|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 9. Не так
С этой поездки, жизнь как Лаба в половодье попутала берега и покатилась по непроторённому руслу. Всё вроде как было: город, лица вокруг, даты на календаре. Но события плохо перекликались с тем, что хранилось в памяти. Даже Серёга приехал из санатория на неделю раньше чем в прошлый раз.
Впрочем, об этом потом. Тогда, в Краснодаре, мне было не до таких тонкостей. Душонка дрожала как заячий хвост.
Кто ж его знал, что взрослый мужик будет вести себя настолько неадекватно? — думал я, ковыряя в тарелке безвкусные рожки под кисловато-сладкой подливой. — Предупредили тебя, приоткрыли завесу над будущим. Делай вывод, вноси в свою жизнь коррективы. Ну, если никак без бухла, пей как матросы на судне загранзаплыва с цербером-помполитом: бутылку в сапог под портянку, стаканы в ящик стола, накатили по двести граммов — и в люлю. А он...
— Шихвоньеры здесь делают, бухветы. И это ещё... забыл, как оно называется... широкие тумбочки с полками наверху. Обрезков у станков остаётся вагон и маленькая тележка. Дядька сказал что на свалку вывозят, а зимой в котельной сжигают. Эх, кабы б это всё к нам в огород! Я бы вешалки делал и по рублю продавал. Законная вещь!
Витька вилок не признавал, но ложкой орудовал как загребной веслом и с ужином управился на раз-два. Врождённое чувство такта мешало ему раньше всех выйти из-за стола. Просто сидеть-молчать не позволял темперамент. Вот он и нашёл занятие по душе: сбивать меня с мысли своей маниловщиной. Ещё и наехал:
— Ты чё молчишь?!
Я вспомнил, во что превращается такая "законная вещь" после первого же наводнения, когда вода больше суток простоит в доме и спросил с изрядной долей ехидцы:
— А дожди?
— Чё дожди?!
Витька смотрел непонимающим взглядом, и я вспомнил, что в этом времени их улицу не затапливало, а если бы и затапливало, ни у кого в нашем городе ещё не было мебели из древесноволокнистой плиты.
— Чё дожди? — ещё раз спросил Витёк и победно закончил, — не боись, не раскиснут!
В отсутствии Льва Кассиля, литераторов на комбинате приняли сухо, то есть, совсем без спиртного. Даже столы не удосужились сдвинуть, чтоб незаметно достать своё. От принимающей стороны в столовой присутствовали директор с парторгом — люди занятые и замкнутые. Поэтому не было в мероприятии безудержной широты кубанского хлебосольства. А может, всё это мне показалось, легло на тревожное настроение? В этом огромном зале я чувствовал себя неуютно. Не спрятаться, не убежать.
За вычетом Витьки Григорьева, ужин сполна оценил разве что Марк Владимирович — улыбнулся тёткам-раздатчицам, отпустил комплимент шеф повару, возвратился с добавкой. Ну, он человек — перекати-поле: не в походе на боевом корабле, значит в творческой или рабочей командировке. Где повесил китель на спинку стула — там у него и дом.
Вот эта его способность — в условиях минимализма создавать для себя максимальный комфорт, удивила меня с первой встречи в далёком с любой стороны 1980-м году. Пара неочевидных штрихов, превратили стандартный гостиничный номер, чуть ли ни в филиал его московской квартиры. Не считая телевизора с холодильником (их редко кому удавалось выпросить у жлобской администрации), это халат тёмных тонов с золотыми разводами, домашние тапочки и будильник. Точно такой же, как тот, что в детстве поднимал меня в школу — "МЧЗ", с колокольчиком наверху. Мы пили холодную водку, он по-английски отсчитывал время: "clock... clock..."
Пили по классике на троих: Кабаков, редактор и я. Сначала, как водится, за знакомство. Потом за подборку стихов, записанную тем же утром в радиостудии. Потом уже за меня, чтоб скорей поумнел.
— Сволочь такая, — жаловался Евгений Иванович, — никак ему не внушу, что не он своему замполиту характеристику пишет, а очень даже наоборот...
На посошок Марк Владимирович согласился выслушать пару моих поэтических зарисовок, как он сказал, "из свеженького".
