Древнехеттский роман

ДРЕВНЕХЕТТСКИЙ РОМАН (с) Владимир Булат.

.................................................................................

Я, Лабарна, вельможа посольств табарны Нессы и Хатуссы Тахурваили пишу эти строки. Кто знает? Может через девять тысяч лет кто-нибудь найдет и прочтет мои рукописи. Может он будет хорошо осведомлен о наших трудах и днях, а может все это окажется для него неразгаданной тайной. И все же я пускаю в будущее эту нить, нить, связующую века, спрятанную в глиняном ящике, куда я положу свои резные доски. Смогут ли прочесть эти письмена там, в грядущем? Будут ли разуметь язык несситов? А если нашему роду суждено исчезнуть в пыли веков, пусть эти строки останутся неразгаданными иероглифами в безлюдных пустынях, освещаемых холодными звездами.

Я родился на свет в четвёртый год табарны Хуцции в самый лютый мороз, который с восточных гор нагнал северный ветер. Так рассказывала моя матушка о моём рождении и говорила, что в те дни в горах и долинах лежали глубокие сугробы снега, а день от восхода до заката был самым коротким в году. Каждый такой день из года в год я считаю своим днём рождения, подобно тому, как очередной табарна празднует годовщины своего царствования, и выхожу рано утром посмотреть на рождение нового солнца.

Моё имя — Лабарна, коим меня назвали в честь деда и которое созвучно с титулом правителя нашей страны — табарна. Было ли это неудачным пророчеством в дни смут и тревожных слухов или предсказанием моего приближения к трону и участия в делах управления государством, но и по сей день моё имя — всегдашний повод шуток друзей на пирушках.

Я происхожу от одного из Пятидесяти родов. Мой отец был весьма дружен с табарной Телепину, когда тот ещё был лишь супругом принцессы, и после переворота табарна назначил его начальником колесниц. Наш замок расположен в трех путях от Канеса. Нам принадлежат три деревни с тремястами крестьянами, обязанными нам сахханом и луцци. Мой отец — Питхана — всякий раз принимал участие в панкусе как крупный землевладелец Верхней Страны. Однажды в годы смут ему пришлось спасаться бегством в далёкую Тарувиссу на западе, где он и нашёл себе супругу.

Вот как это произошло. У одного и вождей Тарувиссы, владевшего землями у Дардановова пролива — он, вроде бы, был потомком того самого Дардана, что первым возвёл мост между Ассувой и Лацпой — была весьма прекрасная и столь же образованная дочь, которую он обещал отдать лишь тому, кто попадёт из лука в глаз золотой рыбке, висящей на дереве. Казалось бы, задача проста, но её затрудняло вращающееся колесо рядом с рыбкой, чьи спицы, блестя на солнце, отвлекали внимание стрелка. Моему отцу повезло: он стрелял в пасмурный день и попал в цель.

Я был первенцем и любимым ребёнком в семье. Живущий у нас пленный айсор составил мой гороскоп с предсказанием всех славных деяний, которые мне предстояло совершить. Ныне многие несситы увлекаются составлением гороскопов, которые пришли к нам с берегов Евфрата, но почти все допускают существенную ошибку: чтобы составить правильный гороскоп, необходимо знать не только год, месяц и день своего рождения, но и час, в который человек был рождён. К слову, я родился в половине четвёртого часа после захода солнца. Без соблюдения такой точности получится гороскоп дня или же месяца, но не человека.

Когда я родился, матушка принесла жертвы богине Иштар во имя моего здоровья, хотя на её родине эту богиню не почитают.

Год спустя Телепину — супруг одной из принцесс захватил трон. Ему удалось укрепить своё положение, избавившись от всех иных претендентов на престол. Он прекратил хаос, в котором наша страна пребывала полных пятьдесят лет, ввел новые должности управления разными делами государства и издал новый закон о престолонаследии. Отец переехал в столицу, бывшую в четырнадцати даннах от нашего замка, и виделся с нами редко. Он командовал стремительным набегом царских колесниц на царство Киццуватна, перекинувшееся ранее на сторону митаннийцев, а потом был в новом походе в помощь союзной Тарувиссе против морских разбойников-пелазгов, нападавшим на её корабли. В этом походе он попал в рабство и вернулся на родину, когда мне было уже двенадцать лет. Он освободился по милости Бога-Защитника. И вот как. Правитель Кафтора Минос очень любил играть в кости, но выкинуть подряд шесть шестёрок ему ни разу не удавалось. Мой отец, бывший рабом-виночерпием, как-то сказал ему:

"Минос, дозволь мне попробовать испытать счастье и расположение богов".

