Уроки ирокезского 71

Основным чувством Иосифа Виссарионовича был не гнев, а, скорее, стыд — и, возможно, именно поэтому слушавшие его рабочие мрачнели на глазах. Обидно, да — но ведь ничего поделать-то нельзя: именно это читалось на лицах мрачных пролетариев. И Иосиф Виссарионович даже на секунду подумал, что канцлер был все же прав, говоря о том, что "завод уже не спасти", но говорить, убеждать собравшихся людей он продолжал — и вдруг почувствовал, что настроение собравшихся резко изменилось. Изменилось в тот момент, когда он — скорее от отчаяния, нежели умышленно — процитировал рассказанный канцлером стишок...

Три года назад, когда инженеры ЗиЛа придумали новый мотор для своего грузовика, а вслед за тем — и новый грузовик для своего мотора, канцлер предложил старую оснастку и станки отправить на новый автозавод, строящийся в Благовещенске. Но так как до завершения (только что начавшегося) строительства должен был пройти минимум год, Иосиф Виссарионович предложил вместо этого отправить оборудование на уже работающий завод в Кутаиси. Там и жилья для рабочих, теперь уже переехавших в Феодосию, немало выстроено было, и готовые — и совершенно пустые — цеха. Почему канцлер был категорически против и все же настоял на своем решении, Иосиф Виссарионович так и не понял, но идея преобразовать телегостроительный завод в автомобильный так его захватила, что он лично договорился со Струмилло-Петрашкевичем и в Кутаиси были направлены уже совершенно новые станки.

Не сразу, далеко не сразу завод удалось укомплектовать станками и оборудованием: он же был "сверхплановый", и станки на завод поставлялись только сверхплановые — причем далеко не все из выпущенных. Иосиф Виссарионович сам неоднократно ездил на станкостроительные заводы, агитировал рабочих приложить все усилия для изготовления столь нужного оборудования. Да и некоторые цеха дополнительные все же тоже потребовалось выстроить, и рабочих научить... К тому же оказалось, что новый мотор, разработанный на ЗиЛе, не годился: там вообще пришлось перейти с мотора бензинового на соляровый поскольку бензина новый мотор жег слишком много. А доведение мотора до ума (с потерей тридцать сил мощности) потребовало полутора лет времени, но в конце концов завод — уже в роли автомобильного — заработал. Но первые же грузовики оказались к работе непригодными.

По дефектной ведомости на четырех машинах было найдено до ста двадцати "недоработок", устранение которых требовало затрат, сравнимых со стоимостью нового грузовика Благовещенского завода — и канцлер предложил завод закрыть, а станки передать "на заводы, где рабочие не считают себя князьями и которым работать не зазорно". Тогда Иосиф Виссарионович вспылил, пообещал быстро найти виновных и ситуацию исправить. Канцлер почему-то на такую отповедь усмехнулся, сказал, что если ситуация не исправится, то завод он закроет уже после Нового года — и на этом разговор закончил.

Джугашвили тут же, захватив мастеров с Московского ремзавода, вылетел в Кутаиси — и через день, после осмотра с московскими мастерами производства, пришел к печальному выводу: виноваты были практически все рабочие завода. И в первую очередь, что лишь усиливало чувство стыда, старый друг Иосифа Виссарионовича — сначала отвечавший за строительство, а затем назначенный директором завода Нестор Лакоба...

На собранном по этому поводу митинге Иосиф Виссарионович сказал в адрес рабочих довольно много обидных слов, но толпа молчала. Молчала, когда Джугашвили рассказывал, как страна по копеечке собирала на строительство завода почти тридцать миллионов, как русские станкостроители работали сверхурочно, чтобы станки изготовить, а в Кутаиси от этих станков вреда для страны оказалось больше чем пользы. Даже по поводу возможного закрытия завода молчала. Мрачно, тревожно — но рабочие стояли молча. Ждали окончательного приговора?

— Но обидно даже не это, — выговорившись, произнес "в заключение" московский визитер. — Не знаю как вам, а мне обидно стало от того, что канцлер даже не ругался. Он лишь усмехнулся и рассказал мне короткий стишок, который, как он думает, будет известен каждому шоферу...

— Можете передать канцлеру, что его стишок шофера рассказывать не будут! Сколько у ЗиЛа гарантия? Двадцать тысяч верст? Мы двадцать пять гарантировать будем! А если машина сломается, то бригада, брак допустившая, за свой счет поедет и машину починит! Обещаем!

Задел стишок рабочих, сильно задел: митинг продолжался еще почти три часа, и выступали там только рабочие, "стуча себя пяткой в грудь", как любил говорить канцлер, и обещая все не только исправить, но и "конкурентов" превзойти и качеством, и числом. Вечером, перед отлетом, на аэродроме к Иосифу подошел Нестор и, помявшись, попросил:

— Рабочие-то теперь стараться будут... но одного старанья мало. Ты уж помоги, пришли хоть на полгода десяток литейщиков опытных, слесарей человек пятьдесят... Не силком, мы таким двойные оклады положим и все, что для жизни потребуется, дадим в достатке. Нашим-то хороших учителей не хватает, а теперь они на учителей молиться будут. И еще... попроси канцлера, пусть он стишок свой никому не рассказывает...

