|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Якова Валериановича разбудил неприятный свист. Вообще-то он ожидал чего-либо такого, однако все равно свистело за окном уж очень как-то противно, да и не очень было понятно, что именно издает такой звук, так что он решил встать и посмотреть: авось выйдет поправить. Ведь с того самого дня, что он переехал в этот чудесный домик, ничего похожего вроде не было, так что просто что-то отвалилось наверное...
Но не успел он еще одеться, как свист прекратился. Чудно прекратился: сначала по очереди что-то легонько хлопало, свист становился после хлопка немного тише... зато что-то начинало шипеть. Странно шипеть, будто бы самовар огромный вскипал и начинал плеваться. И с каждым хлопком вскипал еще один неведомый самовар.
В этот славный домик Якова Валериановича привела мечта. Мечта удивительная — не тем, что было в ней нечто несбыточное, а тем, что высказанная с год назад человеку почти незнакомому, она столь замечательно воплотилась. Наталья любила варенье вишневое варить, ну а сам пожилой доктор с удовольствием это варенье употреблял — и, угощая несколько необычного пациента, он и рассказал, что мечтает в старости насадить у дома небольшой вишневый садик, чтобы варенье из собственной ягоды варить. Нет, вишню на рынке продавали неплохую, но ведь куда как приятнее зимой, сидя за самоваром, вспоминать лето и то, как собирал эту вишню, что превратилась в славное варенье, лежащее в розетке на столе.
Ну рассказал и забыл, а мальчик — он запомнил. И в середине весны пригласил уже отошедшего от дел старого врача "на дачу погостить". Вовремя пригласил: улицы давно уже растаяли, но ядреный запах накопившихся за зиму следов транспорта только в самую силу входил. Ну а когда выяснилось, что "дача" эта специально для него, доктора Козицына, и выстроена — отказаться не смог: на большом, как бы не в четверть десятины участке при доме расцветало несколько дюжин вишневых деревьев...
Да и сам дом, саженей в шестьдесят, был красив и уютен, и даже забор вокруг участка — железный, опирающийся на каменные колонны — радовал элегантностью. Правда белая труба толщиной с руку, идущая поверх ажурной и выкрашенной в яркий зеленый цвет решетки, несколько из гармонии выбивалась, но вот уж действительно, нет в мире совершенства. Расстраиваться по этому поводу доктор не стал, хотя эта труба, да еще с какими-то пиками через каждые пару саженей, несколько раз и становилась предметом обсуждения с соседом — военным врачом, уволенным из армии по ранению и приглашенный молодым хозяином поместья "заведовать фельдшерской школой". Самой этой школы еще правда не было — ее как раз только строить начали, но, похоже, этот молодой человек к ней относился очень серьезно: из трех дюжин проживавших в поселке "дачников" минимум два десятка оказались именно врачами.
И радость от общения с соседями куда как перевешивала неудобства продолжающейся стройки — которая так же была постоянным предметом обсуждений. Хотя все же более всего обсуждалась странная канава, идущая от поселка до виднеющегося вдали, как соседи рассказывали, выстроенного Волковым уже немаленького городка. Некоторые считали, что это строится новый канал для снабжения поселка водой — но уж воды-то тут было в достатке. И водопровод имелся, и — если вдруг с ним случится что-то — в деревушке, что в полуверсте от поселка лежала, прудов уж два немаленьких отрыто. Так что воды — хватает, даже чтобы в степи вишни поливать хоть каждый день.
Вчера старик, вот уже более полувека проживший в Царицыне, с грустью смотрел на эти деревья, поскольку не сомневался, что вишни в этом году уже не будет. Деревья-то, скорее всего, выживут...
Так думал Яков Валерианович еще вчера вечером, а сейчас, на рассвете, он, глядя на сверкающие струи фонтанов, бьющих из той самой трубы, мысли его были совсем иными: "откуда это австралиец узнал как можно победить злую нижневолжскую природу?"
С того славного дня, когда я "морально поддержал и вдохновил" ширнармассы в "поместье", эти самые массы поддерживались в требуемом состоянии более чем регулярно. Каждую неделю, по субботам, я снова и снова "обращался с посланием к трудовому народу", и народ — слушал. Может быть им были мои речи не очень-то и интересны, но, во первых, каждому приятно, когда тебя хвалят — да еще публично, буквально "на всю страну" — а я теперь хвалил уже не всех огульно, а чуть ли не поименно называл особо отличившихся "передовиков производства" и уж точно не забывал "трудовые коллективы". А еще учредил "переходящее Красное Знамя", даже три знамени, отдельно для "лучшего колхоза", отдельно для "лучшего завода" и для "лучшей сервисной компании": тех же "трамвайщиков" или "водопроводчиков" тоже поощрять нужно.
