Любимый город

Не зная сна, не зная тишины

Любимый город может спать спокойно,

— Прощайте, ксёндз-примас.

— Не смею более занимать времени Светлейшего Пана.

Архиепископ поднялся из кресла, склонился, прижав руку к сердцу, и пятясь, приблизился к распахнутой слугой двери. В дверях он ещё раз поклонился, повернулся и вышел. За дверью была пустота: упругая, вязкая и холодная. Она вытягивала внутрь свои щупальца, увернуться от которых было невозможно. Одно из них коснулось руки и потянуло за собой. Рука дёрнулась, пытаясь вырваться... и он проснулся.

Король глубоко зачерпнул ртом воздух и осел в кресле. Заморгал глазами, прогоняя сонную мару. Несмотря на царившую в дворцовых покоях прохладу, он вспотел. И несмотря на тепло тяжёлых одежд, его била дрожь. Но она держала его за руку и смотрела прямо в глаза. Король видел её страдание, боль и отчаяние. И надежду, которая умирает последней. Нет, только не "умирает"! Он не имеет права даже думать о смерти своей королевы, своей супруги, своей единственной в этом мире любви! Он сделает всё, чтобы её спасти!

Она стиснула его руку и попыталась приподняться. Губы беззвучно шевелились.

Король опустился на колени, приблизив ухо к её губам, боясь пропустить последние слова. Нет, только не "последние"!

— Господин мой, я..., — голос прервался, не закончив фразу.

— Что? Что ты хочешь сказать, ангел мой? — но больная уже молчала, глаза были закрыты.

— Нет! Лекарь! Где этот проклятый коновал?!

Послышались шаркающие шажки. Из соседней комнаты появился "ворон", как король называл про себя одетое в чёрное племя медиков, почтительно склонившись, взял королеву за запястье, прикрыл глаза и стал кивать головой, что-то считая.

— Светлейший Пане ...

Сердце упало. Спина вновь покрылась холодным потом.

— ... пульс прощупывается, Светлейшая Пани жива.

О, Господи, спасибо тебе за это! Король перекрестился. И тебе, лекарь, за то, что тебе хватило милосердия не сказать "ещё". Другие не были столь тактичными. Такие, как, например, столь некстати приснившийся ему примас...

От вчерашнего разговора с ним осталось тяжёлое впечатление. Король вышел на галерею, вдохнуть немного свежего воздуха Придворные в поклонах расступались перед ним, стараясь не встречаться взглядом со своим господином. Он был почти благодарен им за это — помочь они ничем не могли, а выслушивать слова фальшивого сочувствия отчаянно не хотелось. Мать, на счастье, тоже не выходила из своих покоев — встречаться с ней королю было тяжелее, чем с прочими. Она его любила, как любит каждая мать своего сколь угодно непутёвого сына. Но читать в её ласковых успокаивающих глазах всё то же неизменное "Я же предупреждала", было выше его сил.

Но бородатый архиепископ, давно его ожидавший, не уклонился от встречи. Король понимал, что это неизбежно, что это важно для всех партий, для всей шляхты, для всего государства, в конце концов, но неужели ОНИ не могли подождать с открытым обсуждением хотя бы до того, как ЭТО случится? Неужели этот церковник не имеет никакого уважения к особе правящего монарха настолько, что осмеливается разговаривать с ним о новом браке, когда королева, его нынешняя супруга, ЕЩЁ жива?

Разумеется, примас надеялся на выздоровление Её Величества и неустанно молился за её здравие. Он был против его брака, они все, все вокруг, придворные, духовенство, Сейм — все были против! А он, король, всех их уломал, убедил, запугал, купил — и тот же примас провёл от начала до конца коронацию избранницы короля! Это был его триумф — в тот день он понял, что он может, нет, он не просто может, он МОЖЕТ добиться своего, МОЖЕТ заставить всех признать его волю, МОЖЕТ делать то, что считает нужным — нужным для себя, для своей королевы, для своего государства.

И вот сегодня этот проклятый церковник мстил за своё тогдашнее поражение — теперь триумфовал он, теперь он мог говорить с королём о новой женитьбе и не скрывать своего "Я же предупреждал!" в глазах. Неужели всё бесполезно, и верно говорят, что Вислу не развернёшь палкой?

Надо было успокоиться — он не имел права показать свою слабость перед придворными, он оставался их королём. Их господином и повелителем, "Светлейшим Паном" который не имеет права на слабость. Поэтому король ничего не ответил примасу и молча удалился в покои королевы, наполненные тяжёлым запахом гниющей заживо плоти.

Уже неделю он почти не выходил оттуда ни днём, ни ночью. С того самого момента, как он узнал, что надеяться больше не на что. Человеческая наука была бессильна и оставалось уповать только на милость Господню. Но Создатель, казалось, тоже не склонял своего слуха к молитвам смиренного раба своего — со дня на день болезнь усиливалась. Отчаявшись в помощи Божией, король пробовал искать помощи колдуний и чародеев — он даже не пробовал считать бесчисленных ведуний и знахарок, бормотавших при ложе королевы свои непонятные заклинания и куривших свои непонятные травы.

Он старался предупредить каждое желание умирающей... нет, нет — "больной", только "больной". Она сказала, что желала бы подышать свежим воздухом — он отдал приказ подготовить переезд в загородную резиденцию. Предназначенная для перевозки королевы просторная повозка не проходила в городские ворота — он приказал разобрать стену столицы. Он сделал бы для своей королевы всё... вот только не умел её спасти.

Покои были пусты — даже служанки старались держаться от своей госпожи как можно дальше, не говоря уж о придворных. Немногие решались посетить свою "Светлейшую Пани". Вчера вечером, однако, сюда заглянул придворный шут. На этот раз он не шутил и не передразнивал вельмож. Он рассказал странную притчу.

Все знают, что в скале под королевским замком есть пещера. И все знают, что некогда в этой пещере жил Дракон, собиравших дань с окрестных жителей. Всем отлично известно, как после гибели Дракона король воздвиг на холме свой замок. Но немногие знают, почему Дракон выбрал именно для себя именно это место. А дело в том, что на этом самом месте находится Источник Силы, еще более древний, нежели был сам Дракон. А иногда бывает, что, пребывающий вблизи Источника больной неожиданно исцеляется...

Больше он ничего не сказал, только потряс своей шапкой с бубенцами. Король и королева не заметили его ухода — когда хотел, тот умел появляться и исчезать, как призрак. То, что им рассказали, было абсурдом, глупостью, если не сказать — ересью. Но терять было уже нечего. Когда стемнело, король приказал перенести свою супругу на носилках во двор, к стене, в тот угол, где, по словам шута, находился этот его Источник. В том месте королева не почувствовала не почувствовала ничего. А ночью она почувствовала себя хуже, и теперь лежала без сознания. Проклятый дурак просто посмеялся над ними! Это не пройдёт ему даром! Этой насмешки он ему не простит!

— Да что ты можешь понимать в шутках! — карлик стоял прямо перед ним и хохотал во весь рот. Бубенцы легко тряслись в такт его подёргиваниям.

Король схватил наглеца за горло и стал душить. Тот захрипел, но смеяться не перестал.

— Ха-ха! Светлейший! Ха! Пане! Ха!

Оглушительно ударили часы. Один раз. Другой. Конец.

— Светлейший Пане...

Король открыл глаза. Руки всё ещё были судорожно сжаты.

— Вы здоровы, муж мой?

Постель была пуста. Король протёр глаза, опасаясь, что его подводит зрение. Но картина перед ним не изменилась.

— Вы выглядите как-то странно. С Вами ничего не случилось?

Он обернулся. Перед ним в длинной шёлковой рубашке стояла его супруга. Не отрываясь, он смотрел на неё. Казалось, моргни, и видение исчезнет.

— Светлейший Пане, Вы так долго молчите, что я уже начинаю беспокоиться о вашем здоровье!

Королева не умерла, она была жива, больше, судя по румянцу на её лице, она была совершенно здорова. Лицо озаряла улыбка. Как же давно он не видел её такой!

— Похоже, муж мой, Вы принимаете меня за некое видение. Подойдите же и убедитесь, что я — из плоти и крови!

Король не заставил себя ждать. Он почти подбежал к супруге, взял её за руку, поцеловал её, потом прижал к себе и стал целовать ещё, ещё и ещё.

— Не сейчас, Пане, теперь нам нужно пройти по галерее, пусть придворные убедятся, что им ещё рано искать Вам новую жену.

В покои осторожно вошла служанка. Затем другая, третья...

— Я чувствую себя здоровой, Вы понимаете, муж мой, наконец, здоровой! — королева рыдала на его плече.

Король прижимал плачущую женщину к себе и осматривался. Спальня уже не вызывала ужаса, даже запахи гниения куда-то исчезли. Единорог на аррасском ковре пил воду из ручья, не обращая внимания на людей вокруг. Служанки мялись, пряча взгляд, не зная, что делать.

— Помогите Вашей госпоже одеться. Ангел мой, я жду Вас.

Двор замка заливал солнечный свет. От колонн падали чёткие чёрные тени. Король и королева шли по галерее. Сзади доносились шаги, шорох и шёпот. Король с королевой улыбались и благосклонно кивали придворным.

— Я счастлив видеть Ваше Величество в добром здравии.

— Похоже, Господь услышал Ваши молитвы, ксёндз-примас.

Примас по-прежнему стоял в поклоне. И правильно делал. Слуги будут кланяться, а короли — править. А если слуга возомнит о себе слишком много, его всегда можно заменить на более понятливого. Любого, даже если он носит титул архиепископа Гнезненского и примаса Польши. И никакой Рим ему не поможет! Да и при чём тут Рим? Королевство Польское само себе голова! И его церковь будет подчиняться не папе в Риме, а ему, королю в Кракове! Вислу не развернёшь палкой? Да, не развернёшь. Но это ЕГО Висла, а ИХ палка!

— ... и не только Ваши.

Во дворе и на галереях толпились люди. Со всех сторон неслось:

— Виват! Виват король Сигизмунд-Август! Виват королева Барбара! Виват! Виват! Виват!

Над Вавельским замком в безоблачном майском небе сияло солнце. День 8 мая Anno Domini 1551 был в самом разгаре.

Солнце било в глаза. Всё,что не было ярко-красным, было иссиня-чёрным: сгоревшие дома, скачущие кони, бегущие люди превратились в перемешивающиеся и сливающиеся в дыму тени, так что отличить своих от чужих было невозможно. Впрочем, не так. Отличить одних от других было просто. Свои отступали. Те, которые двигались за ними, были чужими.

Князь отвернулся. Не стоит так долго стоять на виду — если ты видишь неприятеля, то неприятель видит тебя ещё лучше. Он спустился вниз по приставленной к кирпичной стене лестнице. Подошёл к стоявшему неоподаль колодцу с воротом и и выпил воды из почти полной бадьи.

Сегодня враги собирались закончить то, что не удалось им позавчера — наконец-то пробиться к воротам Китай-города и соединиться с засевшей в Кремле залогой. Обоз, который они везут с собой, позволит ей выдержать в осаде до подхода королевского войска, не испытывая недостатка ни в припасах, ни в порохе. Тогда дело нынешнего ополчения будет потеряно, так же, как было потеряно дело ополчения прошлогоднего.

— Князь, ратников теснят к воротам! Нужна подмога! — пеший гонец тяжело дышал.

Это князь уже видел собственными глазами. Гонец не мог сказать ничего нового. И князь тоже не мог сказать ничего нового гонцу.

— Передай Козьме, чтобы держался. Подмога близко.

Гонец угрюмо кивнул головой, не спрашивая разрешения, зачерпнул пригорошню воды из бадьи и побежал в дым, навстречу заходящему солнцу. Князь рукой подозвал знакомца1, держащего в поводу коня:

— Скачи немедля, куда — сам знаешь, передай: пусть поспешают, мы в крайней нужде. Скажи, если не успеет к нам сегодня, то завтра уже не к кому спешить будет.

