Сфера

Сфера

И сказал ему Господь: за то всякому,

кто убьет Каина, отмстится всемеро.

И сделал Господь Каину знамение,

чтобы никто, встретившись с ним, не убил его.

(Быт. 4:15)

Пролог

Нож приближался.

-Нет, это бесполезно. Он уже вторые сутки не вылезает.

Боль была адской. Но хуже нее было только слышать эти чертовы голоса из коридора.

Они отвлекали.

А он должен был ВИДЕТЬ.

Он должен был сделать все ТЩАТЕЛЬНО.

Каждый чертов надрез должен был быть выполнен с хирургической точностью.

-Да вообще...

-Альберт! Альберт! Спишь уже, что ли?

Нож входил — измученная плоть принимала его в себя уже не первый раз.

Эта ночь была слишком долгой.

Кажется, она тянулась вечность.

-Ты так всю жизнь проспишь, дурачина! Новости слышал, нет?

Дурачье. Как же они ничтожны со своей мышиной возней. Как же омерзительно осознавать, что даже тут, посреди Моря Бродяг, его не могут оставить в покое со своими новостями с большой земли...

Ему нигде не спрятаться от мира.

Сильнее боли была только злость. Эти...эти отбросы смеют звать себя магами. Благородные предки его наверняка крутились бы в своих гробах волчками, если узнали бы, какая чернь теперь тянет свои грязные лапы к Искусству.

Впрочем, последнее поколение его семьи недалеко ушло от них, хотя бы по своим манерам...

При воспоминаниях о семье на него нахлынула настолько лютая ненависть, что он вцепился зубами в тряпку — так, словно пытался ее прогрызть.

-Проехали, — усталый вздох. — Сиди себе дальше.

Шаги удалялись.

Ну наконец-то.

Новый надрез. Теплая красная струя стекает на пол. Зажатая во рту тряпка сжимается зубами с новой силой.

Самым сложным, как и предупреждала рукопись, была последняя конечность — согласно совету и просто здравому смыслу он оставил напоследок свои руки. Резать последний нетронутый участок своего тела уже искалеченной рукой было ужасно тяжело — окровавленная, скрюченная, выталкивающая наружу все больше и больше красного, она отказывалась ему повиноваться.

Но это можно было сделать только разом. Иначе все бесполезно, иначе все останется как есть, а если так — он просто-напросто умрет от потери крови.

Вырванная страничка со Схемой лежала поверх раскрытой книги. Книги довольно известной, он бы даже сказал — слишком известной среди людей. Книги, которая более чем смешно смотрелась на столе у мага, особенно — у мага, получившего приют в холодной и безразличной ко всему Блуждающей Могиле.

И тем не менее, без нее он бы никогда не справился. Да что там, ведь именно она дала ему куда больше, чем все магические трактаты, чем все ученые труды, посвященные Искусству.

Она дала ему Идею.

Освещение в его коморке было крайне скудным, но прочесть написанное в книге при большом желании было можно. Бросив еще один взгляд на Схему — хоть он и выучил ее наизусть, хоть она и отпечаталась в его разуме — он перевел его на страницы книги, а потом снова вернулся к работе.

Нож полз вперед. Оставалось совсем чуть-чуть.

Теперь нужны были только слова.

Его мутило. Рука дрожала. Еще чуть-чуть, и он уже не сможет держаться...надо было все-таки привязать себя к стулу.

Хотя тогда бы веревки впивались в части Узора на его теле, а Узор нельзя было осквернять лишними прикосновениями, пока тот не был завершен.

Нет, Узора можно было касаться лишь клинком.

Зубы разжались, сведенное судорогой лицо скривилось еще сильнее, рот выплюнул на пол тряпку.

Нужно было только одно его слово.

Побелевшие губы задвигались.

-Принимаю.

Нож завершил Узор и выпал из его слабеющих пальцев.

А следом на пол повалился и сам хозяин ножа. Его обнаженное и перемазанное кровью тело скрючилось на холодных камнях.

Он умирал.

Он улыбался.

Если бы у него остались силы, он бы рассмеялся.

-Принимаю, — повторил он, чувствуя, как по его телу, свернувшемуся на полу в позе зародыша, растекается тепло. — Принимаю, принимаю, принимаю.

Он сделал это.

Он знал цену, и она была велика — он будет платить ее вечность.

Но он улыбался, и улыбка его была исполнена триумфа.

Потому что теперь наступало его время...

1. Асколь

Мне имя холокост

Им имя легион

Они так любят смерть

Им так нравится смотреть

На небо и огонь...

(Louna — Сожженная Заживо).

Он знал, что когда-нибудь они придут за ним.

Все шесть лет он об этом знал.

Стоя на коленях возле первого ряда хлипких скамей, он усиленно делал вид, что молится, пока глаза постепенно привыкали к темноте.

Хорошо хоть, они сделают это не днем...

Какая-то часть его вовсе не хотела сопротивляться тому, что скоро должно было произойти. В конце концов, это было неизбежно. Никто не может скрываться вечно.

Скрип дверей. Две пары ног зашаркали по полу.

Они даже не пытались скрыть своего присутствия. Зачем? Прошло уже шесть долгих лет, и они прекрасно понимали, что каждый год делал его слабее. Им некуда было торопиться...

-Отец Кат, — акцент говорящего был просто чудовищен.

Еще несколько драгоценных секунд он медлил, будучи не в силах решиться.

Еще один шажок.

И тут его терпение лопнуло, а все сомнения вконец рассеялись.

Первый Ключ вонзился в стену с оглушительным звоном, прямо туда, где еще полсекунды назад стояла высокая фигура в фиолетовых одеждах — второй гость в последний момент успел толкнуть своего товарища на пол, а мгновением спустя уже открыл огонь из маленького, смехотворно выглядящего пистолетика с глушителем.

Стрелок явно боялся разворотить в царящей полутьме алтарь, что было весьма кстати. Рука Асколя отозвалась на призыв своего владельца длинной серией вспышек невыносимой боли, она крайне неохотно вспоминала то, что когда-то делала на полном автомате — боль была своего рода протестом усталого человеческого тела против того, что пробуждалось в нем после шести лет беспробудной спячки. Против этой неестественной силы, к которой он надеялся не возвращаться больше никогда. Вытянутая из помятой сутаны парой мгновений назад заготовка проросла коротким клинком.

Вовремя — стрелок как раз начал перезаряжать свой убогий ствол, за несколько секунд выпустив в темноту всю обойму. Блеснувший в воздухе лучик избавил его от этого несуразного пугача: разваленная надвое, пушка упала на пол, следом с противным шлепком приземлились отсеченные пальцы. Ночную тишину прорвал с трудом сдерживаемый крик, который вот-вот должен был прекратить третий Ключ — последний, что остался у Асколя в запасе — типу в фиолетовом тряпье явно придется сворачивать шею голыми руками. Стрелок, шатаясь, отступал, медленно поднимая обе руки и бормоча что-то себе под нос: и если обрубки пальцев правой руки выталкивали наружу лишь кровь, то пальцы левой, стремительно перебиравшие воздух, сплетали мерцающий лиловым узор, от которого за версту веяло угрозой.

Последний Ключ покинул руку владельца.

Шепот мага сорвался на оглушительный рев, но криками делу было никак не помочь — последние строфы заклятья утонули в хрипе и бульканье. Грохот согнувшегося пополам тела, сползающего на скользкий пол, Асколь слышал уже издали: истратив последний Ключ, он предпочел отступление схватке с оставшимся гостем.

Эти узкие коридоры он знал, как свои пять пальцев. И еще он знал, что у запасного выхода его ждет машина...

Позади кричали. Снаружи ревели моторы и слышался топот и лязг доспехов.

Плохо дело. Кажется, за него взялись всерьез.

Мысли играли в его голове в безумные салочки, сменяя одна другую. Какого черта? Если они нагнали столько народу, почему за ним послали этих неумех?

Ответ на этот вопрос заставил Асколя ухмыльнуться: за прошедшие шесть лет отношения Ассоциации и его начальников ни капли не изменились. И если его догадка была верна и это действительно было совместной операцией двух одинаково чудовищных контор, с огромным трудом удерживающихся от того, чтобы вцепиться друг другу в глотки, то все вставало на свои места. Ассоциация явно прислала на дело каких-то недоучек, видимо, рассчитывая, что их наблюдателям в бой вступать не придется, что они получат его уже на блюдечке, приготовленным к употреблению посредством тесного общения с отрядом рыцарей. И как обычно, заносчивых магов очень легко оказалось убедить, что противник слаб настолько, что даже они с ним легко справятся. А может, они сами вызвались, кто знает...в конце концов, взяв живьем такую легенду — пусть и бывшую — как его, они могли неплохо на этом подняться. Что ж, эти выскочки сами напросились.

Заветная дверца, ключи от которой были лишь у него одного, была уже совсем рядом.

Им не успеть. Ни за что не успеть.

Дверь открылась. В лицо Асколю ударил холодный ветер...

И свет множества фар.

Проморгавшись — торопиться уже было явно некуда — Асколь насчитал четыре стареньких армейских вездехода, больше дюжины людей в одежде военного образца, вооруженных достаточно хорошо, чтобы к ним стоило относиться с уважением, и еще двоих, что направлялись сейчас к нему. Одним был сухопарый громила, упакованный в полные доспехи — к сожалению, слепящий свет мешал разглядеть небольшой герб, оттиснутый на них. Но испугался Асколь вовсе не гиганта, а его спутника — седеющего человечка лет пятидесяти, бывшего на полголовы ниже рыцаря. У человечка было усталое морщинистое лицо, глаза — две дыры во вселенскую пустоту, тонкие губы его были перекошены от раздражения.

-Юлиан? — Асколь постарался скрыть удивление.

Тот лишь раздраженно сплюнул и повернулся к гиганту, стоявшему по правую руку от него.

-Его Высокопреосвященство Юлиан Верт, если не возражаете, — человечек произнес эти слова с видимым удовольствием, наслаждаясь реакцией Асколя.

-Нет... — Асколь отодвинулся назад, прижимаясь к стене. — Ты не мог...

Это было чудовищно. Это...черт, это просто не могло быть правдой. Ведь если за эти годы Юлиан и правда урвал кардинальский пурпур, значит...

-Да, Асколь, — ухмыльнулся человечек. — Дом Резни теперь мой. Взять эту падаль, капрал.

Рыцарь Церкви шагнул вперед, громыхая латами. Асколь знал не один способ справиться с этим охламоном, но слова, сказанные Юлианом, до сих пор звенели в ушах, лишая всякой надежды и воли к сопротивлению.

Дом Резни теперь мой.

Юлиан Бешеный наконец добился своей цели, и виноват в этом был именно он, Кат Асколь — ведь это он сбежал. Он освободил ему дорогу, любезно отойдя в сторонку. Он перестал ему мешать...

Подняв голову, Асколь попытался поймать взгляд рыцаря в узкой щели его шлема, сам не зная, что надеялся увидеть в этих глазах, кроме тупой покорности своему начальству.

Дом Резни теперь мой.

Все было кончено. Все было бессмысленно.

Бронированный кулак вонзился ему в живот, но рыцарю мало — следующий удар — тяжелым сапогом в голень — следует незамедлительно. Завершающий аккорд — локтем в подбородок. Равнодушно пнув распростершееся на сырой траве тело, гигант отходит в сторону.

-Готов. Грузите.

-Что с тем идиотом из Могилы?

-Подлатают.

-Да неужели? Да у него все кишки на эту чертову железку намотались!

-Подлатают.

-Обязательно было посылать его вперед?

-Да. Он вел себя слишком нагло, а мне такие люди не нравятся, — произнес Юлиан. — А те, кто мне не нравится, долго в этом мире не задерживаются.

