2. Песочные замки

Михаэль Наро выглядел совершенно как живой. Кровь, залившая доски пола, уже успела засохнуть, и свечи, стоящие на углах семилучевой звезды, погасли. Михаэль лежал прямо в ее центре; стазисная печать полностью окутывала его тело, легким, едва заметным переливающимся саваном. Смотреть на застывшее лицо было странно; что остается, когда тело покидает жизнь?

В комнате было очень тихо.

— Ненавижу самоубийц, — от души высказал Шеннейр, резко развернулся и вышел. Эта фраза сломала молчание, и помещение сразу наполнилось шепотом и шорохами.

Маленький особняк рода Наро стоял на окраине Кипариса. Два этажа, несколько комнат и большая гостиная, закрытая и запечатанная. Последнее, что осталось от владений светлой ветви — темные Наро сохранили дом, не став продавать, и подготовили к прибытию родни.

Сейчас мы были в гостиной.

— Может быть, это все-таки убийство? — я с надеждой посмотрел на высших.

Тогда можно найти и покарать преступников. И все будет не так бессмысленно как... это.

— А, что? — Нэттэйдж на мгновение отвлекся от прослушивания донесений и приподнял наушники. — Нет, светлый магистр, мы совершенно уверены.

Семью Наро допрашивали в соседней комнате. Я не думал, что они замешаны — и по их словам, они ничего не видели, не слышали, крепко спали — но вряд ли они могли ничего не предполагать.

— Смотрите, магистр, — Гвендолин прекратила постукивать пальцем по губам и провела ногтем по стазисному полю, указывая на тело и на вырезанные на руках знаки. — Это известная форма ритуала. Посмертное проклятие, которое кормится кровью, плотью и, в заключение, жизнью. По некоторым теориям, искра после смерти мага не затухает, а присоединяется к Источнику, и потому последнее заклинание, отпечатавшееся в ней, как будто идет напрямую в Источник... а вот это схема "пустынная звезда", не самое распространенное пожелание...

— "Пустынная звезда"?

— Одиночество и несчастье во всем.

— Для кого?

Гвендолин плавно повела рукой, указывая на закрывшуюся за темным магистром дверь, а потом, так же молча — на Миля.

Что происходит с телом, когда человек умирает? Тело — это всего лишь вещь. Обертка, в которую попытались завернуть оружие. Тетива, которая спущена с момента смерти — единственный шанс на удар, который есть у обычного мага. Михаэль Наро мог бы сражаться, пока оставался жив, мог бы мстить или даже вызвать Шеннейра или Миля на дуэль — но не надо пустых фантазий. Такой маг, как он, для высших был всего лишь смешной помехой.

— Глупые полукровки считают, что это страшно, — саркастически хмыкнул Миль. — Какие первостатейные сентиментальные сопли.

— Вам не страшно?

Заклинатель едва не расхохотался в голос:

— Вы знаете, сколько раз меня проклинали? А не проклянешь темного магистра Шеннейра — считай, умер зря. Шеннейру только от одних светлых обещаны страдания на сотни жизней вперед, а он, как видите, жив и не страдает... — он внезапно умолк, и продолжил уже без веселья: — Если не считать, что светлые обратили свои мольбы к светлому Источнику, а светлый Источник создал вас.

Ну да. Я же не человек, а монстр.

Такого рода рядовое событие не должно было привлечь внимание высших — просто оно было первым подобным рядовым событием, произошедшим после переезда. И первая такая смерть — в гильдии под моим началом.

Случившееся не воспринималось серьезно; даже когда я смотрел на звезду, на кровь и на тело, на стазисное поле. Гибель Михаэля была слишком внезапной, бесполезной, и предотвратить ее было так легко. Я должен был предугадать, что для ашео с их клановостью весть о гибели родственников — весть, что они так и не выполнили свой родственный долг до конца — должна была послужить сильным ударом. Ашео импульсивны, установить за Наро слежку, предполагая, что они могут вытворить нечто глупое — дело минуты. Но Наро волновали меня в последнюю очередь, а высших не волновали совсем. Они были слабыми рядовыми магами, а значит, не имело большой выгоды их беречь. Я мог бы помешать, но я ничего не сделал.

— Что теперь будет?

— Мы отнесем тело к корням волшебного замка, и тот его поглотит, — Гвен плавно пожала плечами. — Маги принадлежат гильдии даже после смерти. Не печальтесь, наш магистр. Никто не может знать, что у человека на сердце.

— Естественный отбор, — вставил Миль. — Если такие нежные, шли бы к светленьким. Кстати, Рейни, сходите к остальным и намекните, что если они продолжат в том же духе, то семья Наро закончится быстро. А то обиделись они... смертельно.

И фыркнул, вновь едва сдержав смех.

Гвендолин излучала только холодное любопытство; Нэттэйджу происходящее быстро наскучило, и высший полностью ушел в то, что передавали ему по наушникам, продолжая удерживать на лице вежливую печаль.

— Что случилось? — Матиас прекратил пялиться на тело и беспомощно уставился на меня. — Почему он умер? Кто его убил? Мы будем мстить?

Весь его крошечный опыт не позволял понять. И я не знал, что ответить.

— Короче, у меня полно дел, — Миль нетерпеливо посмотрел на часы, и с раздражением кивнул на труп. — У него-то, в отличие от нас, проблем уж точно нет.

В соседней комнате теперь допрашивали брата Михаэля. На краю стола лежал рисунок, гравюра: огромное черное колесо, окруженное пламенем, мчится по городу, руша дома и давя маленьких человечков. На заднем плане — пылающие развалины.

— Это они так изображают Шеннейра, — пояснил мне помощник следователя. — Еще с островных пошло.

Держу пари, что это даже не посчитали нарушением закона. Темных трактовка устроила.

У выхода ко мне подошла невысокая волшебница-ашео; сквозь тонкую вуаль было видно, что лицо ее ожесточено, а в глазах нет слез.

— Мы хотим найти их друзей, — сказала она мне. — Они светлые, и у них должны быть друзья. Тех, кто был с ними, пока они умирали. Мы впишем их в родовую книгу и включим в семью Наро.

Остальные Наро стояли рядом — сыновья Михаэля, очень похожие на него, кажется, племянница и еще кто-то. Все серьезны: похоже, сказанное значило для семьи очень многое. Но я сомневался, что светлые поймут такой щедрый подарок.

Из Нэтара меня все же выселили.

За время плавания все вещи аккуратно перенесли из особняка в личные покои, и создавалось впечатление, что даже разложить попытались в том же беспорядке. То, что в них копались посторонние, не то чтобы оставляло равнодушным — я прекрасно понимал, что в темной гильдии у меня нет ничего своего, точнее, нет ничего, что темные не могли коснуться или забрать.

Зато теперь у меня есть светлые. Полностью мои. И темным не стоит пытаться отобрать их.

Беспорядок на столе остался в целости и сохранности, и к старым документам добавились новые. Я поочередно открыл ящики, проверяя содержимое, дошел до последнего и захлопнул, покачав головой. Папка с надписью "Эршенгаль" пылилась у меня в самом низу, а теперь ее выложили в самый верхний ящик, тщательно протерев корку. Настойчивость внутренней службы умиляла, но причины, по которым я делал те или иные вещи, не менялись.

Сортировка бумаг успокаивала. Переговоры шли ни шатко ни валко: перебрасываться посланиями через границу было не столь уж удобно, и теперь время тянули уже Северные, требуя то светлого магистра, который пришел бы к ним в одиночку, то пропуск на нашу территорию для посольства, почему-то сплошь состоящего из боевых магов. Темные, в свою очередь, предлагали доказать коалиции, а светлые ли они — приличные светлые, как известно, по чужим странам с оружием не шастают. То, что Джезгелен не брались утверждать так сразу, яснее прочего показывало, что там еще не все конченые.

А у обычных людей были свои дела и заботы. Города Аринди спорили за статус столицы.

Подземное убежище Полыни уцелело и жило благополучно, но служить центром страны уже не могло. За высокое звание теперь боролись Кипарис, ведущий город Побережья, и Шафран, промышленный гигант севера и востока. Восточный предел очень сильно поднялся в последнее время — туда, на спокойные безопасные земли, ехали люди из Полыни и столичных предместий, так что восточные города росли как на дрожжах. Шафран, Шалфей, Таволга, бывший режимный поселок Семицветье, вопреки милой каждому ариндийцу традиции названный не растительным именем, а в честь иногда выпадающего там снега и дыма из труб обогатительного комбината. Очищающие фильтры, поставленные еще светлыми, никто не менял.

Про Кипарис говорили, что там одна рыба, скалы и серпантины и расширяться ему некуда — на что побережные жители ехидно отвечали, что статус культурной столицы уж точно за ними, у них из окна волшебная гильдия видна, а у Шафрана — только прекрасные трубы Звезды Повилики. За каждым городом стояли разные территории, разные народы и разные традиции. Неприятно осознавать, что мою страну разрывало надвое.

Был еще третий большой и красивый город, Астра, где гильдии держали учебные центры и проводили первые посвящения, где жили мастера, обслуживающие замковую долину... Но Астра слишком близко к западу, к границе с Ньен.

Кипарис контролировал южный берег, Острова и Вальтону, если уж мы считаем Вальтону своей. За Шафраном открывалась Хора, если уж мы планируем колонизировать Хору. Когда я в последний раз был в Шафране, то видел строящиеся высотные здания, и теперь понимал, на что намекали власти, когда уговаривали открыть на Восточном пределе опорный пункт гильдии. Проблема в том, что убежища под восточными городами не были рассчитаны на такой приток населения, и если беда дойдет туда, то спасти всех жителей мы не сможем.

Один из общих залов в светлом блоке находился на нулевом уровне, и прозрачные двери выходили прямо на галечный пляж. Большие коробки с переговорными браслетами уже принесли, и я принялся раскладывать артефакты на столах.

Бринвен занималась множеством дел одновременно: помогала мне, следила за каждым, кто входил, и контролировала все передвижения. У меня появились дурные мысли, что если выдать ей посох и отправить к темным боевикам типа Эршена, Бринвен там приживется. Хотя на острове было не с кем сражаться и негде оттачивать навыки. А в той, прошлой жизни, волшебница работала в поисково-спасательной службе.

Командир Кайя подошел к нам, поправляя браслеты так, чтобы они лежали ровно в ряд. Двигался он замедленно: с момента отплытия с острова неназванный глава общины практически не вставал с постели, крайне тяжело перенося переезд. Подозреваю, дело было в пройденном ритуале гашения дара — гашение дара что-то ломает в структуре человека, обрывает нужные нити. Внешне светлый совсем не обращал внимания на людей, но я не мог отделаться от ощущения, что он расставляет их в правильном, гармоничном порядке.

Наконец собрались все, без суеты и шума, без разговоров и даже случайного обмена фраз, и я провел рукой над артефактами:

— Это переговорные браслеты. Вы всегда можете связаться с вашими кураторами в убежищах или со мной. Пожалуйста, берите каждый для себя.

Они подались вперед, но так и не сдвинулись с места.

— Берите, какие нравятся, — я обернулся и получил прекрасную возможность полюбоваться, как застопорило даже Кайю с Бринвен.

— Берите любые, — я старался не выдать подступившую тоску и злость. Все браслеты были разными. Они не могли выбрать.

Только теперь люди один за другим начали подходить и забирать артефакты — как требовал их магистр, любые, наугад. Я бы мог вручить браслеты каждому в руки, но эксперимент не стал бы так показателен. Переговорные браслеты регулировались по обхвату и были всего лишь инструментами — нет, их внешний вид вовсе не важен — но никому из сотни с лишним человек не захотелось взять себе нечто однотонное или цветастое, с гравировкой или без? Никому даже не интересно подобрать себе вещь, которая отличается?

Я не должен показывать, что недоволен. Они не сделали ничего плохого. Они слышат мои эмоции, и магистр не должен внушать своим людям вину. Магистр не должен...

— Что мы сделали неправильно? — спросил Кайя, когда последний человек покинул зал. — Скажите, магистр. Мы все исправим и переиграем заново.

День продолжал катиться под гору.

Нэттэйдж прислал регламенты по убежищам.

Матиас хватанул на берегу ядовитую медузу.

Нет, он не позвал врачей и не пошел в медблок. Он пришел ко мне и сидел под дверью, пока я не появился. Человек бы на его месте орал от боли, но заарн только застыл на месте, вытянув руки, сплошь покрытые лентами ожогов. Миль подоспел раньше, но вместо помощи издевательски выговаривал:

— Неудивительно, что твой магистр предпочитает проводить время со своими светлыми, а не с тобой, тупая тва...

— Миль.

Мне было что ему сказать, но я сдержался. Темный неожиданно замолчал, а потом отошел в сторону. В тот миг мне действительно хотелось его убить — и я задумался над тем, смогу ли выполнить это.

— Она л'жала в луже, — Матиас глотал звуки, и взгляд его выглядел расфокусированным. — Такая цв'тная. Я взял ее... чтоб выкинуть... кинуть... В море обратно...

— Ясно. Со мной тоже такое было, — я сформировал над его руками целительные печати, стараясь не думать о том, что яд медуз может выжигать нервную систему и останавливать сердце. — Зачем ты вообще туда полез?

Кто же из детей островитян не хватал ярких медуз. Родители тогда звали лекаря с другого склона Маро.

— Светлые маги, — неожиданно четко ответил Матиас. — Должны иметь дело с медузами.

Приехали. Если я говорю с медузами и прочими тварями с щупальцами, это вовсе не значит, что так должны поступать остальные. Мне не больно и мне уже все равно, с кем говорить.

Одна из девушек, Иллика, высунулась из-под локтя и потянулась к заарну, поддерживая мое лечебное заклинание.

Матиас отчетливо дернулся к ней, злобно оскалившись и клацнув длинными клыками. Это произошло очень быстро; я едва успел увидеть и осознать, и еле остановился, чтобы не врезать ему прямо по зубам. Какое право эта бешеная тварь имеет щериться на моих людей...

Спокойно. Проявить намерение я не успел, но Матиас считал его вполне отчетливо и притих. Светлые не отшатнулись, вряд ли поняв, что произошло, но мне хотелось приказать людям отойти и держаться подальше. И я не решился их покинуть, пока не подоспели темные и пока сам не убедился, что заарн не нападет.

Миль никуда не ушел — так и стоял в тени, в боковом коридоре, и зло усмехался, и, наверное, ждал моего вопроса:

— Миль. Зачем вы это говорите?

Он ведь не только злит иномирца. Он настраивает иномирца против светлых, чего я всеми силами пытаюсь избежать. Миль недоуменно посмотрел на меня, и я осознал, что у него не было конкретной цели — темному нравилось то, что его слова причиняли боль. И только.

— Вы задеваете моего подчиненного. Я буду вам крайне признателен, если более не услышу ни слова про "тупую тварь".

— Как же вами, светленькими, легко управлять, — насмешливо отозвался он. — Стоит чуть-чуть пнуть зверюшку — и вы уже бросаетесь на ее защиту.

Никто не заслуживает, чтобы над ним издевались, особенно когда он не может ответить.

Поведение Миля я не понимал. Заклинатель явственно нарывался и, кажется, был на меня зол, но причины оставались загадкой. Я его усыпил, не получив разрешения — конечно же, рассказывать сказки высшим темным магам, это ужаснейшее преступление. Но я делал и худшие вещи. Угрожал; шантажировал; по моему приказу Матиас его однажды вырубил, придушив. И Миля это не задело.

— Вы осознанно вредите другим ради собственного развлечения. Я вас предупреждаю. Я ваш магистр, а вы все еще маг моей гильдии.

— О-о-о, — восторженно выдохнул темный, — маленький монстр получил власть и учится ее использовать? Давайте, пригрозите мне.

Теперь я сочувствовал Шеннейру, который ломал Милю пальцы. Человеческое отношение Миль не понимал.

— Миль, — тяжело оборвал я. — Мы друг друга поняли.

Он отвернулся, разом потухнув и сгорбившись. Я посмотрел ему вслед, ощущая, как желание его сломать медленно утихает, а потом тихо окликнул:

— Что я сделал не так?

— Вы слишком многое на себя берете, — ответил он, не оборачиваясь.

Светлые уже принялись за Матиаса — вкололи обезболивающее, покрыли ожоги исцеляющей мазью. Но заарн сидел мрачный, не откликаясь на вопросы, и сородичи держались настороженно, не понимая причин.

Беда с ними всеми. Просто беда.

По дороге в Нэтар ко мне привязался Иллерни. Иллерни тянуло поговорить об Островах — с Островами опять было не все ладно. Побережные Тхаэ Ле Ри спрашивали, скоро ли откроются пассажирские паромные рейсы. Насколько я понимал, многие собирались уезжать навсегда — возвращаться на родину вместе с семьями. Но побережные общины пока не в состоянии были дать точные цифры, потому что некоторые люди колебались, стоит ли покидать материк теперь, когда здесь появился островной магистр и изгнанные светлые.

Меня ситуация с отъездами не слишком беспокоила. Обученных специалистов на берегу полно, а вот на Островах они принесут реальную пользу. Если Аринди желает заманить островитян обратно, то достаточно вновь открыть квоты на высшее обучение. Из молодежи нет-нет да кто-нибудь приживется. Но внутренняя служба бушевала, что статистику по ассимиляции Острова рушат прямо сейчас.

Иллерни Острова внезапно хвалил, но лучше бы ругал.

— Печально, что вашу родину на материке считают дальней окраиной, а их жителей — совершенно чуждым народом. Но, скажу я вам, Острова можно не только благополучно интегрировать в общество, с Островов в некоторых вещах можно брать пример! В отличие от социального бардака, что у нас творится на северных территориях, на побережье, только Острова показывают нормальные семейные отношения, искреннюю привязанность и заботу о детях. Смотрите, какая прелесть:

Посмотри на небо, крошка,

Пусть плывет все дальше лодка

И качается немножко,

Унося на край земли.

Звезды яркие такие — только руку протяни... Какой материнской теплотой пронизаны...

— Это погребальный плач.

Иллерни резко замолчал.

— Да? — и зашелестел бумагами. Молчали мы до самого конца пути, пока темный, не поднимая головы, коротко бросил: — Агрессия Ньен на наших границах неоспорима. Аринди бережет своих граждан, и пассажирских рейсов не будет.

В Нэтаре дело обстояло не лучше. Когда я вошел в кабинет, Нэттэйдж возлежал на кушетке, а у ног его сидела девушка и играла на цитре. Но возмущаться было рано: под музыку глава внутренней службы жег гербовые бланки.

Прийти в восторг от столь наглого уничтожения компромата я не успел, вовремя заметив, что гербы на бланках — Ньен. И сжигает темный требование о выдаче.

— Нэттэйдж, а что вы такого сделали своей родине, что она вас забыть не может?

— Родина, светлый магистр, ничего не забывает. Можно сбежать из Ньен, но Ньен побежит за тобой, — Нэттэйдж щелкнул пальцами, развеивая бумагу пеплом. Девушка с цитрой бесшумно встала и покинула комнату. — Всего лишь забрал свой вступительный билет — для Аринди и для темной гильдии.

— Вас бы приняли и без билета. Как беженца.

— Кем? — с долей презрения откликнулся он. — Обычным человеком? Мелким темным магом, которому так никто и не стал бы доверять до конца? Я не обманываю себя, Кэрэа Рейни, я никогда не был слишком талантлив. А обучение Ньен необратимо портит искру.

— Обучение не может...

Начальник внутренней службы негромко рассмеялся, откидываясь на подголовник:

— Свободная наивная Аринди. Если перед человеком постоянно ставить барьеры, то он будет спотыкаться даже тогда, когда барьеры исчезнут. Но я был магом, Кэрэа Рейни, и я не мог и не хотел быть кем-то иным, я сделал то, что заинтересовало высших. Ничего слишком особенного... некоторые документы...

— Государственной секретности?

Он некоторое время смотрел на меня, приподняв брови, а потом пожал плечами:

— Чертежи нового крейсера Ньен.

Порой я ловил себя на том, что начинаю восхищаться Нэттэйджем. Он не был хорошим человеком, но в том, что желал достичь, он был хорош.

— Так какое у вас ко мне дело, светлый магистр? — собеседник перебрался на свое любимое кресло за своим любимым начальственным столом и излучал внимание. Я положил перед ним регламенты по убежищам и мягко попенял:

— Нэттэйдж, мне кажется, здесь небольшое преувеличение. Вы забыли поделить желания на десять.

Очередное творение административной мысли называлось режим труда и отдыха. Подъем во столько-то, отбой во столько-то, личное время — полчаса перед отбоем. А от списка заданий, что темные составили для реабилитированных изгнанников от всей широты души, глаза лезли на лоб. Чтобы все успеть, требовалось работать без перерыва на сон и еду, иметь шесть рук и находиться в нескольких местах одновременно. Я ожидал, что светлых припашут, но то, что их буквально завалят...

— Но разве не лучше, когда все распланировано? — возразил высший. — Светлым мы даже дали немалые послабления!

Дайте угадаю, эти самые полчаса.

— Нэттэйдж, у вас рабочий день на четырнадцать часов.

На бумаге. По факту, похоже, на тридцать.

— Так тяжёлые времена, — не смутился тот. — Работа должна приносить радость, а что бы и не делать то, что приносит радость? Смотрите, мы даже добавили для светлых специальные перерывы, когда они могут общаться друг с другом и с обычными людьми, обычных людей это будет успокаивать.

Я так и не смог понять, то ли он говорит несерьезно, то ли слишком заигрался в цифры на бумаге.

— У нас уже был эпизод, когда несколько магов погибли от истощения и переработки. Повторим?

Нэттэйдж аккуратно опустил уже налитую чашечку с кофе и уставился на меня с доброжелательным любопытством. Упоминание о расправе над группой Джиллиана вряд ли считалось темой для приличной беседы. Раньше я бы не пошел на конфликт, но теперь на мне висела гильдия, и отступать я был не намерен.

— Это, разумеется, все бездумная инициатива на местах, — не меняя интонации сообщил темный. — Список заданий мы составляли исходя из требований боевых магов, и передали вам прежде, чем они утвердили бы требования у Шеннейра. У нас наверняка будет время обсудить это с темным магистром. Чего вы еще хотите?

Значит, Нэттэйдж прекрасно понимает, что я готов пойти на конфликт, и может мне его обеспечить — но с Шеннейром. С которым сам вовсе не собирается спорить напрямую. В чем-то умно, да.

— Нормальные условия жизни, безопасность и свобода перемещений.

Нэттэйдж как ни в чем не бывало кивал, остановившись только на последнем пункте:

— Свобода перемещений? Ее и безопасность мы одновременно обеспечить не можем. Помилуйте, светлый магистр, полной свободы ни у кого из нас нет! Все же, чрезвычайная ситуация, военное положение.

— То есть светлые окажутся заперты в убежищах, к которым приписаны?

Я начал понимать, к чему все идет. Что под впечатлением от намеренно завышенных требований я соглашусь на любые другие, хотя бы немного лучшие. А чрезвычайная ситуация не позволит требовать большего — нечего думать о комфорте, когда мир в опасности. И это верно. Вот только наш мир постоянно в опасности, у него иных занятий нет, кроме как висеть на краю гибели.

— Мы наладим связь, чтобы они могли общаться друг с другом, — щедро предложил Нэттэйдж. — И ограничим доступ посторонних в светлые жилые блоки. А вы можете выбрать людей, которые останутся с вами для поддержки.

Что же мне делать, как же благодарить за такую милость? Я приготовился возражать, но резко задумался. Разделить светлых — это именно то, что мне нужно. Мне нужно, чтобы они общались с темными, не замыкаясь друг на друге. Пусть Нэттэйдж планирует светлых изолировать — это не беда, общаться они начнут с охраны.

Я опустил плечи, демонстрируя поражение, и под снисходительным взглядом печально признал:

— Хорошо.

В конце концов, я был светлым учеником, который вряд ли мог настоять на своем.

В полном раздрае я поехал в штаб Шеннейра. Внутрь меня пропустили без вопросов, и тут выяснилось, что Шеннейр уехал в город Ирис и дальше, к границе с Ньен. В том городе я был, а вот до границы, несмотря на совет Шеннейра, так ни разу не добрался. Но на предложение наконец исправить упущение был получен краткий и весьма определенный приказ — оставаться на месте.

В большом зале темные проводили тренировку. Уже заканчивали; я кивнул наблюдающему за всеми Эршену, немного постоял на галерее и ушел, не став мешать. Меня заметили, не подали виду, но присутствие светлого сражающихся явно напрягло. Встреченный по пути боевой маг не стал скрывать удивление от прямого вопроса, но указал направление.

Я прошел мимо прикованных к стене боевых цепей, стараясь держаться на расстоянии, но последняя все равно извернулась, стараясь сорваться с креплений, и хлестнула по полу. По звеньям гуляла остаточная магия, которая не разрядилась до конца. Боевые цепи были своеобразным оружием, сильным — пущенные по звеньям заклятия многократно повторялись, замыкаясь в кольцо, и приобретали убойную мощность и прочность. Разорвать единичную печать можно, а расплести сцепленный ряд печатей врагу времени просто не хватит. Но цепи своенравны, что есть, то есть.

Дальше начиналось что-то вроде стрельбища. У дальней стены на подставках лежали упрощенные модификации "Зари", насколько я разбирал клеймо, Зет первый. По весу Зет-1 и правда оказался куда легче, чем Зет-2, и держать его было удобнее. Я аккуратно разбудил оружие и надел шлем, по расплывшейся картинке перед глазами и шуму в ушах поняв, что последовательность неправильная, навел оружие на мишень в дальнем конце зала и сформировал боевую печать.

Заклинание не сработало. Из десяти попыток получилась только одна, да и то слабенькая печать улетела далеко в сторону, разбившись о поглощающие магию стены. Оружие, разработанное для новобранцев-неофитов, оказалось мне не по зубам.

Создание Зет казалось бы прорывом, но я знал, что подобные вещи разрабатывались и ранее — обычные артефакты, помогающие колдовать. Правда, в случае с Зет, мозг бойца по большей мере не у бойца. Но у разработки были свои минусы — артефакт подчинялся человеку, и разорвать эту связь было легко — достаточно даже сработавшего рядом сильного заклятия. А так как артефакт за человека еще и думал и создавал печати, то без него человек оставался беспомощным будущим трупом. Связь можно закрепить, но это трепанация, управляющие контроллеры в мозг, восстановительный период, побочные эффекты... и штука выходит уже не массовой и далеко не простой. Потом, опять же из-за связи, оружие реагирует на приказы человека не сразу. Быстро, но обычное мысленное проклятие быстрее. А еще Зет способно создавать только стандартный ряд печатей — одну, две-три — ограниченной мощности. Усложнить схему — и опять получится артефакт не для всех, а для опытных магов. Разработка "Заря" давала преимущество, но далеко не превосходство.

