Спаситель 18 глава

Спаситель 18 глава

Дмитрий Старицкий (с)

СПАСИТЕЛЬ

18.

— Слушай, Жмуров, — разлил я водку по стопкам. Перед этим предварительно подержал початую бутылку ''Хортицы'' до приемлемых вкусовых качеств в автомобильном холодильнике, который работал от аккумулятора, — ты у нас человек опытный, с людьми работал. Точнее с коллективами людей, — поправился я глядя на удивленные глаза инженера.

Журналист конечно сам всю жизнь работает с людьми, но... индивидуально. И опыт руководства у меня специфический — максимум три-пять человек, которых подгонять нужно только перед дедлайном, чтобы текст вовремя принесли. В главные редактора я никогда не рвался. Не такая уж большая разница в окладах чтобы взваливать на себе холку такую обузу. А разницу в деньгах всегда можно было гонорарами за публикации сравнять.

— И... — протянул инженер, чувствуя в моих словах какой-то для себя подвох.

— Вот мы тут пятый месяц пашем, а кругом такая идиллия, что просто оторопь берёт. Конфликтов нет. Недовольных начальством нет. Работают так, будто действительно строят лично для себя светлое будущее.

— И чем ты, командир, недоволен? Другой бы на твоём месте радовался.

— Понять хочу. Не бывает так.

— Да всё просто. Люди подрядись на работу не с тобой, а с Тарабриным. Он им что-то пообещал такое, чего им край как надо. И если не сделают, то и не получат. Вот и пашут как на дембельский аккорд. Всё что от тебя идёт им, то только в плюс. Нет почвы для конфликта. Вот когда в конце года сам будешь договариваться с артелями, то тогда держи ухо востро. В артелях на прииске даже уголовники вкалывают, что любо-дорого. Потому как знают за что. Конфликты там, где кто-то халасы гоняет, а получает как трудяга. У нас пока равноправие во всём, точнее — уравниловка. Кормим всех одинаково. А работает каждый за своё, о чём с Тарабриным ряд составил.

— Это-то понятно. Но вот удивляет меня их отношение к труду. Наяривают весь светлый день. Никто не сачкует. Никто не гонит самогон. Даже из-за баб никто не дерётся.

— Ты в каких войсках служил?

— В инженерных.

— А я в стройбате. Инженером в УНР [У Н Р — управление начальника работ] Уральского округа, ''пиджаком'' [П и д ж а к — выпускник гражданского ВУЗа, призванный на два года в армию в офицерском звании]. Так вот... — Устав ждать, Жмуров сам разлил водку по стопкам. — Наш подпол на совещании в округе как-то раз заявил, что если ему дадут весь личный состав из одних баптистов, то через месяц он его сделает военно-строительным отрядом ударного коммунистического труда.

— И что?

— А ничего. — Усмехнулся инженер. — Спустили на тормозах, но по партийной линии пропесочили за близорукость. Давай за дальнозоркость.

Чокнулись.

Выпили.

Закусили малосольным огурчиками собственного приготовления. Это у нас кто-то из освобожденных женщин озаботился. Соль есть, бочка есть, вода в наличии, огурцы выросли... Вот мы и снимаем пробу.

— Я тут как-то с Онуфрием на ту же тему уже беседовал, — вкусно захрустел Жмуров огурчиком. — Вывод мой таков. Народ наш тут православный по названию. А вот по отношению к труду чистые баптисты. Труд — главное служение богу. У нас даже поп без дела не сидит — досочки стругает для будущей церкви. Из мастерской всю неделю носа не высовывает. И матушка его в бабском лагере вся в трудах да заботах. И дочки ее там же посильно вкалывают несмотря на малолетство.

Разлили ещё по одной. Жмуров продолжил свою лекцию.

— Я даже представить себе не могу как бы они влились в нашу, ту церковь, которая в осевом времени. Еретиками бы их сочли долгогривые, учитывая, что и разница есть обрядах уже существенная. Помнишь никоновскую церковную реформу? Ведь из-за пустяка разосрались — двумя или тремя пальцами креститься. А что делать, к примеру, тому у кого на войне кисть отрубили? Вообще не креститься?

Выпили.

Выдохнули.

Закусили.

— К тому же прикинь к носу наш быт. Артельный, мужской. Семейных, считай, что нет. Что у нас? Коммуна? Монастырь? Стройотряд? Шабашка? Так на хорошей шабашке и в нашем осевом времени народ пашет весь светлый день и не пьёт, потому как знает за что пашет и что может потерять в противном случае. Вот отстроятся по семейному, подворьями, женами обзаведутся, детей нарожают, тогда жди когда бабы меж собой пересобачатся. Они без этого не могут. А мужики уже вперёд бабами подзуженные выступают всегда. Вот тут уже авторитет попадьи на первый план выступает — бабий климат в станице держать. А это не просто. Я тебе так скажу, что легче с урками управляться, чем с бабами.

Еще разлили и бутылка кончилась.

— Я человек малопьющий по меркам строителей, — вдруг признался инженер, — но вот иной раз мне водочки не хватает для полного счастья. Ты, командир, только местных мужиков к водке не приучай. В своих станицах они слабой бражкой перебиваются. Самогонных аппаратов не имеют. Им и пары стаканчиков сухенького за глаза — дури своей хватает. Кофе пить будем после водки? Как дома было.

Кофе готовить вышли на воздух к курилке за домиком, там, где мангал и моё персональное кострище.

Запалили костерок, подбросив готовых угольков из мангала. В рдеющиеся угольки поставили джезву и я заколдовал над готовкой.

Потянуло необыкновенным ароматом.

— Зёрна с дореволюции были или от осевого? — спросил Жмуров, принюхиваясь.

— С дореволюции, — отвечаю, усмехаясь. — С цельным кофеином. На Макарьевой ярмарке в первый ещё выход покупал, когда за лошадками с Тарабриным катались. Йеменское мокко.

Инженер, сладко прижмурившись, пригубил напиток.

— Ништя-я-я-к! — Выдал он заключение пробы. — Я так не умею.

— Захочешь — научишься. — Ответил я. — И учиться тебе лучше не у меня, а у Сосипатора. Тот по-турецки его варить умеет. Аутентично девятнадцатому веку.

— Спасибо за наколку. — кивнул Жмуров и вдруг вернулся к началу разговора. — Да не очкуй ты, командир. Всё пучком идёт.

Отставил пустую чашку, подумал и ответил.

— Когда нет мелких неприятностей — жди крупных. Жизнь меня так приучила. Вот и очкую. Ещё баб не переварили, а уже белорусская деревня на подходе. Поймал я тут себя на эйфории, что всё у нас хорошо. Понимаешь, ... Ты вообще девяносто первый год помнишь?

— Ну, — отозвался Жмуров. — Только по рассказам. Сам-то я в тайге был. В отрыве от цивилизации. А ты, небось, в самой гуще вращался.

— Именно. В ней самой. И даже на разворот журнала ''Пари матч'' фотомордой собственной попал под заголовком ''Они делали революцию''. Сижу дома, журнальчик этот разглядываю с собой любимым, балдею от собственной крутизны. На обложке Клавка Шифер, на развороте — я! Звонок в дверь. Стоят Пат с Поташонком кавказского обличия. Один мелкий, другой дылда.

— Чеченцы? — округляет глаза инженер.

— А кто их по виду поймёт, — машу рукой. — Пистолет мне под ухо, втолкнули в квартиру. Связали, кляп в рот запихали. Обыскали хату по быстрому. Телефон с автоответчиком забрали. Хороший телефон — ''Панасоник''. И смылись. И вот валяюсь я на полу. Ноги связаны. Руки за спиной связаны. Кляп во рту. Извиваюсь как червяк. А в голове одна мысль: заземлили тебя, чувак, от осознания собственной крутизны. Почувствуй разницу.

— Много грабанули?

— Да нет. Три тыщи денег, обручальное кольцо да монету золотую царской чеканки. Полуимпериал пятирублёвый. И телефон. С тех пор побаиваюсь я своей эйфории.

— А вообще зачем ты к белому дому ходил в девяносто первом? Ты же партийный был. — Вдруг спросил Жмуров.

— Я тебе так скажу, — почесал я бровь. — Все мы тогда были против ЦК КПСС. Всем блоком коммунистов и беспартийных. Против этого импотентного ГКЧП. Такой день непослушания. Всем казалось, что вот оно светлое будущее — только руку протяни. Надо только чуток воли взять.

— Так ведь обманули. — усмехнулся Жмуров.

— Конечно обманули, — откликнулся я. — Всегда всех обманывают — таков закон общественной жизни. Думаешь мы в толпе не понимали, что обманут? Разве что не ожидали, что так скоро. Толпа ревела ''Рос-си-я!!!'', а Старовойтова с балкона Белого дома её перекрикивала через мощные акустические колонки ''Ель-цин!''. А потом толпу повели памятники рушить, а сами заговорщики остались там власть делить.

— А в девяносто третьем?

— В девяносто третьем я был просто журналистом. Так что взгляд мой тут со стороны. Так вот там уже в полный рост встал эстетический конфликт поколений.

— Не понял. — удивился инженер. — Это как?

— Власти загребая с разных сторон единую кучу государственного имущества стали наступать друг другу на пятки, на пальцы, вот и схлестнулись. А левые почуяли окно возможностей для реванша. Поначалу набежала там толпа молодёжи как в девяносто первом. А им через матюгальники завели ''В коммунистических бригадах с нами Ленин впереди''. Молодежь послушала, послушала и разошлась. Остались только ушибленные левизной, да старички — бабушки из ''Трудовой Москвы'', для которых это были песни их молодости. Ну, и нацики из РНЕ половить свою рыбку в мутной воде. А потом кучка буйных поставила на уши многомиллионный город. И новая власть быстро и жестоко подавила этот бунт, как китайцы на площади Тяньаньмынь. И тишина. А дали бы по трансляции Шнура с Рамштайном, потрафили бы вкусам молодых, глядишь и критическая масса бунта бы и перевесила. Так что всё уперлось в эстетику. Всё остальное уже производное: и стрельба из танковых пушек по Белому дому, и его поджог, и расстрелы на стадионе. Как там Окуджава писал: ''Не раздобыть надёжной славы, покуда кровь не пролилась''. Всё, давай расходиться, мне приспичило личинку отложить.

Встал и ушел к своему персональному сортиру-скворечнику, который запирался на замок. Кусты жасмина, которые сам вокруг этого ''домика'' сажал для аромата уже в рост пошли. Саженцы я у Тарабрина взял и вообще такую фишку у него же и подсмотрел в его имении на Тамани. А чё? Ароматы совсем другие нежели в голом сортире над выгребной ямой. Приятственней.

Сортир у меня уютный, с сидушкой и линолеумом покрытый. Я сам его мою периодически и хлоркой раз в неделю отсыпаю. А замок, чтобы чужие сюда не ходили. Не засирали походя.

Посидел.

Покурил.

Отложил личинку.

Выйдя, удивился, что Жмуров всё так и сидит в моей курилке.

— Что ещё у нас плохого? — спрашиваю. Я то думал, что инженер давно уже ушел.

— Да нет ничего плохого, — отвечает. — Просто не успел я тебе отдать по объектный скользящий график занятости рабсилы на следующий месяц. Красным помечено, откуда снимать народ не рекомендуется. Кофе ещё угостишь?

$

Баня и колодец для белорусской деревни построены. Полевая кухня подвезена. Кучка дров на первое время сложена. Палатки большие армейские стоят идеально натянутые. Кровати в них железные ставить не стали — в первом ангаре складировали пока в разобранном виде. Они потом в стационарные дома пойдут в качестве премии за ударный труд. А в палатках пока нары устроили в два яруса из дубового горбыля. У нас его много скопилось. Отдельно поставили домик типа хозблок для завхоза — там сенники, наволочки, одеяла, полотенца на всю деревню. Запас консервов и круп на первое время. Вёдра, ложки, тарелки, бачки. Топоры, пилы и лопаты.

Завхозом белорусской деревни назначили Яна Колбаса. Он поначалу отвертеться от этой должности хотел, сваливал на то что Юшко опытнее его. Но Юшко уже откомандировали на вырубку просеки к пристани, где требовалась монстра, и Яну было императивно сказано, что идея переселять белорусов сюда его, пробивал её тоже он, вот ему и руководство ими в руки. Его родня, вот с ней и крутись.

