Кольцо враждебности

До скорой помощи я смог спуститься сам, но в машине мне стало по-настоящему плохо. Я еще помню, как меня укладывали на носилки, но все дальнейшее запомнилось лишь отрывками. Я помню, как санитар препирался с кем-то на крыльце, помню фразы "зачем притащили, у нас ни одного аппарата рабочего" и "до утра не доживет", и потом как кто-то из-за двери кричал "заносите, нам в контрольную группу одного не хватает". Потом я помню грохот каталки, мелькание ламп на потолке, шум лифта. Наверное, в лифте я и потерял сознание, потому что никаких воспоминаний о том, что было после лифта, я восстановить не могу.

Когда я очнулся, первое, что я помню — это плохо побеленный потолок с трещинами и желтыми разводами. Глаза у меня заболели от яркого света, я зажмурился, потом снова осторожно открыл их. Кроме потолка, ничего не было видно, но можно было понять, что комната освещена естественным светом, и на улице, видимо, солнечный вечер. Я попытался пошевелиться, и понял, что это больно. А когда я попытался подать голос, я осознал, что в горло засунута трубка.

Наверное, мое пробуждение активировало какой-то датчик, потому что вскоре я услышал скрип двери, шаги по скрипучему полу и женский голос, тоже, надо отметить, скрипучий:

— Очнулся, да?

Я попытался пошевелиться или что-то сказать, но ничего не получилось.

— Моргни два раза, если слышишь. — сказал голос.

Я послушался.

— Ну, вот и молодец. Завтра утром придет доктор, начнем восстановительную терапию. Заснуть сможешь?

Я не знал, как проморгать "не знаю", и на всякий случай моргнул один раз.

— Ну ладно. — сказал голос.

Я почувствовал прикосновение где-то в районе локтя, и снова провалился в темноту.

Я потом узнал, что она ввела мне лекарство в капельницу, а утром ввела что-то другое, и я проснулся.

— Здравствуйте. — услышал я другой голос, теперь мужской. — Вы провели в коме довольно много времени. Я думаю, у вас будет много вопросов, но давайте их отложим. Сейчас мы вытащим вам трубку, вам будет больно разговаривать. Потерпите.

И я потерпел. Восстановительную терапию я помню довольно хорошо, но, надо сказать, это неприятные воспоминания, поэтому я про это рассказывать не буду. Но я заметил, что все палаты, где меня подвергали, и коридоры давно нуждались в ремонте. И все оборудование было старое, часто ржавое, со следами кустарного ремонта. Халаты на врачах и медсестрах и простыни на кроватях тоже были старые, застиранные и заштопанные. Я пытался выяснить, что все-таки произошло и сколько именно я пролежал в коме, но сначала мне, и правда, было очень больно разговаривать, а потом меня жестами или словами просили замолчать.

Наконец, когда я уже мог самостоятельно садиться, ходить и есть кашу, ко мне в палату зашел незнакомый человек. Он тоже был в халате. Он представился как Александр. Я заметил, что и другие люди в этой больнице, когда обращались друг к другу, не пользовались отчествами.

— Вы можете говорить? — спросил он. Я кивнул. — Скажите тогда свое имя и год рождения.

— Павел, двадцатое сентября девяносто восьмого года.

— Хорошо. Тысяча девятьсот девяносто восьмого?

Я кивнул. Говорить мне все-таки было еще больно. Почему-то это уточнение меня обеспокоило.

— В каком году вы попали в больницу?

— Десятого июня две тысячи двадцатого года.

— Да, как и сказано в вашей карточке. Вы знаете, какой сейчас год?

Я помотал головой. Я несколько раз пытался спрашивать, но мне не говорили.

— Лекарство, которое на вас испытывали, действительно помогает от коронавируса. Но оно имеет один неприятный побочный эффект. Сейчас две тысячи сорок второй год. Вы пролежали без сознания двадцать два года.

Я посмотрел на свои руки. Они не были похожи на руки сорокалетнего. Да и когда мне удавалось увидеть свое отражение в дверном или оконном стекле, я не казался себе сильно постаревшим. Я, конечно, был бледным и осунувшимся, но...

— Это тоже побочный эффект лекарства. Ну и, не могу не похвастаться, нашей восстановительной терапии. Первые трое, вышедшие из комы, умерли, но теперь мы отработали методику. Вам, конечно, придется понаблюдаться у нас несколько лет, но можно надеяться на полное восстановление.

