Фатальное колесо. Шестое чувство. Главы 1-7

Виктор Сиголаев

ФАТАЛЬНОЕ КОЛЕСО.

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО

(Почти все персонажи романа являются вымышленными и любое совпадение

с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно).

Рождая орган для шестого чувства.

Николай Гумилев

Глава 1

ЧТО ТАКОЕ ОСЕНЬ? ЭТО...

Ноябрь.

Да уж... лучше и не придумаешь.

Не люблю я конец осени! Во-первых, это... не красиво. В смысле — холодно. Даже название этого месяца звучит как-то промозгло... 'ноя-бырь'. Бр-р... как мокрое и осклизлое чудовище с глубины. С щупальцами. Бырь! Рыба моей мечты. Вот сколько не пытался найти хоть что-нибудь позитивное в этом сезоне — тщетно. Дно года: дождь, ветер, холодина. Сопли, горло и кашель. Листвы уже нет, снега еще нет — даже если ты живешь в средней полосе, любишь кататься на лыжах и уже недели как две привез эти деревяшки из гаража. В квартиру, между прочим! Где и так не протолкнуться. Ну и чего? Мебельные колесики теперь к лыжам привинчивать? То, что белеет в полях — снегом назвать язык не поворачивается: это скорее старый и обнаглевший иней, чем благородный снежный покров.

Но страсть по лыжам, отягощенная депрессионной составляющей заката года — это пока еще в далеком будущем. Когда окажусь на дембеле и сдуру уеду жить не в родной Крым, а куда-нибудь... под Нижний Новгород. Э-эх! Какого-то годика перед пенсией не хватит до 'Крымской весны'. Родиться бы чуть позже! Обидно.

Но это потом.

В будущем. И... еще не факт, что в этом варианте реальности вообще понадобится 'Крымская весна'. Так сказать, для торжества здравого смысла и справедливости. Все исходники еще могут поменяться. И я даже не исключаю, что и не без моего участия. Возможно. Есть, знаете ли, косвенные признаки.

Пока же мне всего восемнадцать, я на свое счастье-таки все же в Крыму!

Хоть и в ноябре.

А еще, я — студент четвертого курса 'мазутного' техникума. В том смысле, что... 'мазуту' изучаю: судовые двигатели внутреннего сгорания и всякие прочие силовые установки, которые в прежней своей жизни уже изучал целых четыре года. Причем, тут же, в этом самом технаре. Потому как, живу в своей юности, в этом чудесном и распрекрасном советском мире, беспечном и беззаботном... второй раз. Да-да! Дубль-версия. Жизненный забег, что называется, пошел на второй круг — по фатальному кольцу необъяснимых явлений взбесившейся Природы.

Собственно, внешне, да и физиологически, я — подросток призывного возраста. Нескладный, худой и долговязый. А вот, внутренне... по опыту, или если так можно выразиться — эмпирически — то бишь с учетом внутреннего содержания того самого многострадального сосуда, коим является мозг человеческий, их бин — мужчина пожилой и солидный. Военный пенсионер к тому же, на исходе шестого десятка. Так-то! Хотя, напомню, визуально — 'юноша бледный со взором горящим'. И как же тут этому 'взору' не пригореть, коли у молодого парня в башке чудом оказались и память, и опыт, и самосознание взрослого человека. Сильно взрослого!

И даже не спрашивайте, как это произошло.

Сам без понятия. Кто бы знал?

Лично меня — в известность не поставили. Сотворили немыслимое с ни в чем не повинным гражданином, и... разбирайся как хочешь. Катись, мол, колечко фатальное самостоятельно по рытвинам и ухабам советского реализма! Прыгай по кочкам марксистко-ленинских стереотипов, да по виражам государственного мифотворчества. Глядишь, чего и полезного накатаешь на этом замысловатом маршруте. Благо и опыта теперь не занимать, да и шестое чувство обострено до безобразия. А как же иначе? В одной голове — и старый, и малый. Трудновообразимый симбиоз, о котором Тургенев со своими Базаровыми, да Кирсановыми и мечтать не мог. Два в одном: 'отцы', понимаешь, и 'дети' в одном флаконе. А ежели они, к примеру, передерутся в общей черепной коробке?

По крайней мере, ссорятся они часто...

Тем не менее, относительно благополучно, но все же докатился я по этой крутой беговой дорожке аж до студента судостроительного техникума. Выпускного, божьей милостью, четвертого курса. Особо подчеркну — именно 'студента', а не какого-нибудь беспонтового 'учащегося', как норовят нас морально унизить некоторые малоделикатные преподы. Сами вы... 'учителя'! Что, не нравится? Вот и мы тогда... вовсе и не учащиеся, а студенты! Это потому, как минимум, что учеба в 'судостроительном' проходит по напряженке, что называется, на гране реального экстрима. И ничуть не проще 'вышки'!

Сами посудите — большую часть материала для курсовых работ ты добываешь самостоятельно, с болью отгоняя сладкие грезы об Интернете, который проклюнется первыми робкими сайтами лет эдак через десять. И то, не в нашей стране. А сейчас — не успеешь что-то законспектировать — значит, потеряешь свое молодое цветущее здоровье в пыльных запасниках технической библиотеки. И не факт, что с трудом добытые знания удовлетворят капризного преподавателя: не любят они, понимаешь, когда их священные лекции прогуливают, не зависимо от степени 'уважительности' причин — человеческий фактор, знаете ли! Начнется потом на экзамене: 'не та структура материала', 'не та подача знаний', 'не тот принцип классификации механизма', или даже — 'не верный подход к обоснованию технического решения конструктивной схемы с точки зрения передовой инженерной мысли (... барабанная дробь...) советского судостроения (!!!)'.

Съели? Студиозусы. И здесь пролетарский подход.

Не только в литературе...

Советская школа! Суровая и беспощадная, как... русский бунт. Зато 'подача знаний' — хоть с лекции, хоть с библиотеки — впечатывается в многострадальную головушку на всю оставшуюся жизнь! Под кожу уходит, куда-то ближе к лимфоузлам. Потому что верхняя, так сказать, оперативная память организма забита уже под завязку. Хотя бы... правилами построения эпюр изгибающих моментов, где бы там ни произошло варварское защемление терпеливой и многострадальной опоры. Сдал сопромат — можешь жениться! Приступай к воспроизводству очередных сумасшедших специалистов для любимой социалистической страны.

А вы говорите — 'учащиеся'.

Сейчас уже так не учат, ЕГЭ вам в помощь: поставил крестик и забыл. В советском техникуме такое вряд ли прокатило бы!

Чего только стоит курсовая по машиностроительному черчению: проектирование судового двигателя внутреннего сгорания с графическим исполнением фронтального разреза оного в натуральную величину.

Повторюсь — 'в натуральную величину'. Судового двигателя внутреннего сгорания!

Вы слышите?

'В' — японского городового — 'натуральную' — растудыть ее морским якорем — 'ве-ли-чи-ну' — шатун-н-но-кривошипного впечатления ей по всему ватману! Да это, на секундочку, изографический шедевр в полтора человеческого роста! На двух нулевых форматах — для тех, кто понимает, о чем это я сейчас брежу. Посредством простенького карандашика. Лучше тверденького. Да при содействии школьной линеечки в тридцать сэ-мэ, той, что из дешёвенькой пластмассы класса 'пороховуха'.

Плачь, Ван Гог. Рыдай, Эль Греко!

Ужо грядет изощреннейший 'портрэт' железного монстра во всей его красе — от воздухозаборника на блоке цилиндров до самой распоследней шайбы Гровера! И ведь не судьба срисовать откуда-нибудь этот грустный натюрморт, распластав чудом добытую кальку на снятой оконной раме. Извольте сами все рассчитать, сударь. Иными словами — лично 'изобресть' всю эту злобную железяку, да по заданным параметрам. И чтоб 'картина' была без помарочки! И толщина линий — ни на микрон в сторону И шрифты желательно чтоб все по нормо-контролю, а у этого 'зверя' — только рискни загнуть хвостик у какой-нибудь буквы 'д' не в ту сторону, сразу же начнется — 'не учил, не читал, не знаешь, не владеешь' и... пересдача в конце сессии! С новыми исходными.

