Звезда пленительного 7

Ферапонт Федорович задумался, но лишь на несколько секунд:

— То, что вы со мной решили посоветоваться — это вы правильно сделали. Сам-то я, пожалуй, мало чего сделать смогу, но совет полезный дам — он позволил себе усмехнуться при этих словах. — Вам бы с генерал-майором Ивановым об этом поговорить…

— С Ивановым?

Вспоминая о том разговоре, Ферапонт Федорович каждый раз тяжело вздыхал. И вовсе не потому, что сделал что-то плохое — напротив, сделанным он гордился. Вот только больше уж не получится поуправлять этой замечательной машиной…

Прав был Александр Владимирович, ох прав! В России таких машин много выделать не получится, а где-нибудь за границей, про нее узнав, наделают сотни подобных, если не тысячи. И если — не приведи Господь — война начнется, то ой как плохо придется русским солдатам. Именно поэтому к управлению машинами были допущены лишь немногие, причем даже из полиции офицеров выбрали не более дюжины. Прочие же все пришли их жандармерии — их начальник Саратовского управления самолично выбрал.

Правда сам Александр Владимирович по каким-то ему одному ведомым признакам чуть не треть присланных офицеров обратно отправил, и попросил заменить их другими, ему более подходящими. Причем как он о "подходящести" этой вызнал — одному Господу известно, но, оказалось, в людях он не ошибся.

И кому как не самому Ферапонту Федоровичу об этом не знать — ведь его-то изобретатель этих машин выбрал начальником всего отряда. Смешно получилось: у пристава в подчинении оказались и несколько ротмистров — но в этом деле опыт играл главную роль, а как раз у него этого опыта было больше всех. Да и работать пришлось в местах знакомых — так кому как не ему работой и руководить.

Вот только жаль, что более работы такой не будет: машины все, по окончании, разобраны были, и — по словам господина Волкова — уничтожены. Государственный секрет! И не жалко было Саше ради секрета этого сохранения спалить машин более чем на миллион рублей…

Государь, правда, работу оценил: каждого офицера орденом отметили. Тем, кто ранее не имел — "Станиславом" третьей степени отметили, тех же, кто уже сподобился (а таких до половины в отряде были) — следующим по старшинству. Ему же, как начальнику отряда, сразу "Станислава" второй степени вручили, вот только рассказывать за что — нельзя. Никому — даже жене…

Честно говоря, сам по себе патент Лодыгина был мне не нужен, потому что его патент вовсе не ограничивал использование вольфрама, а касался главным образом технологии изготовления вольфрамовой проволоки. А у меня технология намечалась принципиально иная, так что его "авторские права" к моим лампам отношения не имели. Но Россию-то знатный ламподел покинул "по политическим мотивам", и для меня он был потенциальным "мостиком" к русской большевистской эмиграции.

А "продажа будущих автомобилей" смысл имела глубокий: чтобы эти авто делать, требовались серьезные деньги — которых у меня как раз и не было. Те же, что были, были давно потрачены…

"Моторостроительный завод", на котором теперь трудился в роли главного конструктора Илья, обошелся, между прочим, в полтора миллиона рублей. И мог этот завод выпускать десяток моторов в сутки: по нынешним временам немало, но для завоевания мирового господства почти ничто. Мой "возврат" от УАЗ-469 к "предыдущей модели" тоже оказался вынужденным: денег на штампы "изысканной формы" не было, а у старого "козлика" большинство панелей практически прямые. Но денег не было по той простой причине, что все заработанное уходило на другие проекты, один "кислотно-металлический завод" в Воронеже сожрал всю выручку от зимней "навигации", а это составило больше пяти миллионов.

От "предыдущего" раза отставание было очень заметным — и случилось оно по той простой причине, что "стартовать" в этот раз вышло с почти полугодовым опозданием. Казалось бы — лишний месяц в постели провалялся — а так отстал, но ведь в России все хозяйство — сезонное, тут на пару дней опоздать означает часто опоздать на год… И чтобы это "отставание" как-то нагнать, и была придумана схема "авансовых продаж". Хотя сотня автомобилей в месяц — это очень немного, но все же лишний миллион. А миллион — он никогда не лишний.

Ну и приоритеты теперь у меня тоже поменялись. Поскольку стало понятно, что самому мне Россию спасти не удастся, путь ее спасают те, кто один раз это уже смог сделать. Не лучшим образом — но что им так сильно мешало сделать все получше? Паршивое сельское хозяйство — раз, именно из-за него случались всякие голодания в Поволжье и прочие голодоморы. Никакая индустриальная база — два, и чтобы эту базу построить, тех же крестьян приходилось дополнительно грабить. Ах да, если мне память не изменяет, был еще и топливный кризис, и всеобщая неграмотность — но все эти негативные факторы можно существенно смягчить — в особенности, если о них заранее позаботиться. Вот я и позабочусь…

Но чтобы "заботиться" — нужны "кадры". Которые без специального присмотра куда-то из России деваются… В прошлый раз, пользуясь "личными связями в правительственных кругах" — а, точнее, некоторой благосклонностью со стороны Игнатьева — в целях укомплектования этими самыми кадрами собственных заводов я поизучал ситуацию с народом, получавшем высшее образования в России. До японской войны, понятное дело. И узнал, что в РКМП как раз проблем с высокообразованными специалистами не было. В смысле, готовилось всяких инженеров даже больше, чем Россия могла употребить: ежегодно институты выпускали инженеров около пяти сотен человек, а вот работу "по специальности" находило человек пятьдесят. А остальные…

Порядка сотни из "ненужных инженеров" оставались в стране, занимаясь всякой ерундой, а прочие очень быстро находили себе работу вне пределов Империи. Причем — не только инженеров: из трех врачей в России оставался хорошо если один, а из десяти агрономов — меньше двух. В США в девятьсот пятом году русских по рождению было двенадцать процентов населения, а среди части населения с высшим образованием наших соотечественников было уже более двадцати процентов. Русские инженеры строили океанские лайнеры, изобретали электрическое освещение — за рубежом. То есть "кадры"-то в России были, и весьма квалифицированные "кадры" — вот только занять их дома было нечем. И, вероятно, именно поэтому занюханный мыловаренный заводик в Казани "окучивали" сразу два университета, Московский и Петербургский: в них все (вообще все, до единого человека) профессора и преподаватели химических факультетов выполняли работы для этого завода. Понятно, почему и Лебедеву пришлось "научную карьеру" тоже на мыловаренном заводе начинать.

Задействовать специалистов было негде, а стране инженеров не хватало. Просто потому, что сам по себе инженер ничего сделать не может, ему нужны заводы с рабочими — а вот не было заводов этих! Потому что рабочих не было. Как-то попалась мне в тот раз статейка товарища Ленина, где тот насчитал в России рабочих миллионы… Ну, если с поденщиками считать, то может пару миллионов и найдется, а я очень хорошо помню, как со всей страны в кризис едва удалось набрать полсотни тысяч людей, у которых вид станка ужаса не вызывает. А чтобы набрать именно рабочих-станочников всего лишь с четверть миллиона, понадобилось пятнадцать лет напряженной работы.

Потому что поздно начинать рабочего учить, когда ему уже за двадцать: не лезет в него наука. Водку пить и кулаками махать он уже научился, а вот работать…

Чтобы русские инженеры стали работать на благо своей собственной страны, нужно просто дать им возможность работать на благо своей страны — а для этого нужно понастроить заводов. Заводы-то строились, но отечественным инженерам — да и рабочим тоже — было от этого ни жарко, ни холодно. На всем известном Путиловском заводе мало того что две трети директоров были иностранцами, так еще и шестьдесят процентов рабочих тоже были немцами — а русские разве что на работу класса "принеси-подай" претендовать могли. Если же завод строился на русские деньги, то все оказывалось еще печальнее…

В начале лета вскрылась крупная афера, провернутая харьковскими банкирами во главе с неким Алчевским: он, будучи владельцем шахт и свежевыстроенного металлического завода выдал (от лица заводчика) себе (шахтеру) векселей на три миллиона — и под эти векселя в банке (где он был председателем правления) взял три миллиона кредитов. Затем — как председатель банка — под эти же векселя он взял в другом банке еще три миллиона, и другой банк их дал. Потому что директором второго банка был тот же Алчевский. А ещё во втором банке заводовладелец взял еще шесть с лишним миллионов уже под свои акции — которые, как выяснила комиссия Госбанка, были переоценены ("специалистами" первого банка) более чем в три раза…

В целом под прикрытием строительства завода банкир спер вместе с подельниками более двадцати миллионов, а общие убытки двух банков превысили двадцать шесть миллионов.

Понятно, что акции этих банков продавались чуть дороже туалетной бумаги — и "капитал" в четырнадцать миллионов (номинальная стоимость всех акций) мне удалось скупить меньше чем за триста пятьдесят тысяч. Банкиром становиться я не собирался, но заложенное имущество привлекало…

Но пока шли судебные разбирательства, наложить лапу на металлургический завод не получалось — и заводы нужно было строить самому. А чтобы эти заводы работали, нужно подготовить собственных "правильных" рабочих. И начинать это дело следует с самого начала.

Когда на счету в банке лежат суммы с шестью нулями, окружающая публика идеи владельца этих сумм начинает воспринимать очень позитивно. И в результате пять сотен десятин в степи — сразу на Нижним Погромным — Царевская администрация отдала мне вообще бесплатно. Кое-что все же пришлось потратить — например, деньги за проезд в Астрахань к Михаилу Александровичу — астраханскому губернатору , но это можно вообще не считать, потому что с ним решался другой, гораздо более важный, вопрос. Но участок достался мне еще в мае — и теперь на нем уже стоял самый странный город Российской Империи.

Волга мелела на глазах начиная с июня — и поэтому уже четыре десятка плоскодонных самоходок денежку гребли лопатой. Сорок тысяч в сутки — это очень немало, в особенности учитывая, что трехэтажный дом на двадцать четыре квартиры обходился всего лишь в две тысячи. Очень простой дом, землебитный, но все же с минимальными удобствами: вода, канализация, центральное отопление. Еще и электричество — в минимальных масштабах: по лампочке на комнату, а еще в кухне и сортире. Квартирки были невелики, общей площадью метров по сорок — но их было много. Потому что домов таких было выстроено ровно сто штук.

А еще в городе, названия пока не имевшем, были выстроены две (и тоже трехэтажных) больницы, четыре точно таких же школы — "общественные здания" отличались от жилых разве что наличием одного подъезда вместо двух и "коридорной системой" размещения комнат. Но были в там и совсем иные здания.

Город — это целый организм, в котором должны гармонично сочетаться разные слои населения. Если есть школы — то должны быть и учителя, а если есть больницы — то нужны врачи и фельдшеры. И всем этим людям нужно соответствующее их статусу жилье. Ну с учителями-то понятно: для них были выстроены дома, аналогичные прочим — только квартир было вдвое меньше, а сами квартиры — на метр повыше и вдвое больше по площади. Ну и дома были кирпичные, а не "земляные". А для более "значимого" персонала пришлось и жилье посолиднее строить — и тут уже "развернулся" Федор Чернов. С размахом развернулся: дом он построил один, но шестиэтажный и в шесть подъездов. С шестью лифтами — а каждый, между прочим, стоил почти семь тысяч рублей. Федор Иванович вероятно больше у меня ничего строить не будет, потому что один этот дом обошелся чуть дороже, чем весь остальной город — но тут и я виноват, впопыхах перед гонкой просто забыл четко определить лимиты — а так как денег поступало много, бухгалтерия (с согласия Машки, оставшейся "за главную") просто выделяла требуемое.

Чуть в стороне от основного "жилого массива" стоял красивый кирпичный двухэтажный домик, в котором поселился выпускник Харьковского ветеринарного института Терентий Иванович Жердинский. Не совсем выпускник — он институт закончил еще три года назад, но когда он понял, что от него требуется, единственное, что удержало его от немедленного увольнения, был оклад жалования. Правда чуть позже, выяснив, что можно заказывать любую литературу, он немного успокоился — и в ноябре был полностью готов "к труду и обороне". Тем более, что помощников у него хватало — но и работы тоже: за его особняком была выстроена настоящая птицефабрика. И она обошлась чуть ли не дороже чем жилье…

На двадцать тысяч несушек требовалось две тонны корма в сутки, а на пятьдесят тысяч бройлеров — тонны три, и пришлось "на всякий случай" выстроить и склад, где было запасено пятьсот тонн продукта. Кроме кур в хозяйстве была еще сотня коров — красные датские, которые ежедневно с удовольствием потребляли по паре пудов всякого разного — и для прокорма этой прожорливой скотины пришлось строить здоровенные сенные сараи, силосные ямы и овощехранилища: без сочных кормов вроде той же кормовой свеклы и турнепса надои резко падали — а мне нужно было очень много молока. Просто потому, что в городе ожидалось очень много детей.

Благодаря помощи Мельникова "удочерение" и "усыновление" Векшиных удалось оформить еще в начале августа, перед отъездом на гонку, и пока я катался по Европам, уже официальная "дочь наша" потихоньку заселяла город "обслуживающим персоналом". Если не считать техников, работающих на электростанции и водопроводе, персонал набирался из одиноких и не очень одиноких вдов из Царицынского и Камышинского уездов — так что проблем с этим не было. Точнее, проблемы были не очень серьезными: по данным прошедшей переписи достаточно молодых вдов в уездах было чуть больше пяти тысяч, а требовалось на работу триста человек — так что даже при том, что две трети от работы отказывались, набрать народ удалось очень легко.

Ну а с середины ноября в город пошел "контингент" — дети, которых вновь учрежденный "Фонд Марии Волковой" выкупал у родителей за еду. И некоторое число многодетных вдов: по условиям Фонда теперь на работу брали лишь тех, у кого было не менее трех детишек. Живых детишек. Не потому, что остальных было не жалко — просто каждая "работница" должна была заботиться о дюжине детей — и заботиться хорошо, поэтому нанимали женщин "с позитивным опытом работы". С декабря народ в город приезжал в основном в специальных прицепных вагонах на "речных поездах", до двух сотен в сутки — и уже к Рождеству стало ясно, что с пропорциями возрастов я сильно просчитался и школ в городе не хватает. Почему-то в прошлый раз детишек в основном в приюты сдавали мелких, от трех лет — а на этот раз две трети детей были от семи до десяти. В одну школу же с трудом получалось "запихнуть" семь сотен учеников…