Ибо богиня 01-15

L++

Ибо богиня...

Оглавление

1. Поступление в КОМКОН

Башенка связи космодрома сияла в лучах утренней Гелы всеми своими отражателями. Перед башенкой распластался строгий эллипс посадочной площадки, покрытый коричневатой массой спёкшегося местного базальта — как площадь древнего-предревнего форума у языческого храма какого-нибудь главного городского бога. За нею возвышалась чёрная громада комплекса КОМКОН, а вокруг них теснились скалы, среди которых кое-где возвышались сумевшие угнездиться на голых камнях диковинные деревья, окруженные диковинными растениями, обвешанные диковинными мхами.

А дальше было только небо. Синее-синее, как на Земле в самые ясные дни, где-нибудь у тропического моря... Нет, здесь синева была ещё гуще. А внизу, от подножья горы и до самого горизонта расстилалось, другое море — безбрежное море саванны.

Татьяна опять повернулась к башенке и облокотилась на парапет заграждения. Зелёные предупреждающие огоньки сменились жёлтыми — ещё минут пять, и прибудет шатл.

"Да, как храм", — опять подумала она.

Дизайнер ландшафтов не взорвал, не срыл ни одной лишней скалы, не убрал ни одного из этих корявых деревьев, и веками выверенная функциональность малого космопорта, чёрный монолит Комплекса стали зримым вызовом первобытной дикости этой планеты, её по-детски неуклюжей неухоженности.

"Значит, храм, — улыбнулась своим мыслям женщина, — да и... почему бы и нет?"

Она была хороша.

По счастью её родители — известный режиссер и не менее известная ведущая реал-шоу — так и не дали разрешения на детскую пластику. Найти сумасшедшего хирурга, готового рискнуть своей лицензией ради сумасшедшей девицы, девчонке не удалось.

("- Да они увидят, как станет хорошо, и всё подпишут!

"- Вот пусть подпишут - и будет хорошо. Девочка, лицензия даётся один раз в жизни. Понимаешь, только раз!

"- А, так значит, таких, как я, у тебя много?!)

Но в данном вопросе её фирменные истерики, которых до дрожи боялись окрестные пацаны, выдавливали из молодых пластмейкеров ахи и охи, объятия и поцелуи — даже рыдания! даже дорогие подарки! — всё, что угодно, но не согласие на подпольную операцию.

Вот и оставалось ей самой рыдать над своей обыкновенностью и в пятнадцать, и в восемнадцать, и даже в девятнадцать лет!

Подруги приобретали такие формы, что пацаны их стаи млели. Подруги смотрели на пацанов взглядом "распахнутая глубина" от Эрики Мон. Подруги улыбались пацанам "лисьей улыбкой" от Чёрной Юлии, подруги заостряли уши, а она, она, она!..

В качестве подарка на совершеннолетие (восемнадцатилетнее — неполное, конечно же) она попросила самую малость:

"— Мама, я тебя как взрослая женщина взрослую женщину прошу — только форму ногтей! Ты же знаешь, сейчас модно...

"— Нет", — отец и мать ответили не дослушав, ответили одновременно, в один голос, как будто им дал знак своей палочкой невидимый режиссер.

И тогда она перестала сдерживаться, отпустила вожжи и...

И нарвалась на встречную истерику матери.

И поняла, что до взрослой женщины ей ещё расти и расти.

Младший брат, как только увидел опускающееся левое веко матери — сбежал и пережил этот кошмар, привычно схоронившись в хозяйской, в стиральной машине. Окрестные пацаны и ближние подруги оказались не столь поспешны и, залечив мелкие повреждения (синяки, там, царапины... царапины заживали дольше), несколько месяцев потом не решались переступить порог Танюшкиного дома, а уверения, что подобные землетрясения у них чаще, чем пару раз в год, не происходят, только добавили суеверного ужаса. Серый же — главный заводила стаи, которого Танюха по блату время от времени пристраивала в материнскую реалку — сказал: "А я-то всё понять не мог, как она там с тем бедламом управляется, почему они все эту цыпочку с полуслова слушаются..."

Светопреставление в доме остановил хохот отца.

