Учебка. Глава 5. Вагон самонубийц

Глава 5. Вагон самонубийц

Самый любимый тост у Сашки Черкашина "с добрым утром!" Это когда человек с кровати встаёт, а у него есть, или вдруг откуда-то привалило. В этот раз привалило не то. Не успели заснуть, по радио:

— Р-рота подъём!!!

Выскочили в коридор, туда-сюда спотыкаемся. Строиться надо, а где, перед кем, не у кого спросить. Каюта у несралей открыта, но там никого нет. Сашка с Тэтэ этот момент молча переживают. Я же, когда подпрыгивал, башкой приложился к верхней багажной полке. Злой, моченьки нет. Тут ещё в соседнем купе как кто-то храпел, так и продолжает давить на массу. Пофиг ему. Дверь на защёлке.

Ах ты ж, думаю, гад! Приложился ногой, а оттуда:

— Пошёл на!

Вцепился я в ручку — нет, падла, не поддаётся! Насилу меня от неё вдвоём оттащили, зазвали на перекур в маленький коридор, где ящик для мусора. Ну, тот, что напротив сортира.

— Отсюда, — сказал Бугор, — всё насквозь просматривается. Начнутся какие-то шевеления, мы на товсь.

Расположились рядком, курим, решаем, как быть. Попробовать пройтись по вагонам, чтоб разыскать какое-нибудь начальство, или сидеть и ждать? С одной стороны, без начальства как-то спокойней, а с другой, нет у нас даже ключа, чтобы наружную дверь открыть и выйти из тамбура на перрон за хлебом насущным.

В общем, сидим хорошо. За окном полоска рассвета. Колёса на стыках стучат. Сушняк не успел, как следует, придавить. Чуть что, под столом ещё есть. Я, было дело, намерился прогуляться в конец коридора, ознакомиться с расписанием, чтобы узнать в какую хоть сторону едем? Тут, как гром среди ясного неба, бабахает дверная защёлка, и под фоновый рёв унитаза, в глубине полумрака сортира, проявляется красноглазое нечто. Сделало оно к выходу робкий шаг, постояло, подумало и назад! Первое, что запомнилось — кальсоны от комплекта "белуха", волосатая грудь и глаза.

Понятное дело, никто никуда не ушёл. Ещё бы, такая интрига! Черкашин за бутылкой слетал. У него это вместо попкорна. Сидим, ждём.

Долго ли, коротко ли, только выползло это чудо на свет божий.

Подняло страдающие глаза, спрашивает:

— Вы-то чего всполошились? Команда "подъём" давалась для неписей.

— А мы кто?

— А вы нубийцы.

— В том смысле что негры? — хотел уточнить Бугор, не зная, обижаться ему, или радоваться.

— Хорош, мужики! — отмахнулось чудо, как мне показалось, с досадой. — Время нашли шутки шутить. Угостили бы водочкой с солью, пока оно снова не началось.

— Где ж мы тебе, мил человек, солонку найдём? — завёл свою старую песню Терентий Тихонович. (Он, как увидит новую рожу, так и начинает прикидываться сельским неотёсанным простачком). — В старом вагоне была у меня майонезная банка. А поутру нынче проснулись, кисет с табаком, и тот куда-то запропастился...

"Мил человек" что-то буркнул, верней, как я понял, буркнуло у него в животе и, как чёрт в сувенирную табакерку, втянулся спиной в замкнутое пространство сортира. Дверь только "щёлк!" — и под замком полукругом — уже не "свободно", а "занято".

— Неписью, товарищ Черкашин, геймеры называют неигровой персонаж, — менторским тоном выдал Парнокопытный, и полез в мою пачку за папиросой. — Что есть этот непись, что нет, для дела без разницы. То есть, по сути, он часть окружающей обстановки. С виду живой человек, а некоторым... пых, пых... даже говорить не дано...

У Сашки округлились глаза. Я тоже с изумлением ждал, когда, наконец, этот тихарь прикурит. Вот сволочь! Прикидывался серым солдатским сидором, а на проверку вышло, что мы без него никуда. Даже Арсений не смог в двух предложениях объяснить глубинную суть понятия "непись", да так, чтобы я понял.

— А нубиец... пых, пых... это уже... пых, пых...

— Издеваешься, падла? — вставил своё слово Бугор, вкрадчиво и на распев.

— А нубиец... пых, пых... что-то не тянется ни хрена... это уже производное от английского термина "newbie" в русской армейской трактовке. Если дословно, то нуб — не имеющий опыта новичок, а если по нашенски — чайник, — победно закончил Тэтэ и выдохнул дым тоненькой струйкой, настолько же долгой, как и его монолог.

— И ты это, падла, знал?! — возмутился Черкашин. — Бог мой, с кем приходится пить!

— Я ж, мужики, до пятидесяти восьми контрабасил, — начал оправдываться Парнокопытный. — Трёх лет ещё не прошло. Успел довести до пятого уровня группу стажёров категории "А" по новой засекреченной методичке. От них и нахватался верхушек. А потом меня дембельнули за лишнее любопытство. Теперь дую на молоко и прикидываюсь дураком. Кто знает, что в нынешней армии можно, а что нельзя...

Мы крепко плеснули на старые дрожжи. Меня из-за этого стало клонить в сон, Терентия пробило на многословие, а Сашка пришёл к состоянию, когда на потребу души ему не хватало какого-нибудь начальства, чтоб было с кем обсудить целый ряд текущих проблем. Это его раздражало. Так раздражало, что будь он немного пьяней, дело могло закончиться дракой. Тут, как нельзя вовремя, открылась заветная дверь и страдающий голос сказал:

— Мужики! Соль у меня в купе. Была где-то пачка. Найдите, а то помру!

— Ладно, — сказал Бугор, сплюнув под ноги Парнокопытному, — живи. А нам надо человеку помочь. Погнали, Профессор...

За окном занимался день. Всё чаще начали появляться отдельно стоящие домики, гаражи, акведуки, мосты, глухие каменные заборы с торчащими из-за них крышами станционных ангаров и открытых навесов. Налицо была близость компактного человеческого жилья.

Сашка шагал впереди с решимостью молотка, нацеленного на шляпку гвоздя. Возле купе с храпящими постояльцами тормознул, изобразил неуклюжую "ласточку" и громко сказал:

— Бэ-э-э!

— Бэ-э-э!!! — повторил далёкий локомотив.

Поезд дёрнулся, встал.

— Посторонись! — гаркнули прямо над ухом, и я распластался спиной по бежевой переборке, подальше от Сашкиной, согнутой в колене, ноги.

Лавируя между двумя телами, мимо пронёсся обладатель белых подштанников.

— Шумиха! — выкрикнул он на ходу. — Вас, мужики, только за смертью и посылать!

— Эй! — подхватил Бугор, нацелившись взглядом в сторону тамбура. — Ты что, не расслышал?! Поступила команда "шумиха": водку тащи!

Ему по идее больше не следует наливать, но Сашка такой кадр, что не успокоится, пока не увидит у четверти дно. Расшибётся, на молекулы изойдёт, но отыщет повод поднять стакан. Он товарищу из сортира потому и ринулся помогать, чтобы потом чокнуться за знакомство. Тот не успел ещё толком соль в ложку наковырять, а у Сашки уже налито всем четверым:

— Сыпь, сыпь, не боись! Водка лишнего не возьмёт! — и через каждое слово "гы-гы". — Трое пьют, остальные лечатся!

Апартаменты проводника (а кто, не считая Бугра, здесь может распоряжаться?) это вам, не чета барским покоям брошенных нами несралей. Ни тебе телевизора, ни холодильника. Рядом с багажной полкой вчетвером и не встать. Хлопнули — разошлись. В смысле, я разошёлся, встал у двери, расписание изучаю. Сашка балагурит о промежутке между первою и второй, а когда полилось в стаканы, тут уже Парнокопытный проявил интерес:

— Я, — говорит, — дико извиняюсь, но хотел бы спросить как профессионал: что это за команда такая "шумиха"?

Проводник:

— Да какая же это команда? Это город в Курганской области и железнодорожная станция. Мы вот, на перегоне стоим, пропускаем встречный состав, а через пять минут прибудем в Шумиху. Стоянка по расписанию всего две минуты. Я бы и дверь не стад открывать, да пассажира одного надо принять, нашего, из нубийцев. Вот ключ. Подстрахуете, если что?

Я по написанному глазами вверх, вниз — и в купе:

— Слышь, — говорю, — Василь Николаевич, (это проводника так зовут, знакомились, когда чокались). Ты, — говорю, — в Орске мясо с картошкой не покупал?

Тот:

— Ты-то откуда знаешь?

А Бугор за своё "гы-гы":

— Да он сутки назад и сам таким был. Угостился у бабушки, а то оказалась не бабушка, а засланный казачок, террорист!

И тут наш вагон "дёрг!", стаканы на столике "звяк!", Сашка:

— Ты посмотри, они и без нас чокнулись! Это знак! Подымай, мужики, пока не прокисло!

Ну их, думаю, нафиг. Пьют, как пожар тушат. Сашка ладно, его уже не исправить, а вот от Тихоныча я такого не ожидал. Не иначе, заглаживает вину. Перед кем?! Плюнул на них, снял со стены ключ и в тамбур пошёл, отрабатывать алгоритм действий по посадке на борт нового пассажира. Ничего там сложного нет: поднял с палубы рифлёную секцию, закрывающую парадный трап, зафиксировал её на стене, откинул дополнительную ступень. А дверь отворить и ума не надо: где треугольная скважина — там и замок.

Постоял ещё, выкурил последнюю "беломорину", ещё больше расстроился. Подчистую обнесли меня неписи... то есть, мать иху, нубийцы. Вернулся в купе за вонючими палочками, которые сейчас называют сигаретами "Тройка", оделся теплей — и на вахту. Зябко там. Котёл едва теплится. На улице вообще колотун. Стёкла между решётками в инее и снегу. И не видать ни хрена. Если когда-нибудь спросят, какая она, Шумиха, честно отвечу, не видел, но люди там очень нетерпеливые. Вагон ещё движется — снаружи уже стучат.

Был бы там кто-то из наших, другое дело, а неизвестно кому я не стал потакать. Техника безопасности, она не нубийцами писана. Висят ведь плакаты в общественном транспорте, что до полной его остановки, посадка и высадка пассажиров запрещена.

А в дверь уже чуть ли не кулаками колотят. Кто ж, думаю, там настолько борзой?

Открываю, стоят! Тот самый полковник из свиты Пашки Грача, с которым я схлестнулся в военкомате по поводу раскладушек и его папаня. Судя по схожести рож, такой же кугут и жох. Сынок своего старика поддерживает под локоток, на чемодан — мечту оккупанта бросается как под танк. Поднимает глаза и узнал! Я бы даже сказал, удивился:

— Во, — говорит, — непись!!! А почему это я не видел тебя на утреннем построении?!

Я как положено проводнику дедушкин багаж принимаю, обоим по очереди клешню подаю и вежливо так, отвечаю, что никакой я уже не непись, а самый натуральный нубиец.

У того и глаза на лоб:

— Кто, — спрашивает, — назначение подписал?

А мне то, откуда знать?

— Наверное, — говорю, — САМ, имея в виду Пашку Грача.

Вот тут из него слюна и попёрла.

— Это что же, — орёт, — ты сам себя назначил на должность и перевёл в другое подразделение?! А я тогда кто и где? Самонубиец, мать твою так!

Папаня евоный стоит рядом со мной, с гордостью смотрит как сыночек его родной, желваками на шее играет да бога благодарит, что достойного человека вырастил!

На крик от середины состава прапор какой-то на полусогнутых прибежал. Повязка на рукаве "Дежурный по поезду". Докладывает: диспетчер ругается матюками, требует освободить путь.

А он:

— Да насрать! Сколько надо, столько и буду стоять, покуда не разберусь, кто без моего представления, присвоил этому неписю внеочередной уровень!

И мне сквозь губу:

— Ну-ка, старшего сюда позови, как его, — достал из кармана пейджер типа смартфон, брезгливо смахнул снежинки с экрана и фамилию зачитал, — Лукин!

А у меня, как жена говорит, ум за разум зашёл. Как, думаю, ему отвечать, если Лукин это я?! Папа евоный тупо смотрит то на меня, то на него и вдруг говорит:

— Сынок, не журись! Может, он и в правду ничего не писал. — Мощный старик, слил, так слил!

Тут, как нельзя вовремя, вся гоп-компания из служебного купе подтянулась. Услышали кипиш. Полкан то умудрился перекричать самого Бугра, когда тот в ближнем бою.

Осмотрел он наш контингент, Парнокопытного с Сашкой тоже узнал, рукой отмахнулся:

— Э-э-э, да тут целый вагон самонубийц! Лукин, что за херня? Откуда взялись, кто такие?

Я только "ыть", а Василь Николаевич за спиной:

— Так это Сергей Сергеевич, из вагона СВ к нам в Медногорске пересадили. Все трое участники спеоперации, кандидаты на первый уровень. Боевые качества соответствуют, а теорию не дотягивают.

— Позже не мог доложить?

— Хотел, да картошечку с мясом в Орске купил...

— И ты?! Пайка, что ли, не хватает?

— Домашнего захотелось, товарищ полковник, — виновато потупился проводник.

— Дома, Лукин, у тебя персональный сортир, а на службе один на всех! — Начальственный перст вознёсся под потолок и маячил там сломанным метрономом энное время, которого хватило бы для того, чтоб любой желающий успел записать в блокнот его афоризм. — Ладно, проехали, — смилостивился полкан и указал на отца. — Введёшь его курс дела, а этого... ну ты понял, после обеда ко мне! — Спрыгнул наземь и оттуда уже, — водки с солью выпей, вояка!

— Есть!!! — заорали три глотки.

А я себе думаю, чего это ему так полегчало? Криком кричал, а потом шутки начал шутить?

Тут папаня его:

— Помогить чемойдан занести. Заодно покажить купе.

И повёл его Василь Николаевич туда, где с утра посылают. А нам интересно, что же там за мурло? Столпились у двери: тук-тук, а оттуда опять:

— Пошёл на!

— Сидоров! — орёт проводник, — после обеда тебя на ковёр к Фантомасу!

— С вещами?

— Да хрен его знает!

— Лады!

А дедушка с интересом:

— Ребят! Скажить, а кто тут у вас Фантомас?

Василь Николаевич:

— Упс!

— А я:

— Это прапор-каптёр. Вы его видели, он сегодня дежурный по поезду.

Проницательным оказался старик. Сделал вид что поверил, сам подбородком повёл, зыркнул белками глаз, и сказал:

— Давайтя на ты! Меня, мужики, Карпом зовут!

Мы тоже по очереди отстреляли свои имена. Поручкались. А Сашке Черкашину только того и надо:

— За что, — говорит, — за что, а за знакомство не выпить грех.

И что ты ему, подлецу, возразишь?

Я-то свою норму знаю, башка соображает. А неписи, в смысле, нубийцы давно развязали мешки. Никто даже вопросом не задался: у какого Сергея Сергеевича может в папашах числиться Карп? Он ведь, я сам слышал, называл полкана сынком.

Запёрли мы "мечту оккупанта" в наше купе (не из опаски, что кто-то упрёт, а чтоб "чемойдан" половину прохода не занимал), а сами в служебку, к проводнику. Хоть там впятером негде присесть, зато стаканов невпроворот.

Я Сашку ещё в коридоре предупредил, чтобы мне наливал на палец, или никак. Три раза сказал. А он мне набухал как всем, по тёщин поясок. Я уже начал слова подбирать, чтоб отчехвостить его по взрослому, да Василь Николаевич перебил. Снял у меня с языка заветный вопрос:

— Слышь, — говорит, — Карп, — мы с тобой теперь как нитка с иголкой, потому что напарник это больше чем сослуживец. Один другого подменять будем, и выручим не по одному разу. А в чём-то друг дружку подозревать да оглядываться, ожидая подлянки, — это вообще последнее дело. Раз уже так срослось, никаких недомолвок меж нами быть не должно. Скажи мне на людях глаза в глаза, кем тебе приходится полковник Калюжный?

— Серёга? — уточнил отец Фантомаса, будто Калюжных, а тем паче, полковников, как минимум, двое. — Кем может приходиться родной племянник? — им и приходится. А ты, как я понял, что-то другое подумал?

Ответ показался мне слишком расплывчатым и неконкретным. Поэтому я поддержал сторону обвинения: