Увечное болото (Быть некромантом 4)

Увечное болото

Я закрыл глаза с чувством обреченности попавшейся дичи. Нет, это совсем не значило, что я не был рад видеть своего отца. Я люблю, уважаю и почитаю своего родителя. Отец в нашей семье это — Закон. Это — Сила. Закон, которому не стоит перечить, и Сила, которую не следует недооценивать. Но сегодняшний разговор с отцом, как предупредила мать, не сулил ничего хорошего, и оттого я хотел оттянуть его как можно на дольше. Но — не получилось.

Что ж, раз уж попался, то посмотрим, что к чему. Я собрался с силами и мужественно встретил взгляд родителя.

Мы восседали друг напротив друга. Я, и мой отец, Кавалорн. Он — высокий, худощавый мужчина с красивым, но обветренным лицом. Я — невысокий, но такой же сухопарый. Мне — семнадцать. Уже не подросток, но еще и не юноша. Отцу — за пятьдесят. Что еще добавить? Мой отец — взрослый матерый волк, опытный почти во всех делах. Я против него совсем как волчонок. Да, зубастый. Да — смышленый. Но — волчонок.

Мы сидели на кухне. На той же кухне, где всего несколько часов назад весело полыхал в камине огонь и булькал котелок с аппетитным завтраком. Но на этот раз стол был пуст, да и матери не было рядом. Лишь отец и сын, он и я.

Отец не спешил начинать разговор, а я не желал заговаривать первым. Я сидел и слушал посторонние звуки за окном, пытаясь догадаться, какие кому принадлежат. Это — квохтала курица. Это — мычала корова. Это — пронеслись ребятишки, дети кожевника Ворта. Наверняка побежали купаться — лето в этом году оказалось непомерно жарким.

Глава семейство нарочито громко откашлялся, привлекая к себе мое внимание. А я что? Я — весь внимание.

— Гилберт, — заговорил отец, решительно глядя мне в глаза. — Сегодня я принял важное решение.

Я выжидающе замер. Как мне не нравится такие начала.

— Тебе придется покинуть родную деревню. И — как можно быстрее.

От удивления мои глаза сделались круглыми, как у рыбы. Может, я просто ослышался?

— Как покинуть? — переспросил я, как всегда стараясь выразить в голосе как можно больше почтения к волеизъявлению отца. Но получалось это с трудом.

— Как все, — равнодушно ответил он. — Пешком, на телеге, на лошадях.

— И куда же я... пойду? — ошалело переспросил я. Может, отец так шутит? Хотя обычно он так не делает.

— Об этом я тоже подумал. Ты уйдешь отсюда в ближайший город, в Брик.

— И что я буду там... делать? — спросил я уже испуганно — похоже, отец вовсе не собирался шутить.

— Что хочешь. Хочешь — найми комнату и живи в ней. А хочешь — найди работу, — холодно сообщил он. — Главное — какое-то время ты должен быть как можно дальше от дома.

О боги! Да что за ужасы здесь творятся?

— И ... как надолго я должен... уехать? — спросил я заплетающимся от страха языком.

Отец насупился и забарабанил по столу.

— Думаю, до праздника первого снега, — наконец-то ответил он.

Я поперхнулся.

— Как? До самой зимы? — воскликнул я, едва не выскочив из-за лавки. Черепа да кости — эта новость меня просто ошарашила. Покинуть семью, уехать из дома на некоторое время — это еще куда ни шло. Но уехать на полгода? И не куда-нибудь, а в Брике? Мне, кто ни разу не отлучался из дома дольше, чем на дня три-четыре? Это же просто ужас.

— Да, до самой зимы. А если понадобится, то и дольше, — ответил он по-прежнему невозмутимо, прекратив барабанить по столу.

Я опустился на лавку и задумался, разглядывая холодные угли остывшего камина и насухо вытертый котелок.

— Но отец... Тебе, конечно, видней. И я знаю, что не могу тебе перечить, но... Разреши хоть спросить — почему?

Отец ответил мне не сразу. В ожидании ответа я напряженно замер, как мышь перед замеченной змеей.

— Ты же знаешь, что твой брат Жаж усиленно занимается некромантией. Так?

— Да. И что? — Это не стало для меня неожиданностью. Да, мой старший брат Жаж — некромант. Впрочем, как и все в нашей семье. И поэтому по полнолуниям брат ночами пропадал на кладбищах, возвращаясь домой аж под утро, пугая всех нас своим изможденным видом.

— А ты знаешь, что он весьма преуспел в своем деле?

— Ну, догадываюсь. — Мне, если честно, было все равно — я не следил за успехами брата. Для меня было важнее выполнение заданий, уставленных отцом. Если отец остался доволен моими успехами, я считал, что учебе идет неплохо. — И что с того, что Жаж преуспел?

Отец вздохнул.

— Жаж не просто преуспел в освоении некромантии, а очень преуспел. Однако, — он снова вздохнул, — твой брат стал перегибать палку. А ты понимаешь, как опасно в нашем деле терять контроль.

Я кивнул. Что тут скажешь? Один неверный шаг, один случайный, но надежный свидетель темного колдовства, и итог один — костер.

Но все не так уж страшно, как может показаться на первый взгляд. Если не забывать проявлять осторожность, то жить некроманту в баронстве можно. А если постараться — то и очень неплохо жить. Если, к примеру, выбрать в качестве проживания отдаленную деревушку, если вести себя в ней спокойно и благопристойно, помогать людям только дозволенной магией, магией Светлых, и не практиковать некромантию открыто. Словом — делать то, что делает наша семья вот уже... кто знает сколько лет. Тогда можно рассчитывать на почет и уважение односельчан, и холодное пренебрежение слуг Закона.

А все почему? А потому, что закон в баронстве Кармак суров, но справедлив: к тем, кто просто имеет Темный Дар, у Закона претензий нет. Темный Дар — от богов. Его не выбирают. С ним рождаются. И за его наличие на костер не тащат. Но вот если какой обладатель Темного Дара задумает обучаться темному волшебству, и будет застигнут за его применением, то тогда уж вмешательство Закона будет быстрым и не двузначным. Оно и верно: не умеешь — не берись.

Вот потому-то нам и приходится практиковать некромантию тайно, прикидываясь перед односельчанами обычными Светлыми Колдунами — белыми и пушистыми, словно заяц-беляк. И это у нас до сих пор получалось неплохо. Что поделаешь? Хочешь жить — умей втереться. Втереться в доверие. Ничего необычного. Издержки ремесла, так сказать.

Но только Жажу, моему старшему брату, эта идея всегда была не по душе. Жить и трудиться в страхе и тайне — этот расклад ему никогда не нравился. И после достижения восемнадцатилетия он, видите ли, решил поскорее стать могучим некромантом, чтобы перекроить весь свет по своему усмотрению. Шило у него, понимаешь ли, в одном месте завертелось. Нет бы, как все делать вид, что мы семья обычных волшебников.

Дурак дураком, но он своего добился. Кому из демонов на кладбище он продал душу, кого призвал, или каких зелий нализался — наверняка навсегда останется тайной. Но силы у Жажа умножились — это верно. А с его высокомерием недалеко и до беды.

— Мы, я и твоя мать, были готовы связать силы Жажа, чтобы он не смог навредить ни себе, ни окружающим, — продолжал излагать отец. — Но Совет Старейших Некромантов рассудил иначе. Они решили, что сила твоего брата важнее всего. Ты же знаешь, как давно в нашем крае не рождались могучие некроманты. И отныне я должен усиленно заниматься его обучением.

— Ну и? — все еще недоумевал я, полностью увязнув в трясине противоречивых догадок, одна страннее другой. — А я-то тут причем? Меня что, выгоняют из-за успехов брата?

— Конечно, нет, — усмехнулся отец.

— Тогда — почему?

Отец покачал головой и задумался, очевидно, собираясь с мыслями.

— Гил, скажи — как ты ощущаешь себя в последнее время?

Странный вопрос.

— Ну, честно говоря, не важно. Не так что б совсем, но в последнее время у меня все как-то не ладится.