Вошедшего Эршенгаля я почуял сразу. Наверное, тренировка уже закончилась.

— Я думал, вы сопровождаете магистра.

— Уверяю вас, Кэрэа Рейни, темный магистр не нуждается в моем постоянном сопровождении, — боевик подошел ближе и провел по корпусу Зет, вытягивая странную конструкцию. — Ваше любопытство похвально, но для начала все же лучше использовать прицел. Для пристрелки Зет должно видеть мишень и согласовать ее с вами.

В полупрозрачной пластинке действительно оказался выгравирован глаз. Я навел его на мишень, замечая, как расширяется зрачок, но неоформленная пустая печать лопнула как мыльный пузырь, едва коснувшись цели. От заклинания проявился лишь контур без смыслового содержания.

— Концентрация, — Эршен достал второй шлем и показал, как правильно его надевать. — Вы совсем не думаете о том, что делаете. Оружие не будет желать за вас.

Изнутри шлема к вискам прижималась мягкая, немного липкая живая ткань с серой звездочкой нервных нитей. Для лучшего контакта кожу рекомендовалось смазывать специальным гелем. Шлемы были именно тренировочными — темные планировали оставить от них ободки или наушники.

— Принцип, похожий на управление посохом?

— Посох проводит энергию. В Зет перенесена часть вычислительных мощностей, — Эршен показал мне, как правильно держать оружие и правильно целиться. — Магистр как-то оговаривался, что желает научить вас обращаться с нормальным оружием...

Эмоции боевика внезапно отразили глубокий протест.

— Давайте вместе притворимся, что ничего не было, и не будем ему напоминать.

— Боевые заклинания требуют адекватной физической подготовки. Скорость реакции. Выносливость. Способность очень быстро формировать мощные заклинания и не уставать. Хорошее знание своих возможностей и своего предела. Этому учатся, но учатся не мгновенно.

— Разве Шеннейр этого не понимает?

— Магистр верит в силу человеческого духа.

Эршен, очевидно, разбирался в людях чуть лучше.

Дело пошло на лад. Эршенгаль не был таким ярким, как высшие или многие другие маги, но в его присутствии все словно само собой успокаивалось и приходило в порядок. В этом содержалось настоящее волшебство. Я старался не думать о папке, что лежала в верхнем ящике стола, но не мог избавиться от мыслей.

— Подождите, — я забрал стоящую у стены картонку, нарисовал на ней схематичного человечка, подписал "Нэттэйдж" и повесил на мишень.

Через некоторое время мне даже полегчало.

— Я рад, что мотивирую вас достигать целей, — с легкой растерянностью сказал Нэттэйдж, рассматривая мишень. Я даже не стал особенно задерживать на нем внимание; глава внутренней службы явно примчался в штаб как только предположил, что я собираюсь устроить несанкционированную свару за регламент и задания с Шеннейром. Или — эта мысль пришла чуть позже — примчался испугавшись, что я планирую нажаловаться темному магистру на самоуправство уже Нэттэйджа. Но насчет вклада в мое обучение Нэттэйджу преувеличивать не стоило: у меня в мыслях были заготовки мишеней с именем "Шеннейр" и "Миль".

Миль бесшумно выскользнул из тени за спиной высшего, пинком отправив дернувшуюся к нему цепь обратно к стене, и сбежал вниз по лестнице, глухо рассмеявшись:

— Нечего скромничать, Нэттэйдж. Гильдия застала время, когда вы проводили черную мессу над портретом Алина.

— У меня ничего не получилось. Потому что вы крутились рядом и давали советы.

— У вас не получилось, потому что вы им не следовали!

Я снял растерзанный практически в клочья портрет и начал мягкой тряпочкой протирать оружие, проверяя стыки.

— ...я просто жег свечи перед портретом своего начальника. Может быть, мне хотелось рассмотреть его в деталях. Может, вы опять преувеличиваете. Я такими вещами не занимаюсь. Вот, к примеру, личное дело Гвендолин у меня вовсе без фотографии. Она с каждого снимка прямо в душу смотрит, мне неуютно. Да, Миль, да, я ваши личные дела перечитываю порой, настроение поднимает.

"Заря" все еще была испытательным образцом. В руках она не разваливалась, но забота об оружии была приятна. Оружию.

— ...прижизненных изображений Ишенги вообще не обнаружено, поэтому в его дело я вклеил фото Шеннейра. Надеюсь, никто не обидится...

Запертое в металлической оболочке, оружие состояло из плоти, крови и нервов, и потому возиться с ним требовала эмпатия. Внутри корпуса прокатывалась дрожь, и порой мне казалось, что оно мурлыкает.

— ...я уверен, что у Шеннейра есть книжечка со всеми нашими портретами, и он смотрит ее перед сном и нас проклинает!

— Ничего подобного, — вежливо, но твердо произнес Эршенгаль, — у магистра нет.

— Да? — Нэттэйдж и, о, Свет, и Миль, казались задетыми. — Ему что, все равно? Какой же он магистр после этого?

Я вернул Зет к собратьям и попытался пройти мимо. Не сумел — Миль поймал меня из теней и свистящим шепотом сказал:

— Вы думаете, я плохо обращаюсь с вашим заарном? Я не могу плохо обращаться с хищными вещами. Я показываю вам, что будет с ним очень скоро.

Я остановился, решив, что иначе от Миля не отвязаться.

Я остановился, потому что Миль начал говорить, а я был светлым, и у меня не было ни малейших причин не слушать. Мы, светлые, обязаны слушать, мы получаем информацию, мы получаем эмоции, люди создают связь, мост из слов...

— Охотники убивают хищного зверя и приносят из дикого-дикого темного леса его детеныша. Пока детеныш мелкий, он забавный, но потом в нем просыпаются инстинкты, и он начинает скалиться на хозяев. И недалек час, когда вцепится им в горло. А хищные инстинкты у вашего заарна уже включились, когда он растерзал магов Рийшена. Или вы уже это забыли? Ваш звереныш хочет жрать людей, и не один раз в жизни, и не один раз в месяц, и пока вы кормите его с рук, но это ненадолго. Маленький монстр всегда останется монстром.

Прислушивающийся к нам Нэттэйдж восхищенно покачал головой:

— Миль, вы живете в мире больших страстей, — и насвистывая непонятную песенку удалился. На мгновение мне стало жалко Миля; это его мир, где он человек, который видит истину, а все остальные — нет.

— А почему у светлого магистра Ишенги нет портретов? — на самом деле мне хотелось уйти как Нэттэйдж или сбежать очень далеко. Но меня переломали и запихнули в клетку, которая не позволяла двигаться; оставалось только внушать себе, что тут свободно, что тут уютно, и вообще, могло быть хуже.

— У вашего Ишенги много чего нет, — боевая цепь вновь потянулась к Милю, и на этот раз заклинатель наступил на кончик и злорадно наблюдал, как та дергается, не в силах освободиться. Мне поневоле стало ее жаль. — Ваш Ишенга как из воздуха взялся. Ходят слухи, что он вообще из Загорья...

— Что плохого в том, чтобы быть родом из Загорья? — спросил подошедший Эршенгаль. Миль брезгливо покосился на боевика, присмотрелся внимательнее, изменившись в лице, и быстро отошел в сторону.

Похороны Михаэля Наро должны были состояться буквально на днях, но нам некогда было отвлекаться: завтра мы проводили праздник.

* * *

...Перед комнатами Матиаса я остановился, постучав; подождал, приложил руку к двери, передавая сигнал через волшебный замок, так и не получил ответ и все же вошел. Сидящий на полу иномирец подпрыгнул, пытаясь стереть начерченные на полу знаки.

— Строишь портал до дома?

— А я тут взываю к Хаосу, — в эмоциях Матиаса мелькнул страх; потом заарн выпрямился, вновь демонстрируя уверенность, и посмотрел в сторону, пытаясь незаметно перечеркнуть ногой мелованную линию: — Обращаю к нему призывы, приветствия, мольбы, прошения, ради... нашего успеха и триумфа.

Окружности со вписанными в них знаками и другими окружностями покрывали весь пол. Искажением от них сквозило так, что болела голова, и я даже не рисковал переступать порог, чувствуя, что если коснусь рисунков, то засосет как болото.

Всего лишь внушение.

— Передавай привет, — я коснулся ошейника, проверяя, крепко ли держится застежка, и сообщил: — Я желаю, чтобы ты принял участие в Весеннем празднике Аринди как представитель светлой гильдии и мой ближайший помощник. Церемониальное облачение готово. Если ты хорошо себя чувствуешь, то собирайся.

На лице Матиаса еще оставалась маска недоверия, но искра его во мгновение ока полыхнула так ярко, что заарн стал похож на зажженный бумажный фонарик. Про самочувствие можно было не спрашивать: я понял, что он пойдет на праздник, даже если на пути у него встанут все островные медузы с силами Хаоса под мышкой.

Но так и должно было случиться. Я повернулся, чтобы уйти, и спросил:

— Они помогают?

— Что? — недоуменно переспросил заарн.

— Твои силы Хаоса. Они отвечают? Помогают? Дают силы? Хорошие советы?

— Нет, — слегка ошарашенно ответил он. — Но они прекрасно слушают.

Весенний праздник Аринди иначе назывался Цветением, Белым цветением или Праздником весенних огней. Как и многие иные праздники, он был официально связан с колонизацией южного берега, а на самом деле происходил из времен туманных и темных.

Колонисты высадились на берег в самую неласковую зимнюю пору — а южный берег был тогда куда более суровым, чем теперь. И только когда среди скал расцвело дикое миндальное дерево, люди поняли, что в этом мире еще осталась надежда и красота. И что они, колонисты, такие же, как это одинокое деревце — прекрасные и вынужденные прозябать на мерзких голых скалах.

На самом деле цветение миндаля знаменовало окончание зимних штормов, и колонисты надеялись залатать корабль и уплыть ко всей Тьме отсюда. Корабль они не починили и никуда не уплыли, а через месяц южный берег из расцветшего оазиса превратился в пекло, но это уже другая история и другие праздники.

Яркие точки факелов рассыпались по холмам; цепи огоньков поднимались на вершины, где люди будут встречать рассвет. Порывы ветра доносили звон бубнов и мелодичный, но монотонный напев. Темных тянуло следом за ними, в холмы и на свободу, но тут всегда приходится выбирать: либо ты такой же человек, как и все, и участвуешь в празднике вместе со всеми, либо величественный темный маг, на голову превосходящий обычных людишек. И ты останешься в одиночестве в пустом круге, и никто не пригласит тебя танцевать и никто даже не подойдет близко.

Внизу, в закрытых бухтах, побережные общины проводили тайные ритуалы лова. Ритуалы пришли еще от старого населения материка — но вместо потомков-ашео их подхватили островные полукровки, густо намешав с островными традициями. Весенний ритуал лова также запускал инициации для подростков — они длились весь сезон, заканчиваясь поздней осенью, и после Осеннего праздника маленькие ниэтте получали именную татуировку и навсегда покидали родной дом. К этим инициациям в свое время серьезно приглядывалась светлая гильдия, проверяя, не творится ли там что-то незаконное.

Насколько я знал, инициации были в ходу еще у клановых ашео, совпадали с совершеннолетием и включали серьезные поединки — их пытались запрещать, но только прошедших поединок ашео считали взрослыми и способными заводить семью, так что от запретов традиции разве что уходили в подполье. Инициации проходили ла'эр — конечно, когда были постарше, чем ниэтте, — во время сезонных празднеств Сева или Жатвы. Юноши и девушки танцевали, пели, устраивали шуточные состязания, прыгали через костер — куда же без костра. Все безобидно, если не вспоминать, что Сев и Жатва пришли к нам прямиком из Загорья. И костры тоже.

Людям предстояла бессонная ночь, а еще бессонная тяжелая ночь предстояла городским службам, поддерживающим порядок — кто-то обязательно забредет далеко в холмы и заблудится, кто-то уснет под кустом и весь город собьется с ног в поисках, кто-то куда-то свалится, и хорошо, если не в трещину. Завтрашний день будет объявлен днём отдыха, потому что работать все равно никто не сможет. Высшие тоже не отдыхали, и меня занимало то, есть ли у них свои, высшие праздники. Или пережили день — уже рады?

— Ритуалы нам важны, ритуалы нам нужны, — мурлыкал Нэттэйдж, смотря на переливающиеся огнями склоны. — Традиции упорядочивают мир и не дают ему раствориться в хаосе. Традиции защищают нас от разложения, идущего из Заарнея. Конечно, лучше помогла бы ментальная дисциплина и осознанность, но для широких масс сойдет и так.

Над клумбами бестолково метались желтые и зеленые фосфористые пятнышки — слишком рано проснувшиеся светлячки. По дорожкам Нэтара скользили люди с факелами. Колышущийся свет пробивался сквозь листву.

— Нэтар тоже празднует?

Позади нас хлопнула дверь, и вышедшая на крыльцо волшебница едва уловимо кивнула:

— Вы же понимаете, светлый магистр, сети, лов... это тоже наше, — и, надев серый колпак, влилась в безмолвную процессию.

— А еще, если праздник пройдет гладко, возвращение светлых будет ассоциироваться с чем-то хорошим, — довольно потер руки Нэттэйдж.

— Нэттэйдж, а вы вообще за кого играете — за светлых или за темных?

— Я, наш дорогой магистр, не играю. Я работаю, — с достоинством ответил он. — На благо нашей общей объединенной гильдии.

И в глазах его явно читалось ироническое: "Кого вы здесь пытаетесь подловить?"

Гвендолин шла по главной аллее, похожая на призрак и полностью погруженная в свои мысли, и только когда она повернулась к нам, в ее глазах отразился далекий холодный отблеск. Одета она была празднично; и золотое украшение в волосах, с которого спускались подвески в форме ажурных листочков, было, должно быть, тяжелым. Но традиции есть традиции, а Гвендолин следовала им строго.

— Кстати, Гвендолин, — сходу переключился Нэттэйдж, как обычно, погруженный в любимое дело — работу. — Ведь теперь в вашем замке живут светлые маги и сам светлый магистр. Мы должны обеспечить им должную безопасность. Вы представьте, несчастные, беззащитные, ранимые светлые, магистр, на которого мы возлагаем такие надежды... и Джиллиан.

— Ужасно, — тихо подтвердил я. — Совсем о нем забыл.

Главное, Джиллиану в этом не признаваться, иначе он совсем разочаруется в своих стараниях.

Нэттэйдж глянул подозрительно, но продолжил:

— Я не хочу сказать ничего плохого об инфоотделе, но ваши маги все же не подготовлены к тому, чтобы охранять опасного преступника, и вряд ли учились верным методам допросов, раз вы до сих пор ничего не добились...

— Ох, Нэттэйдж, — ласково ответила Гвендолин, и всем стало ясно, что потерянного пленника Нэттэйджу не видать никогда. Мне грели душу мысли о том, как все время, пока мы плыли на острова и обратно, глава внутренней службы пытался выцарапать упущенную добычу из владений Гвендолин. Упорно и безуспешно.

Матиас появился точно вовремя. Почему-то светлая форма, черное с серебром, даже не очень напоминающая военную, выглядела на нем угрожающе, и белая семилучевая звезда выглядела угрожающе, а сосредоточенное лицо вовсе излучало зверскую серьезность. Стремительное целеустремленное движение оборвал только рой мотыльков, зависший посреди дорожки; заарн остановился, словно влепившись в стену, обошел их на цыпочках по кругу, собрав все силы, чтобы держаться в руках, и быстрым шагом двинулся к нам, отчеканив:

— Ваш хилый защитный контур, человечинки, совсем сломался. Над страшными зелеными штуками летают светящийся мухх... мухи. Что им здесь нужно?

И голос его даже почти не сорвался. Пришла весна, природа просыпалась, и Матиаса ждали тяжелые времена.

Гвендолин едва ли обратила на него внимание, а Нэттэйджу явно грезилось нечто приятное — надеюсь, не то, как легко и без затрат пугать заарна — когда он отвлеченно поправил:

— Мы люди.

— А мы не заарны.

Теперь заинтересовались все.

— Мы тхие'рейши'нэаа.

Высшие призадумались.

— Человечинки так человечинки, — глубокомысленно изрек Нэттэйдж.

Где-то к северу беззвучно ударила молния; выглядело это не как зарница, а как изломанная полоса света, соединившая небо и землю. Сияние прокатилось по земле, накрыло город и все вокруг стало неразличимым, тихим и белым. Длилось это долго, по внутренним ощущениям, не меньше минуты, и я даже успел ощупать пальцами лицо, опасаясь, не ослеп ли. И все пропало.

На аллее, моргая и потрескивая, вновь разгорались фонари. Тусклые пятнышки светлячков лежали разбросанные в траве и на дорожках.

Нэттэйдж выдохнул и натянуто рассмеялся:

— Этот Заарней со своими запусками, перезапусками и испытаниями уже надоел. Скоро ли они свои врата доломают. У нас от перепадов энергии все сети скоро полетят...

— Они запустили инкубатор Тогтогшохх, — Матиас вытянулся в струнку, запрокинув голову к небу и словно прислушиваясь. — Один из инкубаторов, которые готовят прорыв. Он просыпается только перед открытием врат и поет победную песнь.

Я смотрел в темноту и, казалось, видел, что среди фиолетовых теней появилось нечто новое, огромное, пульсирующее как вызревающий нарыв, что растит в своем чреве множество икринок — оно тяжело ворочалось и мерно рокотало. Но, наверное, это мне лишь казалось.

Праздник Цветения был любимым праздником Побережья, и он не проводился уже двенадцать лет. Почему его отменил Норман, было понятно — Лорд не знал и не понимал подобные вещи. Но почему церемония угасла при Шеннейре, не мог толком объяснить даже сам Шеннейр. После уничтожения светлой гильдии праздники, в которых участвовали светлые, как-то не праздновались. Напрягаться и проводить общие фестивали в одиночку темным не было ни малейшей охоты. Возрождение традиций должно поднять боевой дух, а сейчас, перед угрозой войны, это было особенно важно.

В тяжелые времена человеку необходимо иметь якорь и следовать привычному распорядку — чтобы не потерять себя и не позволить хаосу себя поглотить. Не знаю, насколько это работает. Я выполнить необходимое не смог.

Мы проехали по всему побережью, с востока на запад, не пропуская даже самого малого поселения — чтобы люди не говорили, что магов интересуют только города. Везде зажигали весенние огни на алтарях — алтари мистического смысла не несли и были обычным реквизитом. После двенадцати лет перерыва торжество должно быть проведено по полной форме.

Весенняя ночь была черна. В ней пропало все — и море, и холмы, оставив мне только отблеск костров на площади. В руку ткнулся переданный факел — промасленное вручную сотканное полотно, скользкое древко из самшита, — и, по незаметному кивку стоящего напротив Шеннейра мы одновременно подожгли масло в большой чаше.

В огне под радостный гул сгорала ветвь с белыми цветами. Церемония, как и многие церемонии, была строга, сурова и бессмысленна.

На самом деле все это шло с очень давних времен. Огни, которые зажигают на вершинах холмов, повторяют костры, которые жгли на берегу ашери, прошлые жители материка. Жгли и смотрели в холодный темный океан. О чем думали они, уже никто не узнает.

А еще говорят, что именно из-за этих костров, которые перепутали с огнями маяка, корабль колонистов Аннер-Шентагар и налетел на скалы. А этот белый цветок, что распускается в конце зимы, ашери жгли, потому что считали его нечистым прибежищем злых духов.

Делами ашери и старых традиций занималась особая этнографическая группа в Вальтоне, допуск в которую по неизвестным причинам был весьма строг. Потомки ашери, скрытный и нелюдимый народ, все еще погруженный в предрассудки и страх перед духами и призраками, оказавшегося среди них островитянина могли и убить.

Я предпочитал верить, что это преувеличение.

На лице Шеннейра не отражалось ни капли эмоций, и ни капли эмоций не отражал эмпатический фон — как будто темного магистра вовсе не задевало, что его отвлекают на глупые мелочи.

— Вы точно выполняете все детали... — я даже не стал скрывать удивление.

— Участие в гражданских ритуалах — долг магистра, — равнодушно откликнулся он.

В свете костров и дома, и движущиеся вокруг человечки казались игрушечными. Эмоции людей переливались как блестки, и я видел, что отношение к Шеннейру поменялось. Темный магистр в мирной стране был лишней угрозой, но во время войны... зрелище тьмы, готовой обрушиться на соседей, грело людям душу.

Смотрите! Смотрите все! Маги едины. Гильдии уверены в будущем. У темных и светлых одна цель...

Ха-ха. Смешно.

Шеннейр со внезапным довольством оглянулся на огонь и ухмыльнулся:

— В отличие от совещаний, здесь хотя бы можно что-то сжечь.

Со стороны темных выступал Иллерни, хотя я ожидал увидеть Эршена. Но Эршенгаль не был слишком известен на Побережье, а Иллерни, как и его начальник, умел влезать куда просят и куда нет.

Матиас забрал факел, крепко стиснув древко, и зашагал между двумя шеренгами, уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Встал над чашей; я смотрел на него, словно не узнавая. Смотрел на совершенно чуждое существо, на идеальную сосредоточенную маску, за которой не прочитать мыслей, на серебряные треугольники над правой бровью, и думал о том, зачем вообще ввязался во все это. Обладать мыслящим орудием было слишком странно, а соратники были мне не нужны.

Светлая искра сияла так ярко, что подсвечивала его изнутри как стеклянный сосуд и отражалась в глазах. Мне бы действительно не хотелось, чтобы она угасла.

Матиас ткнул факелом в чашу, так, будто собирался пронзить ее насквозь, и пламя взвилось вверх столбом, чуть не опалив ему лицо. Но заарн не отшатнулся; и лишь когда пламя опало, перевел взгляд на людей. Правда, вместо спокойствия человека, ведущего ритуал, на лице его проступило отчаяние и желание загрызть любого, кто выскажет недовольство. С обоюдной любовью у Матиаса и народа не ладилось. Впрочем, вряд ли люди действительно могли разобрать заарнские эмоции.

Я встал рядом, одобрительно кивнув, и волна обожания от собравшихся накрыла с головой, зацепив заарна краем. За то, что он стоит рядом со светлым магистром — за то, что он подчиняется светлому магистру и светлый магистр благоволит ему — нелюдю готовы были простить то, что он не наш.

В церемонии вместо него должны были участвовать изгнанники, но я не был уверен в их адекватном поведении при таком скоплении народа. Но говорить Матиасу об этом не стоило.

— Это очень жутко, — я остановился рядом с машиной. Вверх по дороге торопливо взбежали три девушки в белых развевающихся нарядах — в таких праздничных нарядах очень хорошо бегать по ночным холмам, пугая и разрывая одиноких путников на куски голыми руками — и протянули мне венок из белых цветов. Я принял его с благодарностью и, немного поколебавшись, надел на голову, повернулся к столпившимся внизу людям и улыбнулся. Толпа взорвалась восторгом. — То, что они настолько... это обожание. До безумия.

— Вы защитили Побережье, — с насмешкой напомнил Шеннейр. Темному магистру венок не полагался; темному магистру традиционно полагалось только то, что он мог забрать сам. — Вы спасли маленькую островную акулу. Какой у них был выбор?

Я мысленно поморщился. Ах да. С волновыми щитами Нэттэйдж и гильдия постарались прогреметь, и мне как главе гильдии тоже перепало славы. Но я не помню, чтобы люди так вились вокруг Ишенги — хотя характер моего магистра был не таков, чтобы позволить подходить так запросто. Ишенга был очень далек. Далекое требует дистанции.

— Это нездорово.

— Попробовали бы они, — Шеннейр сел в машину и глянул на людей через тонированное стекло — хищно и остро, — эти беспечные мотыльки вести себя иначе. Неблагодарность подлежит наказанию.

Мы ехали вдоль берега, и рассвет следовал за нами.

Утро мы встречали на самой границе с Ньен, прямо над военной базой с причудливым названием Флокс тридцать четыре. Насколько я знал, Флокса первого в природе не существовало, не говоря о тридцать третьем.

С вершины прибрежного холма был виден даже клочок территории Ньен. С нашей стороны — небольшая бирюзовая бухта, несколько маленьких домов и белеющие у пристани лодочки. Потом — скалы, кустарники и камни, прямоугольные здания базы. Полоса траншей и магических заграждений, пустошь, абсолютно ровная выжженная земля и непонятные строения обороны соседей, похожие на квадратные металлические башни. Над башнями воздух дрожал, заволакивая всю западную сторону, и за дальним мысом очень и очень бледно проступал полностью застроенный высокими зданиями берег. С тусклой сине-серой гладью моря почти сливались внушительные силуэты кораблей.

Ночью неизвестные корабли плавали за нашими волновыми башнями, ошибочно решив, что море общее и их никто не видит. Темные приложили гостей заклинаниями вслепую, и с утра все неизвестные мирно стояли на приколе на своей территории, а Ньен притворялась, что так было всегда.

Я вряд ли понимал, что мешает нам с Ньен жить мирно. Даже разница между севером и югом Аринди, и в традициях, и в культуре, и в менталитете была гораздо большей, чем между центральной Аринди и Ньен. Может быть, в этом и было дело. Традиции у нас были одинаково злые, менталитет общефиговый, и спать спокойно, зная, что соседи живут неправильно, в Ньен не могли.

Солнце еще не взошло, и море под ногами не потеряло туманный белый цвет. На холм мы взобрались как раз потому, что Шеннейр вдруг вспомнил, что я так и не поглядел на границу и соседей; Шеннейр смотрел на кромку неба и на чужой город и усмехался, а я наблюдал за его эмпатическим полем. Оно в самом деле было огромно, и немного вращалось, и, наверное, так выглядел бы тайфун, будь он человеком. Сегодня тайфун был спокоен, но тайфун всегда спокоен, даже когда беспощадной поступью шагает по островам.

Гигантское пылающее черное колесо, которое несется не разбирая дороги и уничтожает все на своем пути. Создатели гравюры уловили суть.

На базе еще горели огни, а на склонах и внизу, в поселении, дотлевали костры и непогашенные факелы. Дым стелился по земле и смешивался с туманом и росой. Мне нравилось глядеть на землю с высоты, но с высоты моя страна выглядела такой маленькой и уязвимой.

— Я люблю Аринди и следую ее традициям, — повторил Шеннейр ответ на уже заданный вопрос и, оставляя церемониальную торжественность, закинул руки за голову и с наслаждением потянулся. — Зачем жить и править в стране, которую не любишь?

Но темный магистр Шеннейр был не стихией, а человеком, а люди отличают зло от блага. То, что темный магистр любил свою страну, принесло ей мало счастья.

И все же обратно я возвращался в приподнятом настроении. Солнце поднималось из ясного моря, и все было чистым и как будто обновленным. Комнаты были залиты светом, на столе стояли заботливо срезанные ветви цветущего миндаля, и только и оставалось, что переодеться и идти отдыхать, но назначенная официальная встреча не позволяла расслабиться. Со мной желала поговорить темная волшебница, глава медкорпуса и просто замечательный человек Фьонн.

Именно от этого я решил вести отсчет, не углубляясь ни в прошлое, ни в детали.

— Вы в хорошем настроении сегодня, магистр? — женщина на пороге едва заметно улыбнулась и склонила голову в приветствии. Черные гладкие волосы были собраны в высокую прическу, закрепленную шпильками, макияж больше походил на грим, а длинное многослойное платье было черных и лиловых оттенков. Темные и правда принарядились к празднику. В руках она держала богато украшенную, явно дорогую на вид рукопись, положив ее на стол прежде, чем заняв стоящее рядом кресло. — Когда светлому магистру хорошо — всем хорошо.

Не волнуйтесь, это ненадолго.

С главой медиков гильдии я ранее не встречался и не стремился — но теперь мне было за кого отвечать. Мы говорили о светлых; о том, что карантин пока не выявил серьезных заболеваний, о том, что забор крови полезен и необходим, если использовать пробы для анализов, а не для ритуалов, о том, что медицинский осмотр и несколько простых тестов на функционирование магии и психики тоже прекрасная вещь. Но так сразу соглашаться с предложениями я не торопился. На словах темные все заботливые и ратуют только за дело.

Волшебница сделала короткую паузу, расправляя складки на платьях, и тем же плавным тоном продолжила:

— Также прошу сообщить, есть ли среди светлых беременные волшебницы и убедить их встать на контроль.

— Зачем?

Среди вежливой беседы вопрос прозвучал слишком резко, но этого я не ожидал и первое, что представил — кровавые медицинские опыты.

Фьонн словно ожидала такой реакции:

— Вам, должно быть, не было нужды вникать в детали ранее... Беременность для волшебницы — крайне опасное состояние, и чем сильнее искра, тем опаснее. Связь между матерью и ребенком крепка, передача искры происходит непроизвольно, и матери требуется приложить старания, чтобы не убить плод, и чтобы плод не убил ее. Я знаю, что мужчины стараются избегать подобных тем, но если вы не хотите, чтобы ваши волшебницы умирали, вам нужно иметь дело и с этим.

Она замолчала, словно давая мне время испугаться и смириться, и я кивнул:

— Пожалуйста, продолжайте.

Про то, что дети магов получают искру еще до рождения, я знал; инициации, когда между матерью и ребенком делится даже кровь, сложно избежать. Но эта первичная неоформленная искра была слаба и гасла после рождения, потому что мозг младенца не способен самостоятельно ее удержать. Если в деле не участвуют такие монстры, как Элкайт, конечно. При правильном поведении ничего не случалось — в конце концов, все матери немного волшебницы. А при неправильном, как и везде, случалось что угодно.

Мне не было дела до чужих страхов. Вещи, которые касаются жизней моих магов, важны и подлежат обсуждению.

Фьонн улыбнулась, не разжимая губ:

— Между светлой матерью и ребенком крепкая эмпатическая связь, и нужны специальные ограничители, чтобы более сильная искра не подавила слабую и не подчинила чужой разум себе. Требуются печати, которые будут отслеживать изменения чуть ли не в реальном времени. Плод с неукрепленной искрой может убить даже сработавшее рядом темное заклятие, и я не говорю уже об участии в битве или сложных ритуалах. Мы нашли схемы печатей, которые использовали для коррекции отклонений светлые, но не можем их повторить. Насколько я понимаю, знаний вернувшихся из ссылки недостаточно тоже. Возможно, печати уже выпали из традиции гильдии. Чем раньше ваша волшебница обратится за помощью, тем больше шансов, что дело не успеет дойти до такой стадии, когда ей никто не успеет помочь.

Предупреждение звучало разумно. И пусть пока перестраховка была излишней, моя гильдия в стране не на год и не на два. И пуcть через год или два здесь не будет меня, но я себе не прощу, если мог предотвратить несчастье и ничего не сделал.

Фьонн поднялась так плавно, что не звякнули даже подвески в прическе, и вновь склонила голову в прощании:

— Нас не интересует чужая личная жизнь и причины того или иного выбора. То, что стало известно моей службе, останется в ее пределах. Наша задача — хранить жизни магов гильдии.

Книгу Фьонн так и оставила на столике, намеренно — темные все же притащили мне пособие. Нет, не то, которое мне хотелось бы, зато с картинками. Я полистал страницы, рассматривая изящные гравюры, раскрашенные вручную, и решил, что тот темный трактат, что когда-то показывал мне Шеннейр, еще очень даже добрая сказка.

Хотя о чем я думаю? Надо выбрать тех, кто выполнял среди ссыльных роль врачевателей, и передоверить дела им. И отправить на стажировку к темным. Заодно проверят, что темные устраивают в своих лабораториях — наверное, первым делом, впервые за двенадцать лет, темные в лабораториях приберутся — подкопят знания и опыт. Когда еще можно законно влезть в исследования враждебной гильдии, да так, чтобы тебя сами обучали? Перед войной светлые и темные даже медицинские разработки вели отдельно. С моей точки зрения это был маразм, но откуда же мне знать, что там разрабатывали на самом деле.

В светлом блоке, как и положено в столь ранний час, царила полнейшая тишина. Люди мирно спали в своих комнатах, которые так и не стали переделывать, и я уже привычно и внимательно проверил россыпь светлых искр. Я просыпался даже ночью, не раз и не два, и снова и снова пересчитывал искры, проверяя, все ли живы.

На общей веранде на добровольном дежурстве сидела Бринвен и наждачной бумагой шлифовала новый боевой посох. Пол и скамейку усыпала стружка; на столе лежали стамески, а на белой древесине уже вился узор, похожий на стилизованную виноградную гроздь. Боевые посохи могли полностью изготавливаться в цехах на конвейере — но маги считали, что вещь, в которую вложен собственный труд, получает чуточку больше волшебства.

Сильные маги даже при светлом синдроме не теряют индивидуальность. Хоть в чем-то. Они подавляют остальных.

На вопрос о врачах Бринвен сразу выдала полный список с номерами комнат, а на вопрос о самочувствии — характеристику о каждом изгнаннике. Информацию подмастерье брала из общего эмпатического поля, но я не ожидал, что получу ее так быстро и сразу. Для светлого синдрома нет личных границ.

Комнаты светлые пронумеровали как только въехали. И подписали цифры на дверях черной краской.

— Дети... — волшебница криво усмехнулась на последний вопрос, задумавшись о чем-то своем, — нет, теперь уже вряд ли.

— Мы вернулись с Островов. Эффект иного фона скоро пройдет, если тебя волнует именно это...

— Нет, магистр, — сказала она, продолжая методично обрабатывать край узора, я потихоньку начал понимать, в чем дело, и осознавать, какую глупость сморозил. — Дело не в Островах.

Я не стал расспрашивать дальше. Бринвен попала в плен после падения Иншель.

— Остальные?

— Не беспокойтесь, магистр. Не думайте о нас плохо. Мы не доставим вам таких хлопот.

Я напомнил ей, что мы вернулись домой навсегда. Что рано или поздно вопрос возникнет. Что я всего лишь боюсь лишних смертей — все то, что должен говорить магистр, заботящийся о своих магах. Хороший светлый магистр, который не получает в ответ "как вам будет угодно".

Когда я вернулся в комнату, Матиас читал трактат — точнее, держал на вытянутых руках, открыв на середине.

— Среди вас живут инкубаторы? — он поднял на меня глаза и попятился, отшвырнув от себя книгу: — Где?! Как их распознать?!

— Чт...

— Так вы не разные виды?! Вы Лорды? Вы выращиваете живых существ внутри собственного тела? Они внешние формы? Вы внешние формы? Кто вами управляет?! Монстры!

Сначала я еще пробовал вмешаться, но потом бросил. Кажется, вопрос разделения полов оказался для Матиаса занимательной темой.

На попытку отойти от двери заарн отреагировал диким взглядом, шарахнулся в сторону и стремительно вылетел в соседнюю комнату. Я опустился на пол, собирая разлетевшуюся на листы явно очень дорогую и красивую рукопись и подумал, что надо серьезно поговорить с заарном на тему личных комнат и личных вещей.

...Хорошо, Матиасу позволительно не знать. Может, только вылупившимся из икринок заарнам, дабы не ломать психоматрицу, милосердно врут, что люди берутся из воздуха. Надеюсь, Лорд Норман-то в курсе?

Я вернул рукопись на стол и закрыл лицо руками, скрывая смех. Нет, и насчет Нормана не уверен. Напишите мне пособие, расскажите мне, что мне делать с этими людьми, которые теперь моя гильдия.

Спросить у Шеннейра? Я оторвал ладони от лица и коснулся черного браслета. Что темный магистр может ответить?

"Шеннейр, как мне разговаривать с моими людьми, чтобы не причинить им боль? Как мне говорить с ними как настоящий глава гильдии?"

"Их эмоции — их дело. Переживут".

Спасибо, магистр. Мне не очень помогло.

* * *

Раз уж светлые пропустили праздник, то возвращение им гражданства решили провести со всей торжественностью. Позвали множество гостей, и то, что в Нэтаре творилось нечто неладное, было заметно от въездных ворот. Гирлянды, флаги городов и знакомые ледяные щиты, навстречу которым в кабинет Нэттэйджа я вошел с радостью.

Лорд Норман был ниже даже островного полукровки, но, казалось, занимал весь кабинет и выходил за пределы здания. Давление чужой ауры согнало Нэттэйджа с любимого кресла за столом, и теперь глава внутренней службы ютился рядом с аквариумом, и золотые рыбки тоже сбились в углу, словно пытаясь спрятаться у человека за спиной.

А еще внутренняя служба все-таки отказалась от воздушных шариков. Воздушные шарики и правитель Аринди совсем не сочетались.

— Приветствую, светлый магистр, — спокойно сказал мне Норман. — Я не присутствовал при вашем прибытии, чтобы не омрачать момент.

— Мы не говорили про омрачать! — запротестовал Нэттэйдж. — Просто было бы неудобно, если бы от вашего сияющего величия половина зрителей упала бы в обморок...

Он говорил чересчур быстро, жестикулируя, и чувствовать себя не хозяином в собственном доме ему явно не нравилось.

Норман заставил его замолчать одним взглядом, и хоть выражение Лорда не изменилось — оно никогда не менялось — я мог бы поклясться, что в эмпатическом поле промелькнула скука.

Меня сопровождали Кайя и Бринвен; Матиас все еще прятался в своих покоях. Когда я заглянул к нему перед отъездом, внутри было совершенно темно, и заарн ничем не проявлял себя, хотя я слышал, что он в одной из ниш под потолком.

Я даже не стал заходить внутрь, положив у дверей стопку учебников. Как и хотел ранее, история и природоведение: природа земли, природа растений, природа человека. И сказал:

— Странно надеяться, вломившись в чужой мир, что там будет все, как дома.

Хотя люди почему-то тоже считали заарнов похожими на людей.

Нэттэйдж сразу засуетился вокруг подмастерий, но те едва ли замечали старания, полностью деморализованные присутствием темного высшего мага и заарнейского Лорда. Первым пришел в себя Кайя, поприветствовав Нормана вежливо и полностью в утвержденной традиции, и Бринвен с запинкой последовала за ним.

Со светлыми Норман знакомился чисто из вежливости — насколько я понимал правила Заарнея, Лорды разговаривали только с Лордами, а подчиненные не считались самостоятельными существами. Встречаясь сейчас с моими светлыми, он шел на уступки.

Один Лорд показывает другому красивые полезные вещи. Норман рассматривал предложенное с привычным холодом, но без враждебности, и ледяные щиты как будто сдвинулись, сканируя прибывших.

Бринвен выглядела очень бледной, и я подступил ближе, начиная волноваться, что поступил необдуманно. Возможно, даже командиров общины следовало знакомить с местным ариндийским злом постепенно. С другой стороны, заметив неладное, к волшебнице подошел Нэттэйдж, и мы вместе упустили момент, когда не Бринвен, а Кайя вдруг пошатнулся, вытирая бегущую из носа кровь.

— Лорд, ваши новые подданные на ногах не стоят от счастья! — Нэттэйдж подхватил подмастерье под локоть, помогая сесть, и подал платок.

Светлость не светлость, но мои подчиненные явно слегка малахольные. Я почти поверил, что от того, что его хватает темный, Кайя вовсе хлопнется в обморок.

Норман следил за всем с отменным равнодушием. От исследования вещи немного поломались, но с ними такое случается.

Кайю уложили на диван, и вокруг закружили спешно вызванные медики. Перспектива получить кабинет, в котором помер какой-то светлый, Нэттэйджа вовсе не устроила. Аура помнется. Лорд Норман удалился, ничуть не тронутый произведенным эффектом, и глава внутренней службы бросился за ним, уже предчувствуя валящихся штабелями дорогих гостей. Величие истинного правителя действительно выбивало дух.

Темный магистр Шеннейр развернул кресло, в котором сидел спиной к нам, и встал. Я склонил голову в вежливом приветствии, краем глаза замечая, как Бринвен пятится как загнанный зверь, и внезапно понял, что это первый раз после встречи на острове, когда светлые оказываются от темного магистра так близко.

Шеннейр только хмыкнул, скользнув по Кайе равнодушным взглядом, и протянул руку, быстро начертив на его лбу непонятный знак.

Даже врачи всплеснули руками; если до этого подмастерью было нехорошо, то от темной магии его практически вырубило. Со стороны Бринвен сверкнула злость, и я словно наяву увидел, как она бросается к Шеннейру, чтобы помешать, а тот отшвыривает волшебницу в сторону...

Потому что светлые должны знать свое место. Никогда еще я не обращался к эмпатической связи так быстро.

Увести магистра из кабинета получилось легко — он и сам собирался передать что-то мне без чужих ушей. Бринвен застыла прямо на пути, не в силах двинуться дальше — я на мгновение пожалел о силе эмпатического воздействия, но пусть лучше у нее будет болеть голова, чем головы не будет — но не собиралась отступать. Темный магистр смерил ее взглядом с головы до ног, взял за плечо и оттолкнул к стене. Даже не вкладывая в жест эмоции — убрал с дороги как неживой предмет.

Кайя прикидывался мертвым и вел себя умнее всех.

— Наш Лорд попытался ментально считать вашего подчиненного, — без предисловий сообщил Шеннейр сразу за дверью. — Его привлекла эмпатическая связь. Пустили же тварь ко власти, эти...

Определение Алина и компании он все же пропустил.

— Но вы призвали Нормана в наш мир.

Я думал о том, насколько могу просить или требовать у темного магистра не трогать моих светлых. И что он может сделать в ответ. Наше добровольное сотрудничество важно, но не критически важно. Я буду вести переговоры, но как раз Шеннейру переговоры не слишком сдались. Отвратно ощущать, что все, что я получаю, получаю вовсе не по праву силы. Высшим выгодно общаться со мной мирно и не прилагать лишних усилий, но когда понадобится, они достанут другие рычаги влияния.

Изгнанники вернулись слишком рано. У меня слишком мало власти и влияния, а враг силен. Я привык рисковать и не слишком боялся того, что происходит, и тех, кто вокруг, но мои светлые не имеют права рисковать и должны бояться.

— Еще несколько лет и он бы издох сам. Но эта... высшая шайка... дала ему энергию для построения инкубатора. Заарны мрут как осенние мухи, но заарнов у него все еще достаточно, а значит, инкубатор работает.

— Норман протащил с собой инкубатор?

— Чем вы слушаете, Кэрэа? — несмотря на тон, эмоции подсказывали, что Шеннейр скорее занят своими мыслями. Какое счастье, что темные не эмпаты. Какое счастье. — Лорд приказал клеткам своего тела делиться определенным образом и вырастил инкубатор внутри себя. А потом отделил. Насколько я понимаю, у новорожденного инкубатора низкая мощность, может быть, один заарн в месяц, но чем дальше, тем больше. В итоге Норман будет качать энергию из нашего мира и клепать себе последователей как на конвейере. Вы от него млеете, но помните об этом.

Не от Нормана, а от его ментальных щитов. Ментальные щиты Нормана — вот последний оплот покоя и мой свет в окошке. Не думал, что это заметно.

— Вы многое знаете о Лордах.

Шеннейр даже остановился, наконец обернувшись ко мне, и отчетливо выговорил:

— Я спросил у вашего заарна. Вы светлые и вы не разговариваете?

...просто угроза Лорда Нормана не была у меня в приоритетах. Я был слишком занят своими планами.

Шеннейр усмехнулся, и темное тягостное ощущение, что преследовало меня в последнее время, немного развеялось.

— Прекращайте витать в облаках, Кэрэа. Мир вам этого не простит.

Эмпатическая сеть неслышно замерцала, нащупывая рядом со мной темного магистра, и обрушила на меня волну беспокойства, сочувствия и поддержки, так, что я едва не врезался в стену, потеряв равновесие. Эти люди умели быть не вовремя.

Когда я вернулся к кабинету, там уже не было никого, кроме светлых. И, судя по голосу Кайи, чтобы ускользнуть от ментальных щупальцев Нормана он прикидывался в гораздо большей степени, чем чувствовал себя плохо. Я не хотел подслушивать и не хотел бы вовсе это слышать, но Бринвен говорила очень громко:

— Это то самое чудовище, что напало на Иншель! Я не стану ему кланяться и благодарить!

— Бринвен. Ты будешь ему улыбаться и будешь благодарна.

— Почему я должна улыбаться, когда я не хочу улыбаться? Суть светлого не в лицемерии!

— Бринвен, — размеренно повторил Кайя. — Делай то, что я тебе говорю. Твой магистр делает все для тебя, а ты обесцениваешь его старания.

Я рванул на себя дверь, сразу же пожалев об эмоциональном всплеске. Подмастерья разом обернулись, мгновенно принимая радостно-умиротворенный вид: и я боялся, что они проберутся за мои щиты? Стены, которыми изгнанники защищались от мира, были не менее высоки, чем мои.

— Вы услышали, — утвердительно произнес Кайя, меняя эмоциональный фон так же стремительно — теперь на горечь и раскаяние. — Мы плохие светлые. Мы не должны были ссориться.

— Разрешать противоречия в диалоге, а не молчать — именно то, что должны делать светлые, — никогда бы не подумал, что режим мудрого величественного магистра перед своими придется включать в десятки раз чаще, чем перед темными. Я посмотрел на Бринвен и напомнил: — Лорд Норман заключил сделку, чтобы спасти себя и своих последователей, и выполнял свои обязательства.

Я прекрасно понимал, что Бринвен хочется возразить, но она продолжала удерживать ментальное спокойствие, пусть оно и стало насквозь фальшивым. Если бы мне и моей гильдии предложили спасение в обмен на уничтожение колонии заарнов — согласился бы я?

В конце концов, какое мое дело до чудовищ.

— Лорд Норман — официально избранный правитель Аринди, который полностью восстанавливает вас в правах граждан.

— Монстр и тиран, — шепотом повторила она. — Почему вы сотрудничаете с ними, магистр? Неужели вам не противно?

Мне? Мне все равно. У меня нет на то права. Или, может быть, мне дано выбирать?

— Это трудно, — я положил ладони ей на плечи, и негромко произнес: — Но мы должны через это пройти.

Волшебница часто заморгала и кивнула. Я кратко сжал пальцы и добавил:

— Спасибо.

Вручение проходило в торжественном зале при большом скоплении народа и важных лиц. Представители власти, общин и городов Аринди, крупных производственных концернов и тому подобная публика. Сейчас уже решили, что светлые поедут в пять самых крупных убежищ — Шафран и Таволга на востоке, Астра и Мальва на западе, Бывшая Полынь — и на каждое убежище сообразно потребностям будут выданы квоты. С тех пор города рвали эти квоты друг у друга как акулы свежую добычу, а список потребностей разрастался день ото дня.

По одну руку от Нормана стоял глава Кипариса и всего побережного блока и переглядывался со стоящим по другую руку бывшим главой администрации Полыни и нынешним главой Шафрана. От близкого присутствия Лорда их должно было воротить, но эти высокие бледные мужчины в строгой темной одежде были прожженными мирринийке, и потому от них воротило уже меня.

Некоронованная столица Шафран выставила требование на такую бешеную квоту, что, подумав, я дописал в начале единицу, а в конце зачеркнул ноль. Глава Шафрана Маленре на словах поддерживал темных, но был готов поддерживать и светлых, и вообще ему было без разницы. Он уже успел отловить меня в коридоре и пожаловаться на самоуправство темных, заарнов, погоды и природы и выразить надежду, что человеческие страдания не оставят светлого магистра равнодушным. Глядя на некоторых добрых граждан Аринди, я размышлял о том, чего вообще требую от темных. Они родились в этой системе, а на осинке апельсины не растут.

Норман стоял на возвышении и вручал идентификационные карточки под громкое объявление имен. Процедуру можно было и сократить, но о тех, кто прибыл в Аринди, требовалось заявить громко. Именно поэтому я постарался, чтобы на торжестве присутствовало как можно меньше темных и как можно больше обычных людей — чтобы подчеркнуть, что это не внутреннее дело магов, а дело государства. Пусть те, кому нужно, светлых заметят.

— Какие знакомые все рожи, — нараспев отметил Миль, наблюдая за теми, кто забирал карточки. — Через раз знакомые.

И поэтому тоже. Примерно половина изгнанников была связана со светлыми кровным родством, и я не мог поручиться, что глядя на них, темные не будут вспоминать своих заклятых врагов. Глядя на темных, заклятых врагов вспоминали светлые, и этого уже хватало.

— А мне все островные полукровки Нэттэйджа напоминают, — поддакнул Вильям. Вырваться на Побережье он сумел только сегодня. — Такие забавные.

Судя по лицу заклинателя, Вильям оскорблял его одним своим существованием.

Больше инцидентов не происходило — должно быть, потому что светлые подходили к Норману на совсем короткое время или потому что Лорд снизил нажим своих щитов. Или потому что в большой толпе светлых защищало общее эмпатическое поле. Я старался поддерживать его в спокойствии как мог и считал минуты.

Последними идентификационные карточки получали самые младшие. Инициации несовершеннолетних светлой гильдии со скрежетом зубовным простили — как исключение, возникшее из-за отсутствия выбора. Все равно ничего не исправишь. Гасить дар подросткам было опаснее, чем оставлять. На церемонии отсутствовала только Юна — она была слишком мала, и ее метрику отдавали родителям.

Гражданин Аринди Юна. Одиннадцать лет. Место рождения — Острова, остров Кималеа. Я видел эту табличку и сам ее подтверждал.

— Нарушаете, — с удовольствием ткнул Миль. — Светлые-пресветлые. Опять морочите голову детишкам. А вот потом и вырастают фанатики с промытыми мозгами...

— Когда? — устало спросил я. Миль вновь начал со мной разговаривать, но уже успел утомить. Объяснять, что не хотеть, чтобы тобой вечно помыкали темные, и быть безмозглым фанатиком — это разные вещи, ему было бесполезно. — Кто? Где?

— Ваши островные малолетки, — чуть сдал назад темный. — Беженцы без документов. Их же восстанавливали наугад. Как нормальный человек разберет, сколько вашим детенышам лет, десять, шесть? Рейни, а вы сами во сколько в гильдию пошли?

Известная история. После извержения Маро метрики рождения были утеряны, а в новых родители и правда массово начали указывать неправильные имена, возраст и дату рождения. Намеренно; чтобы сбить идущую по следу погибель. Обнаружили это слишком поздно и мало что смогли сделать.

С документами вообще вышла забавная ситуация, когда некоторым беженцам отказались выдавать сертификаты совершеннолетия, даже когда беженцы приводили с собой свидетелей-родителей и собственных детей. Оказалось, что чиновники из ла'эр не в состоянии ни оценить возраст, ни отличить одного островитянина от другого, и вообще считают, что одни и те же люди ради издевки по кругу ходят из кабинета в кабинет. А потом вызвали нормальных людей, и они разобрались.

Чуть менее забавная ситуация произошла, когда оказалось, что население на Маро Раэту и данные по населению Маро Раэту не совпадают вообще и абсолютно. Родные, честные и открытые Острова, едва не угробившие своей кривой статистикой план эвакуации.

Я даже не стал отвечать.

Шеннейр ушел сразу, но после официальной части все еще постояли с протокольными лицами — пока с тем же леденящим душу холодом не распрощался и не покинул собрание Норман, вместе с Нэттэйджем отправившись дальше обсуждать государственные дела. А после разбрелись по залу, общаясь со знакомыми, неприятелями и деловыми партнерами и пытаясь общаться со светлыми. То, что подружившись со светлыми, они приобретут не только помощь магов, но и связи в гильдии и поддержку простых людей, которые любят светлых, до хозяев городов дошло быстро. В конце концов, это же светлые! Это к темным даже подходить опасно, потому что темные циничные и злые, и это всем известно, и тебя в лучшем случае используют и выкинут. А светлые отзывчивые и добрые. Их самих можно использовать...

Я улыбался в ответ на приветствия и вел себя как правильный Хороший Светлый. Что меня больше всего поражало, что в людях, что в темных — почему верили, что умеют обманывать эмпатов.

Маленре любезничал с моими мирринийке. Те уже устали среди чужих людей и хотели вернуться в гильдию, но лёгкая холодность для мирринийке только подчеркивала хорошие манеры. Беседу уверенно вела старшая из подмастерий, Илмаре, и я мысленно пожелал ей и остальным стойкости и удачи. Потому что они понравились, и теперь они все едут в новую столицу Шафран. Несмотря на все красивые слова про ассимиляцию, на равных мирринийке общались только с другими мирринийке. Не то чтобы к другим ведущая нация относилась плохо...

— Деточка, — Маленре на мгновение отвлекся от того, чтобы производить впечатление, и небрежно потрепал по голове затесавшуюся в компанию островную полукровку. — Принеси-ка нам, пожалуйста, кофе.

Иллика посмотрела на него с огромным удивлением, автоматически приглаживая волосы, и пошла искать чашки, даже не обидевшись на приказ.

...другие, все эти полукровки, вполне подходили для того, чтобы приносить кофе.

