Детство 2

Панфилов Василий Сергеевич

Become a Patron!

Россия, которую мы....

Детство 2

Пролог

— Государь изволит гневаться, — Бесцветным голосом сказал Сергей Александрович, стоявший у открытого окна с заложенными за спину руками. Повернувшись неторопливо, Великий Князь смерил московского обер-полицмейстера холодным взглядом, от которого у Дмитрия Фёдоровича едва не застыла кровь, и еле заметно приподнял бровь.

— Пустяшная безделица, Сергей Александрович, — Начал было мигом взмокнувший Трепов, — рядовое по сути происшествие, пусть и неприятное. Постоянно...

— Рядовое? — Холодным тоном прервал московский генерал-губернатор, и генерал вытянулся по стойке смирно. Привыкший к снисходительному отношению патрона, обер-полицмейстер проникся сейчас едва ли не до судорог в конечностях.

Некстати вспомнился Трепову незадачливый предшественник на этом ответственном посту, Власовский Александр Александрович, без малейшей жалости брошенный Великим Князем на растерзание сперва суда, а затем и общественности, едва только потребовалось найти виноватого в происшествии на Ходынке. А ведь тоже, казалось бы, любимец... Уволен без прошения и пребывает ныне в позоре.

— Рядовое происшествие, — Продолжил Великий Князь, убедившись в действенности разноса, — не вызывает в народе столь живого и бурного отклика. Это не жалкая карикатура и не дурно сочинённый пасквиль.

— Враг! — Великий Князь стремительно шагнул к побелевшему обер-полицмейстеру, — Умный и расчетливый враг. Казалось бы — мазня, дурно пахнущая карикатура! Ан нет! Гора трупов под ногами этого... этой нелепой пародии на Государя, нелепая пляска на них и корона, связала воедино в сознании обывателя коронацию и это... эту нелепую трагедию. А слова? Один к одному подобраны, въедаются в самую душу. Нет, Дмитрий Фёдорович, это умный и опасный враг.

— Да, Ваше Императорское Высочество, — Выдохнул генерал, — враг!

Сергей Александрович вгляделся ему в глаза и кивнул удовлетворённо. Проникся.

— Ступайте, Дмитрий Фёдорович, — С привычной мягкостью сказал Великий Князь, но Трепов уже не обманывался этой деликатной снисходительностью. Козырнув, он неловко развернулся всем телом, застывшим будто после долгого стояния на морозе, и вышел.

За дверью он позволил себе немыслимое — ослабил ворот, чувствуя явственную нехватку воздуха. Обошлось. Чуть переведя дух, обер-полицмейстер вышел и, не обращая ни что внимания, сел в экипаж. В голове раз за разом звучали слова Великого Князя и его вымораживающий взгляд.

Велев никого не пускать, Трепов разложил злополучную холстину на столе, пытаясь подметить пропущенные детали, какие-то мельчайшие штрихи.

— Верёвка! — С видом Архимеда негромко вскричал он, прищёлкнув пальцами, — Ещё один символ! Жерди из осины и петля на дереве — прямая же отсылка к Иуде! Символ предательство и позорной смерти.

— Так... — Генерал задумался, — в таком роде подбор самых простых и дешёвых красок становится символом! Не распространённость и дешевизна материала, а именно символ некоей 'народности'. В таком разе и нарочитая примитивность рисунка может быть...

Трепов встал и прошёлся вокруг стола, так и этак оценивая чортов плакат.

— А ведь и в самом деле, — Чуточку неуверенно сказал он, — чувствуется некий примитивный, но всё же стиль. Как их там...

Вспомнить новомодные течения живописи обер-полицмейстеру не удалось, но это его совсем не расстроило. Известное дело, кто у нас с символами играть любит!

Не только и даже не столько масоны, вопреки общепринятому заблуждению, но число таких людей невелико. Если не они сами, так их родные и близкие, так или иначе причастные к подобным развлечениям. Словом, вычислить можно, если только эта гадина не затаится!

Обер-полицмейстер засмеялся негромко своим мыслям, сбрасывая остатки недавнего оцепенения и какого-то инфернального ужаса. Затаится?! Не те это люди, не те! Подобные громкие акции совершают ради славы революционеров и ниспровергателей, пусть даже и в узких кругах.

Сейчас организатор и исполнители ходят, замирая от сладкого ужаса. От того, что их акция получила столь неожиданно громкий общественный резонанс, они в восторге, вот желание 'пострадать'... с этим сложней! Слишком уж громкой вышла акция, слишком велико недовольство Государя. Творческие натуры не отделаются почётной ссылкой и признанием общественности!

* * *

— Никак вспоминает кто?

— Пустое! — Подавляя икоту, подхватываю узел и проскакиваю под колёсами стоящего на путях вагона. Следом за мной проскочил Санька, опасливо переводя дух.

— Ну всё... ик! — Пхаю его в плечо, — Прибыли! Теперь нам с вокзала убраться чисто — так, штоб полицейским на глаза не попасться, и полдела сделано! Ах, Одесса, жемчужина у моря!

Первая глава

Молдаванка отзывалась во мне странным чувством узнавания. Вот ей-ей, будто домой вернулся! Не в деревню и не... а так, просто тёплышко на душе.

Посмотришь, так чуть не трущобы, ан приглянёшься получше, так и нет! Нет тово чувства безнадёги, как в переулках вокруг Трубной площади.

Вроде такие же невысокие домишки, редко выше двух етажей, и вросшие иногда в землю по самые окна. Кривые переулочки, перегороженные в самых неожиданных местах то сараем, то забором, а то и стеной дома. Человек сторонний в таких вот улочках заплутается безнадёжно, и если будет надобно, то и с концами.

Схоже, но не то! Акации ети, жаркое солнце, бьющий в голову запах моря, кажущийся отчево-то родным.

В памяти внезапно всплыло, што жил я уже у моря! Жил, работал, учился, любил... Чуть не лучшие воспоминания! Другое море, в другой стране далеко-далеко отсюдова, но вот ей-ей, здорово! Родным будто пахнуло.

И люди! То ли от тёплышка и чуть не полугодишного лета, то ли от тонких ручейков контрабанды, нет ощущения угрюмости и обречённости, как в Москве — хоть на Трубном, хоть на Хитровке.

Видно, што в большинстве небогато живут, но в глазах уверенности побольше и надежда на лучшее. Чуть теплее климат, чуть больше возможностей выйти в люди — да хоть бы и через контрабанду, и вот плечи расправлены даже у распоследних оборванцев, а глаза смотрят с етаким намёком на вызов.

— ... тётя Песя? — Прохожий, высокий чернявый мужик, заросший густым чёрным волосом чуть не с самых глаз до неприлично расстёгнутой до середины груди рубахе, с отчётливым металлическим хрустом почесал щёку. Осмотрев затем крепкие, чуть желтоватые от табаку ногти, задумчиво поцокал языком.

— Песса Израилевна, — Повторяю терпеливо, — которая двоюродной сестрой аптекарю Льву Лазаревичу, што в Москве.

— Это вам... а! — Махнул тот рукой, — Пойдёмте! Чужие здесь ничего не найдут, а Семён Маркович... да пошёл он в жопу! Мне можит интересно!

Мужчина с места рванул так, што нам за ним пришлось поспешать мало не трусцой, время от времени переходя на бег.

— Яков, — Бросил он нам, на ходу, чуть обернувшись, — Яков Моисеевич Лебензон!

Наши имена он уже знал, а ответных 'рады знакомству' слушать не стал. Почти тут же мы нырнули в какой-то маленький дворик колодцем, посреди которого росло раскидистое духовитое дерево со страховидлыми колючками, а на подвешенных к одной из ветвей качелях раскачивалась сонная лупоглазая, чернявая девочка лет пяти.

— Утречка, Пенелопа! — Гаркнул ей Яков Моисеевич, не сбавляя шаг, и не дожидаясь ответа, тут же открыв дверцу какой-то сараюшки, где оказался вход в соседний переулочек.

— Шалом, Фирочка! — Так же крикливо поздоровкался он с выглянувшей из окна не старой ещё тёткой с избытком волосатых подбородков, — Вот, мальчики от Лёвы!

С минуту они очень громко тарахтели на непонятном языке, вставляя иногда русские слова, затем Яков Моисеевич резко сорвался с места, почти ту же нырнув за угол. Снова пробежка, и наш провожатый тормозит так же внезапно.

— Кириэ Автолик! — Затем быстрая-быстрая речь с упитанным пожилым мужчиной, здоровски похожим на Лебензона, но...

Нет! Не родственник, точно не родственник! Наверное.

... и снова мы бежим трусцой.

— Он нас никак кругами водит! — Пропыхтел Санька несколько минут спустя, буравя спину Якова Моисеевича недобрым взглядом.

— Может и так. Поздоровкаться решил со знакомыми и сродственниками, а мы так, рядышком.

— Ну да, — Кисло отозвался дружок, — тока я себя мартышкой на ярмарке чуйствую!

Снова пробежка вдоль низеньких, вросших в землю до самых окошек домиков, стоящих если не вплотную, то где-то около тово.

— Вот, — Лебензон влетел под неширокую арку с облупленной штукатуркой, и снова затормозил — так, што я влепился ему в спину.

Подхватив рукой за шиворот, Яков Моисеевич поставил меня рядом, и не отпуская, начал орать:

— Песя! Песя! Спускайся давай вниз, рыбонька ты моя подкопченная! Мальчики из самой Москвы с приветом к тебе спешили! Песя! За ногу тебя, да по ступенькам!

Выпутавшись из цепких рук нашево провожатово, давлю лыбу и махаю рукой чернявым мужчинам, играющим в карты за столом почти посередь двора, под раскинувшейся на весь простор шелковицей.

Вот же! Будний день, самый полдень, а столько бездельников! Впрочем, чево ето я? Сам не без греха!

А ничево так домик! Колодцем идёт, в два етажа. Облупившийся сильно, но видно, што ещё крепкий. Поверху и понизу веранды деревянные кругом идут, без перегородок, сплошняком. Посередь двора то ли колодец, то ли вход в катакомбы, а может и всё сразу. Сараюшки по углам, и оттуда же тянет отчётливо запахом нужника.

— Што ты мне начинаешь! — Визгливо донеслось откуда-то снизу, и откуда-то из-за сараев начала подниматься... голова?! Ф-фу... чуть не опозорился, а тут всево-то баба из погреба подымается!

— Я всё понимаю, но не до такой же степени орать!? — Сказала недовольно пухлая не сильно молодая женщина, почти што симпатичная, если бы не крупный нос крючком и склочное выражение на потном лице, — Ты ещё пройдись по всей Молдаванке, как зазывала из шапито, а потом и на тумбу объявления наклей!

— Приехали и приехали! — Продолжила она, вытирая пахнущие рыбой руки о нечистый передник, позабьыв о висящем на плече полотенце, — Лёвочка в письме всё расписал. Довёл? Педаль теперь отсюда!

— Дайте людям таки сделать мнение! — Прервал начавшуюся было свару один из игроков, сняв моднющую кепку и протерев покрытую бисеринками пота загорелую лысину платком, — Лев там как? Всё такой же законопослушный?

— Не так штобы ой, но таки да, особенно когда ему ето ничево не стоит.

— Никак из наших? — Заинтересовался внезапно он, вглядываясь мне в лицо близоруко.

— Для полиции таки да, — Вмешалась тётя Песя, — штоб они были здоровы, холеру им в глотку! А так не очень. Пойдёмте, пойдёмте! Комнату покажу.

— Щикарные условия, — Агрессивно напирала на нас пышной грудью тётя Песя, заведя в тёмную комнатушку с окнами под самым потолком, — где вы ещё найдёте такие царские апартаменты?

— В любом холерном бараке, — Отозвался от входа Лебензон под гыканье наблюдающих спектакль картёжников.

— Ты что здесь забыл? У, полудурок! — Женщина замахнулась висящим на плече полотенцем, но как-то привычно, без злобы.

Сговорилися быстро, отчево картёжники даже переглянулись етак многозначительно, но смолчали. Двадцать пять рублей отдали за молчание полиции, а за саму комнату сторговались по три рубля в неделю вместе с питанием.

Я когда в Одессу засобирался, цены узнавал помимо Льва Лазаревича. Так што не мёд и мёд, но вполне так и ничево. Комната маленькая, тока-тока на два топчана место, стол со стульями, полки над топчанами, печурка да место на развернуться.

В Москве да Питере запросили бы ничуть не меньше, так што вроде как и дорого за Одессу, но зато с питанием с одного с хозяйкой стола, ну и стиркой заодно, так што и не очень. Можно бы и чуть подешевле найти, а может даже и ничуть, но тут уже документы потребовались бы. Нормально!

Заплатил при свидетелях за десять недель вперёд. Не то штобы ето поможет, если что, но хоть так.

— Помыться вам с дороги, — Засуетилась вокруг разом подобревшая хозяйка, припрятав деньги за пазухой, — да и за стол скоро! Про Лёвочку расскажите как раз, как он там!

Из сарая принесли жестяное корыто, а воду на помывку выделили скупо, не по-московски. Ну да Лев Лазаревич предупреждал о том, плохо здесь с водой! Со всем хорошо, особенно с морем, фруктами и холерой, а с водой плохо.

Помылись, поливая друг дружку тонкой струйкой, смывая угольную и дорожную пыль. Не так штобы очень вышло, без бани-то, но хоть за стол сесть можно.

Оделись в чистое, сложили грязное бельё в узел, разложили пожитки по полкам, да и вышли во двор. Санька ощутимо робел, отчево помалкивает, но бычит упрямо лоб, склоняя чуть голову, как перед дракой. Пересиливает себя, значица.

— Здрасте вам, — Сымаю кепку перед новыми лицами во дворе, чуть не десяток новых. Любопытствующие, значица.

— Из Москвы? — Поинтересовалась бойкая прехорошенькая девчонка лет десяти, с совершенно иконописным ликом и бесенятами в глазах.

— Из неё самой.

— А ты из наших или как? — Тёмные глаза распахнуты и ресницами так хлоп... длиннющие!

— Мы с Санькой из своих, — Отбрёхиваюсь я, — но если очень надо, то хоть из наших, хоть как, хоть совсем даже наоборот!

— Мальчики! — Позвала сверху тётя Песя, — Бросайте их и идите сюда, да только одни, без попутчиков!

— Наше вам! — Снова раскланиваюсь, а Санька повторяет за мной, глядя на местных немигаючи. Чистый василиск! Не знать, што робеет и стесняется, так и сам перед таким заробеешь!

— Туда, — Ткнула тоненьким пальчиком глазастая в сторону ведущей наверх лестницы, и пошла с нами.

— Тётя Песя сказала — без попутчиков, — Мягко останавливаю её, не желая ссориться с симпатишной, пусть даже и маленькой, девчонкой.

— Кому тётя, а кому и мама, — Фыркнула та независимо.

Стол накрыли прямо на веранде, и за ним уже было трое мелких кудрявых мальчишек, молча глазеющих на нас с Чижом.

— Садитесь, садитесь, — Суетливо захлопотала вокруг потная от кухонново жару тётя Песя, — я сейчас!

Она метнулась на кухню и принесла огромную сковородку с мелкой рыбёшкой, принявшись накладывать на тарелки.

— Бычки, — Пояснила она, — Мелочь, но вкусная — если правильно приготовить. А я правильно умею! И Фирочку учу. Всему учу, что правильная еврейская жена должна уметь — готовить, шить и не слишком выносить мужу мозг!

Бычки оказались чем-то вроде морских пескариков. Вкусно! Хотя Санька и ворчал негромко, што пескари они есть пескари, и за еду такое не щитают, рази только в голодный год. Но распробовал, и потом умял чуть не половину.

А вот икру баклажанную он решительно отодвинул подальше, позеленев лицом. Я принюхался осторожно, попробовал... ничево так! На вид так и не очень... скорее даже очень не очень, а так даже и есть можно.

' — Мама готовила!' — Ворохнулось внутри неожиданно, я по-новому посмотрел на тётю Песю.

А может, я действительно тово? Из их, пусть даже отчасти? А... пусть! Даже если и так, то какая разница?

— Форшмак, форшмак! — Суетилась тётя Песя, — Фирочка готовила!