Уроки ирокезского 42

Владимир Петрович от визита ничего хорошего не ждал. Плохого тоже не ждал, ему было в общем-то все равно, просто не хотелось терять день на никому не нужное свидание с канцлером. Даже не так: просто чувствовал он себя не лучшим образом, а потому ни малейшего приятствия во встрече с этим странным человеком он не видел. А канцлер действительно человеком был очень странным: про него говорили... многое говорили. Но — императору виднее, кого на такую должность ставить.

Именно по этой причине князь Урусов, войдя в кабинет, даже не постарался сделать вид, что ему встреча приятна, а напротив, постарался продемонстрировать, что ему — все же князю — приходится снисходить к простому дворянину, пусть и поставленному на важный пост. Это было нетрудно, ещё в бытность вице-губернатором ему легко удавалось одним движением бровей ввергать в уныние многочисленных просителей — но канцлер, похоже, его усилий не оценил:

— Добрый день, Владимир Петрович, рад, что вы откликнулись на мою просьбу и сочли возможным придти. Но и я, со своей стороны, постараюсь нашу встречу сделать максимально приятной и не утомительной. Хочу вам предложить занять пост администратора Правительственного квартала.

— Извините?

— Ну вы же видели, что тут строится. Куча зданий, для проживания и для работы, вскоре тут разместится множество министерств, других правительственных учреждений. Соответственно появятся и всякие организации, все это обслуживающие, и нужен человек, который всем этим будет управлять. Мне кажется, что с вашим опытом это будет не очень трудно...

— И чем обязан такой честью? — В вопрос Владимир Петрович постарался вложить максимум сакразма — но, похоже, опять не преуспел.

— А мне ваша дочь, младшая, очень нравится...

Сказано это было таким тоном... оскорбительным, наверное: так обычно обсуждают покупки в лавке — мол, вот этот твид мне по нраву. Вдобавок все знали, что канцлер в общем-то женат, но окружают его почему-то в большинстве молодые девицы... так что князь Урусов уже приготовился дать гневную отповедь наглецу, однако последующие слова сразу напомнили еще об одной черте канцлера, причем черте, часто высмеиваемой в обществе: выросший чуть ли не на каторге... то есть в каторжной Австралии канцлер часто в слова свои вкладывал смысл иной, нежели большинство из произносящих то же самое:

— Девушка умная, наблюдательная, талантливая в науках. И, что немаловажно, не боится принимать решения и отвечать за них. Я думаю, что если позволить ей обучение... скажем, в Технилище, то из нее получится инженер. Неважный, правда, инженер, но инженерные знания уже позволят ей стать уже очень хорошим директором какого-нибудь высокотехнологичного завода или, скорее всего, занять пост ректора технического университета. Управлять людьми она уже умеет, осталось только знаний поднабрать.

— Технилища?

— Да... в смысле, Императорского технического училища — улыбнулся канцлер. — Ваша дочь весьма талантлива, и было бы глупо таким талантом пренебрегать.

— Спасибо... но при чем тут моя дочь? Я о вашем предложении...

— При том, что... Видите ли, у вас, уважаемый Владимир Петрович, здоровье-то не сказать чтобы богатырское. И в отставку вы подали, поскольку с сердцем у вас неважно, болит часто. Так что если вы мое предложение не примете, то года через два, если не раньше, Екатерина Владимировна — как и Варвара Васильевна, кстати, тоже — переживет тяжелую утрату, что может сильно помешать ей занять достойное место в отечественной науке. Ну а предлагаемая вам должность предполагает, кроме всего прочего, и медицинское обслуживание в Правительственной медслужбе. Лучшей, смею заверить, в мире. Гарантирующей — мне, не вам гарантирующей — что обслуживаемые ей люди в пятьдесят лет из-за приступа сердечного не помрут. Вдобавок, вы же Урусов. Кроме вас и Юсуповых кто еще одним именем своим отметает даже тень сомнения в благородстве и честности? И кого еще мне ставить во главе одной из самых секретных служб империи? Так что, Ваше сиятельство, еще раз прошу вас занять предложенный пост. Вы нужны России, причем живой и здоровый. И таковой же нужны своей семье.

— Я... благодарю за доверие. И вы... вы правы, сердце у меня иногда побаливает, да... Когда мне нужно будет приступать к работе?

— Скоро. Вот пройдете медицинское обследование — и сразу. А пока — вот вам приказ о вашем зачислении в штат, обратитесь к дежурному секретарю, вас проводят. И — спасибо!

Девятого мая тысяча девятьсот пятого года были опубликованы давно готовившиеся указы. Как же — годовщина "спасения царя от заговорщиков", праздник — ну как тут без указов-то? Однако указы пришлось в этот раз мне подписывать самостоятельно: Император опять "ушел в отпуск".

К концу апреля Зимний дворец подняли на пару метров (как и здание Главного штаба) — но Дворцовая площадь все еще представляла собой "классическую стройку" и жить во дворце было бы крайне неудобно. А в Гатчину император ехать не пожелал, поскольку "можно корабельной пушкой достать" и на зиму переехал с семьей в Ливадию. Ну а после покушения на Сергея Александровича быстренько вернулся в Векшин — и делами государства заниматься не стал, сказав, что "раз у меня все получается, то пусть я и дальше сам всем занимаюсь". Испугался — в особенности узнав, что наш генерал-адмирал "таинственно исчез" в Париже. То есть "исчез"-то он не очень таинственно: прихватив около двадцати миллионов рублей, выделенных на заказы во Франции кораблей, он — на купленном на эти же деньги пароходе — перебрался аж в Аргентину, где, вероятно, решил отсидеться в период "охоты на цареву родню" в приобретенном поместье. Но об это знало весьма небольшое количество людей, в число которых Император пока не входил...

Но так как дата для указов оказалась самой что ни на есть подходящей, я просто лишний раз царя напрягать не стал. Мне же проще — спорить об указах ни с кем не нужно.

Вячеслав Константинович за день ввел в своем комитете "режим чрезвычайного положения", Иванов отдал приказ об отмене всех отпусков в частях Красной Армии — в общем, все приготовились... к чему? Оба "силовых" ведомства приготовились бунты пресекать, но вот против чего народ бунтовать будет — тут мнения разделились. Больше того, с "природой грядущего бунта" даже Штюрмер и Валь не достигли взаимопонимания — а все потому, что указов было сразу три.

Первый указ был о "равенстве всех подданных Империи в правах и обязанностях", гласящий, что отныне запрещена любая форма дискриминации по национальному, языковому или религиозному принципу. И одним из мелких подпунктов указа была отмена пресловутой "черты оседлости" — в связи с чем Борис Владимирович Штюрмер ожидал многочисленных выступлений "притесняемого еврейского народа". Обоснованно ожидал — уж больно много привилегий "притесняемый народ" терял. Понятно, что не весь "народ", а наиболее "уважаемые" его представители, но в деньгах это были очень немаленькие миллионы: по подсчетам Бориса Владимировича только цеховики — и только на цеховых "членских взносах" — пролетали миллионов на пятьдесят в год. А гильдейские купцы могли приступать к подсчетам убытков в размере уже сотен миллионов.

Валь же, раскопавший заговор, ставивший целью отторжение от России Новороссии и части Малороссии и создания на этих территориях еврейского государства, видел в отмене "черты" утрату заговорщиками поддержки в еврейских ширнармассах — а потому опасался массовых бунтов среди упомянутых элементов, тем более что вооруженные отряды "отторженцев" были уже сформированы и даже довольно неплохо вооружены. Сам "заговор" был, конечно, относительно несерьезный, но вот запасы оружия для его воплощения впечатляли.

Второй указ был "о земле", и Николай Иудович был убежден, что без армии поднявшиеся крестьянские волнения успокоить точно не получится. Указ, конечно, полностью отменял все выкупные платежи — но взамен вводился налог на пользование этой землей, причем "натуральный" — то есть нынешний владелец земли был обязан с каждой десятины сдавать государству заранее определенное количестве зерна или сена. Скажу честно: размеры налога высчитывали лучшие — ну из тех, кого найти в России получилось — специалисты по сельскому хозяйству, и прямо в тексте указа определялись не только размеры налога, но и качество взимаемого продукта, а так же "штрафные санкции" к неплательщикам. И если "в денежном выражении" новый налог был вдвое меньше прежнего, то в качестве штрафа предусматривалась всего одна мера — полная и окончательная конфискация земли в случае, если неполный расчет по налогу повторяется хотя бы трижды в течение пяти лет — ну, или если налог просто не платится два года подряд. А в прежние годы больше половины крестьян поземельный налог вообще не платили — по принципу "потом больше должен буду, все равно не отдам никогда" — и очень, очень многим новое положение точно придется не по нраву.

Довеском к натуральному налогу шел запрет — абсолютный запрет — на свободную продажу земли и сдачу ее в аренду в любой форме, что очень сильно било по "городским помещикам". А добивал эту шатию пункт, по которому земли, заложенные в банках, надлежало выкупить в течение года — иначе земля эта просто переходила в собственность государства. Конечно, при этом многие банки просто теряли залог — но это было уже проблемой самих банков: по законам Российской Империи частные банки вообще не имели права выдавать кредиты под залог земли! То есть явно нигде таких слов не было, однако запрещалось принимать в залог "имущества, обремененные иными обязательствами" — а земля (кроме "неделимых и непередаваемых" майоратов) была именно "отягощена" поземельным налогом. Нет, я и раньше знал, что юрист — это трактователь закона в пользу работодателя, но что нынешние вообще законов не знают... Нет, все же, скорее, знают — просто банкиры пребывали в убеждении, что на них никто не наедет. Ну, попребывали — и будя, Виктор Вильгельмович неплохо подготовил свои кадры к воспитательной работе среди "состоятельных горожан".

То есть двумя указами я наступил на горло националистам всех мастей и землевладельцам, попутно зацепив и некоторую часть банкиров. Промышленников и купцов я пока решил оставить — хотя и не из человеколюбия, мне было просто интересно уконтрапупить их "по Лопесу", так что пусть пока поживут... поэтому третий указ был в некотором роде "нейтральным" — то есть касался вообще всех. Указ "О всеобщей воинской обязанности" гласил, что все подданные мужского пола, не достигшие на девятое мая тысяча девятьсот пятого года возраста двадцати пяти лет, обязаны пройти "военное обучение". Дворяне, крестьяне, мещане, даже священники — все. Ну а выбор формы этого "обучения", равно как и сроков оного, эти подданные могли выбирать сами — из небольшого предложенного списка.

Вячеслав Константинович наибольших волнений ожидал именно из-за этого указа, хотя и являлся самым горячим его сторонником. Ведь для неграмотных в "списке альтернатив" имелся лишь один пункт: двухгодичный "курс молодого бойца", включающий главным образом начальное обучение грамоте...

Все волновались — кроме меня. Не то, чтобы я думал, что "все обойдется" — просто не до того было. Ведь делать-то нужно было столько! И радовало, что работа моя уже начала приносить плоды. И хотя до "полной победы разума над силами природы" было далеко, но все же...

Вообще-то "всеобщая воинская" пока только декларировалась, а "обязательной" ее предполагалось ввести через шесть лет. Просто потому, что будущих "вояк" нужно было хотя бы одеть — а пока просто не во что. То есть пока что намечался "некоторый прогресс" в зимней одежде — поскольку Васяткин, получив изрядное финансирование, приступил к строительству сразу нескольких довольно крупных фабрик по выделке искусственного меха, и по крайней мере шапок скоро будет из чего нашить. Еще вырисовывались перспективы обеспечения новой армии бельем: по инициативе мастера трикотажного цеха Эдуарда Толстова инженеры обратили внимание на язычковые иглы для вязальных машин, рассыпающихся через сотню тысяч петель и разработали машины для их выделки. Приглашенный через Иванова из Линца инженер Мартин Немец (фамилия у него была такая... чешская) в основном разработал — и он же возглавил завод по их изготовлению, причем завод почему-то был выстроен в Цареве (ну не захотел я явного иностранца в городки свои пускать). А затем он же занялся придумыванием швейных машин, которые могут нормально получающийся трикотаж шить: обычные "зингеровские" с этим делом справлялись очень плохо. Хороший инженер оказался, теперь и иглы ресурс получили даже больше миллиона циклов, и шить майки и трусы стало гораздо проще. А теперь завод и игл выпускал десятками тысяч в день, и машин швейных просто по десятку, так что через пару-тройку лет армия без белья не окажется. Ну а если чего не хватит... за границей закуплю, деньги найдутся. Вот только почему-то все это ожидалось в будущем, причем не самом близком. Тем не менее все чаще это "далекое будущее" оказывалось уже в прошлом, и это радовало.

Еще в прошлом году я — довольно честно обрисовав перспективы предприятия акционерам — выкупил целиком "Московское акционерное общество вагоностроительного завода". Долгов у завода было без малого шесть миллионов — перед самими акционерами главным образом, и я предложил им либо денежки выручить, либо распроститься с самой надеждой на их возврат. Мне буржуи немедленно поверили — и вовсе не потому, что я канцлером работал. А просто потому, что после оплаты российских долгов в прошлом году две трети казенных железных дорог в европейской части страны стали снова частными, и на этот раз — моими. К тому же я выкупил соседнее с заводом имение Перлова, где всяко собирался развивать вагоностроение, ну а в виде "расширения" имеющегося завода или "независимо от" — предложил решать кредиторам.

Насчет персонала завода... сначала я попросил Васю Никанорова посмотреть кто там кто. И рассказ его меня не удивил: в том, что нынешнего директора рабочие, мягко говоря, недолюбливают, я и не сомневался, рабочие всегда и почти везде такие. Вася, правда, сказал что "поляк суров, но и сам работает, и всех заставляет", а вот рабочих в большинстве охарактеризовал как бездельников и... в общем, применил термин из знаменитого киножурнала. Я затем поговорил с этим директором — Станиславом Лабунским, обсудил пути развития производства... в общем, зря я на питерских "фабричных" бочку катил, необразованный гегемон везде одинаков. Ну а то, что Лабунский и о жилье для рабочих заботился, и о обслуживании медицинском, и детишек их старался обучить... ладно, нынешних гегемонов быстро сделаем "меньшинством" на заводе, а за порядком — ну и за выполнением программы вагоностроения — проследит новый директор завода. Он же — старый, четыре года назад ушедший как раз с Путиловского...

Время летит невероятно быстро: казалось, только на днях я с "марксистами" обсуждал перспективы развития страны — а уже два огромных металлургических завода вовсю плавят чугун и сталь, рельсы катают в таких количествах, что импортировать их уже не приходится. В Павлодаре заработали два блока (из пяти) электростанции, а тракторный завод уже выпустил первый гусеничный трактор. Из Осетии поступил первый отечественный цинк... ну, почти "первый" — если Дальний Восток не считать, а из Кольчугино (не из Подмосковья, а с "открываемого" Кузбасса) на Транссиб пришел в самом деле первый поезд с углем. Иосиф Виссарионович, правда, книжку пока не написал — похоже, с моим пониманием социализма он еще не сжился, но строить этот самый социализм уже начал, получив должность начальника постройки мелиоративного комплекса в Колхиде. В Батуми уже вовсю выращивали рассаду мандаринов — правда, пока это были какие-то местные лимоны: оказывается, мандарины как раз на эти лимоны прививать нужно, так что когда "эвкалипты выпьют колхидские болота", там будет что сажать...