Мне не было большого удовольствия наблюдать за всем этим. В традиции мирринийке ровно три ценности — власть, ум и красивые вещи. А еще мирринийке настолько маленький народ, что это начинает ощущаться, и потому для светлых появился редкий шанс взлететь не только в магической, но и в гражданской, и в социальной иерархии. И чем-то ради этого придется поступиться.

"Чем-то". Не будем юлить. Совестью, честью, принципами?

Вильям, что неожиданно, светлым пришелся по душе, и даже собрал небольшой круг слушателей, не подозревая, что первым, что я рассказал о нем, была покупка места в совете. Человек, проявивший падение темных так низко, моих сородичей завораживал. Решено, самые проблемные поедут на восток. На востоке спокойно, и сильного вреда они не причинят.

Иллика так и пропала, и Маленре припряг к делу кого-то другого. Я прошелся по залам, выглянул наружу, в парк, проверяя, все ли тихо, и как раз наткнулся на знакомых из побережных общин, когда одна из искр в эмпатической сети тонко зазвенела страхом. И, пока я поспешно извинялся и прощался, тревога охватила ближние звенья сети и покатилась назад валом ярости.

Ничего не могло пройти хорошо. Ничего не могло пройти по плану.

Ничего.

В узком коридоре несколько десятков человек казались толпой. Они окружали — нет, прижимали к стене — кого-то с отчетливой темной искрой. Двое наблюдателей из внутренней службы мялись на углу, явно не собираясь лезть в месиво. Я пробился вперед — передо мной освободили дорогу, но не сразу, далеко не сразу...

Бретт стоял у стены, смотря на собравшихся вызывающе и нагло, и удерживая их ровно в двух шагах непроницаемыми щитами. У его ног, закрывая голову руками, съежилась молоденькая девушка — Иллику я узнал через целое мгновение.

Наверное, забрела на технический уровень в самом деле в поисках чашек. Я говорил им не ходить в одиночестве. Я говорил им не отдаляться от своих. Эмпатическое поле искажалось и плыло, подхватывая слитной волной.

Найти брешь в защите. Напасть. Уничтожить...

Агрессия — побочный эффект светлого синдрома.

Разорвать на части.

Но это же Бретт. Я его знаю. Разве от него я ждал неприятностей?

От темных жди беды. Мерзкий темный маг — и беззащитная девушка. Мерзкий темный маг — и юная ученица. Классический вечный сюжет. Бретт старался выглядеть вызывающе и нагло, но я прекрасно чуял в его уверенности брешь. Инстинктивный страх одинокого человечка перед ревущим, стоглавым, тысячеруким чудовищем из тьмы и теней; и остальные, единое стоглавое чудовище, чуяли это тоже. Бринвен и ее маги стояли в первых рядах, и вместо того, чтобы сдерживать остальных, готовы были повести их за собой. Убить врага. Все противоречия разрешены и сомнений нет.

— Стоять, — почти беззвучные слова расходящимися кругами прокатились по эмпатическому полю. Я прошел вперед, ничуть не сомневаясь, что щиты меня пропустят, помог Иллике подняться, передал ее стоящим позади светлым, переключая внимание, и спросил, стараясь, чтобы слова звучали ясно и четко: — Что здесь произошло?

Это все еще могло оказаться обычным недоразумением.

Я до сих пор был уверен, что война между светлыми и темными началась из-за куда более ничтожной мелочи.

Бретт пожал плечами:

— Я просто хотел задать вопрос.

— Тупой вопрос, — Амариллис вышла из-за спины и прислонилась к противоположной стене. Печати она зажигать не стала, но появление второго темного уже сместило баланс сил.

— Важный, — ответил ей приятель, и продолжил, теперь обращаясь ко всем. Громко, насмешливо и с тем же вызовом: — Потому что вам, светлые, не стоит настраивать своего магистра против его учителя.

Мне захотелось закрыть глаза и зажать уши.

Кайя подошел бесшумно, и люди расступились перед ним куда быстрее, чем передо мной. И тихо спросил:

— Какого учителя?

— Какого? — Бретт скользнул по людям недоумевающим взглядом, словно не понимая, как такие вопросы вообще возможны. — Темного магистра Шеннейра!

Ярость взметнулась ввысь, как распрямившаяся пружина.

— Как ты смеешь, — Кайя легко заглушил негодующий вскрик Бринвен. Сейчас он говорил не только за себя; в нем резонировала слитая воля остальных, и в его голосе слышались сотни голосов: — Клеветать на нашего магистра, говорить о нем мерзости?

Я все же прикрыл глаза, чувствуя себя в крошечной лодке посреди бушующего моря. Хотя, нет — моя лодка давно перевернулась, и я падаю вниз, а темная вода смыкается над головой.

А море бушует. И пусть. Я сгреб эмпатическую сеть в кулак, ощущая, как болезненно печет искра в груди, и приказал:

— Не вам тратить время на темных. Разойдитесь.

На мгновение мне показалось, что они не подчинятся; но над головой поднялись знакомые ледяные щиты, и магов как будто окатило ледяной водой.

— Ссоры бесплодны. Вы ценный ресурс, и не должны потратиться зря, — сказал Норман, и никто не стал с ним спорить. Кайя оперся о стену и плавно сполз вниз.

Светлых я собирал лично, и лично проследил, чтобы всех разобрали по машинам, чтобы отвезти в замок. Те, кто был в коридоре, вели себя немного заторможенно; по остальным воздействие на сеть не ударило так сильно, но, когда я подошел к мирринийке, одна из чашек кофе была опрокинута, а Маленре многословно извинялся. Может быть, внезапные перепады в настроении собеседников его насторожили, но он был вполне умен, чтобы сделать это предлогом для проявления галантности.

Бретт и Амариллис переместились к креслам и весело болтали. Наблюдатели из внутренней службы делали вид, что их караулят. Они должны были вмешаться сразу, еще тогда, когда увидели темного, подходящего к светлому магу — хотя бы проверить, что происходит. Но упустить такой шанс очернить передо мной магов Шеннейра внутренняя служба не смогла.

— Я даже ее не оскорбил! — боевик повернулся к соратнице, словно в поисках поддержки: — "Что такая хорошенькая девушка делает здесь в одиночестве?" — это ж разве оскорбление?

Амариллис только белозубо скалилась:

— В глубине души светлые все темнее темного. Бретт, ты придурок.

Я обошел третье кресло и оперся на спинку. Темные никогда не менялись. Они не испытывали ни малейшего стремления меняться.

Под моим взглядом Бретт посерьезнел, не торопясь, без спешки, не присущей темным, произнес:

— Наши говорят, что после Кималеа светлого магистра как будто подменили. Что светлые его заколдовали и затуманили разум.

Я посмотрел на него сверху вниз, отмечая то, что не замечал ранее — и спокойный, даже вальяжный вид, слишком хорошее самообладание для типичного боевика, слишком тонкие черты лица для простого парня из приграничья — и кивнул:

— Вы умеете повеселить. Продолжайте.

— Что они провели ритуал и включили светлого магистра в свою сеть, — не моргнув глазом продолжил Бретт. — Потому что светлая община вся в сети, и это очевидно, а этот маг по имени Кайя — один из узловых элементов. А сеть не исчезает сама по себе...

— И как же она исчезает?

— На таком этапе — только разрывается вручную, — теперь боевик смотрел в упор. — И никто не желает повторения того, что случилось во время нападения на Шэн.

Амариллис сидела вполоборота, сложив руки на груди и постукивая пальцами по предплечью; на последней фразе она коротко усмехнулась. Я слушал эмпатическое поле шеннейровских магов и думал, что их так изменило.

Власть. Рядовые командиры боевых отрядов получили путь наверх. Мир вокруг них изменился, и они должны были измениться для него.

— И что же там случилось?

— Вам лучше знать, магистр, — вежливо отозвался темный. — Почему вы пошли против собственного учителя и выбрали другую сторону.

Я сел в кресло, устало вздохнув, и велел:

— Не путайте мне светлых.

— А, — внезапно выдала Амариллис, и с начинающим пробиваться пониманием протянула: — А-а-а.

Темные переглянулись, только сейчас осознавая, что раздавать советы ученику своего господина им не по статусу. И не по уму — поэтому в обмене взглядами даже читался страх. Браслет Бретта неярко вспыхнул входящим сообщением; Амариллис перегнулась через плечо товарища и с выражением прочитала:

— Вы дурак, сударь.

Бретт выглядел так, будто его растоптали. Темные одновременно встали, и Амариллис кратко поклонилась:

— Мы едем на север.

— Можно взять вещи? — предположил Бретт, и волшебница отрицательно покачала головой:

— Не думаю. Наши закинут.

Я проводил их до выхода, вживую увидев, как к ограде подъезжает бронированная машина, подбирая темных, и уносит прямо на далекую границу.

На улице зарядил дождь

— Мы просим у вас прощения, магистр, — ответил мне Кайя через переговорный браслет. — Мы были очень глупы. Оказаться учеником темного магистра со всеми сопутствующими привилегиями... никто из нас не сумел бы додуматься до такого. Только вы.

Да я тоже бы не додумался.

Говорить прямо подмастерье не мог — никогда заранее не знаешь, где в Нэтаре стоит прослушка. Но вместо того, чтобы обвинить меня, светлая гильдия в очередной раз выражала почтение мудрости своего магистра. А в остальном, как сказал Кайя, было все хорошо.

Я вернулся в Нэтар, в зал, где показывали новости, и смотрел на экран.

По большому экрану шла мешанина из помех и отрывков чьей-то ругани, но несколько магов из внутренней службы слушали очень внимательно. Очередным выпуском выясняли отношения Загорье и Северная коалиция; не думаю, что они хотели бы посвящать в личные разборки все окрестные страны, но Загорье так и не смогло правильно настроить передатчик, а Северные не упускали возможности посиять на их фоне. Загорье обвиняли в блокировке энергии светлого источника Теонеро.

...я думал о том, что настоящий светлый магистр прекратил бы свару парой слов. Слов, что оказались бы верными и пришлись бы всем по душе. А я растащил светлых и Бретта силой. Я предпочел ударить. На деле, как оказалось, разницы между мной и Шеннейром немного. Но ведь Ишенга не был таким. Я думаю, что он не был таким. Он бы легко взял ситуацию под контроль. Это торжественное сборище, возвращение изгнанникам гражданства, было для меня слишком важно, оно обязано было пройти гладко, и я просто испугался, что не справлюсь.

Трансматериковый источник Теонеро, один из семи, располагался ближе к северу, и засветка от него должна была идти не только ближним соседям, но и намного дальше. Не отдавать свои источники имеет право любая страна, кто быстрее успел, того и источник. Но блокировать его свет... это все равно, что перегородить реку, оставив соседей страдать от жажды и голода. Бессмысленная жестокость. Да и как Загорье могло это сделать?

Или источники Загорья стали слабее светить? Тогда беда ждет нас всех.

Я думал о том, что мою жизнь, прямо при мне, превращали в миф.

Нэттэйдж и только приехавший Вильям обедали в столовой, в отдельном кабинете с резными панелями и раскрашенными бумажными ширмами. Я не удивлялся, что высшие часто встречаются за едой — время слишком ценно, чтобы тратить его единственно на прием пищи.

— Шеннейр дернул поводок, и милашки Амариллис и Бретт поехали на север прямой дорогой? — вскользь поприветствовал меня Нэттэйдж, и вновь вернулся к прерванной беседе: — Эти женщины-ашео... прекрасные черные очи и какая грудь!.. и сотня родственников, — к концу тирады тон его заметно увял. — Как по мне, сотню родственников никакая грудь не перевесит.

Судя по ответному сомнению, Вильям не был так категоричен. Ла'эр как народ были полностью уверены в себе, чужие родственники их ничуть не беспокоили, и кланы с их имуществом и связями северяне рассматривали исключительно как источник ресурсов.

— ...тем более, у Амариллис нет родственников...

— Для собственной безопасности, Вильям, я буду думать, что они есть.

Высшие явно отмечали благополучное завершение церемонии и отбытие Нормана — практически без происшествий, ведь никого не убили. Я занял свободное место и поднял крышку, накрывающую уже подготовленные блюда.

Мясо. Мясо — это хорошо. Нэртэс успешно грабили захваченные страны и придерживались договора, так что снабжение Аринди продовольствием шло по графику. В городах уже ввели выдачу продуктов по талонам, но пока что нормы были вполне большими — пока. Стоило бы радоваться тому, что дают, но еда по-прежнему не вызывала у меня аппетит.

О продуктовых поставках в уплату долга по налогам уже договорились с Островами. Но много ли пришлют Острова, и что именно? Зерна там нет, и мяса даже своим не хватает — может быть, поэтому островитяне такие мелкие. Зато черепаховый суп очень вкусный, а на материке его не найдешь. И вместо нормального вина на Островах гонят какую-то муть, что по вкусу, что по содержанию. Но увлекаться не стоило, а то занесет почище Нэттэйджа — и вместо житейских бесед я буду рассказывать, как всех ненавижу, и делиться планами. Делиться планами было бы вовсе некстати.

Впрочем, подбор темы для житейской беседы мне тоже казался не слишком удачным. Беженцев с Островов ассимилировали в традиции Полыни, Полынь находилась в руках у мирринийке, а мирринийке подобные вольные темы считали недопустимыми. Выглядеть в своих глазах образцом морали мирринийке нравилось, и называть все остальные народы распущенными — тоже. Разве что в разной степени: редкостной, необыкновенной, ужасающей. Редкостно необыкновенно ужасающе распущенные народы называли чужие требования нытьем и убогими предрассудками, но моральные противоречия — как раз та самая важная и значимая вещь, которая никогда не разрешится легко и просто. Мы хотя бы за них не убиваем.

— Но я совсем не об этом, — спохватился Нэттэйдж и вновь повернулся ко мне. — Вам, светлый магистр, не стоило бы любезничать с этими двоими.

— Почему?

На обычный вопрос он ответил далеко не сразу:

— Светлый магистр... обычные темные... Репутация? Нет... долженствование? Ненадлежащее поведение. И дело не в сегодняшнем дне... а в целом.

— Но я разговариваю со своими людьми, — возразил Вильям, увлеченно пиля стейк.

— Со своими. Амариллис и Бретт — люди Шеннейра. Эршенгаль — человек Шеннейра. Когда магистр интересуется людьми другого магистра, это всегда вызывает вопросы, — Нэттэйдж выковыривал из банки оливки и выкладывал поверх взбитых сливок на пирожном. Я давно заметил, что у него были явные вкусовые нарушения. — Когда вы только поднимались по ступеням — возможно. Но теперь вы стоите выше их, и вы для них опасны. Вы можете снизойти, но снисходят не так.

— Но Шеннейр возится с его заарном, — вновь вмешался Вильям.

— Да, причина умиления всего Мэйшем... Но и Шеннейр скоро не сможет, — Нэттэйдж сегодня был в удивительно меланхоличном состоянии духа. — Все течет, все меняется, у вас, Кэрэа Рейни, уже появились собственные маги, и вы теперь несете за них ответственность... Конечно, я не знаю, что такое быть магистром, в полной мере.

А может, общий прием пищи для Нэттэйджа имел свое значение. Есть в одиночестве ему не нравилось, а садиться за один стол с подчиненными он не имел права. У меня не было особых причин проводить время с высшими, но в комнате было тепло, по стенным панелям летели ярко раскрашенные птицы, праздная глупая болтовня отвлекала, и я даже самому себе не хотел признаваться, что привык общаться с Нэттэйджем.

Гвендолин была далека как высокое небо, Олвиш скор на расправу, Шеннейр непредсказуем — а Нэттэйдж всегда корректен. Даже реши он со мной расправиться, никогда бы не стал делать это сам. Я прекрасно понимал, что меня купили за хорошее обращение, но хорошее обращение в гильдии стоило действительно дорого.

— А у вас очень тесный круг, — без охоты заметил я, и пояснил: — Круг людей, с которыми вы можете общаться на равных.

— И после уничтожения светлой гильдии он стал ровно вдвое теснее, — Миль вошел быстрым шагом и не глядя швырнул на стул мокрый плащ. — А вы думали, почему мы друг друга терпим?

Вильям пожал плечами, не отрываясь от еды:

— Ну я вот с вами нормально общаюсь.

— Вот видите, Миль, как надо с людьми, — похвалил его Нэттэйдж. — А не как вы — с порога гадости.

На ремарку Миль даже не обратил внимания, без спроса устроившись напротив. Потом нахмурился, забрал у меня бокал и под удивленные взгляды высших со стуком переставил бутылку подальше:

— Но мы еще ладно, семья Элкайт в тупике. Никто не слышал, что Олвиш собирается делать со своей генетической стратегией?

— Могу спросить, если хотите, — развел руками Нэттэйдж. — Он меня за прежние вопросы не убил, может, и сейчас не убьет.

— А что у Олвиша за стратегия? — не понял Вильям.

— Нет в гильдиях подходящей кандидатуры под продолжение рода, — доступно объяснил Миль. — Сейчас светлые появились, но род Элкайт и так в погоне за силой занизил себе интеллект до минимума, а после смешивания со светлыми там точно будет не потомство, а хрень полосатая. Шеннейр извести их хотел, что ли, когда выбил Юлию?..

Обсуждение было оправданно — семья Элкайт была ценным боевым ресурсом, за что им многое прощалось, и потерять ее было печально. Даже как объект изучения. Обычно с подбором партнеров у Элкайт сложностей не было — пусть речь шла о расчете, а не чувствах. Статус высших сам по себе привлекателен; включить свои гены в генетическую стратегию сильнейшего магического рода страны почетно. Разовый союз заверялся особым соглашением, и за рождение ребенка Элкайт отдаривались: родовые артефакты, услуги, запасы энергии, один раз ради отступных отгрохали целый замок. Но высшие волшебницы — иных генетическая стратегия не рассматривала — не из тех, кому можно всерьез ставить условия и на кого можно надавить, если что-то пойдёт не так. Поэтому главной ценностью в плане передачи генов Элкайт считали своих женщин.

Рождение девочки праздновалось с особой пышностью. Именно Юлия должна была стать продолжательницей рода; именно на нее и на ее детей возлагались главные надежды, а не на детей Юрия или Олвиша. Среди Элкайт бытовало мнение, что магический дар передается по женской линии — а среди гильдий ходили слухи, что женщины в семье Элкайт исходно сильнее и агрессивнее. Возможно, Юлия впечатляла окружающих слишком сильно.

По меркам семьи Олвиш совершил святотатство. Но Юлия, Юрий и Олвиш были вполне умны; просто жизнь никогда раньше не ставила перед ними сложных задач. Порой мне казалось, что Элкайт действительно стоило сбавить обороты — пусть их маги будут не такими сильными, но чуть более счастливыми.

— Как у вас все сложно, — изъявил восхищение Вильям. — А почему полосатые? Вероятность кожной мутации? А Юлии Элкайт не передалось?

Нэттэйдж совсем посмурнел.

— Наверное, у всех высших тяжело с семьями, — попытался я спасти ситуацию. — Слишком высокая планка отбора...

— Семья и должность высшего, Рейни, — фыркнул Миль, — несовместимы.

Вильям даже прекратил есть.

— Вы что, в постели о политике разговариваете?

— Конечно, о политике! — влез Нэттэйдж, разливая вино по бокалам. — Опять эти мирринийке из правящей столичной верхушки подминают под себя власти Шафрана. Воткнули свои высотки туда, где градостроительным планом даже близко не предусмотрено, у ла'эр предприятия отжирают в прямом эфире, а те только глазами хлопают и чуть ли не двери перед ними открывают. Ашео уже под себя подмяли, ваши сородичи, Миль, гипнотизируют их, что ли? Сил уже нет. А она мне говорит: "Что мы с ними, как с людьми? Заведем дело на нарушение закона об ассимиляции и этнических притеснениях, и либо они гражданское общество в Шафране строят, либо поедут строить в Хору!"

— Кхм-кхм, — вежливо прокашлялся Вильям.

— А что, думаете, внутренняя служба опять слишком много на себя берет?

Миль сидел с таким лицом, будто мораль перед ним не просто попрали, а расчленили и сплясали сверху. Я спокойно допил чай и спросил:

— Так что с Шафраном? Спасли полукровок?

Нэттэйдж с отчетливой досадой отмахнулся:

— В этом Шафране натуральный котел. Мы на них заарнов натравили. Заарны вообще ничего не понимают, зато ходят туда-сюда и страх наводят. Норман мне пообещал приехать лично. "Нарушение единого стандарта" наш Лорд понимает. А потом к ним еще светлые приедут и совестью додавят. А вели бы себя по-хорошему, отделались бы штрафами.

Судя по грусти, перешедшей в задумчивость и пристальное разглядывание потолка, по мнению Нэттэйджа Нэтару не помешал бы ремонт.

— Вильям, а как вы это допускаете? — обратился я к излучающему довольство высшему. — Все эти махинации с предприятиями?

— А это не мои предприятия, — добродушно пояснил тот. — Администрация подминает частников, Норман отбирает присвоенное у администрации, но Норману оно не нужно. В результате Лорд Норман будет плохим, а предприятия будут у нас.

Воистину, место в темном совете Вильям заслуживал.

Переговорный браслет нагрелся, сжимая руку, и я извинился перед присутствующими, отвечая на вызов. Сначала в еле установившейся связи ничего нельзя было разобрать, но потом, пусть и не сразу, я вычленил слова:

— Приходите... — голос Лоэрина вновь сорвался на всхлип и невнятное бормотание.

Именно тогда я понял, что утро этого дня и весь день, и вечер друг друга стоили.

Лоэрин находился в одной из лабораторий нижнего уровня. Дверь была заперта; присоединившийся по пути Иллерни приложил к ней универсальный печать-ключ, и первыми внутрь ворвалась охрана.

Тело лежало на верстаке.

При жизни это был один из лаборантов: расчленили его аккуратно, практически отделив каждую косточку, но оставив соединяющие их жилы и сосуды. Ребра были выломаны и выгнуты; кожа была туго натянута между ними, а легкие вынуты и как будто надуты через ведущие к ним трубки. Голова тоже была практически отрезана: но все части скрепляли провода, проволока, нити.

Лоэрин сидел в углу. Белый халат был залит кровью, и руки были заляпаны по локоть. В глазах его плескался чистый ужас:

— Я не помню... ничего не помню... я просто создаю вещи... собираю механизмы... это не я!

Охрана подхватила его под руки. Лоэрин не сопротивлялся, безвольно плетясь за ними. И от верстака, и от тела несло фиолетовой дымкой искажения настолько, что становилось трудно дышать, и сердце тьмы пульсировало здесь, разъедая ткань мира.

И верстак, и пол, и стены были изрисованы знаками, которые я видел только у Матиаса. А во тьме, под чужим фиолетовым солнцем, поднимались все выше межпространственные врата.

* * *

В светлый блок я возвращался с тяжелой головой. Лоэрина увели и заперли в изоляторе; тело накрыли стазисной печатью и отправили на срочное изучение. Врата не открылись, ничего еще не рухнуло — пока. Голоса с той стороны все же достали одного человека, но не будем торопиться, как сказала Гвендолин.

Все под контролем, у нас все хорошо.

Перед входом я прижался лбом к дверям, собираясь с силами, и решительно шагнул внутрь, навешивая на лицо дружелюбное внимание.

Светлые, как и положено для позднего вечера, спали. Какие молодцы. Держать маску так жестко не было нужды, и я внутренне расслабился. Но стоило все же заглянуть к Иллике и проявить — как там это называется? — заботу. Никогда не поздно начать изображать настоящего магистра.

Бринвен дежурила, прислонившись спиной к двери в комнату Иллики, и это должно было меня насторожить. Не насторожило.

Кайя сидел на одеяле рядом с Илликой, обхватив ее виски ладонями. Мерцающая золотистая паутина коконом опутывала голову девушки, освещая темноту, и отражалась в идеально-пустых глазах без крохи разума. Я присмотрелся внимательно, изучая, что именно происходит, а потом приказал:

— Отпусти ее.

Подмастерье чуть повернулся и качнул головой, возвращаясь к своему занятию.

— Отпусти ее!

Паутина погасла. Кайя опустил руки и отодвинулся на край кровати. Иллика со всхлипом втянула воздух, вздрогнув всем телом, и согнулась в рыданиях, впиваясь ногтями себе в лицо.

Через пять минут беготни вокруг и попыток ее успокоить, я крепко пожалел, что влез. Через полчаса я просто пожалел.

— ...И давно она так?

Не действовали убеждения, и светлая магия больше не помогала тоже. Чистая нерассуждающая боль расплескивалась по эмпатической сети, ударяя по чужим искрам и конца-края ей было не видно. Я был далек от того, чтобы прямо обвинять Бретта — серьезного вреда он бы причинить не успел. Но Бретт мастерски сумел вытащить прошлые страхи и ткнуть в старую рану — и Иллика рыдала над ней.

— Как только мы ее нашли. Я сразу выстроил ограждающее заклинание, — в голосе Кайи не было осуждения, скорее... удивление? — Она бы уже не помнила ни о чем.

"Если бы мне не помешали".

Магистр всегда прав — так почему он отдает неправильные приказы?

Светлые бы, разумеется, с этим справились — настоящие светлые маги, а не горстка людей, которые силой обстоятельств вынуждены были стать светлыми. Если в сети девять стабильных звеньев и одно сломанное, то его спасут и починят; если в сети девять звеньев сами еле-еле держатся, то одно пошедшее вразнос утянет за собой остальных. Только установившееся ментальное равновесие светлой общины грозила обрушить одна Иллика.

Должны ли мы помнить то, что помнить не хотим? И насколько другие могут решать за нас?

Дверь с грохотом врезалась в стену. Иллика вновь вздрогнула от страха и внезапно умолкла. Остановившаяся в дверном проеме Бринвен с усталым раздражением заявила:

— Где твоя гордость, Иллика? Светлому магу — и лить слезы? Тем более, перед своим магистром...

В заплаканных покрасневших глазах мелькнула искра разума, следом — узнавания, и я с отчаянием увидел, как они вновь наполняются слезами. Неожиданно очутившись пред ликом магистра, Иллика окончательно решила, что гордости у нее нет, светлой магии она недостойна, и жизнь ее кончена. От надрывных рыданий, ставших еще горше и похожих на тонкий вой, я едва не взвыл сам и взялся за переговорный браслет. Медики общины объявились у дверей во мгновение ока, и я запоздало понял, что никто, по сути, и не спит. Они просто сидят по комнатам — потому что подмастерья сказали, что они будут мешать, а правильные светлые не мешают своим.

— Бринвен, милая, иди отсюда, — непререкаемо велела мать Юны. Кайю выставили из комнаты так же быстро, но куда более вежливо, и я снова схватился за браслет. Транквилизаторы у темных пришлось выцарапывать силой, потому что никаких лечебных бесконтрольных препаратов светлым не полагалось. Темные порывались даже прийти сами, но делали это с такой... неспешной... готовностью, что я всерьез забеспокоился, что дело затянется до утра. Не говоря о том, что встреча с темными — последнее, что сейчас Иллике нужно.

Ночь проходила нескучно. Успокоить девушку удалось только после убойной дозы магии и такой же дозы успокоительного, которое пришлось вкалывать мне. Потому что ни инъекторов, ни шприцев, ни, честь по чести, лекарств, на острове не водилось, и за двенадцать лет даже люди, когда-то имевшие некоторое отношение к медицине, растеряли навыки.

Конечно, вмешательство магистра было необязательно. Конечно, изгнанники бы справились без меня. Вон, Кайя память стирать умеет.

Подмастерья выглядели недовольными. У них был голод, смерть и страх, крошечный остров и горстка людей — и полная власть. Они поступали только так, как находили нужным. А теперь мир расширился, подданные уже не контролируются так хорошо, как прежде, вылезли темные, с которыми приходилось считаться, и этот самозваный магистр, безоглядное подчинение которому оказалось не таким благом... Нет, они не станут открыто бунтовать. Мы же светлые. "Нашего любимого магистра совсем запутали подлые темные — давайте поможем ему развеять заблуждения".

Я встряхнулся. О чем я думаю? Ни Кайя, ни Бринвен не сделали ничего, что можно было посчитать за намеренный вред. Они действовали так, как умели. Может быть, Иллике лучше было спокойно уснуть и наутро забыть о произошедшем, чем рыдать четыре часа без перерыва. Или стоило появиться слабому намеку на угрозу моей власти — и я сразу готов смести соперников с дороги?

Итак, светлая гильдия, ваш нынешний магистр — мелочная властолюбивая дрянь. С чем вас и поздравляем.

Вслед за родителями в коридор прокралась Юна, прижимающая к себе подушку, но совсем не сонная, и не успокоилась, пока не убедилась, что Иллика затихла и уснула. Плачущего человека Юна видела впервые в осознанной жизни и одобряла зрелище не более чем подмастерья.

Вид самой младшей волшебницы вызывал у меня угрызения совести. Юна казалась достаточно одинокой; остальные подростки держались вместе, но она всегда была вне компании, и, как я успел понять на корабле, по собственному выбору. Больше всего она любила чертить печати, возиться с пчелами или истуканом сидеть на месте. Как рассказали ее родители, те игрушки, что были у Юны на острове, она лично похоронила в большой яме лет в семь, решив, что теперь слишком взрослая. От подаренной светлой формы маленькая волшебница пришла в восторг, но ничего, кроме магии, гильдии и пчел ее не интересовало вовсе. Зацикленность на нескольких сверхважных вещах — признак душевных расстройств, а не светлого синдрома, но светлый синдром легко провоцирует душевные расстройства.

— Иди спать. Уж ты-то мне нужна здоровой и отдохнувшей, — я дождался серьезного кивка в ответ и вышел на берег, тщательно прикрыв за собой стеклянные двери. Перенес на переговорный браслет полное и безраздельное внимание и с мягким укором сказал: — Шеннейр, темный магистр Шеннейр. Ваш маг серьезно напугал и расстроил моего мага. Если вы не в состоянии обеспечить дисциплину, не стесняйтесь, скажите сразу, чтобы это не выяснилось в самый критический момент.

Совет был на грани оскорбления, но я достаточно кипел от ярости. Что в послании "не трогать светлых" боевикам опять непонятно?

— Выслать вам ведро успокоительного? — насмешливо осведомился темный магистр, и я понял, что никакого наказания для Бретта не последует. Его просто отозвали на место — чтобы не болтался без дела. Если светлые и темные должны сотрудничать, то нельзя запретить темным подходить и задавать вопросы. Даже если это означает хватать за руки, прижимать к стене и выпытывать ответы. В глазах Шеннейра это не имеет ни малейшего значения.

Шеннейр расположен к Бретту. С чего я взял, что темный магистр будет подыгрывать светлым, а не своим, таким же темным, как он, своим сторонникам?

Я смирил злость, отметая язвительные фразы, и ровно ответил:

— Недостойно вашего статуса, Шеннейр, превращать разговор в низкую перебранку. Высылайте все, что есть, нам пригодится. Спасибо.

Я практически видел, как он щурится, перебирая пальцами по браслету; но вместо попыток оставить за собой последнее слово Шеннейр сообщил:

— Северные передают, что вызвали на переговоры сторонних наблюдателей, которые вскроют всю нашу ложь, ежели она есть. Распределяйте ваших впечатлительных светленьких по убежищам. Все излишние эмоции от безделья.

Требование было настолько поспешным, что я даже пропустил все остальное:

— Прошло слишком мало времени...

— Времени прошло достаточно. Выполняйте.

Я отключился, с ненавистью уставившись на браслет. У темного магистра появилась своя собственная карманная светлая гильдия, которой можно помыкать — именно то, что он хотел. Шеннейр — правильный магистр, и он всегда добивается своих целей. А мне даже нельзя с ним ссориться. Победа за победой.

Новый вызов пришел неожиданно.

— Я приношу извинения за поведение Бретта, — сказал Эршен после достаточно неловкого обмена приветствиями, и я прижал холодный браслет к виску, успокаиваясь:

— Вы ни при чем, Эршенгаль. Вы даже ему не начальник.

Эршенгаль молчал долго, а потом честно признался:

— Простите, я просто в бешенстве. Репутация темных и без того отвратительна. И даже если ты стараешься ее исправить, это совсем ничего не меняет.

Я только усмехнулся. От того, что в темной гильдии есть один Эршенгаль, темная гильдия не станет светлее.

— Шеннейр думает об этом?

— Магистру, — с легкой горечью ответил он. — Все равно.

Решив, что я слишком мало уделяю времени своим людям, я впервые с утра не уехал в Нэтар, а пришел вместе с ними на завтрак. И сразу понял, что по дури. Вместо еды люди пялились на меня, ожидая каких-нибудь приказаний. Или любого знака: ведь всем известно, что каждое слово, каждое движение магистра исполнено скрытого высокого смысла.

"Скажите мне, Шеннейр, это вообще нормально — бояться собственной гильдии?".

Светлые принимали пищу одновременно. Приходили в столовую к назначенному времени, занимали распределенные места, не начинали есть, если кто-то мешкал, съедали все, собирали грязные тарелки и расходились. Никто не говорил, что ему не нравится или хотелось бы чего-то другого; мне казалось, они не замечали то, что ели, и вряд ли чувствовали вкус. Колесо вращается, все идет своим чередом, принимать пищу необходимо, потому что необходимо.

Место Кайи пустовало второй день. Еду ему приносили в комнату.

Я знал, что замыкание на себе и потеря интереса к окружающему миру вызваны сильнейшим стрессом; что община считала, что оказалась во враждебной обстановке, и повторение привычных ритуалов помогало успокоиться и подавить тревогу; что психологические барьеры бывают и более причудливы, и что мозг может выкидывать и не такие трюки, чтобы нас защитить, но понимание ничуть не помогало, когда я видел все это.

И тем более странно было видеть в опустевшей столовой яркое пятно. Все уже разошлись, но Бринвен сидела на своем обычном месте и размазывала по тарелке манную кашу. За то время, когда я шел от дверей к столу, она сделала ровно семь оборотов по часовой стрелке.

— Это хорошая легкоусваиваемая пища, — тихо и проникновенно увещевал ее сидящий напротив Иллерни. Эмоции Бринвен напоминали нависшие над ее головой свинцовые тучи, но подмастерье была на удивление терпелива. Мне уже хотелось запихнуть Иллерни ложку в глотку. — Она отлично подходит для детей, больных и людей, перенесших долгое голодание...

Я знал, что если поднять ментальные щиты и подойти очень тихо, то изгнанники, обманутые светлым синдромом, меня не заметят. Иллерни заметил, судя по повороту головы, и решил не подавать вида и проявить себя во всей красе.

— Я хочу мяса, темный, — не поднимая головы процедила волшебница. — Дай мне нормальную еду.

— Это невозможно, — вежливо отозвался маг. — Весь рацион тщательно рассчитан исходя из ваших потребностей и состояния здоровья. Учтена каждая крупинка. Мы начнем добавлять больше белка через пару недель, тщательно растертого, а у вас уже сейчас есть бульоны...

— Я тут сдохну.

— Вовсе нет, — Иллерни аккуратно подвинул тарелку ближе. — Если вы сейчас это съедите, то до обеда точно нет.

По-моему, он всерьез увлекся.

— Я понимаю, что это диета, — я с сомнением наклонился над столом. На завтрак к каше шли сухой хлебец и еле-еле подкрашенный травяной чай. Манка была на воде; достать молоко на острове было неоткуда, и медики здраво предполагали, что с его усвоением возникнут проблемы. — Но вы не могли сделать ее, как бы сказать, вкусной? Ягоды, мед, сыр, масло?

— Аллергенно, аллергенно, аллергенно, слишком рано, — возразил темный.

— А здесь вообще нет витаминов.

— Витаминные добавки отдельно, — Иллерни указал на отсек, в котором горсткой лежали таблетки. — В отличие от непредсказуемого состава продуктов, здесь все вымерено, взвешено и скомпоновано в идеальном соотношении! И их тоже необходимо принимать по часам...

Ложка перестала кружить по тарелке. Бринвен замерла, переведя замерший взгляд на таблетки, и Иллерни, решив, что лед тронулся, воспрянул:

— Даже если это невкусно, однако, есть это необходимо! Иначе как вы будете поддерживать силы, чтобы служить гильдии и своему магистру?

Бринвен молча отодвинула от себя тарелку, встала и вышла.

— ...это оказалось не так легко, — после длинной паузы признал темный.

— Оставьте Бринвен в покое, — я бегло сверился с отчетом, который медики передавали каждое утро. Состояние волшебницы там значилось как "умеренно-хорошее". — Пусть берет то, что хочет.

Главное, что у нее есть желания.

Иллерни перевел на меня холодный взгляд, явно собираясь возражать, и резко оглянулся на окно:

— Мы же запрещали заходить далеко во время отлива!

Берег в этом месте был пологий, с большими валунами, чьи верхушки торчали из воды во время прилива. Сейчас валуны лежали на песке; Бринвен ушла достаточно далеко и сидела на большом камне, но вода уже прибывала.

— Мы же запрещали выходить, когда вода прибывает! Светлый магистр, почему ваша подчиненная не исполняет правила? Она должна понимать, что светлые маги особенно уязвимы и потому должны...

Светлая бухта была действительно приятным местом. Во время большого отлива я бы тоже ушел далеко в море.

Стремление запрещать и не пущать Иллерни точно перенял от начальника. Побудка и отбой по часам, регламент, контроль и распорядок, которому все должны подчиняться ради своего же блага. Поставить кругом заборы и огородить проволокой, чтобы ни шагу в сторону. Мне казалось, что внутренняя служба восприняла светлых как подарок. Материал для реализации желаний: повелевать и управлять человеческой жизнью даже в мелочах. Но светлые — вовсе не игрушки в красивой коробке.

— Надо огородить берег и установить постоянное наблюдение, — подвел итог Иллерни. — Кэрэа Рейни, почему вы отказываете нам в наблюдении над светлым блоком?..

Я закончил сочинять сообщение и отправил его, сообщив:

— Я разрешаю светлым выходить в город.

Иллерни поразился совсем нехорошо и тоже уткнулся в браслет.

Вода поднялась уже достаточно высоко; Бринвен подвернула штаны и спрыгнула в волны, добравшись до нас босиком.

— Все вокруг ненастоящее, — пожаловалась она и поморщилась. — От этих таблеток голова ватная.

Таблетки были прописаны на весь период адаптации. Глушить ими тревогу было неправильно; но это было лучше, чем если изгнанники начнут лезть на стены. Потому что во враждебном окружении светлый синдром разгонит агрессию в считаные дни до безумных пределов, потому что они были светлыми, которые двенадцать лет не видели никого, кроме других светлых, и темная магия должна была причинять им мучительную непрекращающуюся боль. А давать им блокиратор я не хотел.

— Принимать их не обязательно, — только и сказал я.

Препараты будут подмешивать в еду и воду. Это лучше, чем связывать волшебницу и вкалывать их насильно.

— В город вашим светлым рано, — с тщательно отмеренным беспокойством ожил переговорный браслет голосом Нэттэйджа. Нэттэйдж, наш исключительный пример доброго, заботливого и за всем следящего темного мага.

— Темный магистр Шеннейр приказал ускорить адаптацию.

— Шеннейр, — повторил высший, и с пониманием вздохнул: — Вот сволочь.

А теперь поспорьте с ним. Нет? Вот и замечательно.

— К слову, Нэттэйдж, где там лежит мое жалование? Выдайте часть тем, кто пойдет, пусть купят себе что-нибудь.

К его чести, Нэттэйдж даже не стал юлить и убеждать, что впервые о таком слышит и что ничего светлым не требуется, потому что у них все есть.

— Вы думаете, у гильдии настолько нет денег? — слегка обиделся он.

— Они есть? Прекрасно. Выдайте светлым дневную оплату.

— Какая дневная оплата, магистр? Они даже не начинали работать!

Ох уж эти попытки отобрать у темных самое любимое и дорогое. Бодрит и разгоняет кровь.

— Уговорили. Оформим это как начало выплаты подъемных, — я даже не стал обращать внимания на возмущенный вскрик "каких подъемных?!" — высший, кажется, до сих пор пытался уместить в голове мысль, что светлые не собираются работать за еду — поднес переговорный браслет к губам и с нажимом прошептал: — И если в городе светлые случайно повстречаются с недружелюбным темным, это будет недоработка исключительно внутренней службы, Нэттэйдж.

Возмущаться ему стоило не слову "подъемных", а слову "начало". Еще научится.

В комнате Иллики было очень светло и очень пусто.

Иллика сидела на расправленной смятой постели, понурив голову, и тихо разговаривала с Кайей. Подмастерье приветственно кивнул мне и сразу же вышел, уступая место. Иллика осталась сидеть, сгорбившись, жалкая и потерянная, и ее искра потускнела еще больше, когда девушка прошептала:

— Я хочу вернуться.

Я внутренне вздрогнул, понимая, что никогда не хотел бы это услышать.

Остров, затерянный в океане. День за днем, ночь за ночью, одинаковые и привычные. Кругом все известно, кругом все понятно, кругом только люди, которых ты знаешь, и не нужно бояться. Когда-нибудь появится светлый магистр и приведет с собой солнце, когда-нибудь все изменится, но сейчас — сейчас все идет привычным чередом, и пусть так будет долго...

Я все поставил на кон, чтобы их вернуть, но не каждый хотел возвращаться. Община не могла одинаково принять переезд. Бретт не был эмпатом, но он искусно выбрал самую слабую жертву. Кто-то должен был сломаться, и слабым звеном стала Иллика.

Я сел рядом, отводя спутанные волосы с ее лица. Полукровка выглядела нездоровой, заставив всерьез задуматься о том, чтобы отправить ее на Острова с первым же кораблем. Не на Кималеа, конечно же, а на Токитири или Киину. Но дело было не в том, как волшебница будет там жить в одиночку — светлого мага островитяне примут — а в том, что пути бок о бок с темными она не переживет.

— Я ведь светлый маг. Я завалила простой разговор, — тускло сказала она. — Я причиняю столько проблем.

Проблем? Столько проблем?! Я второй годовой сезон живу в сумасшедшем доме среди больных агрессивных ублюдков и изворотливых лживых тварей и пытаюсь не сойти с ума, а какая-то глупая девчонка, случайно столкнувшаяся в темном коридоре с темным магом, заявляет, что причиняет мне неудобства? Я едва не расхохотался, неуместно и грубо, спутанно ловя ее эмоции — и ощутил, как спину продирает холод. Ее эмоции звучали так — как будто кто-то с усилием бил по одной клавише.

Мне все равно — для глупой девчонки это катастрофа.

— Бретт задавал тебе вопросы. Но ты не ответила ни на один, — я обхватил ладонями ее лицо, напоминая о том, что волшебница сама упускала. — Ты — мой маг, Иллика. Твоя ноша тяжела, как и у всех нас, и твое предназначение велико. Опыт дается непросто, и ты только начинаешь идти. Ты ценна для меня.

Ты — моя фишка, Иллика, а мои фишки не вольны умирать.

Она кивала, как послушный болванчик, и свет источника отражался в ее глазах. Я помедлил, с усилием ломая себя, а потом ее обнял.

Говорят, что людям, вроде бы, это помогает. Это было неприятно; но, по крайней мере, Иллика была светлой, а не обычным человеком или — вот же мерзость — кем-то из темных. Иллика цеплялась за меня как за спасение.

— Я не хочу больше видеть темных. Никогда, — прошептала она.

— Они — не темные. Они — не люди. Они — кусочки мозаики, из которой ты составишь свой мир. Тебе выбирать, какой она будет, — я отстранился, прижав пальцы к ее лбу, но ничего не добавил.

"Живи".

Ушел я только убедившись, что волшебница уже осознанно встала, умылась и принялась за еду — плотно закрыл дверь и кратко бросил Кайе:

— Головой за нее отвечаешь.

Подмастерье выглядел раздосадованным: со слабыми звеньями он уже привык расправляться без жалости, но одно все равно просочилось сквозь отбор.

— Магистр, — позвал он, и я заставил себя слушать. — Я прошу прощения. Я знаю, что должен был отбирать тех, кому следовало остаться, лучше, но... рука не поднялась. Им бы всем жить да жить.

Кайя выглядел расстроенным. Он мечтал показать своему магистру идеальную гильдию, и у него не получилось. А я, кажется, точно схожу с ума. Я не думал, что вместе с собой буду тащить из тьмы сто четырнадцать человек.

— Кайя. Я не собираюсь вас ни в чем обвинять. Вы — моя гильдия, и меня прежде всего волнует ваше благополучие. Поддерживайте тех, кто начнет срываться, следите за слабыми. Привыкайте, дальше будет легче.

Просто вы больны, и среди вас нет светлого магистра, которого я ждал. Кайя на эту роль совсем не годился. Я гнал от себя мысли, что он, возможно, даже не доживет до лета. Медики разводили руками — гашение дара, с гашением дара ничего не поделать. Можно вырвать у человека сердце и кое-как приладить новое, но оно уже не будет работать правильно.

Еще один солнечный день шел своим чередом, в мелких делах и разъездах. Лоэрина пока держали в отдельном изолированном блоке, под наблюдением: но я не думал, что ему в самом деле грозило что-то серьезное. Кто ценнее для гильдии — гениальный артефактор или рядовой темный? Польза определяет все. Лоэрину простили бы и десяток смертей.

Вот с проявившимся особым даром было сложнее. Находясь под впечатлением, внутренняя служба уже начала разрабатывать проект, как во избежание собрать всех островитян, запихнуть на корабль и вытурить с материковой Аринди; а потом пришли главы побережных общин и радостно отчитались, что разъяснительная работа по указанию сверху проведена и сомневающиеся островитяне передумали уезжать на Острова и остаются на материке. Ответному недовольству люди сильно удивились, но внутренняя служба, поругавшись, приказывать разъяснять все обратно не стала.

Побережные города готовили к инспекции Северных: чистили, красили, втыкали цветы и цветные флажки всюду, куда получалось, и убирали любое напоминание о темных, но лучше бы убрали самих темных. Люди после праздника и возвращения светлых ходили радостные, но, по мнению внутренней службы, недостаточно, и потому подопечные Нэттэйджа срочно разрабатывали два варианта действий: либо взять заложников с каждого города и заставить всех испытывать правильное счастье под страхом казней, либо вызвать на места светлого магистра с венцом Та-Рэнэри. В ответ я взял венец и еще раз навестил Нэтар: когда его покидал, там все еще улыбались. Выпускать посланников с Побережья даже не стояло в планах: весеннее Побережье — лазурное море, зеленые холмы и цветущие белоснежные города, лепота и благость, но это если далеко не отъезжать. Аринди страна, несомненно, светлая, но во внутренних областях у нас просто страшно.

Общение с Северными уже выглядело как примечательный обмен угрозами:

"— Мы пригласим сюда светлых магов!

— Пригласите сюда светлых магов!

— Мы пригласим сюда настоящих светлых!

— Да, пригласите сюда настоящих светлых!!"

Кажется, то, что темная без пробелов страна всерьез собралась доказывать, что она не темная, слегка поломало коалиции логику. Либо у Северных были свои причины тянуть время. Но день переговоров был назначен — и когда я встречусь с ними, то пойму больше.

В Кипарисе я заметил группу светлых, что сидела на главной площади под навесом; эмпатическая сеть билась, оставшиеся в гильдии волновались и звали ушедших обратно, а те не торопились возвращаться. Вихрь ощущений, эмоций и красок не отпускал так просто. Это была не победа светлого синдрома и даже не значимый шаг к победе, но частички единого организма начали осознавать себя как нечто отдельное.

Концентрация любопытных и темных-охранников в округе зашкаливала. По-моему, они уже спорили за места. Светлые привычно не отвлекались ни на что, отрешенные и надмирные, а на самом деле просто сбитые с толку суетой и количеством народа. Все вместе это составляло довольно милую картинку.

В безымянной новой гильдии темные открыли новенький торжественный зал, а посередине воткнули алтарь. Алтарь с черепами. Как я понял, пошли в ход бесхозные головы, собранные Шеннейром во время достопамятной жатвы в гильдии. Головы очистили от плоти, отполировали кость, нанесли тонкую гравировку, частью раскрасили, и получилось красиво.

На предложение собрать красоту и переехать в отдельный темный темнейший полный тьмы торжественный зал, где можно будет собирать из костей хоть алтари, хоть канделябры, темные подняли вой, что их задвигают в угол, и это, вообще-то, древние традиции, а древние традиции необходимо почитать и уважать. В наш бездушный век стекла, стали и высоких технологий как никогда требуется нечто домашнее, вечное, приближенное к корням и предкам. А светлым стоило бы вспомнить, что гильдия теперь объединенная и все делит пополам. Вот и зал поделим пополам. В центре — алтарь, а вокруг светлые могут хоть вазы с цветами ставить, не жалко. Чувство эстетики темных как обычно работало через раз.

— Светлый магистр, вы постоянно ходите с хмурым видом, — перехватил меня чем-то озабоченный Нэттэйдж, уткнувшийся в папку. — Людей это беспокоит. Вам надо чаще улыбаться.

Нэттэйдж теперь жил на два дома: как высший маг, он был обязан частенько навещать гильдию. На одном из уровней руководящая рука всего побережья оборудовал себе кабинет с видом на морские дали, но слишком далеко по уровням нового замка старался не ходить. "Понимаете, Кэрэа, — как-то прошептал он с серьезным видом. — В самых темных извилистых коридорах у наших мирринийке кубло. Я в этот змеюшник не полезу".

В самых темных извилистых коридорах гильдии действительно было жутковато. Мирринийке искренне хвалились своими прекрасными комнатами на подземных уровнях, куда никогда не проникали лучи солнца.

— Чаще — это всегда?

— Еще чаще... — до Нэттэйджа наконец дошло, что он услышал: — Нет, всегда не надо. Постоянно счастливые люди всех раздражают.

Вернувшиеся из города светлые на алтарь смотрели с одобрением: я рассказал, кому принадлежат черепа. Темные почему-то считали, что светлых пугает любая смерть; светлые совершенно неоправданно думали, что темных трогает смерть товарищей. В этом обе стороны серьезно ошибались.

Нэттэйдж оглянулся на столпившихся у дверей изгнаников и печально вздохнул:

— А в лидерах общины, я так понимаю, Бринвен. Бринвен, светлая подмастерье, участие в эвакуации Маро Раэту, такая карьера, способности... и такое несчастье. Вы уже решили, кого и куда отправите?

— Нэттэйдж, — терпеливо оборвал я. — Говорите, раз уж начали.

Высший вновь уткнулся в папку, перелистнув несколько страниц:

— Бринвен, подмастерье... попала в плен после захвата Иншель, когда была на седьмом месяце беременности от светлого из элиты. Результат, как вы понимаете, предсказуем.

Я прикрыл глаза, пережидая головокружение и шум в ушах и сожалея о том, что воображение не выключить. Результат и правда читался легко.

Нэттэйдж закрыл папку и развел руками:

— Ей даже не стали гасить дар, потому что сомневались, что она и так протянет до ссылки... Не отправляйте ее в Мэйшем. Есть вещи, которые не прощаются, и уж тем более женщинами.

Я кивнул. Бринвен была наилучшим вариантом, чтобы отправиться на границы, но с этим теперь уже ничего не поделать.

— А отец ребенка?

— А вот здесь у меня точной информации нет. Могу предполагать, что это кто-то из убитых в первые месяцы. Иной причины сохранить плод во время войны, кроме как памяти о погибшем, я не вижу.

Кто знает. Мы ведь надеялись на победу. А Бринвен и неизвестный светлый вряд ли думали, что война вообще наступит — я подозревал, что она началась гораздо раньше, чем было запланировано. Отношения между гильдиями были напряженными уже тогда, когда я пришел в гильдию, и задолго до этого. А жизнь идет своим чередом и не ждет тех, кто боится жить.

— Но об этом всем вам лучше поспрашивать Бретта. И Амариллис. И Эршенгаля. Они всей компанией здесь крутились, рядом с Мэвером...

А ведь правда — эти двое не слишком пострадали. Ссылка в Вальтону — тяжелое испытание для боевого мага. Там ведь так скучно. Зато, в отличие от Хоры, безопасно. Зато, в отличие от Хоры, в отличие от Островов, откуда можно выбираться годами, по Вальтоне проходят отличные дороги. Сутки — и ты дома. Среди местных полукровка-Амариллис чувствовала бы себя уверенно. Бретт вообще прохлаждался под столицей. Я прекрасно понимал, что слова Нэттэйджа нужно делить на десять. Но — Бретт и Амариллис пережили чистку, а Шеннейр простил всех магов, которые шли за ним.

Неважно. Темные враги, и это естественно.

— Казненных Шеннейром и правда было так много? — я приблизился к алтарю, с интересом пересчитывая черепа. — Или здесь еще погибшие в Аллентале?

— А ведь если бы вы не позвали Бретта на спасение Шеннейра, его череп тоже мог быть здесь! — повысил голос высший. — Но Амариллис, Бретт... это мелочь, мелкие рыбешки. А вот Эршенгаль...

— Доброго дня, Миль! — радостно поприветствовал я проходящего мимо заклинателя. Тот хмуро отвернулся и запнулся на полушаге.

— Это еще что? — темный едва не активировал одно из заклятий, но я успел раньше, прикрывая ладонью выползшую из глазницы черепа пчелу. Пчелы в последнее время летали повсюду, выбравшись за пределы светлого блока. Как потеплеет, я планировал отправить рой на загородные пасеки, но пока что выгонять чужих пчел на мороз было слишком жестоко. Но Миль не унимался: — Нет, Рейни, не отворачивайтесь. Это ваши светлые натащили в гильдию летучую дрянь?!

— Миль, вы что, боитесь маленьких пушистых полосатых мух, которые делают мед? — мгновенно переключился на него Нэттэйдж. — Не будьте заарном.

Заклинатель недовольно поморщился, и я поспешно отошел, спрятав пчелу в ковшике из ладоней. Летучая дрянь здесь не просто так. "Летучая дрянь" здесь шпионит.

Юна сидела в беседке вместе с пожилой женщиной-воспитателем, вызванной в гильдию из Кипариса. С утра они решали логические задачки: Юна выполняла все, но я прекрасно слышал через эмпатию, что ей совершенно не интересно. Надо — значит, надо. Теперь упражнения сменились на карандаши и краски, и отзвук эмоций чуть поменялся, показывая, что Юне наконец удалось увлечься. Рядом на скамейке стоял сосуд из высушенной тыквы, грубо раскрашенный разноцветными полосами, и жужжал.

— Приветствую вас, мой магистр, — тщательно выделяя каждое слово произнесла юная волшебница. Сделала паузу, концентрируясь, и с трудом выговорила: — Меня зовут. Юна.

Ну что же, несомненный прогресс. Всего несколько недель прошло.

— Приветствую тебя, — я повторил дружелюбное приветствие через эмпатическую связь, и только тогда Юна с чувством выполненного долга вернулась к работе. Слова по-прежнему звучали для нее белым шумом.

Воспитатель встала, отойдя со мной в сторону. Хильда работала в побережном детском центре — Юна была первым ребенком со светлым синдромом, но далеко не первым проблемным ребенком в стране. Светлая гильдия в числе прочего брала эти центры под опеку, и я знал об этом, хоть и не имел с ними дела — и от того, что светлые со своими бесконечными заботами исчезли, больные и травмированные дети, как ни странно для темных, никуда не девались.

— В развитии девочка обгоняет свой возраст, — тихо сказала воспитатель. — Но она не умеет ни читать, ни писать...

Светлые говорили мне, что пытались этому научить. Но если разговаривать Юне просто не нравилось, то письменный текст в глазах ребенка со светлым синдромом был бессмысленными каракулями.

— И еще. Взгляните, — женщина передала мне стопку рисунков. — Это солнце. Пчелы. Островная акула. Мама с папой. Светлый магистр.

Ряд образов умилял. Ну естественно, кого же еще должен ставить рядом с папой и мамой ребенок со светлым синдромом. Хотя без пояснений я бы никогда не отличил светлого магистра от акулы. Не подозревал, что островные акулы желтые.

— Соты, — Хильда передала мне идеально расчерченный лист. Ни один угол сот не был скошен, что выдавало не только старание, но и руку, набитую на магических печатях.

Я еще раз перебрал рисунки, стараясь не слишком поражаться, что даже солнце можно нарисовать непохожим на солнце — явные нарушения, снова — повернулся к Юне и с тщательно удерживаемым спокойствием спросил:

— Откуда вы взяли игрушку?

Акулу она рисовала с натуры — с плюшевой черной островной акулы с белыми пятнышками у глаз.

— Она уже была здесь, — Хильда все же немного удивилась. — Я подумала, что кто-то принес специально для нас...

Может быть. Специально.

У этой игрушки пуговичные глаза были на месте. Юна поднесла к ней новый рисунок, сличая копию и оригинал, нахмурилась, отложила в сторону. Взяла чистый листок, желтый карандаш, быстро сделала набросок, нахмурилась еще сильнее, взялась за следующий, и увлеченность переросла в азарт.

Я положил рядом черный карандаш, но Юна только недоуменно покосилась на него, продолжая рисовать желтым.

— Я разберусь, — пообещала Гвендолин по переговорному браслету, и вновь связалась очень быстро. — Акулу принесли ваши светлые.

— Откуда они ее взяли?

Мне отчего-то представился зловещий тип в плаще, который подкарауливал легковерных магов у входа в гильдию, чтобы всучить сомнительный дар.

— Купили на улице. Эти игрушки теперь везде, — кажется, Гвендолин что-то уловила в моем молчании, и в ее голосе послышалась улыбка. — Их шьют в общине Оливы. Олива даже собирается поменять свой герб — добавить туда акулу...

— Как? — только и спросил я.

— Акула с оливковой ветвью в зубах? — предположила Гвен. — Как символ мира, милосердия и процветания?

Ну что же, мои светлые выполнили задание. Они что-то купили. Мою геральдическую акулу. Еще я на улицах Кипариса свои рисованные портреты видел, надеюсь, их-то не приобрели? Мало ли, мало ли, эти светлые страшные люди.

Распределение по убежищам я решил просто — на самом деле, после нескольких дней чтения отчетов и личных дел изгнанников. Как и предполагалось, самые беспокойные и проблемные отправятся на Восточный предел. Работа там простая: обновить и потом поддерживать светлые печати на полях, заводах и городских сетях жизнеобеспечения, обеспечивая, чтобы в нашей стране хоть что-то росло, колосилось, плодоносило, а станки и домны работали, и желательно, не слишком травя работников и местное население. Для ссыльных, выживших практически на голой скале с вулканом, задача вырастить что-то и прокормить себя и страну не окажется новой. А если кто-то попробует устроить диверсию на заводах, то я лично его удавлю и не посмотрю, что светлый. Если у человека нет мозгов, то относиться к нему как к человеку нельзя.

Самые спокойные и адекватные отправятся на запад и в Мэйшем. В Мэйшем от светлых требовалась помощь в разработке оборонительных печатей, и меня каждый раз продирала дрожь от попытки представить, как эта совместная разработка будет выглядеть. Шеннейру я перезванивал примерно раз в час, тревожась о том, точно ли он или его маги не причинят вреда приезжим светлым. В последний раз Шеннейр ответил очень подробно, вежливо намекнув, что мои вопросы ему слегка надоели и что глаза б его не видели всех светлых мира, но их все равно ждут.

— Да не буду я их трогать, вы же меня достанете тогда! — рявкнул он напоследок, под конец все же перейдя на чистый приличный цензурный всеобщий.

А вот если бы он каждую кандидатуру, как я, перед утверждением часами обсуждал и переобсуждал с Нэттэйджем, то, может, и научился бы терпению. Правда, я не слишком полагался на обещания темного магистра — просто темный магистр был слишком далеко, чтобы достать меня.

При любых происшествиях, при любом намеке на опасность, самом мелком, даже подозрении или разрешенном конфликте, светлые обязаны были немедленно связаться со мной. И я беспокоился даже не за нападения — нападение светлые хотя бы сразу определят как угрозу. Боялся я за медленный эмоциональный прессинг. То, что люди под светлым синдромом, двенадцать лет проведшие в изоляции, не распознают как вред, потому что у них давно размыты границы нормы. Если темные будут умны и обойдутся без примитивных запугиваний — тем хуже. Под сказку про долг со средним светлым можно делать что угодно. "Урезаем паек в два раза — людям есть нечего, вы должны понимать!", "Взять на себя больше обязанностей — ваш моральный светлый долг!", "Вы должны принять участие в эксперименте... вы должны сделать то, что мы говорим — почему вы сомневаетесь, что вам не нравится, что в этом плохого? — это ваш долг перед страной!" И с живым человеком можно сделать множество увлекательных мерзких вещей. Если светлые сами не обратятся за помощью, то им никто не поможет.

Группа Джиллиана погибала у всех на глазах, и никто, люди из разных фракций, даже не пошевелился. Доверия темным у меня не было никакого.

В замке гильдии оставалась не группа поддержки, а люди, которые до сих пор не прошли адаптацию. И еще несколько человек, которым я собирался отдать приказ потихоньку вникать в дела гильдии. Службы, влиятельные лица, документы и сбор знаний, которые удалось сохранить...

Я отложил бланки назначений и подошел к окну. Море сверкало; мимо как раз плыл прогулочный катер, и люди столпились на борту, любуясь на волшебный замок. Право катать вдоль берега любопытных получила одна из общин, и сразу запустила небольшой кораблик. На праздники в Кипарис приехало множество людей, и многие хотели поглазеть на новое прибежище магов, и пусть сразу намозолят глаза, чем распускают дикие слухи. Еще два раза в день мимо плавал маленький паром из Ириса в Оливу и обратно, вдоль всего побережья.

Мирная жизнь, к которой я стремился?

На столе вновь стояли цветы, на этот раз — почти расцветший багульник. Я потрогал белые восковые лепестки, отрешенно размышляя, что не заметил, когда они поменялись и кто их меняет.

Мирная жизнь, в которую я совсем не верил. Тени исчезли. Я уже давно ничего не вспоминал.

— Я начинаю их забывать.

Мне уже не снятся мертвецы, и я уже не помню их лица и не помню их голоса. Словно... их никогда не было. Помнить больно, но не помнить неправильно.

Кайя как обычно подошел неслышно и встал за плечом:

— Никто не должен оплакивать мертвых вечно.

Особенно тот, кто виновен в их гибели.

Я резко обернулся, и подмастерье удивленно поднял брови.

— Ты что-то сказал?

Предатель, стоящий на могилах и отрицающий их. Не смей закрывать глаза и забывать. Не смей закрывать глаза...

— ...прошу вашего позволения отправиться в Астру, — повторил Кайя. — Я там учился и работал.

Я уставился на море за окном, изо всех сил цепляясь за волны, за скалы и край стола, и с усилием отмел лишние мысли.

В личном деле Кайи было указано, что в Астре он работал помощником следователя. Работа следователя считалась среди светлых очень вредной в плане... профессионального выгорания. Казалось бы, среди людей, ловящих преступников, светлым делать нечего, и это работа для темных. Беда в том, что темные легко обеспечивали полную раскрываемость — под пытками кто-нибудь да сознается. Светлые лучше работали со свидетелями, замечали больше деталей и не давали тащить в застенки всех подряд. А лучше всего, как и во многих других сферах, работали группы, куда входили и светлые, и темные, и обычные люди.

И этого уже не будет. Смотри, как рушится мир — из-за тебя.

Не думать. Не вспоминать.

Смотри, как они умирают — из-за тебя.

— Хорошо.

Я планировал оставить его здесь — но нельзя заставлять людей выбирать, а потом плевать на их выбор. Кайя как-то странно повел головой, смотря сквозь меня своим пустым расплывчатым взглядом:

— Тогда, во время ссылки... я пытался понять, как вытащить этих людей. Тех, кто не сумел вынести то, что с ними произошло. Тех, кто не сумел пережить. Они были еще живы, магистр, и они могли бы жить сейчас, но уже не хотели. Прошлое и чувство вины — бесполезная дрянь, которая тянет людей на дно. Мы знаем, что наш магистр все еще переживает о случившемся, и нам больно, что мы ничем не можем помочь. Хотя, — он зажег на ладони маленькую светлую печать, похожую на золотую паутинку, и сразу же погасил, — может быть, мы могли бы.

Я не заметил, когда он ушел, не думая теперь ни о чем. Думая, что надо бы выпить несколько таблеток и выключиться хотя бы на несколько часов.

* * *

Похороны Михаэля Наро проходили тихо — шумных проводов для рядового темного мага не полагалось.

Для нас открыли ритуальный зал на минус восьмом уровне; гроб стоял на полу, на одной из скрытых древних печатей — ромб, разделенный на четыре части. В ритуале помогали маги из инфоотдела, они же обеспечивали всю торжественную часть; я, Гвендолин как Оператор волшебного замка стояли с одной стороны, друзья и сослуживцы — с другой. К семье Наро старались не приближаться.

В гильдии говорили, что Михаэль Наро умер, потому что был первым, кто встретил светлого магистра, возвращающегося на родину. Что светлый магистр вернулся, чтобы мстить, и земля дрожит под его поступью.

Тогда первым должен был умереть Эршенгаль, здраво возражали им. Эршенгаль встретил светлого магистра раньше и вел себя совсем непочтительно.

Еще не вечер, шептались в коридорах и кулуарах, еще не вечер, и смотрели на Эршенгаля. А Эршен жил себе спокойно, и дикие слухи, грязные сплетни к нему не липли. Он был слишком нормален для них.

Я смотрел на это и вспоминал другие, куда более многолюдные похороны. Тогда большой зал был забит битком: темные теснились на узких галереях, в проходах, и никто не желал упустить ни минуты. Темный магистр Шеннейр окончательно задушил заговор.

Три гроба стояли на полу — Алина и еще двух высших, рыжеволосой Хельги и Эйрена, мага, которого я так и не успел узнать.

Со всеми бы высшими так. А то вечно с ними намучаешься.

Три закрытых гроба. Полностью черных, и только на крышках выбиты личные гербы.

Мне отвели отдельное место на возвышении. Чтобы светлый магистр все видел, все слышал, и не дай Тьма ничего не пропустил. Рядом стояли Миль и Гвендолин. Гвендолин как всегда была спокойна, и в глазах ее вместе с равнодушием стыла, может быть, мудрость. Я вспоминал, что эти люди были старейшими среди высших; они были свидетелями, как к власти приходил Алин, и как к власти приходил Шеннейр, и видели и заговоры, и казни много раз.

Проводя официальную церемонию, Шеннейр отдавал Алину дань уважения — как высшему, как магу, потратившему много лет служению гильдии, как достойному врагу — хотя на самом деле Шеннейр не считал его достойным — и это нравилось темным. Темная гильдия снисходительна к стремлению к власти и к предательству, но чего она не терпит — пренебрежения.

Похороны проводились в Вихре. И это тоже был знак — Шеннейр не посчитал Алина достойным достаточно, чтобы везти тела к источнику Шэн или сжигать их под открытым небом, как делали с товарищами, павшими в бою далеко от дома. Местом последнего упокоения выбран Вихрь, и в этом слышалась насмешка и последнее наказание. Темный магистр был заперт здесь при жизни — Алин останется здесь после смерти. Людям казалось, что это пугающая участь.

Я не думал об этом. Все, что осталось от Алина — пустая оболочка, а душа, если она есть, уже ускользнула далеко-далеко. Ведь если поверить, то и светлые, что умерли в заключении, они навсегда замурованы в этих стенах...

Шеннейр поднял руку — последние слова не сохранились в моей памяти, но темному магистру было что сказать тому, кто его предал и едва не занял его место.

"Желать большего — естественно для человека".

"Но не стоит желать то, чего ты не достоин".

Гробы вспыхнули от одного касания. В прошлом — посоха, сейчас — голой ладони. Шеннейр уничтожал своего врага второй раз — и принимал на себя вину за его смерть. Все погибшие в гильдии на совести магистра. Все смерти — на его руках.

Все эти намеки я понял уже потом, а тогда просто смотрел.

...Я приложил ладонь к крышке гроба, наблюдая, как печать охватывает его целиком, уничтожая. Все возрождается из праха, все уходит в прах. Был человек — нет человека.

Трогать семью Наро не стоило: им явно хотелось остаться в одиночестве, но и стоять в молчании рядом с Гвендолин тоже было неплохо. Я тоскливо проводил лепестки плит, что поглотили пепел и вновь сомкнулись, и спросил:

— Как похоронили Ишенгу?

Волшебница ответила не сразу, слишком погруженная в свои мысли:

— О, не беспокойтесь. Шеннейр лично собрал тела и сжег. От них не осталось могил, но они не остались лежать под открытым небом. Шеннейр должен был точно убедиться...

— Убедиться в чем?

Новость нельзя было назвать хорошей, но мне стало легче. Я видел смерть магистра своими глазами, но порой мне казалось... я до сих пор не мог поверить, что он мертв. Он просто исчез. Ушел куда-то, куда уходят все магистры. Не умер, истекая кровью от жестоких ран, в долгой агонии, не...

Его не было.

— Они были так похожи, вы замечали? Хотя все в гильдии замечали, и никто не хотел об этом говорить. Ишенга... — Гвендолин задумчиво прикоснулась пальцем к губам. Я частенько замечал этот жест, и гадал: она запрещает себе говорить слишком многое или наоборот, дает разрешение? — Очень интересная вещь с вашим магистром, Кэрэа Рейни. У нас нет никакой информации о том, где и когда он родился; нет сведений о том, когда он поступил в гильдию и как учился... первое упоминание о нем — в докладе Шеннейра о конфликте с неким куратором приграничья от светлых. Как будто такого человека, как Ишенга, не существовало до этого момента.

— Интересно, — вежливо отозвался я.

— У нас даже была теория. Чисто умозрительное построение в рамках инфоотдела, не принимайте всерьез... — волшебница чуть повеселела, увлекшись, и даже на бледных щеках расцвел легкий румянец. — Вы знаете, что в тот год Шеннейр едва не погиб?

Едва? Меня не интересует "едва".

— Его линии как никогда были близки к обрыву. Шли бои с Загорьем, на загорской территории неведомо как оказались маги из этнографического отдела, Шеннейру пришлось срочно идти на выручку, и загорцы обрушили на него все силы. Какое-нибудь структурное пространственно-временное проклятие... То есть воззвали к Источнику и потребовали вычеркнуть этого человека. Из мира. Навсегда. Но Шеннейр уже был будущим магистром, и его отпечаток на мире был силен, и светлый источник поймал его отражение и запер в себе, чтобы сохранить. Светлый источник отражает всех нас — кого-то больше, кого-то меньше... Проклятие сработало — но Шеннейр выжил. И его отражение — тоже.

Теперь я знаю, почему я не маг из инфоотдела. Я ничего не понял.

— Вы хотите сказать, что двойник Шеннейра просто появился? И никто этого не заметил?

— Как человек может появиться из ниоткуда? Если он существует, он должен был быть в прошлом. Настоящее бросает далекую тень.

— Тени настоящего очень далеки. Но как вы можете быть уверены, Гвендолин, — очередную придумку темных я принял равнодушно. Учитывая, как они любят жечь архивы, ничего удивительного, что им мало что известно о судьбе одного светлого, — что темный маг Шеннейр существовал до того момента, как его упомянул в своем донесении куратор приграничья от светлой гильдии Ишенга?

Мы еще ни разу не ходили вот так, осматривая новые владения: я опять пренебрегал своими обязанностями, но безымянный замок был слишком велик, чтобы надеяться обойти его хотя бы за день. Там, где приложил руку Лоэрин, стены взрывались водоворотом красок, но инфоотдел держал порывы помощника под контролем, и выглядело это вполне неплохо. Стальные ажурные конструкции, поддерживающие высокие потолки, мне даже нравились. Замку гильдии всегда недоставало простора и солнца.

— А вот этот блок мы отдали Лоэрину полностью. Он говорил, что здесь отдыхает от наших диких удушающих требований, — мило пояснила Гвендолин. Я моргнул и постарался смотреть под ноги. Абсолютно все поверхности, даже дверные ручки, были насыщенно-розового цвета, и идущие по нему голубые и зеленые ромашки выглядели издевательски. — Здесь мы устроим карцер.

Камеру смертников. Темные будут на коленях умолять, чтобы их так не унижали перед казнью.

Но чем дальше и чем ниже мы спускались, тем строже становилась обстановка: и темнее. Миновали тщательно изолированные лаборатории; мастерские и проектные залы для составления печатей, складов, проехали на монорельсе даже до производственных блоков в холмах, там, где замок еще продолжал расти, и вернулись обратно. Люди встречались нам редко, но каждый приветствовал мою спутницу с почтением. Я проводил взглядом очередного инфора, выскользнувшего из тьмы и призраком растворившегося во мраке, и спросил:

— Вас не беспокоит, что ваш ученик, Иллерни, работает на Нэттэйджа?

Впрочем, я вполне предполагал, что Иллерни тройной агент: Нэттэйджа, Гвендолин и самого себя.

Волшебница чуть пожала плечами:

— Мы не властны над нашими учениками. Все, что мы можем — отдать им все, что в наших силах.

Вблизи эмоции Гвендолин напоминали полноводную реку, спокойную и глубокую. Внимание, окутывающее все и ничего конкретно, прошлое, перетекающее в будущее, сглаженная галька без острых углов. Ни моментов эйфории, ни сильных страстей, ни горечи поражений.

Миль не умел быть счастлив, Шеннейр не умел сожалеть и сострадать, эмоции Нэттэйджа скользили по поверхности, не приобретая вес. Чем высшие платят за свой пост? Или за темную магию?

Я тоже не чувствовал себя счастливым — впрочем, теперь не чувствовал себя и несчастным. Но я еще помнил, каково оно — что будет после того, как забуду?

— Осторожнее, магистр. Корни замка растут во тьме, — Гвендолин подала мне руку, кажется, предлагая ее сопроводить, и мы ступили на узкий стеклянный мост. Здесь, в залах, было совсем мало света: светились поручни, путеводные печати, иногда — свисающие с потолка гроздья шаров, синим, зеленым или лиловым неоном. Моя спутница обвела рукой вокруг, и с легкой иронией поклонилась: — Мои маги называют это подземным царством. А я — его повелительница.

Ее пальцы были чудовищно холодны: настолько, что занемела рука.

— Знаете ли вы, мой магистр, что носитель определенного штамма вируса всегда замечает носителя подобного? — Гвендолин вдоволь насладилась моим непониманием, а потом пояснила: — Искра магистров перерождается определенным образом. Правитель гильдии всегда видит того, кто станет новым магистром.

Мы прошли по узким мосткам над большой оранжереей, напоминающей сад; несмотря на полутьму, зелень разрослась густо, но цветы, лишенные солнца, были тонки и бледны. Над огромным залом с прозрачным полом, под которым клубился туман. Над непроглядным мраком — корни замка достигали подземных пещер, глубоких разломов под береговыми скалами, и сливались с рудными жилами.

— Мой магистр, — нежно произнесла Гвендолин. — Знаете ли вы, что когда приходит новый магистр, старый умирает?

Я знал.

— У тела не может быть две головы, и Источник не принимает два воплощения. Говорят, что каждый магистр приходит, чтобы выполнить особую миссию. И как только миссия исполнена... Бах, — она приложила палец к виску, губами выдохнув последнее слово, и неуловимо улыбнулась: — Источник вручает корону другому.

Тьма окружала нас со всех сторон. Пустая одинокая тьма без малейшего источника света и проблеска жизни.

— Это звучит так, как будто Источники управляют нами.

— Управляют... — она вновь коснулась виска и улыбнулась; холодно и отстраненно: — То же самое сказать, что нами управляют мысли.

Коридор спиралью спускался вниз, будто к центру витой раковины, и я наконец различил тот шорох, к которому прислушивался все время — шум моря. Мы миновали несколько открытых врат — я замечал их вместе с тем, как поднимались все новые уровни защиты. Печати были темными — их ставили темные, и они не могли быть иными — и с каждой новой печатью тело наполняли холод и тяжелая слабость. С последнего уровня мне бы не хватило сил сбежать даже через искажение. Не будь здесь Гвендолин, которую внутренние мембраны замка узнавали как хозяйку, я бы застрял здесь как пчела в янтаре. Пока выросшее чудовище переваривало бы незваного гостя.

Гвендолин одним касанием отворила последние врата, пропуская нас в небольшой круглый зал. Напротив — еще одни врата, почти сливающиеся со стенами, одиннадцать серебряных печатей в ряд по левую руку и одиннадцать по правую. Посередине, под направленным потоком света — возвышение с тремя ступенями и лежанка со шлемом Оператора.

— Управляющий центр? — навскидку предложил я. От концентрации магии... информационного поля раскалывалась голова, а от каждого шага по полу разбегались сверкающие волны. Возможно, это мне казалось: я чувствовал себя так, как будто нахожусь под водой и уже задыхаюсь.

— В некотором роде. Я все еще работаю над ним. Мое любимое число — одиннадцать, — Гвендолин прошла вдоль стены, проводя по серебряным линиям печатей, вплавленных в камень — многослойное платье с воротником под горло было вполне в традиции мирринийке, но перчаток она не носила — и встала напротив врат. Между узкими ажурными створками из перевитых стеблей не было даже зазора; волшебница постояла, прижав к ним ладони, и отступила: — Нет, эти двери открывать еще рано.

Я уловил отзвук подпитывающих замок светлых источников и почувствовал себя немного лучше. Источник башни Шэн был исходно один, потом — два, настолько сильных, что к ним даже не приближались. Двадцать два малых и средних, светлых и темных мерцающих источника под безымянным замком наполняли двадцать два накопителя и разбегались по его венам преобразованной, подчиненной энергией.

— Маги Аринди столетиями ютились в башне Шэн. Шэн построили давным-давно. Вы в одиночку вырастили новый волшебный замок гильдии — то, что не делал еще никто, — я оценил масштаб и сложность задачи, и ничуть не кривя душой признался: — Ваша работа великолепна.

Я даже не рассчитывал на такое. Магам требовалась крыша над головой, и я вполне был готов, что им придется ютиться в новеньких бараках.

Гвендолин подняла с возвышения шлем с тянущимися к нему проводами и рассмеялась, запрокинув голову:

— Ох, Кэрэа Рейни. У меня множество прекрасных выживших учеников, я прожила долгую жизнь и я высший маг из высшего совета, мне подарен величайший проект в истории... Очень странно однажды добиться всего, чего желал.

В ее смехе не было ни искры веселья. Настрой Гвендолин вызывал смутное беспокойство — но у высших свои печали и свои думы. Они действительно живут очень долго.

— Существует мнение, что желания человека беспредельны, — спокойно возразил я, и волшебница вернула шлем на место:

— Пожалуй, вы правы. Моя работа не завершена. В каждом волшебном замке должна быть... душа. Искра. Свое сердце, — тьма была в ее глазах, бездвижная и пустая. Волшебница плавно убрала с бледной щеки выбившуюся из прически прядь и чуть отвела взгляд, позволив сверкнуть в нем глубокому неживому блеску: — Составите мне компанию за ужином, мой магистр?

* * *

Лето в Аринди — пора особенная. Летом в Аринди хорошо на побережье, когда с моря тянет свежий бриз; у гор, где сосны у подножия, а на каменной вершине — еще не растаявшие сугробы снега; в замкнутых городских башнях под морозильными печатями. На всей остальной территории Аринди лето переносимо с трудом. Сейчас не лето, сейчас весна, но дышать в нагретой как сковородка замкнутой долине уже нечем.

