|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Когда Краснощёкова арестовали, Маяковский и чета Брик находились в Берлине. Поэт первым вернулся в Москву и, узнав о новости — сообщил супружеской чете, задержавшейся с оформлением ввоза в СССР купленной мебели, об этом событии.
Старая любовь не ржавеет и приехав в Москву, семейка Бриков — даже переселилась поближе к "Матросской тишине", где томился в заключении... Эээ... Один из возлюбленных Лили.
"Киса" (Лиля Брик) — была так шокирована приговором, что подумывала об самоубийстве: "Вряд ли я его увижу. Думаю о самоубийстве. Я не хочу жить". "Шеня" (Маяковский) — как обычно ревновал-мучился...
И творил!
Что чувствовал, говорил или делал "Котик" (Осип Брик) — история умалчивает. Возможно, он просто на всё забил и на всех поклал — оберегая душевное здоровье.
Тоже — молодец, с одной стороны.
Всё это было мне известно из скачанной когда-то в далёком будущем книжке про "секс-символ эпохи НЭПа ", поэтому я не сильно удивился когда весной 1925 года увидел эту блядс... Извиняюсь — "шведскую семейку" в Ульяновске. Со времени вынесения приговора, они побывали в Париже, на юге Франции и Берлине. Планировали посетить Британию и Штаты, но в страны развитой демократии этот "любовный треугольник" не пустили — заподозрив в коммунистической секс-пропаганде.
Хахаха!
В те времена, это у них — "секса не было". Мы же в этом отношении в эпоху НЭПа, как и в области балета — впереди планеты всей. Разве что ещё до бородатых женщин не опустились, до бракосочетаний гомосеков не догадались и до операций по перемене пола — не дошли, по причине полувековой технологической отсталости.
Знать то я знал...
Но то была — "реальная история", над изменением которой я уже изрядно потрудился-постарался.
В "альтернативной истории" же, вернувшись из заграничного турне и не обнаружив Краснощёкова на привычном месте в "Матросской тишине" — семейство Брик и примкнувший к ним Маяковский, видимо решили инкогнито навестить Александра Михайловича в "Ульяновском ИТЛ".
Мной этот неожиданный и вероломный "ход конём" текущей реальности — был полностью позорно прошляплен.
Они как раз беседовали с портье "Красного трактира", когда я будучи "в партикулярном платье" — как раз спустился в зал со второго этажа "Красного трактира" и подошёл к стойке. Мои мысли были о чём угодно, кроме этой известной нимфоманке и её дежурных мужьях. Ещё, рассеяно подумал про Маяковского — стоящего ко мне спиной: "Во, какой длинный!", когда обходя его — мой изумлённый взгляд буквально скрестился с изумлённым взглядом "женщины-вамп". Где-то в районе копчика тревожно заныло и, сперва приветливо ей кивнув, а после озадаченно похлопав себя по карманам:
— Кажется, портмоне на крышке фортепиано забыл...
Развернулся и, уже было удрал обратно вверх по лестнице — как "Киса" злобно зашипела:
— Это он! Тот мерзавец! Быдло, хам, плебей, подонок!
Весь присутствующий народ в полнейшем обалдении оборачивается на меня, как будто впервые увидев.
— Нет, это вовсе не я! — и было ходу.
Однако, не тут то было:
— Владимир! Он уходит! Ну, что ж, ты?!
Чувствую тяжесть чьей-то руки на плече, притормозивший мою позорную ретираду и угрюмо-рокочущий бас:
— Постойте-ка, гражданин!
Делать нечего, деваться некуда — разворачиваюсь, надеясь заболтать эту проблему, и:
— ХЛЕСЬ!!!
Щеку ожгло пощёчиной — это мне Маяковский врезал по морде, сука... Гений!
Меньше всего это напоминало средневековый обряд посвящения в рыцари, поэтому пользуясь что стоял на пару ступенек выше — двумя ладошками ему по обеим ушам, враз:
— ХЛОП!!!
В глазах изумление и боль, должно быть всемирно известному поэту — по ушам не так часто бьют, чтоб было время привыкнуть. Но, тем не менее — замахивается огромным кулачищем, целя мне прям промеж места расположения предполагаемых "рогов". Я тоже — далеко не промах: готов уклониться и пнуть в промежность — чтоб всенародно любимый поэт слегка остыл, вспомнил что он мужчина — а не женская гигиеническая прокладка и начал соображать более конструктивно...
Но тут пронзительный двойной пронзительный бабский визг: то моя Софья Николаевна — сцепилась в клинче с его "Кисой".
Описывать женский бой без правил — даже моего недюжинного литературного таланта не хватит, поэтому сей момент в творческом бессилии опущу...
"Котик" принял вид ещё более пофигисткий чем был до того, персонал "Красного трактира" и посетители — пребывали в виде выпавшего на дно водоёма осадка, а ни одного милиционера со свистком поблизости не оказалось... Впрочем, как всегда в таких случаях. Поэтому растаскивать осатаневших баб пришлось нам с Владимиром — в чём мы и преуспели, хотя и с великим трудом.
Если нам с "Щеней" можно было присудить боевую ничью, то в женском — "по очкам" победила всё-таки Лиля Брик. Правда, применив "запрещённый приём", с изрядным ядом обратившись ко мне:
— Извини, я не знала что ты здесь с мамой.
Моя Софья Николаевна расплакалась и убежала наверх: она ужасно комплексовала по поводу нашей с ней разницы в возрасте... Возраста тел, разумеется. Ментально, я был — как бы не вдвое старше её, она это чувствовала и вела себя соответствующе.
Мне за хозяйку "Красного трактира", с коей было проведено так много страстно-жарких ночей — стало обидно, поэтому усугубил:
— Ну и стерва же Вы, Лиля Юрьевна! Жалко, что Вас на Титанике не было — когда он утонул.
Вижу, Маяковский — вновь быкует, замахиваясь. Тотчас поднимаю руку с открытой ладонью:
— СТОП!!! Не знаю как там в Европах — откуда к нам прибыла ваша группа "свингеров", а в нашей тихой провинции принято устраивать "бой быков" в специально отведённом для этого месте.
Неподалёку, между стадионом и спортгородком — есть довольно укромное местечко, где местные хроноаборигенны выясняют меж собой отношения.
Откровенно надсмехаясь надо мной, басит:
— Не слишком ли хлипко для боя выглядишь, "телец" семимесячный?
Врёт, орясина длинномерная!
"Там" — меня моя мама, как положено — девять месяцев вынашивала, прежде чем благополучно разрешиться от бремени. А "здесь" — я за несколько секунд клонировался, я так думаю. "Телец семисекундный" — ещё куда не шло, но "семимесячный"...
Ты мне ещё за слова ответишь!
Окинув с ног до головы, иронично снизу верх глядя, задиристо выпаливаю:
— Типа — здоровый, что ли? Так, запомни Четвёртый закон Ньютона: чем крупнее шкаф — тем с большим грохотом он падает!
Смотрю, Софья Николаевна мигом проплакавшись, целит в "секс-символ" со второго этажа из мужниного ружжа:
— Серафим, отойди! Я, счас "бекасом" — из жоп...пы этой шалавы, дуршлаг для нашей кухни сделаю!
Не, ну как сексуально выглядит — так бы и "влындил"!
Коль жив останусь — обязательно надо будет разнообразить наши с ней постельные сцены эпизодами с заряженным ружьём.
Тут, та бабка ещё — кухработница, добавляет экстрима:
— Сперва в еёйного ёб...ыря пали, Софьюшка! А эту лахудру я ухватом хвачу — она и окочурится вмиг!
— Этого длинного — Серафим сам из "нагана" застрелит, не сплошает чай!
Не, ну — цирк шапито...
Однако, она точно счас по ней бабахнет самой мелкой дробью вперемежку с самой крупной солью...
Впервые за время наших с ней близких отношений, подражая Климу Крынкину, я грозно прикрикнул:
— Цыц, баба! Убежала на кухню — чугунками греметь! А ты, старая, какого лешего сюда припёрлась с этим дрючком? Брысь за печку — "шептунов" пускать!
В этих заповедных местах сурово-кондовый патриархат — ещё не пал окончательно перед сладко-липкой эмансипацией. Слово мужицкое — что-то ещё стоило и, обе представительницы противоположного пола меня послушались. Правда, Софья Павловна — перед тем как покинуть нас, опасливо:
— Серафимушка! Ты там осторожней с ним — вон какой здоровый...
Несколько излишне бравурно, я:
— Диплодок — куда как здоровее был, да и тот — уж давно вымер.
Часто ей рассказывал про динозавров, сколько в каждом из них было мяса и сколь крупные яйца они несли.
Одним — весь Ульяновск можно было накормить!
Но это я отвлёкся.
Обращаясь к Владимиру Маяковскому:
— Так, что? Схлестнёмся "гребень на гребень" — как меж пацанами водится, иль засцал?
Признаюсь честно — надеялся, что он всё же "засцыт".
Однако, ни фига!
Тем временем на шум спустилось большинство постояльцев гостиницы, немало народу ввалило с улицы, поэта опознали и повсюду послышались сперва шёпотки, а затем и выкрики:
— Это ж — Маяковский... Маяковский! МАЯКОВСКИЙ!!!
Кто-то, взяв меня за рукав, теребит:
— Серафим, Серафим! Это ж — САМ(!!!) Владимир Маяковский!
— Да, будь он хоть сам Кассиус Клей! А люлей он у меня сегодня огребёт — это однозначно.
Впрочем, прекрасно отдаю себе отчёт что самому "огрести" — вероятности куда как значительно больше. Не знаю, возможно — это у меня синдром Герострата: хоть так — да увековечит своё имя.
Поэт с готовностью и даже с немалым апломбом:
— "Схлестнёмся", коль так настаиваешь! Показывай, где здесь у вас "ристалище".
Народ безмолвствует, куея...
Прям как у самого Пушкина в "Борисе Годунове"!
* * *
На "ристалище" прибыли уже в сопровождение внушительной толпы, которую при желании можно было принять за антиправительственную демонстрацию, или даже за начало очередной "апельсиновой" революции в какой-нибудь вэликой аграрной дэржаве. В ней, даже затесалось несколько милиционеров — кои впрочем, не предпринимали пока никаких активных действий.
Народ, образовавший "круг" терзали самые противоречивые чувства.
С одной стороны — вроде всенародно любимый, всемирно известный поэт...
С другой стороны — "наших бьют"!
Причём большинство делали ставки явно не на меня: уж больно непритязательно я выглядел по сравнению с именитым соперников. Впрочем, в конечном итоге — почти никто не сомневался и, лишь спорили о том — на какой минуте я его пристрелю:
— Счас он его враз — как этот, как его? Как их Дантес — нашего Пушкина!
— Ему, чё? Справка есть — закон не писан! Фрол Изотович пожурит, Абрам Израилевич поругает, Михаил Ефремович — таблетку даст и как с гуся вода!
Несколько сомневались и спорили насчёт моих бойцовских качеств, что было весьма обидно:
— Этот нашего — соплёй перешибёт!
Но мои шансы, тоже котировались достаточно высоко:
— Скажешь тоже: его железный трактор давил — не задавил! А этот антилигент по любому — жиже машины будет.
В толпе, том и дело интересовались "мухой" — которая нас "укусила" и, самой популярной версией была моя мнимая контузия:
— Апосля того двенадцатидюймового польского фугасу — он на всех как бешенный кидается!
— Мелкий, как блоха — но до чего же лют!
Впрочем, были и варианты: "видоки" — реальные или мнимые, тут же опровергали:
— Да, не — не так всё было... Тот длинный, с вон той шлёндрой к нам приехал, а наш не будь дурак — её за задницу ущипнул.
— Не ущипнул, а хлопнул!
— Погладил всего лишь, да видать — против шерсти.
— Не поймёшь этих баб: бьёшь — не нравится, гладишь — ваще дуреют.
Лиля Брик присутствовала и её фигура — мужикам откровенно не нравилась:
— Эту, штоль? Тьфу... И как только позарился: у его Софьи то — жоп...па ширше. Не иначе, как по темну дело было.
— А ты Графиню вспомни: у той жоп...пы — ваще нет. И тем не менее — женихались, же!
Мечтательно:
— Да... Будь здесь наша Лизавета — мы б уже за упокой этой лярвы самогон пили и блинами закусывали...
* * *
Скидываем пиджачки: он — парижского пошива, я — одного не менее искусного, но дюже жадного до денег нижегородского еврея и передаём их "секундантам":
— Ну... ПОНЕСЛАСЬ!!!
Послышались непрошенные советы Маяковскому:
— Слышь, длинный? Ты его там шибко по голове не бей! Вообще умишком "тронется". Вы то уедите — а нам с ним тут жить-мучиться.
Тем не менее, первый удар был именно по голове и я его пропустил!
Лишь успел чуток присесть и "пудово-поэтический" кулак — не вбил одним махом мне зубы в глотку, а всего лишь попав в лоб — посадил на оппу. На пару, а может больше секунд — "потерялся" как ёжик в тумане, в котором почему-то летали разноцветные искры и слышался весёлый колокольный звон.
Как сквозь вату, слышу:
— Ну всё — разбегайся народ! Счас он напропалую во все стороны палить начнёт...
Правила джентельменского поединка соблюдались — "лежачего не бить" и, подождав когда я приду в себя, Маяковский подошёл и, протянув широкую — как вяленный лещ ладонь, улыбаясь спросил:
— Может, с тебя достаточно? Извинишься принародно перед Лилией Юрьевной и, на этом закончим сей нелепый инцидент.
Встав, воспользовавшись любезно предоставленной им возможностью, я удивлённо:
— Извиниться? За что? За то, что не наставил вам с "Котиком" рога, хотя мог?! Ну, уж нет — продолжим!
Поэт, взбешён презело и буен в неправедном гневе:
— Так, тебе мало?! НА!!!
В этот раз я был наготове и поднырнув под атакующую правую руку, обеими руками схватившись за его плечи и подпрыгнув — нанёс сокрушительный удар головой в подбородок. Лязгнули зубы ("как бы язык не откусил!", — запоздало) и, на оппе оказался мой противник.
— А наш то, — послышалось сквозь одобрительный гул, — головой работать могёт!
— Помню, мы с кумом-покойничком — быка-семилетку валили, — в ответ, — так после удара балдой меж рогов — тот точь-точь так же, кума и забодал... Царство ему небесное!
Так же, по-джентельменски, подождав когда Маяковский придёт в себя — подхожу и как можно более приязненно улыбаясь, протягиваю руку:
— Может, с тебя достаточно? Извинишься принародно перед мной — за сей нелепый инцидент с пощёчиной и, разойдёмся бортами — как два парохода посреди Миссисипи.
— Извиниться? После того, как ты...
— Что, "как я"?
Что, интересно, она ему такого наговорила про меня?
Ревёт бычарой, вскакивая:
— ПРОДОЛЖИМ!!!
Избежав бурной всесокрушающей лобовой атаки, я "затанцевал" вокруг Маяковского, при любой возможности контратакуя.
Тот, забеспокоился:
— Дерись честно, недоносок!
— Как только подрасту до твоих габаритов — так сразу, сейф с отходами жизнедеятельности!
Неоднократно видел, как бьются-дерутся хроноаборигенны: никакой техники — всё наскоком, да нахрапом. Очень редко попадается хладнокровный и думающий боец.
Далее, поединок продолжился с переменным успехом и обоюдными телесными повреждениями лёгкой тяжести. На его стороне — рост и вес, на моей — молодость и здоровый образ жизни.
Я пропустил зачётный удар в "фанеру" — отчего она выгнулась как мембрана в обратную сторону и обратно выправилась. Как говорится — "на сердце стало очень тяжело". Он проворонил целую серию молниеносных ударов под дых и в печень, отчего побледнел и стал дышать через раз.
От удара в левое плечо — оно онемело, а рука повисла как плеть... Компенсировал пинком подошвой берца под колено, отчего поэт заметно охромел.
Наконец, когда мы с ним оба окривели — обзаведясь почти одинаковыми бланшами под левыми гляделками, я сказал:
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
