|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Магия поделила гномов на сильных и слабых, но револьвер уравнял их шансы.
(Анри "Мангуст")
В револьвере оставалось четыре пули. Противников было гораздо больше — я насчитал как минимум шестерых: трое перекрыли путь к отступлению на станцию метрополитена, остальные прятались впереди, в сумраке тоннеля. Ближайшая лампа мигала, и ее вспышки мешали мне стрелять.
— Эй, Анри! Бежать некуда, дорогой. Лучше бросай оружие.
Голос звучал прокуренным баритоном. Владелец такого голоса должен нравиться женщинам, если не знать, что его лицо изуродовано страшным шрамом. Я высунулся из укрытия и прокричал:
— Это ты, Корнуэл? А я думал, что подстрелил тебя еще в прошлый раз!
Раздался выстрел, и пуля выбила крошку из кирпича над моей головой. Я вжался в стену. Как же мешает мигающий свет! Мари говорила, что у меня красивые глаза, но пугающие. "Как у хищника, — улыбалась она — О, мой Анри, смотри на меня еще". Я хорошо вижу и в темноте и на свету, но не тогда, когда они сменяют друг друга так часто.
Кровь заливала рукав куртки. К-кудуху! Надо чем-то перевязать рану в плече. Пуля прошла навылет, вырвав кусок мяса.
— Долго еще ждать, Анри? — засмеялся Корнуэл. — Я видел пятна твоей крови, мой доблестный рыцарь, она красна, как и у всех, значит, врут, что тебя нельзя убить. Пришел твой конец, Анри. Знаешь, славные были деньки, когда мы вместе сражались. Плечом к плечу, как два героя. Только ты и я, Анри. Только ты и я. А теперь ты труп, Мангуст. Спой свою последнюю песенку, мой рыцарь, ту, что ты пел, когда мы были в осаде. Десятки крыс и двое храбрецов. Но теперь тебя некому спасти, мой дорогой.
Новый выстрел. Осколок кирпича чиркнул по щеке.
Он боится, улыбнулся я. До сих пор меня боится, даже раненого.
Поезд ввалился на станцию огромным подземным червем. Через мгновение он промчится мимо, но в начале движения его скорость будет не столь высока, и у меня появится шанс схватиться за подножку.
"Кудах, кудах, кудуху! — проговорил я детскую заговорку, которой научил меня отец. — Спасите, спасите Чернуху!"
Пора! Громадина поезда, казалось, мчала прямо на меня. Фары — его глаза. Рокот — его дыхание. Шаг, еще один, теперь нужно оттолкнуться и прыгнуть...
За ревом поезда я не слышал выстрелов. Почувствовал лишь толчок в спину, и щебень бросился мне в лицо. Состав прогрохотал мимо, сотрясая землю.
— Готов! Я попал в него! Слышь, Корни, я Мангуста замочил!
Они подбежали ко мне.
— Живой! Да ты прям снайпер!
Нужно встать или хотя бы заставить себя поднять револьвер. Кудуху! Почему он такой тяжелый? Нога в сапоге, подбитом гвоздями из лунного серебра, отбросила мое оружие в сторону и наступила на руку. Пальцы хрустнули. "Как я теперь буду стрелять?" — мелькнула мысль.
— Что, Анри, больно? — Надо мной склонилось лицо Корни. Вспышки света подчеркивали шрам, превративший левую половину его лица в сморщенное ядро ореха. Длинные сальные волосы моего бывшего соратника напоминали свалявшуюся шерсть. Его нос со времени нашей последней встречи еще больше вытянулся, и стал совсем походить на крысиный. — Где медальон, Мангуст?
— Кхараш! — сказал я через силу. Во рту был вкус крови. — Крыса!
— Помнишь древний язык, — усмехнулся Корнуэл здоровой половиной лица. Он пошевелил носом, будто принюхиваясь. Над верхней губой торчали в стороны тонкие нити усов-вибриссов. — Обыщите полиглота.
Мои карманы обшарили, перевернули меня на живот, вытряхнули заплечную сумку.
— Корни, у него ничего нет!
Я услышал, как в руках моего врага щелкнул барабан револьвера.
— Я достал пули, Мангуст, — сказал Корнуэл. — Оставил только одну. Проверим твое везение? — Барабан вновь щелкнул, и мне в затылок уперся ствол. — Или ты скажешь нам, где медальон? Подумай, Анри.
— Пхеш кхараш! — заставил я себя улыбнуться сквозь боль.
Револьвер дрогнул в руке Корни, раздалось клацанье курка.
— Тебе повезло, мой дорогой, проверим еще раз? Скоро твое везение кончится, а ты еще должен сказать, куда спрятал медальон.
— Пули, — сказал я. — Они звякнули в твоей ладони шесть раз. Ты вынул из барабана их все.
— Гаденыш, — прошипел Корни. — Тащите его на рельс! Быстро!
Меня схватили за руки, поволокли куда-то вверх, стукнув головой о металл.
— Поезда не было уже две минуты, мой храбрый, но глупый рыцарь. Как думаешь, на сколько хватит твоей смелости? Одно слово, Анри, где медальон, и поезд проедет мимо. Так куда ты его спрятал?
Я хватался за рельс в тщетной попытке подняться. Мокрые от крови пальцы скользили по металлу, и у меня получилось лишь приподнять голову, посмотреть в лицо Корни.
— Зачем тебе медальон? Ты ведь его собирался проиграть в карты.
— Я никогда не проигрываю, — ухмыльнулся Корни. — А медальон — это мой заказ.
Я видел не только Корни — Еж, незаметный, тихий, как летучая мышь, двигался в темноте колючей тенью.
В воздухе просвистела колючка и пробила горло стоящего рядом с Корни гнома в полосатой жилетке. Тот захрипел, упал на колени. Корнуэл развернулся.
— Где он?! — закричал он.
Вторая игла впилась в плечо молодого гнома. С его головы слетела шапочка с помпоном. Бандит заорал, схватившись за иглу.
— Стреляйте, мерзавцы! — кричал Корни. — Убейте гада!
Раздались беспорядочные выстрелы. Чья-то пуля попала в мигающую лампу, осколки стекла посыпались на щебень. Но бандиты стреляли не в том направлении. Я услышал дыхание Ежа совсем рядом. Он крался среди шпал, подползая с другой стороны рельса. За ревом прибывающего на станцию поезда Ежа совсем не было слышно — мой друг хорошо рассчитал время своего появления.
Или же ему просто повезло.
— Быстрее, — прошептал я. — Ты медальон подобрал?
— Ф-ф-фы! — утвердительно сказал Еж.
Он стащил меня с рельса.
— Вон они! — закричал один из гномов.
Но над нами уже мчался состав, отрезав нас от врагов. Еж тащил меня к станции под брюхом поезда.
— Нас заметят люди, Еж, — шептал я. — Так нельзя. Всем нам снова придется уходить.
— Ф-ф-фы! — сказал Еж.
— Нет, у меня не хватит сил на трансформацию.
— Ф-ф-фы.
— Не хватит! Нет! Остановись!
Но Еж уже бежал по залитой светом станции, лавируя между ногами людей. Я слышал изумленные возгласы.
— Еж!
— Кого это он несет?
— Смотрите, еж ласку поймал! Реально ласку жрет, она вся в крови!
— Мама, хочу себе такую зверушку!
Потом я шел по темному тоннелю, где на выходе светил яркий свет, но вскоре понял, что проваливаюсь в события последнего дня.
* * *
Вентиляционный канал заполняла копоть, пыль и старая паутина. Я шел, пригнувшись, чтобы не приложиться макушкой о неровный потолок. Цепочки моих следов протянулись в пыли туда и обратно. Туда — это к свету в конце тоннеля и перегородившей выход пластиковой решетке. Обратно — к душным каналам, заполненным угарным газом и отголосками людской жизни. Это мой привычный мир.
Порой в вентиляционных каналах звучала музыка. Иногда доносились новости, рассказывающие о перипетиях людской жизни. Но чаще всего слышались разговоры: гневные, переходящие во взаимные оскорбления или истерику, тихие, ставшие привычкой, детский щебет и голоса любви, когда двое не могут наговориться друг с другом, прерываясь на поцелуи.
Я останавливался и слушал чужую жизнь.
Сейчас за кухонной решеткой, ведущей в квартиру Вероники, стояла тишина.
— Привет, Билл, — бросил я притаившемуся во впадине на потолке пауку. Тот недовольно задергался, стараясь меня напугать. — Или тебя зовут Орландо? Впрочем, все вы на одно лицо. Г-г-глупые твари.... Эх...
Я с трудом отодвинул решетку и тут же отпрянул, прижался к стене, тяжело дыша. Едва не попался!
Вероника сидела за кухонным столом, спиной ко мне, опустив подбородок на руки, и держала перед собой письмо.
— Ты пришел, гость, — сказала она, не оборачиваясь. — Я слышала, как ты шебуршишь в вытяжке. Не уходи, я не буду тебя сегодня пытаться увидеть.
Я подошел к решетке. Почему-то подумалось, что Вера недавно плакала.
— Знаешь, — сказала она. — Мне до сих пор кажется, что ты меня понимаешь. Глупо, да? Взрослая девка еще не наигралась в детство. Надеюсь, что ты не крыса. И не мышь, — добавила она после паузы. — Хотя мышь сойдет. А вот крыс я терпеть не могу. Большие и мерзкие. Их было полным-полно лет пять назад. Целое нашествие, представляешь?
Да уж, представляю, посмотрел я на свою правую руку со следами укусов. Крыс тогда было действительно много.
"Сколько у тебя пуль, Корни?"
"Да пяток остался, ничего Анри, прорвемся, не впервой. Спой мне ту песню, друг, что ты обычно мурлычешь себе под нос. Спой так, чтобы все слышали, что мы еще живы".
Крысы ползли вперед по телам своих дохлых сородичей. Когда мы истратили последние заряды, то началась рукопашная схватка. Нас осталось трое выживших из всего серого отряда — я, Корни и Еж, и не знаю, чьей кровью больше пропиталась моя одежда — крысиной, моей или кровью Корни, которого я вытащил с поля боя.
— Он меня бросил, представляешь. Подлец, да? — сказала Вероника. — Написал мне письмо. Не смог высказать всё в глаза. Подлец и слабак. Только теперь мне хочется реветь. Глупо, да? Жаль, что ты меня не понимаешь. Всегда была лучшей, в школе, в институте, и думала, что всё так легко будет и дальше в жизни. Вот! Вот! Вот! Дура! Дура! — принялась она рвать письмо на клочки.
Затем остановилась, сгребла обрывки бумаги в кучу, выкинула их в мусорное ведро и вытерла глаза, размазав по лицу тушь и слезы.
— Вот дура! — сказала, глядя на выпачканные пальцы. — Я уродина, да?
Она подняла лицо, я успел прижаться к стене.
— Нет, — тихо сказал ей в ответ. — Ты очень красивая, Мари.
Почему я назвал ее этим именем?
— Кажется, будто ты со мной разговариваешь, — улыбнулась она и, открыв кран, начала смывать тушь с пальцев.
Затем умылась и, взмахнув головой, разметала волосы по плечам.
— Каков подлец, всё-таки, представляешь, у меня бабушкин медальон пропал. Не может быть, чтобы Сашка стащил. Он, конечно, подлец, но не настолько же. Нет, он не вор. Наверное, я сама медальон потеряла, хотя это и кажется невероятным. Найди его, гость! Он в виде золотого сердечка на цепочке. Ты же пьешь молоко, что я оставляю тебе в блюдце, и ешь мой хлеб. Теперь отработай! — Она рассмеялась, и ее смех больше походил на истерику. — Господи, какую чушь я несу.
У самой решетки под моими ногами что-то блеснуло. Я нагнулся и поднял с пола сапожный гвоздь. Сбросил с лица пропитанную влагой маску, поднес гвоздь к глазам. Он был сделан из лунного серебра — металла, накапливающего магию. Я хмыкнул и сунул гвоздь в карман. Затем принялся рассматривать пыль на полу. Тот, кто приходил сюда, пытался идти по моим следам, но он не птица, чтобы остаться незамеченным.
— Кто здесь был, Орландо? — спросил я у паука. — Впрочем, можешь не отвечать. Серебряными гвоздями подбита только обувь серого отряда, а из него в живых осталось лишь трое. Я давно не ношу военные сапоги, а Еж — тем более. Вот такие дела, Билл.
Я вернул маску на место и подошел к решетке. Вероника уже ушла из кухни.
— Шандор кидлок, хомо. Гном Анри по прозвищу Мангуст принимает твой заказ, человек, — произнес я слова древней клятвы. — Плата получена.
Я повернулся и ушел в темноту вентиляционного канала, растворяясь во мгле. Я терял в ней свое тело, оставалось лишь сознание. "Я", невесомый и незримый, летел в потоках мрака, и со всех сторон доносились отголоски слов. Потом раздался крик. Сначала идущий издалека, вскоре он заполнил всего меня, и стало понятно, что это кричу я сам.
* * *
— Держи его, Еж, крепче держи! — Голос принадлежал Хероду. Я слышал Херода, но не видел — перед глазами всё плыло. — Не дергайся, Мангуст!
— А что б вас, кхараш! Проклятые крысы! Отпустите!
— Крепче, Еж, сейчас буду доставать пулю.
— А-а-а! Мало я срезал ваших хвостов! Ненавижу, отпустите! Крысы повсюду, мы в окружении, Корни!
— Щипцы, Еж. Еще сидра. Да не себе — ему! Глотай, Мангуст. Ёж, сунь ему в рот валик.
— Тьфу! А-а-а! Кудах, кудах, кудуху! Спасите, спасите Чернуху! Спасите...
— Вот она, пуля. Благо у ребра остановилась. Сидра, Еж. Не ему — мне.
— Ф-ф-фы!
— Хорошо, тоже можешь хлебнуть. Хватит! Дай сюда.
— Спасите Чернуху...
— Твое здоровье, Мангуст. Будешь жить долго и счастливо, если раньше не подстрелят.
— Чернуху... Еж?
— Ф-ф-фы!
— Да здесь твой друг. Это он тебя притащил после того, как ты к своей Вере ходил и тебя продырявили. Кстати, что ты не поделил с Корнуэлом?
Я приподнялся. Спину пронзило болью, но эта боль была не такой острой, как раньше, скорее, зудящей, так болит заживающая рана. Я пошевелил лопатками, чувствуя на спине повязку из лейкопластыря.
— Я вложил подорожник и шалфей, — сказал Херод, отрываясь от бутылки. — И смочил все соком алоэ. Говорят, помогает. Не знаю, но если его в сидр добавлять, ух, забористая вещь выходит. Хочешь хлебнуть еще?
— Уйди, Херод. Сколько я уже принял? Я же не пью, ты знаешь.
— Ну, извиняй, Анри, другой анестезии у меня нет.
— Да уж, если вспомнить рожу Корни, вернее, ту ее половину, что ты ему оставил, то можно сказать, что мне еще повезло.
— Его спасаешь, а он тебя еще и хает, — ухмыльнулся Херод. — Вообще не уважаешь правителя.
— Временного, — сказал я, разглядывая свою руку со сломанными пальцами. — Ты без короля ничто. И я тоже. Нет у нас больше магии.
— Как нет? — возмутился Херод. — А вот это? — показал он на толстый гримуар в переплете из крысиной кожи. — Разве это не магия?
Он взмахнул рукой, и на полу появилась волшебная свеча. Несколько секунд она горела, освещая зал призрачным пламенем, а затем растворилась в воздухе.
— И что ты понимаешь в волшебстве? — сказал я. — Крохи. В тебе нет ни капли королевской крови.
— Скажи спасибо, что я хоть что-то умею, иначе ты бы уже сдох, как кхараш. Можно подумать, что в тебе есть королевская кровь, — буркнул Херод. — Хотя и носишь золотые оковы.
Я посмотрел на золотой браслет у себя на руке.
— Это не награда, — сказал я, — а наказание всему моему роду. Память о предательстве. Потому что нельзя открываться людям. Может, дело не в том, что королевская семья погибла, а в том, что мы становимся слишком похожими на людей? Потому магия и уходит. Даже с превращением почти разучились управляться.
— Я термин придумал — спонтанная трансформация, — сообщил Херод. — Мы неупр... неуправляемо, вот, кхараш, слово-то какое, сразу не выговоришь. — Он вновь отхлебнул из бутылки. — Трансформируемся вопреки своему желанию в животных, наиболее близких нам по духу. Разновидность мимикрии, наследственное умение, оставшееся с тех пор, когда мы владели искусством изменения реальности путем вербального и мозгового воздействия. Оценил речь? Твое здоровье! Ху!.. — шумно выдохнул он. — Только вот что-то всё больше среди нас крыс становится.
Херод пригладил свои длинные мохнатые уши и пошевелил носом с вибриссами. Потом повернулся и поставил бутылку на пол. Из-под его халата выскользнул и шлепнулся на пол длинный розовый крысиный хвост. Херод быстро спрятал его обратно, а я сделал вид, что ничего не заметил.
— Некоторые уже и говорить разучились, — кивнул Херод в сторону Ежа.
— Ф-ф-фы! — сказал Еж.