Раскаленное солнце, белое небо. Жаркое марево над плитами, над холмами. Ангары, краны, грузовые платформы и погрузчики, снующие туда-сюда на бешеной скорости. Темные даже протянули сюда узкоколейку. Впервые за долгое время я вновь увидел грузовые фуры, что ходили от нас через Вальтону — башни из железа и живой плоти на гусеничном ходу, все изукрашенные магическими печатями. Не то чтобы в Вальтоне на нас кто-то нападал, но обвешиваться оружием, заступая за границу, было самой древней традицией всех выживших стран. Светлые сидели и стояли поодаль, рядом с жалкой горкой вещей, спокойные и равнодушные, а темные стремительно проносились мимо, иногда останавливаясь, чтобы прицепиться, что те что-то делают не так. Или что-то не делают не так. Существуют и занимают в мире место.

Бринвен стояла рядом, морщилась от пыли и цепко следила за каждым, напоминая мне горную львицу, караулящую, чтобы ни одна овечка не отбилась от жертвенного стада. Кайя сидел вместе с остальными, безучастный ко всему, и порой мне казалось, что я вижу золотистые нити, тесно опутывающие людей. Распределение было объявлено. Мои подчиненные сделали себе разноцветные повязки. Желание магистра — закон.

— Какие говорящие у ваших светленьких лица, — Миль сегодня с утра снова поймал звезду и был готов делиться мудростью со всеми, кто не успел убежать. Песчаные змейки вились у его ног, и даже среди раскаленной площади заклинатель казался зловещей угольной тенью. — Какой чистый, пустой и незапятнанный лишними примесями отпечаток полного отсутствия интеллекта!

Я спохватился и дернул Кайю через эмпатическую сеть, и люди расселись гораздо свободнее, наконец перестав походить на пустотелых болванчиков. Хотя большинство темных не обладало тонкой милевской настройкой и вряд ли заметило разницу.

— Эй, ты! — рявкнул с другой стороны один из техников. — Отошло!

Юна прекратила пихать пальцы в радиатор, отказавшись от намерения покормить ими машину, и недовольно отодвинулась. Темный подозрительно прищурился и, резко изменив направление, двинулся к ней:

— Сними-ка...

И, не дожидаясь реакции, протянул руку к шарфу.

Бринвен дернулась вперед, но родители Юны оказались рядом так быстро, словно освоили телепортацию.

— На нашу маленькую дочь не будут пялиться темные, — высокомерно бросил отец. Юна натянула шарф выше, до самых глаз, удобнее перехватила фанерный ящик, четко кивнула мне и, чеканя шаг, двинулась к своим. В ящике что-то злобно жужжало.

— А вы думаете, под шарфом скрывается шпион? — с интересом спросил я чересчур бдительного мага, и тот раздраженно ушел в другую сторону, продолжая бормотать про оборзевших ненормальных светлых.

— Мы поступаем правильно? — Камилла и Юджин Аджент продолжали стоять напротив, ожидая ответ. Я потер переносицу, запоздало вспомнив, у кого подхватил жест, и отвел руку.

— Вам сообщат, если обстоятельства изменятся. Сама Юна не против?

— Юна понятливый ребенок. Даже слишком.

Я глянул на переданный рисунок и кивнул, складывая его пополам. Говорить здесь было уже не о чем, кроме, может быть, одного:

— Но почему акула желтая?

Я молодец, я уже понимаю, что это акула, а не пчелы. Она подписана.

— Акула — ваш символ. А вы, магистр, наше солнце.

Темные суетились вокруг, как обычно, спорили, как обычно не в силах договориться ни о чем, и были обычно шумными и бессмысленными. Из Вальтоны выехало одно число машин, до нас доехало другое, и то, что темные от мироздания принять не могли — последнее оказалось больше. Подсчеты, пересчеты и сомнения, подкинул лишнее нам неведомый враг, или это то, чего недосчитались в прошлый раз, занимали магов всецело. Или они спешно подбивали ведомости, радостно вписывая на свою смену все находки. Опять же, распределять товары по городам, а не оставлять себе, было морально тяжело. Практически от сердца отрывали. Некоторые светлые подперли головы руками, решив, что раз мы никуда не движемся, посмотреть, что по темному местному каналу кажут интересное.

— Мы должны что-то... — начала было Бринвен. На фоне других светлых Бринвен удивительно выделялась: и потому составляла проблему. Свое назначение в Таволгу она приняла без радости — но как будто она могла не подчиниться.

— Вы ничего не должны помимо своих прямых обязанностей.

Помогать темным в мелочах нельзя ни в коем случае — мало того, что взяв на себя одно дело, ты будешь выполнять все остальные, так еще никогда не сможешь выполнить это так, чтобы темных устроило.

Волшебница закусила губу и кивнула. Не вмешиваться ей было невыносимо.

Понуро замершая за спиной Иллика немного оживилась, словно преодолев сомнения, и все же решилась попрощаться со своими напоследок. Мчащийся ей наперерез погрузчик даже не снизил скорость, и я не глядя протянул руку, выдергивая девушку прямо из-под колес.

Иллика, сегодняшнее дитя неудачи. Но я знал, как это работает: стоит оступиться раз, и ты покатишься вниз без остановки. Судьба любит добивать лежачих.

Зато серьезный маг из группы Эршенгаля неожиданно передал нам индивидуальные аптечки. Шеннейр, со всеми глобальными пороками, все же не зря стал магистром.

— Мы поедем с этими?.. — вновь заикнулась Бринвен.

— Посмотришь на социальных паразитов в природной среде, — равнодушно отозвался Кайя, даже не повернув головы. — Ты как будто первый раз видишь темных, Бринвен.

Остальные встали вслед за ним. Бринвен закинула тяжелый рюкзак на плечо, но задержалась, отвечая на не столь важный вопрос:

— Хорошо ли я знала Наро, магистр? Я видела, как их зашивают в мешки, чтобы выбросить в море. Какая разница, как это все закончится... — она вдела боевой посох в специальное кольцо и вытерла лоб от пота и пыли. — Они сказали мне, что я обязана выжить. Слышите, магистр — я выполняю обязательства. Кайя меня вытащил. Кайя нас всех вытащил.

Я смотрел им вслед, пока от солнца не заболели глаза.

Гвендолин, Нэттэйдж и присоединившийся Миль стояли под навесом у охладительной печати — как многие мирринийке, они плохо переносили жару и солнце — и демонстрировали полное погружение в значимость момента. Среди столпившихся поодаль инфоры жаловались Иллерни:

— В Аринди слишком много городов! Они постоянно хотят есть! Мы уже посылали им еду на прошлой неделе, а они просят снова. Надо что-то делать...

Иллерни вежливо улыбался и витал в своих мыслях. Я заметил, что по узкоколейке двигается очередной поезд и сразу включился в рабочий процесс:

— Как вы правильно указали, Нэттэйдж, бездумная инициатива на местах для нас крайне опасна. Я тут подумал и решил, что для контроля убежищ нам нужен независимый наблюдатель.

Темные с иронией переглянулись, явственно сомневаясь, есть ли среди них хоть кто-то независимый.

Двери вагона распахнулись. Попытавшийся наехать на вышедшего человека погрузчик клюнул носом и зарылся в песок. Не успевший сманеврировать второй погрузчик влепился в первый, и человек, гордо вздернув подбородок, прошествовал дальше, не обращая внимания на дружную ругань водителей и механиков. В иных обстоятельствах он бы обязательно добавил что-нибудь вслух, но необходимость передавать данные через табличку смазывала эффект.

Высокомерный взгляд споткнулся об меня, и темный передернулся всем телом, ускорив шаг. Тому, что он работает на светлых, Джиллиан удивлялся каждый раз как в первый. Я его вполне понимал; вряд ли приятно, когда высшие перекидывают тебя друг другу как мячик.

За его спиной в два погрузчика влетел третий.

Нэттэйдж глотал воздух как выброшенная на берег рыба. Я отвернулся, подавляя желание впервые за годы закурить.

— Светлый магистр... — маска Нэттэйджа трескалась так стремительно, что я ничуть не сомневался, что не будь свидетелей, меня бы уже убивали. Гвендолин с щелчком распахнула веер, прикрывая улыбку.

— Назначение подписали Лорд Норман, высший маг Гвендолин, — развел руками я, — и сам Шеннейр.

Мои самовольные действия без его санкции Нэттэйдж воспринимал как личное оскорбление. Это было весьма мило. Я принимал решения через голову темного магистра — неужели Нэттэйдж думал, что я не решусь обойти его?

— Шеннейр поддержит самые самонадеянные ваши планы!

— А мне казалось, мои планы весьма неплохи, — с тщательно отмеренной обидой возразил я.

Миль поперхнулся. Гвендолин замахала веером быстрее, так, что поток ветра почувствовал даже я, и Нэттэйдж резко обернулся, окидывая нас пристальным взглядом, и вкрадчиво промурлыкал:

— Высшая Гвендолин. Так... отрадно смотреть на столь... тесное согласие между магистром и его высшими. Пусть даже достигнутое со вчерашнего вечера...

Веер остановился на взмахе. Улыбка Гвендолин осталась столь же загадочной и изящной, и только из-под полуприкрытых ресниц в собеседника уперлись стальные буравчики.

— Моя работа, как вам известно, Нэттэйдж, состоит в сборе информации, — с леденящим снисхождением произнесла волшебница. — И я люблю тех, кто не засоряет пространство информационным мусором.

Нэттэйдж подавился словами. Отвернулся, поправляя манжеты на рукавах, и спокойно предупредил:

— Ну смотрите, Кэрэа Рейни. Это Бретт может пощадить ревущую девчонку, а для Джиллиана вы, светлые, — не люди, а мишени. Если ему вдруг покажется, что кого-то надо освежевать живьем, он это сделает.

Машины одна за другой тронулись с места, выезжая за ворота и огибая холм. За ними по иссохшей земле волочились клубы пыли.

— "Стань великим магом", теперь по-светлому? — внезапно отмер Миль. — Магистры, как вы выбираете своих жертв? Почему именно Джиллиан?!

Он попался мне в слишком нехороший момент. У меня до сих пор болит ожог на руке. Но Джиллиан пощадил меня — когда понял, что я принесу пользу. И потому не тронет светлых — пока. И Джиллиан не пропустит ни единого просчета подопечных Нэттэйджа.

А когда Джиллиан мне надоест, я отдам его Нэттэйджу, и со всей накопленной ненавистью глава внутренней службы его растерзает и скажет мне спасибо. Я расправил плечи и с чистой светлой уверенностью ответил:

— Я чую в нем потенциал.

Стоять и смотреть уезжающим вслед не было нужды, и я не стал этого делать. Я все равно не успел к ним проникнуться, они не моя собственность и не беспомощные мальки, которых нельзя отпускать на волю. Все приказы выданы, план действий обрисован. Выполняйте.

Стоять и смотреть уехавшим вслед было невыносимо.

— В рамках подготовки к грядущим переговорам, вы говорите? — Миль тряс в руке чем-то цветным; кажется, причиной сегодняшнего настроения. — Вы это видели? Видели, что на улицах продается?

Гвендолин, к которой обращалось возмущение, пожала плечами:

— Портреты светлого магистра? Я бы купила.

Миль посмотрел на нее как на предателя и ушел в сторону.

— Я уже купил, — влез Нэттэйдж. Веселый и жизнерадостный, как будто ничего не случилось. Может быть, чересчур. — В Нэтар в кабинет повесил. Рядом с аквариумом. Кэрэа, вы б видели, как Миля перекосило! Теперь Миль рядом с моими рыбами не ходит и моих рыб не пугает, зато вы там висите и излучаете на них положительную энергию.

Я деревянно повернулся к Гвен:

— У вас же в замковой долине замки стоят пустые? Выделите мне один. Мелочная рутина в нашей бренной земной юдоли меня слегка... утомила.

В Нэттэйдже и его идее "портрет светлого магистра — притягивает в дом светлых, отпугивает тьму и Миля" пропало нечто великое. Остаток пути я проделал в одиночестве, обогнав высших, но еще долго за спиной слышалось громкое:

— ...кто достал нашего магистра? Кто, я спрашиваю? Что вы с ним сделали, Гвендолин? Имейте совесть, он же светлый, практически бывший ученик, да еще с Островов!

— Не я.

— А кто? Миль?

— Нет.

— Шеннейр?

— Нет.

— Олвиш?

— Нет.

— Понял. Совсем светленькие своего магистра загоняли. Ну что вы так смотрите, леди Гвендолин, не я же!

У себя в комнате я разложил по столу план завтрашней встречи и посмотрел на него с радостной улыбкой — план требовалось изучить, а еще лучше выучить наизусть. Северная коалиция назначила дату.

Переговоры. Завтра. Завтра я, светлый магистр, наконец совершу то, что достойно светлого магистра. Я защищу свою страну. Даже если придется лгать так, как никогда до этого.

Все знают, что хандра и неправильные мысли — от скуки и свободного времени. Надо больше работать, чтобы все прошло. Работать больше, больше, чтобы ничего лишнего не приходило в голову. Труд облагораживает. Труд делает человека счастливым. Жизнь делает человека счастливым, и если ты не чувствуешь счастье — это только твоя вина...

Я отдернул руку, поняв, что слишком крепко вцепился в держатель на папке, пропоров ладонь до крови.

Дело идет вперед, все нужные вещи расставлены по местам, и нет причин для печали. У Аринди должен быть идеальный магистр. Почему я не радуюсь, когда все удается? Неужели даже когда я убью Шеннейра, то не смогу радоваться тоже? Да зачем жить тогда?!

Улыбка сама собой сползла с лица. Я самый удачливый и счастливый человек на свете, но мне совсем не хочется себя лечить.

От двери послышались легкие торопливые шаги, и я мысленно заскрипел зубами, растягивая губы в улыбке и поднимая ментальные щиты. Я не закрывал двери в свои покои, чтобы каждый мог прийти в любое время, но это не значило, что кому-то в самом деле стоило приходить.

Но так не думает настоящий магистр. Целительные печати у Иллики получились как надо.

Иллика молча держала меня за ладонь, не поднимая глаз. Свернуть ей шею сейчас было бы проще простого. Но, как магистр, я давно уже сделал это, не напрягаясь и не замечая.

Волшебница замерла и подняла тревожные глаза:

— На кого вы злитесь?

— На врагов отечества, — с тяжелым вздохом ответил я. — Разумеется, на врагов отечества.

И тут я понял, что не давало мне покоя все это время. А зачем Милю мой портрет?

Темный магистр Шеннейр приехал не только меня поддержать, но даже вознамерился сопроводить до самой границы с Ньен — но только до нее. Появление темного магистра на мирных переговорах общество не поймет. С темными мирные переговоры не ведут. Мне представлялось, что Шеннейр для Ньен выступал как чистый концентрат зла, и этим его образ от образа в Аринди не особо отличался.

От осознания предстоящего внутренности продирала тошнотворная дрожь, но уж если я покажу, что волнуюсь, то каково будет остальным.

Миль даже не появился, и не отвечал на вызов по переговорному браслету, и на пятый раз я решил не доводить его раньше времени. Даже если предчувствия Миля говорили о беде, это уже ничего бы не изменило. Нэттэйдж тоже нервничал и накинулся сходу, требуя ответить, почему я в перчатках, перчатки протоколом встречи не предусмотрены, но я молча показал залепленную пластырем ладонь.

— Ваши документы поранили магистра! — в первый момент Иллику хотелось просто заткнуть, но я быстро осознал, что после таких объяснений переспрашивать уже точно никто не будет. Под всеобщим вниманием волшебница разом растеряла уверенность, но все же упрямо прошептала: — А еще он... работает по ночам... все время.

Темные посмотрели на нее как на заговоривший цветочный куст и даже подождали немного, потворствуя столь неординарному событию, и вернулись к беседе. Я ненавязчиво оттеснил Иллику в сторону, шепотом попросив проверить, как идут дела у городской администрации. Тот миг, когда темные высшие увидят в ней не говорящий предмет, а человека, будет последним в ее нормальной человеческой жизни.

Светлых на переговоры я тоже решил не брать. С одной стороны, светлым там быть само мироздание велело; с другой — светлые у меня заметно порченые. И неизвестно, что за светлые будут с той стороны. Возможно, Северные натравят на нас таких чудовищных манипуляторов над разумом, что те моментально возьмут всех в оборот, вытягивая информацию почище палаческих дел мастеров. Выболтает ли та же Иллика про все кошмары Аринди, даже если не захочет этого делать? Легко. И все они выболтают.

И даже если мне не хотелось об этом думать. Если дело обернется плохо, то я успею исчезнуть, но вытащу не всех.

Высшие собрались узким кругом, демонстрируя, что мне стоит пока погулять где-нибудь. Я поздоровался со своей будущей охраной, обогнул машину Шеннейра (машина Шеннейра отличалась легко — рядом с ней было страшно ходить, не то что на ней ездить), и наткнулся на Тхи Лаэ Ро, сразу начавшего извиняться.

Островитянина только что под подписку выпустили из участка, куда упекли за разговоры в публичном месте на тхаэле. На первый раз за такое дают штраф, но нарушение Тхи Лаэ Ро было далеко не первым, и до нотации от участкового о том, как правильно нужно уважать закон об ассимиляции, он уже договорился. Настоящих тюрем на Островах не держали, и потому материковое тюремное заключение пугало всех островитян до одури, пусть даже состояло в ночевке в камере предварительного содержания. Главная проблема заключалась в том, что через пару дней о травмирующем опыте островитяне напрочь забывали, вспоминая только тогда, когда их опять волокли за решетку. В тот единственный раз, когда я еще светлым учеником побывал в следовательском отделе в качестве эксперта, там чуть ли не плакали, спрашивали "за что?" и "как так возможно?", и одновременно мне же объясняли, что таков специфически островной мысленный механизм защит. С такой же частотой куковали ночью под стражей ашео, которые ничего не боялись и ничего не забывали, но просто были агрессивными мудаками.

Рядом с машиной возилась Хина, проводя последний техосмотр: подняла крышку и прослушивала сердечный мешок, прижимая к нему датчики и ощупывая тонкими пальцами. Мой спутник заметно побледнел и попробовал отстать; но темная уже встала, вытерла запачканные в красной жиже руки ветошью, вежливо поприветствовала меня и поманила Лаэ Ро пальцем. А потом ласково обхватила его за шею и сквозь зубы процедила:

— Еще раз услышу про "свободу Островам" — оторву голову и отправлю родителям в коробке. Предателей в моей династии не будет. Понял меня, п-правнучек?

Лаэ Ро скованно кивнул. Волшебница ободряюще похлопала его по плечу и вновь вернулась к работе.

— И каково это — темный маг в родне? — я рассматривал Тхи Лаэ Ро с новым интересом. Протоколы тайных собраний островитян-переселенцев мне недавно на ознакомление выдал Нэттэйдж. Про отделение Островов там было не так много, но чтиво вышло занимательным.

Островитянин поежился, ощупывая шею:

— Ужасно. Это как родовое проклятие.

Ради проводов свое убежище покинул даже Матиас — его с собой не брали, как и прочих заарнов, которым было приказано зарыться поглубже и присыпаться землей сверху. Иномирец сидел на крыше одной из машин, не реагируя на усилия темных его согнать, и спрыгнул только завидев меня, непререкаемо оттеснив Лаэ Ро в сторону.

Ощущение заарна, крадущегося следом как тень, возвращало в мир правильность. Я был рад, что мой пропавший секретарь наконец-то начал отходить от потрясений. Пусть даже выглядел он как разведчик, заброшенный в мир чудовищ; от людей не шарахался, но смотрел на них исподлобья и пристально, авансом ожидая очередной подлости.

— Эй... ты... Тсо Кэрэ Рэани... — без привычной самоуверенности иномирец звучал совсем несчастно. — Ты ведь, ты же не зародился внутри живого существа?

Ох. Бедняга.

— Да, Матиас, да.

Последняя искра надежды потухла в его глазах. Единственное, что он попросил — не начинать делиться без предупреждения, и я не смог отказать. Хорошо, не буду. Мне будет это немного... сложно. От учебников в голове заарна осталась каша.

— Матиас, ты уже давно среди людей, — спрашивать было даже неловко, но после устроенной сцены меня не отпуская грызло любопытство. — Ты никогда не замечал никаких особенностей? Различий?

Про то, что Матиас великолепный шпион, уже давно известно, но никто не может быть настолько великолепным.

— Вы такие страшные, — уныло признал он. — Я не приглядывался.

Может.

Шеннейр закончил общаться с высшими и явно устал меня ждать — полминуты уже прошло, к нему так и не бросились за указаниями сбиваясь с ног, и если робкие подчиненные боялись идти к темному магистру, темный магистр не чинясь шел к ним. Я неохотно двинулся навстречу.

— Подойди-ка, — вместо меня поманил темный заарна и, стоило тому сделать несколько шагов, врезал в живот. Матиас отлетел обратно и грянулся наземь, даже не попытавшись закрыться; на его лице вместо злости или обиды читалось глубокое изумление. Шеннейр лениво отряхнул руку и осведомился: — Где ты пропадаешь, пока твой магистр завален работой?

Продолжение "ничтожная заарнская тварь" так и читалось из контекста. Возможно, к пропадающим во время работы подчиненным у бывшего магистра были свои претензии; но то, что он не только услышал Иллику, но и принял к сведению, удивляло. Хотя это дело магистра — ничего не упускать. Если сценку кто-то и видел, то спешно отвернулся. Шеннейр, вроде бы, не применял магию, но рука у него сама по себе была тяжелой.

Темные удивительно просто относились к физическому насилию. Мне говорили, что дело в эмпатии — точнее, в моральной атрофии и эмоциональной тупости, а еще в испытаниях, которые проходят неофиты, испытаниях, которые заставляют темных поневоле становиться более стойкими и жесткими. Обычные наказания на темных почти не действуют: точнее, не причиняют достаточный дискомфорт и уж тем более не принуждают раскаяться и исправиться. Обычного темного грубое слово не обидит, да и кулак в лицо, если уж на то пошло, тоже. Я знал, что в темной гильдии в ходу довольно изуверские пытки.

— Темный магистр Шеннейр, а это правда, что у вас даже для своих принято в качестве наказания выжигать глаза, восстанавливать и снова выжигать? — я наблюдал, как Матиас не сразу, но все же поднимается на ноги, не ожидая ответ. Но до меня снизошли.

— Столь много слов, светлый магистр Кэрэа, спрашивайте проще. Ну куда вам глаза. Глаза инструмент сложный, и по нашим временам затратный. Начните с зубов. Зубов у человека достаточно много, их можно вышибать или выдергивать клещами, бурить или прижигать нервы, зубы растут быстро, а реагируют люди на выпавшие зубы, и на физические увечья, и на некоторые другие вещи, достаточно... забавно.

— Да ладно. Неужели, — вяло поддержал я, подал Матиасу руку, не дожидаясь полного списка, и попросил: — Пожалуйста, Шеннейр, не надо мне помогать.

Он только усмехнулся в ответ. Темный магистр был уверен, что знает, как работает этот мир.

— Держите, — в руках Шеннейра покачивалась подвеска с прозрачной сферой. — Защитный амулет.

Внутри сферы виднелось нечто красное, и только присмотревшись, я разобрал, что это похоже на сигил темного магистра.

— Амулет взорвется, если у вас его заберут. Или вы его выкинете, — добавил тот. — Надевайте.

Я буду надеяться, что он не планирует помешать мирным переговорам, которые, в силу своей мирности, всем темным поперек горла. Шеннейр не ушел, пока не убедился, что я нацепил амулет на шею, спрятав под одеждой; отказаться от даров темного магистра, похоже, было невозможно. Магическая вещица фонила самой мерзейшей тьмой — но над экранирующей сферой тоже постарались. Будем считать, что это не неконвенционное заклинание, которое разнесет меня в пыль вместе с посольством и всей границей Ньен.

Конечно же, это будет красивый финал.

— Чем ты был занят все это время? — спросил темный у Матиаса.

...как и ожидалось, Шеннейр смеялся искренне и от души. Суть дела он объяснил кратко и емко, но вряд ли заарн что-то понял.

В этот раз южный берег тянулся совершенно непозволительно долго. На этой дороге не должно было быть столько поворотов. На Побережье цвели даже голые камни — природа ловила короткий миг перед тем, как солнце сожжет все в бурую пыль.

Темные буквально вчера спохватились, что в городах слишком много черного, и перекрасили все, включая асфальт. Еще многие темные вчера впервые узнали, что море, оказывается, вовсе не черное, и ничего думать по его поводу не надо. Иной раз, когда мы проезжали мимо поселений, я малодушно закрывал глаза. Спасибо, что растяжки с моим изображением все же убрали.

Джезгелен была первой серьезной гильдией — иной гильдией — которую я встречу на своем пути. Нэртэс со своей плавучей лоханью на первый взгляд казались просто сбродом. О Загорье промолчим.

Иметь домашнюю магическую гильдию для страны престижно. Домашняя магическая гильдия сразу же придает вес на политической арене, опять же, от соседей ей отмахиваться сподручнее. Но создание гильдии — сильной гильдии — требует больших затрат. Найти людей, подходящих для инициаций; хорошо обучить; ждать несколько поколений, пока школа магии укрепится и создаст свою традицию... Сильная гильдия — это собственные волшебные замки, личные источники, забитые артефактами хранилища, научные лаборатории, мастерские, заводы, академии, собственные разработанные печати и база накопленных знаний, множество хотя бы средне обученных адептов и главное — элита. Сильная гильдия очень дорого стоит. А еще сильная гильдия мгновенно начинает лезть во власть. И не ради ее самой — да, даже не всем темным сдалось править — а потому ни один влиятельный маг не станет проходить мимо, если что-то покажется ему неправильным. В светлой гильдии это называли принципом вмешательства. Заражаясь магической искрой, человек подключается к Источнику, а Источник пропитывает собой весь мир, и, становясь магом, человек немного больше чувствует себя частичкой мира.

А потом гильдии становится тесно в скорлупке родной страны, и она шагает вовне.

Мне говорили, что это следующий период роста и развития гильдии. Гильдии ищут себе новые территории, новые источники силы и новые, глобальные цели. Просто на новом материке прошло слишком мало времени, чтобы гильдии начали подниматься массово. Первыми для "выхода за пределы" мы прочили себя, светлую гильдию Аннер-Иншель... ну что же, возможно, наши исследования были неполными, и у мира имеется механизм стабилизации на этот счет.

...Неважно. Сейчас это все неважно.

Собственная темная гильдия для страны — это мечта мечты. Но дикий зверь в доме с одинаковым успехом сожрет и соседей, и хозяев, и потому большинство стран от темных гильдий скрепя сердце отказалось. Темные маги есть везде — а куда же они денутся? — но обычно в немагических структурах. Светлые в целом гораздо безопасней и адекватнее, но в некоторых вещах просто неприменимы.

