Дэттер или Вернуть себе себя

Дэттер или Вернуть себе себя

Часть первая

Глава 1

Он резко открыл глаза и рывком сел на кровати. Потом быстро обвел глазами комнату, постепенно узнавая окружающие предметы и успокаиваясь. Таким его пробуждение было всегда, сколько он себя помнил.

С минуту он посидел, дожидаясь пока сердце вновь начнет биться спокойно и ровно, потом медленно встал и пошел в ванную. Открыв кран, и дожидаясь пока сбежит холодная вода, бросил недовольный взгляд на свое отражение в зеркале. То, что он там, в очередной раз увидел, ему как всегда не понравилось, вызвав глухое раздражение. Даже он осознавал насколько это странно, поэтому никак не афишировал перед посторонними людьми свои мысли.

А посторонние люди у него бывали частенько. В основном молодые особи женского полу двадцати лет от рождения, чаще всего блондинки. Ну, любил он светловолосых девушек с нежной белой кожей, что почти не загорала на солнце.

О блондинках ему напомнили длинные волосы, запутавшиеся в щетке для волос. Он брезгливо поморщился. Неряшливость он яро ненавидел, ненавидел всем своим существом... опять же столько сколько себя помнил.

Похлопав по животу, уже начинающему заплывать жирком, встал под струи воды. Мысли текли вяло и медленно, словно то о чем он думал было совсем не важно, словно эти мысли были чужими и посторонними: "... отдать сто рублей Толику... не забыть купить шоколадку Марии Семеновне за помощь... позвонить Миле... нет, лучше не звонить — надоело слушать ее нытье вперемешку с намеками, как ей хочется переехать к нему домой... надо написать докладную о том происшествии, может премию дадут... как же неохота идти на работу!", — поскольку последняя мысль была основной, она чаще других всплывала в голове.

Свою работу охранника, вернее даже не охранника, а привратника, услужливо поднимающего шлагбаум и открывающего ворота (вручную!) перед каждой въезжающей или выезжающей машиной, он люто ненавидел и очень стыдился. Но найти что-либо более приемлемое со своим диагнозом, поставленным восемь лет назад: "полная амнезия", не мог, как, ни старался.

Еще хорошо, что на эту работу взяли, он должен был бы благодарить Макарыча, замолвившего за него словечко перед начальством, а он, наоборот злился на того. Эта неторопливая скучная и тупая работа, за эти годы полностью убила его желание двигаться вперед, но самое страшное у него почти напрочь исчезло желание докопаться до своего прошлого. Выяснить кто он, какое его настоящее имя, где его дом, родители, друзья, и что, наконец, с ним случилось.

За восемь прошедших лет он, конечно, много-чего узнал о себе, но почти все эти знания предпочитал хранить в тайне.

Например, он узнал, что боится воды с быстрым течением, то есть реки. Возле озера он никакого страха не испытывал, но вот к реке, подходил всегда с неохотой, предварительно скручивая в тугой узел липкий страх, расползающийся по всему телу.

Он узнал, что боится высоты. Но не просто высоты, он боялся узких глубоких ущелий. Когда под ногами черный бездонный колодец. На крышах же многоэтажек чувствовал себя превосходно мог даже стоять или сидеть на парапете, свесив ноги, не испытывая никакого страха. Зато в лестничный пролет смотреть, без дрожжи, не мог.

Он боялся ножей с узким длинным лезвием. Огромный мясницкий нож оставлял его равнодушным, но вот тонкое длинное лезвие заставляло мурашки страха бегать по спине и рукам.

Он боялся темноволосых женщин, чьи черные глаза горели скрытым в них огнем. Он не просто их недолюбливал или избегал, он их по-настоящему боялся, с трудом сохраняя притворное спокойствие, находясь рядом с ними.

Он не любил внезапных порывов ветра. Вот так идешь-идешь, все спокойно, полное безветрие и вдруг, заходя в коридор между домами, порыв сквозняка касается лица. Так вот если такое случалось с ним, он замирал на несколько секунд, словно растворяясь в окружающем мире, пугая попутчиков или собеседников своим странным видом, не реагируя ни на слова, ни на жесты. А потом и сам не мог объяснить, что это с ним происходило.

Не любил очень старых книг с истертыми обложками и истрепанными страницами. Не только не брал их в руки, но даже старался не смотреть на них

Обожал огонь: теплый ручной огонь походного костра или домашнего камина и ненавидел вспышки яркого света, например, свет неонового фонаря, вспыхивающий в темноте.

Но если о своих страхах он мог молчать, чтобы не выставлять себя на всеобщее посмешище, то вот изменения, происходящие с его телом, скрыть не мог.

Врачи постоянно ему твердили, что шрамы, покрывающие его тело, останутся навсегда, лишь слегка побледнеют со временем. И что же? Через восемь лет остались только три самых глубоких, остальные исчезли, словно их никогда и не было. Но это хоть и было странно, но все-таки объяснимо, а вот когда на снимке черепа пропали все свидетельства пролома, не оставив даже малейшего следа, даже тонюсеньких линий, в местах соединения осколков, это уже было по-настоящему непонятно. Потом, когда удалили и скобы, даже лучший рентгенолог не смог бы указать место, где когда-то находилась та страшная рана.

То же самое было на снимках переломов, на руках, ногах и ребрах. Все следы травм исчезли. Дольше всего заживали ожоги. Именно шрамы от ожогов все еще продолжали "украшать" его тело. Хорошо, что они были скрыты одеждой и располагались на спине и правом боку. Они уже давным-давно перестали болеть и беспокоить его, и даже глаза не особо мозолили своим уродством. На спину он нечасто смотрел. Хорошо, что исчезли шрамы, что были с правой стороны шеи. Они выглядели гигантской пятерней, касаясь двумя "пальцами" щеки и уха, вот это выглядело безобразно, постоянно хотелось прикрыть чем-нибудь лицо и шею. Даже удивительно, что сейчас там была абсолютно гладкая кожа, даже цветом не отличающаяся от других участков. Он машинально погладил лицо, этот успокаивающий жест был у него уже дурной привычкой, от которой никогда не избавиться. Он себя не ругал. Он себе удивлялся. Очень редко, а с годами еще реже, он до малейших деталей, до малейших крупиц вспоминал и перебирал сведения, что ему удалось узнать о том, что с ним тогда случилось.

Он разыскал и людей, что его нашли, и бригаду скорой помощи, что забрала его, и врача с медсестрой, что первыми оказали ему помощь. Кстати, с той медсестры все и началось.

Глава 2

— Ты знаешь, что врач сначала сказал не трогать тебя и дать тебе "спокойно умереть"? — пьяно засмеялась молодая девушка, видимо считая, эту информацию очень смешной и веселой.

— Как это? — удивился он.

— Ну, хирург глянул, в каком ты находился состоянии и предпочел не проводить никаких реанимирующих манипуляций, думая, что минут через десять ты умрешь, и они не понадобятся. Но когда он подошел к тебе через четверть часа, а ты все еще дышал, то поднял на ноги всех. Около тебя крутилось пять врачей, и ты выкарабкался, несмотря на все их усилия, — снова засмеялась она, дежурной специфической врачебной шутке.

Вот тогда-то он и стал искать людей, что первыми обнаружили его возле того полуразрушенного здания. Это были две женщины, выгуливающие собак.

— Мы так испугались, — начали рассказывать они. Смотрим, огромный выжженный круг, в центре которого лежал ты. Сначала подумали, что ты мертвый, но потом услышали стон и вызвали скорую помощь.

— В чем я был одет?

— Ни в чем! Абсолютно голый! Но ты был настолько измазан кровью, что это даже не бросалось в глаза. Ты лежал на правом боку, и мы даже сначала не увидели, как обожжена твоя правая сторона тела. Это стало заметно, только когда тебя положили на носилки.

