Звезда пленительного 39

Николай Иудович пребывал в самом отвратительном расположении духа. И было от чего: армия разлагалась буквально на глазах. Ну ладно, все эти "братания" в перерывах между боями легко "лечатся" летучим пулеметным отрядом или даже группой метких стрелков, для которых Волков выделал почти неслышные винтовки. Дело, конечно, очень неприятное, но в принципе поправимое. А вот то, что служба контрразведки фронта раскрыла заговорщиков, скупающих армейские мотоциклы и даже автомобили, а затем переправляющая скупленное германцам... Генерал так до конца и не понял, каким манером техника оказывалась по другую сторону окопов, но и понять не очень-то хотелось: Николаю Иудовичу хватило того, что за последний месяц на Северном фронте германцам было переправлено чуть менее тысячи мотоциклов и пара сотен автомобилей. Включая, между прочим, артиллерийские тягачи!

Начальнику контрразведки, только что покинувшему кабинет, было велено подготовить приказ на расстрел всех заговорщиков. Николай Олимпиевич пытался было возражать, аргументируя тем, что до четверти заговорщиков состояли докторами в Центральном госпитале Лодзя, но командующий фронтом рассвирепел и погнал того готовить приказ уже матом. Это было неправильно — орать матерно на полковника, но аргумент "нас же антисемитами ославят" исчерпал чашу терпения. Это что же, если заговорщик — жид, то его уже пальцем тронуть не моги?

Поэтому, когда не успевшая закрыться за полковником Макаровым дверь снова начала приоткрываться, Николай Иудович не только повторил предписанное направление движения подчиненного, но и схватил со стола пресс-папье — с явным намерением швырнуть тяжелый предмет тому в голову. Но не швырнул, увидев вовсе неожиданное лицо, с улыбкой взирающее на генерала.

— Александр Владимирович? Рад, рад вас увидеть... а говорил я те слова вовсе не в ваш адрес, так уж извините.

— Не извиняйтесь, я понимаю — рабочая обстановка.

— Да уж... тут контрразведка — причем совершенно случайно — выявила группу заговорщиков из местных, которые германцам мотоциклы и авто переправляли.

— Так расстреляйте их и дело с концом, а технику я новую поставлю. Много успели наворовать?

— Много...

Солдат на войне за год съедает корову. Не рекордистку, а среднюю русскую корову — но съедает ее без остатка. Я бы предпочел, чтобы он съедал пару свиней, но военное министерство решило, что есть свинину на войне некошерно... просто иной причины для решения кормить русских солдат исключительно говядиной я представить не могу. Ну, почти исключительно: процентов восемьдесят мяса добывалось армией из коров.

Солдат этих было пять миллионов. В России же в год на мясо шло миллионов семь коров, так что если гражданских в мясе ограничить, то вопрос в принципе решаемый. Тем более для гражданских у меня и курочки были в ассортименте, и свиньи те же... Теоретически все было если и не хорошо, то терпимо. А вот на практике...

Коровок на войну отправляли живьем — потому что вагонов-холодильников не было. Почти не было. Однако почему-то в среднем коровка до фронта добиралась недели три, а так как ее считали уже практически готовым мясом, а вовсе уже не коровкой, то... Никому же в голову не придет, что банку мясных консервов или тушу замороженную нужно кормить. Вот коровок и не кормили — так что в живом (и съедобном) виде до войны добиралась половина мобилизованных скотин. Из этой половины до солдатских котлов — уже в виде туш — добиралось хорошо если две трети: ведь автомобилей-рефрижираторов тоже не было. И тем более не было телег-рефрижираторов — а от бойни до котла путь не близкий.

Так что чтобы солдатик съел вышеозначенную коровку, ему требовалось отправить с полей три животины. Понятно, что на таком рационе у солдатика харя треснет — и ему отправляли всего две. То есть десять миллионов из семи возможных. Откуда излишки?

Не только германские бауэры были идиотами, русский крестьянин бауэру не уступит. Да что там, он этого бауэра за пояс заткнет! В солдатские котелки пошли не только коровки, но и овечки, и козочки... даже лошадки, буйволы и верблюды: ведь за скотинку на мясо денюх плотють столько, что можно две новых скотинки на рынке купить! Правда лошадки и верблюды поначалу все же в армейский извоз шли, но на войне путь от упряжи до котла и для тягла недолог...

Год двенадцатый армия прокормилась на своих запасах: казенные стада на такой случай имелись, хотя и небольшие. В тринадцатом невероятный урожай помог армии птицей и свининой, а коров всего миллионом больше обычного на мясо пустили. А вот в четырнадцатом году, когда главная интендатура установила среднюю цену за корову свыше пятидесяти рублей, под нож попало уже не семь, как обычно, а сразу двенадцать миллионов источников говядины. Понятно, что на зимних ярмарках цена коровы поднялась аж до семидесяти рублей — живой коровы. Армия почувствовала некоторый мясной голод — и интендатура решила повысить ставки до "рыночных".

Семьдесят рублей за ходячий кусок мяса оставили Россию без крупных рогатых скотин: при отеле чуть более четырех миллионов под нож пошло больше десяти. А из двадцати семи миллионов голов довоенного стада осталось всего около шестнадцати. Число же скота тяглового ополовинилось.

Когда в год на человека в стране выходит хорошо если четыре-пять килограмм мяса, уменьшение мясного пайка на пару килограмм может быть и не особо критично: не было его, так и не будет, вдобавок на рынке появилась редкая ранее баранина, да и птицефермы мои не только яичком народ баловали. Но вот с основным кормом человечьим — то есть с "зернобобовыми" — стало совсем худо. Не из-за засухи или неурожая какого, а просто потому, что весной шестнадцатого года большинству крестьян пахать стало не на чем. Совсем не на чем — ну а я этот момент как-то прошляпил.

Потому что сидел в теплом Уругвае и восстанавливал здоровье. Вот уж врагу такого восстановления не пожелаешь! Аппарат Илизарова — штука полезная, но уж больно страшная. Да и чешется в тех местах, где в тебя живого спицы воткнуты. Самым же паршивым во всем этом деле стало то, что внешне-то рука и почти нормально стала выглядеть, а вот действовать... Кости мне доктора собрали, мясо — тоже как-то зажило, вместе с сосудами. А вот с нервами получилось неважно, и рука почти не действовала. То есть ложку-то я держать мог, и даже мимо рта ей не промахиваться — но уже писать или рисовать не получалось. Хорошо еще, что это особо и не требовалось, да и времени свободного хватало, так что потихоньку работа с пишущими предметами была освоена и левой рукой. Что меня в этом удивило, так это различие в технологиях письма и рисования: писал я теперь как курица лапой, а рисовать левой рукой я смог очень прилично. Хотя, вероятно, потому что рисовал я скорее всего "в зеркальном отражении", а писать так было невозможно: не поймет никто. И это было довольно печально. Впрочем, могло быть и сильно хуже.

Лишь Андрюша Новиков меня за все это время порадовал — в начале апреля принес заказанную ему еще два с лишним года назад железяку. Хорошую такую железяку — из вольфрамо-никелевого сплава. То есть намешано там было всякого очень много, в сплав добавлялся и алюминий, и титан, и фигова туча прочего разного — но, несмотря на весьма многокомпонентный "коктейль", Андрей сделал то, что я просил: почти что "монокристаллическую" турбинную лопатку.

Очень полезная штука, между прочим: если из таких лопаток собирать турбину для реактивного двигателя, то двигатель получится на уровне конца двадцатого века. Вот только в начале того же века самолет с таким двигателем будет стоить гораздо больше крейсера. Скорее, только двигатель будет стоить примерно столько же, сколько уже весь военно-морской флот России. А может быть, и сколько стоит флот Британии — я не считал. В изготовленной Андреем установке лопатка "росла" аж на пять миллиметров в час, а для турбины на каждое колесо лопаток требовалось по проекту больше сорока штук. Впрочем, если потребуется, то можно выстроить несколько таких установок — но это не к спеху. Все равно самолет под такой мотор спроектировать еще некому. Да и незачем: потихоньку производство "Шмелей" достигло одной машины в сутки и на фронте Россия получила в воздухе преимущество. Не подавляющее, немцы тоже не дремали — но все-таки армия потихоньку наступала и даже освободила Бессарабию.

Сидя за океаном, за событиями в Европе я все же следил больше по прессе — но вроде все было терпимо. Наконец и англо-французские войска начали германца давить — для чего Британия привезла в Европу почти полмиллиона китайцев. Вот интересно: индусов всяких они уже несколько лет привозили, но без какого бы то ни было эффекта (если не считать повышения плодородия почв в районе боев), а тут сразу все поменялось и после двухнедельных (и, как писали в газетах, ожесточенных) боев союзники России освободили Кале. Об этой выдающейся победе я узнал уже в гостях у Гомеса: наконец состоялся пуск первой турбины на электростанции на Карони и жизнь в этой стране сразу стала веселее. Ну, по крайней мере для столицы, куда уже почти два года назад была построена ЛЭП. И для нескольких других городов — в частности, для расположенных чуть в стороне от трассы ЛЭП пары десятков небольших городков, где Гомес "прятал" венесуэльскую армию. Формально это были "сельскохозяйственные центры", где делались те же консервы — но в связи "с возможностями диверсий" они очень неплохо охранялись, в среднем в городке с населением тысяч в пять "охраной" занимались минимум пара батальонов.

Самым интересным было то, что даже сами "охранники" не считали свои занятия военной службой. Они работали на фабриках, в полях — и всего лишь пару дней в неделю да и то по полдня "тренировались защите городка от бандитов". Всем же понятно, что бандитов желательно мочить с большим ущербом для них и с минимальными потерями для защитников, поэтому изучать работу с пулеметами и пушками сам бог велел — если за это еще вдобавок и зарплату платят. Все же дон Хуан, хотя и считал всех венесуэльцев прирожденными дебилами, в свое окружение подобрал очень грамотных социологов и пропагандистов...

После торжественного пуска станции (я на всякий случай даже в машинный зал заходить не стал) Васька отправилась обратно в Сьюдад Электрико заканчивать третью турбину, а я вернулся в Россию. И понял, что зря я так долго отдыхал.

Плотно наблюдать за большевиками я перестал еще с год назад — если говорить об "эмигрантах". "Приличные" большевики большей частью на моих же заводах и работали, причем работали очень неплохо и — что меня удивляло больше всего — "эмигрантов" вообще ни в грош не ставили. Впрочем, зря я, наверное, удивлялся: меньшей частью "верные ленинцы", как я прозвал "зарубежных сидельцев", занимались сугубо своими делами, никоим образом не влияя на творившееся в России. Да и было их с два десятка. Прочие же "осваивали сибирские просторы" и даже не рыпались — разве что иногда сбегали аж в Америку, где и пропадали из виду. То есть как-либо серьезно повлиять на творившееся в России они не могли.

Они, собственно, и не влияли — однако навлиял явно кто-то более могучий. Причем навлиял и на фронте, и в тылу.

В Сьюдад Электрико выходили две ежедневные газеты на русском языке и одна на испанском. Плюс одна русская и пять испанских доставлялись из столицы — так что казалось, что информации много. Но оказалось, что только казалось: за океаном никто не писал о том, что забастовки на заводах (в том числе и оборонных) случаются по две-три в день. Не на моих, но напряжение стало заметно и почти во всех городах, где эти мои заводы были построены.

Причина была проста: "мои" колхозы все же работали большей частью на мои же заводы, в тех же местах, где заводов не было, торговля в моих магазинах велась в основном местными продуктами. А с ними уже с июня стало довольно плохо. С бананами — хорошо, а вот с картошкой и капустой — неважно. Стал заметен недостаток круп — и "традиционная" торговля цены на продукты подняла. Да, в моих магазинах цена не изменилась — но что толку от низкой цены на то же пшено, если его просто нет?

Надо отдать должное Марии Иннокентьевне: после первой же попытки погромить мои магазины (кто-то пустил слух, что в них "придерживают товар чтобы цены поднять"), она почти во всех газетах опубликовала сообщение, что при первом же погроме из данного населенного пункта мои магазины будут вообще убраны. Помогло, но мало: народ хотя магазины и не громил, но приведенные продукты сметал с прилавков почти мгновенно. Так что торговали они сейчас большей частью бананами, чаем, кофе и рыбными консервами.

Однако все же торговали... Иванов — Николай Иудович, которого я посетил вскоре после возвращения, рассказал, что у кого-то в правительстве созрела мудрая идея "национализировать" мои элеваторы. Поскольку-де "страна в опасности", а тут такие запасы зерна пропадают... Идею, сколь ни удивительно, "закопал" Дурново, сообщив уже готовому подписать указ императору, что "если Волков перестанет ввозить винтовки и пушки, то зерно это заберут австрийцы с германцами". Элеваторы остались моими — вот только запасы в них остались весьма скромные, и в свободную торговлю их них попадало зерна немного. Мне же на заводах рабочих кормить надо!

К концу весны, когда посевная уже прошла, всем стало ясно, что изобилия продуктов не будет. И цены медленно, но уверенно поползли вверх. На самом деле это просто форма речи: вверх цены на самом деле пошли, но не очень-то и медленно: в Москве цена фунта пшеничного хлеба составляла уже восемь-девять копеек. А мясо — причем любое — не найти было дешевле, чем за полтинник фунт. Понятно, что народ радости от такого не испытывал, и в одной Москве случалось по десятку забастовок ежедневно, причем почему-то бастующие требовали вовсе не снизить цены на хлеб или повысить зарплату...

Правда, "народное возмущение" ограничивалось пока лишь крупными городами — в мелких людям не до бунтов было. Понятно, что и там народ думать головой не разучился и перспективы в общем и целом видел — но нашлось дело, внимание народа от бунтарства отвлекшее: забота о собственном пропитании. И нашел его мой "великий экономист" Слава Струмилло-Петрашкевич...

Статистика — великая наука, если работая со статданными не только плакать о "прошедшей невезухе", но и на основании этих данных рисовать "перспективы грядущего роста". Или, наоборот, падения — а Слава это делал очень неплохо. И как бы не первым сообразил, что если пахать не на чем, то пахота и не состоится — со всеми вытекающими последствиями. Последствиями печальными и голодными — если не предпринять каких-то действительно экстраординарных мер. Ну он, пользуясь моим отсутствием, эти меры сам и предпринял.

Спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих. И единственное, чем утопающему можно помочь — заранее его предупредить о факте утопания. Чтобы он, например, плавать подучился... Поэтому еще с прошлой осени специально назначенные им люди приступили к "предупреждению утопающих". Понятно, что "предупреждать" крестьян — дело малопродуктивное, но насчет горожан я бы так не сказал.