Тетрадь 81

ТЕТРАДЬ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

* * *

Ради этого города пришлось пожертвовать отдыхом, но другого варианта нет. Инспекция региональных лагерей — муторное дело, а ещё лекции, другие комитетские и не только дела... Все две недели рассчитаны по часам, если не по минутам. Но...

... Он просматривает бумаги, а Маша сидит напротив, сложив на столе сине-фиолетовые от старого обморожения руки и, не отрываясь, смотрит на него.

— Гаря, это обязательно?

— Да, Маша.

Она кивает.

— Хорошо. Раз ты так говоришь, значит, так и есть, но ты ничего не хочешь объяснить мне?

— Не могу, — он с усилием поднимает на неё глаза. — сейчас не могу.

И Маша снова кивает...

...Маша, Марья Петровна Лихова, Синичка, Мэри Бёрд, Зинька... Бурлаков откинулся на спинку вагонного сиденья, закрыл глаза. Он всё давно понял, но... но как хорошо, что Маша понимает его, понимает настолько, что не спрашивает, когда он не может ответить.

Он никому не сказал о поездке в Загорье, о том, что там узнал. Даже Мишке. Телегу они с Асей тогда написали. Безотносительно всех нюансов поведение майора Золотарёва возмутительно и чревато... словом, написано было не только эмоционально, но и вполне обоснованно. Так что тот звонок неожиданным не был...

...Не отрываясь от бумаг, он прижал плечом трубку к уху.

— Бурлаков слушает.

— Привет, — пророкотал сквозь потрескивания знакомый голос. — Ты как, потонул в бумагах или можешь вынырнуть?

— Во сколько и где?

— В два, в "Охотничьем".

Это требовало уточнения.

— И кто будет платить?

— Я приглашаю. Есть вопросы?

Он усмехнулся.

— Всё. Понял.

Мишка будет просить забрать телегу, что же ещё. Обед в "Охотничьем" недёшев, но генеральская зарплата выдержит. Телегу он, конечно, заберёт. У Вояки там свои игры, и не можешь помочь, так хотя бы не мешай, но чего бы такого слупить с друга детства? Одним обедом тот не отделается...

...И тогда он выдержал, не сказал, хотя был на волосок от этого. А Мишка — чуткий стервец — так и наседал, так и вкручивался, но... Да, они знают друг друга с младенчества, почти молочные братья, Мишка знал Римму, был на крестинах Анечки, а о Серёже и Миле он ему рассказывал, и шутки и подколки о его Серёже и Мишкиной Маринке, и вот... Вот именно поэтому он ничего мишке не сказал. Он должен это пережить сам, один. Такой болью не делятся...

...Мишка катает в ладонях рюмку с коньяком.

— Слушай, а тебе-то зачем Мороз понадобился?

Он пожимает плечами.

— Поговорить?

— И всё?

— А что ж ещё?

Мишка понимающе кивает.

— Что ж, тоже... причина.

И он не выдерживает.

— Когда смогу рассказать, тебе первому.

— Тронут...

...Ну вот, заглянул проводник, вежливо сообщив, что Джексонвилль через две минуты. Бурлаков встал, надел плащ и шляпу, взял портфель. Что ж, времени у него немного, завтра утром он должен быть в Атланте, значит, выехать вечерним поездом с пересадкой в Колумбии, но и дел у него здесь немного. Одно дело. Где ни помощников, ни референтов, ни секретарей быть не может, не должно быть.

Тихий провинциальный городок, даже городишко, от вокзала Мейн-стрит с лучшими магазинами и ресторанами, хотя вон, похоже, как сожгли в Хэллоуин, так и остался, кварталы белых особняков, кварталы белой бедноты, а там дальше должны быть цветные кварталы.

Он шёл не торопливым, но деловым шагом, вежливо не замечая удивлённых взглядов встречных. В этом захолустье каждый незнакомый человек — сенсация.

Не расспрашивая, по ориентировочному чутью, которое выручало его и в экспедициях, и в сопротивлении, Бурлаков вышел к Цветному кварталу, к маленькой, явно перестроенной из сарая церкви, с новенькой башенкой колокольни. Перед церковью аккуратный газон, окаймлённый низкой живой изгородью. Щебенчатая дорожка к крыльцу. А братская могила? Эркин говорил — сбоку, справа или слева? Но, раздумывая, он уже шёл направо, и опять не ошибся.

Аккуратный ряд выложенных дёрном прямоугольников, общий бордюр из любовно подобранных булыжников. Да, каждый отдельно, в своей могиле, а вот плита с надписью одна на всех. Серый камень, глубоко врезанные буквы, длинный список. Имя, прозвище или фамилия, возраст. И внизу, сразу после шестикратного "неизвестный", дата. Общая, на всех одна. Тридцать первое октября сто двадцать шестого года. И: "Мы помним о вас". Странно, что нет обычного: "Покойтесь с миром" или про любовь Господа, но это всё пустяки. А вот это... "Эндрю Белёсый, восемнадцать лет". Странно, Эркин говорил, что двадцать, хотя памятник делали уже без него, а выглядел он мальчишкой, господи, о чём он думает, разве дело в этом?

Бурлаков поставил на землю портфель, снял шляпу и медленно, будто каждое движение причиняло боль, наклонился и положил перед плитой букет. Крупные разноцветные ромашки, совсем не те, что надо бы, но привезти русских он не мог, а эти... слишком велики и разноцветны, как искусственные, он купил их в цветочном магазине на Мейн-стрит, нет, пусть так, его весёлый, смешливый задира и хвастун одобрил бы. Серёжа любил дразнить сестёр, гадая на них на ромашках так, чтобы оставалось либо "плюнет", либо "к чёрту пошлёт", и они обижались, Анечка даже плакала, а Милочка ещё не понимала, но обижалась и начинала плакать заодно с сестрой, и Римма любила ромашки...

— Добрый день, сын мой.

Бурлаков вздрогнул и обернулся. Священник? Да. Эркин говорил о нём, неплохо говорил.

— Добрый день, святой отец.

Эйб Сторнхилл вежливо склонил голову и спросил о том, что и так понятно, но что поможет начать разговор, даст возможность этому седому человеку выговориться и тем самым облегчить страдание.

— Здесь лежат близкие вам?

— Да, — твёрдо ответил Бурлаков. — Один из лежащих здесь — мой сын.

Эйб Сторнхилл снова кивнул. Да, семь обугленных, превращённых в головешки трупов, но по каким-то — ему так и не смогли толково объяснить каким — приметам опознали Эндрю, а шестерых остальных так и похоронили безымянными. Который из них? Как этот старик узнал через полгода о судьбе сына? Да не всё ли равно? Эйб Сторнхилл сложил руки и начал читать молитву.

Бурлаков слушал мерные слова и смотрел, не отрываясь, на простые крупные буквы. И когда Эйб Сторнхилл замолчал, тихо сказал:

— Спасибо, святой отец. Вы... можете мне рассказать? О том дне?

— Я видел не так уж много, — извиняющимся тоном ответил Сторнхилл. — Но... о ком вы бы хотели спросить? — и тут же, пожалев о своём вопросе, ведь наверняка у этого человека есть веские причины не называть, стал рассказывать сам. О тех, о ком знал.

Проныра... Джек Колесо... Арни... Джимми Малыш... Бурлаков терпеливо ждал. И вот...

— Эндрю Белёсый, — Эйб Сторнхилл грустно улыбнулся. — Он был моим прихожанином, но я не так уж хорошо его знал.

— Расскажите о нём, святой отец.

Бурлаков сказал это совсем тихо, но Сторнхилл услышал. И всё понял. Потерявший расу предпочёл скрыться, исчезнуть среди цветных, чтобы не позорить отца. И вот... бедный мальчик.

— Эндрю был очень хорошим парнем, отзывчивым, добрым. Он шёл к Богу своей дорогой. Но... его любили, все любили.

Бурлаков слушал ровный негромкий голос священника и кивал. Добрый, отзывчивый, весёлый парень, его мальчик, прошедший через такие адские муки, о которых этот священник и не подозревает.

— У него были друзья, святой отец? Они здесь?

— Я понимаю, но... К сожалению, по-настоящему его другом был Меченый, индеец со шрамом на щеке, но его нет в городе, он сказал, что уедет... на ту сторону. Тоже мой прихожанин. Они всегда были вместе, — Сторнхилл улыбнулся, — как братья.

— Да, — наконец выдохнул Бурлаков. — Я понимаю, святой отец, я опоздал...

— Не вините себя, — мягко перебил его Сторнхилл. — Вы же всё-таки нашли его. А тогда... Эндрю бы всё равно не оставил своих братьев.

И снова Бурлаков кивнул. Да, приехать и забрать Серёжу... несбыточно, нереальный вариант. Ладно, с этим ясно. Здесь, в этой земле то, что осталось, что было его мальчиком, и даже забрать его прах, перевезти и похоронить в русской земле невозможно. И ненужно. Это оскорбит тех, рядом с кем жил его Серёжа, кто смеялся его шуткам, помогал ему и принимал его помощь, нет, ничего ни изменить, ни поправить нельзя.

Он ещё поговорил со священником, дал денег — пожертвование на нужды церкви — и ушёл, отказавшись от провожатого.

Стоя у братской могилы, за которой уже тянулась узенькая дорожка более свежих могил, Сторнхилл смотрел ему вслед. Да, что бы ни совершил Эндрю, такая кара... и почувствовав на себе чужой взгляд, обернулся. Улыбнулся робко стоящей чуть в стороне молодой темнокожей паре.

— Я слушаю вас, дети мои.

Его жизнь и его служение не прекращались ни на минуту.

По дороге на вокзал Бурлаков сделал крюк по кварталам белой бедноты. Но в каком из полуразрушенных брошенных домов снимал выгородку Серёжа? Сердце подскажет? Чепуха. Саднящая тупая боль. И отчаяние. Даже отомстить он не может. Некому. Или всем? Так все не виноваты, а где и как он найдёт убийц?

Всё остальное: дорога на вокзал, всякие житейские мелочи — всё это шло уже мимо сознания, делалось машинально. И даже боль ушла. Горькая ясная пустота. Надо жить, делать своё дело, хлопотать, выбивать деньги, спорить о наилучшем варианте трат, доказывать дальние последствия, организовывать культурные центры, выбивать пенсии, пособия и компенсации, а для себя... снова в экспедицию, вернуться к тому, с чего начинал, на всё лето, да, к концу апреля свалить все комитетские проблемы и вспомнить, кто ты и зачем живёшь. Забить и боль, и пустоту работой. Больше же нечем.

* * *

Как Ларри и предполагал, четверга и пятницы ему для подготовки не хватило. Как бы не пришлось и воскресенье прихватить. А в воскресенье ему обязательно надо быть в церкви, поговорить со священником о Марке, сына надо устроить в подготовительные классы, хорошо бы с полупансионом, ведь ему самому надо работать, нельзя, чтобы мальчик болтался по улицам или сидел взаперти.

— Пап, — стоя перед ним, Марк снизу вверх смотрел на него. — Но сегодня же суббота.

— Да, но мне надо работать, — Ларри погладил сына по голове. — К обеду я вернусь. Если будут звонить...

— Я знаю. Ты на работе. И всё записать.

— Молодец.

Это у них уже было. Позвонили, а Марк не знал ни что делать, ни что сказать. И теперь рядом с телефоном лежат блокнот и ручка.

В субботу у многих выходной, и улицы пустыннее обычного. Ларри рассчитывал только на работу в мастерской и потому пошёл в джинсах и ковбойке. Дэннис слово сдержал. За вторник и среду всё было сделано, завезено и расставлено, и уже в четверг Ларри засел за работу. Пришёл к девяти и едва успел зайти и поставить на пол в мастерской свою корзину с инструментом, как заверещал звонок. Ларри подошёл к двери и в маленький, но очень удобный глазок оглядел визитёра. Фредди. И открыл дверь.

— Привет, Ларри.

— Доброе утро, сэр, — ответно улыбнулся Ларри, впуская Фредди в магазин и запирая за ним дверь.

В кабинете Фредди снял и бросил на кресло в углу плащ и шляпу. Большой, но аккуратный баул поставил на стол.

— Принимай, Ларри.

— Да, сэр.

Так они решили ещё в имении, что оставшиеся заготовки и материалы привезут отдельно. Ларри взял баул и пошёл в мастерскую.

— Прошу вас, сэр.

Включил свет над рабочим столом, достал из корзины свои книги, лупы, собрал и настроил весы.

Фредди, сидя сбоку с торца стола, смотрел, как Ларри открыл баул и достал новенький маленький квадратный чемоданчик-сейф и потёртый кожаный чемодан мастера Левине. Опустевший баул Ларри отставил к двери, а старый чемоданчик на другой дальний конец стола. Фредди достал из внутреннего кармана и отдал Ларри ключи от сейфа. Ларри кивком и улыбкой поблагодарил его и стал открывать. Код, как он и предполагал, был тот же, что и в сейфе мастерской в имении. Щёлкнул, открываясь, замок.

Ларри сам, собираясь в дорогу, укладывал незаконченные заказы, заготовки и материалы и потому удивился, увидев незнакомый свёрток.

— Джонни добавил, — разжал губы Фредди. — Посмотри, может, пойдёт в продажу.

Ларри кивнул, разворачивая свёрток. Крестики из цветных бриллиантов на тонких золотых цепочках. Из того клада.

— Да, сэр, я думаю, это можно будет продать. Сейчас сверю остальное, а потом запишу их.

— Делай, как тебе удобнее, Ларри.

Ларри работал молча и сосредоточенно, перевешивая заново каждый камень, каждую заготовку, каждый слиток и придирчиво сверяя со своими записями. Разобрав заказы и разложив их по ячейкам специального ящика, убрал его во внутренний сейф, туда же крупные слитки и бриллианты, а цветную мелочь, мотки золотой проволоки и выложенный ватой лоток с жемчугом в небольшой покрашенный под цвет стен наружный сейф. Теперь другая книга. Каждый крестик взвешен и описан.

— Вы распишетесь за сэра Джонатана?

— Да, у меня есть доверенность, — Фредди достал из бумажника и протянул Ларри сложенный вчетверо лист гербовой бумаги. — Сертификат тоже нужен?

— Большая часть клада осталась в имении, сэр, — покачал головой Ларри. — Я думаю, сэр, сертификат целесообразно оставить там.

— На всякий случай, вот копия.

— Благодарю вас, сэр.

Книги, доверенность, копия выданного профессором Бурлаковым акта, крестики — Ларри собрал всё это и, извинившись, вышел в кабинет, убрать в тот сейф. Фредди вежливо рассматривал потолок. Вернувшись в мастерскую, Ларри улыбнулся.

— К понедельнику всё будет готово, сэр.

Улыбнулся и Фредди.

— Отлично, Ларри, — легко встал. — Баул я заберу, а сейфик убери пока.

— Да, сэр.

— Тогда... удачи тебе.

— Спасибо, сэр.

Пожелать и Фредди удачи Ларри явно счёл недопустимой фамильярностью. Фредди надел шляпу и плащ, забрал баул.

— Если что, Джонни в городе. Но проблем быть не должно. До свидания, Ларри.

— Спасибо, сэр, до свидания, сэр.

Ларри закрыл за Фредди дверь, вернулся в мастерскую, погасив по дороге свет в кабинете, достал из корзины свой белый халат, надел его и начал работать.

И сегодня он с привычной тщательностью открыл дверь, вошёл, запер за собой дверь, прошёл, не включая света, через кабинет в мастерскую, достал из шкафа халат и надевал его, когда зазвонил телефон. Аппарат стоял в кабинете, но в мастерской слышно. Ларри вернулся в кабинет и снял трубку.

— Алло?

— Крафтон. Это ты, Левине?

— Да, сэр, — Ларри узнал голос дежурного полицейского. — Доброе утро, сэр.

— Проблемы есть?

— Нет, сэр, благодарю вас.

— Отлично. Позвони, когда будешь уходить.

— Да, сэр.

Трубки они положили одновременно. В первый раз Крафтон позвонил в четверг, сразу после ухода Фредди, и теперь это повторялось каждый день. Магазины на Маркет-стрит охранялись круглосуточно и незаметно.

Вернувшись в мастерскую, Ларри достал из внутреннего сейфа ящик с заказами, оглядел его, проверяя себя. Да, остался только заказ миссис Бредфорд из Краунвилля — витой браслет. "Чтобы было как у миссис Кренкшоу, но по-другому". Ларри улыбнулся воспоминанию. Не плющ, а вьюнок, и не роса, а лепестки цветов. Остались сущие пустяки, на час работы, не больше. Ларри убрал в сейф опустевший ящик, приготовил инструменты и сел за работу...