О-о... страшный сон и мураши по коже. Размером с кулак.

А сдать эту боль нужно... в ноябре. (Рыба 'бырь', помните? Та, что с щупальцами). Чтобы — вслушайтесь только в цинизм посыла — 'освободить декабрь-месяц для предварительных зачетов по более серьезным дисциплинам перед основной сессией в январе'. Которая обещает состояться величиной аж в четыре полноценных экзамена и пять уже не предварительных, а самых что ни на есть настоящих, кусачих и смертоубийственных зачетов. Десятым номером — как раз та самая зубодробильная курсовая с чертежом дизелюхи. Которая якобы 'полегче' всего остального будет.

Каково?

Беспросвет, хоть волком вой.

Ненавижу ноябрь!

Впрочем... будучи рабом на технарских 'галерах' ты этот месяц практически и не замечаешь. Ровно, как и все остальное, что мешает напряженному учебному процессу — девчонок, музыку, пьянки-гулянки, для которых ты давеча уже отметил свое восемнадцатилетие и даже получил годовую отсрочку от армии.

Точно! Меня же как раз в ноябре и призовут... через год.

О, ноябрь! А что еще от тебя хорошего ожидать? Братец ты наш, одиннадцатый. 'Блохин' года.1 Даже с армией и то накосячил. Ждут где-то на армейских складах меня мои первые 'кирзачи'! Пылятся, скучают. Ну... ладно, поскучайте еще годик.

# # 1 Одиннадцать — излюбленный номер на футболке Олега Блохина, гениального советского футболиста, игрока легендарной команды 'Динамо' (Киев) в 1969-1988 годах, рекордсмена сборной СССР по футболу по количеству проведённых за неё игр и забитых голов. Самый скоростной нападающий Союза. Случайно это или нет, но стометровку Блохин всегда пробегал в пределах одиннадцати секунд (мировой рекорд — 9,58 сек., Усэйн Болт, Ямайка).

— Сколько-сколько у тебя 'лошадей'? Триста? — Вовка Микоян вытянув шею, оценивал мои 'техусловия', что выдала чертежница. — Тебе повезло, друг. Знаю, где содрать.

Мы всей группой сидим в 'чертильне', как шаловливое студенчество окрестило кабинет черчения, и получаем персональные приговоры — исходники для курсовой по дизелям. Можно сказать — программу развлекательных мероприятий на весь пресловутый ноябрь. 'Чертильня' у нас на третьем этаже и окнами выходит на причал рейсовых катеров, что челноками бегают на Северную сторону и обратно.

Я, если честно, загляделся на них. Море — восхитительно мрачное. Пессимистичное: стылое, свинцовое, ультро-депрессионное. Как судьбинушка моя студенческая. Тучи над водой — еще мрачнее моря. Нависают над волнами, что Домоклов меч над фаворитом тирана! Того и гляди рухнут на ни в чем неповинные кораблики, что шустрят по акватории, либо скучают на рейде. Под нашими технарскими окнами, ежели направо и наискосок — виднеется брусчатка площади Нахимова и Графская пристань. Сердце города. Даже... душа, наверное. Хоть что-то в этом унылом ноябрьском мире греет и радует — красоты наши местные! Когда особо тошно — можно, взгрустнув, поглазеть на достопримечательности, за которыми иные туристы едут сюда за тридевять земель.

Ясно вам, туристы? Вы едете, а я тут живу! И учусь... в любимом техникуме. Боже, кого я обманываю?

— Не реально, — в сердцах отмахнулся я от Вовки, закончив любоваться колоннадой парадного прохода и остатками листьев на платане у причальных касс, — 'чертилка' свое дело знает. Неоткуда содрать. Все каналы контрабанды давно перекрыты, и все совпадения чуду подобны.

Если кабинет — 'чертильня', понятно, как мы называем ее хозяйку.

— Твое дело, — флегматично сказал Вовка. — Я просто видел этот 'двигун'. Своими глазами.

— В смысле... двигун? Чертеж?

— Нет, блин. Автопортрет! Работы Айвазовского. Конечно чертеж!

— Где, Вовка? Душу продам!

— Обойдусь без твоей продажной души. А видел — в Камышах. На 'Югрыбе'. Я там на практике ерундой страдал, в архиве. И движок этот даже описывал в отчете — ровно три сотни 'кобыл'. Габарит у него до метра в ширину. Так же у тебя в задании?

Я зашуршал калькой.

— Ну. Верно!

— Четырехтактный, обороты полторы тысячи...

— Правильно! О, боже...

— Вот видишь. Везет же... людям. И не надо тебе ничего изобретать, метнешься в архив, стащишь чертеж и готово. А вот у меня, смотри, — он перебросил на мой стол подшивку техзадания, — какая-то мелкашка. Дырчик! 'Мал клоп, да вонюч'. Это, скорей всего, для бота спасательного движок. Их только у военных искать — да... кто там мне чего даст?

— Сама-сама-сама, Верунчик, лапушка! Самообслуживание.

— Сам ты... Верунчик.

— Лови!

Я, не заглядывая внутрь, метнул Вовке на доску его толстенный фолиант, где пошагово был расписан весь алгоритм рождения железного монстра — пытка на внимательность. И усидчивость. Попробуй профукать хоть один расчетный коэффициент, коим имя легион, и все труды прахом! Куда проще 'содрать', если чудом найден готовый прототип. Останется только отдельные параметры в пояснительной записке просчитать в 'обратную сторону' — от результата к вилкам погрешности, где ты, якобы, совершенно непреднамеренно и выбрал нужную цифру. Короче... тоже геморрой, но не наружу, а вовнутрь, что на порядок безболезненней. Кто-то, наверное, содрогнулся...

Ну а Вовка — человечище!

— Я тебе помогу с цифрами, — заявил я великодушно. — У меня сейчас голова, что компьютер! В смысле... ЭВМ.

— Скажешь тоже. Нет... покажешь лучше.

— Чего покажу?

— Куда перфокарты засовываешь! Гы-гы-гы!

— Оборжаться.

— Ой, не могу! Повернись, ширинки сзади нет?

Очень смешно.

Хотя... прав Вовчик, подловил хвастуна. А так тебе и надо! Голова у него как ЭВМ. Это ведь все моя 'молодая' половина отжигает! Пока старикан ворочает в голове свои 'мудроты', юность как ляпнет, так ляпнет чего-нибудь отпадное. Глаз да глаз нужен за этим отморозком. Как же все-таки тяжко уживаться двоим в одном сознании!

И тут же:

— А хочешь, песню новую покажу? — это вырвалось у меня практически неконтролируемо. — Обалдеешь от темы!

Ну что ты с этим молодняком делать будешь? Неадекват.

— Какую песню? — Вовка явно заинтересовался.

По крайней мере, ржать перестал. Музыка — наше все!

— Группы 'Воскресение'. Неизданную!

— Как так?

— Вот так. 'Не торопясь упасть' называется. Реально офигеешь!

Не только 'неизданную', но даже и ненаписанную... пока. Ох уж эта хвастливая и болтливая молодость! Спалить нас хочешь?

— Мы ж до каникул не играем, — хмуро напомнил мне Вовка, — договорились же.

— Да-да, точно. Это я на радостях. Тогда после сессии покажу. И с аккордами, и с готовым 'рисунком' на басе.

Вовка — басист в нашей группе. Должен заинтересоваться. Что касается меня, то в зоне моей ответственности — соло-гитара. Барабанит и поет в нашей 'банде' — Андрюха Лысенко с параллельного курса. Человек-оркестр. Уникум. 'Ритмует' Ромик Некрасов. Вон он — сидит за нашими спинами и с тоской рассматривает ноябрьское небо за окном. Прям, как я только что. Ромка — известный 'лажомет' и мальчик для битья в музыкальном плане. Зато девочкам нравится. Им вообще без разницы — кто и как играет. Главное — 'чтоб костюмчик сидел'. На Ромке все сидит, как на топ-модели. А с гитарой в руках он вообще — Бог Эллинский. Лицо фирмы!