Посвящение
Автор считал бесплодным пестрить текст беспрерывным указанием первоисточников мыслей, органически улегшихся в данную работу и являющихся частью ее, как логического целого.
А.А.Свечин
Но все же
Сергею Симонову за исполинское здание "Цвета сверхдержавы", одних крошек с крыши которого нам, грешным, хватит еще лет на сто.
Монти Оуму за незамутненность.
Airwind за "Никто не одобряет этот разочаровывающий мир", особенно за концовку.
Comissarius за "Детей революции".
-Firefly— за "Кого боятся гримм".
Seimar за "Белый и желтый трейлеры".
Токанава_через_прокси — за доброжелательное внимание к моим скромным работам и снисходительность к неизбежным ошибкам, проистекающим от несовершенства человеческой природы вообще, моей же в частности.
Если вы наткнетесь на что-то смутно знакомое — скорее всего, это цитата без кавычек. Гугл_в_курсе (с). Если же вы встретите стихи либо прозу, незнакомые даже Гуглу — то их написал я.
И еще. Первоисточником RWBY я признаю первые три сезона. Ну ладно, "на ленньяп" четыре. Думаю, многие со мной в этом согласятся. Многие, разумеется, не согласятся. Но это и неважно: тех, кому наплевать, все равно больше.
Командировки
Тут кто как умеет,
мне главное — видеть восход.
В.С.Высоцкий
Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо. А вот который именно? Старый эпидемический или новый военный на Лосином Острове?
Капитан чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Редчайшего янтарного цвета глаза. Волосы то ли светло-рыжие, то ли густо-русого цвета; впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.
Женщина читала книгу. "Понедельник начинается в субботу" — разглядел капитан черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...
Стоп. Какие, к лешему, книги!
— Хоро? Ты мне снишься?
Приподнявшись на заскрипевшей койке, капитан постучал ногтями по трубке от подвешенной капельницы:
— Чем же меня таким промывают?
Хоро захлопнула том:
— Не пялься, этой книги еще не существует.
— А ты, значит, существуешь?
— Берклеанцы, — пробурчала Хоро. — Солипсисты немытые... Как ужасно мое представленье... Я это, я. И в истинной плоти.
— Зачем ты здесь?
Теперь уже Хоро постучала по трубке капельницы пальцами в латексных перчатках:
— Амфотерицин привезла. Дочь нашла где-то. Половину здешним фармацевтам на исследования, а остальное сейчас булькает в тебе. Пятивалентная сурьма не лучший способ убить почки, знаешь ли.
— Ты и в этом разбираешься?
Хоро пожала плечами:
— Так, нахваталась по верхам. Посвященных в наши дела ровно ты один. И лучше пускай так и остается, согласен? Вот, пришлось вникать, чем лечить лейшманиоз. Где ты его вообще нашел?
Капитан поморщился:
— В Африке подцепил, к гадалке не ходи. Может годами не проявляться. Хорошо-хорошо, а потом бац: лихорадка, печень как барабан, все тело киселем... Кашляю и все откашляться не могу... Вчера чуть отпустило, сейчас впервые нормально глаза открыл... Добралась хоть без происшествий?
Хоро прижмурилась довольно:
— Кто-то, а ты мог бы и не спрашивать. Вошла в семидверную комнатку, вышла на холме. Сверху синее небо, вокруг желтое поле, за спиной черный лес — а посреди вся такая замечательная я.
* * *
— ... Я где облачком пыли ходит рожь на холме... — Хоро подпевала станционному репродуктору — вон там, на краю поля, ветер доносит припев.
Поле засеяно не рожью и не пшеницей, а их гибридом со смешным именем "тритикале". Да что имя, главное: заморозки ему не страшны. Июль только, а колос уже наливается вовсю... Не посмотреть на такое своими глазами богиня урожая, пусть и отставная, просто не могла!
