Кольцо враждебности

До скорой помощи я смог спуститься сам, но в машине мне стало по-настоящему плохо. Я еще помню, как меня укладывали на носилки, но все дальнейшее запомнилось лишь отрывками. Я помню, как санитар препирался с кем-то на крыльце, помню фразы "зачем притащили, у нас ни одного аппарата рабочего" и "до утра не доживет", и потом как кто-то из-за двери кричал "заносите, нам в контрольную группу одного не хватает". Потом я помню грохот каталки, мелькание ламп на потолке, шум лифта. Наверное, в лифте я и потерял сознание, потому что никаких воспоминаний о том, что было после лифта, я восстановить не могу.

Когда я очнулся, первое, что я помню — это плохо побеленный потолок с трещинами и желтыми разводами. Глаза у меня заболели от яркого света, я зажмурился, потом снова осторожно открыл их. Кроме потолка, ничего не было видно, но можно было понять, что комната освещена естественным светом, и на улице, видимо, солнечный вечер. Я попытался пошевелиться, и понял, что это больно. А когда я попытался подать голос, я осознал, что в горло засунута трубка.

Наверное, мое пробуждение активировало какой-то датчик, потому что вскоре я услышал скрип двери, шаги по скрипучему полу и женский голос, тоже, надо отметить, скрипучий:

— Очнулся, да?

Я попытался пошевелиться или что-то сказать, но ничего не получилось.

— Моргни два раза, если слышишь. — сказал голос.

Я послушался.

— Ну, вот и молодец. Завтра утром придет доктор, начнем восстановительную терапию. Заснуть сможешь?

Я не знал, как проморгать "не знаю", и на всякий случай моргнул один раз.

— Ну ладно. — сказал голос.

Я почувствовал прикосновение где-то в районе локтя, и снова провалился в темноту.

Я потом узнал, что она ввела мне лекарство в капельницу, а утром ввела что-то другое, и я проснулся.

— Здравствуйте. — услышал я другой голос, теперь мужской. — Вы провели в коме довольно много времени. Я думаю, у вас будет много вопросов, но давайте их отложим. Сейчас мы вытащим вам трубку, вам будет больно разговаривать. Потерпите.

И я потерпел. Восстановительную терапию я помню довольно хорошо, но, надо сказать, это неприятные воспоминания, поэтому я про это рассказывать не буду. Но я заметил, что все палаты, где меня подвергали, и коридоры давно нуждались в ремонте. И все оборудование было старое, часто ржавое, со следами кустарного ремонта. Халаты на врачах и медсестрах и простыни на кроватях тоже были старые, застиранные и заштопанные. Я пытался выяснить, что все-таки произошло и сколько именно я пролежал в коме, но сначала мне, и правда, было очень больно разговаривать, а потом меня жестами или словами просили замолчать.

Наконец, когда я уже мог самостоятельно садиться, ходить и есть кашу, ко мне в палату зашел незнакомый человек. Он тоже был в халате. Он представился как Александр. Я заметил, что и другие люди в этой больнице, когда обращались друг к другу, не пользовались отчествами.

— Вы можете говорить? — спросил он. Я кивнул. — Скажите тогда свое имя и год рождения.

— Павел, двадцатое сентября девяносто восьмого года.

— Хорошо. Тысяча девятьсот девяносто восьмого?

Я кивнул. Говорить мне все-таки было еще больно. Почему-то это уточнение меня обеспокоило.

— В каком году вы попали в больницу?

— Десятого июня две тысячи двадцатого года.

— Да, как и сказано в вашей карточке. Вы знаете, какой сейчас год?

Я помотал головой. Я несколько раз пытался спрашивать, но мне не говорили.

— Лекарство, которое на вас испытывали, действительно помогает от коронавируса. Но оно имеет один неприятный побочный эффект. Сейчас две тысячи сорок второй год. Вы пролежали без сознания двадцать два года.

Я посмотрел на свои руки. Они не были похожи на руки сорокалетнего. Да и когда мне удавалось увидеть свое отражение в дверном или оконном стекле, я не казался себе сильно постаревшим. Я, конечно, был бледным и осунувшимся, но...

— Это тоже побочный эффект лекарства. Ну и, не могу не похвастаться, нашей восстановительной терапии. Первые трое, вышедшие из комы, умерли, но теперь мы отработали методику. Вам, конечно, придется понаблюдаться у нас несколько лет, но можно надеяться на полное восстановление.

— Но этим же можно пользоваться для полетов в космос!

— Возможно. — согласился Александр. — Но нам сейчас не до космоса, к сожалению. Я ведь ваш ровесник, я помню мир до эпидемии. Сейчас он очень изменился. Я психолог, моя задача подготовить вас к тому, что вы увидите за дверями больницы. Кто вы по профессии?

— Программист. Кобол не знаю, если что.

— Что такое кобол? Впрочем, это, наверное, неважно. Сейчас нам, к сожалению, вообще не нужны программисты. Мы не можем производить компьютеры, и стараемся обходиться без тех, которые остались. Что вы еще умеете?

— Аналоговую электронику в институте учил, и немного для себя паял.

— Это уже интереснее. Я передам это в службу мобилизации. Нам больше всего сейчас нужны бойцы. Но сразу после комы вы, конечно же, к военной службе не пригодны. Да и к тяжелой физической работе тоже.

— Бойцы?

— Ну да. Я же говорю, мир сильно изменился. Вам повезло оказаться в одном из последних островков закона и порядка. За его пределами царит анархия.

— Анархия??? Из-за эпидемии?

— Конечно. Сейчас... вы же в июне попали в больницу? Когда в августе началась вторая волна пандемии, Москву закрыли на карантин, а потом с ней прервалась вся связь. И Интернет, и правительственная спецсвязь, и военная. Сначала даже думали, что был ядерный удар, была паника. Начинали громить магазины. Но наш губернатор смог договориться с командованием округа и Росгвардией, мы смогли навести порядок в городе и большей части области. Некоторые надеялись на помощь из-за рубежа, на Китай или Европу. Но никакой помощи не пришло. Видимо, у них то же самое или еще хуже.

— Но с кем же вы воюете?

— С анархистами. С бандитами, которые хозяйничают на неподконтрольных землях. У нас были армейские склады, в нашей области много промышленных предприятий, поэтому мы можем делать патроны, ремонтировать оружие, производить бензин из угля и дров, даже строить бронетехнику. Но армейские склады были не только у нас. Наше преимущество — порядок и организация, но враги превосходят нас числом и давят со всех направлений. Поэтому установление порядка на новых территориях идет медленно.

Пейзаж, который я увидел, выйдя из больницы, меня, действительно, испугал. Наверное, психологическая подготовка, проведенная Александром, все-таки имела эффект, потому что я не впал в настоящую панику. Или меня предварительно обкололи чем-то успокаивающим?

Территория больницы содержалась в относительном порядке, необычным казалось только то, что не было ни одной заасфальтированной дороги или тротуара. Проезды были засыпаны гравием и кирпичной крошкой, а тротуары были дощатыми.

Но за воротами царило разрушение. Четырехполосный проспект превратился в две узкие ухабистые дороги. На неиспользуемых полосах сквозь асфальт проросли деревья толщиной в оглоблю. Напротив ворот, на другой стороне проспекта, стояла девятиэтажка с обрушившимся подъездом. На неразобранных обломках панелей росли березы и тополя. Но, судя по заколоченным фанерой окнам и торчащим из этих окон трубам "буржуек", в остальных подъездах пытались наладить жизнь.

Автомобилей на дороге не было, но я разом увидел несколько запряженных лошадьми телег. Александр повел меня пешком, сказав, что тут недалеко, три квартала. Во дворе я сначала заметил характерный запах, но почему-то не сразу понял, что это. И только на мой прямой вопрос Александр подтвердил, что водопровод и канализация не работают, поэтому сортиры у всех, даже у многоэтажек, строго во дворе.

Мы дошли до конторы, которую Александр назвал управлением мобилизации. Это было кирпичное двухэтажное здание с застекленными окнами. Здесь я впервые увидел автомобиль, обычный УАЗик, только помятый и явно несколько раз перекрашенный.

Меня сфотографировали на пленочный аппарат, но выдали временное удостоверение, сказав, что подготовка фотографий займет несколько дней. Кроме того, мне выдали листы разграфленных прямоугольников с отдельной печатью в каждом. Присмотревшись к этим листам, я увидел, что в каждой ячейке таблицы написано "Талон на отоваривание". Верхний лист состоял из талонов на мыло.

Надо отдать Александру должное, он мне довольно сильно помог. Когда я спросил, где же я буду жить, тетка за конторкой раздраженно махнула рукой: "А где хочешь". Я растерялся, и она уточнила: "Полгорода пустых квартир стоит, что как маленький". Александр сначала подсказал мне, что сначала стоит устроиться на работу, а потом подбирать жилье поближе. Транспорта-то никакого нет. Потом он долго препирался с кем-то из начальства, чтобы нас подвезли на машине, и все-таки сумел добиться этого.

Потом он уговорил кого-то из новых коллег помочь мне куда-нибудь заселиться. Со мной пошел парень моего биологического возраста, веселый и разбитной.

Я не знаю, по каким признакам он выбрал подъезд и квартиру, но, когда он отработанным ударом ноги выбил замок, квартира и правда оказалась пустой. Там стояла какая-то рассохшаяся мебель и повсюду был толстый слой пыли, темной, нежилой, уличной. И стоял затхлый запах. Человеческое жилье, даже самый отвратительный бомжатник, никогда так не пахнет.

Я спросил, что мне делать теперь с замком. Судя по состоянию двери, даже по одному количеству фанерных накладок на месте замка, подобную операцию с ней проводили не первый раз. Александр как-то стушевался, а мой новый коллега объяснил, что надо будет дождаться зарплаты и купить на барахолке. А что сейчас делать, он не знает.

Я подумал, что воровать у меня все равно нечего, так что до зарплаты проживу и без замка. Как оказалось, я жестоко ошибался, но об этом потом.

Александр заставил меня сделать еще одну полезную вещь, которая мне самому бы в голову не пришла: познакомил с соседями. В ближайшей квартире жила какая-то необщительная, и, как мне показалось, сумасшедшая бабка, а через дверь — семья. Мужу было за полтиник, а жена выглядела заметно моложе. По совету Александра я с ними договорился, чтобы они меня будили утром: часов-то у меня не было, и взять их до зарплаты было негде, а на работу опаздывать нельзя. Они же одолжили мне веник и тряпку, чтобы я мог навести в квартире хотя бы немного чистоты.

Далее Александр отвел меня в магазин и дал немного денег, так что я смог отоварить одежду (до того я так и ходил по городу в больничной пижаме) и постельное белье. Потом он отвел меня еще в одно место — прикрепил к диетической столовой, потому что мой желудочно-кишечный тракт был еще далек от полного восстановления.

В общем, как мне казалось, я был полностью устроен. Когда я вернулся в свой новый дом после ужина в столовой, оказалось, что были две существенные детали, о которых меня забыли предупредить. Во-первых, воровать у меня, как оказалось, было что. У меня украли все талоны и простыню. Во-вторых, на двери висела прибитая гвоздем квитанция на штраф за незарегистрированное проживание.

Новые соседи ахали и охали, как я так умудрился попасть, но ничем конкретным помочь не могли. Единственное, что они сделали полезного — это подсказали, как пройти в милицию, но предупредили, что до утра они уже не принимают. Честно говоря, у меня возникло подозрение, что это они и попячили мои талоны, но никаких доказательств у меня не было, и я решил не обострять.