Мой колючий друг с видом истинного ценителя искусства рассматривал картины на стенах королевского зала, некогда потрясавшего своей красотой, но сейчас пришедшего в упадок. С картин грустно смотрели правители, сменявшие друг друга в череде веков. Всё вокруг, даже королевский трон, покрывал слой пыли. Когда-то этот зал освещали сотни магических свечей, но это было в старые времена, когда мы владели волшебством. Возле трона стояли несколько бутылей с яблочным сидром и деревянная кровать, на которой я лежал, — Херод притащил ее сюда из спален. "Чтобы далеко не ходить", — объяснил он. Где-то над нами пронесся поезд метро, потолок задрожал. Паутина, спускающаяся с люстры, заколыхалась. На пол шлепнулся большой паук и пополз вверх по паутине, быстро-быстро перебирая лапами.
— Хорош пить, Херод, — сказал я. — Ты мне руку вылечи, а то стрелять не смогу.
Послышался грохот — это Еж задел стоящие у стены ржавые рыцарские доспехи, и они обрушились на него грудой железа.
— Вылечить? — хитро ухмыльнулся Херод. — Хорош петушиться, Анри, ты же не курица. Сам говорил, что я ни на что не способен.
— Пожалуйста, Херод, — протянул я руку. — За мной не заржавеет.
— Ладно. — Херод пошевелил мохнатыми ушами и схватился за мою ладонь. Ёж, иди сюда, будешь держать.
— Что, будет больно? — забеспокоился я.
— А кто его знает? — пожал плечами Херод. — Магия она непредсказуема. Тем более, ты сам сказал, что во мне нет королевской крови.
— А-а-а! Перестань, Херод, перестань! Кхараш!
Темнота вновь застлала глаза, а потом вернулись воспоминания, и перед взглядом вспыхнули свечи.
* * *
Свечи — не волшебные, а самые обычные — стояли на столе, покрытом зеленым куском ткани со следами воска и пятнами сидра. В центре стола лежала груда драгоценностей — игра шла по крупному. За столом сидели три гнома, четвертый стул был свободен.
— Господа, — сказал я, входя под тусклый свет лампы — извините, что не вовремя.
Гномы опустили руки в карманы. Один из них, с незажженной сигарой во рту, одетый в полосатую жилетку, шорты и галстук на голое тело, покрытое густой шерсткой, вскочил на ноги.
— Сидеть! — бросил я, не вынимая руку из кармана. — Вы знаете, кто я.
Гном сел.
— Кто это? — пискнул самый молодой из игроков, в остроконечной шапочке с помпоном по старой моде.
— Мангуст, — сказал Жилетка. — Сумасшедший бродяга-отставник. Он на своем веку крыс больше перерезал, чем ты перелущил орехов. Стреляет быстрее, чем скажешь "ой".
— Насчет "сумасшедшего" ты пошутил, — сказал я, вынимая из кармана зажигалку. — Но я умею ценить юмор. А в остальном ты прав.
Я протянул руку через стол и зажег сигару во рту Жилетки. Затем неторопливо вернул зажигалку обратно в карман. Никто из гномов не шелохнулся.
— Надо так понимать, что это место моего друга Корни? — кивнул я на пустой стул. — Передавайте ему привет. Скажите, что приходил Анри и забрал долг. Теперь Корни со мной в расчете.
Я вытащил из кучи драгоценностей на столе медальон в виде сердца на золотой цепочке.
— И скажите ему, что если он еще раз сунется в мой людской дом, то никакая дружба его не спасет. Всего хорошего.
Я вышел из комнаты, переступив через оглушенного вышибалу, и укололся о выступающий из стены гвоздь.
* * *
— Осторожнее с иголками, Еж! — Опять голос Херода. — Отпускаю, не дергайся.
Снова возвращалось сознание. Я пошевелил рукой. Пальцы сгибались. Не так хорошо, как раньше, но сгибались.
— Револьвер, — сказал я.
Еж протянул мне ремингтон — старую добротную модель. Я поднялся, прокрутил револьвер на пальце, вложил в кобуру.
— Благодарю, — сказал я Хероду. — Теперь я твой должник. Можешь потребовать с меня плату, когда пожелаешь.
— Ох уж эти традиции, — проворчал Херод. — Гном не должен показываться человеку. Гном не должен воровать. Гном должен работать за плату. Много они нам добра принесли? Голод, когда мы сдыхали без магии после смерти королевского двора? Где был ты со своими традициями, когда всех сжирали крысы?!
— Я сражался.
— Сражался он... На традициях, Мангуст, далеко не уедешь. Финита ля комедия, как говорят люди. Мой прадед работал в швейной мастерской, помогал портному. Тогда нас чтили и оставляли еду. А сейчас? Кому мы нужны? Теперь надо воровать, когда можно, тащить, что попадет под руку — вот, чему учит нас жизнь. А не искать плату, как ты.
— И превращаться в крыс, — холодно сказал я. — Может быть, мы теряем магию как раз из-за этого? Перестаем быть гномами и становимся стаей?
— Ф-ф-фы! — сказал Еж.
— Помолчи, — сказал я. — Не о тебе разговор. — Учи свою магию, Херод, возвращай былое величие, у тебя это неплохо получается. А я буду жить, как считаю нужным.
— Так что ты не поделил с Корнуэлом? — спросил Херод. — Почему за тобой гнались?
— Да так, свои счеты. Я выполняю заказ и взял с Корни старую плату за спасение. Но он посчитал ее слишком высокой. Ёж! Уходим.
Я покинул королевский зал. Над нами снова пронесся поезд, потолок задрожал, и меня присыпало пылью.
— Отдай медальон, — сказал я Ежу, когда мы остались одни в тоннеле.
Ёж растопырил колючки и я достал висящую среди них драгоценность.
— Иди к Мари, — приказал я. — Головой за нее отвечаешь! Мне надо еще заглянуть к одному гному.
— Ф-ф-фы! — проворчал Ёж.
