Уроки ирокезского 42

Владимир Петрович от визита ничего хорошего не ждал. Плохого тоже не ждал, ему было в общем-то все равно, просто не хотелось терять день на никому не нужное свидание с канцлером. Даже не так: просто чувствовал он себя не лучшим образом, а потому ни малейшего приятствия во встрече с этим странным человеком он не видел. А канцлер действительно человеком был очень странным: про него говорили... многое говорили. Но — императору виднее, кого на такую должность ставить.

Именно по этой причине князь Урусов, войдя в кабинет, даже не постарался сделать вид, что ему встреча приятна, а напротив, постарался продемонстрировать, что ему — все же князю — приходится снисходить к простому дворянину, пусть и поставленному на важный пост. Это было нетрудно, ещё в бытность вице-губернатором ему легко удавалось одним движением бровей ввергать в уныние многочисленных просителей — но канцлер, похоже, его усилий не оценил:

— Добрый день, Владимир Петрович, рад, что вы откликнулись на мою просьбу и сочли возможным придти. Но и я, со своей стороны, постараюсь нашу встречу сделать максимально приятной и не утомительной. Хочу вам предложить занять пост администратора Правительственного квартала.

— Извините?

— Ну вы же видели, что тут строится. Куча зданий, для проживания и для работы, вскоре тут разместится множество министерств, других правительственных учреждений. Соответственно появятся и всякие организации, все это обслуживающие, и нужен человек, который всем этим будет управлять. Мне кажется, что с вашим опытом это будет не очень трудно...

— И чем обязан такой честью? — В вопрос Владимир Петрович постарался вложить максимум сакразма — но, похоже, опять не преуспел.

— А мне ваша дочь, младшая, очень нравится...

Сказано это было таким тоном... оскорбительным, наверное: так обычно обсуждают покупки в лавке — мол, вот этот твид мне по нраву. Вдобавок все знали, что канцлер в общем-то женат, но окружают его почему-то в большинстве молодые девицы... так что князь Урусов уже приготовился дать гневную отповедь наглецу, однако последующие слова сразу напомнили еще об одной черте канцлера, причем черте, часто высмеиваемой в обществе: выросший чуть ли не на каторге... то есть в каторжной Австралии канцлер часто в слова свои вкладывал смысл иной, нежели большинство из произносящих то же самое:

— Девушка умная, наблюдательная, талантливая в науках. И, что немаловажно, не боится принимать решения и отвечать за них. Я думаю, что если позволить ей обучение... скажем, в Технилище, то из нее получится инженер. Неважный, правда, инженер, но инженерные знания уже позволят ей стать уже очень хорошим директором какого-нибудь высокотехнологичного завода или, скорее всего, занять пост ректора технического университета. Управлять людьми она уже умеет, осталось только знаний поднабрать.

— Технилища?

— Да... в смысле, Императорского технического училища — улыбнулся канцлер. — Ваша дочь весьма талантлива, и было бы глупо таким талантом пренебрегать.

— Спасибо... но при чем тут моя дочь? Я о вашем предложении...

— При том, что... Видите ли, у вас, уважаемый Владимир Петрович, здоровье-то не сказать чтобы богатырское. И в отставку вы подали, поскольку с сердцем у вас неважно, болит часто. Так что если вы мое предложение не примете, то года через два, если не раньше, Екатерина Владимировна — как и Варвара Васильевна, кстати, тоже — переживет тяжелую утрату, что может сильно помешать ей занять достойное место в отечественной науке. Ну а предлагаемая вам должность предполагает, кроме всего прочего, и медицинское обслуживание в Правительственной медслужбе. Лучшей, смею заверить, в мире. Гарантирующей — мне, не вам гарантирующей — что обслуживаемые ей люди в пятьдесят лет из-за приступа сердечного не помрут. Вдобавок, вы же Урусов. Кроме вас и Юсуповых кто еще одним именем своим отметает даже тень сомнения в благородстве и честности? И кого еще мне ставить во главе одной из самых секретных служб империи? Так что, Ваше сиятельство, еще раз прошу вас занять предложенный пост. Вы нужны России, причем живой и здоровый. И таковой же нужны своей семье.

— Я... благодарю за доверие. И вы... вы правы, сердце у меня иногда побаливает, да... Когда мне нужно будет приступать к работе?

— Скоро. Вот пройдете медицинское обследование — и сразу. А пока — вот вам приказ о вашем зачислении в штат, обратитесь к дежурному секретарю, вас проводят. И — спасибо!

Девятого мая тысяча девятьсот пятого года были опубликованы давно готовившиеся указы. Как же — годовщина "спасения царя от заговорщиков", праздник — ну как тут без указов-то? Однако указы пришлось в этот раз мне подписывать самостоятельно: Император опять "ушел в отпуск".

К концу апреля Зимний дворец подняли на пару метров (как и здание Главного штаба) — но Дворцовая площадь все еще представляла собой "классическую стройку" и жить во дворце было бы крайне неудобно. А в Гатчину император ехать не пожелал, поскольку "можно корабельной пушкой достать" и на зиму переехал с семьей в Ливадию. Ну а после покушения на Сергея Александровича быстренько вернулся в Векшин — и делами государства заниматься не стал, сказав, что "раз у меня все получается, то пусть я и дальше сам всем занимаюсь". Испугался — в особенности узнав, что наш генерал-адмирал "таинственно исчез" в Париже. То есть "исчез"-то он не очень таинственно: прихватив около двадцати миллионов рублей, выделенных на заказы во Франции кораблей, он — на купленном на эти же деньги пароходе — перебрался аж в Аргентину, где, вероятно, решил отсидеться в период "охоты на цареву родню" в приобретенном поместье. Но об это знало весьма небольшое количество людей, в число которых Император пока не входил...

Но так как дата для указов оказалась самой что ни на есть подходящей, я просто лишний раз царя напрягать не стал. Мне же проще — спорить об указах ни с кем не нужно.

Вячеслав Константинович за день ввел в своем комитете "режим чрезвычайного положения", Иванов отдал приказ об отмене всех отпусков в частях Красной Армии — в общем, все приготовились... к чему? Оба "силовых" ведомства приготовились бунты пресекать, но вот против чего народ бунтовать будет — тут мнения разделились. Больше того, с "природой грядущего бунта" даже Штюрмер и Валь не достигли взаимопонимания — а все потому, что указов было сразу три.

Первый указ был о "равенстве всех подданных Империи в правах и обязанностях", гласящий, что отныне запрещена любая форма дискриминации по национальному, языковому или религиозному принципу. И одним из мелких подпунктов указа была отмена пресловутой "черты оседлости" — в связи с чем Борис Владимирович Штюрмер ожидал многочисленных выступлений "притесняемого еврейского народа". Обоснованно ожидал — уж больно много привилегий "притесняемый народ" терял. Понятно, что не весь "народ", а наиболее "уважаемые" его представители, но в деньгах это были очень немаленькие миллионы: по подсчетам Бориса Владимировича только цеховики — и только на цеховых "членских взносах" — пролетали миллионов на пятьдесят в год. А гильдейские купцы могли приступать к подсчетам убытков в размере уже сотен миллионов.

Валь же, раскопавший заговор, ставивший целью отторжение от России Новороссии и части Малороссии и создания на этих территориях еврейского государства, видел в отмене "черты" утрату заговорщиками поддержки в еврейских ширнармассах — а потому опасался массовых бунтов среди упомянутых элементов, тем более что вооруженные отряды "отторженцев" были уже сформированы и даже довольно неплохо вооружены. Сам "заговор" был, конечно, относительно несерьезный, но вот запасы оружия для его воплощения впечатляли.

Второй указ был "о земле", и Николай Иудович был убежден, что без армии поднявшиеся крестьянские волнения успокоить точно не получится. Указ, конечно, полностью отменял все выкупные платежи — но взамен вводился налог на пользование этой землей, причем "натуральный" — то есть нынешний владелец земли был обязан с каждой десятины сдавать государству заранее определенное количестве зерна или сена. Скажу честно: размеры налога высчитывали лучшие — ну из тех, кого найти в России получилось — специалисты по сельскому хозяйству, и прямо в тексте указа определялись не только размеры налога, но и качество взимаемого продукта, а так же "штрафные санкции" к неплательщикам. И если "в денежном выражении" новый налог был вдвое меньше прежнего, то в качестве штрафа предусматривалась всего одна мера — полная и окончательная конфискация земли в случае, если неполный расчет по налогу повторяется хотя бы трижды в течение пяти лет — ну, или если налог просто не платится два года подряд. А в прежние годы больше половины крестьян поземельный налог вообще не платили — по принципу "потом больше должен буду, все равно не отдам никогда" — и очень, очень многим новое положение точно придется не по нраву.

Довеском к натуральному налогу шел запрет — абсолютный запрет — на свободную продажу земли и сдачу ее в аренду в любой форме, что очень сильно било по "городским помещикам". А добивал эту шатию пункт, по которому земли, заложенные в банках, надлежало выкупить в течение года — иначе земля эта просто переходила в собственность государства. Конечно, при этом многие банки просто теряли залог — но это было уже проблемой самих банков: по законам Российской Империи частные банки вообще не имели права выдавать кредиты под залог земли! То есть явно нигде таких слов не было, однако запрещалось принимать в залог "имущества, обремененные иными обязательствами" — а земля (кроме "неделимых и непередаваемых" майоратов) была именно "отягощена" поземельным налогом. Нет, я и раньше знал, что юрист — это трактователь закона в пользу работодателя, но что нынешние вообще законов не знают... Нет, все же, скорее, знают — просто банкиры пребывали в убеждении, что на них никто не наедет. Ну, попребывали — и будя, Виктор Вильгельмович неплохо подготовил свои кадры к воспитательной работе среди "состоятельных горожан".

То есть двумя указами я наступил на горло националистам всех мастей и землевладельцам, попутно зацепив и некоторую часть банкиров. Промышленников и купцов я пока решил оставить — хотя и не из человеколюбия, мне было просто интересно уконтрапупить их "по Лопесу", так что пусть пока поживут... поэтому третий указ был в некотором роде "нейтральным" — то есть касался вообще всех. Указ "О всеобщей воинской обязанности" гласил, что все подданные мужского пола, не достигшие на девятое мая тысяча девятьсот пятого года возраста двадцати пяти лет, обязаны пройти "военное обучение". Дворяне, крестьяне, мещане, даже священники — все. Ну а выбор формы этого "обучения", равно как и сроков оного, эти подданные могли выбирать сами — из небольшого предложенного списка.

Вячеслав Константинович наибольших волнений ожидал именно из-за этого указа, хотя и являлся самым горячим его сторонником. Ведь для неграмотных в "списке альтернатив" имелся лишь один пункт: двухгодичный "курс молодого бойца", включающий главным образом начальное обучение грамоте...

Все волновались — кроме меня. Не то, чтобы я думал, что "все обойдется" — просто не до того было. Ведь делать-то нужно было столько! И радовало, что работа моя уже начала приносить плоды. И хотя до "полной победы разума над силами природы" было далеко, но все же...

Вообще-то "всеобщая воинская" пока только декларировалась, а "обязательной" ее предполагалось ввести через шесть лет. Просто потому, что будущих "вояк" нужно было хотя бы одеть — а пока просто не во что. То есть пока что намечался "некоторый прогресс" в зимней одежде — поскольку Васяткин, получив изрядное финансирование, приступил к строительству сразу нескольких довольно крупных фабрик по выделке искусственного меха, и по крайней мере шапок скоро будет из чего нашить. Еще вырисовывались перспективы обеспечения новой армии бельем: по инициативе мастера трикотажного цеха Эдуарда Толстова инженеры обратили внимание на язычковые иглы для вязальных машин, рассыпающихся через сотню тысяч петель и разработали машины для их выделки. Приглашенный через Иванова из Линца инженер Мартин Немец (фамилия у него была такая... чешская) в основном разработал — и он же возглавил завод по их изготовлению, причем завод почему-то был выстроен в Цареве (ну не захотел я явного иностранца в городки свои пускать). А затем он же занялся придумыванием швейных машин, которые могут нормально получающийся трикотаж шить: обычные "зингеровские" с этим делом справлялись очень плохо. Хороший инженер оказался, теперь и иглы ресурс получили даже больше миллиона циклов, и шить майки и трусы стало гораздо проще. А теперь завод и игл выпускал десятками тысяч в день, и машин швейных просто по десятку, так что через пару-тройку лет армия без белья не окажется. Ну а если чего не хватит... за границей закуплю, деньги найдутся. Вот только почему-то все это ожидалось в будущем, причем не самом близком. Тем не менее все чаще это "далекое будущее" оказывалось уже в прошлом, и это радовало.

Еще в прошлом году я — довольно честно обрисовав перспективы предприятия акционерам — выкупил целиком "Московское акционерное общество вагоностроительного завода". Долгов у завода было без малого шесть миллионов — перед самими акционерами главным образом, и я предложил им либо денежки выручить, либо распроститься с самой надеждой на их возврат. Мне буржуи немедленно поверили — и вовсе не потому, что я канцлером работал. А просто потому, что после оплаты российских долгов в прошлом году две трети казенных железных дорог в европейской части страны стали снова частными, и на этот раз — моими. К тому же я выкупил соседнее с заводом имение Перлова, где всяко собирался развивать вагоностроение, ну а в виде "расширения" имеющегося завода или "независимо от" — предложил решать кредиторам.

Насчет персонала завода... сначала я попросил Васю Никанорова посмотреть кто там кто. И рассказ его меня не удивил: в том, что нынешнего директора рабочие, мягко говоря, недолюбливают, я и не сомневался, рабочие всегда и почти везде такие. Вася, правда, сказал что "поляк суров, но и сам работает, и всех заставляет", а вот рабочих в большинстве охарактеризовал как бездельников и... в общем, применил термин из знаменитого киножурнала. Я затем поговорил с этим директором — Станиславом Лабунским, обсудил пути развития производства... в общем, зря я на питерских "фабричных" бочку катил, необразованный гегемон везде одинаков. Ну а то, что Лабунский и о жилье для рабочих заботился, и о обслуживании медицинском, и детишек их старался обучить... ладно, нынешних гегемонов быстро сделаем "меньшинством" на заводе, а за порядком — ну и за выполнением программы вагоностроения — проследит новый директор завода. Он же — старый, четыре года назад ушедший как раз с Путиловского...

Время летит невероятно быстро: казалось, только на днях я с "марксистами" обсуждал перспективы развития страны — а уже два огромных металлургических завода вовсю плавят чугун и сталь, рельсы катают в таких количествах, что импортировать их уже не приходится. В Павлодаре заработали два блока (из пяти) электростанции, а тракторный завод уже выпустил первый гусеничный трактор. Из Осетии поступил первый отечественный цинк... ну, почти "первый" — если Дальний Восток не считать, а из Кольчугино (не из Подмосковья, а с "открываемого" Кузбасса) на Транссиб пришел в самом деле первый поезд с углем. Иосиф Виссарионович, правда, книжку пока не написал — похоже, с моим пониманием социализма он еще не сжился, но строить этот самый социализм уже начал, получив должность начальника постройки мелиоративного комплекса в Колхиде. В Батуми уже вовсю выращивали рассаду мандаринов — правда, пока это были какие-то местные лимоны: оказывается, мандарины как раз на эти лимоны прививать нужно, так что когда "эвкалипты выпьют колхидские болота", там будет что сажать...

Хорошо на юге! Да и на севере тоже погоды стоят замечательные — это я испытал на собственной шкуре. В крошечной деревушке Яаскис, расположенной у нижнего окончания Иматринского водопада. В этой деревушке, правда, был недавно выстроен отель, в котором вся деревня поместиться может — для богатеньких туристов из Санкт-Петербурга, но я в него не попал. Потому что прямо из салона "Хиуса" попал в еще более недавно выстроенное здание — огромный арочный ангар, в котором предполагалось разместить ремонтные мастерские. Пока ангар был пуст — почти пуст, если не считать расставленных в нем пары сотен кресел и трибуны на поставленном у дальней стенки ангара помосте. А в креслах этих разместились члены финского Сейма, которых Эрштрем срочно собрал на "внеочередную выездную сессию".

Еще в ангаре стояла странная (по нынешним временам) стеклянная кабинка: все же я финский язык почему-то так и не выучил, а финны, насколько я успел узнать, в основном именно на нем и разговаривают. Понятно, что члены Сейма и русский знали поголовно, но сейчас-то точно найдется кто-то, по-русски разговаривать "брезгающий", ведь Россия "на Финляндию покусилась". Так что я приготовил себе маленький наушник, даже, скорее, "вушник", а в будку посадил одетую, понятно, в белую "канцелярскую" форму девочку. Звали ее, кстати, Кейса Лассила, была она дочкой судового мастера Олли Лассила из Турку, работавшего на волжской верфи последние лет пять, и прекрасно знала с детства как финский, так и шведский языки. Русский теперь она тоже знала — и поэтому стала самой юной работницей моего секретариата: лет ей было, по-моему, хорошо если четырнадцать, а "официально работала" девочка у меня уже года два, главным образом переводчиком со шведского. Понятно, что в свободное от школы время...

Но и молодость имеет свои преимущества: у детей взгляд на мир незашоренный, да и чинопочитание еще не выросло — так что она мне по дороге в Яаскис многое рассказала про финский народ и его менталитет. Настолько много, что я несколько поменял свои намерения в отношении предстоящего "заседания Сейма".

А на "внеочередное заседание" собрались абсолютно все члены этого Сейма: возвращение Выборгской губернии в юрисдикцию России финские руководящие кадры напрягло и даже, некоторым образом, возмутило. Ведь почти сто лет жили по своим (ну ладно, по старым шведским) законам, и тут на тебе! Вдобавок по Договору этому половина членов Сейма без работы окажется! И, соответственно, без жалования весьма немаленького. Безобразие, одним словом — и именно это, правда завернув возмущение в красивые слова, с десяток выступивших "народных представителей" мне и высказали. В общем, ничего для меня неожиданного, но вот того, что я им сообщил, они явно не ожидали:

— Господа, я очень внимательно вас всех выслушал, а теперь прошу столь же внимательно выслушать и меня. Император Александр передал Великому Княжеству территории Выборгской губернии в надежде на то, что Финляндия, пользуясь предоставленными ей привилегиями — отмечу, очень существенными привилегиями — сделает жизнь финского народа счастливой. Но оказалось, что вы привилегиями воспользоваться не сумели, жизнь народа стала не лучше, а хуже, и потому Император Николай решил эти привилегии, пока лишь вместе с Выборгской губернией, забрать обратно.

— С чего вы решили, что жизнь стала хуже? — возмущенно спросил кто-то.

— А вот с чего. В прошлом году из Великого княжества только в Америку выехало больше сорока тысяч человек. Сорок тысяч финнов, которые ради простого выживания решились на забвение финского языка, финской культуры. А неумолимая статистика говорит, что Родину покидает лишь один человек из дюжины желающих ее покинуть: ну просто денег не могут остальные на дорогу найти. Еще больше пятидесяти пяти тысяч покинули Княжество, переехав в Россию, почти пять — убежали в Швецию, Германию, в другие страны. Всего за один год из Финляндии убежало больше ста тысяч человек — а это значит, что в любой момент убежать готово больше миллиона. Каждый третий финн уже не желает здесь больше жить — это ли не свидетельство вашего фиаско?

— Это неправда!

— Правда. Вы можете, например, создать комиссию — за ваш счет, конечно, я за это платить не буду — и проверить почти полста тысяч заявлений от выехавших в Россию финнов, в которых они просят, в полном соответствии с условиями контрактов, перевезти туда же и их семьи. Отмечу: перевезти в Сибирь, на Дальний Восток, куда угодно — только бы подальше от родной Финляндии. Ну так вот, — я повысил голос, потому что даже через микрофон я с трудом мог переорать шум в зале, — мне это очень не нравится. Я имею в виду, мне не нравится идея вывозить двести пятьдесят тысяч финнов, просто потому что для меня это слишком дорого.

— И вы решили перевезти Россию в Финляндию? — раздался ехидный голос.

— Зачем? Финляндия — это часть России. Часть, принадлежащая России по праву завоевателя, если вы забыли. Я просто решил сделать ее более привлекательной для самих финнов. Но так как я предпочитаю работать в Российской юрисдикции, ту часть, которую я буду делать привлекательной в первую очередь, я в эту юрисдикцию и перевел.

— И это сделает ее привлекательной? — поинтересовался тот же голос.

— Ее сделают привлекательной новые заводы, на которых желающие сейчас уехать люди смогут найти работу. Но для заводов нужна энергия, и поэтому здесь, на Вуоксе, вон на том водопаде, будут выстроены электростанции.

— А без русской юрисдикции их выстроить нельзя?

— Я был бы не против, если бы вы построили их без меня...

— А мы построим!

— Да? Отсюда до Саймы падение Вуоксы составляет тридцать метров, это — если нет желания затопить половину уездов Йоутсен и Яаски — две плотины, две электростанции. Каждая обойдется, если брать для прикидок стоимость станций на Волхове или Свири, миллионов по пятьдесят рублей. По сто тридцать пять миллионов марок. Ниже нужно еще пару таких же станций поставить, но их пока можно даже не считать. У Великого Княжества есть в бюджете лишних двести семьдесят миллионов? Даже больше, ведь чтобы эти станции поставить, нужно Сайменский канал перестроить, а то в него не влезают даже речные трамвайчики, что по Волге ходят — а для строительства нужно привезти очень много чего. На расширение канала нужно еще миллионов сто — рублей... сколько лет Княжество будет копить полмиллиарда марок?

— А сколько лет все это собираетесь строить вы? Уж не быстрее ли у нас самих получится?

— Канал будет реконструирован к следующей весне. Две электростанции здесь полностью заработают через два года — строительство уже началось и мы, кстати, заседаем в ремонтной мастерской, где будут чинить строительные машины. А для отдыха вам отведены домики, в которых будут жить те, кто эти станции и построит. Отмечу, кстати, что и мастерскую, и домики эти выстроили русские рабочие. И выстроили их за три недели... Русские — потому что финнов, к сожалению, просто не удалось найти: немного в окрестностях вас тут живет... пока. Так что вы сами если что-то и сможете здесь построить, то лет через двадцать, а за это время половина страны уедет.

— Половина страны еще быстрее уедет сейчас, и быстрее всего уедут молодые парни, которых вы попытаетесь принудить к службе в вашей армии...

— Судя по числу финских офицеров и унтеров-финнов именно в русской армии, для многих это представляется лучшим выбором, нежели служба в армии Княжества. Но я вообще на эту тему спорить не собираюсь: меня заботит сохранение не Княжества как такового, а финского народа, финской культуры — которая, вашими стараниями, исчезает на глазах.

— Да что вы вообще знаете о нашей культуре? — вопрос был задан по-фински, но Кейса перевела и я ответил — и выглядело это как будто я понял спрашивающего сам: все же "вушник" был почти незаметен, а девочка переключать микрофоны в своей будке хорошо научилась:

— Вся нынешняя финская культура существует благодаря России. Шведы вам запрещали не то что на финском языке детей учить, а даже между собой разговаривать. Сейчас у вас появилась "Калевала" — потому что именно в России Лённорт смог отучиться в университете, а затем из российского бюджета он получал достаточно приличную зарплату, чтобы хватило и на путешествия по стране. Россия оплатила создание системы именно финских школ, и каждый грамотный финн получил от России денег на обучение в разы больше, чем любой российский крестьянин или рабочий. Поэтому в Княжестве народ поголовно грамотный — но что теперь? Да, читать сельскохозяйственные календари каждый финн в состоянии, но культуры-то в княжестве нет! Нет финской музыки, нет финской литературы — вообще ничего!

— Вы, похоже, о финской литературе знаете меньше гимназиста какого. Про последний роман финского писателя в России даже в провинциальных газетах пишут, причем жалуются на малость тиража, а его в переводе на русский поболее ста тысяч напечатано!

— Какой последний роман? Я действительно о таком не слыхал...

— "Одолжить спички"! Маркс теперь пообещал его в приложении к "Ниве" напечатать...

— Маркс перебьется, конечно... — но договорить фразу я не успел. В зале раздался хохот — очень громкий хохот, потому что Кейса не успела микрофон свой даже выключить. Собравшиеся с недоумением уставились на сидящую в стеклянной будке девочку, буквально бьющуюся в истерике...

— Кейса! Кейса!!! — обратился к ней я, в надежде, что мой крик через микрофон все же достигнет ее ушей. Вроде помогло, по крайней мере хохот прекратился:

— Извините, Александр Владимирович, не удержалась...

Но "финские законодатели" продолжали пялиться на нее, и я, хмыкнув, решил "рассеять недоумение":

— Ладно уж, расскажи им...

Все, что я знал о Финляндии раньше — это то, что там родился и вырос Матти Ярвинен: мне до нее раньше как-то дела не было совсем. Но в этой жизни, когда Олли приехал на работу в Царицын, что-то в голове всплыло — я и спросил — все же у мастера, не какого-то чернорабочего — не слышал ли о писателе по имени Майю Лассила. Может родственник какой... Ответ рабочего меня очень удивил: во-первых, оказалось, что имя Майю — сугубо женское, а во-вторых "в Финляндии нет женщины по имени Майю Лассила". Вообще нет и быть не может!

Вообще-то Лассила — это крошечная деревенька в пяти верстах от Гельсингфорса, и все в ней носят такую фамилию. Но других финнов с такой фамилией нет и быть не может, поскольку других деревень с таким названием нет, а сам Олли — первый мужчина из всей деревни, кто ее покинул. Жен всех своих односельчан он знает, а вышедшие замуж уроженки деревушки носят, естественно, другие фамилии.

Несложное расследование показало, что Олли совершенно прав — и потому написать книжку "За спичками" мне не возбраняется. Ну я и написал...

Вообще-то очень давно бабушка мне сказала — когда я нашел у нее эту очень старую книжку — что "в России книгу Лассилы народ любит за то, что в ней играют Леонов и Невинный". Я поначалу не понял... но книжка показалась мне действительно... скажем, не очень хорошей. "Тупой и еще тупее" — это лайт-версия творения неведомого финского автора: в книжке тупые все персонажи до единого. А вот в фильме — нет, и я — по молодости — потратил несколько дней, сравнивая книгу с фильмом, пытаясь понять что же советский режиссер поменял. Уже во взрослом состоянии — и лишь после рассказов "о родине" Кейсы — я понял что: акценты немного иные. Фильм — он пропитан симпатией к героям, а в книжке автор над ними издевается. Так что я "написал" именно пересказ фильма... ну а на финский язык книжку перевела как раз Кейса.

— Извините, господа, я просто не удержалась... эту книгу написал господин канцлер, на русском написал, а на финский ее я перевела, поэтому там стоит именно моя фамилия. Господин канцлер так велел...

— Вот так, господа — если вы о финской культуре хотите поговорить. Кстати, обратите внимание: читатели — финские читатели — тоже ведь ни на секунду не усомнились в том, что герой книги может собраться и уехать в Америку. Потому что сами готовы так сделать в любой момент... Но это мелочи, вы собрались здесь, чтобы сказать мне о вашем несогласии с Договором о возврате Выборгской губернии и чтобы сообщить, что Сейм-де не утвердит договор. То есть вы думаете, что собрались за этим. Однако это не так: вы собрались, чтобы услышать следующее: Великое Княжество Финляндское не оправдало надежд как расширенная политическая и экономическая единица в составе Империи, поэтому решение о его увеличении отменяется, на что согласие Сейма не требуется поскольку это и было решением одного лишь русского царя. Отныне Выборгская губерния вновь становится неотъемлемой частью России. Причем уже навсегда.

Я оглядел враз замолчавших собравшихся, и добавил, хотя первоначально и не собирался:

— Напоминаю, что в соответствии с тем же указом о передачи губернии в Россию и в остальном княжестве вводится российское уголовное законодательство... Но это я так, чтобы самому не забыть, напомнил, а отдельно хочу сообщить о том, что в указе в явном виде не написано, хотя и подразумевается: сейчас открывается множество вакансий на должности городских глав и прочих чиновников, но должен предупредить: чем работать на этих должностях плохо, лучше вообще не работать. За воровство в России теперь отправляют на каторгу невзирая на титулы, за саботаж — тоже, ну и тех, кто за работу берется, но не справляется, по головке опять же не гладят. Зато те, кто работает хорошо... Матти Ярвинен, четыре года назад закончивший институт в Гетеборге, сейчас директор крупнейшего во всей Азии судостроительного завода во Владивостоке. Там — потому что в Великом Княжестве такой завод выстроить не получалось. А теперь-то, по Выборгской губернии по крайней мере, препятствий нет... На этом последнее заседание финского Сейма текущего созыва заканчивается, вместе с полномочиями членов, представлявших Выборгщину. Сейчас мы все с часик отдохнем, пообедаем — ресторан гостиницы уже ждет вас. Там вы можете обсудить новое положение, а после обеда и до шести вечера я могу ответить на вопросы — если такие возникнут.

Вопросов возникло сразу несколько — не у Сейма, члены которого поспешили разъехаться, благо приехавших в пяти километрах от Яаскиса на Сайме ждали два пароходика, идущих к Вильманстраду. Вопросы возникли у меня: ведь народу-то в новой русской губернии довольно много, и нужно как-то их в общую экономику интегрировать — а это порождало кучу мелких, но не очень просто решаемых проблем. Но об этом задумался не только я, поэтому Эрштрем, который приехал из Петербурга со мной, задал вполне естественный вопрос:

— Александр Владимирович, а что делать с деньгами? Ведь в новой губернии у народа рублей почти и нет, марки в ходу.

— Да, непростой вопрос вы задаете, Эдуард Андреевич. Однако ответ на него гораздо проще, чем может показаться на первый взгляд.

— И каков же этот ответ? — через минуту снова подал голос и.о. статс-секретаря теперь уже половины Финляндии, наконец сообразивший, что я продолжать не собираюсь.

— Народ обирать, конечно, мы не будем: люди работали чтобы прокормиться, и прокорм мы им сохраним. И каждому крестьянскому хозяйству, каждой семье горожан мы некоторую сумму в марках на рубли поменяем. Скажем, марок по триста.

— Но ведь это весьма незначительная сумма!

— Но ведь наличными-то никто много денег не хранит — а большие суммы и средства на счетах пусть банки меняют. На рубли, или на золото — золото мы тоже обменивать будем без ограничений.

— Но у банков нет столько золота или рублей!

— Но это уже их проблема, не моя. Великое Княжество гарантировало золотой стандарт латинской системы, а по гарантиям отвечать надо. Не обменяют — банкиров повесим, так что, думаю, после того, как повесим парочку, остальные сразу же изыщут средства.

— Но где они изыщут?

— У американцев есть замечательная пословица по этому поводу: проблемы индейцев шерифа не беспокоят. Но хорошо что вы напомнили: нынче же отправлю полицию проследить, чтобы эти банкиры не сбежали за границу.

— Вы с ума сошли...

— Пока еще нет. Финляндия, по крайней мере последние десять лет, тянула из России по пятьдесят — семьдесят миллионов рублей, причем это лишь прямые платежи из бюджета. Пора отдавать взятое... кстати, хорошо, что напомнили: дотаций княжеству из бюджета России тоже больше не будет.

В Выборге я проводил Эрштрема на пароход до Петербурга — проследив, чтобы он насчет полиции никому на берегу рассказать не успел, а сам отправился туда же на том же "Хиусе", на котором ехал на "заседание". Пароход — он медленный, а время — оно не ждет. Дел — причем дел исключительно срочных — много...