Причем к Знамени трудящиеся относились очень серьезно, ведь теперь еженедельно по воскресеньям устраивался и "торжественный парад" на Главной улице первого городка. Понятное дело, что по окончании парада устраивались и "народные гуляния": не одним американцам по всяким Луна-паркам шастать, нужно и отечественному элементу культурно подосужить. Но колонна, проходящая по улицам со Знаменем, просто пыхала гордостью — и то, что "победителям соцсоревнования" все аттракционы в этот день доставались без очереди и бесплатно, было всего лишь мелким бонусом.
Ну а тон всем этим парадам задавала скромная колонна "Волковской школы номер один" — и вовсе даже не потому, что именно в эту школу ходили и все мои дети — ну, кто уже сам ходить умел...
Собирать народ на парады было несложно: в каждом городке проживало тысяч по десять человек, а между ними ходили трамваи, которых уже стало достаточно чтобы хоть все население из одного в другой перевезти, хотя и не сразу. Ну а с деревнями получилось еще проще: после завершения строительства "периметра" узкоколейку перенесли внутрь поместья и теперь она проходила через каждую из них. Очень эта дорога пригодилась для вывоза урожая — ну а когда урожай еще не созрел, то по дороге бегали небольшие пассажирские составчики, получившие с моей легкой руки название "электрички". Тоже творение Ильи Архангельского: поезд из четырех пассажирских вагончиков с пятидесятикиловаттным электромотором под каждым запитывался от размещенной в пятом — среднем — вагоне небольшой электростанции, и этого хватало, чтобы вагончики эти носились по рельсам со скоростью выше шестидесяти километров в час. Таких электричек Илья выстроил уже с десяток, а при вместимости вагона в шестьдесят человек (понятно, стоя — сидячих мест было по двадцать четыре всего) все население деревень перемещалось в любой из городков за пару часов.
Ну а к двум "профессорским поселкам" было вообще "метро" проложено. Вовремя я вспомнил, что многие старики "раньше" отказывались даже от высокооплачиваемой и интересной работы лишь потому, что всю предшествующую жизнь мечтали "в старости пожить на даче". Однако дача — дачей, а режим секретности лучше соблюдать, так что пусть в город под землей добираются. Оно и быстрее получается, да и народ на проходных вокзалов не толпится.
И народ этот искренне считал, что я такой весь из себя заботливый, только о нем, народе, и думаю. Ну, в принципе думал, хотя вся затея с внутренней железной дорогой предназначалась совсем для иных целей — и даже не для перевозки зерна в первую очередь. На этой дороге (двухпутной, с двадцатью четырьмя станциями между прочим) Иван Михайлович Лоскутов — бывший "коллега" Ильи на вокзале Царицына — "обкатывал" различную автоматику управления движением. Светофоры уже были освоены, стрелки с электроприводами (и с управлением из центральной диспетчерской) находились "в процессе", и сейчас Иван Михайлович с упоением занимался разработкой электрического пульта управления всей дорогой. Проблем ему приходилось решать очень много, и он надеялся работу закончить года через три — но уже сейчас гонять поезда с интервалами всего в пять минут у него получалось неплохо...
Так что народ мои выступления слушал, тем более что после них теперь уже по часу передавалась музыка. В основном — прямая трансляция, первое время — из актового зала первой школы, а где-то с середины мая — из специально выстроенного концертного зала в одном из новых зданий на главной улице второго городка. Вообще-то я имел в виду устроить в нем музыкальную школу, но — поскольку с фронтона здание очень напоминало петербургский Александрийский театр — это заведение получило наименование "Векшинской консерватории": Камилла сказала, что простую школу в таком здании устраивать просто несолидно.
В восемь вечера по "радио" ежедневно звучали "Последние новости", после который снова передавалась музыка — но вечером она шла полностью "в записи". Пришлось все же напрячься и сделать все же этот самый магнитофон, причем сделано их было сразу два. При скорости протяжки проволоки два фута в секунду и качество получалось вполне приличным, по крайней мере существенно лучше, чем у фонографа. От идеи изготовить пленочный магнитофон я не отказался, но руки не доходили. Они у меня вообще ни до чего не доходили: с утра и до позднего вечера я носился по всему поместью...
Носиться стало уже не очень сложно, на моторном заводе изготовили — для разнообразия, конечно — тяжелый мотоцикл, причем с коляской. Всего их было сделано даже три, но пока пользовался ими только я один — в смысле, катался везде. Два других тоже ездили, но недалеко и недолго: их гоняли в организованной "школе мотоциклистов". Это мне, мало что выросшему в двадцать первом веке, но и три раза прошедшему через "эпоху становления моторизации страны", освоить механизм труда не составляло, а нынешним людям мотоцикл было освоить вероятно не проще, чем мне — какой-нибудь стратегический бомбардировщик. В принципе задача подъемная, но сколько она займет времени — совершенно неясно.
Ну а я "освоил" — и пользовался. Мотался от деревни к деревне, произносил "зажигательные речи" — главным образом, запугивая трудовой народ по полусмерти. Но результат моих "катаний" был заметен, и я — хотя и потирая вечерами болевшую задницу, и даже обещая себе больше на "железного коня" не садиться — по утрам целовал жену, давал подзатылины (моральные, конечно же) детям — и снова мчался по пыльным дорогам. Потому что восемнадцатое июня...
Все намеченные пруды колхозники закончили уже четырнадцатого — точнее, в этот день был закончен последний пруд и началось его заполнение водой. Пруды были довольно большие, по паре гектаров, и глубиной метров по пять минимум, так что воды для них требовалось много — однако волжская водокачка, на которой уже был поставлен четвертый двухмегаваттный турбонасос, вроде успевала. Пятнадцатого были закончены и подготовительные работы в городках, а шестнадцатого к вечеру я лично закрутил последнюю муфту на периметре. Вроде успели — и я, приехав домой уже в темноте, попросил меня завтра вообще не будить.
Да, помотался я последние три недели изрядно, Камилла даже робко намекнула, что морда моего лица с темными кругами под глазами ее не очень радует. Меня тоже, вдобавок я все еще не знал, принесет ли вся проделанная работа хоть какую-то пользу, но попробовать все же стоило — чтобы потом не рыдать от осознания того, что "ведь можно было все исправить". Когда я проснулся уже ближе к полудню, оказалось, что дома остались только "гости": Зоя, занятая заботами о младенцах, и Анна Петровна Ремизова, которую мы с Камиллой все же уговорили переехать к нам. Именно она читала перед микрофоном "Последние новости" и, сдается мне, только из-за ее голоса народ эти новости столь внимательно и слушал...
Вообще-то Анна Петровна большую часть времени проводила в своей комнате, и гулять выходила разве что в "зимний сад" на крыше дома: она все же очень сильно стеснялась своего уродства. Но меня, Камиллу и Зою она стесняться перестала довольно быстро, так что я встретил ее в столовой, где она заканчивала полдник. Через несколько минут ей нужно было вести передачу "в рабочий полдень" — ее транслировали на столовые заводов, так что неизменные Дарьины пирожки она ела "вприкуску" с какими-то бумажками-сводками, представляемыми по ее просьбе руководством всех заводов.
Увидев меня, Анна Петровна быстро дожевала последний кусок, запила чаем:
— Александр Владимирович, я хотела спросить... то есть не я, просто вот уже дня три почти со всех заводов мне передают вопрос, волнующий большинство рабочих... — она замолчала, вопросительно глядя на меня.
— И какой же вопрос? Постараюсь ответить, если смогу, конечно.
— Вы же знаете: лето, жарко. С каждый днем все жарче становится, а вы зачем-то перекрыли тротуары вдоль канала. Вот люди и спрашивают, зачем это... а я, конечно, там не была еще, но из окна видно же все очень хорошо, и не могу понять: вы же наверное огромные деньги потратили на красивую набережную, а теперь такие грубые заборчики поставили... извините, но мне они кажутся просто уродливыми. Может, я что-то не понимаю — даже скорее всего не понимаю ваших инженерных замыслов, но мне кажется, что людям очень важно получить ответ на вопрос, а кто, кроме вас, может его дать?
— Честно говоря, я бы хотел немного повременить с ответом...
— Еще раз извините, мне, конечно, тоже было бы интересно, но я вопрос задала потому что с заводов... а Дарья говорила, что рабочие даже матерятся по поводу этого забора. И Камилла Григорьевна...
