Песня Мангуста

Магия поделила гномов на сильных и слабых, но револьвер уравнял их шансы.

(Анри "Мангуст")

В револьвере оставалось четыре пули. Противников было гораздо больше — я насчитал как минимум шестерых: трое перекрыли путь к отступлению на станцию метрополитена, остальные прятались впереди, в сумраке тоннеля. Ближайшая лампа мигала, и ее вспышки мешали мне стрелять.

— Эй, Анри! Бежать некуда, дорогой. Лучше бросай оружие.

Голос звучал прокуренным баритоном. Владелец такого голоса должен нравиться женщинам, если не знать, что его лицо изуродовано страшным шрамом. Я высунулся из укрытия и прокричал:

— Это ты, Корнуэл? А я думал, что подстрелил тебя еще в прошлый раз!

Раздался выстрел, и пуля выбила крошку из кирпича над моей головой. Я вжался в стену. Как же мешает мигающий свет! Мари говорила, что у меня красивые глаза, но пугающие. "Как у хищника, — улыбалась она — О, мой Анри, смотри на меня еще". Я хорошо вижу и в темноте и на свету, но не тогда, когда они сменяют друг друга так часто.

Кровь заливала рукав куртки. К-кудуху! Надо чем-то перевязать рану в плече. Пуля прошла навылет, вырвав кусок мяса.

— Долго еще ждать, Анри? — засмеялся Корнуэл. — Я видел пятна твоей крови, мой доблестный рыцарь, она красна, как и у всех, значит, врут, что тебя нельзя убить. Пришел твой конец, Анри. Знаешь, славные были деньки, когда мы вместе сражались. Плечом к плечу, как два героя. Только ты и я, Анри. Только ты и я. А теперь ты труп, Мангуст. Спой свою последнюю песенку, мой рыцарь, ту, что ты пел, когда мы были в осаде. Десятки крыс и двое храбрецов. Но теперь тебя некому спасти, мой дорогой.

Новый выстрел. Осколок кирпича чиркнул по щеке.

Он боится, улыбнулся я. До сих пор меня боится, даже раненого.

Поезд ввалился на станцию огромным подземным червем. Через мгновение он промчится мимо, но в начале движения его скорость будет не столь высока, и у меня появится шанс схватиться за подножку.

"Кудах, кудах, кудуху! — проговорил я детскую заговорку, которой научил меня отец. — Спасите, спасите Чернуху!"

Пора! Громадина поезда, казалось, мчала прямо на меня. Фары — его глаза. Рокот — его дыхание. Шаг, еще один, теперь нужно оттолкнуться и прыгнуть...

За ревом поезда я не слышал выстрелов. Почувствовал лишь толчок в спину, и щебень бросился мне в лицо. Состав прогрохотал мимо, сотрясая землю.

— Готов! Я попал в него! Слышь, Корни, я Мангуста замочил!

Они подбежали ко мне.

— Живой! Да ты прям снайпер!

Нужно встать или хотя бы заставить себя поднять револьвер. Кудуху! Почему он такой тяжелый? Нога в сапоге, подбитом гвоздями из лунного серебра, отбросила мое оружие в сторону и наступила на руку. Пальцы хрустнули. "Как я теперь буду стрелять?" — мелькнула мысль.

— Что, Анри, больно? — Надо мной склонилось лицо Корни. Вспышки света подчеркивали шрам, превративший левую половину его лица в сморщенное ядро ореха. Длинные сальные волосы моего бывшего соратника напоминали свалявшуюся шерсть. Его нос со времени нашей последней встречи еще больше вытянулся, и стал совсем походить на крысиный. — Где медальон, Мангуст?

— Кхараш! — сказал я через силу. Во рту был вкус крови. — Крыса!

— Помнишь древний язык, — усмехнулся Корнуэл здоровой половиной лица. Он пошевелил носом, будто принюхиваясь. Над верхней губой торчали в стороны тонкие нити усов-вибриссов. — Обыщите полиглота.

Мои карманы обшарили, перевернули меня на живот, вытряхнули заплечную сумку.

— Корни, у него ничего нет!

Я услышал, как в руках моего врага щелкнул барабан револьвера.

— Я достал пули, Мангуст, — сказал Корнуэл. — Оставил только одну. Проверим твое везение? — Барабан вновь щелкнул, и мне в затылок уперся ствол. — Или ты скажешь нам, где медальон? Подумай, Анри.