— Но этим же можно пользоваться для полетов в космос!

— Возможно. — согласился Александр. — Но нам сейчас не до космоса, к сожалению. Я ведь ваш ровесник, я помню мир до эпидемии. Сейчас он очень изменился. Я психолог, моя задача подготовить вас к тому, что вы увидите за дверями больницы. Кто вы по профессии?

— Программист. Кобол не знаю, если что.

— Что такое кобол? Впрочем, это, наверное, неважно. Сейчас нам, к сожалению, вообще не нужны программисты. Мы не можем производить компьютеры, и стараемся обходиться без тех, которые остались. Что вы еще умеете?

— Аналоговую электронику в институте учил, и немного для себя паял.

— Это уже интереснее. Я передам это в службу мобилизации. Нам больше всего сейчас нужны бойцы. Но сразу после комы вы, конечно же, к военной службе не пригодны. Да и к тяжелой физической работе тоже.

— Бойцы?

— Ну да. Я же говорю, мир сильно изменился. Вам повезло оказаться в одном из последних островков закона и порядка. За его пределами царит анархия.

— Анархия??? Из-за эпидемии?

— Конечно. Сейчас... вы же в июне попали в больницу? Когда в августе началась вторая волна пандемии, Москву закрыли на карантин, а потом с ней прервалась вся связь. И Интернет, и правительственная спецсвязь, и военная. Сначала даже думали, что был ядерный удар, была паника. Начинали громить магазины. Но наш губернатор смог договориться с командованием округа и Росгвардией, мы смогли навести порядок в городе и большей части области. Некоторые надеялись на помощь из-за рубежа, на Китай или Европу. Но никакой помощи не пришло. Видимо, у них то же самое или еще хуже.

— Но с кем же вы воюете?

— С анархистами. С бандитами, которые хозяйничают на неподконтрольных землях. У нас были армейские склады, в нашей области много промышленных предприятий, поэтому мы можем делать патроны, ремонтировать оружие, производить бензин из угля и дров, даже строить бронетехнику. Но армейские склады были не только у нас. Наше преимущество — порядок и организация, но враги превосходят нас числом и давят со всех направлений. Поэтому установление порядка на новых территориях идет медленно.

Пейзаж, который я увидел, выйдя из больницы, меня, действительно, испугал. Наверное, психологическая подготовка, проведенная Александром, все-таки имела эффект, потому что я не впал в настоящую панику. Или меня предварительно обкололи чем-то успокаивающим?

Территория больницы содержалась в относительном порядке, необычным казалось только то, что не было ни одной заасфальтированной дороги или тротуара. Проезды были засыпаны гравием и кирпичной крошкой, а тротуары были дощатыми.

Но за воротами царило разрушение. Четырехполосный проспект превратился в две узкие ухабистые дороги. На неиспользуемых полосах сквозь асфальт проросли деревья толщиной в оглоблю. Напротив ворот, на другой стороне проспекта, стояла девятиэтажка с обрушившимся подъездом. На неразобранных обломках панелей росли березы и тополя. Но, судя по заколоченным фанерой окнам и торчащим из этих окон трубам "буржуек", в остальных подъездах пытались наладить жизнь.

Автомобилей на дороге не было, но я разом увидел несколько запряженных лошадьми телег. Александр повел меня пешком, сказав, что тут недалеко, три квартала. Во дворе я сначала заметил характерный запах, но почему-то не сразу понял, что это. И только на мой прямой вопрос Александр подтвердил, что водопровод и канализация не работают, поэтому сортиры у всех, даже у многоэтажек, строго во дворе.

Мы дошли до конторы, которую Александр назвал управлением мобилизации. Это было кирпичное двухэтажное здание с застекленными окнами. Здесь я впервые увидел автомобиль, обычный УАЗик, только помятый и явно несколько раз перекрашенный.

Меня сфотографировали на пленочный аппарат, но выдали временное удостоверение, сказав, что подготовка фотографий займет несколько дней. Кроме того, мне выдали листы разграфленных прямоугольников с отдельной печатью в каждом. Присмотревшись к этим листам, я увидел, что в каждой ячейке таблицы написано "Талон на отоваривание". Верхний лист состоял из талонов на мыло.