Минос позволил ему, и отец, воззвав к Богу-Защитнику, действительно, шесть раз подряд выбросил шестёрку. Минос воскликнул:

"Проси, что пожелаешь!"

Отец сказал:

"Свободу".

Он отплыл на попутном финикийском корабле в Угарит — Минос тогда воевал с Тарувиссой — и через месяц был уже дома.

Мои первые воспоминания бледно выделяются в смутных сумерках детства. Мой кругозор не распространялся далее наших гор, стремнин, водопадов и засеянных ячменём долин в округе замка. Все в доме вставали с первым лучом солнца, приносили жертвы Богу-Защитнику и принималось за дела. Смотрители ехали в поля, стражники сменяли караульных на башнях, а кузнец Кашку, очень похожий на бога Хасамиля, принимался за свою звонкую работу.

Я играл с детьми наших домочадцев и с ранних лет удивлял всех своей глубокомысленностью и изобретательностью.

Но со временем меня стало тянуть к одиночным прогулкам по горам и долинам. Я брал с собой бронзовый кинжал, кусок копчёного мяса и маленькое бронзовое зеркальце — мою любимую игрушку и долго бродил, возвращаясь домой лишь под вечер, усталый и оборванный.

В семь лет я стал посещать учителя. Жрец Истануса Мурсили жил уединённо в храме своего бога в пол данна от нас к восходу. Впервые я увидел его, когда мы все вместе праздновали день нового Солнца и, принеся жертвы, жарили на бронзовых плитах большие коричневые блины — символ нового Солнца и конца зимы. Он тоже приметил меня и, придя вскоре к моей матушке, сказал, что будет обучать меня всем премудростям. Матушка была весьма образованной и начитанной женщиной. Но желала, чтобы я стал великим полководцем, начальником колесниц, как и отец. Она с недоверием отнеслась к словам Мурсили и спросила:

"Уж не хочешь ли ты сделать и его жрецом?"

Но Мурсили ее убедил в необходимости моего обучения и сказал:

"Разве мешает полководцу грамота? Разве бег мысли не подобен бегу самой быстрой колесницы? Разве не вижу я в нем зачаток великого человека? А разве великий не подобен отшлифованному каменному кубку?"

И он стал учить меня грамоте, письму и счёту. По правде говоря, я уже умел считать, и это нисколько не удивило моего наставника. Гораздо позже, на смертном одре он говорил мне, что сам Истанус указал ему на меня.

Жизнь горцев сурова. Зимой лютая стужа, летом — ветры и зной. Безрадостное детство горца сменяется короткой юностью, когда девушки прекраснобёдры, а юноши красноречивы. Потом, с каждым днём труды накладывают всё новые и новые морщины, к тридцати годам виски уже серебрятся сединой, а впереди лишь дряхлость и смерть. Как хорошо, что я родился в знатной семье и одним своим рождением вырван из круговорота тупой повседневности! Как хорошо, что я владею письмом и грамотой и знаю прошедшие века со всей отчетливостью, как будто одновременно живу там и здесь! Как мало нас на земле в общей массе бездумных!

А и то: могли ли бы мы жить так, если бы не было жнецов, пастухов и кузнецов? Мы подобны изящному изваянию на большом грубом пьедестале.