До того он хватал то одну, то другую, получал по морде то от одной, то от другой, орал то на одну, то на другую, а потом захохотал. Он сел на диван, закрыл лицо руками и захохотал.

— Ты чего?! — ничего не поняла мать.

— Какие вы... — давился от хохота отец, — какие ж вы одинаковые.

— Посмотри на меня! — потребовала мать.

Отец поднял голову, она резко развела его руки. Он был красным, как помидор.

Тут до Танюхи дошло, как хватал её отец, и ей стало страшно.

— Вон! — выплюнула в её сторону мать. — И только посмей ещё...

Дочка, взрослая, восемнадцатилетняя — совершеннолетняя! — не дослушала. Она бросилась вон, к брату, в подвал, в хозяйскую, в стиральную машину.

Вечером, когда она пробралась к себе и уже легла, к ней в спальню пришел отец.

— Ну, успокоилась? — спросил он и погладил её по щеке.

Эта тихая ласка была такой тёплой, такой привычной, такой родной, что все тёмные мороки побитыми бесами расползлись по пыльным углам.

— Прости меня, — продолжил отец, и один особо наглый бесёнок приподнял свою страшненькую головёнку.

— За... что? — выдавила Таня.

— Тебе всегда хватало ума не встревать между мною и матерью, а мне, чтобы не влезть между матерью и тобой — ума не достало.

— Мне не ума, мне смелости не хватало! Боялась я! — она с наслаждением показала сникшему бесу кукиш, нащупала в темноте ладонь отца и прижалась к ней щекой.

— Если за себя, то и правильно... Вон, вишь, как сегодня неловко получилось, а ведь ты, вроде бы, "взрослая женщина"! — отец улыбнулся. — А если за меня, то напрасно.

— Почему? Она же себя не помнит в такие минуты! Её же только баба Лета утихомирить может!

— Ага, и что характерно, без брандспойтов, плёток и смирительных рубах, хоть мамочка-то твоя, "в такие минуты", чистая торнада, — с непонятной нежностью в голосе согласился с ней отец. — Знаешь её кликуху на студии?

— Знаю — "Цыпка". Серы... Сергей смеялся: мама — Цыпка, дочка — Птаха.

— "Цыпочка"... — тихо повторил отец. — А парень не говорил об их главном присловье?

— Нет...

— "Не надо будить мамочку", — он опять, с явным удовольствием, помедлил и продолжил: — А как ты думаешь, кто в мамочках у цыпки? Учти, про Виолетту Несторовну у неё в студии не знают.

— Тогда... — Таня не стала особенно задумываться. ­— Мать у цыпочки... Курица? Наседка?

— У нашей цыпки — ЦЫКЛОПИЩА!

— Как-как? — хихикнула дочка.

— Как слышала. А твоему хулигану может ощутимо добавить уважухи в некоторых компаниях, если он похвастается, что лично знаком с мамой Цыпочки. Особенно, если добавит, что защищая свою девушку.

— Я — не его девушка.

— Да знаю я, знаю.

Он всегда и всё про нее знал. Он всегда, сколько она себя помнила, с сопливого детства, был её опорой, последним редутом, финальной линией обороны — от злых подружек, от злых мальчишек, от злого мира, от злой матери. Даже эту комнату, её спальню, шесть лет назад выбрал для неё он. Небольшая, но на втором этаже, что означало — под самой крышей. А там — пожарная лестница... Её тайная тропа к детской свободе! А потом к недетской.

Да и вид на город из окна... с их холма... обалденный!

— А ты, папа? А тебе самому с ней не страшно?

— А я — её муж. Ссоры в семейной жизни необходимы. Истерики — тоже.

— Зачем?! — изумилась она.

Отец не спешил с ответом... Она почти услышала его мысль, почти увидела его грустную, его тёплую улыбку: "она же, в конце концов, уже "взрослая женщина"":

— О, мы приличные люди, интеллигентные, вежливые. Потихоньку накапливается разный шлак — здесь недопонял, тут промолчал, там стерпел... Торнадо выметает весь мусор. В истериках не выбираешь слов — если почти теряешь сознание, кричит бессознательное. А когда сознание возвращается, можно подумать, поанализировать, поискать компромиссы, поторговаться.

— Поторговаться?