Он не хотел оставлять меня одного.
* * *
Лавазье был скупщиком краденного. Нет, официально он являлся владельцем антикварной лавки, но все знали, что у него всегда можно обменять то, что стащили у людей. Мохнатые уши Лавазье задрожали, когда я вошел в лавку, но на его лице под крысиными усиками расплылась широкая улыбка.
— Анри! Какими судьбами? Кахариш фариш-ш-ша, меин херо, снова хочешь заложить фамильные часы? Или, наконец, решил продать свои золотые кандалы?
— Нет, старый прохвост, мне нужна твоя помощь.
Я захлопнул дверь и закрыл на замок.
— Я уже беспокоюсь, меин херо, — сказал Лавазье. — Я старый больной гном, не пугай меня так.
Говорят, в молодости Лавазье летал с людьми на военных самолетах. Горел, спасался в море, долго был без пресной воды, питался одной сырой рыбой, жил на необитаемом острове, наконец, поймав морскую черепаху, добрался до земли обетованной.
— Скажи мне, что это?
Я достал медальон. В глазах Лавазье отразились золотые искорки.
— Человеческое украшение, как говорится, шарно ла краш — побрякушка.
Он протянул руку, но я спрятал медальон в кулак.
— А точнее? Почему банда Корнуэла им так интересуется?
— Не знаю. Особой ценности медальон не представляет, разве что только как память для его владельца. Но подобные изделия часто хранят в себе некоторые предметы. И тайны, — добавил Лавазье. — Дай-ка сюда, я посмотрю.
Он с осторожностью принял из моих рук медальон, смахнул со стола чучело жука-оленя и зажег электрическую лампу, запитанную от батарейки. Затем положил медальон на стол и, вооружившись монокуляром, принялся его изучать.
— Смотри. — Лавазье нажал на маленькую защелку и открыл медальон, внутри которого оказалась фотография пожилой женщины. — Тут есть что-то еще, нутром чую.
Он поддел фотографию пинцетом, демонстрируя укрепленный под ней кусок янтаря, в котором покоилось черное зернышко.
— А вот это уже интереснее, — протянул Лавазье, теребя волосатый кончик уха. — Гораздо интереснее, меин херо. Оставь это мне на пару часиков, и у меня будет ответ. Есть у меня один трактат.
Лавазье нырнул за темную занавеску, служащую перегородкой между залом и кладовой, и вскоре появился с большой книгой.
— Фу! — сдул он с нее пыль, а затем вытер ладонью. — "Черная курица", гримуар о создании артефактов. Когда-то почитывал на досуге. Вспоминается, попадалось мне на ее страницах что-то в виде твоей безделушки. Оставь меня и приходи... ну допустим, к двум, — бросил он взгляд на большие маятниковые часы, стоящие у стены.
— Лавазье, — сказал я. — За этой, как ты сказал, "безделушкой" охотится самая опасная банда в городе. Будь осторожнее. Закрой за мной дверь и никому не открывай, пока я не вернусь. Спасибо за помощь.
Я вышел из лавки и услышал, как за моей спиной щелкнул замок.
* * *
Я шел по темному тоннелю забытых кварталов. Открытые двери по обеим его сторонам поскрипывали под порывами сквозняка. Когда-то, до нашествия крыс, здесь было людно, но сейчас в забытых кварталах жили лишь я, Мари и Еж. Я снимал дом в самом конце Кротового переулка у старой Краулы. Мы с Мари планировали пожениться, и этого небольшого помещения на первых порах нам вполне хватало. Вдоль переулка пролегали людские трубы горячей воды, и в домах было тепло даже в лютые зимние холода.
Осталась ли жива Краула после эвакуации, я не знаю, но в город она не вернулась. Скорее всего, ей не повезло, как и многим другим беженцам, но квартплату я исправно откладываю на случай, если хозяйка вернется. Мари уже много раз просила меня присмотреть новое жилье поближе к центру, но я пока не решился.
Еж, наоборот, менял дома, как модница перчатки. Он имеет привычку кочевать из одного пустого дома в другой и появляться в самый неподходящий момент. Мне кажется, что мой друг просто из упрямства не хочет возвращаться к обличью гнома.
Я прислушивался к каждому шороху. За дверями чудились крысы. Но следовало опасаться не мнимых грызунов, которые сейчас и носа боялись сюда показать, а бандитов Корнуэла. После того, как я забрал медальон, Корни будто с цепи сорвался. Вся его банда бросилась в погоню. Не удивлюсь, если они, вспомнив, где я обосновался, устроили здесь засаду. Или, что еще хуже, опасность угрожает Мари.
Едва я собирался свернуть в Кротовый переулок, как дверь ближайшего дома неожиданно распахнулась.
— Ф-ф-фы!
— Ёж! — крикнул я, опуская револьвер. — Пхеш кхараш! Я чуть тебя не пристрелил!
Мой друг высунулся из дверного проема и теперь недоуменно смотрел на меня прищуренными глазами. Потом икнул, щелкнул колючками и шумно приложился к бутылке с сидром.
— Ёж! Фу, от тебя несет за сотню метров. Ты почему не с Мари? Тут тихо? С Мари всё в порядке?
Ёж пожал плечами, развернулся и, ввалился в помещение, захлопнув за собой дверь. С той стороны двери послышался шум падения колючего тела, грохот опрокинутых кастрюль и звон посуды. Еж теперь не скоро протрезвеет, а когда это случится, не следует стоять у него на пути. Еще лучше — вообще не быть рядом.
Когда я подошел к своей квартире, то с облегчением вздохнул. Дверь была цела и не носила следов взлома. Я открыл тайный замок, распахнул дверь и тут же отшатнулся к стене — на меня смотрело дуло винчестера. Лишь спустя мгновение до меня дошло, что карабин в руках моей Мари. Судя по разложенным на столе приспособлениям, она недавно его разбирала и чистила.