Это был не первый гонец, которого он посылал. Но, похоже, последний. Если подмога не появится до заката, всё пропало. Проклятые латиняне одолевают, свободных людей под рукой больше нет, после двух дней битвы все еле держатся на ногах, и что ещё хуже — теряют веру в успех общего дела.

— Князь, латиняне казаков гнут! Воздвиженский монастырь2 взяли! — всадник в монашеском одеянии смотрелся непривычно, — Наших страх сколько побили! Иди туда, князь! Что ты медлишь?!

Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения князя. Не вражеская сила, не своеволие казаков, не стоящая удушающая жара, а именно это — понукающий его монастырский келарь3 верхом на вороном коне, заставило князя вскипеть.

1 знакомцы (держальники) — молодые люди из бедных дворян, жившие в доме боярина. Сопровождали боярина в военных походах, и вместе с детьми боярскими были его телохранителями.

2 Монастырь Воздвижения Честного Креста Господня — основан в XV-XVI вв. (в его честь назван Крестовоздвиженский пер. в центре Москвы)

3 келарь — заведующий монастырским столом, кладовой со съестными припасами и их отпуском на монастырскую кухню. В его обязанности входил строгий учёт поступающих и отпускаемых им предметов.

— Идти?! К казакам? К твоему Трубецкому? Сейчас же?! С кем идти? С кем, скажи, мне теперь идти на Воздвиженку? А может к Козьме, там тоже всё горит! Или ещё куда? Оглянись, отец Авраамий, и скажи мне, глупому — кого мне, палёна клеть, взять с собой? Или пойти самому — и раскидать латинов, как Святогор-богатырь?!

— Дай хотя бы Хмелевского, князь, — похоже, келарь осознал, чрезмерность своих требований.

— Хмелевский с Козьмой уже бьются.

— А ратники? Хоть их дай.

— Бери кого хочешь, — горько усмехнувшись, князь обвёл рукой вокруг себя, — все, кого найдёшь — твои.

"Накаркал", — подумал князь, когда за мгновение из порохового дыма на улице начали один за другим появляться бегущие безоружные ратники и казаки. Последние, впрочем были с саблями. Они задерживались перед ощерившейся пиками баррикадой из скованных цепями старых телег, обшитых толстыми досками, перелезали через неё и бежали дальше.

— Беда, князь! — справа стоял знакомец, — Минина, видать, побили, спасайся. Садись на коня, князь-воевода! Чай, нехристи тебя в дыму не узнают — уйдёшь.

Один раз он уже ушёл. Хорошо ушёл, не догнали. Вытащили из спалённой Москвы, отвезли в Троицу, вылечили. Снова собрали ополчение, снова пришли в стольный град... Зачем? Чтобы снова бежать? Чтобы ОНИ написали в своих книгах "московиты бежали с поля битвы, подобно зайцам"?

— Воеводы суть не от беганья, а от воеванья. От Бога убежать не дано.

Теперь на князя смотрели все: знакомцы, дети боярские с саблями, стрельцы с пищалями, даже несколько бежавших ратников, по какому-то недоразумению не бросивших своих копий, остановились возле него. Все ждали его слова.

— Что замолчали, богатыри? Или супостатов латинских забоялись? Или помирать разучились? Так это каждому впервой, не токмо вам. Покажем нехристям, что не страшатся люди русские вражьей силы! Дадим им такую битву, что будут её помнить даже в пекле адовом! Поняли, палёна клеть!?

Князь взмахнул саблей. Те из воинов, у которых были сабли, тоже взмахнули ими над головой. Ратники с копьями и стрельцы с пищалями не отставали от них. Видя твёрдо держащуюся громаду, бегущие останавливались, вставали вместе с княжескими людьми. На пути же потока беглецов стоял троицкий келарь Авраамий Палицын, высоко подняв наперсный крест, блестевший на солнце.