— Уж не тебе удивляться! Серьги из лунного агата у тебя как появились?

"Они называют это "торговлей"?! — Это у них, может, и торговля, а у меня — подарок! Подарок... Подарок? — она задумалась, вспомнила себя, Стива, поморщилась, улыбнулась, — Но откуда они знают? Неужели нажаловался?!"

— Вы знаете?

— Знаем-знаем. После вашего разрыва предложили Стиву вернуть их. Отказался наотрез. И жена его, кстати, — тоже.

— И она знает?!

— А ты думала.

— А она-то почему?

— Сказала, что ты заработала.

— Я?!

— У него была яма. "Творческий кризис" это называется. Когда сомневаешься в себе, в своей профессии, в своём профессионализме, когда сомневаешься во всём. Жена ему помочь не могла. В их семье она создает уют и покой, а не творческое напряжение. Ты это напряжение — вернула. А сама ушла. Вовремя ушла. Очень вовремя.

Таня сжала ладонь отца:

— "Валечка"?

— Да, Валентина Курнякова, его модель, пробилась в верхнюю сотню года.

— Как же я её ненавижу!

— Ещё ненавидишь?

Таня не стала отвечать, наоборот, она спросила:

— Но почему?

Отец понял. Он её всегда понимал:

— Они все, все твои пластмейкеры, сразу же с нами связывались, а Стив так на коленях стоял. И не думай, что в каком-то фигуральном смысле. Цыпочка наша ему тогда приказала ладони по полу вытянуть и... и заехала ногой! Не по ним — вплотную: "Только посмей! Хоть её мозоли на её пятке коснешься — пальцы переломаю!"

— Но почему?! — опять спросила дочка.

— Потому что ты — не модель. Ты — из семьи мастеров. И сама — мастер.

— Не понимаю.

— Потом поймёшь. Всё, спи, — он отнял руку, а она опять почти увидела его улыбку, — Позволь немного о другом. Хочешь совет? Совет от взрослого мужчины взрослой женщине?

— Хочу, — осторожно проговорила взрослая дочь.

— Не загорай. Совсем и никогда. У тебя така-а-ая кожа!

Отец после этого "праздника жизни" начал брать её на светские приёмы, на деловые встречи, когда требовалось присутствие женщины, а матери было некогда. Жена поворчала-поворчала и... последовала его примеру.

Первую пластику Татьяна сделала только в двадцать один. Через неделю после дня полного своего совершеннолетия, тщательно обговорив всё с матерью и получив одобрение отца. Она только чуть подправила мочки ушей. Практически — лишь усилила их, чтоб можно было надеть тяжелые серьги. Чтоб, наконец, вдоволь поносить серёжки из лунного агата.

Её ближайшая подруга в это время тоже делала пластику и дорогущую: пыталась восстановить лицо, вернуть то, что было заложено генами — её индивидуальными, неповторимыми генами (второй размер груди — свой, родной, она вернула за год до того). Пластмейкер сделала, что могла, но подруженька только вздыхала, сравнивая отражения своего лица с отражением лица Танюхи: живое оно и есть живое, не кукольное... А настоящий релод исполняют лишь несколько человек на всей планете... И не за те деньги.

"Танюха" же тайком от подруги подмигивала зеркалу.

*

Она была хороша: тонюсенькая, светлая, лёгкая. Её волосы, убранные в тяжеленную косу — сияли, серые, с каре-зеленоватым ободком глаза — сияли, не тронутые помадой губы — сияли. А уж не тронутая загаром кожа...

Звёздные родители добавили ей статусности, обитание в стае — здравомыслия, общение со взрослыми мужчинами — здорового цинизма. Вот такой она и пришла в КОМКОН.

( — Она с ума сошла?! Запрети! Тебя она послушается.

Они разговаривали на кухне. Отец приучил-таки свою жену, что серьёзные разговоры в постели не продуктивны: "Понимаешь, должна быть минимальная дистанция и... — он улыбнулся... Как же она любила эту его улыбку! — и пространство для манёвра: встать, налить чаю, сделать глоток, открыть форточку..."

— Пожалуй, да. Наверное, послушалась бы.

— То есть ты ей хочешь позволить?! Почему?

— Не позволить ей играть с человеками... Как играешь ты... как я... Вот ты — бросишь своё шоу? Вот то-то же. И я не брошу своё.

— У тебя же не шоу — у тебя искусство!

— Искусство заставлять людей смеяться и плакать. Искусство заставлять одних людей заставлять других смеяться и плакать. Искусство заставлять людей создавать условия, чтобы одни люди заставляли других смеяться и плакать... При чём тут искусство?

— "Тёмный мёд" — это искусство.

— Он провалился.

— В масс-показе, да. Но ты сам знаешь о потоке скачиваний. Четыре года прошло — он стабильно-высок. Даже идёт с небольшим плюсом. Ещё год-полтора, и постановка окупится. И пойдёт чистая прибыль. Долго, скорее всего, на десятилетия! Твои боссы умеют ждать. Точнее, они считать умеют. Тебе уже скоро можно будет составлять запрос на следующую проблемную постановку. С ещё большим бюджетом, — и жена попыталась скопировать улыбку мужа. У неё почти получилось. — Кажется, ты просто добивался, чтобы я тебя пожалела.

— Добивался. И добился... Я люблю, когда ты меня жалеешь.

— Почему?

— Потому что больше ты не жалеешь никого. Значит, меня — любишь.

— Люблю. И люблю жалеть тебя, — она потянулась к нему, взяла его ладонь, прижалась к ней щекой...— Больше ты этого не позволяешь никому. Значит, меня — любишь тоже.

"Как же они, всё-таки, похожи..." — подумал он и сказал:

— И дочку. Пожалей дочь.

— Я и жалею! У них опасно! Реально опасно!

— Вот именно. Реально. А что реального осталось в нашем мире?

— Ты и я. Твоё лицо, моё лицо...

— И её.

— И нашего сына.

Он не стал сдерживаться — он потянулся к ней.)

В приёмной комиссии "дочка из тусняка" восторга не вызвала.

— Только нам элитной блондинки не хватало!

— Блондинки ей не нравятся... Тогда посмотри вон на ту рыжую оторву!.. Да девочка и не пройдёт: явно не хватает физики. На силовых отборах сломается.

Татьяна и не прошла бы. В одиночку. Но одиночек в их квартале не водилось.

На первом же тесте она огляделась и встретила ещё пару-тройку таких же ищущих взглядов. Двум она улыбнулась. К концу дня их было уже пятеро. Причём, вторую девочку она выбирала особенно тщательно. Разумеется, не из блондинок. Разумеется, не из уродин. И не из дур. И без следов явной пластики. Зинаида Тогинава была гибкой, как ветвь сакуры... Впрочем про катану, глядя на неё, вспоминалось тоже.

И они пошли.

"Так нечестно!" — зашипели им в спину.

"Что не запрещено — разрешено. Что в рамках правил — то честно!"

Не они первые были такие умные. И для них, для умных, рамки правил принято было заужать, а барьерчики-то ставить повыше. И конкурентную среду внутри команды — поощрять, и за помощь на индивидуальных отборах — штрафовать.

Но за преодоление более высоких барьеров и баллы начислялись более высокие. Избыток покрывал штрафы. На силовом отборе последние полкилометра измученную Татьяну протащили под руки, меняясь. Зато на "горке" она пролезла сквозь такую щель, куда её атлеты и голову просовывали с трудом. Сверху она сбросила веревку, по которой поднялись остальные, и скостили почти полпути. На тестах по нелинейной логике Зин сумела — успела! — решить сверх-рейтинговые задачи двух вариантов вместо одного, а Дэн, пока Татьяна отвлекала всех, принявшись переплетать косу, исхитрился передать ответы Петру. Но вот тесты по высокой эстетике парни сдали едва-едва: подсказки Тани и Зины противоречили друг другу. Пришлось Татьяне рыкнуть. Зинаида обомлела и заткнулась. По счастью, это случилось уже после провала на синей ленте. На которой, вот уж, — и на старуху бывает проруха! — завалился десятиборец Стас, но Татьяна не позволила парням бросить своего. Они все, вчетвером, до последнего пытались его вытащить. И вытащили. Не уложились по срокам — но закончили дистанцию. Запаса баллов едва хватило, но хватило! Зин оценила: