2. Песочные замки

Михаэль Наро выглядел совершенно как живой. Кровь, залившая доски пола, уже успела засохнуть, и свечи, стоящие на углах семилучевой звезды, погасли. Михаэль лежал прямо в ее центре; стазисная печать полностью окутывала его тело, легким, едва заметным переливающимся саваном. Смотреть на застывшее лицо было странно; что остается, когда тело покидает жизнь?

В комнате было очень тихо.

— Ненавижу самоубийц, — от души высказал Шеннейр, резко развернулся и вышел. Эта фраза сломала молчание, и помещение сразу наполнилось шепотом и шорохами.

Маленький особняк рода Наро стоял на окраине Кипариса. Два этажа, несколько комнат и большая гостиная, закрытая и запечатанная. Последнее, что осталось от владений светлой ветви — темные Наро сохранили дом, не став продавать, и подготовили к прибытию родни.

Сейчас мы были в гостиной.

— Может быть, это все-таки убийство? — я с надеждой посмотрел на высших.

Тогда можно найти и покарать преступников. И все будет не так бессмысленно как... это.

— А, что? — Нэттэйдж на мгновение отвлекся от прослушивания донесений и приподнял наушники. — Нет, светлый магистр, мы совершенно уверены.

Семью Наро допрашивали в соседней комнате. Я не думал, что они замешаны — и по их словам, они ничего не видели, не слышали, крепко спали — но вряд ли они могли ничего не предполагать.

— Смотрите, магистр, — Гвендолин прекратила постукивать пальцем по губам и провела ногтем по стазисному полю, указывая на тело и на вырезанные на руках знаки. — Это известная форма ритуала. Посмертное проклятие, которое кормится кровью, плотью и, в заключение, жизнью. По некоторым теориям, искра после смерти мага не затухает, а присоединяется к Источнику, и потому последнее заклинание, отпечатавшееся в ней, как будто идет напрямую в Источник... а вот это схема "пустынная звезда", не самое распространенное пожелание...

— "Пустынная звезда"?

— Одиночество и несчастье во всем.

— Для кого?

Гвендолин плавно повела рукой, указывая на закрывшуюся за темным магистром дверь, а потом, так же молча — на Миля.

Что происходит с телом, когда человек умирает? Тело — это всего лишь вещь. Обертка, в которую попытались завернуть оружие. Тетива, которая спущена с момента смерти — единственный шанс на удар, который есть у обычного мага. Михаэль Наро мог бы сражаться, пока оставался жив, мог бы мстить или даже вызвать Шеннейра или Миля на дуэль — но не надо пустых фантазий. Такой маг, как он, для высших был всего лишь смешной помехой.

— Глупые полукровки считают, что это страшно, — саркастически хмыкнул Миль. — Какие первостатейные сентиментальные сопли.

— Вам не страшно?

Заклинатель едва не расхохотался в голос:

— Вы знаете, сколько раз меня проклинали? А не проклянешь темного магистра Шеннейра — считай, умер зря. Шеннейру только от одних светлых обещаны страдания на сотни жизней вперед, а он, как видите, жив и не страдает... — он внезапно умолк, и продолжил уже без веселья: — Если не считать, что светлые обратили свои мольбы к светлому Источнику, а светлый Источник создал вас.

Ну да. Я же не человек, а монстр.

Такого рода рядовое событие не должно было привлечь внимание высших — просто оно было первым подобным рядовым событием, произошедшим после переезда. И первая такая смерть — в гильдии под моим началом.

Случившееся не воспринималось серьезно; даже когда я смотрел на звезду, на кровь и на тело, на стазисное поле. Гибель Михаэля была слишком внезапной, бесполезной, и предотвратить ее было так легко. Я должен был предугадать, что для ашео с их клановостью весть о гибели родственников — весть, что они так и не выполнили свой родственный долг до конца — должна была послужить сильным ударом. Ашео импульсивны, установить за Наро слежку, предполагая, что они могут вытворить нечто глупое — дело минуты. Но Наро волновали меня в последнюю очередь, а высших не волновали совсем. Они были слабыми рядовыми магами, а значит, не имело большой выгоды их беречь. Я мог бы помешать, но я ничего не сделал.

— Что теперь будет?

— Мы отнесем тело к корням волшебного замка, и тот его поглотит, — Гвен плавно пожала плечами. — Маги принадлежат гильдии даже после смерти. Не печальтесь, наш магистр. Никто не может знать, что у человека на сердце.

— Естественный отбор, — вставил Миль. — Если такие нежные, шли бы к светленьким. Кстати, Рейни, сходите к остальным и намекните, что если они продолжат в том же духе, то семья Наро закончится быстро. А то обиделись они... смертельно.

И фыркнул, вновь едва сдержав смех.

Гвендолин излучала только холодное любопытство; Нэттэйджу происходящее быстро наскучило, и высший полностью ушел в то, что передавали ему по наушникам, продолжая удерживать на лице вежливую печаль.

— Что случилось? — Матиас прекратил пялиться на тело и беспомощно уставился на меня. — Почему он умер? Кто его убил? Мы будем мстить?

Весь его крошечный опыт не позволял понять. И я не знал, что ответить.

— Короче, у меня полно дел, — Миль нетерпеливо посмотрел на часы, и с раздражением кивнул на труп. — У него-то, в отличие от нас, проблем уж точно нет.

В соседней комнате теперь допрашивали брата Михаэля. На краю стола лежал рисунок, гравюра: огромное черное колесо, окруженное пламенем, мчится по городу, руша дома и давя маленьких человечков. На заднем плане — пылающие развалины.

— Это они так изображают Шеннейра, — пояснил мне помощник следователя. — Еще с островных пошло.

Держу пари, что это даже не посчитали нарушением закона. Темных трактовка устроила.

У выхода ко мне подошла невысокая волшебница-ашео; сквозь тонкую вуаль было видно, что лицо ее ожесточено, а в глазах нет слез.

— Мы хотим найти их друзей, — сказала она мне. — Они светлые, и у них должны быть друзья. Тех, кто был с ними, пока они умирали. Мы впишем их в родовую книгу и включим в семью Наро.

Остальные Наро стояли рядом — сыновья Михаэля, очень похожие на него, кажется, племянница и еще кто-то. Все серьезны: похоже, сказанное значило для семьи очень многое. Но я сомневался, что светлые поймут такой щедрый подарок.

Из Нэтара меня все же выселили.

За время плавания все вещи аккуратно перенесли из особняка в личные покои, и создавалось впечатление, что даже разложить попытались в том же беспорядке. То, что в них копались посторонние, не то чтобы оставляло равнодушным — я прекрасно понимал, что в темной гильдии у меня нет ничего своего, точнее, нет ничего, что темные не могли коснуться или забрать.

Зато теперь у меня есть светлые. Полностью мои. И темным не стоит пытаться отобрать их.

Беспорядок на столе остался в целости и сохранности, и к старым документам добавились новые. Я поочередно открыл ящики, проверяя содержимое, дошел до последнего и захлопнул, покачав головой. Папка с надписью "Эршенгаль" пылилась у меня в самом низу, а теперь ее выложили в самый верхний ящик, тщательно протерев корку. Настойчивость внутренней службы умиляла, но причины, по которым я делал те или иные вещи, не менялись.

Сортировка бумаг успокаивала. Переговоры шли ни шатко ни валко: перебрасываться посланиями через границу было не столь уж удобно, и теперь время тянули уже Северные, требуя то светлого магистра, который пришел бы к ним в одиночку, то пропуск на нашу территорию для посольства, почему-то сплошь состоящего из боевых магов. Темные, в свою очередь, предлагали доказать коалиции, а светлые ли они — приличные светлые, как известно, по чужим странам с оружием не шастают. То, что Джезгелен не брались утверждать так сразу, яснее прочего показывало, что там еще не все конченые.

А у обычных людей были свои дела и заботы. Города Аринди спорили за статус столицы.

Подземное убежище Полыни уцелело и жило благополучно, но служить центром страны уже не могло. За высокое звание теперь боролись Кипарис, ведущий город Побережья, и Шафран, промышленный гигант севера и востока. Восточный предел очень сильно поднялся в последнее время — туда, на спокойные безопасные земли, ехали люди из Полыни и столичных предместий, так что восточные города росли как на дрожжах. Шафран, Шалфей, Таволга, бывший режимный поселок Семицветье, вопреки милой каждому ариндийцу традиции названный не растительным именем, а в честь иногда выпадающего там снега и дыма из труб обогатительного комбината. Очищающие фильтры, поставленные еще светлыми, никто не менял.

Про Кипарис говорили, что там одна рыба, скалы и серпантины и расширяться ему некуда — на что побережные жители ехидно отвечали, что статус культурной столицы уж точно за ними, у них из окна волшебная гильдия видна, а у Шафрана — только прекрасные трубы Звезды Повилики. За каждым городом стояли разные территории, разные народы и разные традиции. Неприятно осознавать, что мою страну разрывало надвое.

Был еще третий большой и красивый город, Астра, где гильдии держали учебные центры и проводили первые посвящения, где жили мастера, обслуживающие замковую долину... Но Астра слишком близко к западу, к границе с Ньен.

Кипарис контролировал южный берег, Острова и Вальтону, если уж мы считаем Вальтону своей. За Шафраном открывалась Хора, если уж мы планируем колонизировать Хору. Когда я в последний раз был в Шафране, то видел строящиеся высотные здания, и теперь понимал, на что намекали власти, когда уговаривали открыть на Восточном пределе опорный пункт гильдии. Проблема в том, что убежища под восточными городами не были рассчитаны на такой приток населения, и если беда дойдет туда, то спасти всех жителей мы не сможем.

Один из общих залов в светлом блоке находился на нулевом уровне, и прозрачные двери выходили прямо на галечный пляж. Большие коробки с переговорными браслетами уже принесли, и я принялся раскладывать артефакты на столах.

Бринвен занималась множеством дел одновременно: помогала мне, следила за каждым, кто входил, и контролировала все передвижения. У меня появились дурные мысли, что если выдать ей посох и отправить к темным боевикам типа Эршена, Бринвен там приживется. Хотя на острове было не с кем сражаться и негде оттачивать навыки. А в той, прошлой жизни, волшебница работала в поисково-спасательной службе.

Командир Кайя подошел к нам, поправляя браслеты так, чтобы они лежали ровно в ряд. Двигался он замедленно: с момента отплытия с острова неназванный глава общины практически не вставал с постели, крайне тяжело перенося переезд. Подозреваю, дело было в пройденном ритуале гашения дара — гашение дара что-то ломает в структуре человека, обрывает нужные нити. Внешне светлый совсем не обращал внимания на людей, но я не мог отделаться от ощущения, что он расставляет их в правильном, гармоничном порядке.

Наконец собрались все, без суеты и шума, без разговоров и даже случайного обмена фраз, и я провел рукой над артефактами:

— Это переговорные браслеты. Вы всегда можете связаться с вашими кураторами в убежищах или со мной. Пожалуйста, берите каждый для себя.

Они подались вперед, но так и не сдвинулись с места.

— Берите, какие нравятся, — я обернулся и получил прекрасную возможность полюбоваться, как застопорило даже Кайю с Бринвен.

— Берите любые, — я старался не выдать подступившую тоску и злость. Все браслеты были разными. Они не могли выбрать.

Только теперь люди один за другим начали подходить и забирать артефакты — как требовал их магистр, любые, наугад. Я бы мог вручить браслеты каждому в руки, но эксперимент не стал бы так показателен. Переговорные браслеты регулировались по обхвату и были всего лишь инструментами — нет, их внешний вид вовсе не важен — но никому из сотни с лишним человек не захотелось взять себе нечто однотонное или цветастое, с гравировкой или без? Никому даже не интересно подобрать себе вещь, которая отличается?

Я не должен показывать, что недоволен. Они не сделали ничего плохого. Они слышат мои эмоции, и магистр не должен внушать своим людям вину. Магистр не должен...

— Что мы сделали неправильно? — спросил Кайя, когда последний человек покинул зал. — Скажите, магистр. Мы все исправим и переиграем заново.

День продолжал катиться под гору.

Нэттэйдж прислал регламенты по убежищам.

Матиас хватанул на берегу ядовитую медузу.

Нет, он не позвал врачей и не пошел в медблок. Он пришел ко мне и сидел под дверью, пока я не появился. Человек бы на его месте орал от боли, но заарн только застыл на месте, вытянув руки, сплошь покрытые лентами ожогов. Миль подоспел раньше, но вместо помощи издевательски выговаривал:

— Неудивительно, что твой магистр предпочитает проводить время со своими светлыми, а не с тобой, тупая тва...

— Миль.

Мне было что ему сказать, но я сдержался. Темный неожиданно замолчал, а потом отошел в сторону. В тот миг мне действительно хотелось его убить — и я задумался над тем, смогу ли выполнить это.

— Она л'жала в луже, — Матиас глотал звуки, и взгляд его выглядел расфокусированным. — Такая цв'тная. Я взял ее... чтоб выкинуть... кинуть... В море обратно...

— Ясно. Со мной тоже такое было, — я сформировал над его руками целительные печати, стараясь не думать о том, что яд медуз может выжигать нервную систему и останавливать сердце. — Зачем ты вообще туда полез?

Кто же из детей островитян не хватал ярких медуз. Родители тогда звали лекаря с другого склона Маро.

— Светлые маги, — неожиданно четко ответил Матиас. — Должны иметь дело с медузами.

Приехали. Если я говорю с медузами и прочими тварями с щупальцами, это вовсе не значит, что так должны поступать остальные. Мне не больно и мне уже все равно, с кем говорить.

Одна из девушек, Иллика, высунулась из-под локтя и потянулась к заарну, поддерживая мое лечебное заклинание.

Матиас отчетливо дернулся к ней, злобно оскалившись и клацнув длинными клыками. Это произошло очень быстро; я едва успел увидеть и осознать, и еле остановился, чтобы не врезать ему прямо по зубам. Какое право эта бешеная тварь имеет щериться на моих людей...

Спокойно. Проявить намерение я не успел, но Матиас считал его вполне отчетливо и притих. Светлые не отшатнулись, вряд ли поняв, что произошло, но мне хотелось приказать людям отойти и держаться подальше. И я не решился их покинуть, пока не подоспели темные и пока сам не убедился, что заарн не нападет.

Миль никуда не ушел — так и стоял в тени, в боковом коридоре, и зло усмехался, и, наверное, ждал моего вопроса:

— Миль. Зачем вы это говорите?

Он ведь не только злит иномирца. Он настраивает иномирца против светлых, чего я всеми силами пытаюсь избежать. Миль недоуменно посмотрел на меня, и я осознал, что у него не было конкретной цели — темному нравилось то, что его слова причиняли боль. И только.

— Вы задеваете моего подчиненного. Я буду вам крайне признателен, если более не услышу ни слова про "тупую тварь".

— Как же вами, светленькими, легко управлять, — насмешливо отозвался он. — Стоит чуть-чуть пнуть зверюшку — и вы уже бросаетесь на ее защиту.

Никто не заслуживает, чтобы над ним издевались, особенно когда он не может ответить.