Так что сейчас Хоро впитывала знакомый шелест посевов и дух нагретого колоса, а от леса по тропинке к ней неторопливо шел высокий мужчина в темной здешней одежде. Волны новоизобретенной пшеницы смыкались позади него как море за кораблем. Угрозы Хоро не ощущала и потому обернулась к гостю, лишь когда тот уже стоял за левым плечом, почти вплотную, и жевал травинку.
— Хорошая песня, — голос у гостя оказался глуховатый, как из-под земли. На вопросительный взгляд гость ответил:
— Если кто поет, всегда подхожу. Нравится. У меня там... Радости немного.
И вдруг отступил на шаг и потек всем силуэтом, рассыпался бликами, пересоздался белесым облачком, и в глазах-ямах вспыхнули огни недоброго лилового цвета:
— Люди же нас не видят!
— Люди — не видят, — Хоро опустила веки самую капельку.
Гость погасил огненные очи, отвердел, ссутулился и стал опять хмурым, очень-очень усталым, усталым до черной глухоты ко всему, даже к редкому в здешних местах золотому солнцу, даже к теплому ветру, даже к пшеничному морю, обещающему сытую зиму. Всему яркому и живому гость сделался противоположен и вместе с травинкой из инеево-серых губ выронил:
— Поможешь?
— Покажешь?
— Завтра. Спроси местных, пусть на Вороновскую гать проводят, а там я уже встречу.
Хоро опустила веки:
— Уговор. Завтра.
Гость развернулся и потопал из живого солнечного пшеничного поля обратно в лес — еловый, мокрый, непроглядный, безнадежно-черный, бессветный.
Мертвый.
* * *
— Мертвых тут по лесам как бы не больше, чем живых, — председатель щурился на низкое солнце в мутном стекле, оглаживал телефон, как пугливую лошадь, надеясь хотя бы на полчаса-час тишины.
— ... Поисковики обычно приезжают осенью, между озимыми и уборочной. У них и приборы, и машины, и водолазы даже...
Рывком поднявшись, дед проковылял к шкафчику, выдернул пухлую мятую тетрадку, перелистал. Матюгнулся в нос на слипшиеся страницы, поводил квадратными ногтями по бурелому наспех начерканых меток.
— Хлопцы на уборке навоза. Бригада коровник чинит. Комсомольцев, разве что. По партийной линии. Небось, не отвертятся... — пробурчал со вздохом, оборачиваясь к собеседнице. Хитрый маневр в сторону облупленого шкафа поставил городскую визитершу напротив света, напротив низкого закатного солнца, и теперь глаза ее горели солнечным же янтарем.
В два шага дед вернулся обратно и сел за стол:
— А что же вы, без приборов скажете? Родственники ваши, может?
Закатное солнце теперь выкрасило рыжим кошачью морду на ходиках. Гиря их опустилась почти в пол, но глаза исправно перекатывались, резная кошка поглядывала из угла в угол, безжалостно выщелкивая секунды. Тик-так...
Ты кто?
Кто ты?
Председатель снова повернулся в сторону окна и далекого леса за ним, прямо кожей чувствуя, как плавится, плывет нагретый за день пыльный воздух в тесном кабинетике, и от невыносимой духоты самый мир вокруг переплавляется в не теперешний, не здешний. Волосы на председателевой спине встали дыбом, и непривычному пейзажу дед вовсе не удивился. За окном вместо леса разлегся длинный серый домина — откуда-то председатель знал, что это новый коровник, где буренки сами идут на карусельную дойку.
Тик-так, снова напомнила кошка. Не отвлекайся.
Кто ты?
Что ты?
От громадной постройки с корабельной тяжеловесной грацией отчаливал не менее громадный молоковоз. Один только тягач на трех осях, да под прицепной цистерной две. А главное, отъезжал молоковоз по асфальту!
Дед помотал головой: и привидится же. Коровник еще бы ладно, ведь говорили зимой в райкоме, что программу "Нечерноземье" приняли. Но чтобы асфальт...
Солнце чуть передвинулось, перестало слепить кошку в ходиках, и та защелкала тише, спокойней, и выпустила дедово сердце из когтей резонанса, и председатель со стыдом вспомнил, что посетительница все так же терпеливо дожидается, когда можно ответить, и наконец-то повернулся к ней лицом.
Собеседница не возмутилась ожиданием, голоса не повысила:
— И знаю, и скажу. Родственников нет, но помочь найдется кому.
Точно: пушкой хлопнула дверь, осыпав последние крошки наваждения, вбежали девушки. Карина, внучка тетки Астафьи — и Лариса, язва рыжая. Дорослая уже молодуха, полы гнутся. Приехала к подруге из отпуска, из самой Москвы. Бабы на планерке говорили, что Лариса чуть ли не за границей служит переводчиком, но председатель помнил еще царя-батюшку, чтоб ему икалось, не наливалось... Чего только не говорили бабы! Когда бы всему верил, уже давно бы сердце встало. Еще тогда, в сорок седьмом, когда на этих самых бабах пахали...
— А-а! — Карина радостно подпрыгнула, чуть не обвалив телефон. Лариса извинительно улыбнулась председателю и сразу потащила обеих подруг из комнатки правления на пыльную улицу:
— Легче! Карина, не скачи, не лось!
— Извините, дедушка Трофим! — Карина уже тянула городскую за вышитый рукав. — Это ко мне из института. Я и не ждала! Ой, а что Мия не приехала? Не смогла? А...
Дедушка Трофим, который председатель, только рукой махнул. Вот пусть комсомолки по своей линии и организуют.
Саперам позвони, напомнила кошка со стены. Прямо сейчас трубку снимай и звони, в части дежурный не спит. Завтра чтобы уже машина пришла. Молодежь горячая, с утра подхватятся. Не приедут саперы — как бы комсомольцы дуриком в лес не сунулись. Ладно там лешие с кикиморами, те через одного ветераны, через два можно к орденам. А минам все равно, мины газет не читают, всех исправно косят, вон Зинкиного внука вспомни...
Тетрадки, фотоаппарат и лопаты молодежь сама найдет. Уж если Карина взялась, то сейчас вся танцплощадка на гору раком влезет, а за рыжую Лариску еще и свистнет...
Проводив галдящую троицу взглядом, председатель отряхнул от пыли затертый пиджак и убрал пухлую тетрадь в шкаф обратно. Пыхтя, наклонился, перетянул гири в ходиках. Выпрямился и сел на край стола, отдышаться. Подвинул графин с теплой мутноватой водой, взболтал. Пить побрезговал, наплескал на лицо, утерся занавеской. Глянул в окно.
... Тик-так ...
Солнце садилось за черную пилу еловых вершин. Ох и много их там, под елочками.
... Саперам звони, чего сидишь? ...
А вообще-то ведь правильное дело делает эта приезжая. Сами бы давно всех собрали, да как под землей увидишь.
* * *
— ... Увидишь сама! — Карина взмахнула сразу обеими руками, телогрейка на груди распахнулась и от вида натянутой белой майки парни сглотнули слюну сразу все. Иван-высокий даже брату подзатыльник легонько взвесил:
— Рот закрой, сапоги закапаешь.
Девушки втроем поместились под вербой на сколоченной лавке. Карина продолжала показывать руками по воздуху:
— Они же в Италии как-то так шьют, что можно потом взять, швы распустить, скопировать, размер увеличить, на ткань перенести, раскроить, сшить — и оно будет сидеть!
Городская молчала, только щурилась на утреннее, негорячее совсем, солнышко и вряд ли даже различала кого, пребывая в очевидной задумчивости.
Лариса смотрела чуть насмешливо. Парни называли ее задавакой, а по правде сказать, опасались. Московская, выездная за границу — о чем с ней говорить простому трактористу? И как это получится: жена умнее мужа и больше зарабатывает? С бабами и без того каждый шаг как по минному полю...