— Пхеш кхараш! — заставил я себя улыбнуться сквозь боль.

Револьвер дрогнул в руке Корни, раздалось клацанье курка.

— Тебе повезло, мой дорогой, проверим еще раз? Скоро твое везение кончится, а ты еще должен сказать, куда спрятал медальон.

— Пули, — сказал я. — Они звякнули в твоей ладони шесть раз. Ты вынул из барабана их все.

— Гаденыш, — прошипел Корни. — Тащите его на рельс! Быстро!

Меня схватили за руки, поволокли куда-то вверх, стукнув головой о металл.

— Поезда не было уже две минуты, мой храбрый, но глупый рыцарь. Как думаешь, на сколько хватит твоей смелости? Одно слово, Анри, где медальон, и поезд проедет мимо. Так куда ты его спрятал?

Я хватался за рельс в тщетной попытке подняться. Мокрые от крови пальцы скользили по металлу, и у меня получилось лишь приподнять голову, посмотреть в лицо Корни.

— Зачем тебе медальон? Ты ведь его собирался проиграть в карты.

— Я никогда не проигрываю, — ухмыльнулся Корни. — А медальон — это мой заказ.

Я видел не только Корни — Еж, незаметный, тихий, как летучая мышь, двигался в темноте колючей тенью.

В воздухе просвистела колючка и пробила горло стоящего рядом с Корни гнома в полосатой жилетке. Тот захрипел, упал на колени. Корнуэл развернулся.

— Где он?! — закричал он.

Вторая игла впилась в плечо молодого гнома. С его головы слетела шапочка с помпоном. Бандит заорал, схватившись за иглу.

— Стреляйте, мерзавцы! — кричал Корни. — Убейте гада!

Раздались беспорядочные выстрелы. Чья-то пуля попала в мигающую лампу, осколки стекла посыпались на щебень. Но бандиты стреляли не в том направлении. Я услышал дыхание Ежа совсем рядом. Он крался среди шпал, подползая с другой стороны рельса. За ревом прибывающего на станцию поезда Ежа совсем не было слышно — мой друг хорошо рассчитал время своего появления.

Или же ему просто повезло.

— Быстрее, — прошептал я. — Ты медальон подобрал?

— Ф-ф-фы! — утвердительно сказал Еж.

Он стащил меня с рельса.

— Вон они! — закричал один из гномов.

Но над нами уже мчался состав, отрезав нас от врагов. Еж тащил меня к станции под брюхом поезда.

— Нас заметят люди, Еж, — шептал я. — Так нельзя. Всем нам снова придется уходить.

— Ф-ф-фы! — сказал Еж.

— Нет, у меня не хватит сил на трансформацию.

— Ф-ф-фы.

— Не хватит! Нет! Остановись!

Но Еж уже бежал по залитой светом станции, лавируя между ногами людей. Я слышал изумленные возгласы.

— Еж!

— Кого это он несет?

— Смотрите, еж ласку поймал! Реально ласку жрет, она вся в крови!

— Мама, хочу себе такую зверушку!

Потом я шел по темному тоннелю, где на выходе светил яркий свет, но вскоре понял, что проваливаюсь в события последнего дня.

* * *

Вентиляционный канал заполняла копоть, пыль и старая паутина. Я шел, пригнувшись, чтобы не приложиться макушкой о неровный потолок. Цепочки моих следов протянулись в пыли туда и обратно. Туда — это к свету в конце тоннеля и перегородившей выход пластиковой решетке. Обратно — к душным каналам, заполненным угарным газом и отголосками людской жизни. Это мой привычный мир.

Порой в вентиляционных каналах звучала музыка. Иногда доносились новости, рассказывающие о перипетиях людской жизни. Но чаще всего слышались разговоры: гневные, переходящие во взаимные оскорбления или истерику, тихие, ставшие привычкой, детский щебет и голоса любви, когда двое не могут наговориться друг с другом, прерываясь на поцелуи.

Я останавливался и слушал чужую жизнь.

Сейчас за кухонной решеткой, ведущей в квартиру Вероники, стояла тишина.

— Привет, Билл, — бросил я притаившемуся во впадине на потолке пауку. Тот недовольно задергался, стараясь меня напугать. — Или тебя зовут Орландо? Впрочем, все вы на одно лицо. Г-г-глупые твари.... Эх...