— Мари! — закричал я. — Осторожнее!
Она опустила оружие и бросилась мне на шею.
— Мой герой, ты пришел!
— Я уже дома, всё будет хорошо, Вероника, — прошептал я.
— Как ты меня назвал?! — Винчестер вновь уперся мне в грудь.
— Мари, Мари, осторожнее с этим, — отвел я карабин в сторону. — Меня сегодня уже ранили, хорошо, что Херод подлатал, а ты из-за какой-то ерунды взбеленилась.
— Я взбеленилась?! Ты меня называешь тем именем своей... этой самой...
— Верой... — в задумчивости пробормотал я. — Ты кому-то говорила ее имя?
— Нет! Какая разница?!
— Точно не говорила? — нахмурился я. — Вспомни, это очень важно.
— Точно!
— Тогда откуда он его знает?
— Кто знает? Ты меня назвал именем другой женщины, а сам переводишь тему разговора!
— Неужели за мной следили? Ну, прости, оговорился. — Преодолевая сопротивление Мари, я прижал ее к себе. Между нами оказался винчестер, но вскоре он упал на пол.
— О, какая у тебя рана, мой герой, — ворковала Мари, ощупывая мою спину. — Больно?
— Да уж, — сказал я. — Боюсь, Корнуэл с его бандой до сих пор меня ищут. Всё из-за медальона, который я должен вернуть Веронике.
— Отдай его им обратно, пусть подавятся!
— Не могу, — пожал я плечами. — Я дал клятву гнома.
— Вот, кхараш, — сказала Мари. — Меня Ёж предупредил об опасности, насколько я смогла понять его фырканье. Сказал, что будет охранять снаружи, но он был настолько пьян, что не удивлюсь, если заснул где-то неподалеку.
За дверью послышался шум.
— Открывай, Анри! Тебе не уйти!
Мари схватила винчестер и без раздумий выстрелила в дверь. Картечь проделала несколько дырок в толстой древесине. С той стороны послышался вскрик и проклятия.
— Осторожнее! — закричал я, хватая Мари и падая с нею на пол.
В это же мгновение прозвучали выстрелы. Стоящая на столе стеклянная ваза разлетелась на осколки. Оторванная щеколда повисла на металлической скобе, но дверь всё еще держалась на скрытом засове.
— Сюда, быстрее! — Я потащил Мари в кладовую.
Она рванулась было обратно, чтобы поднять оставленный на полу винчестер, но улицы послышались удары — бандиты ломали дверь, и я не позволил Мари вернуться. Мы забежали в кладовую, я свалил перегородивший стену стеллаж.
— Что ты делаешь? — вскрикнула Мари.
За стеллажом скрывалась дверь, которую я поспешил распахнуть. О! Сколько ночей я делал этот проход на случай непредвиденный ситуаций. Настало время его использовать! За дверью пролегал водопровод, от горячих труб поднимался пар. На нас дохнуло душным спертым воздухом.
— Бежим! — Я затолкал Мари в проход.
Упала выбитая входная дверь, в квартиру ворвались несколько бандитов. Я выстрелил, почти не целясь, промахнулся и побежал в душную темноту следом за Мари.
— Беги, — прокричал я. — Беги быстрее, я сейчас.
Минеральная вата, которой были обмотаны трубы, свисала клочьями, оголяя обжигающие участки металла. В вате увязали ноги, и я опасался, как бы Мари не зацепилась и не упала.
— Кудах, кудах, кудуху. Спаси, спаси Чернуху, — шептал я.
Кругом были призрачные крысы. Их зубы хищно желтели в темноте, глаза горели, и розовые хвосты в нетерпении били по полу. Крысы хотели жрать.
"Стреляй, Анри!"
"Пуль больше нет!"
"Держи последние!"
"Спаси, спаси Чернуху".
Зарядить револьвер я не успеваю. Крыса прыгает на меня, я подставляю руку, острые зубы рвут куртку и мою плоть. Я всаживаю нож в крысиное брюхо, отталкиваю мертвого хищника, встречаю прямым ударом в голову следующего врага. Рядом кричит, держась за лицо, Корни.
— Анри, что с тобой? — закричала Мари. — Опять приступ?
— Всё нормально! Беги!
Всего лишь видения. Со мной иногда такое случается.
— Стой! — Крик одного из преследователей эхом прокатился по тоннелю.
До поворота мы были как на ладони — не промахнешься. Я развернулся и выстрелил — на звук, не целясь. Из пробитой трубы ударил фонтан горячей воды, закричал обожженный бандит, тоннель заволокло паром. Отрезанные от преследователей паровой завесой, мы свернули за угол.
— Куда дальше? — спросила Мери, тяжело дыша.
— Прямо, — махнул я рукой. — Шагов пятьдесят и будет выход.
Мы побежали, и вскоре я, отсчитав нужное расстояние, обнаружил люк в потолке. Открыл и выбрался в один из покинутых домов, помог подняться Мари.
— Сиди тихо, — скомандовал ей. — Я осмотрюсь.
И осторожно выглянул из дома. Улица была пуста. Все преследователи либо находились в моем доме, либо бежали следом за нами по трубам. Мари всхлипнула. По улочке по направлению к моему дому шел покачивающейся походкой Ёж. Он уже собирался свернуть в Кротовый переулок, когда я успел его окликнуть:
— Еж!
Он вздрогнул и повернулся. Глаза Ежа были слегка замутненными, а левый к тому же ещё и косил куда-то в сторону.
— Сюда! Ты в норме? За нами гонятся.
Я свалил на люк шкаф, и мы вместе с Мари выбежали из дома. Еж поспешил за нами, задевая стены домов.
— Ф-ф-фы? — спросил он на бегу.
— К Лавазье, — пояснил я. — Мне надо вернуть медальон. И не дыши на меня.
Уже возле антикварной лавки я заподозрил неладное. Дверь была приоткрыта. Достав револьвер, я с осторожностью заглянул внутрь помещения.
— Кхараш!
Лавазье лежал на полу с перерезанным горлом. Гримуар, в котором он искал ответ, остался на столе. Медальона не было.
Я вошел в лавку, опустился на стул и обхватил голову.
— Спаси, спаси Чернуху.
— Перестань, — обняла меня Мари.
— Крысы, — сказал я. — Кругом одни крысы.
Еж переступил через тело, взял стоящую на столе бутылку с вином, набрал ее содержимое в рот и прыснул мне в лицо.
— Ты чего, Еж! — закричал я, вскакивая со стула. — Я в порядке. В норме. Всё в норме. Отдай сюда. — Я вырвал бутылку у него из рук. — Они убили Лавазье!
— С этим фактом трудно поспорить, — сказала Мари, разглядывая гримуар. — Лавазье оставил закладку. Смотри.
На странице было нарисовано зерно.
— Зерно знания, — прочитала Мари на гномьем. — Те, кто владеет им, обретают мудрость веков. Анри, это, случайно, не тот артефакт, что твой предок подарил людям? Анри, ты чего?
— Оружие, Еж, нам нужно оружие, — говорил я, разглядывая лавку.
Еж сорвал занавеску и вскоре вынес из кладовой винчестер с клеймом производства отца Мари.
— Ф-ф-фы, — бросил он карабин мне.
Я поймал, проверил, как ходит скоба.
— Вы что задумали?! — возмутилась Мари.
— Патроны, — сказал я Ежу.
— Ф-ф-фы.
Я поймал и надел пояс-патронташ.
— Тебе? — спросил я Ежа.
— Ф-ф-фы, — отрицательно покачал тот головой, демонстрируя свои колючки.
— Что тут происходит? — вскрикнула Мари.
Ёж ловко накинул на Мари веревку, что принес из кладовой, и принялся привязывать ее к стулу.
— Мангуст! — вскрикнула Мари. — Я убью тебя! Лично пристрелю, если ты останешься жив!
Я нагнулся, поцеловал ее в губы и прошептал на ухо:
— Прости, на войне не место женщинам, пусть даже ты и дочь оружейника. Мне так будет спокойнее.
— Мерзавец! Пхеш кхараш!
— Я тоже тебя очень люблю, — улыбнулся я. — Херод проговорился. Он знал имя Вероники. Значит, он сам все организовал.
Мари расплакалась, поняв, что не сможет меня удержать.
— Только попробуй не вернуться! — прокричала она мне вслед.
Но я уже закрыл дверь.
* * *
У дверей в королевский зал стояли двое вооруженных гномов. Одного я не знал, а второго я когда-то назвал про себя Помпоном. Он держался за перевязанное плечо и что-то рисовал на земле прикладом ружья. Гномы стояли под электрическим светильником, и их хорошо было видно из заброшенного дома неподалеку. Глупцы! Я осторожно высунул карабин из окна и прицелился в первого бандита, который раскуривал сигару. На мгновение зрение заволокло туманом, и на месте гномов появились крысы. Одна была в вязаной шапочке, вторая — с горящей во рту сигарой. Я помотал головой, пытаясь прогнать видение, но оно не хотело уходить.
— Ф-ф-фы, — прошептал Ёж, от которого несло жутким перегаром.
Он завел руку себе за спину, поморщился и выдернул иголку. Я согласно кивнул. Да, Еж прав — выстрелы поднимут тревогу, а он постарается разобраться с часовыми по-тихому.
— Пощади мальчишку, — прошептал я.
Еж исчез, как тень — когда он хотел, то переставал играть свою привычную роль увальня и передвигался почти бесшумно. Изредка я замечал, как он скользит между домами, но бандиты его так и не увидели, пока первая колючка не просвистела в воздухе. Говорят, что дикобразы могут метать свои иглы на несколько метров, пробивая двухсантиметровую доску. Еж делал это гораздо быстрее и эффективнее. Игла вонзилась в сердце гнома. Бандит рухнул на землю, огонек падающей сигары прочертил в воздухе дугу. Помпон мгновение непонимающе смотрел на своего напарника, потом поднял голову и встретился взглядом с Ежом. Еж приложил палец к губам.
— А-а-а! Помогите! — закричал Помпон и бросился к двери.
— Кхараш! — выругался я, нажимая на спусковой крючок.
Но Еж успел раньше. Когда пуля пробила спину Помпона, в шее гнома уже торчала игла. Бандита бросило на дверь, он сполз на землю, оставляя на двери кровавую полосу.
— Беги, Еж! — заорал я.
Из двери выскочило несколько гномов — большинство из банды Корнуэла. Но самого Корни среди них не было. Одного врага я успел уложить, прежде чем загрохотали ответные выстрелы. Я заметил, как от забегающего в дом Ежа отлетало несколько колючек, а потом упал на пол. Меня засыпало щепками — пули прошивали тонкие стены насквозь.
— Кудах, кудах, кудуху. Спасите, спасите Чернуху.
Я отполз и выглянул в соседнее окно. Крысы бежали по улице. Крысы прятались за укрытиями. Подбирались ближе, как тогда, когда мы защищали город, чтобы беженцы успели спастись.
Мое зрение изменилось, как часто бывало в минуты опасности. Глаза начали видеть четче, я словно чувствовал дальнейшие движения противников. На пальцах выросли когти, зубы заострились. Хотелось прыгать от одного врага к другому, впиваясь им в шеи, ломая позвонки, чувствуя во рту вкус крови.
Я рассмеялся — мне почему-то показалось это забавным. На ум вновь пришла в голову песенка, что звучала когда-то по радио. Правда, я плохо помнил слова и переделал их на свой манер.
— Крысы, крысы кругом, будь им пусто! — человек в исступленье кричал.
Я выкатился из дверей, вскочил на ноги и разрядил винчестер в ближайшую крысу. Ее отбросило назад, она упала, ломая забор. Пуля чиркнула меня по руке, но я не почувствовал боли и успел запрыгнуть в дом напротив. Передернул скобу, заряжая винчестер.
— И позвал на подмогу мангуста, чтобы, значит, мангуст выручал.
— Он в доме! — заорала высунувшаяся из-за стены крыса, но мой выстрел снес половину ее головы.
— И мангусты взялись за работу, не щадя ни себя, ни родных.
Пули изрешетили стену дома, в котором я скрывался.
— Он один! Окружайте его! Он в ловушке!
Кто в ловушке — я или крысы? Я рассмеялся и выскочил на улицу, стреляя на бегу. Ближайшая крыса схватилась за живот и скорчилась в дорожной пыли. Еще одна, царапая стену дома напротив, сползла на землю. Вместо последнего выстрела раздался щелчок — в карабине закончились патроны, и третья крыса успела запрыгнуть за угол, но тут же появилась вновь, сделала шаг назад и упала с торчащей в шее иглой. Из-за угла выглянул Еж, показывая пальцем вверх. Я выхватил свой ремингтон и выстрелил в скользнувшую на крыше тень. По черепице, крича, покатилась крыса и рухнула на землю. Ее толстый розовый хвост разметал пыль.
— Выходили они на охоту без отгулов и выходных, — прошептал я и помахал головой, прогоняя наваждение.
Улица была залита кровью. Вокруг лежали мертвые гномы. Один, тот, что у стены, был еще жив и пытался поднять револьвер, но Еж всадил ему в горло колючку.
— Ф-ф-фы, — сказал мой друг, выдергивая иглу и вытирая ее о куртку врага.
Я пошел к дверям в тронный зал. Навстречу выскочил гном, но я успел выстрелить первым, переступил через тело и вошел в помещение.
Херод скрючился на троне. Он хотел убежать, но ему не позволял приставленный к горлу револьвер в руке Корнуэла.
— Ты пришел, мой дорогой, — ухмыльнулся Корни и шагнул мне навстречу, демонстративно пряча револьвер в кобуру. — Всегда хотел испытать, как это, померяться силами с Мангустом.
Я тоже вернул свой ремингтон в кобуру.
— Не вмешивайся, — бросил появившемуся в дверях Ежу.
— Да, Мангуст прав, — улыбнулся целой половиной лица Корни. — Это наше дело. Маленький спор, который давно хотелось разрешить.
— Не надо, — пискнул Херод.
— Дай сюда! — Корни что-то вырвал у него из руки и показал мне. — Ты ведь за Зерном сюда пришел? Так попробуй, отбери! Этот слабак, — кивнул он на Херода, — думал, что с помощью него сможет возродить былые знания. Но ничего не получилось. А мне плевать. Мне нужен ты, Мангуст, как старая рана, которую хочется растеребить.
— Считай до трех, Еж, — бросил я.
Между мной и Корни шагов двадцать. Моя рука замерла над рукоятью револьвера. Я чувствовал, как с плеча спускается горячая струйка крови.
— Ф-ф-фы, — сказал Еж.
"Один".
Мы сражались вместе, делили еду и патроны, а теперь Корни стал моим врагом.
— Ф-ф-фы.
"Два".
Но я больше не видел гнома. Передо мной стояла жирная крыса, чья морда была обезображена шрамом.
— Ф-ф-фы! — выдохнул Еж, и мы вместе с Корни выхватили револьверы.
"Три!"
Выстрелы слились воедино. Пуля Корни вырвала мне клочок кожи над ключицей. Моя попала ему в грудь. Корни вскинул руки, отбрасывая револьвер, и с криком повалился на трон, схватился за Херода и опустился на пол.
Над нами прогрохотал поезд.
Я подошел к Хероду и приставил револьвер к его лбу. Херод всхлипнул и зажмурился. Я спустил курок.
"Щелк"! Херод содрогнулся и медленно открыл глаза.
— Я знал, что закончились пули, — сказал я. — Долг возвращен. Живи.
И поднял упавший на пол медальон.
— Нельзя возвратить силой и обманом то, что отдал, магия не вернется таким способом.
Я пошел к дверям. Уже на выходе щелкнул пальцами, и в зале появились сотни маленьких свечей в серебряных подсвечниках. Они стояли везде: на полу и кровати, даже на бутылях с сидром. Херод бегал в тщетной попытке схватить хотя бы одну, но свечи таяли и исчезали в воздухе от его прикосновений.
— Пойдем, Еж, — сказал я.
— Ф-ф-фы, — согласно кивнул мой друг.
* * *
Вместе с Мари мы шли по душному вентиляционному каналу. Она прижимала к лицу смоченный водой носовой платок, я же пользовался своей привычной маской.
— Слышишь, — прошептал я. — Это музыка на пятом. Там живет молодая пара и постоянно крутят радио. Они ничего мне не оставляют, но я люблю слушать песни.
Сейчас кроме музыки доносились звуки поцелуев.
— А вот здесь живет старушка. Может быть, она думает, что подкармливает мышку, но оставляет для меня еду. Помнишь ту геркулесовую кашу, что я недавно приносил? А вон решетка на кухне Вероники. Смотри.
Вера сидела за столом и читала письмо.
— Я тебя слышу, гость, — сказала она, не оборачиваясь. Ее голос был неожиданно веселым. — Представляешь, он просит у меня прощения. Как думаешь, простить?
— Простить, — тихо сказала Мари.
Я подмигнул притаившемуся на потолке пауку, аккуратно просунул медальон сквозь решетку и опустил на кухонную мебель.
— Ты нашел его! Не может быть! — вскрикнула Вероника.
Но мы с Мари уже скрылись в глубине тоннеля.
— А еще она оставляет для нас вкуснейшие хлебные крошки и молоко, — сказал я. Мари отвела от лица платок, опустила мою маску и поцеловала меня в губы.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