Надо отдать Александру должное, он мне довольно сильно помог. Когда я спросил, где же я буду жить, тетка за конторкой раздраженно махнула рукой: "А где хочешь". Я растерялся, и она уточнила: "Полгорода пустых квартир стоит, что как маленький". Александр сначала подсказал мне, что сначала стоит устроиться на работу, а потом подбирать жилье поближе. Транспорта-то никакого нет. Потом он долго препирался с кем-то из начальства, чтобы нас подвезли на машине, и все-таки сумел добиться этого.

Потом он уговорил кого-то из новых коллег помочь мне куда-нибудь заселиться. Со мной пошел парень моего биологического возраста, веселый и разбитной.

Я не знаю, по каким признакам он выбрал подъезд и квартиру, но, когда он отработанным ударом ноги выбил замок, квартира и правда оказалась пустой. Там стояла какая-то рассохшаяся мебель и повсюду был толстый слой пыли, темной, нежилой, уличной. И стоял затхлый запах. Человеческое жилье, даже самый отвратительный бомжатник, никогда так не пахнет.

Я спросил, что мне делать теперь с замком. Судя по состоянию двери, даже по одному количеству фанерных накладок на месте замка, подобную операцию с ней проводили не первый раз. Александр как-то стушевался, а мой новый коллега объяснил, что надо будет дождаться зарплаты и купить на барахолке. А что сейчас делать, он не знает.

Я подумал, что воровать у меня все равно нечего, так что до зарплаты проживу и без замка. Как оказалось, я жестоко ошибался, но об этом потом.

Александр заставил меня сделать еще одну полезную вещь, которая мне самому бы в голову не пришла: познакомил с соседями. В ближайшей квартире жила какая-то необщительная, и, как мне показалось, сумасшедшая бабка, а через дверь — семья. Мужу было за полтиник, а жена выглядела заметно моложе. По совету Александра я с ними договорился, чтобы они меня будили утром: часов-то у меня не было, и взять их до зарплаты было негде, а на работу опаздывать нельзя. Они же одолжили мне веник и тряпку, чтобы я мог навести в квартире хотя бы немного чистоты.

Далее Александр отвел меня в магазин и дал немного денег, так что я смог отоварить одежду (до того я так и ходил по городу в больничной пижаме) и постельное белье. Потом он отвел меня еще в одно место — прикрепил к диетической столовой, потому что мой желудочно-кишечный тракт был еще далек от полного восстановления.

В общем, как мне казалось, я был полностью устроен. Когда я вернулся в свой новый дом после ужина в столовой, оказалось, что были две существенные детали, о которых меня забыли предупредить. Во-первых, воровать у меня, как оказалось, было что. У меня украли все талоны и простыню. Во-вторых, на двери висела прибитая гвоздем квитанция на штраф за незарегистрированное проживание.

Новые соседи ахали и охали, как я так умудрился попасть, но ничем конкретным помочь не могли. Единственное, что они сделали полезного — это подсказали, как пройти в милицию, но предупредили, что до утра они уже не принимают. Честно говоря, у меня возникло подозрение, что это они и попячили мои талоны, но никаких доказательств у меня не было, и я решил не обострять.

Вечером после всех событий я не мог заснуть. Тем более, что на имевшемся в квартире матрасе, судя по пятнам, много и активно занимались чем-то неприличным, поэтому спать на нем я брезговал, особенно без простыни. Электричества не было, и я осознал, насколько зависим от привычки почитать или поиграть во что-нибудь перед сном. Не было даже свечей, и мне показалось, что я вспомнил, что среди утерянных талонов были и талоны на свечи. Я решил пойти прогуляться.

На улице было уже темно, и внезапно я увидел на востоке что-то необыкновенное. Сначала казалось, что в небе расцветает гигантский цветок, но потом он превратился во что-то другое, больше похожее на медузу или инфузорию. Оно было слишком ярким и слишком большим, и висело в небе слишком долго, чтобы можно было поверить, что это галлюцинация. Я не рискнул будить соседей, чтобы спросить, видели ли они это, и если видели, то знают ли, что это

В общем, половину первого рабочего дня мне пришлось потратить на решение проблем с милицией. Зарегистрировали меня без проблем, штраф разрешили оплатить с первой зарплаты, но талоны вознобновлять не стали. Так и сказали, что вдруг я эти талоны нарочно кому-то забарыжил и пытаюсь в тяжелый для родины час ее обмануть. Талоны на еду выдавались на месяц, и на этот месяц у меня было прикрепление к столовой, так что голод мне не грозил. Но талоны на мыло, одежду и баню выдавались на год, и это было серьезной проблемой. Как мне сказали, придется у спекулянтов покупать, но не говори, что это мы тебе посоветовали. Я спрашивал новых коллег, что это было вчера в небе, но они отмахнулись, сказав, что это что-то у анархистов, не бери в голову.

