась, — ты не думала о том, что ты просто стареешь? Ты отомрешь, как рефлекс управления хвостом. Люди больше не бывают счастливы подолгу.

— Даже птицы впечатлений умирают, — кивнула Счастье, — я заметила. И это неправильно.

Черные, матовые камушки глаз Власти немного прищурились. Ее тускло-серая, стального цвета кожа совершенно не просвечивала, а узел протектората скрывал фрак, но Счастье хорошо помнила, как он выглядит. Вряд ли что-то изменилось — завораживающее мерцание, сотни тысяч граней, сплавленных друг с другом, отражающихся в отражениях друг друга. Намного больше, чем у нее. Намного сильнее.

— Кстати, познакомься,— Власть резко натянула один из поводков, тянущихся от дивана назад, и на один жуткий миг Счастью показалось, что на зов к их столику взлетела гончая Кошмара.

Нет, не она. Создание скорее напоминало не собаку, а ночную бабочку с длинными, цепкими ногами и хитрыми скошенными глазами. И правда — пристроившись, оно распустило короткие подрубленные крылья, на которых не смогло бы летать. Перед крыльями трепетали коротенькие обрубки-надкрылья, признак истинной природы твари — жука. Розовато-золотистый узор с тела перетекал на крылья, расходясь радугой.

— Ты сама его сотворила?

— Порождение новой эры, — Власть с гордостью почесала тварь за шеей, — протекторат зовет это "романтической любовью". Привело ко мне больше людей, чем даже изобретение пыток.

Счастье хмыкнула, запрокинула голову, осушая бокал — и в тот же миг рука Власти сдернула с нее капюшон.

— Так-так, — она улыбалась во все лицо, — и вот, значит, кого ты выбрала мне на замену. До слияния, Счастье, ну как же не стыдно! Посмотри на себя!

Гневный взгляд только заставил Власть рассмеяться. Один из пологов обернулся зеркалом, отзываясь на ее приказ и послушно отражая две фигуры. Стальная могучая Власть картинно выпрямилась, рассматривая вторую фигуру.

Вторых.

Белое с синим на лице перетекало через мягкую границу, постоянно колебавшуюся. Справа была белизна — ослепительный белый, светящийся белый, в котором едва угадывались черты: тень у глаза, сам глаз, изгиб скулы, морщинка у губ. Справа же под кожей клубилась переливчатая густая синева — от нежно-голубого на лбу, к зеленовато-морскому на подбородке, плавно уходящему в черноту на шее. Четыре глаза: два левых, самого глубокого синего оттенка, прищурились, два правых выражали спокойствие. Граница дернулась влево, так, что рот остался полностью на синей стороне.

— Наконец-то мы встретились, — хриплый голос Печали заставил Власть улыбаться еще шире.

Граница метнулась вправо, и голос Счастья, более чистый, резко ее осадил:

— Печаль, не время. Власть, мне нужна информация. Я видела не только мертвых птиц. Умирают и твои жуки. Только сегодня трое. Умирают бабочки Дружбы, но она со мной не разговаривает.

— Еще бы. Тебя же вышибли из Союза положительных, — Власть хмыкнула, — ну, а что касается долга... возможно, я тебе немного и должна, но не могу ничего сказать. Я отказываю тебе в последний раз. Хватит. Просто успокойся.

— Когда твой протекторат забирают гончие Кошмара, ты чувствуешь это? — спросила Счастье ровно.

— Да, — Власть содрогнулась, и, отзываясь на ее пальцы, тихонько заскулила жучиная Любовь.

— Когда эта тварь забирает моих людей, я не чувствую ничего после. Ни их отраженных мучений, ни восторга, ни страха даже. Они не переходят в другой протекторат. Они живы, но не испытывают... ничего. По крайней мере, не меня.

Власть кивнула. Она молчала недолго, с интересом проводив взглядом стакан, выпитый Печалью.

— У второй те же проблемы?

— Да.

— Нет, — отрезала Печаль, — мне просто нравится таскаться в одном теле с этой маньячкой.

Власть рассмеялась:

— Я бы поцеловала тебя, но она воспримет это как наглость.

— И восприму, — подтвердила Счастье.

— А что до той, кого ты ищешь... — Власть глянула на стойку сквозь переливчатый полог, — ты ничего ей не сделаешь, потому что это не эмоция.

— Ты шутишь. Каждая третья Тоска представляется Депрессией.

— Они — безмозглые однодневки на жгутах и без опыта, и не смотри на меня так, ты сама это знаешь. Депрессия — не эмоция. Ладно. Она — болезнь. А теперь иди отсюда, — Власть еще раз глянула на дверь.

— Осторожнее. Еще немного, и ты присягнешь Страху, — Счастье вновь накинула капюшон, скрывая свое разделенное лицо.

— Все мы присягали императрице, — Власть отвернулась, вычесывая розоватый мех своей твари, — Все мы, Счастье. Кроме тебя.

— Мне некому больше присягнуть, — кивнула Счастье, — Великой Жажды больше нет.

Розоватая глупая тварь Любви урчала под ласковыми пальцами Власти, и ее любимые жуки уже тянулись, желая свою порцию ласки.

— Будь осторожнее, — крупная рука сжала ее ладонь, — я не слышала, чтобы свободные эмоции умирали. Не становись первой, пожалуйста.

У выхода из бара лежала мертвая птица.

Императрица-Страх пронизывала город. Она сама была городом, казалось, и не было укрытия от глаз многих тысяч ее пауков. Ее младшая сестра — Кошмар — наводнила все нижние уровни своими слепыми гончими.

Счастье остановилась, выйдя на площадь из переулка, туда, где Внешние гряды пропускали удивительно много света, выгибаясь сверху вниз глубокой Срединной бороздой.

Здесь были установлены картины, отражающие состояние Города. Когда-то Жажда и Страх отражались на главной из них вместе, деля одно на двоих тело. Десять мерцающих светлых рук, разделенное границей лицо, багрово-алое слева, золотое — справа. И даже сама Счастье бывала на малых картинах — справа от Власти, между Надеждой и Наслаждением, сестрами Радости.