Вечером после всех событий я не мог заснуть. Тем более, что на имевшемся в квартире матрасе, судя по пятнам, много и активно занимались чем-то неприличным, поэтому спать на нем я брезговал, особенно без простыни. Электричества не было, и я осознал, насколько зависим от привычки почитать или поиграть во что-нибудь перед сном. Не было даже свечей, и мне показалось, что я вспомнил, что среди утерянных талонов были и талоны на свечи. Я решил пойти прогуляться.

На улице было уже темно, и внезапно я увидел на востоке что-то необыкновенное. Сначала казалось, что в небе расцветает гигантский цветок, но потом он превратился во что-то другое, больше похожее на медузу или инфузорию. Оно было слишком ярким и слишком большим, и висело в небе слишком долго, чтобы можно было поверить, что это галлюцинация. Я не рискнул будить соседей, чтобы спросить, видели ли они это, и если видели, то знают ли, что это

В общем, половину первого рабочего дня мне пришлось потратить на решение проблем с милицией. Зарегистрировали меня без проблем, штраф разрешили оплатить с первой зарплаты, но талоны вознобновлять не стали. Так и сказали, что вдруг я эти талоны нарочно кому-то забарыжил и пытаюсь в тяжелый для родины час ее обмануть. Талоны на еду выдавались на месяц, и на этот месяц у меня было прикрепление к столовой, так что голод мне не грозил. Но талоны на мыло, одежду и баню выдавались на год, и это было серьезной проблемой. Как мне сказали, придется у спекулянтов покупать, но не говори, что это мы тебе посоветовали. Я спрашивал новых коллег, что это было вчера в небе, но они отмахнулись, сказав, что это что-то у анархистов, не бери в голову.

Работа мне, как и обещали, досталась связанная с аналоговой электроникой. Наше предприятие — я бы, скорее, назвал его мастерской — размещалось в гаражах полузаброшенной автобазы. Мы собирали и ремонтировали коротковолновые рации. В малоиспользуемой части помещения была огромная свалка старых телевизоров, компьютеров, всякой другой электроники. Наша задача была найти там подходящие по номиналу транзисторы, конденсаторы и всякое такое и протестировать их. Это занимало гораздо больше времени, чем сама сборка готовых изделий. При этом, к старым платам нужно было относиться бережно: после того, как мы извлекали из них все полезное нам, их отвозили в какую-то другую мастерскую.

Это занятие вовсе не было похоже на работу моей мечты. Но, насколько я мог оценить обстановку, Александр подобрал для меня один из лучших вариантов: другой квалифицированной или просто чистой работы вокруг было не так уж много. А к тяжелому физическому труду я после комы, и правда, был совсем негоден: я начинал задыхаться, даже просто пройдя два квартала от дома до работы. В мастерской также был душ, которым я пользовался вместо утраченных талонов на баню.

Несколько раз на улицах я видел признаки того, что живу в воюющем городе. Пару раз я видел трейлеры с подбитой бронетехникой. Как мне показалось, большая часть этой техники была старыми японскими джипами, чаще всего Toyota Harrier, кустарно обшитыми листами железа, не знаю даже, броневого ли.

А однажды я видел колонну пленных. Колонна была недлинная, человек двадцать, в сопровождении четырех автоматчиков. Меня удивило, что пленные "анархисты" все были в форме, и это была обычная полевая форма российской армии. Только, как и большая часть виденной мной гражданской одежды, застиранная, штопанная и у многих не по размеру. И с сорванными нашивками.

Я планировал немного освоиться в новой обстановке, получить зарплату, заплатить штраф, поставить замок и попытаться найти кого-то из друзей или знакомых по старой жизни. Связаться с родителями я даже не надеялся — они до эпидемии жили в другом городе, где, по словам Александра, царила анархия. Но судьба распорядилась иначе.