Уроки ирокезского 13

Якова Валериановича разбудил неприятный свист. Вообще-то он ожидал чего-либо такого, однако все равно свистело за окном уж очень как-то противно, да и не очень было понятно, что именно издает такой звук, так что он решил встать и посмотреть: авось выйдет поправить. Ведь с того самого дня, что он переехал в этот чудесный домик, ничего похожего вроде не было, так что просто что-то отвалилось наверное...

Но не успел он еще одеться, как свист прекратился. Чудно прекратился: сначала по очереди что-то легонько хлопало, свист становился после хлопка немного тише... зато что-то начинало шипеть. Странно шипеть, будто бы самовар огромный вскипал и начинал плеваться. И с каждым хлопком вскипал еще один неведомый самовар.

В этот славный домик Якова Валериановича привела мечта. Мечта удивительная — не тем, что было в ней нечто несбыточное, а тем, что высказанная с год назад человеку почти незнакомому, она столь замечательно воплотилась. Наталья любила варенье вишневое варить, ну а сам пожилой доктор с удовольствием это варенье употреблял — и, угощая несколько необычного пациента, он и рассказал, что мечтает в старости насадить у дома небольшой вишневый садик, чтобы варенье из собственной ягоды варить. Нет, вишню на рынке продавали неплохую, но ведь куда как приятнее зимой, сидя за самоваром, вспоминать лето и то, как собирал эту вишню, что превратилась в славное варенье, лежащее в розетке на столе.

Ну рассказал и забыл, а мальчик — он запомнил. И в середине весны пригласил уже отошедшего от дел старого врача "на дачу погостить". Вовремя пригласил: улицы давно уже растаяли, но ядреный запах накопившихся за зиму следов транспорта только в самую силу входил. Ну а когда выяснилось, что "дача" эта специально для него, доктора Козицына, и выстроена — отказаться не смог: на большом, как бы не в четверть десятины участке при доме расцветало несколько дюжин вишневых деревьев...

Да и сам дом, саженей в шестьдесят, был красив и уютен, и даже забор вокруг участка — железный, опирающийся на каменные колонны — радовал элегантностью. Правда белая труба толщиной с руку, идущая поверх ажурной и выкрашенной в яркий зеленый цвет решетки, несколько из гармонии выбивалась, но вот уж действительно, нет в мире совершенства. Расстраиваться по этому поводу доктор не стал, хотя эта труба, да еще с какими-то пиками через каждые пару саженей, несколько раз и становилась предметом обсуждения с соседом — военным врачом, уволенным из армии по ранению и приглашенный молодым хозяином поместья "заведовать фельдшерской школой". Самой этой школы еще правда не было — ее как раз только строить начали, но, похоже, этот молодой человек к ней относился очень серьезно: из трех дюжин проживавших в поселке "дачников" минимум два десятка оказались именно врачами.

И радость от общения с соседями куда как перевешивала неудобства продолжающейся стройки — которая так же была постоянным предметом обсуждений. Хотя все же более всего обсуждалась странная канава, идущая от поселка до виднеющегося вдали, как соседи рассказывали, выстроенного Волковым уже немаленького городка. Некоторые считали, что это строится новый канал для снабжения поселка водой — но уж воды-то тут было в достатке. И водопровод имелся, и — если вдруг с ним случится что-то — в деревушке, что в полуверсте от поселка лежала, прудов уж два немаленьких отрыто. Так что воды — хватает, даже чтобы в степи вишни поливать хоть каждый день.

Вчера старик, вот уже более полувека проживший в Царицыне, с грустью смотрел на эти деревья, поскольку не сомневался, что вишни в этом году уже не будет. Деревья-то, скорее всего, выживут...

Так думал Яков Валерианович еще вчера вечером, а сейчас, на рассвете, он, глядя на сверкающие струи фонтанов, бьющих из той самой трубы, мысли его были совсем иными: "откуда это австралиец узнал как можно победить злую нижневолжскую природу?"

С того славного дня, когда я "морально поддержал и вдохновил" ширнармассы в "поместье", эти самые массы поддерживались в требуемом состоянии более чем регулярно. Каждую неделю, по субботам, я снова и снова "обращался с посланием к трудовому народу", и народ — слушал. Может быть им были мои речи не очень-то и интересны, но, во первых, каждому приятно, когда тебя хвалят — да еще публично, буквально "на всю страну" — а я теперь хвалил уже не всех огульно, а чуть ли не поименно называл особо отличившихся "передовиков производства" и уж точно не забывал "трудовые коллективы". А еще учредил "переходящее Красное Знамя", даже три знамени, отдельно для "лучшего колхоза", отдельно для "лучшего завода" и для "лучшей сервисной компании": тех же "трамвайщиков" или "водопроводчиков" тоже поощрять нужно.

Причем к Знамени трудящиеся относились очень серьезно, ведь теперь еженедельно по воскресеньям устраивался и "торжественный парад" на Главной улице первого городка. Понятное дело, что по окончании парада устраивались и "народные гуляния": не одним американцам по всяким Луна-паркам шастать, нужно и отечественному элементу культурно подосужить. Но колонна, проходящая по улицам со Знаменем, просто пыхала гордостью — и то, что "победителям соцсоревнования" все аттракционы в этот день доставались без очереди и бесплатно, было всего лишь мелким бонусом.

Ну а тон всем этим парадам задавала скромная колонна "Волковской школы номер один" — и вовсе даже не потому, что именно в эту школу ходили и все мои дети — ну, кто уже сам ходить умел...

Собирать народ на парады было несложно: в каждом городке проживало тысяч по десять человек, а между ними ходили трамваи, которых уже стало достаточно чтобы хоть все население из одного в другой перевезти, хотя и не сразу. Ну а с деревнями получилось еще проще: после завершения строительства "периметра" узкоколейку перенесли внутрь поместья и теперь она проходила через каждую из них. Очень эта дорога пригодилась для вывоза урожая — ну а когда урожай еще не созрел, то по дороге бегали небольшие пассажирские составчики, получившие с моей легкой руки название "электрички". Тоже творение Ильи Архангельского: поезд из четырех пассажирских вагончиков с пятидесятикиловаттным электромотором под каждым запитывался от размещенной в пятом — среднем — вагоне небольшой электростанции, и этого хватало, чтобы вагончики эти носились по рельсам со скоростью выше шестидесяти километров в час. Таких электричек Илья выстроил уже с десяток, а при вместимости вагона в шестьдесят человек (понятно, стоя — сидячих мест было по двадцать четыре всего) все население деревень перемещалось в любой из городков за пару часов.

Ну а к двум "профессорским поселкам" было вообще "метро" проложено. Вовремя я вспомнил, что многие старики "раньше" отказывались даже от высокооплачиваемой и интересной работы лишь потому, что всю предшествующую жизнь мечтали "в старости пожить на даче". Однако дача — дачей, а режим секретности лучше соблюдать, так что пусть в город под землей добираются. Оно и быстрее получается, да и народ на проходных вокзалов не толпится.

И народ этот искренне считал, что я такой весь из себя заботливый, только о нем, народе, и думаю. Ну, в принципе думал, хотя вся затея с внутренней железной дорогой предназначалась совсем для иных целей — и даже не для перевозки зерна в первую очередь. На этой дороге (двухпутной, с двадцатью четырьмя станциями между прочим) Иван Михайлович Лоскутов — бывший "коллега" Ильи на вокзале Царицына — "обкатывал" различную автоматику управления движением. Светофоры уже были освоены, стрелки с электроприводами (и с управлением из центральной диспетчерской) находились "в процессе", и сейчас Иван Михайлович с упоением занимался разработкой электрического пульта управления всей дорогой. Проблем ему приходилось решать очень много, и он надеялся работу закончить года через три — но уже сейчас гонять поезда с интервалами всего в пять минут у него получалось неплохо...

Так что народ мои выступления слушал, тем более что после них теперь уже по часу передавалась музыка. В основном — прямая трансляция, первое время — из актового зала первой школы, а где-то с середины мая — из специально выстроенного концертного зала в одном из новых зданий на главной улице второго городка. Вообще-то я имел в виду устроить в нем музыкальную школу, но — поскольку с фронтона здание очень напоминало петербургский Александрийский театр — это заведение получило наименование "Векшинской консерватории": Камилла сказала, что простую школу в таком здании устраивать просто несолидно.

В восемь вечера по "радио" ежедневно звучали "Последние новости", после который снова передавалась музыка — но вечером она шла полностью "в записи". Пришлось все же напрячься и сделать все же этот самый магнитофон, причем сделано их было сразу два. При скорости протяжки проволоки два фута в секунду и качество получалось вполне приличным, по крайней мере существенно лучше, чем у фонографа. От идеи изготовить пленочный магнитофон я не отказался, но руки не доходили. Они у меня вообще ни до чего не доходили: с утра и до позднего вечера я носился по всему поместью...

Носиться стало уже не очень сложно, на моторном заводе изготовили — для разнообразия, конечно — тяжелый мотоцикл, причем с коляской. Всего их было сделано даже три, но пока пользовался ими только я один — в смысле, катался везде. Два других тоже ездили, но недалеко и недолго: их гоняли в организованной "школе мотоциклистов". Это мне, мало что выросшему в двадцать первом веке, но и три раза прошедшему через "эпоху становления моторизации страны", освоить механизм труда не составляло, а нынешним людям мотоцикл было освоить вероятно не проще, чем мне — какой-нибудь стратегический бомбардировщик. В принципе задача подъемная, но сколько она займет времени — совершенно неясно.

Ну а я "освоил" — и пользовался. Мотался от деревни к деревне, произносил "зажигательные речи" — главным образом, запугивая трудовой народ по полусмерти. Но результат моих "катаний" был заметен, и я — хотя и потирая вечерами болевшую задницу, и даже обещая себе больше на "железного коня" не садиться — по утрам целовал жену, давал подзатылины (моральные, конечно же) детям — и снова мчался по пыльным дорогам. Потому что восемнадцатое июня...

Все намеченные пруды колхозники закончили уже четырнадцатого — точнее, в этот день был закончен последний пруд и началось его заполнение водой. Пруды были довольно большие, по паре гектаров, и глубиной метров по пять минимум, так что воды для них требовалось много — однако волжская водокачка, на которой уже был поставлен четвертый двухмегаваттный турбонасос, вроде успевала. Пятнадцатого были закончены и подготовительные работы в городках, а шестнадцатого к вечеру я лично закрутил последнюю муфту на периметре. Вроде успели — и я, приехав домой уже в темноте, попросил меня завтра вообще не будить.

Да, помотался я последние три недели изрядно, Камилла даже робко намекнула, что морда моего лица с темными кругами под глазами ее не очень радует. Меня тоже, вдобавок я все еще не знал, принесет ли вся проделанная работа хоть какую-то пользу, но попробовать все же стоило — чтобы потом не рыдать от осознания того, что "ведь можно было все исправить". Когда я проснулся уже ближе к полудню, оказалось, что дома остались только "гости": Зоя, занятая заботами о младенцах, и Анна Петровна Ремизова, которую мы с Камиллой все же уговорили переехать к нам. Именно она читала перед микрофоном "Последние новости" и, сдается мне, только из-за ее голоса народ эти новости столь внимательно и слушал...

Вообще-то Анна Петровна большую часть времени проводила в своей комнате, и гулять выходила разве что в "зимний сад" на крыше дома: она все же очень сильно стеснялась своего уродства. Но меня, Камиллу и Зою она стесняться перестала довольно быстро, так что я встретил ее в столовой, где она заканчивала полдник. Через несколько минут ей нужно было вести передачу "в рабочий полдень" — ее транслировали на столовые заводов, так что неизменные Дарьины пирожки она ела "вприкуску" с какими-то бумажками-сводками, представляемыми по ее просьбе руководством всех заводов.

Увидев меня, Анна Петровна быстро дожевала последний кусок, запила чаем:

— Александр Владимирович, я хотела спросить... то есть не я, просто вот уже дня три почти со всех заводов мне передают вопрос, волнующий большинство рабочих... — она замолчала, вопросительно глядя на меня.

— И какой же вопрос? Постараюсь ответить, если смогу, конечно.

— Вы же знаете: лето, жарко. С каждый днем все жарче становится, а вы зачем-то перекрыли тротуары вдоль канала. Вот люди и спрашивают, зачем это... а я, конечно, там не была еще, но из окна видно же все очень хорошо, и не могу понять: вы же наверное огромные деньги потратили на красивую набережную, а теперь такие грубые заборчики поставили... извините, но мне они кажутся просто уродливыми. Может, я что-то не понимаю — даже скорее всего не понимаю ваших инженерных замыслов, но мне кажется, что людям очень важно получить ответ на вопрос, а кто, кроме вас, может его дать?

— Честно говоря, я бы хотел немного повременить с ответом...

— Еще раз извините, мне, конечно, тоже было бы интересно, но я вопрос задала потому что с заводов... а Дарья говорила, что рабочие даже матерятся по поводу этого забора. И Камилла Григорьевна...

— Извините, Анна Петровна, но я бы хотел продолжить. Я понимаю, от вас, и именно от вас народ ждет ответа. Поэтому я попрошу сегодня же всем сообщить, что завтра, в шесть часов утра, все они получат ответ на этот вопрос. Но должен предупредить, что у всех возникнет еще один вопрос, и вот на этот новый ответ они тоже получат завтра же, но в восьмичасовом выпуске новостей.

— В шесть?

— Да, я лично сообщу. Вам сейчас в студии помощь нужна?

— Нет, спасибо, все нормально работает, я уже проверила.

Завтра... день восемнадцатого июня я прожил уже три раза, и все три раза воспоминания от него остались совершенно одинаковые — настолько одинаковые, что я, пытаясь вспомнить детали, сам путался, в каком из "попаданий" произошло то или иное событие. Надеюсь, что в этот раз все будет иначе...

Вечером я, заводя будильник (на пять утра — ужас!), я как бы невзначай поинтересовался у жены, что народ говорит о моем "заборе вокруг канала" и что по этому поводу думает она.

— Народ? Ты имеешь в виду только рабочих или инженеров тоже?

— Всех.

— То, что думают рабочие, тебе лучше вообще не слышать. А инженеры... за всех не скажу, а в институте Суворовой почти все просят меня сказать тебе чтобы ты эту железяку убрал.

— Интересно... а почему ты мне не сказала?

— Потому что тебе ведь эта железяка для чего-то нужна?

— А может я ее сдуру велел поставить, или чтобы специально кому-то навредить...

Камилла расхохоталась:

— Ты? Сдуру? Должна тебе признаться: когда я пришла на новый фармацевтический завод, то именно это и подумала: ты ведь туда понаставил целую кучу совершенно бесполезного оборудования, и потратил на него невероятное количество денег. Но когда у меня получилось все же синтезировать этот твой сульфаниламид, то оказалось, что без этого оборудования его делать не получится. И еще оказалось, что на заводе уже есть всё, что необходимо для его выделки. Совершенно всё нужное и ничего ненужного! А ведь ты точно не знал, как можно провести синтез, уж я бы поняла. Так что теперь я всегда буду знать, что ты, даже не зная каких-то мелочей, тонкостей разных работ, заранее продумываешь что может непременно потребоваться и поэтому знаешь, что может оказаться необходимым. И все необходимое запасаешь заранее — чтобы те, кто все эти тонкости будет придумывать, не ждали, когда что-то нужное будет куплено и привезено.