С Джугашвили у меня последний "идеологический спор" случился еще до войны. Тогда мне Иосиф Виссарионович "попенял" на то, что — с покупкой Виндавской железной дороги — я стал монопольным владельцем рельсового транспорта в стране. Я ответил, что упомянутый транспорт — поскольку мне же принадлежат и почти все промышленные предприятия — для меня всего лишь элемент производственной инфраструктуры, на котором я — в силу той же причины — заинтересован не получать максимальную прибыль, а нести минимальные затраты, причем при одновременном всяческого этого "элемента" улучшении и развитии. Что совершенно естественным образом способствует развитию и остального промышленного комплекса. Ну а поскольку сам я целью этого развития ставлю построение социализма, то таким незатейливым образом я это строительство только ускоряю. И предложил ему детали данного тезиса, изложенного уже в цифрах и фактах, уточнить у Стумилло-Петрашевского.

На этом эти "идеологические споры" в общем-то и закончились, но вот "в главном" Иосиф Виссарионович все же был "не прав", а мне просто было тогда лень препираться с ним по мелочам. В моей собственности были далеко не все железные дороги. Начать хотя бы с того, что только у Машки дорог таких было слегка за пять тысяч верст. Да, узкоколейных, но все равно железных же!

А еще тогда узкоколейных дорог, мне никоим образом не принадлежащих, в стране было проложено почти пятьдесят тысяч километров, и большая их часть была уже официально именно "казенной", то есть принадлежащих Державе. Главным образом они все же были в распоряжении разных губерний...

Когда внезапно родился вопрос о том, что делать с австралийским чугуном, быстро выяснилось что самым простым решением "проблемы" будет переплавка этого чугуна в сталь, причем в сталь рельсовую — просто потому что в стране уже умели довольно быстро делать хоть и примитивные, но вполне себе прокатные машины для выделки рельсов (какие-то "универсальные станы Сакса"), а если в качестве двигателей к ним приспособить машины от сотен имеющихся на дорогах "мертвых" паровозов (то есть все еще "живых" половинок этих паровозов), то можно быстро и относительно недорого катать "легкие" рельсы. То есть максимум восемнадцатифунтовые (для более тяжелых машины помощнее требуются), но для узкоколеек как раз будет. А раз рельсы доступны...

Кирпичи на многочисленных кирпичных заводах страны делались одинаковыми. В смысле, по размеру одинаковыми, то есть почти всегда одинаковыми. Да и дома из этих кирпичей строились по типовым проектам — что у многочисленных новых градоначальников вызывало тоску. Однако размерами-то кирпичи были одинаковыми, но вот цветом... Красные от темных до почти светло-розовых, бежевые, желтые, серые от темных до почти белых, даже фиолетовые — цветовая гамма могла привести в восторг любого художника. И если при постройке одинаковых домов использовать разноцветные кирпичи, то пейзаж становился гораздо более веселым. Но кирпичи — они тяжелые, на телегах много не перевезешь — и довольно быстро уезды соединились "местными" узкоколейками, с помощью которых народ радостно менялся кирпичами. А затем — и многим другим.

Слава даже под это дело подвел "экономическое обоснование": если суточный грузопоток между пунктами А и Б превышает сколько-то там тонно-километров (порядка тысячи, что ли), то узкоколейка между этими пунктами становится наиболее выгодным транспортным решением. В принципе понятно: гужевым транспортом много возить невыгодно, а автомобили... Во-первых, их не хватает, а во-вторых сто автолошадок перевозят максимум десять тонн, а эти же лошадки узкоколейного локомотива — уже сто, а то и больше...

Сейчас протяженность узкоколеек превысила уже семьдесят тысяч километров — это не считая "временных", главным образом лесовозных дорог, и последние года три местные власти занимались их улучшением. То есть рельсы меняли на более качественные, местами уже и шпалы деревянные меняли на бетонные. Ну и подвижной состав обновляли, благо только локомотивы делались для них на четырех заводах. И не только локомотивы: когда-то в детстве я увидел на каком-то сайте чешские узкоколейные рельсовые автобусы в форме подводной лодки с круглыми окнами. Ну я его как-то нарисовал — а теперь такие автобусы делал завод в Королеве. Ну а более "традиционные" трехвагонные дизель-поезда выпускал завод в Варшаве, так что "внутригубернский" пассажирский транспорт теперь тоже как-то процветал. Правда в этом моей вины, кроме как в рисовании футуристической картинки, и не было, да и вообще давно все это случилось.