Кстати, про минное поле. Подъехал зеленый военный "Бархан", одиннадцатиместный, здоровый, с грязно-белыми буквами: "служба разминирования". Из-за руля вылез крепкий старшина с завидными пышными седыми усами, сразу понес планшетку в председателево логово, командировку отметить. Из другой двери выпрыгнул сержант сильно помоложе, как бы не срочной службы даже. Завидев девчонок, сержант с важным донемогу видом принялся вынимать из машины длинные штанги миноискателей.
Карина, не обинуясь выпендрежем сержанта, продолжала:
— ... На человеке будет сидеть и смотреться, как Майя Кристалинская в телевизоре. А англичане что? Я про китайцев не говорю... У них еще пошив такой, что ты его распустила и уже понимаешь — зря распускала. Оно на человека не сядет, а сядет, она тебя не поблагодарит!
Парни подошли знакомиться к сержанту и, видимо, напугали его Ларискиной важностью и заграничностью, потому как воин, вобравши голову в плечи, нырнул опять в "каблучок" и гремел железяками уже внутри, не показываясь.
Вышел старшина:
— Отряд, становись!
Парни мигом разобрались по росту. Выкатился колобок-сержант, вовсе теперь без улыбок, в тяжелом инженерном бронежилете с подвесными пластинами, с наручами, толстенными перчатками ставший шире двух любых парней. Поправил зеленоватое бронестекло на ведрообразном шлеме, вперевалочку занял место на правом фланге. Девочки поднялись тоже и тихонько пристроились на левом краю куцей шеренги, причем даже городская без ожидавшейся фанаберии встала по росту, точно между Ларисой и Кариной.
Дед Трофим сказал короткую речь про то, что все и так знали: что дело им предстоит важное, необходимое и совсем не детское. Старшина сказал еще короче:
— Вперед нас не забегать, с тропы не сходить, а когда во так рукой сделаю, — он показал крепкий здоровенный кулак, — то все стоят и не дышат. Женщины, особо к вам обращаюсь. Фугас юбки от штанов не отличает, поэтому я тоже миндальничать не стану.
Оглядев короткую шеренгу, старшина удовлетворенно кивнул и продолжил:
— Первый идет сержант, за ним я, за мной обещанный от вас проводник. За ним на дистанции десять шагов — трое парней, вот вы как стоите по росту, так и пойдете. За ними еще через десять шагов девушки, а потом еще через десять шагов трое остальных в замыкании. Аптечки покажите! Ага, вижу. Так, дальше. Кучей не собираться! По сторонам смотреть, под ноги смотреть, мои команды слушать, хлеборезкой не щелкать! Кто из виду товарищей потерял, сразу голос! Не ждать, пока совсем отстанете, сразу кричать. Перерыв на обед один. Никаких пионерских костров, никакой беготни по кустам и тому подобного, искать вас некогда. Мы должны вернуться сюда до восемнадцати часов. Что не успеем, доканчиваем завтра. Вопросы?
Покачавшись с носков на пятки, старшина опять удовлетворенно кивнул:
— Вроде не дураки все. Не подведите нас и Трофима Кирилловича.
Председатель с крыльца помахал рукой.
— Кто проводник?
Городская выступила вперед. Старшина хмыкнул:
— А вы здешняя, получается?
— Получается, — без улыбки наклонила та голову. Сапер с несколько преувеличенным вниманием пробежался по девушке взглядом: больно уж выделялся ее наряд среди растоптанных сапог, серых рабочих брюк и перешитых из гимнастерок рубашек, что не жалко в лес надеть.
Спасибо хоть, что волосы убраны под плотную алую косынку. Но рубашка лиловая с вышивкой, правда, запахивается туго, и не торчат ни запястья, ни шея. Брюки коричневые, напуском на сапожки без каблука, даже голень шнурованая... Все бы ничего, но яркое такое, цветастое... Вымажется, паутины соберет.
— Вам бы переодеться. В лесу грязно, — старшина даже руками развел. Нахалка только кивнула:
