Жало

Жаркий летний полдень. Бензиновый угар. Гудение бесчисленных автомобилей, столпившихся перед выездом на площадь.

— ... представляет собой замечательный образчик неоготического искусства времен последней четверти...

Я поморщился и выключил автогида. Школьная прога на мобильном никак не хотела признавать, что мы любуемся этими двумя островерхими башнями вот уже двадцать минут кряду. И порывалась заглушить собой симфоник-панк-альбом, гремящий в наушниках.

Пробка медленно ползла вперед. Ну город, конечно, зашибись красивый и всякое такое, но его улочки строились с расчетом, что по ним будут кататься на лошадках, а не ездить на автобусах. Водилы сигналили не так активно, как в Москве, но звуковой фон, тем не менее, создавали. Хорошо ложится на музыку, кстати.

Что-то меня задолбала эта поездочка. Ну правда — последние нормальные каникулы. На следующий год придется сдавать ЕГЭху, нет бы нормально потусить с ребятами, пока есть возможность. Но нет — все носятся как приплющенные от слов "президентский грант" и "международная универсиада". И вот тебя пихают в самолет и сплавляют на долгих шесть недель июля за границу, "защищать честь страны" и тому подобная муть.

Эх. До появления Овода мне бы не светило этакое счастье. Тогда время по сравнению с нынешним было напряженное, санкции-фиганции и всякое такое. Я сам был слишком мелким, чтобы запомнить, но батя скидывал на Ютубе парочку новостных роликов. Как он выразился: "чтобы вы, шкеты, понимали, в какое время живете". Я спорить не стал, только старался не зевать во весь рот во время просмотра.

А вот Овода я запомнил. Да кто бы его не запомнил, даже из детворы?

Родители тогда просиживали перед компом сутками кряду, каждые полчаса обновляя новости. Мелькали на всех сайтах умные лица из правительства, между ними вклинивались психи разных мастей — для меня, шестилетнего, разницы особо не было. Взрослые на детских площадках и в магазинах переговаривались полушепотом, как-то напуганно глядели в небо. Даже шестилеткой можно было ощутить нависшую над Москвой — и всем миром — настороженное ожидание.

На мобильном у меня хранилась нарезка из фоток того времени. Первый снимок с земли — светлое бесформенное пятнышко в черном небе. Первый снимок со спутника — блестящий комочек не то ниток, не то макарон. Первая видеозапись с американского зонда — комочек наплывает на экран и растет, превращаясь в сплетение зеркальных веревок, суетящееся и мельтешащее, словно клубок червей.

Прошло полгода. Тревожное ожидание сменилось такой, знаете, чуть истеричной волной всеобщей дружбы. Договор о совместном изучении Объекта — тогда его еще никто не называл Оводом. Договор о совместной обороне в случае чего. Договор о совместном освоении космоса — это когда наши с американцами собрали МКС-2 из двух слегка потрепанных космических станций, ихней и отечественной.

Потом Объект всем поднадоел. Смирно висел себе на высоте от тысячи до двадцати тысяч километров. Клал с прибором на гравитацию и другие законы физики. Изредка перепархивал с места на место, причем никто не видел его в движении. Клал с тем же прибором на попытки его пощупать, просветить и отрезать кусочек.

Прошло два года — и Овод принялся жалить.

Первым огреб Мадрас. Большая дырка посреди города и восемьсот. Спустя три месяца последовал Осло. Снесен спальный квартал, семь тысяч погибших. Еще через двадцать дней прилетело Марракешу. Жахнуло сильнее и без малого миллион арабов приняли ислам.

За три минуты до каждого взрыва — Овод появлялся точно над его эпицентром. На высоте в триста километров.

Тут уж все перепугались, особенно военные. Влепили по Оводу ядерной ракетой. Потом еще и помощнее. Оводу было пофиг.

А потом все привыкли. Поняли, что с Оводом ничего не сделаешь. Если ему захочется — снесет старую хрущевку. А если захочет — взорвет Нью-Йорк со Статуей Свободы и Белым Домом впридачу. Правда, таких сильных фейерверков, как в Марокко, он больше не устраивал — самый сильный взрыв был килотонны на четыре, по примерным подсчетам.

В общем, это как жить в одной стране с какими-нибудь поехавшими террористами. Можно угодить под взрыв или обстрел, но по статистике на это мало шансов. Ну да, напрягает. Но что с этим делать? Всем разъехаться из крупных городов в деревни? Так неизвестно, чем сильнее тряханет экономику — Оводом или такой вот эвакуацией.

Последние лет восемь за этим наблюдают. Специальные спутники и обсерватории постоянно мониторят Овода. По разным странам создали специальные базы, задача которых — спешно вылететь к Жалу и прощупать его приборами, пока оно не рвануло. Самое долгое Жало существовало полчаса, прежде чем взорвалось. Экспедиция успела загнать в него добрый десяток роботов на радиоуправлении. Вот только их вертолет оказался слишком близко, когда Жало шарахнуло.

Не, говорят, марракешское провисело над городом почти сутки. Но тогда научники не успели до него добраться — не пустили тамошние вояки.

Не, я, конечно, интересовался Оводом. Мелким вообще мечтал стать, когда вырасту, пилотом или ученым в Службе Отслеживания. Или даже космонавтом, чтобы высадиться на Овод, как Патрик Чейн и Николай Андреев. Потом-то, конечно, я перестал страдать такой фигней. Особенно когда обратил внимание, что одноклассницы отличаются от одноклассников не только одеждой.

Но и тем, что под ней.

Я типа невзначай покосился на девчонку в соседнем кресле. А ничего так. Конечно, на лицо не такая красавица, как Инка Кострикова — нос картошкой и щеки, как у хомяка. Зато если посмотреть чуть ниже... Футболка, одетая по жаре, скорее подчеркивает, чем скрывает... а подчеркнуть есть что...

Каштановая челка качнулась. Соседка обернулась. В свою очередь смерила насмешливым взглядом. Я понял, что краснею — и уткнулся в спасительный мобильник.

— Очень было надо, — пробормотал я себе под нос.

Нет, я не то чтобы так уж боялся заговаривать с девчонками. Не, ну конечно, с такой красоткой, как Ирка, ловить нечего — с ее-то выбором поклонников из половины пацанов в классе, не считая параллельный. Но вот с Катькой Елисеевой мы пару раз бывали в киношке, а на школьном дискаче мне даже обломился долгий поцелуй в коридоре и пара всяких-разных интересных прикосновений, которых Катька вроде бы сделала вид, что не заметила... Но вот с "логическим финалом" — ну все же тут мои знания были как-то теоретическими. Не, когда мы с пацанами обсуждали, кто, с кем и когда — тут я, конечно, слегка преувеличивал...

Но духу заговорить, а тем более — познакомиться с зеленоглазой футболкой через проход, у меня теперь точно не хватит. А, ладно. Она на вид старше меня лет на пять, так что ловить тут так и так нечего.

А вот и конец пробки. Светофор сменился на зеленый. Автобус бибикнул и медленно пополз вперед. Будто тоже изнывал от жары и мечтал завалиться дрыхнуть.

Впереди — открытое пространство, переполненное людьми и машинами. Вокруг него — старинные домики с красными двускатными крышами. Почти посередине площади вздымалась двойная башня церкви, памятника архитектуры чего-то-там стиля.

Музыка пискнула и прервалась. Опять этот вредный автогид, что ли?

В наушниках гулко ударил гонг.

— Внимание! Внимание! Орбитальная тревога! Рост активности Овода! Рост активности Овода! Следите за оповещениями! Соберите личные вещи и документы! Вы приписаны к убежищу... — прога сбилась и наконец прохрипела что-то по-английски.

Я поднял глаза вверх. Овод? Так скоро? Со времени последней атаки, на Сидней, прошло две недели. Обычно Овод делал перерывы в месяц-другой между ударами.

Соседка уставилась в экран, что-то проматывая. Искала ближайшее убежище? Ох, навряд ли в телефоны успели забить адрес гостиницы, куда нас запихнули. И навряд ли там найдется что-то надежней обычного подвала. Хотя и простой подвал спасает в девяти ударах из десяти...

Наши мобильники пискнули синхронно.

— ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! ОВОД В РЕЖИМЕ АТАКИ! — короткая пауза, щелчок.

И, хором с автобусными динамиками:

— КРАСНАЯ ЗОНА! КРАСНАЯ ЗОНА! ВСЕМ В УКРЫТИЕ! ВСЕМ В УКРЫТИЕ!

Я подорвался. Взвыли сотни сигналов. Автобус рванулся с места и тут же встал намертво.

Красная зона?! В пределах ста метров от точки атаки?!

МАМА!!!

Соседка тоже была на ногах. Посмотрела на визжащую массу народа, ломанувшуюся к выходу из автобуса.

Что-то испуганно пробормотала.

Я много раз видел эти таблички. Ну вы знаете — "при аварии выдерни шнур и выдави стекло".

А вот как это делают вживую — не видел.

Особенно — с ноги.

Ну, с ноги выносят стекло, а не шнур.

Шнур девчонка выдернула вручную.

А затем зайцем прыгнула в окошко вслед за стеклом.

Бдымс!

Нам так от души влетело сзади.

И тут мы сразу вьехали в кого-то спереди.

МАМОЧКА!!!

Ну я как-то плохо помню, что я тогда делал.

Во всяком случае, сам я точно не помню, действительно ли сцапал Кэт за рукав и подтащил к выбитому окну.

В общем, тут у меня разрыв, и я помню только, как стою на асфальте в узеньком таком проемчике, с одной стороны автобус, а с другой — "шкода".

И тут наш водила вжал по газам — и автобус снес собой иномарку впереди, вылетел на площадь и помчался чуть не по тротуару. А я шибанулся о него плечом, упал на асфальт, и только хотел встать — как ОНО случилось.

Знаете, как у старых магнитофонов, бывает, что-то там случается с лентой? У нас Витька аудиоман, к нему опасно ходить в гости — тут же посадит слушать винил-кассету-СД и всякое такое ретро. Ну вот. Тут такой же эффект.

Весь этот шум. Люди орут. Динамики в полную громкость. Машины гудят. Что-то грохочет.

И вот вся эта какофония вдруг так резко — вжжУУУМ! — и сьезжает куда-то в инфразвук. Гулкий и утробный. Так что ее и не слышишь почти.

Зато чуешь. Костями.

И вот в этой тишине начинается звездец.

Я смотрел на автобус. Видел, короче, как его перекрутило. Знаете, как влажную тряпку, и растянуло. Метров на полста, не меньше. Я прям ждал, что сейчас из него потечет. Ну, там еще народу человек тридцать... и всех их вот так, в перекрученной железке...

И автобус полетел. Будто его та же рука, которая скрутила, как тряпку — она его дернула прочь от нас.

И с ним еще машины три из соседних.

И... я вот не знаю, как это описать. Не, я читал все эти статьи спикулологов и все такое — и до того еще. Но вот так, чтоб было понятно...

В общем, его так словно... выгнуло подковой. Или в узел завязало. Я не понял. А потом он развязался обратно. И опять был такой как прежде. Ну, нормальный туристический автобус.

Только он летел в нас.

Та девчонка, что выбила окно, мне что-то орала. Я не понял, что. Потом она меня пнула — я тоже не понял, как — и я опять свалился носом в асфальт.

И тут до меня дошло, что она орет: "ЛОЖИСЬ!!!"

И тут автобус треснулся о землю.

Я думал, дома рядом тоже повалятся.

Стекло. Железо. Честное слово, его, кажется, разломило надвое. Я не смотрел. Я, знаете, слышал... А потом поднял голову — и увидел, как в нас в упор летят стекляшки.

Честно. Они летели вот на столько мне от носа.

Ну, когда их опять развернуло и таким водоворотом потащило от нас.

Знаете, они вот настолько промелькнули от меня.

Ну, в общем, я реально видел, в чем перемазаны стекла.

Знаете, я сейчас говорю, будто мимо нас летал один автобус.

Нет. Там в водовороте, мне тогда казалось, мотало пол-площади.

Брусчатка, камни, стекло, железо, люди, кони... или коней не было... там сложно было различить...

И все это кидало, крутило, и вертело. Все — в пыли. Ну... не только в пыли.

И все вот так размазывало и смазывало, будто... не знаю. Будто кто-то кисточкой это стирал и рисовал заново.

И вот тогда грохота было до... много, в общем.

И все это на фоне церкви... и я тогда не понял, что с ней стало.

Да я тогда вообще ничего не понял.

По-моему, я тогда свалился в обморок.

Обморок был не так чтобы особо долгим.

Пыли вокруг почти не было. Я закашлялся, протер лицо ладонью. На лице осталась кровь — при падении я сорвал об асфальт кожу.

— Божечки, — бормотал кто-то рядом. — Божечки-божечки-божечки.

Я попытался сесть.

Зря я это сделал.

Какая-то тварь от души пнула меня в грудь. Асфальт заехал по затылку так, что я матюгнулся. Глаза заволокло слезами. Я проморгался и уставился в...

Ой. Ой. Ой-ей-ей.

ОЙ.

Что-то гудело на разные голоса. Низко и утробно, будто ревело целое стадо быков.

— Ой, твою мать, — щекастая шатенка сидела, поджав колени к груди, и смотрела вокруг остановившимися глазами. Легкий теплый ветер трепал ее волосы.

Было темно. Нет, не полная темнота. Просто такой сумрак, словно при плохой погоде. Пасмурно.

— Эй. Эй! Прошу прощения, ты живой?!

Я посмотрел куда-то сквозь ветки кустов. Не, вы не поверите, но эта клумба не то что уцелела — с нее ни листика не сорвало.

А вот фонарный столб рядом с ней — вывернуло из асфальта с корнем.

В клумбе, прямо среди веток, полусидела долговязая девушка с длинным лошадиным лицом. Покрытым грязью и царапинами.

— Я тебя знаю, — сказал я ей отрешенно. — Ты из Мурманска. Нас знакомили в аэропорту. Тебя зовут Катя.

— Надо же, — отозвалась та. Ее голос звучал как-то уж чересчур спокойно. — А я думала, Маша.

Я посмотрел мимо МашиКати, мимо высокой пятиэтажки, мимо автомобилей — расхреначенных в хлам и вполне себе целых.

Посмотрел в аквамариновую пропасть. Чуть поднял голову... хотел. Что-то мягко и ласково пихнуло в затылок, будто невесомой подушкой, не давая нормально выпрявить шею. Я как-то извернулся, покосился на церковь.

Ну, эту штуку за площадью. В форме штопора. Который еще так прикольно растянули и обмотали вокруг площади.

Знаете выражение "мир встал с ног на голову"?

Так вот, я ответственно вам заявляю — это вообще фигня.

Куда хуже, когда мир опрокинули, согнули напополам и закрутили в кулечек.

Город скрутился невозможной, невообразимой апельсиновой коркой — и небо смялось с ним вместе.

И позеленело.

Дома запрокинулись, а еще — вытянулись вверх и далеко вбок. Как будто их из пластилина делали. Асфальт выгнулся горбом. А подальше — вообще встал склоном. Все, на что я смотрел — скатывалось в бездонную зеленовато-синюю пустоту.

По которой мирно плыли немногочисленные серые тучки.

И прямо впереди в зеленом небе — диск.

Такой ярко-красный, будто угли для шашлыка. И от него все тоже становилось таким красно-бурым.

Мир смялся, изогнулся и еще накренился на девяносто градусов. А мы сидели на крохотном уступчике в самой его середке.

Я повернулся на бок. К щекастой. На этот раз вроде ничего не мешало.

Щекастая заговорила.

Наш школьный сантехник Иван Иннокентьич был из тех, кто матом не ругался — а разговаривал.

Здесь он бы сначала записывал особенно выдающиеся обороты. Потом — покраснел. А потом — сделал бы вид, что не знает таких выражений и тех, кто их употребляет.

Между нами и церковью крутилась пыль.