— Гуманитарку на первое время дадим, — добавил я напоследок, — а вот после всё только за соль. Нахлебники нам не нужны.

— И коровы? — спрашивает, глупо лупая ресницами.

— Да хоть что, — отвечаю. — Дома, коровы, овцы, что ещё там для быта по возможности. Всем обеспечим, но... за соль. И на вас еще пакгауз для хранения добытой соли построить тут. Горбыль подвезём. Так что пройдись ещё раз по территории, запиши всё, если на память не надеешься. Двое егерей с собаками с тобой тут побудут. И охрана на первых порах, и для добычи мяса.

Смотрю, Колбас нос повесил.

Похлопал его по плечу, сказал сочувственно.

— А кому сейчас легко?

— Сеть будет рыбу ловить? — встрепенулся он.

— Всё будет, — обещаю. — Но за соль. Сам понимаешь, что соль это здесь основной промысел. Всё остальное вторично. Типа, хобби.

Оставили им двух коней из табуна егерей. Всё равно один постоянно в лагере будет находиться.

А в испарителе уровень воды понизился на пару дециметров точно уже. По кромке берега это видно явственно по белому солевому налёту. Так что к сентябрю тут будет самая страда соль сгребать, буртовать и отправлять на хранение до ярмарки.

Тара — вот наше слабое место в солевом промысле пока.

Так в думах о солевой таре и ехал обратно в колхоз до брода.

На ответвлении от основной просеки, ну, той, которая к пристани новой идет остро пахло дымом и копотью от сгоревшего бензина.

Сурово спрашиваю Юшко.

— Что тут у вас горело?

Вот нам тут только лесного пожара для полного счастья не хватает.

— Дык, командир, — провел он закопчённой ладонью под носом, — Пороховые шашки кончились, вот и выжигаем пни изнутри. Сердцевину долбим, туда бензинчика пополам с маслом и поджигаем. Остаётся потом только развалить до земли. В наших лесах всегда так делали, чтобы с пнями не надрываться.

Понятно. Предстоит мне вояж в Америку за буровыми шашками. Ну, и за сопутствующими товарами попутно. Бензин в цистерне скоро дно покажет. Так что вояж в Техас предстоит. До 1972 года бензин там дешевый — выбирай любое время от победы над Японией. Потом всё — хялява кончилась. Началась эра малолитражек. Золотое обеспечение доллара рухнуло и нефть в одночасье подскочила в цене аж в четыре раза. И это был еще не предел.

— Много шашек надо?

— Десятка три-четыре, если в обрез. Но лучше с запасом, — кивает Ваня головой, шмыгая крупным мясистым носом.

— Ладно, показывай, что тут у вас.

— Да вот стащим брёвна к просеке, — махнул он рукой на края вырубки, где валялись стволы с уже обрубленными сучьями, — уложим в монстру на коники да и утащим на пилораму. Но не всё. Часть уже ушло на сваи под дебаркадер. Там на трёх слегах на веревке бабу из комля артелью поднимали на блоке и забивали сваи ее весом. Быстро пошло. Осталось только настелить палубу. Отсыпать всю вырубку гравием и можно запускать в эксплуатацию. Мужиков надо заранее на каменоломню заслать — щебень долбить. Самосвалов семь-восемь. Потом монстрой укатаем. Она тяжёлая, за каток сойдёт.

— Может дорожный каток в аренду взять? — предлагаю.

— Не-а. Лишнее это, командир, — ухмыляется Юшко. — На первой просеке так укатали — никто ещё не жаловался.

У самой пристани лесорубы оставили старый высокий дуб. Мощный, в три обхвата, красавец. Сама дорога к пристани вокруг него кольцом заворачивает.

— Этот чего оставили? — спрашиваю.

— Просто рука ни у кого не поднялась на такую лепоту. Да и вкруговую удобнее подъезжать к дебаркадеру. Не надо потом тыркаться туда-сюда для разворота. Да и тень от него нелишняя. Мы под ним всей артелью обедаем.