Грязная и прокуренная однокомнатная квартира. Плотно зашторенные окна, засаленные занавески колышет ветром. Верхний свет Юлиан решил не включать, ограничившись светильником на столе, за который его люди усадили Асколя, собираясь вначале приковать к хлипкому деревянному стулу, но поймав взгляд кардинала, освободили пленника от наручников и покинули комнату. Асколь моментально принялся растирать затекшие руки, а его окровавленное лицо вернуло себе то отлично знакомое Юлиану нахальное выражение, которое последний ненавидел.

-Кавайон. Обязательно было так далеко забираться? — сухие, длинные пальцы Юлиана забарабанили по уже давно не гладкой и не чистой поверхности стола. — Ты бы еще на Северный полюс сбежал. У меня плотный график, знаешь ли. Пришлось разыгрывать целое представление, чтобы сюда выбраться на пару дней.

-Вы не очень-то торопились, — прохрипел Асколь. — Я ожидал вас через год, ну, через два...но шесть лет! Я, конечно, понимаю, что у вас полно работы. И да, ты паршиво подготовился...как всегда, впрочем. Кидать на меня всего двух магов — это, знаешь ли, почти оскорбление.

Вглядываясь в тупое и злобное лицо Юлиана, иссеченное розовыми нитями шрамов, Асколь отметил, что со времени их последней встречи тот обзавелся вторым подбородком, а взгляд его жутких глаз, прячущихся под тяжелыми седыми бровями и опухшими веками, стал еще мрачнее обычного.

Юлиан Верт, человек, запугавший или купивший в Ватикане всех, кто стоял на его пути к власти. Вот только ведомство, на которое он больше всего хотел наложить лапу, оставалось для него недосягаемым.

До сей поры.

Но теперь, если это чудовище не врало (а оно не врало — Асколь уже успел убедиться в наличии на его пальце кардинальского перстня), пред ним пал и этот бастион.

-Благодари своих друзей из Ассамблеи, — проскрипел Юлиан. — Будь моя воля, тебя бы сгноили еще тогда.

-А будь моя воля, ты бы сдох еще тогда, — ответил Асколь. — Ни о чем так не жалею, как о том, что вытащил тебя.

-Ты сорвал всю операцию.

-Она была обречена на провал с самого начала, знаешь ли. Командовал, как-никак, совершенно клинический идиот.

Третий человек, сидящий в углу комнаты, тихо рассмеялся и прикрыл рот рукавом. Высокий и не слишком красивый, чисто выбритый, со смуглой кожей, грязно-темными волосами и острыми скулами, он крутил в руках нечто, похожее на толстый белый карандаш, но таковым отнюдь не являвшееся. В какой-то момент палочка сухо щелкнула и из нее выскочила длинная острая игла.

-Не здесь, Косс, — скривился Юлиан.

-Вам жалко, что ли? — протянул Косс, потягиваясь.

Асколь присмотрелся к вышивке на рукаве Косса, узнав символ самой ненавистной и проклинаемой из трех основных ветвей Ассоциации магов — затерянной где-то в Египте академии Атлас — и понял, что картина, которая с таким трудом сооружалась у него в голове в настоящий момент, окончательно расползлась по швам.

То, что от него было нужно бывшим коллегам, Асколь прекрасно понимал. То, что в составе группе захвата оказался парнишка из Блуждающей Могилы, которого Асколь угостил двумя Ключами, отправив в одинаково опытные и усталые руки церковных целителей, уже было подозрительно, как и то, что для поимки одного-единственного старого дурака вроде него нагнали такую толпу рыцарей. А теперь еще и Атлас. И самое главное — он, Асколь, был все еще жив, а Юлиан Бешеный, живая легенда — и легенда крайне мрачная — сидел сейчас напротив, и, хоть и ругался, хоть и смотрел с плохо скрываемым презрением, отнюдь не горел желанием его уничтожать. Если взяли живым, значит, он зачем-то им нужен. А если нужен, можно и поторговаться. И Асколь вовсе не намерен был продешевить.