Я с трудом отодвинул решетку и тут же отпрянул, прижался к стене, тяжело дыша. Едва не попался!

Вероника сидела за кухонным столом, спиной ко мне, опустив подбородок на руки, и держала перед собой письмо.

— Ты пришел, гость, — сказала она, не оборачиваясь. — Я слышала, как ты шебуршишь в вытяжке. Не уходи, я не буду тебя сегодня пытаться увидеть.

Я подошел к решетке. Почему-то подумалось, что Вера недавно плакала.

— Знаешь, — сказала она. — Мне до сих пор кажется, что ты меня понимаешь. Глупо, да? Взрослая девка еще не наигралась в детство. Надеюсь, что ты не крыса. И не мышь, — добавила она после паузы. — Хотя мышь сойдет. А вот крыс я терпеть не могу. Большие и мерзкие. Их было полным-полно лет пять назад. Целое нашествие, представляешь?

Да уж, представляю, посмотрел я на свою правую руку со следами укусов. Крыс тогда было действительно много.

"Сколько у тебя пуль, Корни?"

"Да пяток остался, ничего Анри, прорвемся, не впервой. Спой мне ту песню, друг, что ты обычно мурлычешь себе под нос. Спой так, чтобы все слышали, что мы еще живы".

Крысы ползли вперед по телам своих дохлых сородичей. Когда мы истратили последние заряды, то началась рукопашная схватка. Нас осталось трое выживших из всего серого отряда — я, Корни и Еж, и не знаю, чьей кровью больше пропиталась моя одежда — крысиной, моей или кровью Корни, которого я вытащил с поля боя.

— Он меня бросил, представляешь. Подлец, да? — сказала Вероника. — Написал мне письмо. Не смог высказать всё в глаза. Подлец и слабак. Только теперь мне хочется реветь. Глупо, да? Жаль, что ты меня не понимаешь. Всегда была лучшей, в школе, в институте, и думала, что всё так легко будет и дальше в жизни. Вот! Вот! Вот! Дура! Дура! — принялась она рвать письмо на клочки.

Затем остановилась, сгребла обрывки бумаги в кучу, выкинула их в мусорное ведро и вытерла глаза, размазав по лицу тушь и слезы.

— Вот дура! — сказала, глядя на выпачканные пальцы. — Я уродина, да?

Она подняла лицо, я успел прижаться к стене.

— Нет, — тихо сказал ей в ответ. — Ты очень красивая, Мари.

Почему я назвал ее этим именем?

— Кажется, будто ты со мной разговариваешь, — улыбнулась она и, открыв кран, начала смывать тушь с пальцев.

Затем умылась и, взмахнув головой, разметала волосы по плечам.

— Каков подлец, всё-таки, представляешь, у меня бабушкин медальон пропал. Не может быть, чтобы Сашка стащил. Он, конечно, подлец, но не настолько же. Нет, он не вор. Наверное, я сама медальон потеряла, хотя это и кажется невероятным. Найди его, гость! Он в виде золотого сердечка на цепочке. Ты же пьешь молоко, что я оставляю тебе в блюдце, и ешь мой хлеб. Теперь отработай! — Она рассмеялась, и ее смех больше походил на истерику. — Господи, какую чушь я несу.

У самой решетки под моими ногами что-то блеснуло. Я нагнулся и поднял с пола сапожный гвоздь. Сбросил с лица пропитанную влагой маску, поднес гвоздь к глазам. Он был сделан из лунного серебра — металла, накапливающего магию. Я хмыкнул и сунул гвоздь в карман. Затем принялся рассматривать пыль на полу. Тот, кто приходил сюда, пытался идти по моим следам, но он не птица, чтобы остаться незамеченным.

— Кто здесь был, Орландо? — спросил я у паука. — Впрочем, можешь не отвечать. Серебряными гвоздями подбита только обувь серого отряда, а из него в живых осталось лишь трое. Я давно не ношу военные сапоги, а Еж — тем более. Вот такие дела, Билл.

Я вернул маску на место и подошел к решетке. Вероника уже ушла из кухни.

— Шандор кидлок, хомо. Гном Анри по прозвищу Мангуст принимает твой заказ, человек, — произнес я слова древней клятвы. — Плата получена.

Я повернулся и ушел в темноту вентиляционного канала, растворяясь во мгле. Я терял в ней свое тело, оставалось лишь сознание. "Я", невесомый и незримый, летел в потоках мрака, и со всех сторон доносились отголоски слов. Потом раздался крик. Сначала идущий издалека, вскоре он заполнил всего меня, и стало понятно, что это кричу я сам.

* * *

— Держи его, Еж, крепче держи! — Голос принадлежал Хероду. Я слышал Херода, но не видел — перед глазами всё плыло. — Не дергайся, Мангуст!

— А что б вас, кхараш! Проклятые крысы! Отпустите!

— Крепче, Еж, сейчас буду доставать пулю.

— А-а-а! Мало я срезал ваших хвостов! Ненавижу, отпустите! Крысы повсюду, мы в окружении, Корни!

— Щипцы, Еж. Еще сидра. Да не себе — ему! Глотай, Мангуст. Ёж, сунь ему в рот валик.

— Тьфу! А-а-а! Кудах, кудах, кудуху! Спасите, спасите Чернуху! Спасите...

— Вот она, пуля. Благо у ребра остановилась. Сидра, Еж. Не ему — мне.

— Ф-ф-фы!

— Хорошо, тоже можешь хлебнуть. Хватит! Дай сюда.

— Спасите Чернуху...

— Твое здоровье, Мангуст. Будешь жить долго и счастливо, если раньше не подстрелят.

— Чернуху... Еж?

— Ф-ф-фы!

— Да здесь твой друг. Это он тебя притащил после того, как ты к своей Вере ходил и тебя продырявили. Кстати, что ты не поделил с Корнуэлом?

Я приподнялся. Спину пронзило болью, но эта боль была не такой острой, как раньше, скорее, зудящей, так болит заживающая рана. Я пошевелил лопатками, чувствуя на спине повязку из лейкопластыря.

— Я вложил подорожник и шалфей, — сказал Херод, отрываясь от бутылки. — И смочил все соком алоэ. Говорят, помогает. Не знаю, но если его в сидр добавлять, ух, забористая вещь выходит. Хочешь хлебнуть еще?

— Уйди, Херод. Сколько я уже принял? Я же не пью, ты знаешь.

— Ну, извиняй, Анри, другой анестезии у меня нет.

— Да уж, если вспомнить рожу Корни, вернее, ту ее половину, что ты ему оставил, то можно сказать, что мне еще повезло.

— Его спасаешь, а он тебя еще и хает, — ухмыльнулся Херод. — Вообще не уважаешь правителя.

— Временного, — сказал я, разглядывая свою руку со сломанными пальцами. — Ты без короля ничто. И я тоже. Нет у нас больше магии.

— Как нет? — возмутился Херод. — А вот это? — показал он на толстый гримуар в переплете из крысиной кожи. — Разве это не магия?

Он взмахнул рукой, и на полу появилась волшебная свеча. Несколько секунд она горела, освещая зал призрачным пламенем, а затем растворилась в воздухе.

— И что ты понимаешь в волшебстве? — сказал я. — Крохи. В тебе нет ни капли королевской крови.

— Скажи спасибо, что я хоть что-то умею, иначе ты бы уже сдох, как кхараш. Можно подумать, что в тебе есть королевская кровь, — буркнул Херод. — Хотя и носишь золотые оковы.

Я посмотрел на золотой браслет у себя на руке.

— Это не награда, — сказал я, — а наказание всему моему роду. Память о предательстве. Потому что нельзя открываться людям. Может, дело не в том, что королевская семья погибла, а в том, что мы становимся слишком похожими на людей? Потому магия и уходит. Даже с превращением почти разучились управляться.

— Я термин придумал — спонтанная трансформация, — сообщил Херод. — Мы неупр... неуправляемо, вот, кхараш, слово-то какое, сразу не выговоришь. — Он вновь отхлебнул из бутылки. — Трансформируемся вопреки своему желанию в животных, наиболее близких нам по духу. Разновидность мимикрии, наследственное умение, оставшееся с тех пор, когда мы владели искусством изменения реальности путем вербального и мозгового воздействия. Оценил речь? Твое здоровье! Ху!.. — шумно выдохнул он. — Только вот что-то всё больше среди нас крыс становится.

Херод пригладил свои длинные мохнатые уши и пошевелил носом с вибриссами. Потом повернулся и поставил бутылку на пол. Из-под его халата выскользнул и шлепнулся на пол длинный розовый крысиный хвост. Херод быстро спрятал его обратно, а я сделал вид, что ничего не заметил.