Из всех премудростей меня сразу заинтересовало знание племён и народов. Из каких земель они вышли, каковы их наречия и обычаи? Почему одни народы враждуют, а иные дружат? Эти вопросы я задавал учителю, и он отвечал, что знал. У него была большая библиотека со множеством досок, глиняных табличек и даже папирусов из страны Кемт. Я прочёл их все: молитвы богам, заговоры от болезней, сказания о богах и табарнах. Богов я насчитал до тысячи и удивился такой многочисленности. Мурсили ответил на мой немой вопрос:

"Природа едина, одни законы правят миром. Но разве ты не видел, как весна борется каждый год с зимой, а зима — с летом? Разве горный поток со всей яростью не разрушает скалы? Разве не очевидна противоположность дня и ночи, жары и холода, голода и сытости? Борьба царит везде, и везде свои боги. Помнишь, я рассказывал тебе, как Кумарби боролся с великим богом Ану? Так будущее борется с прошлым в настоящем".

Я спросил:

"Значит, будущее проигрывает прошлому, потому что прошлое постоянно увеличивается, а будущее тает?"

Жрец изумился:

"Как верно ты подметил! А ведь тебе нет ещё десяти лет!"

И с тех пор он стал вести со мной беседы о всевозможных премудростях. Правда, боги меня интересовали мало, и однажды я даже выразил своё сомнение в правдивости астрологии. Мурсили улыбнулся и сказал:

"Звёзды не лгут, но можно ли доверять звездочётам... Табарна Хантили испытал двух аккадских звездочётов. И оба пошли на костёр, ибо их предсказания не сбылись. Но разве выбросим мы лук и стрелы, если какой-нибудь слабосильный не может натянуть тетивы?"

Я же больше спрашивал о дальних странах, о которых знал лишь понаслышке. Мурсили однажды рассказал мне:

"Когда я был молод, а было это сорок зим тому назад, я участвовал в посольстве табарны Циданты в далёкую страну Кемт, где течёт великая река Хапи. Мы плыли из Угарита до приморского города Тир, а потом ехали по земле ещё целый месяц. И вот однажды, после многодневной езды по буро-жёлтой пустыне мы увидели красноватые воды Хапи и яркую зелень садов и полей вокруг реки. Народ Кемта ходит без обуви и не знает тёплой одежды из шкур, потому что зимы нет в той земле. Правитель Кемта — фараон Аменхотеп царствовал двести пятьдесят лет".

Я изумился:

"Как может человек прожить столь долгий срок?"

Мурсили ответил:

"Я же говорил, что в Кемте не знают наших зим и ведут счёт времени по лунному календарю. Подели этот срок на двенадцать с половиной, и ты узнаешь точное время царствования".

Пока я делал исчисление на земле острой палочкой, жрец подбросил кусочки смолы в курящийся сосуд у алтаря Истануса и продолжил рассказ:

"Народ Кемта чтит многих животных: кошку, крокодила, ибиса, подобного нашей цапле, и так же как мы — быка. Они очень суеверны и способны поверить любой небылице, если она таинственна и занимательна. Когда они умирают, тела знатных обрабатывают особыми веществами и так сохраняют в скальных гробницах. В их землях я видел огромные гробницы по размеру не уступающие нашим горам, но рукотворные, в которых лежат тела их древних правителей. Мне, однако, говорили, что на месте этих гробниц когда-то были островерхие скалы, так что строителям оставалось лишь обложить их каменными плитами и вырубить в толще скалы саму гробницу".

Я спросил:

"А дальше?"

Он продолжал:

"Дальше мы увидели унылые посёлки, по улицам которых уныло бродили грязные и уродливые люди со смуглой кожей и нездоровым блеском глаз. Наши проводники извинились перед нами за столь неприглядное зрелище и объяснили, что на севере их страны живёт мелкое злобное племя харибу, которое прикочевало когда-то вместе с гиксами, а после их свержения выселено на север в болотистые земли дельты Хапи".

Я спросил:

"А верно ли то, что говорил отец, что гиксы родственны нам — несситам?"

Он ответил:

"Трудно сказать, так ли это... Одни говорят, что это так, и что их наречие было понятно нам, другие — что это был сброд из многих племён востока, где за горами простираются влажные степи, и бесчисленные табуны лошадей кочуют со своими пастухами. Их правители приносят в жертву коней, а простые жители — коров. Говорят также, что далеко на восходе, так далеко, что ехать туда надо несколько лет, живут узкоглазые и желтокожие люди, но я не верю этому".

Мы бы ещё долго беседовали о разных премудростях, когда на дороге из Канеса появился гонец и привёз Мурсили письмо табарны Телепину, призывавшего жреца в столицу для участия в составлении новых законов. На том в десять лет и закончилась моя наука.

В кругу сверстников я был "господским сыном", и это спасало меня от насмешек по поводу моей неловкости и недостаточной силы. Матушка весьма печалилась по поводу моих неудач в метании копья или стрельбе из лука. Она желала видеть меня полководцем, а что это за полководец, что не может попасть из лука в летящее копьё?

Воинские упражнения теперь занимали большую часть дня, и лишь ночью я мечтал о дальних странах и сокрытых тайнах. Постепенно окрепли мышцы рук и ног, я уже мог сражаться сразу с двумя противниками и выпустить в минуту тридцать стрел, хотя и недостаточно метко. Пропахший потом и сыромятными ремнями, я понял, что для хорошей охоты вовсе не важно знать по порядку царствования всех табарн, и что умение писать и читать вовсе бесполезно в горном походе, когда необходимо развести огонь на сыром хворосте и согреться. Настоящая жизнь нахлынула на меня, унеся в своём потоке далеко от книжной премудрости. Как сказал один бродячий рапсод:

"Когда Серебряный спросил Истануса:

"Кто счастлив в этом мире?"

Истанус ответил:

"Счастлив тот, кто сыт, одет, возлежит с красивой девочкой и не задаёт таких глупых вопросов!"

В Канес часто приходят иностранные купцы. Когда-то сам город был айсорской колонией, но табарна Анитта по причине подрывной деятельности айсоров выселил их из страны и разрешил лишь временный приход караванов с необходимыми несситам товарами. Большие караваны из ста или двухсот вьючных животных приходят в начале весны, когда в горах расцветают эдельвейсы, а с юга тянутся журавлиные клинья. Они везут дорогие ткани и искусно выточенные каменные сосуды с затейливой росписью, благовония и корицу с островов Лазурного моря. Несситские мечи и копья не уступают митаннийским, к тому же правитель Митанни не желает вооружать нас в силу давней вражды между нашими странами. Пройдет несколько месяцев, и в обратный путь караваны отправятся, нагружённые янтарём, прочной древесиной и каскейскими рабынями. Люди нашей страны проводят взглядом уходящий караван до самого горизонта и, лишь он исчезнет, подивятся, что есть за горизонтом новые и новые земли до самого края земли.

Когда наши предки пришли сюда из Лацпы по Дардановому мосту, они были стройны, белокуры и голубоглазы. Таковы же были и их женщины. В стране Хатти в те далёкие времена обитали низкорослые, темноволосые люди с возвышенными носами и черными зрачками, вроде тех, что живут в восточных горах. Победив местных правителей, несситы взяли их жён и дочерей в наложницы, и последние оказались весьма искусны в делах любви, гораздо искуснее несситских женщин. Отсюда и пошло у несситов обыкновение сочетаться браком с белыми женщинами своего народа, но в наложницы для любовных утех брать смуглых, широкобёдрых и полногрудых хатти. От этих сожительств появлялось всё больше и больше детей, которые воистину несчастны в нашем мире — чужие и белым, и смуглым. Ныне почти все мы имеем черты первоначальных несситов и местных хатти, но всё же отличаемся от сирийцев и горцев востока. Всё меньше и меньше рождается белокурых и голубоглазых детей, а число смуглых растёт с каждым годом. Иные жрецы требуют в панкусе запретить смешанные браки и сожительства, собрать воедино оставшихся белых людей и от них восстановить наш народ в изначальной чистоте. Многие соглашаются с ними, но что можно поделать? Не пускать же под нож полстраны, да и женщины хатти куда приятнее скупых на ласки и властолюбивых знатных женщин. В наши годы некоторые купцы покупают в стране Кемт чернокожих наложниц с далёкого юга и хвалятся, будто это наисладострастнейшие из женщин, но это неправда. Верно лишь то, что чернокожие люди произошли от сожительств людей с обезьянами, которых южнее страны Кемт великое множество.