Я что? Для того, собственно, и шёл. Прочёл, что легло на душу:
Над землёй, как над фрегатом,
Поднят чёрный парус ночи.
Гром, проснувшийся с закатом,
Цепью якорной грохочет...
Мэтр вскинул внимательный взгляд из-под чёрных кустистых бровей. На лбу с большими залысинами явственней обозначилась стопа параллельных морщин.
— Знаешь, старик, старайся как можно точней формулировать свою мысль. Я ведь могу представить, что гром взял в руку якорь-цепь и так вот, хреначит по главной палубе.
Очень неожиданный выпад. Такой уж это поэт, такой человек. Ему изначально чужды стихотворные гаммы, арпеджио, пейзажные зарисовки. В море он видит главное — людей, которые ему служат. Даже смерть свою опишет как обыденный для них эпизод. Потому, что хорошо знает, как это бывает во флотской среде:
Я умру на бегу!
Это будет, наверно, пристойно.
Потому что я с самого детства
Куда-то бежал,
Потому что родился в стране,
Где всегдашние войны,
И за каждым забором
Твой недруг, казалось, лежал.
Но я в этой стране счастлив был,
Как нигде на планете,
Потому что с любимою жил,
Потому что с друзьями дружил.
Я умру на бегу.
Вы меня помяните в буфете.
И прочтите стихи,
Те, что я мимоходом сложил
Впрочем, до этих строк ему пока далеко. Как мне до понимания жизни в обеих своих внутренних ипостасях. Сидим вон, компанией в половину огромного зала, хаваем на халяву. Власть озаботилась, а вдруг, на голодный желудок мы перестанем творчески развиваться?
Транспорт, командировочные, организационные мероприятия — в какую копейку это всё вылетело, ради кого, чего? С какого краю ни посмотри, не элита: рабочие, колхозники, трудовая интеллигенция. Действительно трудовая, как наш Киричек. Сашка с семнадцати лет по агитбригадам. От уборочной до посевной у него вечная битва за урожай. Он в основном сценарии пишет, стихи. Но, ежели край как надо, споёт-станцует. И на тракторе может, и на комбайне, и тяпкой работает, как поёт.
Такой вот контингент. В связи с этим вопрос: стоим ли мы, все, вместе взятые хоть половину затраченных на нас средств? Если это инвестиции в будущее, то не в коня корм. Где будем мы все, когда проходимцы скажут: "Хватит жить по талонам, ломайте эту страну. Ничего страшного не случится. Жить будем как сейчас, только ещё лучше"? И хватит у нас коллективизма только на то, чтоб в затылке пятернёй почесать: "Я что? Я как все. Может оно так и надо? Глянь ка: Гайдар впереди, на белом коне..."
И как с таким контингентом страну сохранить? Ладно, Витёк с его "вешалки делать и по рублю продавать", ладно Петро со смолы с его неуёмной жаждой наживы, а сам?! Себе не соврёшь, теплится во мне росточек надежды, что новая жизнь — это надолго. Так что ж я, такой правильный, планировал главным пунктом на будущее? — деньги вовремя снять со своей сберегательной книжки, чтоб их опять не схавала Павловская реформа. Так какое, скажите, есть у меня моральное право других осуждать, если сам такой же? Пусть бы оно шло, как идёт. Дёрнуло тебя...
Отдельно стоящее здание пищеблока было спроектировано так, что на верхний второй этаж выводила широкая лестница точно по центру зала. Квадратная ниша в полу была огорожена затейливыми металлическими перилами с поручнем под красное дерево. Всякий раз, когда там проступала чья-нибудь голова, я вздрагивал, вжимал голову в плечи, прятал лицо за воротником пиджака. Голос разума схлопывался, безнадёжно тонул в океане панических мыслей:
Ну всё, мотнулся следак в библиотеку. Навёл шороху. Все урны в округе перевернул. Нашёл что искал. Сейчас привезёт экспертов, будет сличать почерка...
На улице не потел, когда с Казиёй в рукопашной схлестнулся, а тут прям, потекло по спине...
— Ты доедать будешь? — повторно спросил Витёк.
— Чё?! — не врубился я.
— Давай заодно тарелки твои отнесу...
Друг, чё... Как, падла, я рад, что он жив!!!
...Первый этаж заканчивался длиннющей террасой с лесенками в торцах. Она возвышалась над уровнем производственного двора метра на полтора.
— Сиганём? — предложил я от переизбытка чувств.
— Ну его нАгад, — отрезал Витёк, — после жратвы? Не, лучше обойду...
Господи, как я его узнаю!
* * *
Дорога домой была бесконечно скучна. Смеркаться начало ещё в Краснодаре. Уже за постом ГАИ водитель включил фары. А в их дальнем свете, что вокруг разглядишь?
Витька дрыхнул. Я перебрался в кресло напротив, где раньше сидела рыжая со своим чемоданом, там тоже не видать ни фига. Все стёкла снаружи пылью прибиты. Когда никогда мелькнёт вдалеке жидкая цепочка фонарей.
Пялился-пялился — развезло. Так бы наверно и прокемарил до самого Лабинска, если б не аварийный мост. Высадили всех. Даже нас, пацанов, разбудили. Бредём, ёжимся. И в пиджачке пробирает. Зябкой прохладой покашливает река. Под чьей-то ногой шлёпает надорванная с краю доска. Дальняя оконечность моста теряется в облачном мареве, особенно различимом на фоне звёздного неба. Из него, как оплывшие свечи, тянутся кверху вершины разрозненных тополей. Видно, что не в ровную линию выросли. Что возле корней не околица и не дорога. А так, самосад.
Не знаю как Витьку, а меня дэцл взбодрило. Думал, что уже не усну. Но только поднялся в автобус, так стало тепло и уютно после речной-то прохлады, что не стал даже садиться возле окна. Лёг на сидение, свернулся калачиком и уплыл...
Высаживали нас с корефаном рядом с его мостиком. Кириллыч настаивал, чтобы меня довезли до калитки. Он, типа того что, моей матери обещал. А Кузьмич ни в какую:
— Я вам не трактор и не смоловоз! По светлому еле продрался мимо тех луж...
Слушал я их, слушал, пожитки собрал — и гайда! Мне в спину "Куда?!", а я за Витьком, через кладку. Не гоняться же взрослым за мной? Постояли, развернулись, уехали.
Стою, как дурак. В одной руке пустая балетка, в другой сумка. Под мышкой костюм, рукав пиджака стелется по земле. Тут слышу:
— Санёк!
Мля!!!
Нет, темноты я давно не боюсь. Да не очень-то сейчас и темно. Прожектор с железной дороги почти до реки добивает. Неожиданно просто. Казия на моих глазах только что за угол заворачивал. А он:
— Что-то я вешалки не найду. Пошли на бревно, в сумке твоей поглядим. А то тут собаки гавчуть...
Вот падла! И в дыню не дашь. Если по справедливости, не за что.
Искали-искали, всю сумку перевернули, а они в пиджачке, за подкладкой. И как, умудрился?
Хотел я Витьку обматюкать, поднял глаза, а со стороны смолы чёрная тень на нас надвигается. Вздрогнул, но не успел испугаться, по силуэту понял что дед. В этом же самом месте я видел его во сне последний и единственный раз. Только тогда он шагал навстречу, в сторону дома.
— Дедушка, — говорю, — ты же умер?
А он мне:
— Отгул! Кобылянский подменил до утра...
Витька чё. Раз — и слинял, хоть у деда и не было хворостины. А я, блин, оторопел. Прям, мистика какая-то! И одет точно так же: чоботы "прощай молодость" со стоптанными вовнутрь подошвами, пузыри на штанах в районе колен, пиджак в чуть заметную полосу, да шляпа, сплетенная из соломы. Глянул в прищур:
— А ну-ка домой!
И попробуй ему объясни, что запарка у нас. Слова не вставишь в своё оправдание.
— Там бабушка с мамой все глаза проглядели. Ждём пождём, ждём пождём. Будет тебе на орехи...
Ждут они, как же! Островок миновали, издали вижу, что в доме ни огонька. Трава возле калитки усеяна жёваными "бычками". Это наверное дед устроил себе внеочередное ночное дежурство, увидел издалека стоящий автобус, пошёл разбираться, что там, да как. А то и ходил не один раз...
Спал на полу, под круглым столом. Дед просветил направление спичкой и шёпотом на ухо:
— Туда, только тс-с-с!
Долго ворочался, всё представлял, как буду рассказывать мамке о встрече с дядькой Кронидом. То-то она обрадуется...
* * *
Утро нагрянуло вместе с Витьком. Ну как утро? — кроме меня никого уже в доме не было. Мамка ушла в школу, дед неизвестно куда, а бабушка на островке копала молодую картошку.
— Ну, ты и спать! — сказал корефан. — И куда в тебя столько влазить? Ну что, достал?
— Кого? — не врубился я.
— Забыл, что ли? Крючки для вешалки!
— Когда б я успел? Ладно, сейчас гляну. Может, зайдёшь?
— Не! — отшатнулся он.
— Ну как знаешь...
— Слышь? — Витька придержал меня за руку — твой дед про меня вчера ничего такого не говорил?
— А он тебя видел? Я сам не заметил, когда ты слинял.
— Ну, слава богу! А то я за баком сидел. Боялся тебя позвать, пока он на суд не ушёл...
Какой суд? Почему суд?
Пиджак был заштопан и выглажен. Я нашёл его, где обычно, на спинке стула, поверх своих парадных штанов. Трофейные вешалки дружбана тоже разыскивать не пришлось. Бабушка их положила на стол, рядом с будильником и книжкой "Лесная сказка". Как это она всё успевает?
Пока я отсутствовал, пацанов у калитки прибыло. С какого-то хрена к Витьку присоседился Жох. Сел, падла, на наше брёвнышко, как будто мы с ним не в контрах, и светские беседы разводит.
Увидел меня — слинял. Я б его сам шуганул, да Быш с Овцами нарисовались, Валерка (наш атаман) и младшенький Сасик — куда ж ему без него? Меня чуть ли ни за грудки по поводу своего матча-реванша. Я, мол, кругом виноват, что у них до сих пор не срослось. И главный вопрос: "Когда?!"
— Давайте, — говорю, — завтра.
— Не, — заартачился атаман, — завтра нельзя. Завтра папку из больницы выписывают. В обед будем встречать. По мне так сейчас.
— Ага, по жарюке? — не согласился Музыка-старший. — Если сегодня, то вечерком, часика в три-четыре.
Валерка:
— Тогда в пять!
Это ж он хочет, чтобы его атаманское слово стало последним! Был у меня в душе подспудный протест и желание его обломать, да времени подходящего не придумал. И сегодня неохота и завтра...
— Ладно, — сказал, — замётано. В пять так в пять. Там же, около школы?
— Ага. На новом футбольном поле, где раньше кукуруза росла.
На том разошлись. Валерка пытался зазвать меня "на зернуху", испытывать новый поджиг. Я отказался. Соврал что, мол, бабушка отправляет за молоком. И как всё равно накаркал. От порога:
— Сашка! Ты иде?
— Иду, ба!
Витёк меня за руку:
— А крючки?!
Я и забыл! С этим футболом, совсем у меня мозги набекрень.
— Держи, — говорю. — Только не уходи никуда. Есть к тебе пара вопросов.
На малейшую недосказанность Витька ведётся как лягушка на лист акации. Ну, думаю, сейчас я тебя так заболтаю, что ты у меня мимо своей кладки проскочишь до железнодорожного магазина. Стрёмно же идти одному. Ну как на кодлу нарвусь? Остался ко мне у Дзяки большой и неоплаченный долг.
Вернулся с трёхлитровым бидоном. Григорьев уже танцует от нетерпения. А я ему в лоб:
— Ты чё это, с Жохом совсем скентовался? Он тебе чё, братом родным стал?!
Придавил я Витька, короче. Чтобы податливей стал. Он такого наезда, ясное дело, не ожидал. Начал оправдываться:
— Да вот, — говорит, — Санёк, мы ж с Жохом теперь в одном классе будем учиться. А там, в 5-й школе, семсовхозовские богуют. В общем, всем пацанам с нашего края надо держаться одной кучей. А то зашугают, затуркают...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