— А ты знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что твой брат практикует свою магию на тебе.

— Жаж? На мне?

Черепа да кости! Мало того, что мой старший братец всегда старался щегольнуть передо мной своими новыми навыками, так теперь он, гад, и колдовать на мне начал. А я все не мог понять — отчего мне по ночам кошмары снятся? Да и со здоровьем нелады начались — то руку пораню, то ногу вывихну. Как будто под проклятие какое-то попал. Думал было посоветоваться с матерью, как с более опытным собратом по ремеслу. Она бы быстро определила, откуда у моих бед ноги растут. Но не успел. А оно вот как выходит — братишка мой старший, оказывается, постарался.

Ну, теперь-то мне все понятно. Однако эта правда нисколько не подняла мне настроения.

— Вот такие дела, сынок. Мы с матерью можем противостоять возросшей силе Жажа. Но тебе это пока не под силу. И поэтому я посылаю тебе город Брик, подальше отсюда, — пояснил отец то, что я и так сообразил.

— Значит, все решено? — Да, я все понял, но не желал смиряться с услышанным. Я — и на полгода вне дома? Я вгляделся в такие знакомые глаза. Может, отец передумает? Может, для меня еще есть надежда остаться в родных стенах? Но в его усталых глазах читалось одно — он не переменит своего решения. Ни-за-что.

— Да. Я решил, что ты должен уехать, — сухо ответил он.

— И изменить... ничего нельзя? — переспросил я его еще раз.

Отец посмотрел на меня с каким-то отрешенным выражением в глазах.

— Изменить? — протянул он с холодным подозрением. — Разве что ты можешь предоставить мне веские причины, чтобы я отменил свое решение. У тебя есть, что сказать мне, сын?

Я молчал. А что я мог сказать?

Я молчал. И не потому, что рассказывать о своих страхах и опасениях мне было стыдно. А потому, что я знал своего отца. Знал, что он даже не будет слушать сомнения такого рода. Знал, что он их просто-напросто не поймет. Он слишком строг, слишком холоден и слишком суров, когда дело касается слабостей. Как чужих, так и своих. Хотя, как для главы семьи это, наверное, не так уж и плохо. Но в данном случае...

— Вот и отлично. — Отец принял мое молчание за знак покорности. — Я все продумал. Я посылаю тебя к одному своему знакомому. Он мой бывший заказчик. Благодарный заказчик. Конечно, он не приютит тебя у себя, но дельным советом всегда поможет. Главное — отвези ему письмо от меня. И у тебя будут деньги. Я дам тебе с собою пятьдесят серебряных монет. Этого хватит, чтобы прожить в Брике полгода ...

Я слушал. Но ничего не слышал. Мне было не до этого.

— Я всецело покоряюсь твоей воле, отец. — Привычная фраза далась мне с большим трудом. — Но... — Я собрал всю решимость в кулак, — я надеюсь, что мне не нужно отправляться в путь прямо сейчас?

— Тебе что, необходимо время? — Казалось, отец был искренне удивлен.

— Да.

— Зачем?

— Да на разное. На сборы в дорогу, например. А еще, чтобы свыкнуться с мыслью об отъезде. И, конечно же, на прощание с друзьями.

— А, друзья, да. — Он задумался. — Да, конечно. Никто не гонит тебя из дому прямо сейчас. Ты можешь остаться с нами... завтрашнего утра. Так тебя устроит?

Я взглянул на короткие полуденные тени. Я хотел попросить не менее трех дней, а тут.... Теперь у меня оставалось время только до завтрашнего рассвета. Какая щедрость.

— Конечно же, меня это устроит, отец, — с максимально возможным почтеньем ответил я.

— Хорошо. Только давай еще обсудим твою историю о поспешном отъезде — ту, что ты будешь подавать для соседей...

* * *

— Ты очень расстроен, сынок?

— Мам, а ты сама как думаешь?

Я снова тяжело вздохнул и медленно открыл глаза.