Работа мне, как и обещали, досталась связанная с аналоговой электроникой. Наше предприятие — я бы, скорее, назвал его мастерской — размещалось в гаражах полузаброшенной автобазы. Мы собирали и ремонтировали коротковолновые рации. В малоиспользуемой части помещения была огромная свалка старых телевизоров, компьютеров, всякой другой электроники. Наша задача была найти там подходящие по номиналу транзисторы, конденсаторы и всякое такое и протестировать их. Это занимало гораздо больше времени, чем сама сборка готовых изделий. При этом, к старым платам нужно было относиться бережно: после того, как мы извлекали из них все полезное нам, их отвозили в какую-то другую мастерскую.

Это занятие вовсе не было похоже на работу моей мечты. Но, насколько я мог оценить обстановку, Александр подобрал для меня один из лучших вариантов: другой квалифицированной или просто чистой работы вокруг было не так уж много. А к тяжелому физическому труду я после комы, и правда, был совсем негоден: я начинал задыхаться, даже просто пройдя два квартала от дома до работы. В мастерской также был душ, которым я пользовался вместо утраченных талонов на баню.

Несколько раз на улицах я видел признаки того, что живу в воюющем городе. Пару раз я видел трейлеры с подбитой бронетехникой. Как мне показалось, большая часть этой техники была старыми японскими джипами, чаще всего Toyota Harrier, кустарно обшитыми листами железа, не знаю даже, броневого ли.

А однажды я видел колонну пленных. Колонна была недлинная, человек двадцать, в сопровождении четырех автоматчиков. Меня удивило, что пленные "анархисты" все были в форме, и это была обычная полевая форма российской армии. Только, как и большая часть виденной мной гражданской одежды, застиранная, штопанная и у многих не по размеру. И с сорванными нашивками.

Я планировал немного освоиться в новой обстановке, получить зарплату, заплатить штраф, поставить замок и попытаться найти кого-то из друзей или знакомых по старой жизни. Связаться с родителями я даже не надеялся — они до эпидемии жили в другом городе, где, по словам Александра, царила анархия. Но судьба распорядилась иначе.

Через неделю подошла моя очередь ехать на фронт. Как оказалось, наша мастерская также оказывала услуги по обслуживанию раций в неглубоком тылу действующей армии. В первую очередь, надо было отсортировать, что можно починить на месте, а что требует диагностики с осциллографом, то есть возврата в мастерскую.

Как и было велено, я пришел к воротам мастерской рано утром, имея при себе удостоверение личности, туалетные принадлежности: только зубную щетку, мыла-то мне тоже купить было негде. Кладовщик мне выдал сумку с паяльником, тестером и набором запчастей, а также вторую сумку гораздо большего размера, с пятью отремонтированными рациями.

Вскоре к воротам подъехал грузовичок "Исудзу", покрашенный в цифровой камуфляж. Сидевший в кабине рядом с водителем офицер проверил мое удостоверение и махнул рукой в сторону кузова. Я послушно залез туда. Под тентом были установлены продольные лавки, на которых уже сидело несколько человек: четверо в форме и с автоматами, и двое в гражданке, как я. Я устроился в левом заднем углу кузова, возле самого борта, и мы поехали.

Ехали мы долго и медленно, по ухабистым и разбитым дорогам, судя по солнцу — на юг области. Сначала мы проезжали деревни, выглядевшие небогато, но, как мне казалось, обитаемо: покосившиеся домики, разбитые немощеные улицы, засеянные поля с частыми кустами лебеды и каких-то еще сорняков. Потом мы проехали деревню совсем нежилую, в домах не было ни одного застекленного окна.

Наконец мы прибыли на позицию, которую, как мне сказали, занимал штаб полка, героически державшего оборону против анархистов. Там меня встретил коллега из нашей мастерской, которого я должен был сменить. В общем, до вечера казалось, что все развивается нормально и мирно: мне выделили койку в десятиместной армейской палатке, вместе с солдатами, накормили ужином, показали фронт работ на завтра, даже сказали, к кому обращаться, если будут проблемы.

Проблемы начались ночью. Я проснулся от страшного грохота и крика "Рота, подъем! Сбор!". Солдаты подскочили и быстро начали наматывать портянки. Я тоже подскочил и, как мне казалось, быстро оделся, но выбежал я из палатки последним. Вокруг грохотало, что-то горело, все небо было расчерчено какими-то огненными дугами.

Солдаты все бежали строиться, но куда бежать мне, я не знал. Поэтому я, на всякий случай, схватил свою сумку с инструментами и побежал к штабной палатке.

Потом грохот раздался гораздо ближе: это был пистолетный выстрел на плацу, где строились солдаты. После выстрела раздался усиленный мегафоном крик: "Отставить панику!". Потом вдруг раздалась короткая автоматная очередь и недружный, но многоголосый крик: "Нас окружили, бежим!".

Мимо меня пронеслось около десятка солдат, на ходу бросавших оружие и срывавших нашивки. Я по-прежнему толком не понимал, что происходит, но сделал, как мне казалось, логичный вывод, что дела идут плохо. Я побежал вслед за солдатами.

Некоторое время я даже удерживался рядом с ними. Мы быстро пересекли два ряда палаток, за которыми начинался лес с буреломами и густым подлеском. И когда огни и пожар в лагере уже скрылся из виду, меня настигла одышка. Я пытался кричать солдатам, чтобы они мне помогли или подождали меня, но, как мне показалось, никто из них даже не оглянулся. Когда их топот и хруст ломающихся веток исчезли вдали, я остался один, в темноте и в тишине. Взрывы и выстрелы в районе лагеря уже затихли.

Я попытался сориентироваться. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что лес освещен почти полной луной — не очень ярко, но вполне достаточно, чтобы можно было идти, не боясь выколоть себе глаза или переломать ноги. Я предположил, что луна находится в южной половине небосвода, а поэтому противоположное направление должно быть севером. Я, конечно, знал, что пока я иду, луна будет двигаться, но понимал, что до утра она никак не может сделать полный круг. А у нас все-таки не Сибирь. Направлений, в которых можно идти сутками, не натыкаясь на реку, дорогу или деревню, хотя бы и заброшенную, у нас нет.

Мне хотелось есть и спать, но я слышал, что осенью, когда ночи уже холодные, даже в нашем климате под открытым небом ночевать опасно: во сне терморегуляция у человека отключается, поэтому можно умереть от переохлаждения даже при температурах выше нуля. Это меня очень пугало, гораздо сильнее, чем то, что меня сочтут дезертиром, когда я выйду к своим. Что будет, если я попаду к анархистам, я предпочитал и вовсе не думать.

К утру я уже очень плохо соображал, поэтому я сначала услышал команду "Руки вверх", и только потом увидел наставленное на меня дуло автомата, а только еще потом лицо, измазанное камуфляжной краской. Предыдущие события измотали меня, поэтому я машинально поднял руки. Товарищ говорившего быстро подошел из-за спины и обхлопал меня по всему телу, рукам и ногам, как при досмотре в аэропорту. "Чисто" — сказал он.

— У вас есть при себе какое-то удостоверение личности? — спросил его напарник с автоматом.

— Есть. — сказал я. — Во внутреннем кармане.

Обыскивавший меня залез мне за пазуху и достал карточку. Повертев ее в руках, он спросил:

— А с фотографией ничего нету?

Я отрицательно помотал головой.

И тут он, похоже, обратил внимание на дату рождения. Он внимательнее посмотрел на карточку, потом на меня, потом снова на карточку, и, наконец, спросил:

— Так вы этот... как его, черт... попаданец?

— Ну да. — согласился я. Я не привык думать о себе в таких выражениях, но все-таки это слово точно отражало мое положение.

— Понятно. И как вам будущее?

— Ужасно. — честно сказал я.

— Это вам просто с местом не повезло. Впрочем, это вы еще не в Москву попали...

Я заметил, что мои пленители обмениваются какими-то знаками, и потом тот, который с автоматом, продолжил:

— Вы нас, пожалуйста, извините. Просто уже было несколько попыток внедрения агентов под видом... таких, как вы. Поэтому до проверки придется вам побыть пленным. Но не бойтесь, мы с пленными гуманно обращаемся. Пойдемте.

— Но... простите, а вы кто? Анархисты?

— Ну... а, ну да. Вам же рассказывали, что вокруг царит анархия. Вы знаете, они вам не врали. — мой собеседник повернулся левым плечом, так, что мне стал виден нарукавный шеврон. На черном щите были серебряной нитью вышиты череп с костями и слова "Анархия — мать порядка". — Только они почему-то это так рассказывают, как будто это что-то плохое. Ну ладно. Мы тут ваших сослуживцев по лесу пытаемся собирать, поэтому времени на разговоры мало. После проверки вам все объяснят... а впрочем, многое сами по дороге увидите.

Он достал из чехла рацию, и я с удивлением отметил, что она компактная, лишь чуть больше сотового телефона моего времени, и явно с цифровым дисплеем, совсем не похожая на полукустарные изделия нашей мастерской. Он сказал что-то короткое и не очень внятное, хотя, как мне показалось, слово "попаданец" там присутствовало.

И мы пошли. Хотя мои конвоиры говорили, что времени мало, но меня особо не торопили, возможно, понимая, что я плохо себя чувствую. Я не помню, сколько времени мы шли, но потом мы оказались на опушке леса, где был развернут целый лагерь. Там стояли несколько квадроциклов и бронемашина неизвестной мне модели, явно фабричного производства.

Чуть в стороне от техники сидели на корточках несколько десятков безоружных солдат "нашей" армии под охраной двоих конвоиров. Только сейчас я осознал, что автоматы у них совсем не похожи ни на привычные мне "калашниковы", ни на другие знакомые мне марки. Да и форма покроем и рисунком камуфляжа сильно отличается от докатастрофной российской. Откуда бы они ни брали обмундирование, это были не старые военные склады.

Меня не стали присоединять к остальным пленным. Зато меня накормили завтраком. Я предупредил, что мне нельзя острого, молочного и глютена, и мне нашли гречневой каши. Вскоре приехал гражданский внедорожник, тоже незнакомой мне модели. Мы поехали вчетвером: водитель, офицер на переднем сидении, а на заднем сидении были я и конвоир с пистолетом.

Грунтовая дорога между полей быстро кончилось, мы выехали на более важную дорогу, теперь уже асфальтированную. Она была узкая, но асфальт был гладким и ровным, а разметка четко прорисована. И, что самое удивительное, дорога не выглядела свежеотремонтированной. Асфальт выгорел на солнце до серого цвета, там и тут были видны залитые гудроном трещины — но ни выбоин, ни колеи, ни "стиральной доски". Потом начались возделанные поля. Я увидел четыре комбайна, идущие цугом. Присмотревшись, я увидел, что водительские кабины пусты. На краю поля стоял пикап-внедорожник с навесом над кузовом. Под навесом сидел молодой парень, а перед ним на четырех кронштейнах висели четыре жидкокристаллических монитора. Потом нам навстречу попалась колонна из четырех грузовиков. У них даже не было водительских кабин.

Конвоир всю дорогу молчал. Видимо, устав требовал от него сохранять бдительность. Я рискнул обратиться к офицеру:

— А можно вам задать вопрос?

— Пожалуйста. — полуобернулся он ко мне.

— Я в городе видел колонну пленных анархистов. У них была совсем не такая форма.

Офицер усмехнулся:

— Вам, конечно, рассказывали, что они воюют с бандитами и анархистами. Но с нами они воевать не рискуют. Они сейчас ведут войну с соседней областью, которую возглавляют другие психи вроде них. На самом деле, там еще смешнее, там буквально... как это... Австралия всегда воевала с Океанией, да? Там три области рядом, и они постоянно две заключают союз против третьей...

— Но зачем???

— Интересный вопрос. Населению они, конечно, говорят, что там бандиты и анархисты. Нашим дипломатам они говорят, что надеются объединить разрозненные островки порядка в море анархии под единой властью. Но, судя по тому, как долго это продолжается... возможно, им нравится сам процесс. Я, правда, не могу это понять, а те объяснения, которые я слышал, кажутся мне неубедительными. Например, обычно говорят, что война поддерживает лояльность власти. Но я совершенно не понимаю, как такое может быть. Но знаете, вам еще повезло. Вы могли попасть гораздо хуже. Например, в Москву.

— А что с Москвой? Мне тоже говорили, что все это началось, когда Москва полностью закрылась на карантин.

— Ну... если ваше областное руководство — это просто психи, то там вообще что-то за пределами постижимого. Они огородились по кольцевой автодороге колючей проволокой, назвали нас — и собственно нас, и ваших друзей-государственников — назвали нас всех Кольцом Враждебности и стреляют почти по всем, кто пытается к ней приблизиться.

— Но чем же они там живут? Там же недостаточно земли, чтобы прокормить такое население?

— Ну, население там сильно уменьшилось. Большинство разбежалось, но немало и повымерло. Не столько от эпидемии, сколько просто от голода. Мы пытались с ними договориться, поставлять им гуманитарную помощь, но у них какой-то странный гонор взыграл. Кончилось тем, что они нам продают свое, простите, дерьмо... Как они это называют, вторичный продукт. А мы им за это поставляем продукты. Ну и угля немного.

— Но вам это зачем???

— Сначала нам казалось, что с ними так проще договориться. А теперь у нас есть один проект... — он достал из кармана сотовый телефон и посмотрел на него. — Слушайте, а мы ведь вам его сейчас сможем показать! Николай, давайте сделаем крюк на смотровую?

Николай пробурчал что-то недовольное, но офицер сказал:

— Под мою ответственность. У меня сын так обожает это смотреть... Так вот, про Москву. Вы ведь, наверное, понимаете, что несмотря на весь анабиоз, поддерживать вас двадцать два года в таком состоянии, чтобы вы потом могли ходить, разговаривать и есть нормальную еду... Это очень сложная задача, да?

— Да. Мне говорили, что они не сразу разработали методику...

Офицер снова хохотнул:

— Методику мы им дали. Впрочем, надо отдать им должное. Все-таки нам удалось найти людей... не то, что вполне вменяемых, но благонамеренных. Они не только освоили эту методику, но и убедили свое руководство предоставить им ресурсы. Очень немалые сравнительно с их возможностями. Вы же видели, какая там нищета. Но в Москве... Там ваших товарищей по несчастью буквально сотни. Но, насколько мы знаем, большинство из них... Да, им делают какие-то капельницы, промывают кишечник. Но мы не слышали, чтобы кто-то из проснувшихся прожил больше двух часов. Но и принять нашу помощь ни в какой форме они не хотят.

За этим разговором, мы вьехали в более обжитые места. Мы проезжали деревни, выглядевшие вполне зажиточно, с ровными асфальтированными улицами, кирпичными или обшитыми сайдингом домами, крашеными железными крышами, солнечными батареями на южных скатах крыш. Я совсем не знал эти места, поэтому не сразу понял, что мы подъезжаем к Волге.

Сначала мы проехали мимо многоярусной парковки. Потом я увидел огромные, как на олимпийском стадионе, трибуны, построенные на склонах над меловыми обрывами и обращенные в сторону реки. Трибуны были заполнены людьми, а парковки — машинами. Видимо, офицер все-таки опасался вести меня в место большого скопления народа, поэтому мы проехали мимо трибун, поднялись на вершину холма и вышли из машины. Нам пришлось пройти несколько десятков метров через кусты, чтобы увидеть реку.

Но, как выяснилось, объектом наблюдения была вовсе не река. Вдали, на низменном левом берегу, почти у горизонта, поднималась гигантская блестящая башня.

— Как мы вовремя! — посмотрев на телефон, сказал офицер. — Сейчас начнется обратный отсчет. Вам, наверное, плохо видно. Хотите бинокль?

Я послушно взял полевой бинокль и посмотрел на башню через него. И понял, что это совсем не башня. Как раз в этот момент со стороны трибун раздался усиленный динамиками голос:

— Десять. Девять. Восемь...

Мы были достаточно далеко от трибун, потому что облако дыма у основания башни взметнулось как раз в тот момент, когда отсчет дошел до двух:

— Один.... Зажигание... Отрыв... Номинальная тяга!

Я увидел, как ракета поднимается над дымовым облаком. Я испугался смотреть через бинокль на яркое пламя, и опустил его.

— Но при чем же тут... вторичный продукт? Вы его используете как топливо?

— Нет. — широко улыбнулся офицер. — Впрочем, на самом деле да. Насколько я знаю, значительная часть метана — это биогаз. Но все-таки главное его назначение — это полезная нагрузка. Конечно, мы его сублимируем, но...

— Терраформирование?

— Да. Как ни странно, модели и опыты показывают, что человеческое годится лучше всего, особенно если пытаться сэкономить вес.

— Но что вы собрались терраформировать? Марс?

— Нет. — офицер улыбнулся еще шире. — Наша цель гораздо дальше. Гораздо-гораздо. Я даже не смогу столько раз повторить "гораздо", насколько она дальше.