Разделение гильдий Дженеро и Джезгелен меня весьма занимало. Они не выступали как подразделения в составе объединенной гильдии, северное и южное, ни даже как тесно связанные союзные гильдии. С момента сообщения о разделении все информационные передачи вела Джезгелен и говорила только за себя и от себя. Если Дженеро набрали такую силу, почему бы им самим не идти в первых рядах, увеличивая влияние? Разделение — это всегда потери, потери людей, которые бы служили тебе, имущества, которое должно было принадлежать тебе, сфер влияния, в которых раньше держали первенство не новички. Я уж не говорю о том, что две гильдии обходятся дороже, чем одна. Разделение происходит, когда маги уже не могут идти вместе, и расходятся у них не только методы, стратегия и цели, но и судьба.

Розовая мечта любой страны — чтобы ее маги были светлые, добрые, сильные, послушные, знали назубок все боевые заклинания и убивали врагов без жалости, а враги те, на кого мы укажем, и не сметь возражать. Образ был гениальным. Всегда меня смешил. Очень интересно, по какой схеме создавали Джезгелен.

Военная база Флокс-34 накрылась маскировочным полотнищем, притворяясь голой скалой. С последнего посещения двойная граница поднялась еще выше и прочнее, став совсем непрозрачной. Я поправил венец Та-Рэнэри и одним махом опустошил флакон со стимулятором, пережидая миг, когда на обратной стороне век отпечатывается берег, покрытый множеством искр человеческих жизней. Прекрасно. Я не могу проиграть.

На свои земли Ньен даже не пропустила, организовав между двумя заградительными полосами защищенный карман. Нас встречали ровные ряды людей в форме за широкими печатями-щитами, вызывая неисправимый привкус казенщины и строевой подготовки. Со стороны маги-джезгелен выглядели разочаровывающе. То ли дело, загорцы и нэртэс. Одни в ведрах, другие крашеные, сразу видно, маги. Я ожидал, что раз уж Аринди такая страшная и опасная страна, то к нам вышлют элиту элит, монстров под сотню лет, но гелленцы выглядели даже слишком молодо. Точнее, не молодо; неопытно? Возраст для магов не столь важен, монстр под сотню лет внешне мог бы не отличаться от вчерашнего ученика, но восприятие не обманешь. Магический отклик будет звучать иначе — иная укорененность искры, груз прожитых лет. Несмотря на то, что среди северян были и зрелые воины, и юнцы, их магия ощущалась так, как будто инициация прошла лишь несколько лет назад.

Да и каким образом Северные могли выслать столетних великих темных против страны, которую обвиняли в излишнем употреблении темной магии? Это темными быть просто. Светлыми поди притворись.

Со мной тоже не послали никого действительно сильного.

Возможно, для быстрого расширения коалиции потребовалось много новых солдат. Набрали, выявили тех, у кого искра горит ярче, быстро обучили и выпнули на фронт. Отбор все равно был хорош.

Этап недружелюбного обмена взглядами затянулся на большее время, чем требовала формальная вежливость; я излучал спокойствие и умиротворение, положившись на судьбу, прекрасный венец Та-Рэнэри и отечественные нейропрепараты, и от товарищей наконец отделился хмурый северянин, на грубоватом диалектном лаэртоне представившись как Керридан с крайне мутной должностью "представитель инспекции от гильдии Севера Джезгелен". Без упоминания, темной или светлой; гильдия Джезгелен была слишком юной и пока не заслужила того или иного. Насколько я понял, по факту Керридан был охранником и надсмотрщиком для светлого посольства.

Они даже поздоровались. Меня не оставляло ощущение, что я оказался среди оцивилизовавшихся загорцев, одетых не по погоде. От загорцев северян отличало разве что то, что темноволосых сероглазых людей среди них было большинство. Храбрые воины Ньен прятались за широкими спинами союзников и давали добрые советы "хватит болтать — стреляйте уже!".

Где-то за укреплениями я чуял нечто темное — должно быть, боевые машины Ньен или Северных, и я не заметил бы их, если бы не стимулятор. От темности прибывшие открещивались всеми силами, и оружие — естественно, оно было темным — напоказ не выставляли.

Появление новых лиц в довольно однородной толпе выглядело как вспышка света. Две волшебницы в церемониальных ярких одеждах и с раскрашенными лицами — наполовину белыми. Одна из них была настоящим светлым магом; ее искра затмевала все остальные, и отблески силы окружали ее как золотые перья.

— София.

София казалась спустившимся на землю сгустком солнца, и люди мгновенно задвигались, повинуясь ее воле. Я, София, посольство, я инспекция, у меня нет времени стоять под границей недели и месяцы — или вы уже начали строить себе особняки у моря? Ее спутница терялась на фоне; бледная, невыразительная, кажется, даже в более скромной одежде, и единственное, что западало в памяти — черные очки.

— Ирина. Светлая гильдия Чианта-Роо.

— Мы слышали, что светлые в Аринди полностью уничтожены, — София была сдержана, как полагается светлой, и вежлива, как полагается светлой, и смотрела на меня с большим интересом, оценивая и взвешивая. Светлый магистр и вправду существует, но это еще ничего не значит. Первоначальное ошеломление уже прошло, и я успел прикинуть, что на самом деле уровень Софии был вполне средним — но я давно не встречал даже такого. Этот светлый маг не был мне другом, но видеть кого-то было впервые настолько приятно.

— Многие слухи о моей стране далеки от истины, — я вежливо поклонился волшебнице и повернулся, предлагая следовать за собой. Ее спутница, Ирина, продолжала оставаться в тени, прощупывая пространство вокруг сканирующими печатями. Заметив мой взгляд, она понимающе усмехнулась, приветственно коснувшись очков. Инспектор Ирина была темной.

Все иллюзии бесполезны; бесполезно заставлять людей изображать счастье под угрозами казней; бесполезно убирать с улиц виселицы — виселицы останутся в разуме людей. Светлые отлично чуют обман. А темные по умолчанию приучены не доверять никому. То, что пропустит София, выцепит своими аналитическими печатями ее напарница; а если Ирине попробуют помешать темными заклятиями, их снова заметит София. Волшебницы работали в паре и вряд ли делали это первый день.

Мы проехали Ирис; проехали Остролист. Чужаки молча пялились по сторонам, и настороженность на лицах медленно смешивалась с возмущением и детской обидой людей, которым всерьез обещали груды развалин, клубы дыма и тянущих к ним покрытые язвами руки нищих голодных жителей. Что-то подобное я ожидал увидеть по приезду в Аринди.

Жители, которым строго-настрого было указано лишний раз не высовываться, облепили окна и двери, таращаясь на чужаков буквально из каждой щели. Именно на такой эффект и были рассчитаны запреты — наигранная радость никого не обманет, но здоровое общество вполне выдает нормальное ненаказуемое любопытство.

— Очевидно, очень многие слухи, — с удовольствием повторил я, на миг прервав экскурсию. Взгляды, которые волшебницы из Чианты-Роо кидали на Керридана, становились все более грозными.

Чем больше об Аринди рассказывали ужасов, тем больше сейчас было разочарование. Конечно же, выросла и подозрительность — все слишком хорошо для того, что хорошо быть не может. Ничего. Пусть ищут.

Та Чианта-Роо, о которой я слышал, была не гильдией, а скорее обществом по интересам. Что-то о стихийных бедствиях, миротворчестве и исполнении конвенций. Как и другие магические общества, Чианта защищала прежде всего свои земли и своих людей. Но они согласились дать нам шанс.

— А вы, Чианта-Роо, поддерживаете Северную коалицию? — я махнул рукой прогулочному парому, призывая перестать уже маячить напротив и плыть дальше, и все пассажиры замахали в ответ. — Простите, наши граждане порой слишком... эмоциональны.

Внутренняя служба на этом посольстве обещала сжечь все нервы. Нэттэйдж еще вчера рвал на себе волосы и убеждал загнать народ в убежища, расставив в стратегических местах манекены.

Вместо Софии ответила ее спутница — так, что, по-моему, этого даже никто не заметил:

— У всех гильдий на севере от долин Лонн ровно два пути.

— Ваша страна продает оружие беззаконной Нэртэс! — четвертый из нашей компании даже не искал повод, чтобы высказаться, нутром чуя, что-то идет наперекосяк. Я кивнул и попросил:

— Достаньте ваш посох.

Охрана напряглась; Керридан замешкался, но послушался, не имея ничего против того, чтобы лишний раз подержаться за оружие.

— Клеймо, — я и так знал, что увижу; знал, потому что видел цифры по объему сбыта. Выбитый на древесине цветок астры в круге, герб гильдии Аннер-Шэн. — Аринди продает оружие всему материку. Как светлого мага, меня это вовсе не радует, но предложение — рождается через спрос.

Намек они поняли. Наверняка в Северной коалиции было свое производство, им требовалось вооружить армию, но массовая штамповка неизбежно теряла в качестве. У нас создавали штучные вещи, как раз подходящие для вооружения командиров среднего звена. А еще я практически уверен, что Аринди сбывает за рубеж запрещенные препараты. Большие обороты, большие деньги — спрос рождает предложение, но что вы, это совсем не так интересно. Нас даже в этом не обвиняют. Какие же вы светлые, люди.

— Вы продаете Нэртэс неконвенционное оружие, — вовсе не думал сбиваться с темы собеседник.

— Вам рассказали об этом сами Нэртэс?

— У вас есть неконвенционка!

— У Северной коалиции она тоже есть.

София снисходительно улыбалась. Если бы меня поставили к стенке и хорошенько тряхнули — продает ли Аринди неконвенционное оружие, отвечай, сволочь! — было бы неприятно. А сейчас — просто общаемся. Слова — это просто слова.

Кипарис как и всегда был великолепен. Тщательно выдрессированные гражданские власти были великолепны в первый раз и вопреки ожиданиям. Их даже не особо запугивали — по крайней мере, идею, что если они на что-то пожалуются, то мы все умрем, но они раньше всех, люди хорошо обдумали за ночь.

Мирное посольство пустили даже в гильдию — посмотреть со стороны, пройти по нескольким залам. Темным, как оказалось, проще было открыть новую торжественную анфиладу, чем переносить свой алтарь. От присутствия чужаков на своей территории темных слегка трясло, к росписи торжественной анфилады отчетливо приложил руку Лоэрин, и потому она производила впечатление.

Волшебницы оглядывались, запоминая каждую деталь и на время позабыв о своих обязанностях перед коалицией. Запомнить, передать увиденное в Центр, где его разложат по крупинке в поисках выгоды. Допустить магов другой школы в свой дом — уже практически подкуп, и сейчас посланницы из Чианты-Роо на полную катушку пользовались представленной возможностью.

— Светлый маг во главе темной гильдии — это необычно, — внимание Софии было тягучим, словно карамель. Легкий взгляд пробежал по берегу — волшебница чуяла, что подземное тело замка пряталось там — и вновь вернулся ко мне.

— Смешанной, — поправил я. — Никто больше не согласился.

Волшебницы вежливо улыбнулись, решив поддержать шутку.

Стимулятор работал немного неправильно, и мир то и дело подергивался туманом, но я старался не выпадать из реальности надолго. Все дрожало в золотистом мареве, сенсорное поле выходило за пределы комнат и даже за пределы города, обволакивая все живые искры, и солнечные перья танцевали в нем, полностью повинуясь мыслям.

— В истории Аринди было немало темных страниц, но мы стараемся все исправить. Еще совсем недавно я боялся, София, что мою родную страну уничтожат, навсегда записав в логово зла и мрака, не дав даже слова сказать в свою защиту.

Светлый всегда договорится с другим светлым. Светлый всегда повлияет на другого светлого. Я не желаю ничего плохого — просто сделать их чуть открытее. Чуть болтливее. Доверчивей. Эмоциональней. Светлым очень трудно держать защиту и быть настороже, когда рядом другой светлый.

Рассказывать, как хорошо жить бок о бок с темными, что темные — они почти как мы, было почти не тошно.

— Но темные — может быть, не эти, но другие — убивали ваших товарищей по гильдии...

Я бы отрезал себе язык за то, что должен был произнести:

— Мы светлые. Мы умеем прощать.

На встречу ради представительства всех жителей Побережья позвали и островных, и, по крайней мере, секретарь главы города Тхи Лаэ Ро старался изо всех сил. Дрессировке островитяне типично не поддавались, единственное, на что были годны — в нужный момент исполнить гимн магистру (наш магистр идеален, да, да!), поэтому им было строго-настрого приказано не открывать рот. Вид у сородичей был настолько бестолковый, что северяне смотрели с опаской и даже не пытались подойти близко. Я порой замечал такое отношение от ла'эр — отношение к тому, что выглядит как еда, но совершенно не съедобно.

София, как светлый инспектор, такими заморочками не обладала:

— А что вы можете сказать об этнических чистках?

Могу. Разное. Чистки — это плохо. Идет? С мощной утечкой информации на север в Аринди ничего не могли поделать. Несмотря на то, что на севере вроде бы непроницаемой нерушимой стеной вставало Загорье, слухи расползались. Более верную информацию наверняка получила Ньен во время своего рейда по Островам, но чтобы ссылаться на островитян как на источник, соседям пришлось бы сознаться во многом лишнем.

Лица островных приобрели крайне сложное выражение. Тхи Лаэ Ро с усилием сказал:

— Боевое заклятие зацепило кварталы, где жили наши сородичи. Мы установили стелу в память о них. Простите, это очень тяжелая тема.

Памятная стела? Стоит на самом видном месте. Крайне вовремя. Какой же тиранический строй позволит поминать своих жертв?

— Они, в этой своей стране, даже не следуют закону ассимиляции, — создавалось впечатление, что Керридану было необходимо обнаружить нечто плохое где угодно, и он старался: — Посмотрите, насколько они разные!

— Вперед, — голос Софии ничуть не потерял бархатной мягкости. Как и положено светлым, которые не показывают, что их терпение на исходе. — Идите и уговаривайте разные народы влюбляться друг в друга и заводить общих детей.

— Но вы же светлые, вы умеете... убеждать. Они просто недостаточно сознательны.

От уничижительного взгляда даже он примолк.

Северяне осматривались тоже, но враждебность никуда не делась. Картина была выстроена, образ врага нарисован, и то, что представления расходились с реальностью, не вызывало ничего, кроме раздражения. Я был далек от того, чтобы принять Керридана и свиту за людей, принимающих решения — его задачей было осмотреться и доложить обстановку — но это не значило, что простых исполнителей стоило упускать из виду.

— Простите меня за интерес, Керридан, — как и любого светлого, холодный прием меня не смутил. — Здесь, на южном берегу, мы не так много знаем о Северной коалиции. Знаем, что в нее включают все новые страны...

Выразить взглядом все, что он думает о двуличных светлых, Керридан вполне смог, но слишком большое искушение — не разъяснить противнику, в чем он не прав.

— Мы объединяемся, чтобы стать сильнее.

— Какая в этом суть?

Судя по взвизгнувшему эмпатическому полю, разом усилившемуся на несколько позиций, я понял, что попал в точку. Собеседник выпрямился, внутренне засияв; кажется, эта точка называлась "кнопкой включения агитпропаганды".

— Оглянитесь вокруг, — он даже повысил голос. Я оглянулся и не заметил ничего необычного. — Что серьезно изменилось за последнюю сотню лет? За время после колонизации?

Ла'эр расползлись по материку и всерьез вознамерились всех ассимилировать и подчинить? Человечество в самом деле не меняется.

— Добровольная самоизоляция. Отказ от обмена информацией. Отказ от путешествий, исследования нового. Как давно случались научные открытия, которые потрясли бы мир? Сидим, как мыши по норам!

Ну... мы открыли порталы. Потом закрыли.

— В одной стране убивают мирных граждан, убивают светлых — другие притворяются, что ничего не происходит. Мы стагнируем, магистр Тсо Кэрэа Рейни. Прогресс остановился. Человечество даже... даже не поднялось в небо!

А зачем? Наши страны не настолько большие, чтобы такие затраты на полеты внутри территорий имели смысл, и никто не потерпит чужие воздушные корабли у себя над головой. В том, что говорил Керридан, была доля правды, и я не мог ее отрицать. Но истина в том, что люди не особо любят друг друга. И никогда не будут едины и не станут маршировать в ногу, как их ни заставляй.

Я предпочитал думать, что прогресс идет, пусть медленный, пусть почти незаметный. Нравы становятся мягче, человечество добрее, и то, что раньше было обыденностью, сейчас называют преступлениями...

— ...если бы все объединились, мы бы давно нашли способ, как бороться с Заарнеем! Давно бы нашли лекарство против опухолей...

— Против чего?

— Опухоли, — повторила прислушивающаяся к нашему разговору София. — Отравление крови. На севере косят людей как загорская жатва.

— А вы разве...

...не вылечили? Обруч сжал голову, и я не договорил. Керридан сжал губы и с уверенностью, подстегнутой вниманием, подстегнутой внушением и светлой магией, и самим Источником мира, замершим в ожидании, отчеканил:

— Люди стали мелочными, люди стали малодушными и слабыми. Люди проигрывают и природе, и тварям. Мы хотим сделать человечество сильным и вновь вернуть его гордость. Даже если для этого кому-то придется поступиться своим эгоизмом и своими отжившими принципами!

Я слушал и ощущал, как в голове звучит голос человека, который был давно мертв.

"Философии у Нэртэс нет. Нэртэс — это чистое зло и разрушение. Они бравируют этим и гордятся. Планов на будущее у Нэртэс нет, и будущего у Нэртэс нет тоже, они — одна из многих диких банд, что были, есть и будут. Они опасны, они смертельно опасны, но они — пустышка. Но как только Нэртэс, или любая другая гильдия, любая другая страна, начнут рассказывать, какой прекрасный новый порядок они хотят построить, и как хорошо заживут люди под их началом — бегите от них без оглядки".

Последнюю остановку сделали у самой границы с Ньен. Официально — чтобы еще раз подвести итоги без сотен зрителей, а на самом деле посольство изо всех сил притворялось, что не изучает наши укрепления с этой стороны. На этот раз я оставался, а они возвращались обратно.

— Ваш сосед, страна Ньен, и вправду напала на ваши территории?

Я чуял, что в уме светлый маг София тоже подводит итоги, и мнение о нас в этом уравнении заметно повысилось, в отличие от мнения о коалиции. Если посланников из Чианты не пытались обмануть, то явно вводили в заблуждение. Никто из магов не любит, когда в такие игры играют с ним.

— Да. Погибли наши граждане. Мы готовы представить доказательства, и мы просим вашей помощи в расследовании и наказании виновных.

В ее глазах, за слоем ничего не значащего светлого расположения, впервые проступила теплота:

— Хорошо, что вы сумели до нас дозваться, светлый магистр. Сейчас на севере судят и казнят быстро.

— Мы еще не знаем, что он за магистр, — после нечаянных откровений Керридан вновь замкнулся и явно злился. — Эти две страны-соседушки друг друга стоят.

— Вы указываете светлой гильдии, что ей считать светлым? — голос Софии дрогнул от зарождающейся ярости. — Чианта-Роо не поддерживает вмешательство во внутренние дела стран. Ничего, прямо нарушающего конвенции, я здесь не вижу.

А в Северной коалиции все не так гладко. Коалиция слегка не коалиция.

— Но мы тоже светлые...

— Только через мой труп вас внесут в светлые списки, Керридан. Записывайтесь в темные, с них спрос невелик.

Я мысленно торжествовал. Осталось еще разом бухнуть в темные Загорье, и ситуация на материке будет похожа на правду.

— Мы противостоим Нэртэс...

— Нэртэс — дорвавшиеся до силы хаотики. У них нет четкой системы. В отличие от.

— Пока все выглядит так, будто Северная коалиция решила подмять еще одну страну, — Ирина поправила очки и под негодование всех северян независимо отошла к машине. Кажется, только ей спускали недозволенные речи — что взять с темной. Или волшебница была у северных вместо нашего Миля — как ни затыкай, все равно выскажет всю правду.

Через эмпатическое поле я вполне слышал, что София мысленно поддерживала вывод.

Первый этап инспекции пройден успешно. Второй этап, когда они вызовут подмогу и будут всерьез лезть во все щели, будет выдержать сложнее, но нас признали годными к диалогу. А ведь эти люди из Чианты проявили редкую адекватность. Может быть, это шанс? Может быть, я сумею выйти на другую, все еще существующую настоящую светлую гильдию...

Перед глазами зарябило. Я на мгновение зажмурился, досадуя на не вовремя подкравшееся головокружение; от амулета по телу прокатилась волна жара, мурашками отдаваясь в макушке и пальцах ног, я вновь встряхнулся, пытаясь поймать плывущее сознание...

Тьмой жахнуло так, что почти отключило сознание. Я не чувствовал ничего подобного уже давно; я не хотел чувствовать больше никогда, как темная магия выкручивает тело как железные тиски, пробирается под кожу, буравит кости, разрывая... в грудь словно ударили копьем, пробивая насквозь; на бесконечно долгое мгновение я оказался в полной темноте, а потом темноту разломили ярко-красные трещины, и чувства вернулись.

Люди лежали вокруг, на земле. Все склоны были голые — полосы поваленных деревьев расходились в стороны, как от эпицентра. Воздух тихонько звенел, как будто в нем сталкивались прозрачные льдинки...

Я сделал шаг, не чувствуя ног, не слыша ничего, кроме звона, и чуть не потерял равновесие. Землю густо усеивали переплетенные ало-фиолетовые нити, словно вены, раздавленные там, где остались мои следы. Человеческие тела были разбросаны вокруг как кучи лохмотьев. Керридан пытался прикрыть защитной печатью Софию и Ирину, и потому они сохранились лучше, чем... лучше, чем остальные.

Я опустился на колени рядом с Софией, перевернув ее на спину. Она не была похожа на человека; какой-то предмет, белая кукла в рост человека, ни следа гаснущей искры, ни отпечатка в эмпатическом поле. Перезвон разносился над берегом — как будто мир раскололся на хрустальные грани, и те вращались, сталкиваясь друг с другом. Ветер трепал золотые волосы, которые таяли от прикосновений, рассыпаясь солнечными нитями. Там, где я держал волшебницу за руку, все еще теплую, кожа слезала, обнажая кость. Глава посольства была мертва, и ни одна печать не помогла бы вернуть ее назад даже на несколько минут.

Это были мои первые переговоры, о, мой Свет, мои первые мирные переговоры, и я их провалил.

* * *

— Удивительное ощущение — держать человеческую судьбу в руках.

Иллерни внимательно разглядывал ковер под ногами, всеми силами излучая старательность и служебное рвение. Ловить каждое слово, интонацию и мельчайшие изменения настроения человека, что сейчас сидел за столом, вся внутренняя служба умела лучше любых эмпатов.

— Держать в руках человеческую жизнь. Навсегда перечеркнуть путь наверх. Втоптать в грязь. Прошлое — куда ты сбежишь от прошлого?

Начальник говорит — подчиненные внимательно слушают. Иллерни любил и ценил свою работу, но еще больше он любил и ценил свою жизнь, которая, увы, была конечной и единственной.

— Удивительно, — информационная табличка вновь мелькнула в пальцах и замерла, сверкнув тонкими линиями проявляющей печати. — Стоит мне обнародовать то, что я держу в руках, один очень хороший человек будет обречен. Тебе его жаль, Иллерни?

— Нет, — спокойно ответил ученик Гвендолин. — Очевидно, он был недостаточно хорошим.

Глава одобрительно кивнул и подбросил табличку на ладони:

— А ведь у Него была возможность получить информацию самому и использовать ее по своему усмотрению. Я был снисходителен, как никто иной! Но что я могу поделать, если мои хорошие намерения все время отвергают?

Кто этот "Он" Иллерни тоже знал без пояснений.

— Нет, меня вовсе не задевает эта история с Джиллианом...

— Разумеется, — поспешно заверил Иллерни. Людям, которых не задевает какая-то вещь, свойственно упоминать ее по десять раз за разговор.

За охотой на Джиллиана внутренняя служба наблюдала затаив дыхание, а некоторые — заклеив рот липкой лентой, фигурально выражаясь, чтобы ни случайно, ни даже во сне не высказать ничего опасного. Кошка, как оказалось, охотилась не на мышку, не на птичку, и даже не на клубок ниток, а на клубок колючей проволоки под покровительством светлого магистра.

Демарш светлого магистра восприняли даже с сочувствием. Бедный светлый магистр! Мы будем тебя помнить.

— Наш магистр, — Нэттэйдж зажал табличку в пальцах, и на грани показалась подписанная серебряной краской отметка. "Эршенгаль". — Начал неправильно ставить приоритеты. И мы должны его остановить, пока он не причинил себе вред — ради его же блага. С людьми, увы, нельзя быть снисходительным слишком долго. Это будет больно, но кто сказал, что учиться на своих ошибках приятно?

Колючая проволока встала у кошки поперек горла, и ни одной кошке это не понравится. Глава внутренней службы не отличался умением прощать. Точнее, неумение прощать и нетерпение к неподчинению — были именно тем, чем высший темный Нэттэйдж выделялся даже среди прочих высших.

— Иллерни? Чего ты ждешь?

Замечтавшийся темный вздрогнул и поспешно обратил взгляд на начальство, стараясь, чтобы во взгляде было побольше старания и поменьше осознанности:

— Война началась. Олвиш Элкайт может погибнуть в любой момент, не оставив потомков. Генетическая стратегия рода Элкайт под угрозой. Нам следует что-то предпринять?

Глава внутренней службы медленно откинулся в кресле. Иллерни внезапно, очень резко захотелось исчезнуть — но его не выпускали из поля внимания.

— То есть Юлия мертва, — голос Нэттэйджа был убийственно мягок. — Волшебницы, подобной которой не было во всем мире, больше нет, и ее дети никогда не родятся. Олвиш Элкайт. Убил родную сестру и получил преимущественное право в генетической стратегии? Да я лично придушу его выблядков, если они появятся на свет.

-...Простите?

Высший оперся на стол и с мягкой жутью спросил:

— Что простить, Иллерни?

Иллерни взял себя в руки и повинно наклонил голову:

— Простите, я отвлекся и не расслышал, что вы сказали. Юлия... Что вы говорили дальше?

Нэттэйдж широко улыбнулся:

— Мы не можем вмешиваться в личную жизнь наших магов! Поэтому не беспокойся о том, что тебя не касается, Иллерни, и выполняй свое задание. И позаботься об убежище Таволги. Мы храним покой во всей стране, но в Таволге будем хранить его особенно усердно. Джиллиана взять под колпак, но пока не трогать. Ты понял меня?