Моя мать — невысокая полноватая, в темно-зеленом платье на шнуровке, хлопотала у камина, готовя обед. Солнечные лучи, уже не такие жгучие и короткие, как в полдень, сноровисто ползали по небольшой, но чисто вымытой кухне, а я угрюмо сидел за тем же столом, но теперь уже в ожидании обеда. Последнего обеда до самой зимы.

Мысль эта заставила меня ощутимо вздрогнуть. Последний обед в своем доме...

— Что тебе не нравится в отцовом решений? — искренне поинтересовалась она.

Я снова смолчал. Ну а что я ей могу сказать? Что я не хочу покидать родного дома, друзей и соседей? Что мне совсем не хочется оставлять родную деревню, тем более, на такой долгий срок? Что мне неприятно, да нет, страшно подумать о самоличной жизни в чужом городе? Жить полгода в чужом месте, одному, среди чужих людей? Подчинятся иному, непонятному мне, укладу? Но — нет. Я не сказал об этом отцу. Потому как знал, что он не поймет моих терзаний. И, увы, я не могу сказать об этом и матери. Нет, она-то меня как раз таки поймет. Да только что от этого изменится? В отцовском приговоре — ничего. А мама... После такого признания она будет только больше волноваться за меня. Вот и все. А я, как хороший сын, этого не желаю.

— Я просто не хочу никуда уезжать, — ответил я уклончиво. — Не хочу. Вот и все.

В ответ мать только покачала головой.

— Если отец решил, что так будет лучше, значит, так действительно будет лучше, — наставительно продолжил внушать мне мамин голос.

Эти слова придали мне еще больше негодования.

— Решил? — недовольно хмыкнул я, подчеркивая не понравившееся слово. — Решил за меня, да?

— Но... — Голос матери слегка дрогнул. — Отец всегда делает то, что считает лучшим для семьи, разве нет?

— А если я не согласен? — сердито бросил я.

— Ты можешь быть не согласен, Гилли. — Мать, наконец-то, закончила готовку и, поворошив в котелке половником, поднесла мне горячую картофельную похлебку, обильно политую салом. Поставила на стол, а потом добавила: — Но ты всего лишь сын. А отец — это отец.

Но эти слова меня, понятное дело, не успокоили. Увы — в нашей семье действует строгое Правило: если тебе нет восемнадцати лет — у тебя нет и права голоса. Мнение свое у тебя, конечно, может быть, а вот выбора, что и как делать — нет. А потому от моего согласия или несогласия толку — дзусь. На осьмушку без четвертушки.

— А я это я, — упрямо ответил я. И снова впал в уныние.

Почему родители всегда считают, что лучше знают, что нужно их детям для счастья? — тоскливо думал я. " Гил, сделай это, не делай того", — мысленно передразнил я родителей-наставников. " С этой семьей дружи, с той не дружи. С этим парнем води дружбу, а с тем не води. На эти праздники ты можешь ездить, а на эти нет". А этот запрет на выпивку? Ума не приложу, в чем тут смысл? Брагу, пиво и тому подобное, что полегче, мне пить можно, а то, что покрепче — нельзя. Я им что, ребенок? Тоже мне, нашли что запрещать. — Я зачерпнул похлебку ложкой, подул, попробовал. Горячо.

Нет, головой я, конечно, все понимал. Ну, если не все, но многое. Да, мать всегда говорила мне, что, мол, они, мои родители, уже прожили долгую жизнь. И что они с отцом много повидали. И потому, значит, знают эту жизнь куда как лучше меня. И что именно эти, с годами накопленные знания, и помогают им принять единственно правильное решение... для меня.

Но, харк побери, — почему "для меня", но "за меня" и "без меня"! Вот это я, увы, не понимал.

— Я ведь уже давно не ребенок, — не раз заявлял я матери. — И я уже сам могу решать, что для меня хорошо, а что плохо. Так не проще ли дать мне попробовать жизнь на вкус? Возможно, мне не удастся избежать ошибок. Но на ошибках же учатся! Да, я всецело готов принимать родительские советы, потому что я не считаю себя самым умным на свете. Но предоставьте же, наконец, мне самому выбирать, что мне делать и как мне жить! Дайте мне право совершать ошибки!