— Я что-нибудь говорил?

— Нет! Ты даже не стонал, только хрипло дышал и иногда шевелил пальцами.

Врачи скорой, что доставила его в больницу, тоже не смогли ничего добавить.

— Кислородная маска и укол адреналина в сердце — это все, чем мы могли помочь тебе в тот момент. Главное было не дать тебе умереть от болевого шока. При таких травмах это первая причина смерти, — рассказывал врач скорой.

Было заведено уголовное дело. Он разговаривал со следователем, что вел его.

— Я осмотрел место происшествия, — доверительно говорил оперуполномоченный, сидя с ним в кабаке. — Я представления не имею, что случилось в том месте, где тебя нашли. Было очень похоже на взрыв, в эпицентре которого ты находился. Но на твоей коже мы не нашли ни малейших следов взрывчатых веществ, что нам известны. Решили, что тебя, возможно, сожгли, но характер и место расположения ожогов, отмело эту версию. К тому же опять же на теле должны были бы остаться следы горючей смеси, но мы ничего не обнаружили. Очень надеялись, что ты нам поможешь, когда придешь в себя, но... — следователь замолчал. Диагноз "полная амнезия" поставил крест на его надеждах. — Мы показали твое фото по телевидению, в надежде, что тебя узнают родственники или знакомые. Проверили базы данных по пропавшим без вести. Все было напрасно, твоих отпечатков пальцев не было в нашей базе, зубы тебе не пломбировали, штифтов в теле с маркировкой не найдено, ты ничем экзотическим не болел. Как мы ни старались, но не смогли тебя идентифицировать. Увы.

Он это знал, хоть и не помнил. Месяц, проведенный в больнице также выпал из памяти. Отдельные небольшие обрывки воспоминаний, главным из которых была боль. Нет, даже так: БОЛЬ. Казалось, она никогда не прекратится. А учитывая, что у него не было ни медицинской страховки, ни родственников, что могли помочь, купив хорошее лекарство, то лечили его по остаточному принципу, и только жалость медперсонала спасла его и помогла встать на ноги.

Потом его перевели в психлечебницу, и вероятно в ней он так бы и окончил свои дни, когда ему просто неслыханно повезло.

В один из дней в клинику обратилась сухонькая бодрая старушка, утверждавшая, что он — ее пропавший двадцать лет назад, сын. Никакие доводы, что ее сыну, судя по предоставленным документам, должно было бы быть уже пятьдесят лет, а парень, которого она якобы узнала, был совсем молодым человеком двадцати двух-двадцати пяти лет. Ничто не могло ее переубедить!

Он почти каждый день приезжала в больницу, привозя домашнюю еду, так ласково и трогательно смотрела ему в лицо, называя Виталиком, хотя к этому времени весь медперсонал называл его Сергеем в честь главного врача, а отчество ему дали Александрович, по имени заместителя. Старушка очень просила дать ему ее фамилию, главврач согласился. Он получил фамилию Клинков. Тогда он не понимал, какая это была удача. Бабушка оказалась дотошной и последовательной. Она забрала его из больницы к себе домой, потом прописала в своей квартире, сказав соседям, что он ее племянник, а через три года умерла, оставив ему свою двушку в хрущевке с проходной комнатой и крошечной кухонькой. Никакие родственники с ним не судились, ни у кого эта дарственная подозрения не вызвала. И теперь он жил в этой квартире, каждый день благодаря добрую душу, что помогла ему.

Когда он переехал жить в эту небольшую квартирку, сто лет не видевшую не только капитального, но даже обычного ремонта, он... был счастлив. Тетя Тоня, как он называл бабушку, не в силах сказать мама, выделила ему проходную комнату, которую украшали потертые, пыльные ковры на стенах и полу, продавленный диван, сервант с кофейным и чайным сервизом и книжный шкаф и телевизор. Короче говоря, это был зал, лицо квартиры, приветствующее приходящих гостей. Вероятно, в семидесятых годах интерьер этой комнаты и выглядел бы залом, но только не сейчас. Первое, что сделал Сергей, это повыбивал пыль из ковров как висячих, так и лежачих. Работенка оказалась настолько трудной, что он сразу понял, почему в коврах столько пыль. Даже мужчине очень тяжело было вынести ковровые рулоны и подвесить их на дворовом турнике. Худенькая и хрупкая тетя Тоня, такую бы работу ни за что не осилила.

Потом он перенес в ее спальню телевизор. Она любила смотреть мелодраматические сериалы, которые его безумно бесили еще в клинике, когда медсестры смотрели только их, вынуждая больных делать то же самое.

Сергей вычистил квартиру до блеска, но ее внешнему виду это не очень помогло, квартире был нужен ремонт, денег на который не было, ни у него, ни у тети Тони. Вообще он уже через три дня остро осознал насколько постыдно молодому парню жить на пенсию пожилой женщины. Нужна была работа. Он начал ее искать.

Ни образования (во всяком случае, о том, котором бы он знал), ни ярко выраженных способностей и талантов, ему удалось устроиться только грузчиком на рынке. Работа была очень тяжелой, как физически, так и эмоционально. Оскорбляли и унижали на каждом шагу. И торговцы, и хозяин, и другие грузчики. Он еще полностью не восстановился после травм, но никто никакого снисхождения ему не делал. Приходилось, и выгружать, и загружать целые фуры товаров. От постоянного движения и пота рубцы шрамов краснели и пекли огнем. Бывало руки, и ноги после такой работы дрожали, словно от перенапряжения. Было так плохо, что кружилась голова, но до его проблем никому не было дела. Он выдержал. Постепенно втянулся, работать стало легче. Ему пытались дать кличку, разумеется, унизительную. Сморщенный, Горелый, Жженый, Рубец, никакая из них не прижилась. Как-то незаметно стали звать Клином. Так прошел год.

За год мало что изменилось. Денег катастрофически не хватало. Почти вся его зарплата уходила на одежду, покупать надо было буквально все. Куртку зимнюю и весеннюю, брюки, джинсы, кроссовки, ботинки, носки, трусы, спортивный костюм, шампуни, средства личной гигиены. Очень нужна была стиральная машина-автомат, но чтобы ее купить даже в кредит, необходимо было сначала заменить трубы, водопроводные и канализационные, для этого надо полностью разбить плитку и бетон, в который они были вмурованы, а это влекло замену унитаза, и так до бесконечности. Это был замкнутый круг, который могли разорвать только деньги. Такой суммы он никак не мог собрать. Можно было бы найти вторую работу, например, дежурить по ночам, но он так уставал, что пока не мог на это решиться.

Тетя Тоня могла экономить, долгие годы тяжелой жизни приучили ее к этому. Какие-то куриные спинки, куриные остова, она варила из них супы и умудрялась делать и пловы и соусы. Себе она ничего не покупала, хоть (это Сергей знал точно) мечтала о хорошем цветном телевизоре и ДВД. Чтобы смотреть бесконечные любимые сериалы, не по одной серии в день, а в полное свое удовольствие.

Он злился на себя. Страшно злился. Хоть бы какая корочка об окончании, хоть какого-нибудь учебного заведения, и можно было бы поискать что получше, но это была несбыточная мечта. Ему предложили попробовать сдать экзамены за окончание средней школы. Он не смог. Он не помнил ничего, то есть вообще ничего. Не только по химии или физики, но и по литературе, географии, истории. Надо было все учить заново.

Ему особенно запомнилась, предложенная задача по физике: груз, спускался по наклонной плоскости, предлагалось рассчитать работу сил, воздействующих на груз. Он даже не понял, что от него хотят. Но потом через несколько дней, вспоминая нарисованный чертеж, легко решил ее, но рассуждая при этом таким странным образом, что никому не решился сказать об этом.