— Извините, Анна Петровна, но я бы хотел продолжить. Я понимаю, от вас, и именно от вас народ ждет ответа. Поэтому я попрошу сегодня же всем сообщить, что завтра, в шесть часов утра, все они получат ответ на этот вопрос. Но должен предупредить, что у всех возникнет еще один вопрос, и вот на этот новый ответ они тоже получат завтра же, но в восьмичасовом выпуске новостей.
— В шесть?
— Да, я лично сообщу. Вам сейчас в студии помощь нужна?
— Нет, спасибо, все нормально работает, я уже проверила.
Завтра... день восемнадцатого июня я прожил уже три раза, и все три раза воспоминания от него остались совершенно одинаковые — настолько одинаковые, что я, пытаясь вспомнить детали, сам путался, в каком из "попаданий" произошло то или иное событие. Надеюсь, что в этот раз все будет иначе...
Вечером я, заводя будильник (на пять утра — ужас!), я как бы невзначай поинтересовался у жены, что народ говорит о моем "заборе вокруг канала" и что по этому поводу думает она.
— Народ? Ты имеешь в виду только рабочих или инженеров тоже?
— Всех.
— То, что думают рабочие, тебе лучше вообще не слышать. А инженеры... за всех не скажу, а в институте Суворовой почти все просят меня сказать тебе чтобы ты эту железяку убрал.
— Интересно... а почему ты мне не сказала?
— Потому что тебе ведь эта железяка для чего-то нужна?
— А может я ее сдуру велел поставить, или чтобы специально кому-то навредить...
Камилла расхохоталась:
— Ты? Сдуру? Должна тебе признаться: когда я пришла на новый фармацевтический завод, то именно это и подумала: ты ведь туда понаставил целую кучу совершенно бесполезного оборудования, и потратил на него невероятное количество денег. Но когда у меня получилось все же синтезировать этот твой сульфаниламид, то оказалось, что без этого оборудования его делать не получится. И еще оказалось, что на заводе уже есть всё, что необходимо для его выделки. Совершенно всё нужное и ничего ненужного! А ведь ты точно не знал, как можно провести синтез, уж я бы поняла. Так что теперь я всегда буду знать, что ты, даже не зная каких-то мелочей, тонкостей разных работ, заранее продумываешь что может непременно потребоваться и поэтому знаешь, что может оказаться необходимым. И все необходимое запасаешь заранее — чтобы те, кто все эти тонкости будет придумывать, не ждали, когда что-то нужное будет куплено и привезено.
— Ты преувеличиваешь...
— Я?! Тогда Ленина...
— Что Ленина?
— Я на той неделе к Татьяне Ивановне ходила, мне срочно двести рублей понадобились...
— А дома взять?
— Мне червонцами, золотом — перегонную колонну позолотить изнутри, а дома только бумажки были. Но я не об этом: она сказала, что ты труб этих закупил на полтора миллиона. И тоже недовольна была, что к каналу не подойти, но не ругалась, потому что ей просто интересно было сколько миллионов ты на этих трубах заработаешь. Она сказала, что если ты соберёшься пускать деньги на ветер, то она первой бросится тебе в этом помогать потому что даже ветер этот тебе надует вдесятеро против на него пущенного. Ну а то, что ты не говоришь зачем делаешь то или иное, то просто значит время говорить не пришло... а зачем ты будильник на пять ставишь?
— А затем, что трубам этим время придет завтра в шесть. Ладно, давай спать...
Без десяти шесть я уже сидел в своем кабинете. Он претерпел значительные изменения с того дня, когда мы с Камиллой глядели в окно на разведенную вокруг стройку. Стройка-то продолжалась, но канал уже блестел водой, деревья на аллеях выглядели большими (они большими и были — просто это были новые уже деревья), гранитная набережная достигла первого моста — но вид за окном поменялся даже меньше, чем сам кабинет. Кабинет уменьшился — часть его теперь была отделена дощатой стенкой, а за этой стенкой теперь размещалась "центральная диспетчерская", где я — внешне спокойно — сидел в удобном кресле напротив небольшого столика с микрофоном. Два здоровенных усилителя мигали "зелеными глазами" — мне еще "в прошлый раз" удалось "придумать" зеленоглазый индикатор. Ну, тогда-то не мне лично, однако я запомнил, что светится силикат цинка, а схему-то с экранирующим электродом оказалось придумать несложно.
Ну что, без трех шесть? Пора начинать. Я воткнул микрофон в гнездо "диспетчерского" усилителя — связанного с уже почти сотней разных настоящих диспетчерских:
— Внимание всем диспетчерам: готовность три минуты. Господа, запускаем моторы... Диспетчерская Волжской насосной: в шесть ноль ноль включить четвертый насос на магистраль. Начинаю обратный отсчет: сто двадцать секунд, сто десять...
Утро было тихим — и душным. Открытое настежь окно не спасало: казалось, что вязкий воздух можно ножом резать. Но я знал, что это очень ненадолго, в "прошлый раз" из чистого интереса попросил сводку: все началось в пятнадцать минут седьмого.
Примерно в пятнадцать минут: легкий ветерок все же колыхнул — хотя и почти незаметно — тюлевую штору.
— Девять секунд, девять, восемь, семь...
Я смотрел на стоящие у стены часы — специально приобретенные напольные "куранты" с красной секундной стрелкой, и монотонно отсчитывал секунды.
— Ноль! Всем — пуск! О неполадках докладывать в диспетчерскую водоканала, я отключаюсь.
Быстро переткнул микрофон в более привычное для него гнездо общей трансляции, прикрыл окно, дослушал "звук всеобщего будильника", щелкнул тумблером, отключающим городскую студию и включающим мой микрофон в линию:
— Доброе утро, с вам Александр Волков. Как и обещала Анна Ивановна, сегодня вы узнаете, зачем Волков понаставил везде эти уродливые трубы. И чтобы узнать это, вам будет достаточно всего лишь выглянуть в окно. Сразу скажу: то, что вы там увидите, сделано вовсе не для того, чтобы вы промокли по дороге на работу. А для того, чтобы вы не превратились в высушенные мумии на этом пути. Сейчас начинается суховей, и это всего лишь попытка хоть как-то от него спастись. Поможет или нет — я не знаю, но попробовать все же стоило... а насколько попытка окажется удачной, мы узнаем к вечеру.
В самый первый раз, в самый первый для меня тысяча девятьсот первый, в Царицыне удалось сохранить лишь несколько десятков деревьев, растущих у вокзала и у завода Барро — их просто непрерывно поливали, поливали листья. Но там использовался технический водопровод завода — очень скромный по мощности.
Сейчас я пытался сохранить все "поместье" — и поэтому вдоль южной и восточной границ его — на все шестьдесят километров — были протянуты трубы, в которых через каждые шесть метров (то есть в муфтах между трубами) были ввинчены форсунки. И через эти форсунки на каждую полукилометровую секцию в воздух выплевывалось по десять кубометров воды в минуту. Тысяча двести кубов на весь периметр...
Двадцать кубометров в секунду — ровно столько, сколько могла выкачать из Волги насосная станция. Но кроме периметра были еще и поля, города опять же. Именно для того, чтобы было чем их поливать, и были вырыты сорок восемь прудов-накопителей по сотне тысяч кубов каждый. Да, их пока не до конца заполнили, но первый суховей должен дуть всего лишь день. А через полторы недели все, что можно, до краев зальем... но это — в следующий раз. Ну а воды в каналах хватит для городков даже "потом". Воды-то хватит — а сейчас двести двадцать мощных насосов гнали воду по трубам, двести двадцать моторов жрали электричество — и я продолжил:
— Ну а теперь перейдем к приятным новостям. Поскольку насосы забирают почти все электричество с электростанций, заводы сегодня работать не будут — не на чем им работать. Так что все могут спать дальше. Тем более не будет сегодня и трамваев — им тоже электричество требуется, а его нет. По этой же причине через пятнадцать минут электричество будет отключено и во всех жилых домах. Ну а чтобы вы все не скучали, мы попросим студию с восьми утра передавать веселую музыку. Природа подарила нам лишний выходной, приятного всем вам отдыха!
Скорее всего, идиотизмом можно было заниматься и с меньшими затратами. К восьми утра ветер дул уже сильнее, чем десять метров в секунду, влажность воздуха на "пограничной" метеостанции намеряли в районе пятнадцати процентов — то есть в кубометре его воды было грамм четырнадцать: точно не помню, но вроде на кубометр воздуха количество воды в граммах чуть меньше чем цифра процента. Это верно градусов до тридцати, а к восьми температура уже слегка перевалила за этот рубеж — но еще именно "слегка". Если считать совсем грубо, то моя "водяная завеса" давала в секунду кубометр воды на два километра периметра, или поллитра на метр. Пятьсот грамм — и на каждый из пролетающих десяти кубов воздуха приходилось целых пятьдесят грамм воды — если считать на слой в метр высотой. Вот только воздух над землей поднимается куда как выше, чем на метр, и если считать только те десять, на которые поднимались струи фонтанов, то я добавлял всего процентов пять — а суховей, по словам Василия Портнова, который сейчас готовился заведовать "сельскохозяйственным институтом", выжимал воду из листьев и травы при влажности менее тридцати процентов. Ну ладно, в полях ребята тоже воду лили не жалея — однако и это добавляло вряд ли больше...
Сам Портнов ко мне приехал в начале десятого:
— Ну что, Александр Владимирович, получается? А я, честно-то говоря, и не верил в затею вашу — а оно вон как!
— И как? Воду льем денег не считая, а пользы ни на грош?
— Ну как же! Уже через версту от периметра влажность до полусотни процентов выходит, так что поля, получается, сбережем.
— Откуда там полсотни? У меня, как я не считал, больше двадцати пяти и не выходит.
— А... вот все вы, инженеры, на машины свои меряете, а почву, кормилицу нашу, в расчет принимать не желаете. Ну, это я не про вас, конечно... Ветер из землицы-то воду тоже выдувает, а уж ее-то за последние две недели без заботы не оставляли — пролили на славу. Я как раз с периметра приехал, замеры проводил. Распорядился, конечно, все поливальные машины ближе к периметру перегнать, там как раз сушит изрядно — но и все одно посевы не убьются. Отольем, ежели на завтра суховей не продолжится.
— Завтра уже его не будет, а вот недели через полторы, думаю, зарядит суток на трое-четверо. Практически уверен в этом... а тогда что бы вы посоветовали сделать?
— Вы так уверенно говорите... но если чисто гипотетически ваши предположения рассмотреть, то, думаю, было бы весьма полезно поля у периметра загодя переувлажнить. Полторы недели говорите? Думаю, если все машины поливальные поставить ближе к периметру, то землю можно до насыщения залить. Только если потом суховея этого не будет, то урожай мы попросту сгноим, а поля засолим...
— Василий Павлович, с завтрашнего дня приступайте к заливанию полей. Ну а суховей через полторы недели — суховей я вам обеспечу.
Этот — зальет. Причем зальет правильно — уж по вопросам использования и подготовки почв "докучаевцы" — а Портнов был самым убежденным сторонником докучаевской теории — любого на планете за пояс заткнут. А возможности залить — чего-чего, а поливалок у крестьян хватало. Простеньких, с приводом от "лошадиных сил": конструкцию из стометровой трубы на подпорках вдоль поля как раз живые лошадки и тянули. Но вода-то качалась снятыми с "снежных пушек" моторизованными насосами (да и подавалась по тем же шлангам), так что зальет.
Впрочем, и сами "пушки" тоже без дела не простаивали — правда, далеко от "поместья", в "далекой калмыцкой степи". Там я тоже успел прикупить земли кусочек, хотя и небольшой, десятин на пятнадцать — и выстроил на этом "кусочке" опять же "небольшой" склад. Даже не я выстроил, а Валентин Павлович Семенов, но склад этот там не просто стоял, но уже и заполнился очень удивительным (для окружающего населения) "добром". Пятидесятикилограммовыми мешками из крафт-бумаги (причем два слоя были парафинированными), наполненными простой глиной. Не совсем, конечно, простой, а каолином, тщательно высушенным и перемолотым в пыль...
От суховея, оказывается, тоже польза есть. Столб пыли, поднимаемый "пушкой", в которую вместо воды подают эту самую глину, ветром разносился более чем на версту. Ну а то, что в глину перед упаковкой в мешки добавляли немного ДДТ, делало покрываемую этой пылью территорию не самым подходящим местом для саранчи. Которая, понятное дело, потом налетела и даже приготовилась яйца откладывать — но не сложилось. Просто я как-то подумал, что паровозы нужно давить пока они маленькие...
Понятно, что порошок делался исключительно из "саморазлагаемго" изомера, в который еще и добавлялось немного нитрата меди, так что "длительных последствий" я и не ожидал. Но вот чтобы избежать "реакции народа", пришлось удивить жену. Очень удивить...
Ведь засуха же, воды в степи мало — и уже в начале июня большинство калмыков со своими стадами перебрались поближе к речкам. Причем большинство как раз к Сарпинке и Волге откочевало. Вода в Сарпинке была еще почти что пресная, а скотина с голодухи и молодой камыш неплохо жрет... И появление "пыльных пушек" местное население встретило без особого энтузиазма.
"Свои" поля я намеревался обработать сразу после второго суховея — саранча вылупилась... вылупится в этом году в середине мая и время еще было. Но не было "лишних" пушек, а калмыцкую степь я и поливать не собирался, так что удобнее было обработку заранее провести. Не потравив при этом народ. Разрешением на обработку от Газенкампфа я запасся, но губернатор — он далеко...
Камилла, узнав, что я еду на срочно собираемый — мною собираемый — "малый хурал", выразила непреодолимое желание ехать со мной. Робкие попытки отговорить ее, мотивируя необходимостью ухода за Катюшей, были отметены — мол, Зоя и дольше самостоятельно справлялась, а Катенька уже совсем большая, так что пришлось ехать вместе. Втроем — на мотоцикл больше народу просто не помещалось, и я, посадив Камиллу в коляску, позади себя разместил Даницу. Как раз в конце мая я сделал девочкам по небольшому подарку, но Лизу Антипову было решено все же оставить дома. Даница — она в случае чего окажется полезнее: ее еще в детстве уже приучили "не раздумывать зря".
На самом деле все же поехало семь человек — на двух оставшихся мотоциклах ехали (кроме мальчишек — водителей) по казаку, нанятому для выполнения "специальной миссии" в Пичуге, но они должны были просто выполнять довольно несложную работу. Чтобы калмыков на "хурал" собрать, я велел всем передавать, что каждый приехавший получит по десять рублей. Насколько я помнил, откровенных жуликов среди них не водилось, и тем более что выплаты велись на глазах "соседей", среди которых прослыть человеком нечестным было почти равносильно смерти — так что вероятность многократных выплат одному человеку была невелика. Но по прикидкам ожидалось гостей тысяч пять-семь — минимум...
Места были знакомые — относительно, но "проехать мимо" я не очень опасался. Промахнуться мимо Сарпы было довольно трудно, ну а там я разберусь: нужно-то всего лишь вдоль берега на юг ехать. Так что три часа мы, высадившись с "Москвы" в селе Никольском, не спеша пылили на запад — и даже "припылили" практически на место, в урочище Цаган-Нур. Причем последние километров восемь ехали уже точно зная куда: столб пыли, поднимаемый тысячами лошадей, был виден очень издалека.
Нас — ждали. Наверное, я объявил слишком большую премию, на мой взгляд калмыков приехало тысяч десять, если не больше. Перед мотоциклами вся эта толпа — если такое слово применимо к людям, с лошадей не слезшим — расступилась, пропуская нас на довольно небольшую площадку перед десятком юрт. Из крайней вышел незнакомый мне гелюн — калмыцкий то ли священник, то ли жрец (я до конца с этим не разобрался еще) и, уточнив, я ли тот самый "господин Волков", с изрядным ехидством в голосе поинтересовался, как я собираюсь разговаривать со всеми собравшимися.
— Уважаемый гелюн — ответил я, по-русски, так как и он ко мне на русском обратился — сначала я бы хотел попросить у вас помощи в раздаче обещанных мною денег. Вы наверняка знаете людей достойных и уважаемых, кто мог бы мне в этом деле помочь. А разговаривать... я буду разговаривать со всеми сразу. И, надеюсь, люди меня услышат...
Ну, в том, что услышат, я почти и не сомневался. Даница с казаками уже вытащили из колясок две очень немаленьких колонки, Камилла, явно отсидевшая все места, с видимым удовольствием доставала из-под своего сиденья "переносной" усилитель. Да, аккумулятора хватит минут на пятнадцать — все же усилитель был двухканальный, по восемьдесят ватт на канал — но я и не собирался говорить долго.
Гелюн выкрикнул какие-то имена, к нему вскоре подъехала пара дюжин человек:
— Господин Волков, эти люди помогут вам. Каждый сможет раздать деньги пяти сотням из собравшихся, ну а то, что останется, вам вернут...
Старая привычка "подложить соломки под поролоновый матрас, чтобы падать было еще мягче" помогла мне не упасть лицом в грязь: денег я захватил чуть больше ста двадцати тысяч — поскольку я просто взял всю наличность, имевшуюся дома. Так что, попросив казаков выдать каждому из выбранных гелюном по четыре тысячи — для начала, а если не хватит, еще добавим — я подключил провода, вежливо попросил гелюна отойти шагов на тридцать, и включил усилитель. Когда же загорелись два зеленых огонька, я обратился с калмыками "с краткой приветственной речью":
— Братья! Так обращаюсь я к вам, поскольку все мы братья перед богами. Братья, Цаган Авга поведал мне, что через две недели налетит сюда саранча, и нечем будет кормить скотину — если не победить ее. Дал он мне и совет, как ее победить, и именно для этого другие мои братья — и, значит, ваши братья тоже — посыпают траву ядовитой глиной. Сейчас скотине и сухой травы в степи достаточно, а воду глина эта не портит, так что две недели вам придется гонять стада в сухую степь на прокорм и к воде на водопой — или возить воду в степь в бурдюках. Но когда саранча прилетит, то она тут же погибнет, а еще через неделю трава снова станет хорошей для скотины. Зато она все же будет, а если саранчу не погубить, то даже у воды кормить скотину будет нечем — и вы знаете это не хуже меня.
Но чтобы не навредить вашему скоту, придется соблюдать несложные ограничения. Первое — не гнать скотину и самим не ездить там, где мои машины поднимают столбы пыли. Если же вы случайно попали в облако этой пыли, то дышите через платок, как в пыльную бурю, и старайтесь быстрее уехать и отогнать скотину. Там, где вы увидите белый след от пыли на траве, не ходите сами и не гоните скотину. И соблюдайте это ещё две недели после прилета саранчи.
А люди, которые сеют эту белую пыль, они рискуют жизнью чтобы вы не остались зимой без скотины. Поэтому прошу вас, братья: не мешайте другим братьям спасать вас, а если они попросят о небольшой помощи — постарайтесь им помочь.
Вы все знаете: боги редко помогают людям сами, обычно они выбирают кого-то из людей для помощи другим людям. Цаган Авга сейчас выбрал меня — и не потому, что я чем-то лучше любого из вас, а только потому, что у меня есть нужные для помощи машины. Но я горжусь этим выбором и приложу все силы, чтобы оправдать его доверие. И благодарю всех вас, что вы поверили мне и приехали сюда...
В общем-то, ничего выдающегося в моем выступлении не было. По большому счету — обычная "лапша на уши" с использованием религиозной атрибутики. Но мне — поверили. Хотя вовсе не потому, что, скажем, "рожа у меня очень честная" оказалась. А потому, что я речь свою произнес на калмыцком языке, причем не просто на разговорном калмыцком, а на языке, каким умудренные старцы обращаются к детям несмышленым. Или — как высшие иерархи буддизма обращаются к простому народу. На языке, который "чужие" не знают просто потому, что "чужих" такому никто не учит...
Все же наверное мне большинство из собравшихся так сразу не поверили — ну мало ли кто научился по-калмыцки говорить? Однако они поверили, хотя и не совсем мне. После того, как я "закончил дозволенные речи", гелюн подошел ко мне и что-то спросил. Хотя колонки стояли достаточно далеко от меня, все равно оказалось очень громко, и я слегка оглох и не расслышал вопроса — или просто не понял, а потому, смущенно улыбнувшись, сказал:
— Извините, уважаемый, но я не совсем понял что вы сказали.
— Но ты же говорил на нашем языке! — удивился он.
— Наверное это всего лишь Цаган Авга говорил моими устами — попытался отвертеться я.
— И он помог тебе говорить на всю степь? — спросил он уже по-русски.
— Нет, громко говорить мне помогла вот эта машина — я указал на микрофон.
— И она поможет кому угодно говорить громко? Я тоже хочу, как ты, говорить со всеми.
— Она несовершенна, и помогает очень недолго...
— Мне нужно сказать людям немного... твоя машина поможет мне?
— Если недолго, то, думаю, поможет. Вы говорите вот сюда — я показал в раструб, экранирующий микрофон от "лишних" звуков, — говорите так, как вы обычно разговариваете с людьми...
— Мы исполним просьбу Цаган Авги, и передадим ее тем, кто не смог приехать сегодня. И если прилетит саранча и погибнет на этих полях, мы найдем, чем отблагодарить его посланца...
Последнее прозвучало несколько двусмысленно, как завуалированная угроза — но я не испугался: высланные разведчики уже нашли саранчу на Маныче и в ее прилете я не сомневался. Правда если ДДТ успеет уже разложиться... Но Камилла — две жизни назад — утверждала, что это произойдет примерно через месяц, так что бояться рано. Сейчас нужно бояться всего лишь второго суховея — да и с ним Портнов как-то справится.
А вот с прочим справляться предстояло лично мне.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