А вот "широкие" дороги все еще были только моими. И самой дорогой добавкой к ним стала как раз Сахалинская дорога — которая теперь лежала не только на острове, но и тянулась от него аж до Хабаровска. Через Кизинский канал она проходила по мосту, встроенному в нижние ворота верхнего шлюза. Точнее высокие — почти семидесятиметровые — опоры моста и представляли собой эти ворота. Так что судно вышиной метров в пятьдесят пять в шлюз могло пройти без проблем (ну и осадка в пятнадцать метров тоже оказалась возможной — в самом канале, в озере пока продолжали "дноуглубительные работы"). Но эта дорога, общей длиной почти в две тысячи километров, оказалась почти вдвое дороже куска Транссиба от Иркутска до Хабаровска в три с четвертью тысячи километров. Это даже если туннель не считать — но сам туннель не очень дорогой даже получился по сравнению со всей дорогой.

Зато в первый же год по дороге было перевезено с Сахалина заметно больше миллиона тонн всякого разного. Больше всего, конечно, нефти — и вот посчитать, сколько это денег сэкономило, даже Слава не взялся. То есть точно подсчитать не взялся, а если примерно...

На Хабаровский нефтезавод ежедневно приходило по три тысячетонных состава с нефтью — и весь Дальний Восток самообеспечился бензином, керосином и мазутом. А керосин в крестьянском хозяйстве — штука очень нужная, но сейчас уже бензин стал даже более важным. Причем не только для крестьян: когда на заправках бензина достаточно, то мотоцикл становится очень востребованным товаром. А мотоциклы привезти по Транссибу гораздо проще и дешевле, чем бензин...

Кроме того, само появление дороги (от Хабаровска идущей по предгорьям Сихоте-Алиня) повысило привлекательность и нижнего Приамурья, и Сахалина для переселенцев: сама уверенность в том, что "в случае чего до цивилизации ехать максимум пару дней" гораздо больше народа склоняет к переезду в места, где заметно больше платят. А платят больше, потому что в горах очень много всякого ценного и довольно дефицитного — например, того же олова. Или, еще более например, золота...

Еще — пока дорога только строилась — с ее помощью перевезли всякого разного, достаточно чтобы выстроить в горах больше тридцати небольших ГЭС общей мощностью за сотню мегаватт. Самая большая, нижняя на речке Дондон, была двенадцатимегаваттная, а самая маленькая — чуть больше мегаватта, но вместе они обеспечивали насосы Кизинского канала: ведь если канал идет в гору, то воду в него качать нужно. Правда плотины были небольшими, водохранилища, если говорить "научным языком", обеспечивали разве что недельное регулирование — но летом, когда реки были полноводными, электричества они вырабатывали достаточно. Ну а зимой... зимой канал закрыт. Зато железная дорога теперь работала круглогодично.

Пока дорога работала в основном на вывоз с Сахалина нефти и, в меньших объемах, рыбы — но и это уже заметно сказалось на скорости развития промышленности Дальнего Востока. А судя по постоянной переполненности двух ежесуточных поездов, идущих из Хабаровска в Корсаковский пост и в Оху, скоро и прокладываемые сейчас вторые пути дороги будут очень кстати...

Однако вопросами освоения Дальнего Востока занималось очень много вполне квалифицированных людей. Как, впрочем, и всеми иными делами по всей стране. Лично я весь девятнадцатый год ничего, собственно, и не делал: некогда было. Просто как раз осенью девятнадцатого я в пятый раз стал отцом и в первый — по-настоящему дедом. А до этого — время оставалось только на поволноваться за жену и будущего ребенка: я когда-то слышал, что поздняя беременность часто приводит к очень печальным последствиям, но — слава богу — все вроде обошлось. И пятый ребенок даже успел родиться на два часа раньше первого внука...

Но до этого счастливого момента Катя (быстро же дети растут!) страдала токсикозами, из-за этого капризы ее могли кого угодно довести до дурдома... кроме меня, конечно — я-то дзен отрастил ого-го какой! И поэтому в конце сентября, на открытии ВДНХ, куда Иосиф Виссарионович привез несколько грузовиков с новенького завода в Кутаиси, я всего лишь рассказал ему старинный шоферский стишок...

ВДНХ я выстроил "на том же месте", по крайней мере постарался устроить ее примерно "там же". Только выставка у меня "начиналась" сильно ближе к Троицкому шоссе, и новенькая станция метро на линии, ведущей от станции Ростокино до опорного пункта Нескучное Окружной дороги, едва поместилась между шоссе и Главным входом на выставку. То есть "едва", если иметь в виду "архитектурную гармонию". Причем настолько "едва", что два выхода со станции метро архитекторы попросту "вмотировали" во флигеля (или как они там называются) дугообразного фасада выставочного входа...

Выставка — поскольку Россия все еще оставалась "единой и неделимой" — была организована сугубо по "отраслевому" признаку — но все равно руководители губерний усиленно мерялись... своей промышленной мощью мерялись. И Джугашвили — который был главным инициатором строительства автозавода в Кутаиси — не преминул притащить на выставку новенькие авто. Пять штук — но одна машина не смогла даже выехать с железнодорожной станции, и это натолкнуло меня на определенные воспоминания. Так что я сел за руль одной из машин, сделал небольшой круг по выставке, а затем попросил директора новенького Московского авторемонтного завода провести полную дефектацию грузовиков, до выставки все же доехавших. Потому что в машине гремело и скрипело все — даже то, что греметь и скрипеть вообще по идее не могло.