Командировки

Посвящение

Автор считал бесплодным пестрить текст беспрерывным указанием первоисточников мыслей, органически улегшихся в данную работу и являющихся частью ее, как логического целого.

А.А.Свечин

Но все же

Сергею Симонову за исполинское здание "Цвета сверхдержавы", одних крошек с крыши которого нам, грешным, хватит еще лет на сто.

Монти Оуму за незамутненность.

Airwind за "Никто не одобряет этот разочаровывающий мир", особенно за концовку.

Comissarius за "Детей революции".

-Firefly— за "Кого боятся гримм".

Seimar за "Белый и желтый трейлеры".

Токанава_через_прокси — за доброжелательное внимание к моим скромным работам и снисходительность к неизбежным ошибкам, проистекающим от несовершенства человеческой природы вообще, моей же в частности.

Если вы наткнетесь на что-то смутно знакомое — скорее всего, это цитата без кавычек. Гугл_в_курсе (с). Если же вы встретите стихи либо прозу, незнакомые даже Гуглу — то их написал я.

И еще. Первоисточником RWBY я признаю первые три сезона. Ну ладно, "на ленньяп" четыре. Думаю, многие со мной в этом согласятся. Многие, разумеется, не согласятся. Но это и неважно: тех, кому наплевать, все равно больше.

Командировки

Тут кто как умеет,

мне главное — видеть восход.

В.С.Высоцкий

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо. А вот который именно? Старый эпидемический или новый военный на Лосином Острове?

Капитан чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Редчайшего янтарного цвета глаза. Волосы то ли светло-рыжие, то ли густо-русого цвета; впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.

Женщина читала книгу. "Понедельник начинается в субботу" — разглядел капитан черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...

Стоп. Какие, к лешему, книги!

— Хоро? Ты мне снишься?

Приподнявшись на заскрипевшей койке, капитан постучал ногтями по трубке от подвешенной капельницы:

— Чем же меня таким промывают?

Хоро захлопнула том:

— Не пялься, этой книги еще не существует.

— А ты, значит, существуешь?

— Берклеанцы, — пробурчала Хоро. — Солипсисты немытые... Как ужасно мое представленье... Я это, я. И в истинной плоти.

— Зачем ты здесь?

Теперь уже Хоро постучала по трубке капельницы пальцами в латексных перчатках:

— Амфотерицин привезла. Дочь нашла где-то. Половину здешним фармацевтам на исследования, а остальное сейчас булькает в тебе. Пятивалентная сурьма не лучший способ убить почки, знаешь ли.

— Ты и в этом разбираешься?

Хоро пожала плечами:

— Так, нахваталась по верхам. Посвященных в наши дела ровно ты один. И лучше пускай так и остается, согласен? Вот, пришлось вникать, чем лечить лейшманиоз. Где ты его вообще нашел?

Капитан поморщился:

— В Африке подцепил, к гадалке не ходи. Может годами не проявляться. Хорошо-хорошо, а потом бац: лихорадка, печень как барабан, все тело киселем... Кашляю и все откашляться не могу... Вчера чуть отпустило, сейчас впервые нормально глаза открыл... Добралась хоть без происшествий?

Хоро прижмурилась довольно:

— Кто-то, а ты мог бы и не спрашивать. Вошла в семидверную комнатку, вышла на холме. Сверху синее небо, вокруг желтое поле, за спиной черный лес — а посреди вся такая замечательная я.

* * *

— ... Я где облачком пыли ходит рожь на холме... — Хоро подпевала станционному репродуктору — вон там, на краю поля, ветер доносит припев.

Поле засеяно не рожью и не пшеницей, а их гибридом со смешным именем "тритикале". Да что имя, главное: заморозки ему не страшны. Июль только, а колос уже наливается вовсю... Не посмотреть на такое своими глазами богиня урожая, пусть и отставная, просто не могла!

Так что сейчас Хоро впитывала знакомый шелест посевов и дух нагретого колоса, а от леса по тропинке к ней неторопливо шел высокий мужчина в темной здешней одежде. Волны новоизобретенной пшеницы смыкались позади него как море за кораблем. Угрозы Хоро не ощущала и потому обернулась к гостю, лишь когда тот уже стоял за левым плечом, почти вплотную, и жевал травинку.

— Хорошая песня, — голос у гостя оказался глуховатый, как из-под земли. На вопросительный взгляд гость ответил:

— Если кто поет, всегда подхожу. Нравится. У меня там... Радости немного.

И вдруг отступил на шаг и потек всем силуэтом, рассыпался бликами, пересоздался белесым облачком, и в глазах-ямах вспыхнули огни недоброго лилового цвета:

— Люди же нас не видят!

— Люди — не видят, — Хоро опустила веки самую капельку.

Гость погасил огненные очи, отвердел, ссутулился и стал опять хмурым, очень-очень усталым, усталым до черной глухоты ко всему, даже к редкому в здешних местах золотому солнцу, даже к теплому ветру, даже к пшеничному морю, обещающему сытую зиму. Всему яркому и живому гость сделался противоположен и вместе с травинкой из инеево-серых губ выронил:

— Поможешь?

— Покажешь?

— Завтра. Спроси местных, пусть на Вороновскую гать проводят, а там я уже встречу.

Хоро опустила веки:

— Уговор. Завтра.

Гость развернулся и потопал из живого солнечного пшеничного поля обратно в лес — еловый, мокрый, непроглядный, безнадежно-черный, бессветный.

Мертвый.

* * *

— Мертвых тут по лесам как бы не больше, чем живых, — председатель щурился на низкое солнце в мутном стекле, оглаживал телефон, как пугливую лошадь, надеясь хотя бы на полчаса-час тишины.

— ... Поисковики обычно приезжают осенью, между озимыми и уборочной. У них и приборы, и машины, и водолазы даже...

Рывком поднявшись, дед проковылял к шкафчику, выдернул пухлую мятую тетрадку, перелистал. Матюгнулся в нос на слипшиеся страницы, поводил квадратными ногтями по бурелому наспех начерканых меток.

— Хлопцы на уборке навоза. Бригада коровник чинит. Комсомольцев, разве что. По партийной линии. Небось, не отвертятся... — пробурчал со вздохом, оборачиваясь к собеседнице. Хитрый маневр в сторону облупленого шкафа поставил городскую визитершу напротив света, напротив низкого закатного солнца, и теперь глаза ее горели солнечным же янтарем.

В два шага дед вернулся обратно и сел за стол:

— А что же вы, без приборов скажете? Родственники ваши, может?

Закатное солнце теперь выкрасило рыжим кошачью морду на ходиках. Гиря их опустилась почти в пол, но глаза исправно перекатывались, резная кошка поглядывала из угла в угол, безжалостно выщелкивая секунды. Тик-так...

Ты кто?

Кто ты?

Председатель снова повернулся в сторону окна и далекого леса за ним, прямо кожей чувствуя, как плавится, плывет нагретый за день пыльный воздух в тесном кабинетике, и от невыносимой духоты самый мир вокруг переплавляется в не теперешний, не здешний. Волосы на председателевой спине встали дыбом, и непривычному пейзажу дед вовсе не удивился. За окном вместо леса разлегся длинный серый домина — откуда-то председатель знал, что это новый коровник, где буренки сами идут на карусельную дойку.

Тик-так, снова напомнила кошка. Не отвлекайся.

Кто ты?

Что ты?

От громадной постройки с корабельной тяжеловесной грацией отчаливал не менее громадный молоковоз. Один только тягач на трех осях, да под прицепной цистерной две. А главное, отъезжал молоковоз по асфальту!

Дед помотал головой: и привидится же. Коровник еще бы ладно, ведь говорили зимой в райкоме, что программу "Нечерноземье" приняли. Но чтобы асфальт...

Солнце чуть передвинулось, перестало слепить кошку в ходиках, и та защелкала тише, спокойней, и выпустила дедово сердце из когтей резонанса, и председатель со стыдом вспомнил, что посетительница все так же терпеливо дожидается, когда можно ответить, и наконец-то повернулся к ней лицом.

Собеседница не возмутилась ожиданием, голоса не повысила:

— И знаю, и скажу. Родственников нет, но помочь найдется кому.

Точно: пушкой хлопнула дверь, осыпав последние крошки наваждения, вбежали девушки. Карина, внучка тетки Астафьи — и Лариса, язва рыжая. Дорослая уже молодуха, полы гнутся. Приехала к подруге из отпуска, из самой Москвы. Бабы на планерке говорили, что Лариса чуть ли не за границей служит переводчиком, но председатель помнил еще царя-батюшку, чтоб ему икалось, не наливалось... Чего только не говорили бабы! Когда бы всему верил, уже давно бы сердце встало. Еще тогда, в сорок седьмом, когда на этих самых бабах пахали...

— А-а! — Карина радостно подпрыгнула, чуть не обвалив телефон. Лариса извинительно улыбнулась председателю и сразу потащила обеих подруг из комнатки правления на пыльную улицу:

— Легче! Карина, не скачи, не лось!

— Извините, дедушка Трофим! — Карина уже тянула городскую за вышитый рукав. — Это ко мне из института. Я и не ждала! Ой, а что Мия не приехала? Не смогла? А...

Дедушка Трофим, который председатель, только рукой махнул. Вот пусть комсомолки по своей линии и организуют.

Саперам позвони, напомнила кошка со стены. Прямо сейчас трубку снимай и звони, в части дежурный не спит. Завтра чтобы уже машина пришла. Молодежь горячая, с утра подхватятся. Не приедут саперы — как бы комсомольцы дуриком в лес не сунулись. Ладно там лешие с кикиморами, те через одного ветераны, через два можно к орденам. А минам все равно, мины газет не читают, всех исправно косят, вон Зинкиного внука вспомни...

Тетрадки, фотоаппарат и лопаты молодежь сама найдет. Уж если Карина взялась, то сейчас вся танцплощадка на гору раком влезет, а за рыжую Лариску еще и свистнет...

Проводив галдящую троицу взглядом, председатель отряхнул от пыли затертый пиджак и убрал пухлую тетрадь в шкаф обратно. Пыхтя, наклонился, перетянул гири в ходиках. Выпрямился и сел на край стола, отдышаться. Подвинул графин с теплой мутноватой водой, взболтал. Пить побрезговал, наплескал на лицо, утерся занавеской. Глянул в окно.

... Тик-так ...

Солнце садилось за черную пилу еловых вершин. Ох и много их там, под елочками.

... Саперам звони, чего сидишь? ...

А вообще-то ведь правильное дело делает эта приезжая. Сами бы давно всех собрали, да как под землей увидишь.

* * *

— ... Увидишь сама! — Карина взмахнула сразу обеими руками, телогрейка на груди распахнулась и от вида натянутой белой майки парни сглотнули слюну сразу все. Иван-высокий даже брату подзатыльник легонько взвесил:

— Рот закрой, сапоги закапаешь.

Девушки втроем поместились под вербой на сколоченной лавке. Карина продолжала показывать руками по воздуху:

— Они же в Италии как-то так шьют, что можно потом взять, швы распустить, скопировать, размер увеличить, на ткань перенести, раскроить, сшить — и оно будет сидеть!

Городская молчала, только щурилась на утреннее, негорячее совсем, солнышко и вряд ли даже различала кого, пребывая в очевидной задумчивости.

Лариса смотрела чуть насмешливо. Парни называли ее задавакой, а по правде сказать, опасались. Московская, выездная за границу — о чем с ней говорить простому трактористу? И как это получится: жена умнее мужа и больше зарабатывает? С бабами и без того каждый шаг как по минному полю...

Кстати, про минное поле. Подъехал зеленый военный "Бархан", одиннадцатиместный, здоровый, с грязно-белыми буквами: "служба разминирования". Из-за руля вылез крепкий старшина с завидными пышными седыми усами, сразу понес планшетку в председателево логово, командировку отметить. Из другой двери выпрыгнул сержант сильно помоложе, как бы не срочной службы даже. Завидев девчонок, сержант с важным донемогу видом принялся вынимать из машины длинные штанги миноискателей.

Карина, не обинуясь выпендрежем сержанта, продолжала:

— ... На человеке будет сидеть и смотреться, как Майя Кристалинская в телевизоре. А англичане что? Я про китайцев не говорю... У них еще пошив такой, что ты его распустила и уже понимаешь — зря распускала. Оно на человека не сядет, а сядет, она тебя не поблагодарит!

Парни подошли знакомиться к сержанту и, видимо, напугали его Ларискиной важностью и заграничностью, потому как воин, вобравши голову в плечи, нырнул опять в "каблучок" и гремел железяками уже внутри, не показываясь.

Вышел старшина:

— Отряд, становись!

Парни мигом разобрались по росту. Выкатился колобок-сержант, вовсе теперь без улыбок, в тяжелом инженерном бронежилете с подвесными пластинами, с наручами, толстенными перчатками ставший шире двух любых парней. Поправил зеленоватое бронестекло на ведрообразном шлеме, вперевалочку занял место на правом фланге. Девочки поднялись тоже и тихонько пристроились на левом краю куцей шеренги, причем даже городская без ожидавшейся фанаберии встала по росту, точно между Ларисой и Кариной.

Дед Трофим сказал короткую речь про то, что все и так знали: что дело им предстоит важное, необходимое и совсем не детское. Старшина сказал еще короче:

— Вперед нас не забегать, с тропы не сходить, а когда во так рукой сделаю, — он показал крепкий здоровенный кулак, — то все стоят и не дышат. Женщины, особо к вам обращаюсь. Фугас юбки от штанов не отличает, поэтому я тоже миндальничать не стану.

Оглядев короткую шеренгу, старшина удовлетворенно кивнул и продолжил:

— Первый идет сержант, за ним я, за мной обещанный от вас проводник. За ним на дистанции десять шагов — трое парней, вот вы как стоите по росту, так и пойдете. За ними еще через десять шагов девушки, а потом еще через десять шагов трое остальных в замыкании. Аптечки покажите! Ага, вижу. Так, дальше. Кучей не собираться! По сторонам смотреть, под ноги смотреть, мои команды слушать, хлеборезкой не щелкать! Кто из виду товарищей потерял, сразу голос! Не ждать, пока совсем отстанете, сразу кричать. Перерыв на обед один. Никаких пионерских костров, никакой беготни по кустам и тому подобного, искать вас некогда. Мы должны вернуться сюда до восемнадцати часов. Что не успеем, доканчиваем завтра. Вопросы?

Покачавшись с носков на пятки, старшина опять удовлетворенно кивнул:

— Вроде не дураки все. Не подведите нас и Трофима Кирилловича.

Председатель с крыльца помахал рукой.

— Кто проводник?

Городская выступила вперед. Старшина хмыкнул:

— А вы здешняя, получается?

— Получается, — без улыбки наклонила та голову. Сапер с несколько преувеличенным вниманием пробежался по девушке взглядом: больно уж выделялся ее наряд среди растоптанных сапог, серых рабочих брюк и перешитых из гимнастерок рубашек, что не жалко в лес надеть.

Спасибо хоть, что волосы убраны под плотную алую косынку. Но рубашка лиловая с вышивкой, правда, запахивается туго, и не торчат ни запястья, ни шея. Брюки коричневые, напуском на сапожки без каблука, даже голень шнурованая... Все бы ничего, но яркое такое, цветастое... Вымажется, паутины соберет.

— Вам бы переодеться. В лесу грязно, — старшина даже руками развел. Нахалка только кивнула:

— Ничего. Я умею ходить по лесу. Пойдемте уже, ведь к вечеру вернуться надо.

— Куда сначала?

— На Вороновскую гать.

* * *

На Вороновскую гать сходу не взъехала даже машина саперов. Остановили "Бархан" у торфовозной просеки, где мины сняли еще в сорок девятом, когда у лесхоза наконец-то дошли руки. Лес вокруг нахохлился угрюмый, темный даже в полдень, холодный и сырой, дышащий влагой с двух болотин по сторонам. Вороновскую гать никто не мостил, сухой перешеек получился сам собой. Росло бы на нем что получше, назвали бы гривой. А кривые кусты и чахлые елки, даже с виду злее училки по русскому, на гриву никак не тянули. Грива у путнего коня теплая, шелковистая и мягкая, а тут черт знает что... Бог творил землю, бормочут перед иконами старушки, а черт — Тверской край. Вот, самое оно.

Построились и для тренировки торжественно обошли змейкой вокруг машины. Парни хмыкали, но старательно давили улыбку. Старшина морщился: положить всех в грязь ради проверки послушания, или все же пожалеть наряд городской дурочки?

Потом вдруг подумал: а если у этой городской дурочки тут лежит кто? Вряд ли жених, молодая сильно, а вот старший брат, отец, дядька, дед — очень даже легко. Ведь с каких-то хренов понесло ее из чистого асфальта в тутошние болота? Придется — все нырнем, а ради ребячества стыдно, пожалуй...

— Стой! — городская подняла кулак, точно как показывал старшина. — Слева впереди, у корней, выворотень...

— Что там?

— Не знаю, тарщ старшина, — отозвалась девушка неожиданно привычным сокращением. — Что-то нехорошее. Проверьте. Слишком рядом с машиной.

— Всем замереть. Сержант?

Сержант, не сходя с места, двинул туда трехметровую штангу миноискателя:

— Есть сигнал, и четкий очень. Как вы заметили?

Девушка пожала плечами:

— Пахнет. Железо. И такое, кислое.

— Тол, — кивнул старшина. — Поставь значок, потом доработаем. А сейчас отъедем-ка метров на сто.

И посмотрел на девушку другими глазами. Сама себе прибор?

* * *

Прибор не пискнул ни разу, но старшина не позволял войти на полянку, пока не разбил ее условно на квадраты, а бронированый сержант не проткнул длинным свинченным щупом в каждом квадрате десяток точек. Если девушка — городской дурочкой старшина не называл ее теперь даже в мыслях — чует запах металла и тротила, то пусть запах выходит поскорее.

Сам старшина не чуял никаких особенных ароматов, кроме привычной затхлости черного елового леса. Солнце стояло чуть заполдень, прогревшиеся болотины воняли тиной. Там и сям поднимали ополчение комары. Мокрый лес, гнилой лес, погано в таком смерть принимать...

— Нет, — покачала головой девушка в лиловом, — опасности не чую.

— Приступаем, — старшина протянул руку, и Карина вложила в нее расчерченную на клеточки амебу. То есть, контур полянки с разметкой на поисковые квадраты. Сергей-фотограф, протиснувшись в первый ряд и совершенно случайно при том потрогавший Ларису за талию, вроде как подвинул, изготовил камеру. Щелк — отчетный снимок, щелк — память, щелк — в стенгазету пойдет... А вот эту кралю щелк — это себе, как она смотрит-то, сердце падает...

Хоро помотала головой, глядя мимо Карины и мимо старшины, в парную тяжкую пустоту над болотом, а потом уверенно ткнула под куст:

— Вот здесь лежит. Рядовой Кравцов...

— Откуда ты...

— Тихо! — взгляд у девчонки оказался неожиданно жесткий. — Не сбивайте мне чутье. Лариса, ставь номер и пиши... Парни, снимайте дерн, он тут неглубоко.

— Ну, — сказал над левым плечом Хоро тот самый мужик, что подходил к ней в поле. — Мы тут все неглубоко. Надо же, не обманула...

— Следующего показывай, — отозвалась Хоро сквозь зубы. — Сколько вас тут?

— А ты сама глянь, — покривился гость. Люди на поляне поежились от внезапного холода, не видя нежити и не понимая причины потемнения в глазах. Гость переходил от одного к другому, легко пронизывая деревья и живых, и синее пламя в глазницах его теперь горело ровно, ярко — Хоро сразу вспомнила низенькие маневровые светофоры на станции. Оглядевшись, Хоро пересчитала невысокие темные вихри, бликующие силуэты — вышло девять.

— Все отделение, — кивнул гость. — Бежали по гривке, ноги мочить осенью никому неохота. Тут он и врезал. И самое что обидное, до сих пор не знаем, то ли пулеметчик, то ли минами...

— Осторожно! Степка, лопату убери! — просвечивающая прямо сквозь силуэт Карина малярной щеткой сметала с цилиндрика грязь. — Медальон же!

Медальон смертника обычно мало кто заполнял: вроде как примета, если заполнить — наверняка убьют. Но в эбонитовом цилиндрике неожиданно нашлась еще не рассыпавшаяся бумажка, а на бумажке то самое, что сказала Хоро: "Рядовой Кравцов С.Г, с.Лиски Воронежской обл".

— Это как вообще? — сержант, употевший переть по лесу в костюме разграждения, привалился к стволу потолще, снял шлем и откровенно хлопал глазами. Старшина молчал и шумно вдыхал-выдыхал через нос. Ладно там запах тротила, а фамилию? Как она видит фамилию сквозь грунт и эбонит?

Сергей облизнул губы. Щелк — снимок для отчета. Щелк — в стенгазету пойдет. Поисковый отряд за работой. Навел объектив на Хоро и что-то вдруг раздумал снимать. Нипочему, просто так!

Иван-высокий посмотрел на красивую городскую задницу в коричневых брючках и потянулся по обыкновению дать младшему подзатыльник, но так и застыл. А ведь в самом-то деле, откуда она знает? Эту за жопу прихвати — еще руку отсушит. За ней не заржавеет, по лицу видно...

— Тихо! — прошипела Хоро, делая осторожный приставной шаг под кривую елку. — Всего девять. Второй — Раутенгласс, Васильеостровский райвоенкомат. Вот здесь он лежит...

Старшина вздохнул и послал троих замыкающих принести из машины похоронные ящики, пообещав забить кулак в ж... В нижний думательный узел, если хоть кто сойдет с провешенной тропинки. Что это за девчонка, и что тут происходит, можно разобраться и позже. Село Лиски Воронежской области — оно, интересно, еще стоит? Или летом сорок второго его стоптали танки "Мертвой головы"? А то, может, перемешали с черноземом "катюши" пятой армии Лизюкова?

— Третий — Даджава... Адрес тот же, Васильеостровский райвоенкомат... Пиши, Лариса!

Старшина покрутил головой. С поисковыми отрядами он работал и раньше. Но там обычно полдня копаешь впустую. Нашел котелок или косточку — а чье это? Это вообще наш или фриц?

И ладно медальон — она же называет имена раньше, еще до того, как... Она что, с ними разговаривает?

И лес вокруг остекленел, не шелохнется, и комсомольцы с лопатами совкаются медленно, что те мухи на клею... Время, что ли, стоит?

Старшина поглядел на часы: самая тонкая стрелочка послушно бежала вечным кругом, две стрелочки потолще привычно светились тритиевой зеленью... Наградные часы, "командирские", за тот проклятый хутор в Латвии. Надежные, огонь, воду и удар выдержали, не должны бы подвести... Старшина поднес часы ближе, вслушался.

"Кто ты?" — пискнула секундная стрелка. А минутная и часовая поглядели неодобрительно: чего уставился? Мы свое дело знаем!

Тьфу, пропасть!

Старшина встряхнул руку и снова приложил холодные часы к голове.

Тик-так...

Вот, сейчас нормально. Старшина подумал: не перекреститься ли? Решил для начала обойтись щипком. Вдруг сон?

Щипок не помог, лес не развеялся, заполуденный полусвет никуда не исчез. Крепкие сельские комсомольцы копали сноровисто и аккуратно; Карина обметала находки малярной кистью, Лариса заносила в протокол имена и ставила значки на схеме: кто где поднят. От машины уже принесли похоронные ящики, высокие, узкие, с парой ручек — сапер не привык называть их урнами. Урна — это куда окурки бросают. А тут люди. В ящики сложили находки, на каждой крышке написали сказанное девушкой имя.

Пока все это делали, языки темного пламени таяли. По одному, как поднимали, неторопливо и вроде бы нестрашно; впрочем, от страха всегда можно уйти в работу.

Когда закрыли крышку девятого ящика, тени пропали вовсе.

Люди на полянке сразу ощутили тепло, запереглядывались. Все сразу почувствовали, что вот сейчас говорить можно — и все удивились: как же это никто не задумывался раньше, почему нельзя?

— Так что? — Лариса переглянулась с подругой и обе они уперлись требовательными взглядами в Хоро:

— Ты видишь... Призраков? Настоящих?

Хоро двинула плечами, против общего ощущения, зябко:

— Хочешь сказать, у вас и ненастоящие есть?

— Ну... — Лариса помялась, глядя на девять ящиков посреди развороченной лопатами поляны, а потом вдруг подумала: что смущаться? Мы живые — так будем же жить!

— В прошлый сентябрь однажды ветер поднялся, и услышала я стук в дверь. Как резала яблоки, так и пошла открывать с ножом. А мне прямо в лицо белое и холодное, я его отпихивать, а нож-то в руке... В общем, наутро тетка Глаша бабам жаловалась, что я их простыню зарезала совсем насмерть.

Просмеялись коротко, нервно, кося взглядом на девять коробов из ароматных сосновых досок. Лариса смутилась и замолчала.

Старшина вздохнул:

— Ничего. Ничего, девушки. Пройдет. Не всякий день стольких поднимаем. С одной стороны, удача редкая. С другой — радоваться похоронам? Я вот сколько так поездил, а все не могу привыкнуть.

И без перехода скомандовал:

— Сержант, на ход ноги! Нам еще обратно ехать. В машине место разгреби, чтобы аккуратно поставить. А вы, хлопцы, несите бережно. Девушки, проследите за обалдуями, чтобы никто с вешек не сошел. Не расслабляться, еще ничего не кончилось!

Тик-так, напомнила секундная стрелка, и старшина проворчал тоном ниже:

— А вас, девушка, я попрошу остаться.

Хоро повернулась. На вопросительный взгляд ее старшина отозвался:

— Что мне в рапорте отражать? Что тут произошло? Испытания? Опыт научный? Или как? Или мы ничего не видели? Что писать?

Хоро подумала. Потом еще подумала. Протянула раздумчиво:

— По медальонам вы установили часть, по журналу боевых действий из архива с высокой вероятностью установили тех, кто без медальонов. Так понятно?

— Так точно, — вздохнул старшина, только сейчас обративший внимание, что яркий наряд ничуть не запачкался. Ни паутиной — ее собрал прокладывавший тропинку танк-сержант — ни крошками земли. Что же, значит, ничего не случилось. Просто еще один выезд, местная командировка. Нашли, подняли, девять человек вырвали из "без вести пропавших", девять семей отплачут, в девяти домах наконец-то хлопнет последний выстрел войны...

Тик-так, снова вступила тонким голоском самая быстрая стрелочка. Не забудь подорвать что она там унюхала под флажком у места первой стоянки. Скорее всего, авиабомба, снаряд бы давно рассосался. Да. Вот об этом думай...

Старшина даже не козырнул девушке в лиловом, хотя удержался от привычного жеста с большим трудом и молчал всю дорогу.

Парни молчали тоже. Иван-высокий глядел в потолок "Бархана" и думал: а может, умная жена — не так уж и страшно? Всяко не страшнее того, что он видел там, на поляне. Сергей вертел в руках аппарат и переживал, получатся ли снимки. А если получатся, то кому показать фотографию Хоро? Матери или сразу отцу? Они-то оба поймут, но каждый по-разному...

Уставшая Карина спала, привалившись к плечу сержанта. Тот, польщенный, сидел памятником, хотя он-то устал больше всех, протоптавши в своей полуторапудовой броне натуральную дорогу сквозь подлесок, до полянки и назад.

Вернулись к закату, опоздав против назначенного времени на два часа. Солнце привычно садилось в черную пилу елового бора. По улочке пылило стадо, коровы радостно бежали в родные калитки, где их с не меньшей радостью принимали бабы. Машина встала и ждала, пока не очистилась улица.

Лариса наклонилась и тихонько спросила Хоро в самое ухо:

— Ты же не для этого приезжала? Ну, не только для этого, верно?

— Верно. Мне надо к тем самым людям, что в прошлый раз помогали.

— А чего не сразу в Москву тогда?

Хоро задумалась, разглядывая село. На крашеные штакетники навалились влажными брюхами отцветшие кусты сирени, тянут нестриженые лапы к проезду. Между кустами видны серые бревенчатые стены. В стенах окна небольшого размера, зато с яркими бликами багряного солнца, с красивыми резными ставнями, а рамой надо всем резные же свесы крыш. Сами крыши под волнистыми серыми плитками, уже замшелыми — шифер, по-здешнему... Не говорить же Ларисе, что дочкин маяк помнит ее с Кариной, вот при переходе к знакомым и выкидывает. Хорошо еще, что Лариса не в Японии своей, а Карина не в институте, выкинуло бы точно посреди, и добирайся от Новосибирска... Нет, надо здесь постоянный портал, надо...

Наконец, коров разобрали, проезд освободился. Машина стронулась, от рывка проснулись Карина и сержант, поглядели друг на дружку, смутились, покраснели. Хорошо еще, угревшиеся парни не проснулись, насмешничать некому, один старшина хмыкнул за рулем да почесал буденновские усы.

Лариса терпеливо ждала ответа. Когда "Бархан" уже подкатился к логову председателя — низкому, скособоченному домику правления, с лишайным пятном кирпича иного оттенка, где снарядом обвалило пол-стены и потом залепили, чем нашли — тогда только Хоро сказала вполголоса, чтобы слышала одна Лариса:

— Дочка... Просила приветы вам передать. И ткани же, что я привезла...

Зевнула, прикрывшись узкой белой ладошкой:

— Потом дела начнутся, беготня, хлопоты. Так я решила с вас и начать.

Лариса тоже зевнула:

— Ну хорошо. У меня еще неделя отпуска, у Карины тоже. Проводим тебя к Серову.

* * *

К Серову Ивану Александровичу, что все так же руководил Госбезопасностью Союза Советских Социалистических Республик, Хоро на этот раз отправилась одна.

Серов ждал ее за большим столом, перекладывая опросные листы.

— Здравствуйте. Как добрались?

— Благодарю, успешно.

— Размещайтесь. Чаю хотите? Яблок?

За окном все так же плавился июль, что и в прошлый визит. А вот глаза у Хоро сделались напряженней, серьезней и грустней. Серов это заметил, как замечает любой, кому приходилось долго руководить людьми и пытаться прочитать по непроницаемым улыбкам подчиненных, что на сей раз они приготовили любимому начальству. То есть, Хоро, конечно, не подчиненная, но уж приготовила так приготовила...

Серов подчеркнул фразу: "В присутствии объекта видел будущее колхоза в образе большого коровника" и отложил опросный лист. В уголке следующей бумаги Серов узнал фото три на четыре: старшина саперов с того проклятого литовского хутора. Фраза тут нашлась еще и похлеще: "В присутствии объекта разговаривал с секундной стрелкой". Вот, наверное, удивился старшина-сверхсрочник, что особист не потащил его в дурку, а деловито уточнил: о чем разговаривали? Что снаряд в земле рассосаться может? Конечно, глупость. А чего вы хотели от секундной стрелки, она же, наверное, инженерное училище не заканчивала...

Серов хмыкнул и подчеркнул эту фразу тоже. Выдохнул и посмотрел на гостью прямо. Нет, вроде бы реальность не плывет. Ох, не коровник новый ему покажет будущее, и не свинарник, и не кенгурятник даже... А секундную стрелку любому посвященному в Тайну и вовсе спрашивать страшно, потому как ответ заранее известен: тик-так, вот еще один миг бездарно улетел в ничто, вот еще маленький шаг к смерти...

— Пожалуй, чаю, — согласилась Хоро, разместившись за столом и уложив подбородок на сцепленные руки.

— В фильме подсмотрела, — буркнула на немой вопрос. — Заказала еще очки зеркальные, но пока напыление не готово, что-там перемудрили юные коршуновцы. Зато мы готовы, Иван Александрович. Давайте нам вашу экспедицию. Мы договорились, чтобы владельцы промежуточной базы разместили двоих-троих человек на год. С вашей стороны место для портальной установки. Лучше всего на Торбеевом озере.

— Отчего не на Плещеевом, например? Отчего именно на Торбеевом?

— Там энергетически выгодное место для переходов. Наверное, от Великих Древних канал остался.

— Хорошо. А что же вы собираетесь транспортировать через этот портал?

— То самое, что мы в прошлый раз обсуждали, помните?

— Порошок... Прах... Ага, помню. А толк в нем какой?

Хоро поглядела за окно, где в мареве над горячими крышами сонно колыхались дирижабли, снова улыбнулась:

— Надеюсь, ваши ученые мне это и скажут. Мы, собственно, запланировали его промышленную добычу. Но для этого нам нужен тот ваш капитан. Организовать открытый город-государство людей и фавнов.

Из пастушьей сумки на боку Хоро вынула трубочку старинного вида пергамента. Развернула, прижав подаными пресс-папье. На свитке оказалась карта, составленная по всем правилам топографии: с сеткой параллелей-меридианов, с цветной растушевкой высот и глубин, с яркими клюквенными городами, разве только с непривычными символами в наименованиях.

Принесли чай. Серов поглядел на карту, улыбнулся:

— Мужик с серпом гонится за драконом и перепрыгивает рыбу.

Хоро показала мизинцем область в рыже-коричневой затушевке горного массива:

— Вот здесь у нас устойчивая точка выхода, очень удобно. Севернее Вейла, между Вейлом и Атласом примерно так. Чтобы высасывать фавнов из экономики Вейла и Мистраля. И конкурент для фанатиков из Белого Клыка. Конкурент Менажери, потому что не надо плыть за океан. Высшая награда — возможность эмигрировать на Землю, где нету гримм. Хм, если, конечно, вы согласитесь. Учитывая политические последствия уже здесь, для вас.

— А эти ваши фавны не того... Физически? Они вообще на Земле жить смогут? Насколько их фавновство завязано на этот ваш Прах?

Гостья хмыкнула:

— Вот заодно и узнаем.

Одним глотком Серов допил чай и внимательно изучал карту минут пятнадцать, пока свою чашку допивала Хоро.

— Понятно, что ничего не понятно... — Серов потер виски. — Если Кеннеди узнает про фавнов... Он от лис-оборотней еще не проср... Просох, извините. В общем, надо идти к Хрущеву. Только тут есть одна загвоздка.

Хоро вскинула брови.

— Ваш капитан болеет. Этим, как его... — нашарив бумажку в кармане, Серов расправил ее и прочитал по слогам:

— Вис-це-раль-ный лей-шма-ни-оз. Лихорадка, короче. Догнала его Африка, рукожопый контингент... Континент. Лумумбарий долбаный, мобуту ему в кабилу салазаром через ньереньере с чомбе по самые гизенги, и хаммершельдом утрамбовать до характерного щелчка... Простите.

Хоро нахмурилась, но не проявила желания срочно бежать и спасать. Напротив, сказала спокойно:

— Тем важнее открыть стационарный портал. А то я сейчас даже дочку за лекарством послать не могу. Ее запросто может выкинуть под этот ваш Мусохранск Новосибирской области.

— И что? — Серов пожал плечами. — По сравнению с вашими масштабами все наши расстояния — буквально пара шагов...

Хоро ухмыльнулась:

— Только шаги строевые и по карте СССР, капитан эту шутку рассказывал.

— Тогда пошли. Я сразу о вас доложил, но там длинное совещание. Вот, на селекторе огонек — похоже, закончили. Пойдемте, вы же наверняка еще не видели большой кабинет с модельками?

* * *

Большой кабинет с модельками, прославленный американским телевидением на всю планету, заполнился сотрудниками сразу нескольких контор. Во-первых, люди Соколовского, "советский RAND", пытающийся прогнозировать будущее на сколько-нибудь научной основе. Во-вторых, референты из Ефремовского "института коммунизма", на предмет подготовки конституции, основных кодексов и агитационной литературы. В-третьих, практики из внешэкономторга и десятого управления. Первые на предмет создания более-менее рабочей экономики в новорожденной социалистической стране, вторые на предмет защиты от завидущих глаз и загребущих лап.

Новая рабочая группа получила первую полностью реальную задачу. Естественно, пока что в общих чертах, для выработки списка вопросов к группам разведки. Территория, климат, половозрастной состав населения, разбивка по профессиям и образованию. Как организовать город-государство, откуда людей брать, какие варианты рассчитывать, а какие оставить на потом, как маловероятные — но все же не забыть, потому что раз в год и палка стреляет, сами понимате, товарищи...

Наконец, долгое совещание закончилось и в большом кабинете остались лишь маленькие машинки-самолетики за сверкающими витринами, да два усталых пожилых человека, чувствующих себя точно такими же фигурками под стеклом, с которых вот-вот осыплется старый лак.

Никита Сергеевич Хрущев, первый секретарь ЦК КПСС того самого СССР, где Серов служил начальником Госбезопасности, вернулся за привычный стол, утер лысину и отложил платок.

— Ну что, Иван Александрович, доигрался напильник на треугольнике? Это сколько у нас уже пересечений? Осколок этот, плюс мир промежуточной базы. Плюс наш собственный мир. Какие-нибудь джунгли Судана. Да что там, казахские баи с подземными тюрьмами, и это ведь у нас, в Союзе! А все равно, как на другой планете...

Хрущев снова протер испарину платочком. Серов побарабанил пальцами по кожаной папке.

— Вот что, — Хрущев подтащил чистый лист, на котором написал размашисто:

"Серову, Келдышу, Ефремову. Никакой кустарщины. Научно все организовать. Институт изучения исторических последовательностей. При нем кафедру прикладного применения. На опыте Африки, Малайзии, Кубы и т.д. Финансирование из фонда новой техники."

Расписался и подал записку Серову со словами:

— Десятому управлению ГРУ все равно же, куда военных советников посылать, в Анголу или на Осколок. А что там с капитаном? Если он болеет, что, замены нет?

— Есть. Но на той стороне хотят именно его.

— Понравился, что ли?

Иван Александрович вложил приказ в кожаную папку. Прищурился на солнечные блики по стеклянным витринам:

— Я уже почти это спросил. А потом спохватился: вот сейчас она ответит: "Ага, люблю, жить без него не могу". И дальше какие наши ходы?

— Капитан же у тебя холостой... Эх, черт, я понял!

— Вот-вот. Хотя, — тут Серов уже вздохнул без наигрыша, и с настоящей тоской, — думаю, он все равно уйдет. И пусть бы себе шел, чего за него цепляться. Два новых мира и черт знает сколько еще в перспективе... Мы дивизии в сорок первом сжигали за меньшее, а тут один капитан. Тем более, что не в концлагерь его и зовут.

— А со снаряжением что? Снова ручная тележка и лентами патронов замотаться от головы до жопы?

— Ну вот ученые предложили скоростной поезд, чтобы влетал в портал за сколько-то микросекунд. Но Хоро вполне логично возразила, что на той стороне тогда тоже рельсы нужны, и оборудование, и электростанция для всего, и жилье для персонала, и так далее... Следовательно, строить переход лучше сразу на Осколок, не через эту их промежуточную базу. В общем, это дело далекого будущего. Пусть пока она своего капитана вылечит, а вся эта толпа умников рекомендации напишет. В начале и тележки хватит.

Серов засмеялся глухо, с усилием:

— Помнишь, ты шутил, что у нас есть уставы на случай землетрясений там, беспорядков и так далее?

— Помню, что я приказал такие уставы разработать.

— Вот мы и доросли до прогрессорства. Давай-ка организуем работать настоящих профессионалов. У нас же они есть, мы оба читали, вспомни?

Хрущев пощелкал в воздухе пальцами:

— Ты чего, предлагаешь туда... Этих?

Серов простецки пожал плечами:

— Сам смотри. В той истории они уже написали такой образ коммунизма, что все прямо аху.. Ахнули. В нашей-то истории ни разоблачений на двадцатом съезде, ни истеричной кампании по реабилитации, ни кровавого подавления Будапешта. Да и с Прагой теперь не все так однозначно... Ну, надеюсь, что нормально получится. И вот, у них теперь, выходит, и поводов особых нет сомневаться в коммунизме.

Хрущев поморщился:

— Шило в жопе при них осталось. Характер, ум и образование никуда не делись.

— Так это же и хорошо! Эксперимент: чего они в таких условиях напишут? Капитана только предупредить, чтобы про источник ничего не болтал. Хватит с них и Хоро.

Никита Сергеевич поднялся и некоторое время ходил между стеклянными гробиками, теряясь в неимоверно тоскливых бликах рыжего низкого солнца. Наконец, из дальнего края комнаты Серов услышал:

— Слушай, а это вообще... Нормально... Так с людьми поступать? Чего уставился? Я вот смотрю, раньше мы об этом не задумывались, а в итоге-то оно и вышло: дякуй тобi, боже, шо я не москаль, — Хрущев разгладил вышиванку под пиджаком.

Серов перешел на тот же край комнаты, чтобы не кричать. Помолчал тоже и криво ухмыльнулся:

— Ты же мне сам говорил еще когда вся эта петрушка началась, вспомни, в пятьдесят третьем еще...

Повернувшись спиной к закату, Серов отчеканил, подчеркивая сомкнутой ладонью каждое слово:

— Разрешается все! Буквально все! Если оно идет на пользу Советскому Союзу!

И добавил уже без прежнего запала:

— Хорошая книга умных авторов Союзу точно не повредит... А то ишь ты, "пряничный СССР", шерсть на носу!

На память Хрущев не жаловался:

— Действуй. Разрешение дано.

И уже в спину выходящему Серову бросил:

— Только подбери толкового фельдъегеря.

* * *

Фельдъегерь приехал тертый, не пышущий идиотским щенячьим энтузиазмом. Увидевши в глубине прихожей еще и старшего брата, кивнул себе довольно: сразу оба письма выдам. Только паспорта, товарищи, прошу предъявить. Распишитесь в получении. Вот ваши пропуска, а вот билеты. Послезавтра ждут вас, не опаздывайте...

Козырнул хмурой Ленке, даже улыбнулся извинительно: служба, мол, не серчай, хозяйка...

И пошел по лестнице вниз, только дверь машины не хлопнула, не заурчал мотор. Сперва Ленка на это внимания не обратила, а потом и вовсе стало ни до чего. Из вежливости она дотерпела лишь до мига, когда оба мужчины свои конверты вскрыли и прочли.

— Ну, Лена, — только и начал старший, пока младший, чуя крепкую драку, отползал к новому холодильнику.

— Елена Ильинична! Что "Лена"? Что "Лена"? У меня одной тут хер до колена! Больше мужиков нету в доме! Я одна могу послать в жопу этих упырей? Мало им твоей службы в Самаре и на Камчатке?

— Лена! Да как вы можете! — младший всегда вспыхивал очень быстро. — Какие они упыри! Это большевики! Как ни говори, они страну построили!

— Костей только под ноги чрез меру вложили. Ты вообще молчи, немочь пухлая, бледная. Ты о них ничего знать не можешь! Это мой отец с ними всю жизнь хороводился, через них и погиб.

— Да что же вы за столько-то лет не наоретесь никак! Лена! — старший отважно вклинился между спорщиками, пытаясь ухватить за руки то Лену, то брата, получая с обеих сторон то полотенцем, то костлявым женским кулачком, то сапогом по голени, и понемногу погружаясь в кипяток бешеной ссоры.

— Они великие люди и народные герои! — младший упрямо склонил голову.

— Все они, Молотовы эти твои, Кагановичи, Ворошиловы — кровавые бандиты, и притом сущеглупые!

Старший помотал головой и полез в шкафчик за сердечными каплями. Прооравшись, младший и Лена отскочили в разные углы кухоньки, яростно толкнувши задницами кто подоконник, кто холодильник, так что грохот в дверь квартиры услыхали далеко не сразу.

Старший, чудом удержавший агрегат от падения, с артистической укоризной выпил сердечные капли; наигрыш весь, однако, испортило белое-белое лицо, куда там свежекупленному "Днепру". И, конечно, Лена не вынесла, и уже без прежней злобы сдернула младшего с подоконника за рубашку, пихнула к двери:

— Там соседка, наверное. Извинись, нашумели... — и захлопотала вокруг все так же артистично осевшего на табурет старшего. Тот после добрых пяти минут тяжкого сопения выговорил:

— Ленка, ну что же ты за меня никак не идешь?

— Аркашка, ну на кой же черт тебе связываться с дочкой врага народа? Катьку я тебе родила, чего еще? Сияющий хер в анкету, чтобы вовсе уже никуда не брали?

— Не понимаю. Тогда почему ты все время спрашиваешь, когда же я на тебе женюсь?

Лена состроила улыбку — как она сама думала, коварную:

— Мне нравится видеть ужас в твоих глазах!

Тут вошли младший с соседкой, и Лена поняла, что раскричалась она все-таки зря. Приперлась не относительно спокойная Мария Викторовна из третьей квартиры, с которой всегда можно обсудить Катькины сопли и мужские фанаберии — приперлась "фрау Шшшс", полоумная старуха-немка из первого нумера, ветеранш-ш-ша и лауреатка, на которую управы не наш-ш-шлос-сь ни в профкоме, ни домкоме, ни, наверное, даже Верховном Совете — потому что в Горсовет Ленинграда на нее точно писали. И ш-ш-што, и ниш-ш-што — об стену горох!

Вышли в проходную комнату, недо-гостиную, выгороженную, когда расселяли коммуналку. Лена снова поморщилась: коричневые шкафы, серо-бурые стулья, невнятного оттенка половик, подлинное черт знает что на стене... Ну да Борис тут и не живет почти, что расстраиваться.

Соседка встала точно посреди комнаты, под самой двухрожковой лампой, что называлась гордо люстрой — пока кто-то не расколотил абажур. Лена приготовилась уже каяться и обещать: "никогда больше", но вдруг непонятно почему запнулась и всмотрелась в гостью внимательней. Прямо сейчас выглядела "фрау Шшшс" как-то больше "фрау", чем "Шшшс", но Лена никак не могла сформулировать, в чем же отличие. Тем более, ничего не поняли и мужики. Аркадий уже сколько лет жил с Ленкой в Москве, наезжая к брату в гости, вот как сегодня. А Борис тоже в обычное время пропадал в Пулково, взахлеб восторгаясь новыми вычислительными машинами и новыми теориями, даже не молодыми аспирантками — что уж там о старухе, оставившей молодость в противотанковых рвах под Лугой.

Фрау Шшшс выпрямилась и неожиданно мягко попросила:

— Не ругайтесь, мальчики. Не ругайтесь. Будьте добрее. Пойдемте лучше ко мне. Будем пить ч-ш-шай. Мне сейш-ш-час торт привезут. Киевский. Я уже Маш-шу приглас-сила.

Да она же одета в чистое! Умыта и глаза подведены!

Лена, не глядя, выхватила у Аркадия пузырек с каплями, отмерила в крышечку и выпила.

— У вас... Что-то случилось?

Женщина, прямо на глазах сбрасывающая годы, помахала официальным конвертом:

— Фридриха наш-шли. Его и того молодого грузина, ах, я забыла. Мы танцевали. Вот в этом платье. Приш-шлось рас-спороть, но совс-сем чуть-чуть. Я влезла, да, я все еще влезла! Ах да, я жила на Вас-сильевс-ском и "ходила по-среднему", ах, это казалос-сь так с-смеш-шно. Глупая девш-шонка, конеш-шно. Фридрих так ревновал, я помню... Но я забыла имя...

Фельдъегерь ведь не уехал сразу, поняла Лена. Господи, что же там происходит, в чертовых этих сферах, что уведомление от поискового отряда привозит спецкурьер?

— Даджава! Молодой грузин! — фрау Шшшс, по табличке у дверного звонка: "Клара Раутенгласс — 1 раз", распахнула неожиданно ясные глаза. Вчера еще белесые невыразительные глаза остзейской немки, сегодня оказавшиеся вдруг чудесно красивыми. Ну да, грузины и должны падать именно у ног таких вот ледяных принцесс, просто по контрасту.

— Но... — Лена только заикнулась, только попробовала выбить фрау из водоворота памяти, как женщина погрозила пальчиком:

— Не надо укорять, что мы немцы. Мы тоже пострадавш-шие, и, значит, обрусевш-шие. Кому без вести павш-шие, кому безвинно севш-шие.

Тик-так, сказал новенький никелированый будильник, ракета вокруг земного шара. Тик-так...

Вот так.

— И не надо ругать свой мужчина, девош-шка.

— Разве лучше потерять? — через силу выговорила Лена. — И спустя сто лет получить красивую бумажку?

— Лена! — тут уже и Аркадий не выдержал. — Зачем драматизировать обычную командировку? Что ты себе опять навоображала?

Ленка не ответила, а фрау Клара опустила руки. Сказала жалобно:

— Ведь он муштчина, кайн сопляк! Как он может не идти? Сможешь ты трус любить?

Выпрямилась и опять распахнула глаза:

— Ругаться не нужно. Это глупо. Я поеду к ним. В этом танцевала, в этом и поеду. Июль, тепло...

Клара обернулась вокруг себя посреди коричневой гостиной — Ленка бы поклялась, что свет из окна делался почему-то глинистого цвета — и пропела:

— Рио-рита, рио-рита, милый мой фокстрот... На плосчадка танцеффали сорок первый год...

Этого Ленка уже не выдержала и вместе с вошедшей Мариной Викторовной заревела в голос.

* * *

Голос тонул в грохоте вертолета, но что Борис радостно кричит, старший брат великолепно понял. В иллюминаторе проплывали стальные чаши, решетчатые громадные опоры комплекса дальней космической связи, легендарного "Плутона". Именно этот адрес значился на предписании, именно до в/ч с пятизначным номером им выдали билеты.

Билеты, кстати, Аркадий долго вертел в руках. Поскитавшись по Сибири — шутка ли, добраться от Камчатки до Москвы с женщиной и дитенком на руках — в билетах, литерах, предписаниях, требованиях, номерных, проездных, добавочных и плацкартных он поневоле разбирался.

Но фельдъегерь привез им сверхмодную новинку: "сквозной" билет-вездеход, от места до места, еще и с красной полосой воинского требования. Борис рассказывал, что маршруты этих билетов перечислены все в большом сервере МПС, и что за доставку по ним спрашивает с министра путей сообщения Хрущев лично. Не то, чтобы Аркадий в такое поверил, но самолет в Евпаторию нашелся мигом, а оттуда в недалекое совсем Витино их повезли даже не плоским симпатичным автобусом "Юность", а целым вертолетом с жутко серьезными пилотами.

Вертолет сел на площадку, турбины стихли. Дождавшись остановки лопастей, бортмеханик выбросил коротенький трап и показал рукой пригласительно, и тогда уже братья вылезли в крымский июльский полдень.

В крымский!

Июльский!!

Полдень!!!

Пот потек изо всех отверстий сразу.

— Ничего, — утешил внезапно оказавшийся рядом человек в штатском белом, полотняном, легоньком на зависть костюме. — Вам здесь только командировку отметить, а завтра вы летите дальше... Будем с вами жить. Я — Никодим.

Братья пожали руку — сухую, крепкую, не вызывающую гадливости.

— Пройдемте в корпус, бросите вещи. Сегодня у нас ознакомительная экскурсия по комплексу, несколько фото с местными сотрудниками. Интервью с местной многотиражкой. Концерт, потом вечер вопросов и ответов по вашим книгам в гарнизонном клубе.

— Но мы не взяли книги, — опешил Борис, — нас не предупредили.

— Недоработочка, — Никодим потер узкий породистый подбородок. — Найдем в библиотеке, сейчас пошлю человека в город, по книжным. Идемте, идемте, вы должны тут хорошо засветиться. Чтобы любая собака знала, что вы работаете сейчас в Крыму.

— Но...

— А...

— Пройдемте, товарищи, все расскажем и покажем, — человек сдвинул шляпу на затылок совершенно по-одесски, открыв роскошный пшеничный чуб, и лихо подмигнул, отчего братья переглянулись в совершенном изумлении.

Дальше закрутился тугой спиралью абсолютно "маяковский" день. В смысле: "Грудой дел, суматохой свершений". Под многотонными чашами антенн, в тени исполинского каркаса фотографировались и подписывали чьи-то книги, открытки, просто обрывки газеты, оставляя пятна пота на бумаге, выдирая карандашом или пером щепки из дешевых некаландрованых листов; наконец, Борис оценил размеры толпы, в которой старший брат буквально уже зашивался, вытребовал краску с кисточкой и оставил аккуратный общий автограф прямо на сизой стали поворотной опоры. Поставил точку и сказал громко, радостно:

— Счастья всем! Даром! И пусть никто не уйдет обиженным!

Спрыгнул и добавил неромантически:

— Пошли обедать, брат.

Обедали в местной столовой — тут задешево принесли такого судака и такое вино, что в Москве не всякий ресторан имел, да не всякий бы и подал всего лишь программисту с переводчиком, не лауреату, не академику — даже за деньги. Вечером на концерте к видному гусарственному Аркадию клеились скучающие офицерские жены, сообразно же тянулись бить морду ревнивые мужья. Бориса утащили в логово местные связисты-вычислители, и вечером всей толпой рванули к девчонкам посвежее: на танцы в поселок через известную любой собаке дыру в периметре. Но вот именно сегодня на охрану снизошло усиление, так что скандал с поимкой самовольщиков утих только к душному крымскому закату.

За всем этим никто не заметил, как день перещелкнулся в черную-черную крымскую ночь. И поутру в умывальной братья переглянулись с восхищенным удивлением: а ведь уже давненько они спали так мало, но узнавали и впитывали так много; и не только вина.

На крылечке ждал все тот же Никодим в штатском:

— Очень хорошо, программа выполнена и перевыполнена. Теперь настала пора поговорить о многом...

— О королях и капусте? — благодушно хмыкнул начитаный Аркадий.

— И о них тоже. Скажите, какой здешний слух вам показался самым смешным? Самым абсурдным? Вот с точки зрения авторов "Страны багровых туч" и "Пути на Амальтею"?

Братья переглянулись и отвечать выпало младшему:

— Наверное, слух о том, что эти антенны принимают информацию с Великого Кольца. И что мы, значит, пытаемся запустить космонавта, чтобы он ящик коньяку отвез. В благодарность, значит.

Никодим поперхнулся:

— Ну надо же, как ловко вышло. Наугад, а точно в цвет. Нарочно так никогда не угадать... Ну добро, собирайте вещи, пойдемте к вертолету.

— А завтрак?

— Вертолет летает потому, что трясется. Немного потерпите, — Никодим фамильярно похлопал обоих по животам. — Небось, не отощаете.

У вертолета братья снова переглянулись и снова не решили, верить ли. Но предписание им выдали уже новое, безо всяких грозных полос, просто командировочное удостоверение до: "Промежуточной базы Сосновые Склоны" и далее: "Город 0 — на усмотрение принимающей стороны", чтобы это ни значило.

Вертолет взлетел и пошел на Симферополь обратно. Довольно скоро оставил его слева по борту и почти четверть часа жег керосин в зоне ожидания: военные моряки не открывали небо. Наконец, тигриным прыжком обрушился на Ялту, скользнул чуть в сторону и притерся на простую грунтовую площадочку.

— Голову в плечи! Низко-низко пригнуться, и быстро-быстро бежать! — прокричал в самое ухо Никодим. — Глушиться ради нас никто не будет. Ясно?

— Так точно!

Бухнула лесенка; чувствуя себя почти десантурой, братья ссыпались по четырем ступенькам, поправили баулы с вещами, неосознано закрываясь ими от лопастей, и быстро-быстро побежали к машине на обычной же грунтовой дорожке, откуда им показывали в четыре руки: ниже голову! Еще ниже, не поднимайтесь!

Тут вертолет заревел и дал тягу. С одной стороны, мясорубка лопастей отдалилась в голубые выси; с другой — взлетевшая пыль забила нос и рот, и проплевались братья лишь через добрые двадцать минут.

Никодим, чистый и свежий, словно и не купался с ними в той же пылюке — а все потому, что успел добежать и нырнуть в машину раньше, чем вертолет взбаламутил пол-дороги — терпеливо дождался, когда все отряхнутся-прокашляются, и распахнул дверцу обычной прокатной "Волги", в большом багажнике которой поместились вещи.

Машина попетляла по проездам; гостивший в Ялте Аркадий сообразил, что их везут где-то в районе Нижней Ореанды. Наконец, "Волга" остановилась у ворот небольшого домика. За решетчатой калиткой росли вдоль забора вишни, за ягодами на нижних ветках смешно прыгал круглый лысый мужичок в полотняных штанах и вышивной хохляцкой рубашке.

Открыв калитку, Никодим козырнул мужичку:

— Доставлены.

— Ага! — мужичок повернулся; взгляд его, вовсе не смешной, прожег братьев жутким сочетанием звериной хитрости и нерушимой воли стального капкана. Через мгновение братья узнали Хрущева.

* * *

Никита Сергеевич вполне гостеприимно повел рукой над накрытым столом:

— Вы не стесняйтесь. Не завтракали, наверное, перелета боялись?

— Да, на вертолетах кишкотряс тот еще...

Никодим растворился в местном населении, а за столом, кроме братьев, оказался еще мужчина возраста Хрущева, но с военной жесткой спиной и резкими складками у привыкших распоряжаться губ. Одевался военный, несмотря на жару, в простой строгий костюм, имел при себе толстую кожаную папку с замочком, и прямо-таки излучал официальность. Голос его звучал глухо, как из-под земли:

— Я Серов Иван Александрович, председатель Комитета Государственной Безопасности.

Братья снова переглянулись. Такая оперетта с их доставкой из Питера прямо досюда. Тайная высадка с вертолета. Непробиваемый Никодим. Слухи.

— Завтракайте сначала, — вроде бы Серов и обычным тоном произнес, а прямо-таки захотелось козырнуть в ответ. Хрущев пока молчал. Улыбался, подсовывал маленькие рюмки с наливкой, придвигал блюдца с заливным. Изучал.

Наконец, высказался:

— Разговор у нас, товарищи, намечается долгий. По крайней мере, я надеюсь, что предлагаемое дело вас заинтересует и вы не откажетесь с порога.

— То есть, после всей этой... Спецоперации... Мы еще можем отказаться? — Аркадий повертел головой с откровенным недоверием.

— Вы представляете, да, — без улыбки отрезал Серов. — На ваши места конкурс больше, чем в Звездный Городок. Но я рекомендовал Никите Сергеевичу именно вас и не хотел бы перед ним краснеть за ошибочный выбор.

— Иван, ты не пугай хлопцев. Скажи уже, в чем дело.

Серов кивнул:

— Непременно. Только сперва давайте уточним некоторые протокольные вещи. Вы, Борис, работаете в Пулковской обсерватории, правильно?

— Так точно.

— Без чинов, — опять не удивился Серов, словно бы ждал подначки. — Работаете в вычислительном центре. На чем?

— БЭСМ— четыре эм -двенадцать — быстро ответил младший брат.

— Знаю, — сказал Серов. — Богатая машина, шифровальщики хвалят. И как она вам?

— Э-э... Собственно, ее еще не отладили.

Серов покивал:

— Ну ничего, ничего, по сравнению с пятьдесят пятым годом все же получше, верно?

Борис кивнул тоже, не понимая, какого ответа ждет высокое начальство.

— Вы же, Аркадий, проживаете в Москве и работаете в Институте научной информации, правильно?

Аркадий не стал выделываться, ответил кивком, как своему. И Серов с полной серьезностью поблагодарил его тем же.

— В редакцию "Реферативного журнала" вас еще не зачислили?

— Нет пока.

— Ну да, это, наверное, они на январь шестьдесят четвертого отложили. Мадридский двор, интриги, етить его...

Хрущев помотал головой:

— Не "Белые одежды", к счастью, но тоже... Внушает.

Серов отставил рюмочку, некоторое время погрел кирпичную морду на солнышке и, наконец, вздохнул:

— Простите за определенную бестактность, но вопрос этот я задать обязан. Аркадий, а отчего вы не женитесь на Елене Ильиничне? Вы вместе... — Серов даже для вида не раскрывал свою кожаную папку, — скоро дюжину лет. И других женщин у вас нет. И дочь общая. И соседи, и коллеги — все давно считают вас мужем и женой. В чем причина?

Аркадий снова вспотел. Если Серов не листает его дело, значит, изучил заранее. Старший брат служил военным переводчиком в Куйбышевской тюрьме, допрашивал японцев для подготовки к Токийскому процессу, и оттуда знал прекрасно, насколько тщательно может готовиться следователь, чтобы зажать, подавить допрашиваемого всесторонней осведомленностью и тем сломать его волю. Так это следователь, рабочая лошадка Системы. А тут председатель всемогущего КГБ. Читал дело каких-то двух интеллигентов. Готовился к разговору. Ага, верю. Два интеллигента — два раза верю. Вон и Хрущев сидит, жмурится. Станиславский бы не поверил, а мне куда деваться? Верю! Только по почкам не бейте!

Шутки в сторону.

Что.

Им.

От нас.

Нужно?!!

— Мне от вас нужно, чтобы вы помогли в некотором деле, связанном с поездкой по служебной надобности, — хмыкнул Серов, дожевав кусок заливного. Все колебания собеседников он видел не то, чтобы насквозь, а только ведь не первый такой разговор, и не десятый даже... Особенно в последние годы, как пришпорил Никита всю страну посылкой из будущего, от Веденеева. Так теперь с кем только разговаривать не приходится. И всех пойми, всякому посочувствуй, со всеми контакт установи...

— Вас же сопровождающий спрашивал про самый-самый евпаторийский слух?

— Да, — снова озадачился Аркадий. — Что антенны принимают Великое Кольцо, и что космонавт им ящик "Агдама" повезет, проставиться в благодарность.

— Ну вот, вышло так, что слух этот вранье только наполовину. Не "Агдам" надо передать, а хороший коньяк, грузинский.

Глядя в круглые-круглые глаза братьев Серов даже развел руки:

— Честно, так получилось. Мы, когда дезу запускали, сами не ожидали, кто на свист придет. И вот, значит, возникла производственная необходимость послать именно вас в командировку по служебной, значит, надобности. Союзу это важно, а вам будет, ха-ха, интересно и выгодно, если доберетесь до конца. Вы, Борис, вполне сможете умыть своего Чандрасекара. Одну диссертацию он вам подоср... Предвосхитил. А тут не выйдет. Нет у индусов методов супротив Кости Сапрыкина, хм...

Серов налил еще рюмочку, но пить не стал.

— В эту командировку лучше посылать холостого. Плакать некому, чтобы сразу все ясно. Это не умственная резидентура за границей, где жена должна местных...

— Блядей, — вежливо подсказал Хрущев. — Зла на них не хватает. Учишь человека, готовишь, а пришла такая, подолом круть...

— Ага, Мата Харей всяких там отгонять и отражать попытки вербовки через пиз... Нижний вход...

Серов опять налил маленькую рюмочку. Хорошо говорить за обедом, очень мудрый обычай. Не знаешь, что сказать — выпил, закусил. Ответ не придет, так хотя бы наешься...

— Вот, а там все иначе. Можно и в ящике назад приехать. Потому я к Ефремову с этим не лезу и не заикаюсь даже.

— При чем тут Иван Антонович?

Вокруг плавился июльский крымский полдень. Пахла нагревшаяся в рюмочках наливка, конечно же, вишней. Пахли мясо и рыба на столе, вкусно, до спазма в желудке. Солнце танцевало на светло-зеленых листьях, почти серебристых в могучих южных лучах. Братья переглянулись и снова ощутили мороз вдоль хребта.

Серов поморщился:

— Сперва все же ответьте на мой вопрос. Аркадий, вы же начальника канской школы чуть на построении не зарубили, а сейчас что стесняетесь? Отчего вы до сих пор не женаты? Ни за что не поверю, что вам сорока рублей на колечко жаль.

Аркадий налил и себе рюмочку. Ах, воистину мудрый обычай! Не знаешь, что сказать — выпил, закусил. Ответ не придет, так хотя бы наешься...

Поглядел Серову прямо в глаза:

— Ищу спутницу жизни с опытом работы.

— А серьезно?

— Серьезно? Да я сам удивляюсь, как тогда решился подать рапорт об увольнении. Ничего же не умел из гражданской жизни, балбес балбесом. Но представил себя с капризной женой и золотушной Катькой на шее — и похолодел. Мне ладно, а Ленке с Катькой за что? Замужем за тем же лейтенантом, тем же переводчиком, в той же дивизии?

— Вот как.

— Ну, а про споры с ней вам, наверное, докладывали?

Серов хмыкнул:

— Да уж. Тиграм бы так мяса докладывали. Ну хорошо. Еще раз прошу извинить, не просто так интересуюсь, все скоро поймете сами. А скажите, вот у вас на сегодня издано... Так, издано...

Председатель КГБ и на этот раз не полез в кожаную папку, но теперь Аркадий даже не дернулся, вспоминая взгляд Хрущева. Капкан! Руку отгрызать и то бесполезно, а Ленка ведь не рука, значит — и не отгрызешь даже.

— ... Рассказ "Пепел Бикини", это пятьдесят седьмой. Потом "Страна багровых туч", пятьдесят девятый год, это Ефремов порекомендовал вас, вот есть у человека чутье на успешные книги. А написали как?

— Тоже с Ленкиной подачи, — буркнул Аркадий, махнувший уже рукой на условности. — Поспорили, что сможем настоящую книгу, и...

А раздави мы танками Будапешт в пятьдесят шестом, подумал Серов, и морщил бы он сейчас жопу, как на допросе, и чувствовал бы себя, как Пушкин у Бекендорфа, не меньше.

— ... В шестидесятом издали "Путь на Амальтею", это не считая переводов с японского, так, Аркадий?

— Истинно так.

— Через два года "Стажеров", и вот года не прошло, "Попытка к бегству", так?

Братья покивали: все так.

— И как оно шло?

Борис фыркнул:

— Как двуручной тупой пилой мокрое бревно пилить. Одна радость, что нас все-таки двое, с обеих сторон тянуть можно. Вот цензура по той же "Стране багровых туч". Я им: вам трупы не нравятся? А мне в ответ, мол: "Дело не в трупах, не в деталях, а в тоне и колорите“.

Аркадий стукнул рюмочкой по столу:

— Повторяю: чего они хотят? Я не знаю, ты не знаешь, они тоже-таки не знают. Они хотят „смягчить“, „не выпячивать“, „светлее сделать“, „не так трагично“. Конкретно? Простите, товарищи, мы не авторы. Конкретные пути ищите сами!

Борис подхватил:

— Ну, переписали мы сквозь зубы пол-книги заново, так потребовали убрать военных. Да так, знаете, яростно. Чтобы, значит, в космосе ни одной папахи, ни одной пары погон, даже упоминание о них нежелательно. Разжаловали мы Быкова в бывшие танкисты, и стал он зампотехом при геологах.

— Ну, а вывод какой можете сделать?

Братья переглянулись. На правах старшего высказался Аркадий:

— Писать в стол надобно так... Вроде и напечатать нельзя, но и посадить вроде бы тоже не за что.

— И сейчас вы именно в стол пишете "Дни кракена", а для широкой публики "Далекую Радугу", верно?

— Вы даже это знаете?! — крикнули братья в один голос и замолчали совершенно потеряно.

— Да, — вздохнул Серов. — Мы вас проверяли всесторонне, потому что хотим предложить весьма важную для СССР задачку. Помните, в "Стажерах" ваших говорил Костя с Эйномии: "На что жаловаться человеку, имеющему интересную работу?"

Хрущев аккуратно сдвинул тарелочки и рюмочки. Серов, наконец, расстегнул кожаную папку, достал из нее пачку больших цветных снимков, и быстро выложил все пять эффектным широким веером. На громадных, превосходного качества, цветных фото братья увидели расколотую луну Ремнанта, оскаленные пасти гримм-волков и застывшую в замахе девочку с громадной косой большей собственого роста.

— Мастерская Клушанского? Для нового фильма?

— И это фантасты, рекомендованные Ефремовым! — Серов даже подскочил.

— Но фильм, я видел афишу... Звездные врата или как там... И тоже переходы без кораблей...

— Стой, Борис, я понял. Кино — маскировка, так? Точно как наша липовая работа в Евпатории, правильно?

Серов разлил по рюмкам очередной круг:

— Вам Аркадий, премия за находчивость. А вам, Борис... А ладно, и вам премия. За бдительность и тщательное соблюдение караульного устава. А с виду такой интеллигент, казалось бы...

Не заметив ни подначки ни вкуса наливки, напрочь позабыв и Лену, и БЭСМ-4М12, братья с гулким треском столкнулись головами над самым большим снимком:

— Так это на самом деле? Где?! Где это?!!

— Ну... Ну нет у меня слов!!!

Серов отставил графин:

— У меня есть, но все непечатные. Когда вы мне скажете, насколько это далеко от Земли и в какую сторону, а я доложу в ЦК, тогда действительно настанет... Этот самый. Полный полярный пушной и как там его еще называют. Ну что, теперь понимаете?

— Так это чего, — вздохнул Аркадий, — правда, что мы от них информацию принимаем? На те антенны в Крыму? И вот переход открыли, как в "Туманности Андромеды" ? Прямым лучом?

— Ага, — серьезно сказал Серов. — И вот вам выпала высокая честь, как в той легенде, отвезти ящик хорошего коньяка. Чтобы, значит, проставиться. И позывные вам на эту операцию мы сперва готовили очевидные. Старший и Младший. Но за тугоумие ваше и недоверчивость я подумываю своей властью заменить их на "Старинушка" и "Детинушка".

— Силен Иван Антонович, силен, — ничего не замечая, бормотал Борис, впившись в снимки. — Но послушайте, здесь если только по цефеидам считать... И то, надо год сидеть, чтобы сделать съемки угломером в перицентрах орбиты. Сколько там длительность года? И надо же инструмент с большим зеркалом, не меньше двух метров, иначе точность будет "куда-то туда"...

Тут братья переглянулись и на правах старшего высказался опять Аркадий:

— Простите, Иван Александрович. Мы историю о "Знаке почета" тоже помним. Черт знает, зачем ваше ведомство за пол-страны вызывает.

— Ну вот, — проворчал Никита Сергеевич, — всего пол-графина и ушло. Доверчивый народ фантасты. Гречко бы литр самогона выпил, не меньше, и то вряд ли бы поверил.

— Работа у них такая, — по незаметному знаку Серова у стола возник все тот же Никодим. — Верить в невозможное. И потом приспосабливать его к обыденности.

— Лучше обыденность к нему, — не согласился Борис.

— Это у кого яйца крепче... — Серов велел Никодиму:

— Проводи в домик, подписки оформи, инструкции выдай. На сегодня ваша задача закончить весь оргпериод, чтобы потом с бумажками не возиться.

— А установочное занятие? Инструктаж?

— Отсыпайтесь пока, потому что выпишут капитана уже скоро, через пару дней приедет. Он эти снимки делал, его и пытайте. На подготовку, тренировки, слаживание у нас по плану целый месяц времени, наинструктируетесь еще по самое оно.

Хрущев добавил:

— Иван, ты организуй, наверное, так. Собери всех по тому списку... Ну, ты понял. И пускай твой капитан прочтет обзорную лекцию.

* * *

Лекция началась по расписанию, что и неудивительно для девятой в курсе. Эмоции от резких новостей схлынули, случайные желатели остренького понемногу отвалились еще в районе четвертой-пятой. Репортеров же в академию армии Атласа не пускали вовсе. Так что дальше курс двигался вполне по траектории, запланированной Тан Линем.

Сам Тан Линь за кафедрой смотрелся внушительно и жутко. Хороший костюм синей шерсти отменно сидел на крепком теле, больше подобающем атлету, Специалисту с аурой или армейцу, нежели ученому. Сильные руки легко переставляли сразу целый стол с демонстрационными моделями. Буйные темно-русые волосы, остриженные чуть ниже затылка и постоянно зачесанные назад, придавали бывшему исследователю атмосферы вид проламывающего ураган "буллхэда". Глаза же лектора по большей части оставались прищуренными, и потому о цвете их мало что могли сказать самые пронырливые девушки с кафедры.

Винтер помнила Тан Линя еще в синем скафандре, еще там, на зеленой траве у инопланетного корабля и, разумеется, знала, что глаза у залетного карие, теплые. Но с чего бы Винтер Шни, наследница крупнейшей праховой корпорации Атласа, начнет делиться чем угодно с аспирантками-лаборантками? Совершенно не ее круг, и просто некогда.

Кроме того, лекция читалась в академии армии Атласа, так что девушки тут на кафедре не работали, а служили. И уж трепаться даже о такой мелочи, как цвет глаз докладчика, вряд ли стали бы. Нарушила режим секретности — вылетай обратно в трущобы под Атласом, в широкий, шумный, грязный, задыхающийся Мантл, еще и с черной меткой в досье. Нет, в бордель-то с любым досье возьмут, конечно. Там уже трепаться можно о чем хочешь...

На девятой лекции бывший физик-атмосферник с "Паруса" подводил итоги:

— ... После длительного развития коммунизм как идея перешел от примитивного "отнять и поделить"... Кстати, сейчас в ваших газетах обсуждается уличная агитация некоего Тириана именно в этом, наиболее грубом и кровавом, варианте... Так вот, от примитива "отнять и поделить", через долгое и сложное развитие подвидов, коммунизм все же пришел к упорядоченной конкуренции Проектов, как предлагал мудрец из древности, увы, слишком поздно оцененный.

— Простите, мудрец — Эрф Ром, о котором вы говорили прежде?

— Нет, — покачал Тан Линь живописной копной темно-русых волос, — идеи Эрф Рома имели популярность лет на шестьдесят-сто ранее, а в описываемую мной эпоху наиболее близким к идейному сердцу движения оказался Оксиген. Последователи называли его Кислородычем. Так вот, его мнение.

Подняв обе руки вверх, Тан Линь прогремел:

— Человечество как мозаика Проектов, свободно и безопасно конкурирующих между собой, в том числе и на общих территориях. Эволюция сообщества мирно конкурирующих социально-экономических Проектов.

Убедившись, что его поняли, продолжил:

— Под каждым Проектом понимается образец общественного устройства, правила которого добровольно принимаются некоей группой людей. Эти Проекты конкурируют по достаточно простому набору правил, обеспечивающих сохранение жизненного потенциала и совокупного знания человечества. Общеобязательного для всех нет ничего, за исключением этих самых правил.

На третьем ряду скамей поднялся рослый парень с нашивками Мантловского полицейского спецназа. Винтер неожиданно узнала собственного переведшегося адъютанта. Того самого, что сбежал от нее после Кровавой... Кленовой Осени. Судя по шевронам, удалец вполне успешно гонял по дну общества крупных акул, не позволяя им собираться в стаи. А сюда, на лекцию, начальство прислало его как самого молодого в отделе, ясно же. Вот случай спросить, почему перевелся? В конце концов, если никаких чувств между ними нет, так почему не узнать чисто служебную информацию?

Представится случай, спрошу, решила Винтер. А бегать за бывшим, неважно, кем... Благодарим покорно, вот какой еще сплетни не хватало.

Лейтенант же сказал:

— Кто следит за соблюдением правил? Государство? Вы же объясняли, что его нет?

— Соблюдение правил достигается двумя путями, — для наглядности Тан Линь показал два пальца. — Первое, обучение и воспитание, когда различные правила и другие варианты устройства общества, отыгрываются на моделях, и тем самым не просто заучиваются на память, а высекаются, образно говоря, рубцами на сердце.

Тан Линь поморщился:

— Король из меня получился не очень, признаюсь честно. В играх по индустриальной эпохе я добивался большего; вершина же моя — античность.

Лектор тут разулыбался, и все хором задумались: из какого же ребенка выросло такое... Такое вот? Тоже мухам лапки отрывало или доносило воспитателю на соседа по горшку?

Продолжил Тан Линь бесцветным, нарочито ровным "служебным" голосом:

— Второе, функции охраны правил размазаны по всему обществу. Каждый из нас имеет некие права и обязанности в охране общественного строя. В конечном итоге все усваивают, что так жить выгоднее.

Лейтенант не согласился:

— Мой контингент, эти самые уголовники, рассуждают иначе. Грабить всегда выгоднее, нежели работать, и весь разговор.

Тан Линь не поменялся в лице:

— В Семиградье контингент абсолютно тот же. Ко мне привозят именно ваш улов.

— И как вы справляетесь?

Тан Линь помотал головой:

— Считайте это приглашением, прилетайте и посмотрите сами. Силой не держим. Кому не нравится — за периметр. Там нечего и не у кого грабить, одни только черные гримм. Созидай или сдохни! Не надо заискивать перед людьми, которые нас держат, вашими словами, "за лохов". Либо они оставят нас в покое, либо станут нами, либо умрут.

Сдержаный гул в зале: а вот это, пожалуй, хорошо. Правьте железной рукой или уходите, здесь вам не Мистраль! Здесь нельзя быть добреньким царем! Так, а что там лопочет наш не сдавшийся лейтенант?

— ... Но у них оружие!

— У нас также разрешено оружие и есть право применять его в некоторых случаях, которые вполне покрывают наиболее распространенные ситуации простейшего криминала. Человека без оружия может ограбить сопляк с ножом. Человека с простейшим разрядником... У вас пускай эту нишу займет пулевое ручное оружие... Надо грабить уже бандой. А это резко повышает сложность задачи.

Лейтенант, конечно, не согласился:

— Ну дадут балбесу по тыкве, отберут пушку, всего делов.

— Опустим случай, когда не балбес. Допустим, что да, сглупил, и да, он один. Тогда плохо. Но если пушка у каждого?

— Соберут отряд. Организация против неуправляемой толпы всегда выиграет.

— Я понимаю, что в реалиях вашего социального устройства общее военное обучение невозможно и потому невозможна самоорганизация ополчения. Учитывая ваши проблемы с гримм, это представляется мне странным. Но дело ваше. Так вот, у вас же есть вы и такие как вы. А любая банда, выражаясь вашей терминологией, ваш прямой конкурент в пищевой цепочке.

Лейтенант замялся и сел. На втором ряду меланхолично прощебетала синеволосая бизнес-леди возраста превращения косметички в аптечку:

— Я, кажется, начинаю понимать. Поднимается порог вхождения на рынок э-э, экспроприаторских услуг. Далее вы разными мерами добиваетесь того, что работа в целом становится выгоднее, нежели грабеж, только и всего. Но ведь все государства мира так поступают, и что мы видим на практике?

Тан Линь поощрительно улыбнулся тетушке, отчего Винтер фыркнула: как бы морщинистая не сомлела. Тан Линь же сказал:

— На практике государства действуют не экономическим путем, а силовым. Поскольку это дорого, постольку и функция возмездия сосредоточена в судебном органе и его исполнителях. А они по определению не вездесущи. У нас же функция возмездия распространена по всему обществу.

Тан Линь чуть склонил голову и заговорил суше:

— Например, я не просто имею право применять оружие — я обязан это делать. Если я пройду мимо откровенного беззакония, то буду наказан. Со мной просто перестанут общаться.

— Тоже мне наказание!

— Для вас, конечно, лишение средств к существованию страшнее. У нас иные правила. Минимальный набор еды и одежды обеспечен каждому. Живи, гуманизм торжествует. Но живи подальше от нас. В нашу игру мы тебя не берем, ты плохой.

Тан Линь ухмыльнулся:

— Помните, как в детстве обижались на это?

Переждав гул смешков, лектор сделал жест, словно бы тесто раскатывал:

— Так размазаны мелкие бандиты, так же распределены и неравнодушные граждане. Лекарство должно соответствовать задаче. От вшей лечат мазью, а не ампутацией головы.

— Мелкие, — фыркнул не сдавшийся адъютант. — А если...

— Если в банду сбиться, так это надо установить правила, выполнять их. Скучно же! К тому же, крупная банда не спрячется в любой подворотне.

— Зато мотивация у них прямая и четкая, не то, что у их мирного противника.

Тан Линь поморщился:

— Сильнее всего мотивация у человека, который хочет в туалет. Не спорю. Только вот производит человек при такой мотивации в основном дерьмо, простите.

— Пока вы ничего нового не сказали, — проворчал кто-то довольно громко.

— Я не ставлю целью открыть некие новые правила. Я ставлю целью максимально полно изложить вам систему, работающую на моей планете.

— На планете? Да кто вообще видел этот ваш звездолет!

— Я видела, — уронила Винтер служебным тоном.

— Я видел, — откликнулся и лейтенант, впервые поглядев на нее прямо.

— Прошу вас не расходовать время лектора на глупые сомнения, — продолжила Винтер. — Прошу задавать вопросы по теме.

Лейтенант фыркнул и отвернулся, и Винтер после лекции так и не подошла к нему с вопросом. Зато к Тан Линю подскакивали с вопросами многие.

— Простите, — размахивал протезом полковник саперов, — но получается, что у вас никто не может полностью отдохнуть от общественных обязанностей. Почему вы не выделяете профессионалов? Ведь невозможно постоянно чувствовать себя на службе, мы хорошо это знаем. Отдых необходим, а вся ваша жизнь — сплошная бесконечная служба в той или иной роли.

Отвечал физик спокойно, с полной уверенностью в себе:

— Ваша жизнь то же самое. Только у вас роли замаскированы, и внезапное их включение, внезапная необходимость исполнить требование общества, скажем, уплатить штраф, сотрясает психику намного сильнее, чем наше полное знание долга, к исполнению которого мы готовимся с детства.

Тан Линь повернулся к стрельчатым окнам, поглядел на белую мглу за ними, подумал и добавил:

— Поймите, у нас много обязанностей. Но! — ладонь ребром вертикально. — Во-первых, они вполне посильны, ибо разбиты на множество людей, а не лежат на плечах единственного, например, доктора в селе.

Ладонь горизонтально, голос мягче:

— Во-вторых, наши обязанности не возникают из пустоты или из прихоти начальствуюшего лица. Они всегда обоснованы, и эти обоснования любой может проверить на прочность, что позволяет через определенный срок отменять сыгравшие свою роль законы.

Обе ладони вместе:

— В-третьих, широчайшее распределение умений и обязанностей защищает нас от узурпации их группой тех самых профессионалов, безразлично, в какой области.

Ладони в стороны:

— Не думаю, что вам понравится диктатура зубных врачей.

Под общий смех попрощавшись коротким поклоном, Тан Линь подошел к двери, где ожидала Винтер.

— Вин, я смертельно устал говорить, говорить и не делать, — звездолетчик поглядел прямо. — Скоро уже корабль?

Бывший адъютант, двинувшийся сюда же, замер, как от удара. Вин! Он уже называет Винтер коротким именем... Впрочем, отчего нет? Сильный, красивый, экзотический донельзя. А семью Винтер, если что, даже без папочки прокормит...

Слева в группе костюмов и мундиров кто-то сказал:

— Джон, вы все-таки психолог. Вы вместе с нами слушали все лекции. Казалось бы, у них такой продуманный мир. Так почему же мне в этом мире настолько холодно жить?

Джон — генерал в очках без оправы, тощий седой начальник мозговедов, "Джонни-сракопион". Не скорпион: скорпиона стрелять можно, а генерала стрелять нельзя. За генерала полевой трибунал сам кого хошь расстреляет. Лейтенант встречал подчиненных Джона, военных психологов, когда те пытались вытянуть потерпевших. К сожалению, душевные раны психологи пытались замазывать, а по большей части их требовалось клепать-заваривать, поэтому результаты получались чаще всего нерадостные. И какой-то армейский остряк дал определение: "Цветочки у них красивые, только вот растут из жопы". Психологи огрызались: "Из жопы? Зато от сердца!"

Так вот армейского главпсиха и поименовали.

Поименованный Джон снял очки. Принялся протирать стекла наверняка отрепетированым жестом. У мозгокрутов с двойным дном абсолютно все... Заучка среди костоломов; ну-ну, что же ты пропоешь?

Генерал-два-дна сказал:

— История Атласа как социопсихологического явления базируется на войне индивидуальности против унификации. Мы, бывшее королевство Мантл, классическое тоталитарное государство, глупо отрицать очевидное. Это наше прошлое, наши предки, это мы. Нельзя это забывать.

Жестом Джон отмел возмущенные возгласы. Тан Линь остановился у двери, прислушался. Винтер замерла рядом отключенным роботом, прекрасной и неживой статуей.

— Итак, — продолжил генерал-мозгокрут, — в тоталитарном обществе, маскирующем иллюзорными позитивными перспективами унификацию, интеллигент отстаивает свое право на индивидуальность наиболее мучительным способом. Надо бороться за право носить не такую одежду, как у всех, ходить не на то кино, на которое все, слушать не ту музыку, что слушают все, и так далее. А каждое духовное завоевание кусочка себя связано с нравственными компромиссами.

Тут мозговед в узколицей башке, видимо, передал слово генералу, потому что Джон вернул очки на переносицу и заговорил четко, словно заколачивая гвозди:

— Либо ты носишь любимую прическу, но тебя за это часто бьют. Либо тебя не трогают, но неприятно думать, что в любой момент могут придраться к фасону или цвету штанов. Компромисс так или иначе корежит психику. Итого...

Джон обозначил короткий поклон Тан Линю и все так же молча стоящей рядом с ним Вин... Винтер!

— ... Такой вот чистенький и пышущий здоровьем герой с несгибаемым взглядом на здоровую жизнь, купленую ценой аскетизма, еще и внушаемого с раннего детства... Простите, но у меня точно так же, как у всех, возникает недоверие. И раздражение, конечно.

— Благодарю, генерал, — Тан Линь кивнул в ответ. — Вы очень хорошо сформулировали: "иллюзорные позитивные перспективы".

— О, здесь нет моей заслуги. Фраза из чьей-то научной работы.

— И тем не менее, вы помогли мне осознать важную вещь. Благодарю еще раз и до встречи на следующей лекции.

— Кстати, вы не подскажете, сколько лекций запланировано всего?

Тан Линь улыбнулся с откровенным ехидством:

— Подача информации частями, скажем, публикация книги по главам, держит слушателя или читателя в напряжении постоянно, ведь он так не сможет предсказать концовки по счету страниц. Мне нужно именно ваше напряженное внимание, сомнение, вопросы — а вовсе не галочка в ведомости. На этом до новых встреч. Вин, пора.

Тан Линь развернулся и прошел в дверь.

* * *

Дверь глухо ударила металлом о металл. Прорычал и лязгнул глубоко в недрах запорный механизм, растопырив из тяжелого полотна восемь ригелей в притворы, во все стороны восьмиугольного косяка. Коротко прошипел гермозатвор и наконец-то вспыхнул свет.

Братья перевели дух, осмотрелись. Они находились в семидверном бункере диаметром шагов десять-пятнадцать, с бетонными полом и потолком, с лампами за толстым стеклом, за решетками шахтерских светильников. Восьмиугольные рамы металлических сейфовых дверей отливали зелено-бронзовым, а полотна глубоко синим. Причем вблизи Борис видел, что не краска и не воронение, именно металл такого цвета. Пахло здесь нагретым железом, чуть-чуть маслом и сухой бетонной пылью.

Позади братьев и капитана закрылась дверь номер четыре.

Прямо перед ними открылась дверь без номера, сделанная намного легче и проще, чем бронированный люк перехода. Высокий порог изящно переступила блондинка с ушками над головой. И снова братья подумали про Клушанцева. Про съемки, костюмы, бутафорию. Только уши шевелились живо, только серебристый хвост мел по-настоящему; ну а в остальном студентка студенткой. Московский архитектурный, про себя решил старший брат, это оттуда мода на псевдогреческие сандалии, узкие саржевые брючки и анахроничные кофточки-камзолы.

— Мия, представляю тебе наших специалистов. Астроном... Звездочет, по-здешнему. И переводчик. По-здешнему, толмач.

Толмач и звездочет выглядели хорошо прибарахлившимися повстанцами Панчо Вильи. Под наверченными в несколько слоев патронташами с трудом просматривались клетки на ковбойках. За собой храбрецы волокли тележки, нагруженные горой до высоты талии и укутанные брезентом. На крепких поясах и в карманах рабочих брюк, чуть ли не за голенищами шнурованых ботинок — словом, повсюду! — висели и торчали аптечки, наборы выживальщика, устрашающего вида ножи-стропорезы, картонные цилиндрики красных ракет, наконец, свертки с пирожками, что напихали официантки из столовой Нижней Ореанды, со слезами проводившие Аркадия-гусара на поход и на подвиг.

В довершение картины астроном правой рукой, а переводчик левой держали между собой тот самый обещаный ящик, укутаный от "неизбежных на море случайностей" в солому и упакованый поверх того в тарную дощечку, ОСТ 11374-60, сосна второй сорт, восемнадцать миллиметров толщиной, плюс гвозди упаковочные круглые оцинкованные, ОСТ 78-55, сталь Ст3. В итоге ящик весил не сильно меньше пуда.

Свободными руками — астроном левой, а переводчик правой — братья поминутно вытирали пот со лба и поправляли здоровенные сувенирные сомбреро из секции пляжных товаров Ялтинского ЦУМа. Капитан же сказал, что летнее солнце там жарит не в себя, вот и подготовились...

Мия посмотрела на столь хозяйственных мужчин с откровенным уважением, а услыхав представление, даже подпрыгнула:

— Переводчик! Вот здорово! А вы поможете нам с камнем? В прошлый раз мы капитана с единственной фразой заслали, — смущалась девчонка очаровательно, — неловко вышло.

Счастливо улыбаясь, Мия взяла капитана за обе руки:

— Вижу, не зря Кимура-сан суетился. Помогло!

Двум капитанским спутникам Мия кивнула с обычной вежливостью:

— Добро пожаловать в Сосновые Склоны.

А капитан сказал им же с обычной командной четкостью в голосе:

— К постановке ящика приступить! Спину не гнем, ровно держим спину, приседаем по команде... Три! Два! Хоп! Молодцы, не зря неделю учились. Мия, забирай.

Мия хлопнула в ладоши, вскочили два молодца, одинаковы с лица, одетые в серое размахайское, бережно взяли ящик и унесли. Мия проводила их лукавой улыбкой:

— Вот Кимура-сан удивится, наверное.

— Да плевать. Скажешь: в Тумане чего только не найдешь. Даже настоящий грузинский коньяк эпохи Гагарина... Так! Спину не гнуть! Смирно стоять. Сейчас я размотаю с вас ленты.

Братья радостно выдохнули. Молодость их осталась хоть и недалеко, а все-таки в прошлом. Потный краткий месяц подготовки в Нижней Ореанде не сделал из интеллектуалов ни барбудос, ни мучачос. Так что волочь две полные тележки приборов, справочников по высшей математике, звездных каталогов — одних только списков цефеид шесть изданий! — братьям обошлось в два литра пота и килограмм веса каждому. Кроме собственного их астрономического груза, капитан от души обвешал обоих патронными лентами. Сказал: "Вам не прыгать с этим, не бегать, не кувыркаться. Всего два шага до камеры перехода пройти, так что вытянете". Накрутил каждому по двести патронов, почти по сорок килограммов, что твой турнирный доспех из музея. Правда, сам он взял столько же, да еще и толстый термопластовый короб со сложенной втрое жуткой винтовкой. У нее в прикладе даже амортизаторы стояли, как на вилке мотоцикла, под невероятную отдачу. Но вот капитан как раз тренировался всю жизнь, и за месяц после больницы вполне пришел в форму.

Форму одежды, кстати, им не выдавали. В камуфляже отправился один капитан, а они в чем выезжали из Ленинграда, в том и с Земли вышли. И то, белья капитан оставил единственную смену, от расчески выдал каждому половинку, а у зубных щеток отломал ручки — тридцать граммов, не хрен собачий, можно целый перевязочный пакет взять или блистер аспирина.

Зато весь месяц заставлял братьев учить летный "набор выживания", добывать огонь взаправдашним кресалом и огнивом, отбивать морзянку зеркальцем, ощупью выхватывать из поясной аптечки шприц-тюбик и колоть себе промедол вслепую. Тропический набор прививок им вкололи доктора, корректные и вне дозволенных тем неразговорчивые, как Никодим.

Еду капитан даже не заказывал. Там, сказал, все лучшее купим. Хронометры одобрил, на гравиметры похмыкал, газоанализаторы со смешком повертел в руках, но принял. Зато уникальный настольный вычислитель весом всего ничего, жалкие два кило — вовсе вычеркнул. Сказал: "У Хоро такой же с прошлого раза, я сам передавал. А на Ремнанте вам для работы в первой попавшейся лавке купим Свиток, до него вашим 4М12 как до Луны на пузе. И телескопы тоже там найдем. На крайний случай отольют вам зеркала на месте, справочник по расчету возьмите только".

Братья переглянулись и положили на память уточнить две вещи. Первое, капитан сказал: "В лавке", капитализм там, значит. И как же тогда Великое Кольцо? А второй — "вашим 4М12". Не "нашим", а "вашим"! Чей же тогда сам капитан, с какой он-то стороны?

Смотав с повстанцев ленты с патронами, отчего братья прямо на глазах прибавили по сантиметру роста, капитан сложил амуницию прямо под ноги:

— Выдыхайте, тут есть кому помочь. Мия, комнаты готовы?

Мия ответить не успела. Вошла женщина чуть постарше, не блондинка, а ярко-русая, почти рыжая — смотря как свет падает. Одевалась она, видимо, в местный наряд: белая рубашка и жилет с меховой оторочкой, лиловая юбка до пола, красный пояс, медное вплетеное кольцо; но уши и хвост же! Аркадий призадумался: все ли женщины здесь такие?

— Госпожа Хоро, — капитан поклонился с заметным волнением, — примите мою благодарность за лекарство. Поручаю вашему гостеприимству моих спутников. Пусть вас не смущает их непарадный вид. Это астроном Борис и переводчик Аркадий.

— Переводчик? Вот здорово! — Хоро поглядела на Аркадия внимательно. — Поможете нам с камнем? В прошлый раз мы капитана...

Капитан и Мия захихикали. Даже Борис улыбнулся. Аркадий притронулся к кончику правого уса:

— Все, что в моих силах.

— Отлично. Так, под жилье вам Лазоревый павильон.

По хлопку Хоро через люк протиснулись четыре рослых парня в серых свободных одеждах — Аркадий навидался таких у китайцев, когда ездил к себе на Камчатку через Владивосток и Хабаровск. Лицами здешние блондины-Никодимы не различались вовсе. Коротко поклонившись, они попарно схватили тележки с приборами и книгами, подняли, словно бы те ничего не весили, и выскочили через высокий порог с кошачьей легкостью.

— Идемте! — Мия махнула рукой. — Первым делом вам нужно написать своим близким, что вы хорошо добрались. Но категорически вам советую сделать это после завтрака. Завтрак праздничный, мы вас давно ждем и рады видеть. Вот сейчас вы умоетесь, мы уже приготовили вам одежду, сообразную важности момента, и...

Аркадий обернулся:

— Письма? Товарищ капитан, а что разрешается писать?

— Пишите что хотите, — капитан махнул рукой тоже. — Один черт никто вам не поверит. Скажут: а, новый роман задумали, фантасты же. Американцы вон до сих пор на полном серьезе обсуждают что у нас, оказывается, перед Гагариным еще четыре человека угробились в неудачных запусках. Даже фамилии называют: Грачев, Белоконь, Качур и еще кто-то, запамятовал. Хотя это обычные испытатели скафандров, сержанты-срочники. Их только по здоровью отбирали. Никуда они не летали. Отслужили, теперь просто работают кто где.

— И я даже знаю, где, — хмыкнул Борис, отряхивая клетчатую рубашку. — Лешка Грачев на рязанском заводе вычтехники, я же к ним за блоками к БЭСМ ездил каждый месяц, как на работу, а он алаверды к нам, сервер налаживать. Вот, он рассказывал, как Аджубей с него интервью снимал для опровержения слухов. Да я, грешным делом, думал: пулю льет, распускает хвост Лешка, попутчица красивая сильно.

— Красивее меня? — притворно возмутилась Мия.

— Дочка! Сооблазнить голодного мужика много ума не надо. Сперва накорми, а там посмотрим, чего твой хвост против моего стоит!

— Бегу, мама, бегу! Так, не отставать, вам еще с папой знакомиться...

Мия наконец-то уволокла братьев, не закрыв за собой люка, потому что все увлеклись пропихиванием через него двух широченных сомбреро. В наступившей тишине Хоро с капитаном вышли из бункера, оставив на полу кофры с капитановой трехсложной винтовкой и скрученные патронташи. Хоро нажала завиток на резьбе, дождалась, пока механизм закроет синюю восьмиугольную дверь и спрячет все под панелью с рельефными алыми цылинями, лиловыми сыбусянами.

— Идем.

Прошли совсем недалеко, в небольшую комнатку с холодным по случаю июля камином и блоком из шести огоньков на стене. Пять светились зеленым, а четвертый номер белым, докладывая о начавшейся зарядке накопителя.

Хоро села за выложеный мозаикой столик. Тут же служитель внес чайный набор и большой кувшин с кипятком.

— Заваривай, капитан. Мне нравится смотреть, как ты это делаешь. Должна же я получить возмещение за хлопоты.

— Простите...

— Брось мяться. Идем с нами, ты нам подходишь. У Серова я тебя выкупила лично. Но, если тебя что-то не отпускает с Земли... Теперь я спокойно могу подождать сколько нужно.

Капитан принялся за привычную процедуру. Залить чайник кипятком для подогрева, слить. Отмерить на две чашки.

— Больше заваривай, сейчас еще один человек подойдет.

— Мужчина?

— Девушка. С какой целью спрашиваешь?

— Двум женщинам одной чашки всегда мало. Надо же поговорить, чаю попить, нет?

— Логично. Давай на три раза.

Отмерить, всыпать чай, налить воды чуть выше слоя чаинок, промыть, слить.

— Хоро, у вас тут что-то изменилось?

— Да, и довольно сильно. Помнишь Свидетеля Канона?

— Вы его опасаетесь. Помню.

Вот сейчас налить воды сколько надо на девять чашек.

— Уже не опасаемся.

— Даже так?

— Потерпи, не хочу лишать мужа удовольствия рассказать самому.

Капитан отсчитал секунды, перелил в отдельный чайничек, чтобы чай не перестоялся над заваркой и не горчил.

— Разливать? Остынет ведь.

Открылась дверца и служитель внес большой кожаный кофр, поставил на стол так, чтобы не мешал пить чай, исчез. Вошла та самая обещанная девушка, поздоровалась по-здешнему, поклоном.

— Вот сейчас разливай.

Капитан засмеялся:

— На троих, да!

Девушка оказалась солнечной блондинкой с яркими синими глазами и отлично подходящей к цвету глаз бирюзовой брошью на горле. Отведя взгляд от неожиданно серьезного лица незнакомки, капитан поежился: что-то не так.

Волосы в короткую косичку, тоненький красный бант на затылке, под брошью кружевной белый галстук... Нет, не то.

Одежда?

Синий жакет с широкими прорезными плечами, зато узкими рукавами-трубочками от локтя до запястья. Коричневые перчатки. Жакет совсем короткий, выше солнечного сплетения. Ниже синего жакета и в прорезных плечах — белое платье, подол до середины голени. Безукоризнено чистые коричневые сапожки на пуговках...

Голубой зонт в руках — что-то в зонте?

А, движения!

Конкретно — руки.

Плечи у нее... Тяжелее обычных. Импланты? После Ремнанта все возможно. И перчатки, и глухие рукава до локтя, очень уж узкие рукава, очень уж тонкие предплечья-запястья — мода или под ними сталь?

Девушка вопросительно глянула на Хоро, та вмешалась:

— Капитан, смущать барышню потом будешь. А вот барышня пускай смотрит внимательно. Ты ее первая работа.

Хоро подмигнула синеглазой:

— Садись, попей с нами чаю.

Девушка села несколько боком, как в зарубежных кино садятся за стол к хозяйке удостоенные высочайшего внимания горничные и слуги, выражая подчинение и скромность. Но капитан уже не обманывался. Он-то видел, что блондинка может в любой миг отскочить к стене или пинком опрокинуть кувшин с горячим ему на колени. Причем такую позу синеглазая приняла одним естественным движением, совершенно не задумываясь.

Работа?

Выпили по первой чашке. Незнакомка разглядывала капитана без ложного смущения, но вежливо, необидно.

Рост мужчины чуть выше среднего. Лицо симметричное, правильное, слегка вытянутое, скулы проявлены слабо. Волосы острижены, но видно, что начали седеть — старше тридцати. Насколько старше, по тренированому человеку так вот сходу не сказать. Запястья нетолстые, сложение рук скорее сухое. Движения плавные, спокойные, точные. Чай наливает без брызг вовсе, а ведь чайник надо наклонить достаточно сильно, чтобы чай оторвался от носика, не стекал по стенке — но при том достаточно слабо, чтобы чай не полился из-под крышки или сама она не слетела... Фигуру скрадывает пятнистая куртка и свободные же брюки, ну ботинки военные, понятно... А еще понятно, что у толстого человека — вот как те двое в коридоре — куртка и брюки ничего бы не скрыли. Получается, он телохранитель при двух... Ученых? Приказчиках? Но тех двоих провожает Мия, и жилье им назначено вне центрального кольца охраны. А с этим Хоро сама чай пьет. И ладно бы по протоколу — но Хоро это нравится, видно сквозь три стены и форточку...

— Так ты с нами, капитан, или как?

— С вами, — ответил капитан без ожидаемых раздумий-колебаний. — Я не знаю, зачем, но вижу, что для вас это важно. Да и Серов мне увольнение подписал и все разрешил. Ждать меня там никто не ждет, не с моей службой долгие романы крутить, а про семью я в прошлый раз говорил, ты знаешь. Так чего кашу по столу размазывать.

Хоро просияла изнутри, молча, без махания руками или девчачьего визга. Блондинка поняла: почему-то для нанимательницы этот выбор много весил, и теперь она искренне радуется, что решение наконец-то принято.

Выпили еще по чашке, и Хоро, светясь от удовольствия совсем уж неприкрыто, положила обе ладони на столик:

— Капитан, раз ты теперь с нами, то тебе надо пройти психологический проективный тест. Мы теперь компания больше международной. Мы — межмировая торговля. Сам понимаешь, уровень!

Капитан поглядел несколько подозрительно, но Хоро излучала незамутненную радость. Любой, знакомый с Хоро более пары дней, уже понимал, что противостоять этому потоку невозможно. А честно говоря, и не хочется совершенно.

— Итак, ты продиктуешь письмо... Ах да, я вас не представила.

— Только не говори, что случайно, уж настолько я тебя знаю.

— И не думала. Итак, Вайолет из Лейдена, почтовая компания Ходжинса.

Блондинка с легкой улыбкой поднялась — капитан едва успел подняться ответно — и проделала взаправдашний книксен, куда там эмансипированным греческим принцессам!

— А этого человека мы привыкли называть Капитан или Стрелок. Истинное имя его еще не проявилось. Но, надеюсь, скоро это изменится.

Улыбнувшись, Вайолет пересела к своему кофру, откинула крышку, под которой обнаружилась вполне привычная пишущая машинка.

Капитан сел на прежнее место, допил свою третью чашку и спросил:

— Письмо кому?

— На твой выбор.

— А я сам написать не могу?

Хоро допила третью чашку и помотала ладошкой перед капитанским носом:

— Разумеется, можешь. Но по методике надо именно чтобы ты диктовал, а формулировки подбирала она. И тебе предлагала.

— То есть, смысл в диалоге? Я думал, ради анализа почерка.

— Капитан... — Хоро посерьезнела. — Она хорошо разбирается в людях, поверь. А мы тебя высоко ценим, хоть и любишь ты валяться со всякими встречными бабами. Хорошо хоть, не с мальчиками, и на том судьбе благодарствуем. И мы хотим тебя применить наилучшим образом, уж прости за откровенность. Насколько мы сволочи, ты еще поймешь...

Тут капитан ухмыльнулся откровенно саркастически. Хоро развела руки:

— ...Но вот чего у нас нет — своих мы не используем втемную. Привыкай. Все, работайте, я побежала, мужа обрадую. Если что, проводишь ее на завтрак, она тут новенькая.

— Но я не хотела вас обременять...

— Вайолет, я понимаю, что если твоя страна называется Лейденшафтлих, то разговаривать без церемониала тебе западло. Но город-то всего лишь Лейден, верно? Будь проще! Капитан, ты хоть ей объясни! Все, все, убегаю!

— Извините ее... — заговорил капитан, и в тот же миг Ваойлетт сказала:

— Не сердитесь на нее...

Посмотрев друг на друга, Вайолет и капитан рассмеялись.

— Да, она такая. Вайолет, вы психолог?

— Нет, господин Капитан. Или вам больше нравится имя Стрелок?

— О, нет... — капитан сдвинул чайный прибор. — История долгая, и не для первого знакомства, точно.

— Хорошо, господин Капитан.

— Пожалуйста, не называйте меня господином. У меня на родине это...

Капитан пощелкал пальцами:

— Лучше просто Капитан, раз уж Хоро...

— Раз уж Хоро, то конечно, — легко согласилась девушка. — Итак, я печатаю письма для неграмотных людей. У господина Клавдии Ходжинса в почтовой фирме. Люди диктуют мне, а чаще объясняют, что хотят сообщить адресату. Моя же работа — подобрать формулировку. И напечатать. Госпоже Хоро угодно называть это психологией — отчего нет? Она хорошо платит и собеседник приятный.

Вайолет подперла левую щеку кулачком в коричневой перчатке. Левый глаз от этого прижмурился и выглядывающая из-за крышки кофра девушка словно бы подмигнула.

Теперь капитан задумался и свою третью чашку допила Вайолет. В настоящей керамике чай остыть не успел, вкус не пропал. Да, Капитан чай заваривать умеет; но Хоро выделяет его не за это. Мужчина? Непохоже, любовный интерес выражается иначе. Всю вторую половину своей короткой жизни Вайолет пыталась найти формулировку именно этому чувству, так что судила уверенно. Скорее, Хоро радуется...

Вайолет вздрогнула. Всю первую половину короткой жизни она воевала. И теперь поняла: Хоро радуется, что в Капитана не придется стрелять. Что они с Капитаном теперь на одной стороне. А насколько долго продержится это состояние, насколько на стороне Хоро сам Капитан?

Вайолет оглядела комнатку, пробежалась взглядом по разрисованым цветами и плодами шелковым обоям, полированому дереву, по огонькам — пять зеленых, почти в середине шеренги белый. В окне виден край подстриженных кустов. А вон там, за сдвижной стенкой, кажется, терраса и небольшой садик...

Тест и покажет, поняла Вайолет. Ради этого она здесь и нужна.

— Капитан, вы уже выбрали тему письма?

Капитан прошел по комнате к сдвижной двери, открыл ее на ладонь, поглядел в сад. Обернулся:

— Раз уж Хоро угодно попрекать меня этими девушками... Хотя оба раза мы дрались, а я стрелок, не рукопашник. Ладно еще та, вторая, багровая. У нее класс повыше, как ни корежит меня это признавать. Но не мог же я резать всерьез Янг... Короче!

Капитан свел пальцы сердечком, как в прошлый раз подсмотрел у поскакушек-охотниц:

— Короче, я пишу письмо девушке. Девушке, которой у меня никогда не будет. По вашим движениям я предполагаю, что вы тоже боевик?

Вайолет кивнула:

— Да. Служила. Война кончилась, и... Но вот это уже не хочу рассказывать я.

— Понятно, — капитан вздохнул тяжело и длинно, явно вспоминая кого-то со своей войны. — Такая, значит, у меня служба. Пойди туда, не знаю куда. Пристрели то, не знаю что. Получается, семью завести... И некогда, и убить меня в любой момент могут. Значит, как бы даже и незачем. Проще знакомиться на ночь. Или ходить в квартал, как он тут называется... Вы поняли?

— Разумеется, — Вайолет не смутилась. Ну да, с ее-то профессией смущаться. Видала, небось, и колбасу кривую и кишку прямую...

— Словом, — почесал капитан затылок, — она никогда не прочитает это письмо. Ее же не существует ни хрена. Так что я легко, без смущения и стеснения, могу сказать, что люблю ее. Мечту любить легко. Мечта не храпит.

— Как я вас понимаю! — Вот сейчас Вайолет всплеснула руками с неподдельным сочувствием. — А могу я предложить вам фразу письма?

— Да, конечно. Первую?

— Скорее, финальную... Даже не так! Это лейтмотив, музыка на фоне, понимаете?

Капитан кивнул молча, отвернувшись к зеленым, ровненько подстриженным кустам в окне. Вайолет постучала пальцами по столу — крышка отозвалась резкой дробью, твердым по твердому. Точно у нее там импланты.

— Я отдал бы все, чтобы быть с тобою...

Синеглазая повертела пальцами в воздухе и закончила решительным тоном:

— ... Но, может, тебя и на свете нету.

* * *

Нету фарта — значит, нету!

И принимает нас Мантловский комгард. Они всегда на приеме кумарят с пересеру, и где-то я их понимаю. Выезжаешь ты на пьяную поножовщину — а там Специалист с открытой аурой. Против него или такой же Специалист, но свой, или пулемет. Свои Специалисты все в армии, а из пулемета еще попади попробуй: эти, с аурой, скачут пузырьками в минералке. Начнешь сильно психовать, вовсе гриммы набегут. Ну и как тут без химии?

В общем, поймали мне руку на край щита, дубцом хрясь — как ветку сломали, такой звук. Сначала и не больно совсем. Разболелось ночью в камере, а не ляжешь: лавку мужику с белой меткой уступили. Меченых бьют втройне, так я поставил утреннюю пайку, что до суда мужик не доживет. Но разбогатеть не вышло, никто ставку не принял. А потом от боли мне похрену стало, и кто в кормушку тарабанил, уже не вспомню. Проявилась надо мною вертухайная реальность, посмотрела на меня, чего-то между собой перерешала, и сама себе приказала: "Сделайте руку, этому выблядку еще на показательном процессе еблом светить".

Мантл вам не Атлас, на весь район одна клиника, и в той один регенератор. Так что повезли по городу, выкинули перед больничкой — не запоминал, от боли уже черно перед глазами; табличку только помню. Яркая такая, синим по белому: "А сдать ключи?" Чего "А", куда "А", где начало — хрен поймешь, да и все равно уже.

Хрясь о косяк, темно снова. В следующем тамбуре красным по белому: "Анестезиолог, ты ШКАФ закрыть не забыл?" Большими буквами ШКАФ, сразу видно: уважаемый предмет мебели. Не то, что какой-то фавн, отловленный на улице.

Вышла врачиха — тоже из наших, основа только непонятная, пушистая. Волк? Лиса? Хищники на нас глядят не сильно лучше, чем люди. Без людей, пожалуй, мы между собою тоже бы грызлись. Или нет, хрен знает. От боли уже шею дергает, до нервов дошло...

— Наручники снимайте, — говорит. — Куда в регенератор с металлом? Врастет в кости, будет вам лось-терминатор, поскачете тогда.

Комки поморщились, но тут не поспоришь.

— Согласие от него на вмешательство есть?

— Какое согласие, вы че? — голос у главного комка гундосый. — Может, ему еще адвоката?

И заржали все четверо. Ну да, вдвоем-то меня везти страшно. Босс у меня такой, не побоится и конвой разнести. Не меня, дурака, ради, ради агитации за правое дело. А голова уже раскалывается, и запах поплыл, и слышу только, врачиха отругивается:

— ... Кто не хочет к практическому психологу, тот сейчас пойдет к психическому проктологу.

И гундосый опять:

— Зачем нам психологи? Мы и сами прекрасно психовать умеем.

И меня пыром в бок:

— Чем вшей лечишь, жывотное?

Кто за язык тянул, сам не понял:

— Благодарю, офицер, мои ничем не болеют.

— У, — говорит, — опять понторез. Ну ниче, на вечер опять к нам привезут. Я тебе извилины-то размассирую...

И, видно, по голове, потому что тут я уже ничего не помню.

* * *

Помню таблички в обратном порядке: "Анестезиолог, ты ШКАФ закрыть не забыл?" Выхожу в предбанник — трясет, мутит, но на ногах стою. Смотрю, вторая табличка: "А сдать ключи?" — и теперь понимаю, для кого писано.

Комки у машины сбились, кумар до второго этажа поднимается. Девушка с моими документами стоит, морду свою на снимке я узнал. Вежливо интересуюсь:

— Девушка, скоро поедем?

На секунду оторвавшись от планшета, стражница закона так же вежливо отвечает мне:

— Пошел на хуй, мудак зверожопый, пока по рылу не въебала.

И шо это я сегодня такой угнетенный?

Стою, дышу, держусь, чтобы не блевануть — и вдруг доходит: решеток нету, второй этаж ведь. А наручники мои вон они, на поясе у массажера болтаются.

Много думать вредно, мысли подхватить можно. Через подоконник, хлобысь и в перекат — Таурус бы похвалил, точно! И с низкого старта в палисадник. За спиной хлоп, хлоп, над башкой фьють, фьють — ага, ловите. Спальные районы, перекись населения. Тут меня из одного понта не выдадут. За углом разношенная коробочка, уксус на руле — мать родимая, из наших тоже. Ну да, это же людишки в элизиуме, тут на черных работах все наши больше. Я рыбкой в дверь, лицом в задний диванчик, вонючий, аж тошнит: еблись недавно. Хриплю, булькаю, легкие ходят, подбрасывают. Уксус понял, с ходу по газам. Смеется:

— Съебинг — национальная идея!

Отдышался, поднимаюсь, нормально сел.

— А как же, — говорю, — атласское технологическое превосходство?

И оба на Большого Брата смотрим. Летающий остров, рай для богатых. Чем на весу держится, гримм весть. Только шланги все благолепие портят. Наверх с водой, вниз с говном. Высокие технологии, но уж когда прорвет... Через двести лет историки будут насмерть резаться, откуда в трущобах Мантла взялась мода на пижонские широкополые шляпы и почему столько продержалась.

Тут опять рука заболела. Регенератор дело хорошее, но после него положено лежать сутки-двое, пить и жрать лучшее, а не от комков бегать.

— Через плечо, — улыбается уксус, — сам видишь. Жрат растет в Мистрале. Ну, еще на Вейле немножко. У нас не растет, нет. Вся наша технология им за жрат идет, весь первый сорт. Нам отбраковку. Ономнясь колесо поставил, сейчас чуешь? О! Бьет, клеска гриммова!

— Брат, — хриплю, — Химическая, круглый дом, знаешь? Там у меня деньги. Сколько скажешь, дам.

Тут меня отходняк догнал, я на этот выебаный диванчик, и снова темно.

* * *

Темно вокруг, воняет гадостно. Вспомнил где, что — подскочил и рогами в потолок машинки. Уксус на руле кемарит. Это он меня с утра до вечера ждал?

Вылезли, дышу. С полчаса дышал, не меньше, и плевать, что там в самом деле натикало.

Поворачиваюсь: у водителя бакенбарды енотовы и взгляд очень знакомый: ничто мимо кассы.

— Брат, — говорю, — реально спас. Еще чуть-чуть, сейчас все будет. За полный день тебе заплачу.

— Какие деньги! — водитель руки к небу, я за ним глазами, а там Атлас, летающий рай богатых. А вокруг Мантл, ползающий ад всех остальных. Чего там фавны, отсюда тараканы давно разбежались.

Сплюнули оба.

— ... Я же вижу, брат спищит.

Э, да он с Побережья: "ономнясь", "клеска", "спищит". Тоже понаехал, только он за деньгами, а я вроде как в командировку, по служебной надобности.

Подошел я к тайнику, якобы посцать пристроился. Но нету фарта, значит нету.

Бум — и снова темно.

* * *

Темно, холодно, под щекой мокрое говно. Блеванул-таки, пять раз по голове даже лосиный череп не держит. Ноги подтянул, встал, башку ощупал. Похоже, углом щита в висок. Или есть фарт? Видел, как убивали таким ударом, а еще сам стою.

И они стоят, все четверо. Девка с планшетом поодаль.

Планшет!

Наверняка на мне пищалка висит, что же не сдер, балда!

Теперь позняк метаться.

Самый здоровый с наручниками подходит:

— Ишь ты, скаковой лось, бля. Последнее слово подсудимого?

— Еноту заплатите, — киваю, — он цивил, к нашим делам никаким боком.

Главный как Прах вспыхивает:

— Вот же борзая сволота! Ты еще решать будешь, где чьи дела! Ну пизда тебе, рогатый.

И тут из-за угла появляется военный в лимонной броне, главнюка мимоходом промеж лопаток. Тот фуяк, и в мою блевотину рылом. Пустячок, а приятно.

— Заплатите ему, — бросает за спину.

А за спиной у доспешника человек-сундук. Брючки, пиджачок, жилетик — все синее. Ростом и шириной как тот лимонник, но военный в экзоскелете, а у этого просто на морде трактор развернулся. Пачку льен из кармана, водиле в руки:

— Давай, уезжай отсюда, быстро.

Любить-вынимать, вот это у босса подвязки!

— Господин лейтенант, — обтирается главнюк, — не по правилам бунтовщика миловать.

— Не по правилам вы рядом с ним в больничке девушку оставили. Без оружия, с одним планшетом. Взял бы он ее в заложники, тогда бы вам лицензию куда засунули?

Трое за спиной главнюка переглянулись, и даже я понял, что главнюкуйствует он последние минуты.

А ко мне подходит синий костюмчик, без усилия за плечо поднимает:

— Что, правда тириановец?

— Не знаю, не понимаю, голова болит.

— Будешь врать, заболит все остальное. Это пока намек. Говори, агитировал вчера на площади Благонамеренья Волшебника?

— Да какое там агитировал, — сплевывает еще не осознавший надвигающуюся перемену в судьбе главнюк. — Они все за полсотни льен куплены, вот и вся у них идейность.

Хода нет — лепи с козыря:

— Неужели Атлас настолько нищее королевство, что за жалкий полтинник любого гражданина можно под ваши молотки подставить?

— А у вас острый ум, гражданин, — ухмыляется лимонник из-под откинутого забрала. — Оформлю-ка я вам хранение колюще-режущего.

Заржали все и вроде как полегчало в переулке. В окнах лиц не видно, если патрулю что померещится, стреляют в окно без колебаний. Так что народ приучился издали внимать, к занавескам не подходя. А тут гляжу, даже где-то гардины качнулись. Еще бы, такой спектакль.

Енот, наконец, отполз в коробку свою, тихонько завелся и без прогазовки уехал. Хоть у кого-то хороший день, на ту пачку можно новое точило купить. Хреновое, но новое. Но хреновое, как рифма.

Играй, музыкант!

Кладу второй козырь на стол:

— Я смотрю не в славное будущее, а в кошелек и в холодильник.

— Какой забавный, — хмыкает синий костюм и без усилий меня под мышку, портфельчиком. А я по основе лось. Если кто не знает, в природе один лось восемь-десять волков весит или половинку медведя.

— Борзый, как падла, — сплевывает главнюк.

— Такой и нужен.

Синий костюм разворачивается. Так и болтаюсь свернутым ковром, и чуть не теряю сознание от смазавшихся в ленту коричневых стен, серых стекол, бледных лиц где-то глубоко в окнах.

— В Семиградье, что ли? — интересуется, внезапно, девка с планшетом. — За океан?

Похоже, лимонник чего-то отвечает, не слышу, голова кружится. У девки голос высокий, противный, как шилом:

— Так это же Вейла земля!

* * *

— Формально, Озпин. Формально. Практически — как давно Вейл убрал администрацию с побережья? Там уже двадцатый год нету даже рыбаков. Днище кораблю покрасить негде, ни бухты, ни даже шалашика.

— Джеймс, какого невермора, — Озпин поморщился и даже кружку свою отодвинул. — Только-только мы урегулировали... Войну. И вот снова территориальные претензии. На ровном же месте. Ладно, Шни там шахты понатыкали где попало, это все же частная инициатива. Но вы-то продвигаете госпрограмму.

Джеймс Айронвуд пожал могучими плечами, с трудом вместившимися в экран видеосвязи:

— Во-первых, мне теперь есть куда девать шпану с улиц. Во-вторых, есть чем угрожать оставшейся шпане. В-третьих, если нам все-таки удастся освоить северный берег, то хотя бы рыба появится. А то и о зерне помечтать можно. Собственном.

И улыбнулся с истинно деревенской хитростью:

— Ха-ха, скормить бездомных голодающим. Правда же, мы круто придумали? Озпин, чего ты сердишься?

Озпин выдохнул:

— В самом деле, что это я... Гримм с вами, охота сыпать миллионы льен в освоение безлюдного мелкосопочника — играйтесь. Мне главное, наши договоренности по фестивалю в силе?

— В силе, отчего нет?

— Кто вас там знает, на коварном холодном севере.

— Ну-ну... — Джеймс не обиделся, так что расстались мирно.

Озпин сидел перед погасшим экраном еще пол-кружки. Ста лет не прошло, как титаническими усилиями он собрал четыре державы вместе и намертво повязал взаимозависимостями. Без технологий Атласа встанет промышленность даже гигантов Мистраля и Вейла. Что уж там про пыльный Вакуо или про игрушечную страну фавнов, Менажери. Сырья много — этим никого не удивить. Чем копать сырье, на чем вывозить, откуда обученных проходчиков брать?

Без полей Мистраля и Вейла ледяному Атласу и пустыному Вакуо быстро станет нечего жрать. Без формально независимого, очень гордого и чрезвычайно свободного Менажери разрозненные демарши загнанных в угол фавнов превратятся в полноценную войну. Без пустынного, беззаконного фронтира Вакуо не имеющие выхода смутьяны разорвут государства изнутри.

А остатки цивилизации добьют гримм.

Озпину, как единственному на планете настоящему Волшебнику, не требовались никакие догадки. Он-то знал точно, и откуда взялись гримм, и почему они бесконечны. Только знанием этим настоящий Волшебник, особенно единственный на Ремнанте, ни с кем делиться не собирался. Система водонепроницаемых переборок необходима даже в дружбе. Хм, особенно в дружбе...

Особенно, когда друзья, почуяв собственный кусочек выгоды, ломают глобальный план. Получит Атлас собственную еду — зачем нужен Мистраль, к чему хорошие отношения с Вейлом? Опять автаркия, опять война, так привычно... Так надоело!

Наполнив легендарную кружку заново, Озпин поглядел в потолок. Интересное нарушение симметрии. Мы охотно верим тому, кто говорит "я дурак", но никогда тому, кто говорит "ты дурак". Ну ладно, сейчас кое-кто узнает разницу между земщиной и опричниной...

Человеку на засветившемся экране Озпин сказал сухо:

— Господин директор. Охотники Вейла на северном берегу континента обнаружили кое-какие интересные вещи...

Кнопка — файл ушел.

— ... Как вы увидите из отснятого, в этих поселениях организована не больше, не меньше, а подготовка частной армии. Наловлены преступники, не боящиеся крови и верные любому, кто доверит им ствол, отсыплет чуть-чуть еды и выдаст красивую форму с блестящими нашивками. В командовании там террористы "Белого клыка", имеющие боевой опыт. Мне бы хотелось знать...

Озпин пощелкал пальцами, и директор Леонхерт понимающе склонил породистую голову.

— ... Какова позиция истинных властей Атласа по данному вопросу. Можете устроить мне такую несложную справку? Вдруг я что-то не так понимаю, и там делается важное нужное дело?

— Ревизия, — кивнул собеседник. — Начнем с ревизии. Но, конечно, желание Шни создать себе еще и армию... Ведь это старшая Шни на съемке, я уже вижу. Благодарю.

Помявшись, Леонхерт все же выдавил:

— Я вам обязан.

И тут же прервал связь.

Озпин усмехнулся довольно-таки печально и вышел из Башни. Транспорт ждал на площадке, верная Глинда расхаживала спокойно, видимо, не получив за время его отсутствия никаких тревожных известий.

Что за слово такое: "опричнина" ? А "земщина" — откуда это?

Что же такое носится в воздухе?

Озпин повертел головой. Ну, тучи. Громадные, иссиня-черные, высоченные. Далеко, на горизонте.

Знатная там гроза.

* * *

Гроза во весь рост, гром пробирает до печенок.

А в промежутках вода журчит, слышите?

Так это не дождь.

Это дурка по мне плачет!

Лежу под перевернутой телегой, до палаток бежать поленился, да и не лучше там, в палатке. По сравнению с Мантлом тут и на ветру тепло, а еще носками не воняет. Ветер из кишок вчерашний ужин вынимает, какой там запах.

Через жопу вынимает, у меня в последний год все через жопу.

Вот что стоило подальше отойти, говорила же та волчица: "Подальше от начальства, поближе к кухне", так нет. Ну что, посмотрел на Синдер вблизи, мало мне Адама Тауруса...

Стояли мы тогда кучей вдоль опушки. Синдер на четвереньках влетела прямо нам в ноги. Перекувыркнулась, отряхнулась, никого не стесняясь — так, что Носяра пробурчал: "Уродилась сиська в этот понедельник. И ебет же кто-то!"

Синдер выпрямилась, голову этак через плечо вполоборота, глаза рысьи, не знай, кто — влюбился бы насмерть. Кожа белая, жилка на шее дрожит, ауры почти нет, и трясется вся, что листик: "Тоже хочешь? Ну пошли".

Носяра, не понимая, повезло ему или не особо, сделал шажок. Маленький шаг для одного фавна и громадный пиздец для всего Ремнанта. Просто мы тогда, понятное дело, ничего такого не думали. Синдер Фолл на расстоянии вытянутой руки — какое там думать! По ней в отряде не то что мы, девки ручьями текли, сам обламывался из-за этого.

"Он и тебя выебет", — продолжила Синдер с ухмылкой. Тут Носяра начал понимать, да не сержанту равняться с лучшим бойцом планеты. Таурус разве что, только вот про Адама скоро год, как ничего не слыхать.

В общем, шагнул Носяра — а Синдер носик сморщила, платьице алое ниже шнурованых шорт оправила, глазки золотые распахнула по пятильеновику и догадалась: "О!!! Ты у меня мужика отбить хочешь, пидор!"

Ну, а как она бьет ногой, наша Фолл, мы еще на тренировках ознакомились. Любимая же шутка: берешь новичка, показываешь ему Синдер. "Хочешь ее за ноги подержать?" Еще бы, он тебе и конфеты пайковые, и курево, и чистку оружия. А ты его вместо себя в очередь на спарринг. Хоть за ноги, хоть за сиськи, хоть за что поймаешь. На моей памяти никто даже волос не коснулся, правда. Все в кулак целовали, потом от нахлынувших чувств спиной вперед улетали и до вечера в санчасти отлеживались, а самые знойные так и пару суток в себя приходили. Но это знание тайное, новичкам недоступное...

В общем, подходит Синдер к Носяре, ножкой потыкала: "Бери пример с пыли. Лежи."

И ко мне: "Завтра в городе купишь подарок. Тут все на мои сиськи таращились, а джентльмен ты один, я же вижу. Вот, купишь мне в секс-шопе плетку. Этим озабоченным купишь надувную бабу. Одну, чтобы городские тебя за маньяка-флагелланта не приняли. Счет пусть пришлют куда обычно. Назначение платежа впишешь: средства мотивации персонала. А самому горячему пирожку привезешь такой вот чехольчик, нос прятать от морозов..."

И товарный код сказала, девять цифр по памяти. Я, грешным делом, подумал: шифр, спецоперация. А в секс-шопе вынесли мне по этому коду натуральную латексную жопу с ручками. Что самое страшное, мужскую жопу. Нет, я не проблевался, но прежним уже не бывать мне... Жопа латексная, одна штука, с парой ручек, как у кастрюли.

Вот, и я сейчас в этой жопе.

Нет, формально вокруг меня исправительный лагерь номер пять комплекса "Семиградье". Но то формально, а по сути мы его сами строим. Наперегонки с гримм колючей проволокой обматываемся, лопатами под частокол рвы копаем. Не то, чтобы один ряд колов остановил борбатоска, что уж там про беовульфов или урс говорить. А выбора нет: созидай или сдохни, придумал же слоган мудак в синем. Что ты в целевую аудиторию совсем не хотел и не собирался, этому гению таргетинга плевать с присвистом.

Я-то думал, его Тириан прислал, чтобы моя опухшая от горячей комгардовской любви рожа не опозорила дело коммунизма на показательном процессе. Так вот нифига. Уж если нету фарта, это надолго...

* * *

Надолго сильный дождь не затягивается, пришлось воспоминания оставить. Вылезли мы, отряхнулись, и бегом вокруг себя клетку возводить. Гримм-прах, второй раз меня созидать никто не заставит! Лучше убью.

Благо, человек-сундук подошел к задаче на удивление здраво и всем нам выдал праховые ружья. Не новые, не лучшие, но все же исправные. Только человек-сундук не военный, праха на пристрелку не выдал. А без пристрелки можно в луну целиться, она большая и уже расколота...

Ну вот мудаки, что же они делают!

Один рубит — семеро в хуй трубят. Ладно, вырубили, свалили, никого не задавило. Так взяли бревно, подняли, давай припиливать прямо по месту. Восемь держат на весу, один ручной пилой чего-то там высекает. По мокрому дереву, скульптор буев. Еще лобзик возьми, дебил!

Тут все такие. Уличная аристократия, в жопу кол. Никто сраный эскиз набросать не может. Кто на пальцах, кто спичечными коробками замеряет и орет на пилораму:

— Два коробка с четвертью!

Там свои придурки: давай коробки прикладывать прямо на бревно, ну и пальцы нахер, конечно... Я не хотел, честно! Не хотел выделываться, в начальство не хотел трижды. Выделился уже, сама Синдер обратила высочайшее внимание, доверила нести жопу с ручками.

А только умирать от ночного налета гримм я не хотел больше. Не перестанем тупить — куда там неделя, даже к новолунию частокол не сделаем. В новолуние волна точно придет, если не придет раньше. Но, когда бы ни пришла, без мало-мальских стен однозарядные переломки хрен чем помогут.

Вспомнил, как Адам учил, пошел. Самого борзого в лоб: похрен, что он волк, я лось, здоровее вчетверо, меня Синдер и то со второго вырубает. Остальные поняли, что я по делу ору, понты притушили. Вроде разобрался. Так уже под самый вечер еще один дебил замерил отрез рукавом спецовки, зажал пальцем, и бежал до нас аж с третьего лагеря, это лиги три. Мне, говорит, во такой длины надо. Спрашиваю: чего грязный весь? Упал по дороге, отвечает.

Сел я, материться уже сил нет. По-хорошему, и не стоило бы: гримм наведутся, тогда все наплачемся. Спрашиваю: размер хоть не сбился на спецовке? Мотает башкой: все нормально, сарж.

"Сарж" — это они боевиков насмотрелись с Охотником Кроу Бранвеном и Специалистом Винтер Шни. Нормальная такая пара, гримм-прах, барышня и хулиган, девочки все хлюпают носиками прямо в зале. Мальчики тоже хлюпают, но не тем, и когда никто не видит.

Хулиган в той паре Кроу, если что. Но вот Винтер Шни в жизни как бы нифига не барышня совсем.

Видел ее на транспорте. Она с этим воякой-Лимоном и мужиком-сундуком нас доставляла. Красивая, не поспоришь. Ледяная блондинка, сиськи с мою голову, ляжками беовульфа раздавит. Форма сидит, как в том кино, идеально, и пофиг, что брюки-сапоги, не юбка. Но только Синдер Фолл все хотели до мокрых штанов, а Винтер один раз глянула — у меня гондоны в кармане съежились.

Греб их беовульфом, куда тут накликать, этим обсосам никаких гриммов не надо!

Бегу, ору:

— Стой, мудак, овцефавн, человекоеб хуев! Руку вынь!

И понимаю, что поздно, не добежал. Балка четко ложится в гнездо, и пацаненок на приемке меня не слышит. Ему доли линии ловить надо, а он даже слова такого не знает: "линия". Поставили слабака — не поднимает, пусть хоть принимает. Ветер лесом шумит, пилорама ревет, как потерпевшая, короче: стропы сняли, и балка всем весом плюх — точняк на палец.

Только тут пацаненок пугается, выдергивает руку, перчатка под балкой застряла.

А пальца нет, и крови нет. Я набежал, голова кругом, дышу как на том ебательном диванчике в машине енота. Пацаненок и говорит извинительно:

— Дядя, не надо так психовать. Мне этот палец еще год назад в банде отрезали. Тупым ножом, потому что на стреме плохо стоял.

Я ему с ноги в торец!

— За что?

— За восхваление уголовной романтики, пиздюк сраный! На стреме плохо стоял, на приеме стоишь не лучше.

— Злой ты, сарж, — говорит большой брюнет, похоже, что с медвежьей основой. — Но ты не прав.

— Да как неправ! Щас всем тут пальцы поотдавливает, чем вы на спуск нажимать будете, когда гриммы налетят? Писька занята, вы же в нее думаете!

— Не, наказать имеешь право, без базара. Но оскорблядь...

Отпустило меня, упал в грязь, ржу — не могу:

— Оскорблядь! Ты прям специальность придумал, название профессии!

— Ранг, — хихикает недодавленный пизденыш. — Сначала простая шлюха, потом блядь, а потом высшая оскорблядь.

И все начинаем ржать. Хором. Так, что пилорамы не слышно.

— Пошли на ужин, — говорит этот самый медведефавн. — Один хер, за сегодняшнюю ночь не успеть, надрываться не стоит.

— Я из твоей речи понял только, что хер стоит, — бурчат за спиной.

— Гондоны не потерял?

— Твое какое дело? Ты давай чаще булками шевели.

— Нашевелил уже, смотри не вступи.

Ну да, гондоны тоже всем выдали. В колонии девки ведь есть. И возле столовой мы видим сразу двух. Не в том плане, что готовили-разносили, а уже привязанными к столам, дыркой наружу. Мелкий вскидывается, но медведь успел его за плечо взять.

— Мы, значит, крепим оборону, — медвефавн вокруг столов идет косолапо, говорит негромко. Чувствуется, что звероформа наружу рвется, и от этого у всех волосы дыбом.

— А тут, значит, крепят совсем другое. Ну ниче, любовь к доскам — не приговор...

Вязки подергал и глядит на сгрудившихся придурков: штук шесть. И мы глядим: вроде все пушные. Хотя нет, вон рога, то ли бык, то ли козел.

Медведь оборачивается к нам:

— Во, сарж, обрати внимание. Хорошо привязано, чувствуется опыт. Готовые капо для бараков, чем плохо.

Тут ебари-перехватчики врассыпную. Капо — это ни нашим, ни вашим, так что с двух сторон огребать. А драться со всем лагерем — надо совсем уж дебилом быть. Но от медведя убежать на "буллхэде" можно, любую наземную тарантайку он достанет одним прыжком. Нет, ну а как они хотели? Мы там с бревнами на частоколе, а они тут с бабами?

Короче, головы на единственный вбитый кол повесили, выдохнули, разогнулись. Рогатому я перед этим на морду насцал чисто из обиды, чтобы породу не позорил.

— Сарж, мясо на кухню сдать?

Медведь времени не терял, девок отвязал, и встать помогает, со всей вежливостью поддерживая медвежьей лапой под жопу, и жопка та в медведевой лапе тонет полностью. Глянуть не на что, ни кожи, ни рожи...

Отвел я глаза и как раз на остатки ебунов попал. Проблевался, говорю мелкому:

— Дай ему пизды. Имя не назвал, крутого корчит.

— Прокол, сарж. Зовите меня Большим. Только ногами не бейте.

Ну правильно, я тоже сходу имя не сказал бы.

— А ты, мелкий, будешь Малым?

— Меня Вьюрок зовут, — пацаненок волнообразно ладонью в порванной перчатке. — А мясо грязное сильно, мы их втоптали, как грузовой трейлер на рыбе давит, на кухне загребутся отмывать.

Половина по кустам блюет, половина круто смотрит... Куда угодно, только не на красное в грязи. Мелкий стоит, вроде нормально все, с набежавшими из темноты девками перемигивается: мы не такие, мы нормальные. С нами дружить можно!

Зацепляется за мой вопросительный взгляд, плечиками пожимает:

— Кореш у меня поскользнулся, когда мы кусок тунца спереть хотели.

— Ты же баран по основе? Белый, пушистый.

— С хрена ли? Я снежный барс. Это не рожки, это ушки.

М-да, компания невеликая, но весьма почетная. Одна падла, одна лярва, одна курва — и я.

— А я Лось. Просто Лось.

Тут из темноты набежали другие девки, их в отряде примерно половина, и давай спасенных обнимать, реветь от радости. Гримм весть, на что рассчитывал человек-сундук, но явно на что-то рассчитывал. Гондоны вот выдал, про оружие подумал. Но подумал так, не практически. Галочку в списке поставил, а как на самом деле выкрутятся, вроде и не важно.

Кстати. Почему эти придурки за оружие не схватились, понятно: думали головкой. А мы чего даже не задумались? Ерунда получается...

— Полная херня получается!

Большой встал на стол и держит речь. С медвежьей основой это запросто. Слышно далеко, и бас такой, что усраться можно:

— ... Нашумели. Наорали. Если послезавтра тут не соберется гримм, так я леса не знаю. Кончаем базар. Нас полсотни парней. Бьемся на десятки. Сорок строят, остальные десять сторожат, Лось научит. Потом сменяемся.

А чего сразу я? Я в начальники не хочу!

Только сдохнуть от гримм — или от писькоумных наподобие сегодняшних — сильнее не хочу.

— ... Мелких в дозор, Вьюрок отвечает.

— А чего я? — пищит мелкий. — Я маленький еще!

— Хер через плечо! — ржем. Единственный, кто не блевал. Маленький, ага. Все мы тут маленькие. Вырастем — хана Ремнанту.

— ... Первым делом строим сральники на десять или сколько там дырок. Лось в "Клыке" наблатыкался полевые лагеря делать, расскажет.

Ну да, я ж партизан-террорист. Сорок способов срать в любых условиях.

Сука, Адам, сука, мне же теперь мало что работать, так еще и голова болеть будет за всех придурков!

Тут из темноты подходит высокая девка, основа кроличья. Ну здесь уже посмотреть есть на что! Даже под серыми приютскими тряпками. А она еще и обнимает за плечи — я чуть за хер не схватился! Но нет, вроде штаны не треснули. Выдохнул. Слух вернулся.

— Спасибо, — говорит эта внезапная радость. — Правда, спасибо.

А за ней те две малявки, отвязанные от столов, тоже чего-то пищат.

— Вы это... В общем, не все мужчины такие.

Малявки переглядываются. Которая правее и вроде почище, отвечает мне уже ясно, только совсем тихо:

— Да мы знаем. У нас в банде, когда основной понял, что мы не мальчики, а девочки переодетые, даже обрадовался. Во, говорит, мы теперь грабить перестаем, а начинаем честный бизнес. Этих двух шкур сдаем в аренду...

Я стою молча, Большой справа выдыхает с шумом, Вьюрок жмурится. Девка-кролик уже не обнимает, а почти душит, вцепилась в плечо и колотится.

— ... А другой мальчик услышал это и заложил всех комгарду. Банду перестреляли, а нас он отвел в приют.

Хорошо художнику, в палитре семь красок и всегда смешать можно. Одним говном шедевр не нарисуешь. Ну, если говняный только.

— ... И его за стукачество старшие мальчики под лед сбросили.

— Завязываем со слезогонкой, — отцепляю ушастую, ставлю морду кирпичом, лицо под мелкий дождь. Дождь это. Капли. Кому не ясно, уебу.

— Жрать идите, пока есть, что. Большой, надо пересчитать ящики на берегу и охрану поставить кого потверже в вере.

— Вере во что?

— В святую колбасу, тля! Найдутся придурки, не столько покрадут, сколько раскидают.

Разошлись под навесы, мороси никто уже особо не замечает. Лето, капли теплые. Я на девчонку-кролика гляжу. Рослая и сытая для беспризорной, но это ладно, Большой вон какой большой, и сам я тот еще лось.

— ... Их по-хорошему с берега надо поднять на утесы, от прибоя.

— Завтра все, завтра!

А вот ноги у нее, хм...

Когда тебя на спарринге лупит каждый день Синдер Фолл, в движении ног ты через месяц понимаешь все. Эта ушастая не идет, а перемещается. В каждый миг одна нога твердо стоит, на ней вес. А вторая не нагружена ничем. Так ходить — много лет учиться надо, чтобы привыкнуть. Чтобы бессознательно. Чтобы в любой момент хлестануть разгруженной ногой. У кроличьей основы этот удар особенно ловко получается. Где ее такую стройную выучили, раз. И два, с хрена ли она вообще сюда попала?

Загадки, блин, сплошные.

* * *

— Сплошные, блин, загадки, — ворчит Большой. — Выпил винного продукта, закусил мясным продуктом, а обосрался натуральным говном. Вот как так-то?

Даже и не знаю, чего тут сказать. Неделя пролетела, как две льены в очко: вроде и жалко, а как нырять-вынимать, так ну его нахер. Шторм утих, до нас доковылял очередной транспорт. И мы узнали, отчего тут все такое интересное. Ну то есть — почему нас на берег выкинули и забыли. В первом лагере братва оказалась порезче, расхватала выданные стволы и всем стадом ломанулась на волю, в леса. Стянутая с прочих лагерей охрана, к счастью, вовремя доперла прекратить погоню. Сообразили, что случится ночью с россыпью одиночек, разгоряченных дракой и бегством, фонтанирующих ужасом, болью, истерикой.

Ага, вот именно оно. Налетели неверморы, набежали борбатоски, а там и урсы-беовульфы подтянулись. Кино, в общем, про храбрых Охотников. Та часть, где герои приезжают на место преступления и с глубокомысленным видом ворочают обглоданные тела. Мы тоже поучаствовали: не Винтер же с Кроу Бранвеном копать могилы, для этого статисты в серых рубашках есть.

И как теперь нас называть? Шестиградье?

А привез транспорт лопаты, куртки, расползающиеся на глазах ботинки, и этот самый винный продукт и мясной продукт. Огромный штабель тяжеленных ящиков, день таскали с берега в скалы. Из чего ледяной Мантл продукты химичит и какой сверхвысокой технологией, я не интересовался. Нам это жрать поневоле приходится, начнешь задумываться — будешь вечно голодный.

— Слышь, Лосяра?

— Ну.

— А правду говорят, что как отстроим жилые корпуса, учителей пришлют?

— Если Винтер приедет, пусть везет хоть сразу директора школы.

Большой хмыкнул. Вьюрок тоже посмеялся, но как-то печально. Это ж додуматься, добавлять бром в этот самый винный продукт. Как можно вина не выпить, если свободно, если запрета нет? Все и пьют, как реальные крутые пацаны. А что к девкам не тянет, на нашей вечной стройке не замечаешь ведь сразу. День — тридцать кольев. Срубить, отволочь, затесать, выкопать, воткнуть, обсыпать. На застеленный тряпкой ящик упал — заснул. Какие там сиськи-письки, главное: сколько периметра осталось.

Человек-сундук, строго соблюдая стиль: "если гладко на бумаге, то насрать нам на овраги", высадил семь лагерей на полуострове. Вроде как умно: перешеек отгороди и живи. Но придурков не сеют и не жнут, они сами родятся. Разбежавшийся первый лагерь прикормил гриммов. Потеем теперь, каждый миг тревоги ждем.

Так что догадалась про бром эта самая ушастая и сказала Большому, а тот уже мне. Какая-то ушастая сильно уш... Ушлая. Кажется мне, что вопросов ей особо не задашь: или отбрешется, или отмашется. Ногами. На ноги фавну с кроличьей основой жаловаться грех.

Но учителя... Ладно мы с Большим здоровые лбы. Ушастая тоже, пожалуй, сама кого хошь научит. Остальной-то пятый лагерь возраста Вьюрка. Ну, годом старше.

Большой вздыхает и сует в яму мерную палку:

— Нормально, можно ставить.

Берем кол, подвигаем на край раскопа. Вьюрок палкой толкает комель вниз, а мы на раз-два, одним выдохом, поднимаем свой конец заточеной спички. Ох, до скалы далеко еще забор тянуть... И что с одной ниткой частокола сделает обычный борбатоск, думать неохота. Нажаловались в рапорте человеку-сундуку, ответил: как дадут финансирование, нам сразу закажут стандартные бетонные колпаки, плиты, кран и тому подобное. Пока что денег нет, но вы держитесь. Ну мы поржали, конечно: верхушка Мантла спит и видит, чтобы нас тут гриммы израсходовали, станут они на шпану тратиться. Одна доставка — через океан! — обойдется дороже всего нашего ливера, если в протезный центр по весу сдавать.

Странный какой-то этот человек-сундук. Словно мы для него дороже мяса.

— А ничего Винтер смотрится, согласись...

Соглашаться не спешу. Я-то видел Синдер, а та повеселей будет. Но чего-то сказать надо, ведь Большой спрашивает просто чтобы голос услышать. И я ворчу:

— Все девки конфетки. Просто некоторые из них — "Коровки".

— В смысле?

— Мычат и не телятся.

Вьюрок хмыкает:

— Человекоебская шутка какая-то...

Ржем. На сегодня еще три кола. Пилорама уже голову насквозь провизжала. Но хоть придурки с меркой на рукаве больше не бегают. Куда там школа, тут хоть бы дома какие до морозов...

* * *

До морозов человек-сундук не дотерпел. Привез учителей под середину лета, вместе с растворо-бетонным узлом, плавучим краном и полным кораблем цемента. Привез еще бригаду настоящих строителей, те работали — залюбуешься.

Ну мы и залюб... Залюбились им цемент подтаскивать, щебень дробить на утесах, песок с драги тележками в гору переть. Правда, как стену доделали и зенитки от неверморов поставили, стали вечером отдыхать по полчаса.

Пытливая мысль молодого поколения, направляемая опытными старшими товарищами, живо родила самогонный агрегат из обожженной глины. К сожалению, дискуссия о составе браги и способе ее получения в условиях потенциально-враждебной фауны за периметром вышла из рамок должной конфиденциальности, что и привело к провалу операции.

Спалили, короче, Большого и Ушастую, когда те спорили — мешать в закладку ягоды с Черного Мыса, они повкуснее, либо перетопчемся тем, что дозорный десяток наскреб на Птичьей Бане? Спалили, а перегонный аппарат человек-сундук забрал. Все равно не заработает, сказал, вы каналы испарителя плохо формовали. Чтобы хорошо формовали, вот вам учитель математики, а лет через дофига кто-нибудь и до термодинамики доживет.

Учитель оказался молодым человеком без особенных странностей, разве только тирианова брошюрка: "Три источника и три составные части" нагло торчала из-за отворота пиджака. Я вытаращился на привет от босса. Математик, понятно, заметил, и отвечает:

— Не вижу повода стесняться. Тем более, что я за это сюда и выслан, теперь-то чего уже...

Пока я хлебалом щелкал, набежала Ушастая со стайкой мелких и накрыла новичка милотой, прямо сплошным бомбовым ковром, как бригаду Гагрида в кино про войну: а расскажите, а покажите, а жить где будете? А что на материке носят? А новости свежие привезли? Башни трансокеанской связи в столицах стоят, мы тут совсем от жизни отстали...

Так что взял я эту самую брошюрку — сколько перетаскал, сколько в почту набросал, сколько листовок расшлепал... Знает ли босс, где я? Сможет ли вытащить и захочет ли возиться? Может, их там уже всех повинтили?

Большой увидел, что у меня слезы наворачиваются, между лопаток со всей дури бац!

— Иди, — говорит, — спасай наш светоч разума от баб, разберут же на запонки.

Хотел я спросить, откуда Большой слова такие знает: "светоч", "запонки", но понял, что математику помощь нужна вот прямо сейчас. Подошел, девок отогнал, интеллигента за галстук и буксиром в отведенный домик.

— Спасибо, — тот уже дышит через раз. — Какие у вас тут интересные девочки.

— Это вы еще Хельгу не видели из второго и Аякане из четвертого. Из их рук ничего не пейте.

— Приворожат?

— Ага, два раза. Потом хер ниткой перевяжут и за... Залюбят до отека мочеточников. Мы Большого у них едва отбили. Орхидеи улиц, гримм их мама, прах им папа, в рот им жопа.

Гость споткнулся, чемоданчиком себя под колено двинул, а вижу: не поверил. Так я сам бы не поверил, не видевши.

— А... Почему они такие?

— Знал бы, не сказал. И вы не вздумайте выяснять. Просто учитывайте. Так, посидим с четверть часа, девки сбегут новость разносить, вы тогда уже выйдете.

— А когда разнесут?

Видно, я поежился очень выразительно, так что математик поскучнел:

— Поня-ятно.

— Расскажите, кто вы? Конкретно, программа наша откуда у вас?

— А вы тоже коммунист?

— За это и здесь.

Комнатка — два шага, тумбочка и кровать, хорошо хоть, окно есть. Под окном Большой басом гремит, смену на песок отправляет, щебета девичьего уже не слышно, но тут лучше подстраховаться.

Математик не старый, жгучий брюнет. Лицо не загорелое пока, ну да у нас это быстро пройдет. Улыбка хорошая, не въедливая и не подловатая.

— Звать меня Уго Вильо Перес. Отучился в Технионе...

Я как стоял, так мимо тумбочки и сел.

Технион — элита, сорок рыл на место. Я-то знаю, я же...

Так. В руки себя взял. Тут Большого нету, некому по спине влепить.

— ... Работу быстро нашел. Ну, думаю, рынок, демократия, все дела. Работаю, деньги откладываю. Квартирку присмотрел, рассрочку подписал. Девушка появилась, про ребенка говорит. Хорошо, что не поторопился.

— Это точно, — вставил я, потому что бить по спине незнакомого математика не самое лучшее начало. Даже если того звать Уго Вильо Перес.

Уго Вильо справился, сглотнул и говорит металлическим тоном, протокольно:

— Зимой за тепло столько уходило! И тут чего-то курс прыгнул, я под оптимизацию попал...

— Не в знобильнике, часом?

— Почти. В последнюю неделю дрожальника, уже колотильник маячил. Как догадались?

— Господин Уго. Не надо нам "выкать", мы тут все с приговорами. И все заслуженно.

— Вы можете меня не слушать, но не мешайте мне верить в людей!

Выпрямился, глазки горят. Понятно, за что выперли.

— Людей тут очень мало. Я вот, например, фавн.

— Простите. Не хотел вас обидеть.

— Ладно, проехали. Дальше-то чего? Выставили вас, и...

— И я стал интересоваться, как так получается, что страна семимильными шагами прет в будущее, кругом сплошной прогресс, над головой летающий остров исполинских размеров... А без работы вымирай голодом, никто не чухнется. Что-то не так, думаю... Открыл частные курсы роботобионики, стал детей учить. Проверки, штрафы. Штрафы, проверки. Нет, думаю, все равно что-то не так...

— И тут из-за угла появляемся мы.

— Точно.

— Может, я вам эту программку в ящик и бросил.

— Может... А потом один из родителей на столе увидел ее и донес.

— Господин Уго... Почему вы именно детей учить пошли? В армию всегда умников берут, андроидов же надо программировать, и обслуживать надо. Почему туда не обращались? Диплом Техниона точно бы взяли, Айронвуду анкеты поровну. Если на то пошло, вас даже отсюда армия возьмет, через полгода уже можно заяву слать. За опыт баханья с нами еще и шеврон влепят, с порога мастер-сержантом, "высокий старт" называется... К Шни в компанию тоже. Полгода с фавнами, если переживете, конечно — и падайте Винтер в ноги, она тут часто бывает, возит человека-сундука. Красивые ноги, кстати, падать не стыдно.

Мимо шутка, наглухо замолчал математик. Тощий чемоданчик на тумбочку положил, поглядел за окно, и тоска его полилась под порог, за дверь блока, и стоявший там Большой выдохнул тихо-тихо, человеку не слышно, да я ведь фавн, основа лосиная. А за сколько лось хрустнувшую веточку ухом ловит, сказать — не поверят.

— Прости, парень, — говорит Уго без этого своего "вы", — рановато, кажется. Лучше теперь ты про себя хоть что-нибудь.

Когда бы не Технион, отмолчался бы, а тут само полезло:

— Я — гуманитарий.

В цифрах слаб совсем.

Мерил хуй термометром.

Вышло тридцать семь.

Перес отвечает, не меняясь в лице:

— Две параллельные прямые

живут в эвклидовом мирке

и бегают пересекаться

в мир лобачевского тайком.

Ну, блин, поговорили. Хлопнул все-таки его по плечу, не по-людски так бросать в первый день посреди нашего дурдома. С другой стороны, я и не человек. Я лось. Просто лось.

* * *

— Лось, возьми в патруль!

Стучу Вьюрка по лбу пальцем:

— Сперва научись пользоваться этим. А потом я научу тебя пользоваться и этим, — взвешиваю на руке зверобойное копье с перекладиной.

Денег нет, но мы держимся. Только за полгода три ревизии и министерская проверка. Прах на зенитки со скрипом одобрили, Прах на тренировку стрелков не выдали. Частная армия Шни? Из мантловской отмороженной шпаны? Не надо нам такого! Если очень вам неймется, отбивайтесь, чем найдется. Предки щитом и мечом цивилизацию построили! Так теперь Ушастая в мастерских пропадает, грозится сделать стреляло на моторном масле, с Большим каждый день ругается, как настоящая жена, не отличишь, тот уже и отшучиваться перестал.

Вьюрок сопит, контрольную пишет. Математик у нас умный. Не хитрый — хитрый бы ловил списывателей на уроке. Уго Вильо Перес, партийная кличка Угол Виляй-Перец, влегкую составляет пятьдесят вариантов, каждому личную задачку. Кто в дробях плавает, получает шесть пайков на пятерых, и дели как знаешь. Покажется кому, что у соседа доля больше — готовь табло. Кто путается в процентах — на тебе расчет ипотеки на семью из трех человек. Жизненно, увлекательно, фиг оторвешься. Пользоваться можно чем угодно, хоть всей библиотекой, хоть Свитками, которых нам все равно не полагается. Хельге с Аякане выдал календарь: месячные считать и дни, безопасные от зачатия. Умный у нас Перец, ко всем подход нашел.

Вот и сопит Вьюрок, исчисляет землекопов четвертинками. Я на подоконнике сижу, мне в патруль через полчаса. Замечаю со вздохом:

— А по уму не мудохаться бы с этими колдырями. Вон стройбанам на тракторе поставить флягу нашего черноягодного, в минуту бы сделали.

Что Вьюрок фразу перепишет, почти слово в слово, под правильно решенной задачей, я узнал только назавтра, когда Угол мне тетрадку показал.

— Скажи мне, Лось, как коммунист коммунисту...

Это у него заход такой, чтобы потом в лоб щелкнуть.

— ... Почто смущаешь юное поколение вотще обходными тропами? Кривы они и глухи, и ведут не к добру. Вон хоть на меня глянь.

— Я лучше на Винтер пойду гляну, пока она там с очередной комиссией таскается по территории.

— А серьезно?

А серьезно на Синдер, но не говорить же, что лучшему бойцу Белого Клыка покупал в секс-шопе плетку и жопу с ручками. В чем я уверен абсолютно — что можно неправильно понять, неправильно поймут. А что нельзя понять неправильно, все равно поймут неправильно. Ибо разум велик и могуч. Но, увы, точечно и не круглосуточно.

— Скажите мне, Уго Вильо, как коммунист коммунисту, почему Вьюрок за решенную задачку с правильным ответом получил на балл меньше?

Перец взял красный, слово "мудохаться" зачеркнул и заменил: "возиться".

— Так это же не к математике, это же к правописанию.

Угол воздел палец наставительно в потолок:

— Предмет "математика" не токмо навыки составления уравнений, паче же правильного деления и достоверного умножения. Это еще и умение четкой формулировки. Да выходи уже из-за угла, Вьюрок, нечего подслушивать, спрашивай прямо.

Выкатился Вьюрок:

— Господин Уго, а что такое простые числа?

— Целые положительные числа больше единицы, которые не делятся без остатка ни на одно другое целое положительное число, кроме единицы и самого себя.

— Сложно... А например, первые десять?

— Лови: два, три, пять, семь...

— Стойте, я запишу!

Мелкий вытащил карандашик, блокнотик, подаренный Углом с последней посылки, и записал с очень уж нарочитым сопением, так что я сразу понял: подыграть надо.

— А зачем тебе?

— Понимаешь, дали почитать книгу... Из нового завоза. Там написано, что половой акт можно продлить, если вовремя переключить внимание на решение какой-нибудь простенькой задачки. Например, вспомнить первые десять простых чисел. Должна же быть от математики практическая польза!

И косится на Перца, падла мелкая. Мстит за сниженный балл, паршивец.

Перец ухом не ведет, бормочет мечтательно:

— Однажды я невовремя зашел в спальню родителей...

Тут уже из-за угла Большой показался, а под окном взошли кроличьи локаторы Ушастой.

— Ну че, — вздыхает Перец, — пришлось помогать.

Слитный стон от стены до моря и слышно только стук громкий. То ли челюсти сыплются, то ли сердца грохочут.

— Они клеили обои! И меня припахали! В тот день кончилась моя девственная юность!

Маленькая у нас тут школа. Класс, коридор и учительская, она же склад наглядных пособий, она же канцелярия, она же все остальное. Так что на ржание высунулся тот самый учитель правописания и вообще словесности. Тощий, кислый, только глаза яростные. За запятую удавит, за двоеточие повесит, за что посерьезнее скинет со стены, пускай гримм жрут. Прозвище у него, как у древнего героя: Граммар Синие Занавески. Спросили, за что? Отвечает: кто сходу не понял, тому и знать не стоит. Но наши народ упоро... Упорный. Самогонный агрегат сдался, и эта задачка сдастся, дай только срок.

Следом наставник естественных наук очками яростно сверкает. Вчера рассказывал, что земля круглая. Малявки головами повертели и не согласились: земля, говорят, жирная, черная, и на зубах презабавно хрустит. Вон поле засеяно, любой может пойти и проверить. А что круглая, это городские дурачки для смеха придумали. Даже луна и та расколота, отраженного света людских грехов не вынесла. Что уж тут про землю, никак не возможно ей круглой чтобы. Стыдно, что взрослый седой человек, да еще и господин учитель, такому маленьких учит!

А когда наши мелкие, все два десятка, обступают полукругом, вытягивают ручки со звездочками-ладошками, говорят обиженно: "Фу таким быть!" и хором отворачиваются — не то, что мы с Большим, язва-Вьюрок плачет от умиления.

Собственно, нам с Большим везет. Нас пока не числят во враждебном лагере, во взрослых. Мы вроде как взрослые, а вроде где-то и свои. Только это нас пока и спасает. Преподов не спасает, нет.

Поэтому естественник быстро голову обратно в учительскую сунул, что твоя черепашка в панцирь. Словесника же Вьюрок вежливо спрашивает:

— Господин Граммар, вы-то как попали в компанию этих... Шутов...

И головой этак в нашу сторону, с грацией принца-изгнанника.

— За распространение детской орфографии, — ворчит словесник и тоже отступить хочет. Хрен там плавал и руками разводил: Вьюрка язвой называют не за мягкие ушки.

— Господин Граммар, а в чем разница между: "растопил печь" и "затопил"?

Но и Синие Занавески это вам не блеклый естественник:

— "Растопил печь" — долго и тяжело возился. "Затопил печь" — с одной спички. Чирк, и готово.

И сразу в контратаку переходит:

— Судари мои и местами сударыни, не опоздаете ли вы на смотр строевой песни?

Строем ходить мы начали после того, как нам на ручные прахобои боезапас урезали. Под научным руководством нового математика посчитали мы и поняли: случись волна, гримм отбивать придется копьями, как деды воевали. А где строй, там и вой... Ну, этот стон, который у нас песней зовется. Мне после "Белого клыка", после Адамовых тренировок с настоящим оружием, с правильной тактикой, глупый этот плацодроч хуже можжевельника в горле. Только помирать от налета гримм еще более хуже... Стой! Нельзя думать: "более хуже"! Оговоришься случайно, а потом Синие Занавески ноги вырвет. Плохо, короче, совсем плохо! Вот и печатаю шаг, матерясь в нос, чтобы не подавать мелким плохой пример.

Ушастая голову в окно:

— Господин Граммар, а верно ли, что по нормам вежливости к женщинам обращаются первым?

— Воистину так.

— Почему вы тогда сказали: "Судари и сударыни" ?

Усмехается Граммар:

— Потому что от вас я видел только уши. Я и сказал: судари и местами сударыни, поскольку не имел уверенности, что уши не принадлежат, скажем, Хельге.

Ушастая зашипела и пропала. Ну да, любят у нас Хельгу...

Мы тоже с учителями раскланялись, идем на центр поселения. Под нагретыми солнцем турниками Большой останавливается, смотрит на меня пристально:

— Лосепотам, ты видел там в комисии такого холуя тощего, седого, в очках? Не нравится мне, как он пырится на Винтер.

А вот Винтер у нас любят. Не за подарки и не за красоту. Подарков она не дарит, ходит в застегнутой наглухо форме, лифчиком не сверкает. Но любят же не за что-то, а просто так. Нипочему.

— Видел глистодеда, — припоминаю. — Принц Лимоний и человек-сундук на него тоже нехорошо смотрят. А этим двум я все-таки жизнью обязан.

— Да на эту лощеную рожу только Хельга хорошо смотрит, — хихикает Вьюрок. — На завтраке чуть слюной не захлебнулась: "Ах, благородная седина! Ах, стройная фигура! Ах, ляжки узкие и сильные, настоящие мужские..."

Мы с Большим, не сговариваясь, выворачиваем карманы:

— Держи, мелкий. Вот тебе конфеты, вот тебе рыба вяленая, вот тебе карандашик новый, вот тебе блокнотик чистый. Какой умный мальчик! Беги, мальчик, играй. Встретишь тетю Хельгу — совершенно случайно! — скажи ей на длинное пушистое ухо одно только слово. С тетей Аякане пусть сама договорится, не маленькая.

Счастье — это когда тебя понимают. Вьюрок понимает. Он все скажет правильно.

— Ну че, — потягивается Большой. — Пошли, что ли, песенков попоем. Сделал дело — вынимай смело! Теперь можно.

* * *

— Можно! Пошли!

Угол на краю поля махнул красным полотнищем и перед невысокой трибуной замаршировали малявки с изумительно серьезными мордочками, выводя жалостно:

— Ревела диктовка и перья скрипели,

и громко орал педагог!

Мы дружно друг другу в тетради смотрели,

и каждый сдирал, сколько мог!

На трибуне разулыбался человек-сундук. Принц Лимоний тоже губами двинул, но он, как и всегда, смотрел только на Винтер. И все прекрасно его понимали.

Малявки протопотали до края плаца, свернулись и чинно расселись на лавочке под единственным на весь полуостров навесом, для них и сделанном.

Угол Виляй-Перец выпустил зенитчиков с батареи. Те рубанули как по Мантлу, чеканя шаг и выдыхая согласно:

— Одна-а-ажды тройка беовульфов!

Грум! Грум! Пыль до неба, лица сосредоточеные, береты набекрень, штык-ножи по яйцам трень-брень — плевать! Коробочка четырежды четыре, а ревут, что твой пароход на выгрузке:

— ...За кра-а-асной шапкою гналась!

Грум! Грум! Ра-авнение на-а-а.... Винтер! Все равно все на нее смотрят.

— ... Косу девчо-о-онка разложила!

И хрясь!

Тишина над полем, только сапоги: Грум! Грум!

До края дотопали, тогда уже смеяться начали. Наши эту песню на репетициях сколько раз переслышали, но все равно смешно же: "И хрясь!"

Теперь мои пошли, дозорные, первый и второй отряды, самые здоровые и резкие парни, кто волчья основа, кто медвежья, кто бычья. Идут не так ровно, поют не так стройно, зато с душой. Или "от души", как там Синие Занавески скажет?

— Опять от меня сбежала

Последняя, а-а-ать! Девчонка!

И я с трусами в охапку

По камням бегу вдогонку…

Грум! Грум! Малявки ржут уже без оглядки, человек-сундук улыбается — а Принц Лимоний только на Винтер и таращится. Вот это твердость в вере, за это, наверное, даже уважать можно.

— ... Лужи по колено

а под ними лед!

Вот оно купанье

Вот он мой полет!

Идут небыстро, чтобы кругов не резать, чтобы четыре куплета втиснуть в коротенький плац:

— ... Голый мчусь по лесу

невермор за мной!

Хочет жрать паскудник

черный неземной!

Смешки становятся громче. На трибуне вроде бы движение — но Винтер стоит ледяной статуей, в Атласе такие видел.

— ...Я лечу ракетой

жопа набекрень!

Как бы не отбросить

ласты и ступень!

Смех волной. Этого мы на репетициях нарочно не пели, сюрприз удался. Перед зрителями салют копьями — не сломали строй, держится более-менее ровная коробка в тридцать рыл. Молодцы, не зря гонял. А как меня на этом гоняли! Я отбивался — нафига мне строй-копье, пулемет же есть! И только в Семиградье понял: хорошо тому, у кого пулемет есть...

— ... Заряжайте, хлопцы

А-а-а-сновной калибр!

На-а-а подлете стая

бешеных колибр!

Нет, не сдвинулась Винтер, не улыбнулась, не шевельнула бровью. Ну Лимоний... Что Лимоний, не для него же стараемся. Кстати — как там Хельга с Аякане? Тощего седого очкарика уволокли, довольны, небось?

— ... Па-а-ад луной разбитой

жопа светит нам!

Ра-а-ано или поздно

все мы будем там!

У ленточки еще раз копьями салютовали. Человек-сундук в ладоши хлопнул, да гулко так. Один, а будто десяток апплодирует.

Затем основная масса пошла, сплошная, как пехота. Собственно, пехота и есть. Одноствольные переломки, те же копья, разный рост, девки с парнями вперемешку, лишь бы умели стоять, не падать. Это мы все. Мы, Семиградье. Примерно с тысячу голов.

— Мы са-а-аздадим сейчас оазис,

нагоним самогонки впрок!

А то совсем без жизни лес

Продрог!

Подобрались на трибуне, подобрались малявки. Зло идет Семиградье. Не в ноты поют, рычат неровные шеренги:

— О такой свободе

не мечтал буржуй!

Хочешь выпей водки,

хочешь хрен пожуй!

Водка из опилок,

мясо из коры!

Это все природы

щедрые дары!

Пыль выше колена, Угол своим флагом обтирается, естественник поджал губы: не одобряет выпендреж. Ну да где это видано, чтобы препод одобрял хулиганку. Граммар Синие Занавески смотрит непонятно, губы кусает. Вот кому наша поэзия, наверное, поперек горла.

— ... Смерть забирает лучших,

иного не дано!

Кто смерти не боится?

Говно!

И ботинками полуразвалеными шурх-шурх. Только ботинок за полторы тысячи, и потому звук, словно бы многотонный гримм-змей ползет. Мимо трибуны как мимо пустого места, взгляд в землю, в небо, только не на людей. Фавны на людей не смотрят. Исключение — Винтер. Если бы боги не ушли с Ремнанта, и они бы на Винтер смотрели.

— ...Время мы не можем

приостановить!

Па-а-атаму-та с горя

Пра-а-адалжаем жить!

И прошли, и пыль осела, и потом кругом рассосались. Кто под навес к знакомой мелочи, кто так, на траву. Смотреть, чего дальше покажут.

Показали строителей. Они, помнится, наладились к девкам в третий и шестой бегать. Парни тамошние поймали двоих самых борзых. Но бить не стали, а надели каждому пальто, руки врастопырку, и в рукава поперек спины швабру, как пугалу. Называется: "геройский летчик". Бедолаги с крылами шире плеч шарахались по полуострову до рассвета, опасаясь крикнуть. Проснутся пацаны, позора не оберешься.

Увидела их Ушастая и пожалела, похоже. Да так удачно пожалела, что ей привезли этот вот самый фотоаппарат, которым она сейчас быстрее пулемета щелк-щелк-щелк! Привезли ей камеру то ли за фирменную нашу черноягодную самогонку, то ли за ноги длинные. Копать-уточнять у нас не принято, а только иных путей нету ведь.

Все ждали, что Большой приревнует — оказалось, он их и познакомил. Думал, говорит, понравится Ушастая, и увезут ее на большую землю. Пускай хоть кто-нибудь спасется...

И слова-то я не сразу подобрал, но все же спросил: а сам-то как? Каком кверху, засмеялся Большой, подрочить на кого всегда найду, афиши с Винтер по всему полуострову расклеены...

Пока вспоминал, строители на поле вышли и поют:

— Мне краном родиться на свет повезло!

Хлоп-хлоп сварочными кожаными рукавицами:

— ... Я ждал машинистов бесстрашных!

Хлопать и топать начинают все. Пузатые бородачи шагают кучкой, не в ногу, зато кричат ритмично, четко, "на прораба" :

— Но девку прислали и тут сорвало-о-о-о...

Башню!!!

Улыбки. Смех. Оттаяли после прохода толпы. Вышла Ушастая, чуть поклонилась всем сразу, и взяла голосом — тоже сильным, но ровным и чистым:

— Ах, что вы знаете о лете

ни разу не топивши печь?

И не носивши ведер полных

звенящей ледяной воды?

Туды-сюды!

И на зарядке за тобою

Толпой веселой поутру

Бегут, за задницу хватая

Не вру!

На волне смеха выскочил Вьюрок и колесом прошелся, и перед зрителями на колено пал, и показал на певицу, вроде как пожаловался:

— Большой составил планы

Са-а-абрался воплощать!

Уша-а-астая поймала

и спать!

Опять смех. Смех вещь хорошая, гримм его не любят. А Вьюрок вертится, улыбки разбрасывает... Нет, не цепляют Винтер даже белейшие пушистые ушки, это не сестричка Вайсс. Наследница разве только не морщится, все достижение...

— Хельга с Аякане

тут уж не до снов!

в пять утра е-е-е...

Ушастая подскакивает и подзатыльник:

— Доить!

Вьюрок спохватывается:

— Доить! Ах да, точно:

Доить мне

этих двух коров!

И опять колесом, и опять звонко:

— Стих читал я в классе

всем друзьям про нас.

Как е-е-е...

— Любил!

— Любил, да, точно:

Как любил я этих,

где и сколько раз!

И снова колесом, уворачиваясь от Ушастой, пока та не загоняет Вьюрка под самую трибуну, и тогда мелкий жалобно:

— Придавила девка

Сиськами к стене!

Дозорные мои хором, пыль с навеса от слитного рева:

— Как же ей не стыдно!

— И приятно мне! — пищит Вьюрок, даже не думая вывернуться.

Ладно, мой выход. Прохожу мимо навеса, нарочно топоча и загребая пыль ботинками. Вьюрок замечает, Ушастая отскакивает, вроде ничего такого не делала. Мелкий опять распрыгивается на середину, показывает на меня и опять жалуется:

— Услышав стоны под трибуной

Лось грозно вопросил: кто там?

Вклиниваюсь в паузу негромко, но и не шепотом. Четко, разборчиво, чтобы услышали действительно все:

— И что не доится вам тихо...

Скотам!

Небо на землю! Все ржут, все. Этого мы не заранее никому не показывали. Ну да, шутка ниже пояса, так мы сами-то кто? Шпана не шпана, безотцовщина с улиц горбатых. Шагаю к мелкому, тот наутек с воплем:

— На корявой ветке

высоко висю!

А всего-то писю

показал Лосю!

Теперь главное, на что мы с Большим спички тянули. Думаю, Ушастая подсуживала, потому как Большого ей жаль, а у меня опыт начальственного озвездюливания есть. Винтер не Синдер, за жопой с ручками не пошлет. Ближайший секс-шоп тут пол-континента к югу или один океан к северу.

Впрочем, если пошлет, это здорово. Мне бы только за ворота с хорошей бумагой выйти, а там я и сам управлюсь.

Подхожу к трибуне, короткий поклон. В глаза смотреть, морду надеть кирпичную, лихую, придурковатую. Помни, ты лось... Просто лось!

И громко:

— Сундук думал, что ученый!

Лимон думал, что крутой!

Обо-оим улыбаясь мило,

вздыха-а-ала Винтер...

Пауза-пауза-пауза, больше тянуть нельзя:

— ...Два козла!!!

Есть! Попал! Дернулась Винтер, обернулась к сундуку, спрашивает грозно...

* * *

— ... И вы поощряете вот это?

Тан Линь поднял уголки губ вполне по-волчьи:

— Коммунизм — не когда все благостно и цветочки посажены. А когда они сами выбирают и делают. Сами. Без меня. Пускай даже в пику мне, ведь меня же козлом назвали. Но сами. Сами напряглись, выучили, отрепетировали. Ради этого даже в коробочку построились.

— Но слова!

Тан Линь улыбнулся:

— Ну да, пока только за косички дергать. Возможно, их дети научатся дарить цветы, а внуки говорить комплименты. Правнуки сделают еще шаг. И так далее. Улыбайтесь, Вин! Улыбайтесь, гримм-прах, они же ради вас это все затеяли.

Пока Винтер довольно кисло улыбалась, а Семиградье, вся тысяча, и строители, и зенитчики, восторженно ревели, не начав стрелять в воздух лишь по причине жестокой экономии праха, Тан Лин сказал:

— Задачка довольно простая. Впрочем, я все еще один. Куда мне замахиваться на сложности. Здесь по одну стороны стены жизнь, по другую сторону гримм. Простой выбор. Сложно выбирать, когда на одной стороне три сорта мяса, а на другой тридцать.

Лейтенант фыркнул:

— Тридцать, конечно.

— Но половина из них — дробленые отходы, разбавители, разрыхлители, усилители вкуса, подавители вони. Словом, некондиция. А вторая половина недоступна по цене. И в итоге имеем те же три сорта, только в тумане красивых слов.

Не поворачивая головы, Винтер процедила:

— Так это, простите, выбор совсем не мяса. А выбор такого общества, где под маркой мяса продают отходы и некондицию.

— Именно, — кивнул Тан Линь. — И пока это так, любой коммунизм, даже уличное тиринановское "отнять и поделить", будет иметь популярность.

Лейтенант и Винтер переглянулись:

— Гримм-прах, вы нас подловили!

Тан Линь улыбнулся довольно:

— Все любят с важным видом говорить, что-де: "Добро надо делать из зла, потому что больше не из чего". Никто не любит собственно делать.

— А вы, значит, сделали?

— Разумеется. Снаряжение, география, климат, половозрастной состав. И свобода действий, это главное. После бунта первого лагеря, куда я нарочно сгрузил всю сволочь и стянул охрану, остальные четко поняли: ни бог, ни царь и ни герой. Только сами.

Лейтенант покосился направо, на малявок под навесом:

— Кстати, состав. Эти-то здесь нахрена? В Мантле приюты кончились?

Тан Линь улыбаться перестал, наклонился ближе, чтобы превозмочь шум ликующей толпы и сказал четко:

— В нормальной семье три поколения. Мудрые старики, опыт прошлого. Сильные взрослые, активное настоящее. И дети, воплощенная надежда на будущее. Такова связь психики со временем, прошитая в нас эволюцией. Правда, старики у нас двадцатилетние, а взрослые всего на пять лет младше. Ну так я же понимаю, что ситуация не располагает к переборчивости. Кого вы мне наловили по улицам, с тем и работаю.

— Дальше!

— Дальше, Вин, включаются инстинкты. У мужиков охотничьи-защитные, у женщин материнские. А это биохимия, это сломать невозможно при каком угодно желании. В присутствии малышей даже пятнадцатилетний подросток с гормональным штормом поневоле будет вести себя хоть на капельку, а взрослее. Говоря их словами, хер и самосознание поднимают одни и те же гормоны.

Помолчали. Внизу прыгали семиградцы, хлопали в ладоши эти самые подростки. На фасаде школьного домика ветер трепал алое полотнище с лозунгом белыми буквами, высотой добрый локоть: "Воткнем пылающий факел знаний в немытую жопу невежества!" Гулко били подтоками копий здоровенные фавны дозорной тридцатки, выдыхая:

— Вин! Тер! Вин! Тер!

Тан Линь глядел с откровенным удовольствием:

— Вот оно, условно-нормальное племя, стартовая социальная ячейка. Потом ее можно усложнять обучением и воспитанием. Улыбаемся и машем, Вин. Улыбаемся и машем. Бороться с инстинктами бесполезно. Наше искусство — скользить на волнах гормонов, обращая выбросы их на общую пользу.

Дождавшись, пока ликование чуть стихнет, и Семиградье начнет расползаться на праздничный обед, собеседники спустились с трибуны. Прошли в комендатуру, в бетонный типовой блок у въезда. Сейчас блок пустовал: все до единого охранники стояли на стене в полном боевом, со щитами, шокерами и водометами, а комендант с матюгальником. Гримм знает, чего толпе в голову треснуть может.

Винтер посмотрела в одно окно, в другое, в бойницу:

— Где, кстати, психолог?

— Детишки уволокли, сказали, для частного разговора. Это важно?

— Интересно, что он думает обо всем этом.

— А вы, лейтенант, что думаете?

— Отсев большой. Взять хотя бы бунт в первом лагере. Две сотни списали. Не слишком?

Тан Линь двинул плечами с откровенным безразличием:

— Я один. Семечко, зародыш, идея, дух. Флуктуация Вселенной, невероятная по обычным меркам удача. Земля могла бы спасти всех, но до нее почти три парсека, девять световых лет ледяной пустоты космоса, где нету даже черной ненависти гримм. Там просто ничего нет.

Перемолчав, Тан Линь потер виски — и Винтер впервые заметила седые пряди. Тан Линь опустил руки, выдохнул.

— Мне приходится сначала выращивать спасателей на месте, из подручного материала. Меня учили достигать не ваших целей не вашими методами, так что мы с вами не понимаем друг друга на уровне определений. Из фразы: "мальчик склеил в клубе модель" вы и я извлекаем диаметрально противоположные смыслы. Какие же у нас могут быть общие проекты?

Сел за стол, вытянул папку с отчетами, раскрыл, поглядел в нее стеклянным взором и резюмировал:

— В такой ситуации я признаю лучшим выходом — взаимно не мешать. Я не лезу в ваши сферы с критикой правления, воровства, и прочего. Не учу вас жить и не читаю вам нотаций. Вы не вяжете мне руки. Надеюсь, что тогда, примерно через три поколения, эффект моих стараний проявится в полную силу.

Винтер посмотрела через окошко на радостных фавнов и людей вперемешку. Перевела взгляд на бывшего адъютанта, и тому на коротенький миг показалось, что великолепная Винтер ждет совета и поддержки... Ну или лейтенант очень хотел так думать.

— Раньше вы говорили сдержаннее.

— Раньше я мог предъявить лишь слова. Лекции. Теорию. Наконец-то я могу предъявить хоть каких-то людей.

А еще здесь нет подслушки, поняла Винтер. Скорее всего нет.

— Что же мы получим от свободы ваших рук теперь? Не через три поколения. Прямо сейчас. Что?

— Продовольствие. Тот самый политический козырь, который так хочет ваше начальство. Людям — безопасность улиц Мантла. Безработным — пространство для шага вперед. Всем в целом — перспективу. Будущее.

— За счет Вейла, Мистраля, Вакуо?

— Возможно. А, возможно, в космос мы выйдем раньше, чем паукам в банке станет по-настоящему тесно.

Лейтенант нахмурился:

— Но все же я хочу ответ на свой вопрос. У вас большой отсев, и это безвозвратные потери. Гримм-прах, это убитые дети, давайте назовем все своими именами.

Тан Линь поморщился, но ответил все так же ровно:

— Прямо сейчас в трущобах любого вашего мегаполиса, какую страну ни возьми, хоть Мантл, хоть этот ваш Вейл, умирают беспризорные дети. Вам они все равно не нужны — отдайте мне. Я дорого не прошу. Видели, как строй держат? И достигнуто это экономией на боезапасе. Сами нашли копья, сами раскопали в библиотеке старые руководства, все сами. Забесплатно.

Тан Линь хлопнул по столешнице, откинулся на спинку стула, поглядел прямо и зло:

— Ладно там истеричные дурочки, выезжающие на слезах, все эти комиссии дам-попечительниц... Но вы, лейтенант, меня удивляете. Вы серьезно полагаете, что зимой на улицах Мантла умирает меньше? Или выжившие "крысиные волки" вам нравятся больше?

— Коммунизм из программок Тириана выглядит не так жестко.

— Коммунизм из программок Тириана говорит лишь о том, что все будет здорово и чудесно. Но почти ничего не говорит о способах достижения такого состояния. Вот потому-то Тириан создает проблемы, а решать их приходится мне.

— Вы работаете в паре, признайтесь?

— Превосходная идея. Вы умны, молодой человек.

— Лейтенант! Больше не подсказывайте ему ничего. Пойдемте-ка лучше искать психолога, меня все больше настораживает его отсутствие.

Винтер и лейтенант повернулись к большой настенной карте.

— Откуда начнем?

На карте Семиградье выглядело несложно. Неровный треугольник полуострова с единственной бухтой на дальнем, северном, берегу. Южное основание полуострова, примыкание к материку, шириной примерно километра два. Но относительно ровное ущелье в непроходимых даже для беовульфов скалах — всего метров семьсот. Место для колонии выбирали именно так: одну стену поставил и выгородил относительно безопасный анклав.

Стена бетонная, высотой шесть семьдесят, с колючкой по гребню и стрелковыми башнями через каждые сто метров. На плоских крышах четырех башен зенитки от воздушных гримм. В двух башнях ворота.

— ... За ним приходили девочки. Кажется, Хельга...

— Из второго, — подсказал Тан Линь.

Карту размечал сам звездолетчик, так что она не в лигах. От стены до бухты примерно километров десять, и по кратчайшему пути уже проезжена колея. На эту колею нанизаны поселки. Ближе всего к стене первый лагерь, километра через два второй и так далее, до пятого у самой бухты. Шестой и седьмой добавились позже, на перешейке, в местах примыкания стены к утесам. Каждый лагерь имеет еще и собственный частокол, но это страховка от случайно заходящих одиночек, волны гримм такие бревенчатые загородки не выдержат. Винтер нашла взглядом второй лагерь.

— Вы так легко вспомнили эту Хельгу?

— Вин, пять ревизий за полгода! Не две, не три — пять!

— Под нас определенно копают.

— Безусловно, ясно даже мне. Так вот, поневоле я выучил наизусть инвентарные номера швабр, малярных кистей, включая списанные по износу, и туалетных чаш. И, конечно, перечни воспитанников.

— Отсюда до второго лагеря полчаса ходу.

— А что, узкоколейку еще не дотянули?

— Здесь и это есть? Но как? Ведь рельсов мы не привозили, а металл тут не плавят!

Тан Линь хмыкнул:

— Зато каждую неделю приходится таскать полторы тысячи тонн с берега в утесы, поднимать груз транспорта на десять-пятнадцать метров. Это здорово стимулирует мысль. Взявши в оборот всех трех учителей и строительную бригаду, пацаны напилили бруса. Из опалубочной фанеры вырезали колеса.

— Фанера же тонкая!

— Зато проклееная, не сразу размокает. Выпиливается два диска чуть меньшего диаметра, это будет собственно колесо. И диск побольше — реборда. Все это свинчивается болтами в пакет и два таких пакета насаживаются на лопатный черенок. Довести напильником по месту и вот вам колесная пара, настоящий скат, как у взрослых. Два таких ската, и пожалуйста, тележка на двести килограммов. Ящик свезет, а больше и не надо. Все же не вручную переть по скользким утесам.

Тан Линь постучал ногтями по жирной черной линии:

— Трасса. Рельсы и шпалы деревянные, напиленный брус. Через год сгниет, ну и плевать, всегда можно выпилить новую палку. Лежневка от бухты уже почти до середины полуострова. Когда нету корабля, можно кататься. Меня возили, это очаровательно. Дерево по дереву идет очень тихо, вокруг прекрасные виды, хоть сейчас на мольберт. Вас, Винтер, они будут катать хоть весь день.

— Думаю, мы найдем психолога раньше.

Тан Линь ухмыльнулся:

— Хельга из второго и Аякане из четвертого... Не думаю!

Насколько Тан Линь оказался прав, лейтенант и Винтер поняли только к закату.

* * *

К закату разведка притащила местного, пропахшего рыбой на выстрел. Но Вернал сказала: он выходил в море и, наверное, что-то знает о других сторонах периметра. Так что Рейвен задержалась его выслушать, о чем почти сразу же пожалела.

— Расскажи, как пристать к полуострову?

Мужичок помялся, вцепившись в драный ватник, словно бы тот мог спасти от весело скалящихся Бранвенов, опустил голову и глядел пришибленно. Но все же забормотал:

— Лунись пришлые те на снег сели, веснись уже застроили берега всклень, приткнуться негде. Либо утес, либо няша. Вдоль мыса идешь авидень, идешь, вроде лыва показалась, и ты туда — а там култык, да сверху желдак быстрится. И то добро, когда не заход на голову.

Мужик даже прикрыл эту самую голову, выдохнул и закончил совсем тихо:

— В пень придя, воротишься, в зарах-те выпряжеси, вот и прибыток весь. Так мы туда и не суемся.

— Это че за херня? — переступил Тераторн. — Это он по-каковски говорит? Местная феня, штоль?

Вернал повертела головой, пожевала пухлыми губками и сказала:

— Сдается мне, никакой он не рыбак. И феню эту он сам только что придумал.

— То есть?

— Ну сами подумайте, — Вернал предвкушающе взъерошила короткую стрижку, — он же ни разу не сказал : "дык, эта!" А в любом кино все рыбаки Побережья так говорят, я сама видела.

— Может, это просто киноделы дураки? Вместо чтобы с настоящим говором возиться, "дыков" написали и довольны?

Вернал надула губки:

— Вы что, госпожа Рейвен! Искусство никогда не врет, это же все знают! Вот что! Давайте устроим перформанс! Илия, Самбор, тащите иглы и краску. Сейчас мы его разрисуем под...

Рейвен подняла руку и все мгновенно стихли.

— Слышал, чего будет? Хочешь вернуться живым?

— Дык, эта! — мужик закивал и задергался в руках Конона с Тераторном. — Эта, дык, мля!

— Тогда давай без этой иллуги своей. Кто тут живет?

— Дык, эта. Хлопцы живут и хлеб сеют. Эта, дык! Не бригайте, взабуль говорено!

— Хлеб... — Рейвен поглядела на стену. Скалы внушительные, невысокие, но с обратным наклоном. Преграда даже для змее-гриммов, даже паукам на обратных козырьках придется нелегко. Естественная крепость. Почему же тут никто не жил? В чем подвох?

— Теперь, значит, Атлас хлеб завел. Собственный...

Вернал дала знак своей молодежи, и мужика потащили за холмы, чтобы не мешал криками, когда на спине татуировщик набьет ему здоровенный член. Для попавшего к Бранвенам "этадык" еще дешево отделается...

Рейвен вытащила монокуляр, отжалела крупинку электрического Праха, дождалась зеленого глазка на приборе и одним движением запрыгнула на подходящую ветку. Вот стена... За стеной довольно широкое пространство... Колосится чего-то. Тот "хлеб", наверное. Коробочки домов. А вот, несмотря на низко сидящее солнце, какая-то работа. Фавнам сумрак не помеха; что это они там делают? Кто-то соединяет нечто длинное, стоя на коленях. Ему подносят еще длинные балки. Сбоку составлены шалашиком палки потоньше и покороче. Кажется, приготовлен такой большой костер, вон рядом с ним и котелки. Длинную палку положили на шпалы... Да, точно, на шпалы! И дубасят в них костыли, просто из-за дальности не слышны удары здоровенного деревянного молотка.

Строят узкоколейку, внезапно поняла Рейвен. Коммунисты, строящие узкоколейку... По спине пробежал внезапный холод, и Рейвен, повинуясь чутью, соскочила с ветки, нырнула за валун, каждую секунду ожидая удара зенитки. Солнце у нее слева-сзади, вроде бы монокуляр не должен бликовать... Так отчего же предчувствие неприятностей во весь рост?

Коммунисты, строящие узкоколейку...

Что за херня носится сегодня в воздухе? Вроде бы бренди настоящий, и рыба свежая, у "этадыка" взяли.

— Химринг, связь есть?

Химринг молча придвинул планшет и повернулся уйти.

— Стой. Ты же здешний?

— Здешние меня зимой в лес вынесли, — здоровяк подобрался и склонил голову как перед боем. — Я вырос как Бранвен.

— Языка его не знаешь, выходит?

Химринг выпрямился, расслабился, рукой махнул:

— Нечего знать, просто все. "Лунись" — год назад. "На снег сели" — значит, место необжитое заняли. Хотя это странно. Больно место хорошее, для обороны удобное — а люди не жили с последней войны.

— Что-то в земле? Гнездо Апатии? Другие какие гриммы? Старые руины?

— Возможно, госпожа.

— Как думаешь, сделаем?

Химринг повертел кудрявой головой:

— На стене армия Атласа. Зенитчики точно их. Значит, внутри андроид может оказаться. Или два. Зачем нам это надо?

— А ночная высадка?

— Там фавны. И еще, рыбак же сказал: посты в скалах.

— Это где он такое сказал?

— "Желдак быстрится" — солдат злится. Что с ним?

— Проследи, чтобы Вернал его не поломала и посади в яму. Мы уйдем — пусть катится, куда хочет. А пока нехрен болтаться по округе.

Рейвен поглядела на засветившийся планшет и отослала богатыря жестом. Химринг побежал за холмы, где Вернал с молодежью азартно выбирала рисунок татуировки.

Приказав Еве и Валли сторожить внимательно, Рейвен положила руку на сенсор планшета и подождала, пока тот замерит пульс, температуру и сопротивление кожи. Вбила ответ на контрольный вопрос и еще один кодовый ответ, что сама она не под принуждением.

На засветившемся экране появилось лицо милой золотоглазой брюнетки. Пожалуй, слишком уж милой.

— Рейвен.

— Синдер.

— Как там у вас погода?

— Дождь обещают под конец недели.

— Грибов будет много.

— Только собирать по колено в воде неудобно.

— Смоет следы. Отходить проще.

— Синдер, в чем подвох?

— Уточни.

— Место превосходное, а никто не живет. В чем причина? Ты притащила меня с бойцами так далеко от родных мест — зачем? В чем секрет полуострова?

— Северный край континента. Дальше океан и Атлас, так?

— Да.

— При заключении мира Атлас потребовал, чтобы на берегу никто не строил баз, не держал флота. А просто жить здесь невыгодно, слишком далеко от цивилизации.

— Но сам-то Атлас основал здесь колонию. Как там ее... Семиградье.

— И поэтому-то я вас вызвала. Рейвен, я не скрою, у вас грозная репутация, и я хотела бы иметь вас на моей стороне.

— Бранвен за Бранвен и пусть весь мир отсосет.

— Уважаю. А разовая работа?

— Рассказывай все.

— Все прозрачно, как вода. Колония обошлась Атласу недорого. Зенитная батарея, строительная бригада, сколько-то тюремщиков.

— Мы насчитали полсотни. На почти тысячу заключенных. Странная пропорция.

— Ничего странного. Это социальный эксперимент очередного филантропа-идеалиста с репутацией инопланетянина.

— Настолько долбанутый?

— Мужской тупости нет предела... Ну, ты понимаешь. В общем, он полагает, что заключенные самоорганизуются, заборют гриммов, и начнут жить обычным поселением. Ну, все эти благоглупости, которые на моей памяти всегда кончались одинаково. Дурачок с деньгами. Пока с деньгами.

— Дурачок-то дурачок, но место выбрал грамотно... — Рейвен поколебалась и все же сказала:

— У меня чутье неспокойно. Тут не все так просто.

— Будь все просто, зачем бы мне понадобилась ты? Если колония продержится еще два урожая, она окупится. Материалы бросовые, контингент вообще фавны. А еда в Атласе дорогая...

— Не жуй очевидные вещи.

— Не моя вина, что вы спотыкаетесь именно на очевидном. Потому что очевидное же, что там думать!

— Мы с тобой не работали и не спотыкались, не парь мне мозг. И пока я не вижу, зачем нам это нужно.

— За деньги. За Прах. Горы Праха. Водопады Праха.

— Говори дальше.

— Дальше осталось два-три сезона. Если Семиградье достигнет самоокупаемости, Атлас навалится на побережье всей мощью технологии, химии, науки, и что у них есть еще там. Пусть конкретно эта колония взбунтуется и разбежится — ерунда, путь проложен, опыт получен. Атлас начнет жать по всем фронтам, как он умеет. Вертикальные теплицы, подледные фермы морепродуктов, сверхпродуктивные сорта, мегаэффективные удобрения... Вейл этого не стерпит и начнется очередная большая война. Рейвен, оно тебе надо?

— Мне насрать. Нам повестки не пришлют. А когда все мужики на фронте, в тылу намного меньше лягавки.

— Прах, Рейвен. Горы Праха. Вагоны Праха. Может...

Рейвен потянулась к сенсору отключения связи:

— Может, вам хуй поможет?

Синдер внезапно рассмеялась:

— Уже помог. Сколько эту колонию пытались утопить ревизиями и всякими там проверками, а прищемили на сексуальном скандале. Какой-то армейский главнюк попался в объектив, когда трахал тут сразу пару фавнов-малолеток, змейку и кролика.

— Двумя членами, что ли?

— Ты уже взрослая девочка. Не сообразишь, спроси у своей молодежи. Итак, в Атласе сейчас вопли и рев до небес, этого дурачка-инопланетянина правозащечники рвут на ленточки, и за помощью Семиградью лучше не обращаться. Ни одной льены на логово развратных зверьков!

Рейвен поморщилась, а Синдер мигом уловила ее колебания и улыбнулась вкрадчиво:

— Вы самые-самые, кого я только знаю. И да, там точно нет андроидов.

— Специалисты? Охотники? Бойцы с открытой аурой?

— Разве что мои мальчики, "Белый клык", попавшие в облаву мантловского комгарда. Передай им привет, они помогут.

— А если не помогут?

— Значит, это не мои, и можешь смело их расходовать. Рейвен... Я знаю, что где-то у тебя Дева Весны. Так что ты справишься и с большим, чем зенитная батарея при полусотне вертухаев. Я хочу проверить Бранвенов на деле, потому что у меня для вас есть еще кое-что. Именно на этом континенте, почему я и притащила вас именно сюда. Ну, теперь ты довольна моей откровенностью?

Рейвен поморщилась опять:

— Я должна хорошо это обдумать. Не меньше суток.

— Рейвен... Впрочем, ты уже взрослая девочка. Не хочу забивать голову. Сама сообразишь. Завтра в это же время?

— Принято. Конец связи.

Выключив и убрав планшет, Рейвен сидела на берегу до последнего солнечного луча. Закат нагонял тоску и все никак не шла из головы откровенная дичь.

Коммунисты, строящие узкоколейку. Почему от этого дрожь по коже? Четыре зенитки дело неприятное, но привычное. Полсотни охранников против двухста бойцов клана Бранвен — мясо ночного боя.

Ночной бой. Фавны. Фавны, строящие узкоколейку... Что тут не так?

Вернал подошла чуть позже заката и стояла за левым плечом, пока не надоело.

— Госпожа Рейвен...

— Что, девочка?

— Скажите... Я могу спросить?

— Спросить — можешь.

— Как вы думаете... Я могла бы подружиться с... Янг?

Вернал отступила на шаг и наклонила стриженую голову, ожидая взрыва. Но Рейвен почему-то не рассердилась:

— Трудно сказать. В ней очень много от меня. Однажды я видела ее на тренировке. Сбив ауру своему противнику, она еще и прострелила парню колено. Без особенной нужды, бой учебный...

— Вы боитесь, что с... С нами она станет совсем злая?

— Не с "вами", Вернал. А с "нами". Я — Рейвен Бранвен. Она — Янг Сяо Лун. Бранвен за Бранвен. И нечего тут.

Фавны, строящие узкоколейку. Фавны. Ночной бой...

Рейвен подпрыгнула и вцепилась в ножны своего двуручника:

— Вернал. Вашего "этадыка" порвать под гримм и в море. Лично проверь, чтобы умер. Лагерь свернуть. Отходим на шесть лиг западнее. Торопись!

Фавны, строящие узкоколейку, держали под рукой оружие. Те палки, составленные шалашиком — это простенькие курковые переломки, тысячами продающиеся по всему Ремнанту, удачно замаскированные тенями и слепящими лучами низкого солнца. Ружья шалашиком и котелки рядом — это их снаряжение. Это, наверное, дозор или патруль. Сколько там заключенных? Около тысячи, сказали разведчики. Здесь, на расстоянии полулиги, около тысячи фавнов с оружием. И скоро ночь!

— Наставник, отчего такая спешка?

— Там основная масса — подростки. Уличная шпана. На ходу подметки режут. А этот благодушный придурок с другой планеты выдал им оружие. Армия Атласа будет несколько часов созваниваться, докладывать и передокладывать, уточнять обстановку и вызывать огневую поддержку, а то и ближайший крейсер. Вояки больше боятся получить по шапке за чрезмерную инициативу, и потому шевелятся лишь тогда, когда начальство взвесит им с ноги.

Рейвен оглядывалась, и вроде бы пока не видела признаков тревоги. Но это пока. Не может не быть внешнего дозора. А спрятаться от фавна в лесу даже для всевозможных спецназов задачка далеко не рядовая...

— Малолетки подорвутся быстро, а такое стадо даже нам доставит хлопот. Зачем? Лишних Бранвенов у меня нет!

— А фавны точно захотят воевать с нами на стороне охранников?

— Если просто сдадутся и отойдут в сторонку, это хорошо. Но мы должны планировать из худшего. Что фавны будут против нас.

— У них вряд ли есть боевой опыт. По лесу ночью даже ходить сложно, это не гоп-стоп в подоворотнях...

Рейвен перебила:

— Да, они сделают не обязательно правильно. Но это и опаснее, хрен угадаешь, куда их кинет. А еще они по молодой дури почти не боятся смерти. Воевать со школотой — ну нахер. Ты же сама в этом возрасте. А там таких тысяча, прикинь? И, если я правильно поняла намек Синдер, там есть минимум один хорошо дрессированый ублюдок из "Белого клыка". Гримм знают, чему он успел научить шпану за год.

Вернал сглотнула:

— Только напалм! И то, я не уверена.

И ускакала за холмы.

Рейвен повернулась и побежала к машине. Валли с Евой, как положено личной охране, уходили последними. Вот, значит, что Синдер оставила на догадку. Проверка: так ли хороши хваленые пресловутые Бранвены?

Ну ничего, девочка-брюнеточка, ничего... Бранвены тоже способны на хорошие шутки...

* * *

— Шутки? А в чем соль?

— Постой, Капитан. Вайолет, погоди, я попробую догадаться сама. Мне практика нужна. — Мия накрутила прядь волос на палец.

— Капитан, еще раз произнеси, пожалуйста, только внятно.

Капитан улыбнулся сразу двум блондинкам и сказал четко, раздельно:

— Поезд, следующий по маршруту "Санкт-Петербург — Петроград — Ленинград", отправляется от второго пространственно-временного континуума.

Мия поморщилась:

— Конти... Что? Ладно! Но Санкт-Петербург и Ленинград это один и тот же город, Звездочет рассказывал... Так, так...

Вайолет поглядела на стену сплошных книжных шкафов, на Хоро, погруженную в чтение того самого письма, составленного для Капитана неделю назад, и пробормотала:

— Логика подсказывает, что Петроградом ваш город назывался тоже. Когда-то...

— Капитан, это все один и тот же город, верно?

— Верно, Мия.

— Хорошо, это я поняла. А шутку нет.

Капитан вздохнул:

— Город менял не только название. Петроград семнадцатого года и Ленинград шестьдесят седьмого — небо и земля. А уж между Ленинградом шестьдесят седьмого и Санкт-Петербургом две тысячи семнадцатого так и вообще. Поэтому поезд между тремя разными временами — поезд между разными городами.

— Ваша столица так сильно изменилась всего за пятьдесят лет?

— Ленинград не столица... А ведь точно, Вайолет! Сейчас не столица, а в семнадцатом... Даже это изменилось. Точно, я сперва и не подумал...

Зато Вайолет очень даже подумала. Фирма Клаудии Ходжинса обязалась доставлять письма госпожи Нисы именно пятьдесят лет. А вдруг снова война? И даже без войны просуществует ли вообще их фирма пятьдесят лет? В Лейденшафтлихе обычно семья держит какое-то дело несколько поколений. Но мало ли что может за полвека случиться с этой самой семьей. И можно ли передоверить почте столь важное дело? Ведь сколько недоставленых писем там пропадает, она сама помогала разносить... А если почта тоже окажется затронута войной?

Вайолет вспомнила дочку госпожи Нисы и едва не расплакалась. Для Капитана, похоже, такие перемены дело привычное и обыкновенное, даже голос не дрогнул. А ведь если цепочка писем прервется, случится... Случится что-то плохое!

Нет, не так.

Не случится хорошее. Мир обеднеет. Дочка госпожи Нисы не увидит старательно подобранных мамой слов.

Хоро подняла голову от письма:

— Я думала, ты напишешь брату.

Капитан ответил с заметным усилием:

— Так ведь ваша машина мертвых не подымает. Или вы все же нашли способ перемещаться во времени?

Хоро вскинула брови:

— Не мы нашли. Ты нашел.

И постучала ноготком по клеточке, куда капитан в прошлый визит вписал: "2012".

Вайолет посмотрела с легким интересом. Хоро кивнула:

— Да, это наш главный секрет. Карта миров. Смотри, вот мы. Вот Земля. Вот Ремнант. А вот...

Вайолет слушала, как сквозь вату, глядя на число: “2012”.

— Капитан, — прикусила она губу, — какой год у вас дома сейчас?

Вместо ответа Капитан взял карандаш и дописал в клеточке Земли: "1963".

— Ага, — Вайолет постучала по клеточке "2012", — это твое будущее?

— Да.

— И ты расстроен потому, что не можешь туда попасть?

— Ровно наоборот, Вайолет. Ровно наоборот.

— Но почему? Если вправду можно?

Капитан отвернулся на несколько мгновений. Хоро не успела состроить Вайолет укоризненный взгляд, как мужчина снова поглядел на схему и вздохнул:

— Там время такое... Слово «жопа» не скажи — сразу начинаешь оглядываться: не обиделся ли какой безжопый неподалеку.

И улыбнулся снова с ощутимым усилием:

— Вообще-то мысль хорошая. Попасть в тысяча девятьсот девятнадцатый год, найти в Вене дембеля Адольфа и завалить его заказами на акварели, чтобы ни минуты свободной... Или уговорить его стать архитектором? Так не спасет, вместо Адольфа быстро найдется кто-нибудь еще...

Вайолет не слушала, она не отрывала взгляда от пары чисел: "1963" и "2012". Значит, способ перемещаться во времени? Вот этот человек?

Вайолет внимательно посмотрела на Капитана.

* * *

Капитан, вынырнув из раздумий, подал Вайолет руку.

Распорядитель с поклоном растворил вызолоченную дверь. Процессия двинулась.

Первой по важности считалась хоть и отставная, но все-таки жена императора, владелица усадьбы Сосновые Склоны и тем самым хозяйка Промежуточной Базы, госпожа Сюрей.

В пару ей поставили Звездочета, как самого важного из гостей. При всех недостатках средневековья "вообще", конкретно здешнее средневековье почитало ученое сословие лишь на ступеньку ниже императорского. Астроном же Пулковской обсерватории, наступавший на пятки самому Чандрасекару, по здешним табелям представлял собой величину полубожественную. Простенькая логарифмическая линейка повергла местных мудрецов в почтительный трепет, а краткое изложение передовых взглядов на устройство Вселенной привело к небывалой доселе "битве старцев", где выдранных бород насчитали с десяток, и сердечных приступов не сильно меньше. Окончательно же поразило местных, что Звездочет и Толмач кинулись оказывать старикам первую помощь и вытащили троих силой волшебного корвалола.

Слава Звездочета достигла трона, и император объявил о приеме в его честь, и потому Звездочет мог идти только в первой почетнейшей паре.

Второй парой вошли в зал госпожа Хоро с мужем Лоуренсом; причем Капитан знал, что Лоуренс не только помолодел на вид, но и регулярно делал достаточно сложный комплекс упражнений с шестом, фехтовал с зятем. Но расспросить подробно все не выпадало случая, Хоро же не рассказывала ничего: "Чтобы не портить вам удовольствие от мужских посиделок за кувшином крепкого".

Третью пару составила дочь госпожи Хоро с мужем, то есть для Хоро этим самым зятем: Эйлудом, бесстрашным мотодрагуном Южной Стражи, исключительным наездником из поглощаемого ледником хеттского мира. Капитан вполне удачно работал с ним в прошлый раз.

Ну, а за ними всеми вошли Вайолет с Капитаном в ранге: "и сопровождающие их лица", что не стремящегося к фанфарам Капитана вполне устраивало.

Наконец, замыкали процессию Толмач и присланный из СССР торговый представитель, которого решили показать императору, пользуясь удачным случаем. Готовили торгпреда наспех. Никто не предполагал, что слава Звездочета в Стране Цветных Облаков окажется настолько велика и землян вообще допустят во дворец.

Ни Толмачу, ни Купцу Хоро не стала подбирать в пару девушек, намекнув, что в ходе приема этим займутся специально обученные люди. Если Толмач и остался недоволен, то, как человек воспитанный, ничем этого не проявил. Может, подумал об оставленной дома Елене Ильиничне. А может, ему хватило отраженного сияния братовой славы. Купец вообще вцепился в верительные грамоты, как в спасательный круг, и, похоже, каждую минуту ожидал разоблачения фокуса.

Вотще!

Большой императорский прием — это большой императорский прием. Складывание подарков на отведенный большой стол: ткани, мечи, клетки с яркими птицами. Земляне, по предварительному согласованию, подарили ящик шоколада и телескоп в азимутальной монтировке.

Речи, славословия Звездочету и сопровождающим его лицам. Жесткое рентгеновское излучение стариков-царедворцев и инфракрасное внимание быстроглазых фрейлин: жаркое, но в невидимой части спектра. Сплетни, намеки.

Обязательный ритуальный танец "Небесного льва" — на удачу многотрудного предприятия Звездочета, ведь император не просто выслушал, почему Звездочет не может начать преподавание прямо здесь и прямо сейчас, но еще и все понял правильно:

— Повиновение наставнику и государю суть величайшая добродетель, а потому да свершится ваша поездка с наибольшей возможной удачей и пользою... Но на обратном пути не откажите хотя бы в малых крупицах неизмеримой вашей мудрости...

И нужно кланяться, как целую неделю репетировали при полном одобрении местных "садовников", и нужно говорить протокольные речи; впрочем, здешний император на вид совсем не сволочь. И, кажется, госпожа Сюрей на него не слишком обижена. Впрочем, кто поймет женщин? Репутация ученого "не от мира сего" и присланые Звездочету на этот прием церемониальные одеяния до некоторой степени защищали его от инфракрасного излучения лукавых глаз. Брату же приходилось несладко. Похудевший и постройневший за месяц Нижней Ореанды, в нездешней ковбойке, брюках, в ремнях, усах и ботинках, Толмач не имел шансов отсидеться; да он, в отличие от боящегося собственной тени Купца, даже и не пытался.

Завершили торжественную часть и расселись в строгом порядке за большим столом, накрытым не столько богато, сколько красиво; ну так в императорский дворец не жрать и ходят.

Вбежал гонец с докладом. Видя, что гости расположены в соответствии, чай подан, сладостей преизбыточно, император соизволил повелеть дать знак — и распорядитель ввел рослого молодого парня в здешнем платье, длинном, богатом и запыленном, а за ним мужчину намного старше, одетого по наилучшей здешней моде, что сразу выдало Крысолова.

В молодом госте все узнали брата госпожи Сюрей. А попробуй не узнать брата императорской жены и друга, с которым император тренируется, пьет и ходит по куртизанкам — завтра тебя такого беспамятного уже император не узнает.

Место визитерам указали с императором рядом, и тот вполголоса спросил о делах в провинции:

— Сейран, ты там уже три года. Скольких преступников ты предал смерти?

Брат госпожи Сюрей отвечал:

— Троих преступников приговорил я к смерти и казнил.

— Трое за три года — это много, — вздохнул император и только потом осведомился о казне, состоянии дорог, ремонте стен, государственных доходах, новостях от приграничных варваров.

Ощущая себя Джеймсом Бондом из нового фильма, Толмач поправил секретный аппаратик, включенный на запись голоса и прислушался к соседям-придворным. Дедушка посуше и повыше говорил вполголоса дедушке пониже и пошире:

— Ответ господина Сейрана о трех казнях далек от истины. В действительности казненные исчисляются многими дюжинами, о чем сын мой и внук пишут мне доподлинно.

Толстяк пожевал хомякозавидными щечками, покачал пухлой мордой, подобно бабушке в окошке, выражая тем самым опасливое неодобрение:

— Как же он сказал такое божественному господину?

Старик усмехнулся:

— А вы посмотрите, как наставили уши здешние градоначальник и управитель государевых имений. Они искусны в придирках к любому государевому человеку.

Толмач посмотрел, куда дедушка указал взглядом, подкрутил настройку аппаратика, довернулся микрофоном несколько правее, и услышал из микронаушника голос "искусного в придирках" управителя:

— ... Наш император воистину милостивый человек. Он явно дал понять, что для него жалкие три казни за три года — и те лишние. И как любезно с его стороны спросить об этом, прежде чем он поинтересовался делами казны и дорогами...

Градоначальник столицы, огладив бороду, ответствовал степенно, ибо никак иначе после такого жеста не смог бы, да и не поняли бы его — за императорским-то столом:

— А вот господин Сейран, наоборот, человек бездушный. Сказал, что казнил троих, а, между тем, речь идет о дюжинах и дюжинах. Надо бы его поберечься...

Дедушка-придворный еще раз поглядел на Толмача и подмигнул, явно догадавшись, что брат великого Звездочета тоже непрост. Повинуясь импульсу, Толмач протянул ему второй наушник и включил на прослушивание только что выхваченную запись. Перед приемом они с Капитаном решили, что завязать новые контакты важнее, чем хранить секретность. Говорил же Артур Кларк: "Любая достаточно развитая технология неотличима от магии". Так что магия, и все тут.

Прослушав диалог из волшебной шкатулки, дедушка снова наставительно поднял палец:

— Итак, этой ложью господин Сейран выразил преданность свою божественному господину. Ибо страх перед господином Сейраном принесет в наш город мир и порядок.

На краткий миг за столом воцарилась относительная тишина, в которой прозвенел наставительный голос Хоро:

— Дочь, женщина должна уметь говорить "нет". Например, тебя спрашивают: "Хотите кусочек торта"? А ты отвечай: "Нет! Мне, пожалуйста, два кусочка."

Прокатилась волна сдержаных смешков. Господин Сейран и Крысолов отошли поздороваться с Хоро, Сюрей, и прочими; распорядитель же остановился перед местами Капитана и торгового представителя, которых проводил к императору.

Тут Купец наконец-то избавился от верительных грамот, на которых под пальцами уже пропотели пятачки. Видя его волнение, Капитан заговорил сам, испрашивая дозволения арендовать в городе дом под факторию, в будущем же под настоящее посольство. Император вежливо и округло ответил, что весьма и весьма заманчиво установить связи со страной, где Звездочетов много и есть еще Доктора. Но именно потому столь важный шаг следует обдумать взвешено и всесторонне.

После краткой беседы Капитана с Купцом проводили обратно на устланные шелками лавки и снова подали свежий чай, вкусные бисквиты, и многие иные сладости, которым Капитан даже названия не знал.

Но всему на свете приходит конец, и вот снова выстроились пары, и двинулись через высокую дверь из большого зала. Толмач думал, что со стариком-придворным они поговорили плодотворно. Хоть обещанные девушки из-за этого до него не добрались, Толмач не печалился: Ленке меньше поводов злиться. А еще Толмач думал, что церемониал здешний не японский и не китайский, больно уж много свободы у придворных дам. И за полупрозрачной ширмой прячется один только император. Толмач соображал: устроено так естественным путем, или принесла Хоро и ее семья-шайка?

Вайолет же спросила Капитана, сможет ли он помочь. Не успел Капитан рта раскрыть, сбоку всунулась Мия:

— Так, стой! Прежде всего ты помогаешь мне. Мы с тобой и Эйлудом идем...

Тут Мия покосилась, не слышит ли Хоро, и зашептала Капитану в самое ухо:

— За тканью, которая не рвется при перекидывании в оборотня. Подарок маме на тысячелетний юбилей.

И сказала уже нормальным голосом:

— Тебе пора врастать в группу. Когда возникнет это самое понимание без лишних слов, тогда нас и перестанет раскидывать при переходах.

* * *

При переходах в другой мир несбитую группу может разбросать на день пешего пути, Капитан очень хорошо это помнил. Ладно в мир, где есть приемный маяк или портал — а вот как они сейчас, по наводке, по запаху мысли, по черт знает чьей памяти... Хоть за руки держись, хоть вовсе обнимайся — здесь не такие правила. Кто бы ни переносил из клеточки в клеточку, судит он по истинной близости, а не по внешнему ее выражению.

Так что Капитан здорово удивился, когда маленькая экспедиция: Мия с Эйлудом и сам он — вышли просто на склон холма, этак влегкую на зеленую траву безо всяких приключений.

Под холмом открывался городок. Судя по пыльным улочкам, по непарадному серому дереву фахверка, по замшелой черепице, главное — по небольшой величине — городок далеко не столичный.

— Опять меч и магия?

— Зато можно не прятать уши и хвост, — отрезала Мия, не снисходя до подробных разъяснений, и первой направилась к дороге. Мужчины последовали за оборотнем, оглядываясь на рослые деревья, голубое привычное небо, обыкновенное белое теплое солнце — похоже, и здесь лето.

Перейдя мостик шириной как два раза упасть во весь рост и чуть-чуть отползти, гости протопали по главной улице и свернули в улочку поменьше. Здесь Эйлуд едва не наступил на сосредоточенно рисующих в пыли детишек и по мотоводной привычке "взял руль на себя", оббежав малышню по стене. Послал воздушный поцелуй выглянувшей на визг молодке, почесал подзатыльник от Мии, зашагал дальше.

Капитан извинительно развел руками и тоже миновал проулок. Женщина фыркнула в тоне: "а разговоров-то, разговоров!" и с треском захлопнула решетчатую ставню. Детишки повертели головами, почесали кто косу, кто уши, кто хвост и расплакались, потому что сами же стоптали собственное рисование.

Под конец проулка Мия вошла в лавочку, на удивление чистую для немощеной провинции. Пыль словно бы опасалась перелетать невидимые границы. Эйлуд и Капитан вошли следом и увидели посреди комнаты стол, за столом светловолосую женщину неопределенного возраста в платье сине-зеленом, длинном, шнурованном так и этак. С женщиной Мия успела поздороваться и теперь взахлеб делилась новостями на местном языке.

Оторвавшись от беседы с яркоглазой хозяйкой, Мия подтащила обоих мужчин ближе:

— Так. Один из вас рубит дрова.

— Ну, — почесал затылок Эйлуд, — а топор дадут? Или как тогда?

— А второй? — наученый горьким опытом Капитан осмотрелся, не спеша в хомут. По стенам полки, на полках мотки ниток, отрезы ткани, укутаные в серое некрашеное полотно готовые одеяния.

— А ты вращаешь прялку. — Мия отбуксировала Капитана к стене комнаты, к этой самой прялке, спрятной доселе за пышными одежками хозяйки дома и воссиявшей во всей полированной красе, когда хозяйка, в свою очередь, повела Эйлуда на двор к поленнице.

— Прялку? Мия, но это женская работа! И подожди, мы же одежду купить пришли, нет?

— Верно. Только одежда для магического существа должна быть сделана в поле магии этого существа. Будущий владелец должен сам напрясть нити.

— А Хоро тогда где?

Мия еще раз оглянулась и шепнула Капитану на ухо:

— Я у мамы чуть-чуть хвоста состригла, сама впряду. Она-то настоящая богиня, не полукровка вроде меня. Ее силы хватит полгорода одеть. Но про это молчи, за такое мама может и полотенцем. Или папа ремнем.

Капитан подавил смешок и подошел к прялке:

— Вот чему не учили в автошколе.

Мия потупилась, сложила ручки перед грудью:

— Но это же для Хоро!

— Разве что для Хоро. Ох, что вы с нами делаете...

— То, что вы сами хотели бы, но из-за синдрома внушенной крутизны стесняетесь, — фыркнула Мия, снаряжая кудель и прихватывая первый хвостик нити. — Ну-ка, крутани... Мягче!

Какой только физкультурой не занимавшийся на своей разнообразной службе, Капитан быстро приноровился к ходу прялки. Довольно скоро колесо загудело, перекрыв щелчки и глухие удары разлетавшихся с колоды поленьев.

— Здорово, — улыбнулась Мия. — С твоей силой мы живо управимся.

— Тут не в силе секрет, в аккуратности, — поправила заглянувшая хозяйка.

— Если я начну хвалить свое умение, — Мия умудрилась задрать нос не меняя позы, — это будет нескромно. Как там в твоих документах, Капитан? Самопиар, вот.

Капитан хмыкнул. Хозяйка еще раз оглядела работу, осталась явно довольна результатом и повернулась к зазвеневшему колокольчику.

Вошла пара. Девушка в красно-белом, с рыжими ушами и хвостом принялась договариваться с хозяйкой, заняв для того стол посреди комнаты.

Парень, брюнет почти с Капитана ростом, носил взаправдашнюю кирасу, таращась на которую, Капитан особо прочую одежку не рассматривал: меха да зеленый плащ. Как большинство мужчин в женском царстве, гость скоро заскучал. Отойдя к стене, он поглядел в маленький наручный щит — и неожиданно для Капитана засветил над щитом вполне привычное по Свиткам Ремнанта меню, и что-то в нем принялся сосредоточенно высчитывать.

— Вот, — Мия показала Капитану глазами на светящееся меню. — Все, как ты рассказывал про тот вселенский экспериментальный стол. Где цивилизации разложены по клеточкам. Видишь, и метод измерения нашелся.

Парень зажигал и гасил подменю, писал что-то пальцами в табличках, потом передумывал, стирал, включал новое. И вовсе не обращал внимания на бормотание Мии. То ли привык уже к вниманию, все же для средневековья магия — зрелище. Многие, наверное, таращатся. То ли, что вернее, просто не слышал шепота Мии за ровным гулом прялки, за буханьем поленьев по стенам домишки — Эйлуд взялся за дело крепко.

— Мия...

— А?

— Меча у парня нет, зато у девчонки есть?

— Ага. Не спрашивай, я раньше их не видела. Другой мир. Другие правила. Ты крути, не отвлекайся, оно хоть и с волшебством, а командировочка у нас на неделю, не меньше.

— Да, — проворчал Капитан. — Так и получается. Смысл в исследовании множества моделей общества. По идее, когда мы в дальний космос выйдем, на каждой планете понадобится что-то свое. Исходя из климата, гравитации там, еще чего-нибудь...

Парень, видимо, нашел решение своей задачки, и теперь уже спокойно забивал в клеточки выбранные числа, равномерно тыкая в кнопку подтверждения. Подменю гасли, сложная пирамида огней и соцветий сворачивалась.

— Крути, Капитан, чуть позже поменяетесь, отдохнешь.

— Да я не устал пока. Думаю. Получается все эти миры — полигон по отысканию жизнеспособной цивилизации путем контрольного посева, как бактерии в чашку. Кто выживет, выживет. Жаль, что мы так не осилим, это же сколько надо материальных декораций.

В стену грохнули сразу два полена, а потом Эйлуд свистнул. Хозяйка лавки, видимо, извинившись перед гостьей, отошла к черному ходу, выглянула во дворик. Там Эйлуд показал хозяйке подлинного осьминога: еловый пень с гибкими толстыми корнями, которые все прежние работники откладывали на потом. Сокрушенным кивком хозяйка подтвердила: этого, мол, тоже надо бы... Эйлуд пожал плечами: надо так надо.

И одним ударом раскряжевал пень пополам. Хозяйка остолбенела. Мия просияла. Рыжая незнакомка улыбнулась. Парень оторвался от вычислений, нахмурился. Потом разобрался в ситуации, тоже улыбнулся — девушке, адресно, так, что Капитан остро почувствовал себя лишним в комнате — и снова погрузился в цифры.

Мия сказала:

— А вы в кино и в книгах, кто мешает? Добротно проработаная книга, пусть и фанфик, есть мысленный эксперимент по моделированию общества. Следовательно, находится полностью в русле соцреализма.

Капитан чуть прялку не бросил:

— Это как: фанфик, и вдруг в русле соцреализма?

— Как инструмент познания реальности художественными средствами, путем конструирования вымышленной реальности, конечно же.

— Прям по учебнику Ефремова шпаришь. Неслабо ты нас изучила.

— На том стоим. Земля с отражениями мне отойдет, вот и изучаю.

— Тебе... Не Хоро?

— Хоро всем нужна. Но зачем все нужны Хоро?

Мия прибавила в кудель еще порцию шерсти, в том числе и коварно состриженной, после чего продолжила:

— Во всех этих мирах нельзя найти ответы на вопросы — как сделать это или то? Но можно найти сами вопросы. А именно — что нужно делать. Вот, например, эта самая одежда для превращающихся существ.

Мия выразительно поглядела на тянущуюся нить, на гудящее колесо:

— Когда носитель одежды вырастет, нить сама растянется на нужную величину. Потом на нужную величину сожмется. Скажи мне, как она может быть сделана физически, если взять ваши возможности?

— Никак.

— Сейчас да, но вот вам готовое направление для исследований, глядишь, через надцать лет и сможете. А это сам знаешь, чем раньше начал, тем больше успел.

Рыжая хвостатая договорилась с владелицей лавки, передав ей шкатулку, улыбнулась брюнету со щитом и вслед за ним вышла.

Из черного хода появился Эйлуд, вытирающий руки. Хозяйка магазинчика поставила на стол блюдо с печеньем. Судя по прибавленому кувшину — соленым печеньем, под пиво.

Капитан поудобнее привалился к стене. Эйлуд вложил жене печенину в рот и поднес чашку запить. Капитан тоже сгреб свободной рукой чашку, заел выпечкой. Вкус оказался именно такой, как мечталось. Прялка гудела, комок шерсти прямо на глазах превращался в моток нити. Не слишком ли быстро? Пес его знает, ведь прялку Капитан только в музее и видел. Понятно, что о суточной производительности ее ничего не знал. Ну и магия, конечно же. В смысле, тут компьютеры встраиваются в ручной щит и называются магией, на Земле пока еще они огромные и гудящие и называются БЭСМ или там IBM, на Ремнанте маленькие, изящные, называются Свитками, их можно выдать, скажем, Толмачу, дабы тот джеймсбондовской манерой подслушал тайны императорского двора в Стране Цветных Облаков, где компьютеров пока еще нет, но скоро, очень возможно, Хоро и туда их завезет. Вот и вся разница миров...

За окошком в акварельной синеве плыл графитово-черный орел то ли коршун, картинно распластавший крылья. Хозяйка лавки гремела коробочками, нисколько не боясь трех чужаков в доме, двое из которых мужики настолько здоровенные, что на входе пригибались.

Капитан вспомнил улыбки, которыми обменялись парень со щитом и рыжехвостая заказчица, допил благородно оставленное Эйлудом пиво, дожевал кренделек и выдохнул:

— Тут хорошо. Надо помочь им, чтобы хорошо и оставалось.

— И как же мы им поможем?

Капитан выдохнул и отрезал:

— Свалим отсюда как можно быстрее.

* * *

— Быстрее, быстрее! Валим отсюда, валим! Ногами перебирайте!

Мелких мы покидали в вагончики насыпью, а они и не пищали даже. Мелкие у нас взяты с улиц, и что в случае кипеша надо не путаться в ногах старших, давно усвоили.

Правда, кипеш настолько знатный, что прямо чувствуешь сужение очка возможностей. Честно сказать, я даже у Синдер в лагере не слышал, как злобно рычит настоящая двуствольная зенитка — их по горам не потаскаешь, так мы пулеметами обходились. Те тоже молотят будь здоров, но все же веселее как-то. А тут над головой дракон высрался, самому впору штаны проверить.

— Вьюрок где?

— В порту, он же свои плавидлы дошивал!

— Если не дошил, нам хана.

Накидали детишек три коробочки; как хорошо, что собирались новый склад под стеной заполнять, и узкоколейку еще вчера продлили на полкилометра, до самого первого лагеря, даже дозорных заставили работать... Раз погорбатиться, зато потом ящики в руках не таскать. Ну, деревянные шпалы прямо на грунт кидали, так все равно времянка же.

И вот пригодилось, кто бы знал. Вес у малышни котиный, величина тоже не особо, утрамбовались в поезд, на котором их же катали по выходным. Уперлись мы в ручки, понеслись. Привыкли, бежим не глядя, сколько мы по этой лежневке песка-цемента и прочего щебня перетаскали!

За третьим лагерем под уклон, можно запрыгнуть на платформы. Ушастая с поездом рядом, и видно, что не надсаживается, дыхание ровное — ну что взять, основа кроличья — без нее малышня никуда. Где-то на этой тропинке, помнится, придурок с рукавом падал...

Тормоза начинаем закручивать после четвертого, их частокол неровной массой справа, оттуда крики, вопросы: кто? Что? Хрен знает! Не гримм точно, на это нас бы вызвали тоже. А тут не доверяют, мы официально каторжники.

За спиной пальба во весь рост.

Вот и наш частокол, памятный до кислятины на зубах, а вот и пакгауз. Мы в дверь всем поездом, створка распахивается и с пушечным грохотом в стену, а с плоской крыши на голову Вьюрок:

— Где Большой? Лось, где Большой?

— Придет, не психуй, дозорных подберет и придет. Как твои океанские лайнеры?

— Вроде дошили.

Человек-сундук угадал до изумления верно. В обычной-то заднице мы бы сейчас дрались вокруг пары лодок насмерть, а тут вроде как и спорить не о чем. Первыми спасать маленьких. Это в любом кино. Особенно если кино с Охотником Кроу Бранвеном и Специалистом Винтер Шни.

Гримм-прах, а они довольно красивая пара. Если бы не...

Что случилось на стене, мы не знаем. Оттуда только раскаты и трассеры в небе: зенитчики, похоже, еще держатся.

* * *

— Держатся, сволочи. Насмерть стоят. Армия, чтоб ее. Рейвен, там андроидов точно нет?

— Если до сих пор не вышли, значит, нет...

Рейвен поднялась, надвинула маску четырехглазой гримм-твари, пожеваное осиное гнездо с алыми прорезями. Мерзко и потому пугает.

Ну и опознание затрудняет, не без того. Так что можно при случае наведаться в клуб Хей Сяона и выдать воспитательных за обиженную дочку, и узнают не сразу.

Сейчас тоже придется выдавать воспитательных. Только мальчики покруче понторезов Торчвика в красных очках...

Рейвен встряхнулась, покрутила кистями, потом руками в локтях, ступнями — лодыжками — голенями. Выдохнула и вдохнула несколько раз, обернулась на штурмовиков. Тераторн, Конон, Валли, Ева, Химринг. И Вернал, конечно же, Вернал.

Готовы.

Не говоря лишних слов, Рейвен побежала легкой трусцой по дорожке. Расчеты зениток заметили ее не сразу, а когда заметили, то не успели подвести трассу к разогнавшейся фигурке.

Охотник с открытой аурой! Даже попадание зенитки его не валит, нужно влепить очередь, и не скользящим, потому что разлетится рикошетами — а по нормали, чтобы передать весь импульс. Зенитчики знали это и многое иное, но что толку в знаниях, когда не успевает отработать механизм горизонтальной наводки!

На втором орудии сообразили раньше. Выбили ограничитель, вручную довернули спарку почти на соседей; волосы и куртку Рейвен прожгло багровой полосой трассера, еще полпальца — и в висок. Но поздно, поздно — взлетев по стене, крутанувшись на руках вокруг козырька, каблуками Рейвен попала точно в лицо вояке. Тот рухнул. Его товарищ выхватил пистолет. Аура поглотила пулю и развернула поднявшуюся Рейвен правым боком вперед; локтем в висок — и заряжающий осел в горку четырехгильзовых кассет. Наводчики только еще выпутывались из кресел, когда Рейвен передвинула ножны со спины, выдернула двуручный клинок. Добавила крупицу Праха и круговым снесла сразу двух человек, и все железо зенитки, оказавшееся выше линии удара. Сломав горло обоим упавшим раньше, Рейвен пробежала по стене к следующей зенитке — там прекратили огонь, судорожно тянули пистолеты, кто откуда. Глупо: тварь уровня Рейвен Бранвен пулемет не сразу валит. И все же эти четверо не побежали, и последний из них, повисший на клинке, плюнул Рейвен в лицо кровью. Правда, не долетело.

За отпорный козырек уцепились крючья. Конон и Тераторн повисли на цепях всей немалой массой, Химринг и другие, наверное, раскачивали. Козырек согнулся, и тогда на него рухнуло бревно с набитыми поперек ветками, и по этой штурмовой лестнице Бранвены сплошным потоком побежали на стену, и теперь оставшиеся две зенитки ничего не могли им сделать, потому что все это происходило в мертвой для них зоне.

Через несколько мгновений тела атласских военных полетели со стены, на кучу тел вертухаев.

Охранников-то Бранвены перерезали быстро. Охранники, даже частных компаний, даже служащие в тюрьмах, даже конвоирующие заключенных, не готовы к главному отличию войны от бунта. На бунте люди хотят чего-то получить. Выкричать, вытребовать, пускай даже подраться ради этого — но хорошо бы остаться живым. И любой сколь угодно отмороженный протестун это чувствует, а потому и не стремится злить врага настоящей смертью.

На войне уже никто ничего не требует, никто не разговаривает. Человек напротив хочет всего-навсего убить. Убить без лишних слов, убить именно такого хорошего и замечательного тебя, и никакого кина потом! К этому готов не всякий охранник, даже и самой лучшей частной компании. Стеречь же фавнов на заокеанских колониях поехали далеко не лучшие; клан Бранвен потратил на всю вертухайскую полусотню меньше времени, чем шестнадцать зенитчиков отмахивались прибойниками и пытались отстреливаться. Подняв за горло последнего, Вернал только фыркнула:

— Все, что нас не убивает, просто не хотело. Хотело — убило бы. Вот как я.

И свернула оглушенному шею.

Оставалось главное: фавны. Почти тысяча фавнов с оружием.

* * *

Тысяча фавнов с оружием — это кино такое. Исторический боевик называется. Про восстания, про то, как зверожопым — то есть, нам — остров Менажери отдали во времена незапамятные. Нас пока десятков шесть, и понемногу сбегаются с брошенных лагерей. А оружия...

Сначала нам выдали по сотне стволов на лагерь, итого семь сотен. Штук сорок мы угробили на тренировках. Еще два-три десятка всегда в ремонте. Большая часть пропала в караулке под стеной. Лучшие стволы унес первый десяток в ночной дозор. Сколько-то брошено по лагерям. Итого: прямо здесь шестьдесят восемь ружей. Ну и самих зарядов сотни полторы. Даже не смешно.

Кто там воюет, мы пока не поняли. Большого все нет, и Ушастую трясет уже непритворно. Зенитки замолчали, зато поднялись клубы, подсвеченные заревом, и сразу в двух местах.

— Шестой и седьмой, — облизывает губы Ушастая. — Стену взяли, похоже. Не гримм, гриммы лагеря не жгут.

И надо ее ободрить, а что скажу?

— Карту ты знаешь, дозорные с тобой. Нечего ждать, иди. Малые без тебя не поплывут.

Разделили на две лодки: по десятку мелких, по десятку дозора в каждой. Лучшие стволы им, все заряды им, нам десять ружей и Праха на один залп. Ветер ночной, с берега; сигналы зеркальцем, дымом и фонариком оговорены с тех еще времен, когда мы всерьез думали про побег. С тех же времен и место на берегу присмотрено: полянка, защитное кольцо скал, родник. Туда почти шесть лиг к западу, но мы нарочно искали подальше, думали ведь, что погонятся...

Осмотрелись. Так-то позиция хорошая: бетонный ящик. Его строители на берегу первым делом отлили, и вставили во такенные железные двери, чтобы мы цемент не покрали. Кому бы мы сбывали краденое, когда ближайшие поселения на пол-континента к югу, эти гении лопаты и кайла не подумали. Потом комендант увидел, как здорово вписался склад в горловину спуска: мимо него на причалы никак не пролезть, проход исключительно насквозь через две двери. По бокам такие скалы, что борбатоски головы ломают, обходить не меньше дня придется. Ну и загорелся комендант сделать из пакгауза защиту порта. Бойницы пропилили, по краю крыши сделали отпорные козырьки — чтобы не забежали по стене, не прислонили лестницу. Натянули противогриммовые сетки, колючую проволоку. А вот пятую зенитку на крышу поставить не успели, только заказали. И захабы на дверях не успели выложить. Собрали только камни для них, думали заняться после жатвы.

Ладно, мы разделили вахты, посчитали жратву — все те же ящики с винным и мясным продуктом — дверь на полуостров пока не закрываем.

Вот знакомое щелканье по рельсам. Платформа с перевязаными внавал, Угол толкает, а Хельга из второго и Аякане из четвертого в полы пиджака вцепились, как фрейлины в шлейф.

Ага, мы тоже смеялись. Потом.

— Большого не видел?

— Не видел. Осторожней берите, я еще аптечку прихватил, она внизу.

Подняли: не гриммовы зубы, дырки от пуль, похоже. Свистнули, дернули собравшихся девок, те занялись перевязкой. Парни взяли четыре ствола, разошлись в темноте направо и налево, стали там обкладываться камнями. Пиджак Уго не отпустили, чтобы посрать отойти, Углу пришлось из рукавов змеей выкручиваться.

Вернулся из толчка Перец, аптечку распаковал, в руках ампулы вертит. Хирозаин, сильное успокоительное. Без него малых по морю везти страшно: морскому гримму наши баркасики закуска. Наведется на страх мелких, на наше за них беспокойство, и абзац. Хирозаина в достатке, только почки он выносит наглухо. Он же для людей разработан, а мы фавны, у нас все другое. Дать "глухаря" мелким — навек инвалидность. Не дать — может, и не будет инвалидности, по причине отсутствия самого пациента. Так себе кроссворд, что по горизонтали, что по вертикали, одно и тоже складывается.

Опять знакомое клеканье тележки на стыках. Изготовились — а это десяток дозорных с Мигом и Квадратом, второй лагерь, у них тоже тележка с ранеными. А еще, что приятно, ящик Праха спасли в лагерном арсенале, и ящик оружейных инструментов. Хозяйственные парни, комендант при одном их виде на всякий случай за сердце хватался.

— Лось, почему мы бежим?

— Потому что там Бранвены, — проступает из темноты Большой. — Те самые, я видел.

Мы его с носилок, бок прочистили, перевязали нормально.

— Дверь закрой, — говорит Миг. — За нами никого не осталось.

— Зря мы это, — хрипит Большой. — Моя вина. Лажанулся вдребезги... Дайте пить, сейчас все расскажу.

Никого не осталось?

Я оборачиваюсь: на лодках ушло с полсотни, и вот нас в ящике почти столько же, из них чуть не половина с дырками.

И все?

Нас в Семиградье по спискам почти тысяча! Семьсот сорок...

* * *

— ...И все тут учатся?

— Не все. Трое старших. Большой, это наглый такой медведь. Лось... Это просто Лось, сильный, но тупой. И Ушастая, это кролик. Вроде спит с Большим.

— Оружие у всех?

Мужик замешкался с ответом, и Вернал пнула его в подвздошину:

— Где глобус, географ?

И пока тот отплевывался, судорожно хватал воздух, сама ответила:

— Пропил! Географ глобус пропил! Позор Атлассу!

— Атласу, — поправил другой мужик в майке с растянутыми плечами и трусами в выгоревший цветочек, длиной больше, чем у Вернал в обычное время юбка. — Глотки резать много ума не надо. Говорить научись, дитя душистых прерий.

— Ты меня дитенком назвал?! — Вернал обошла мужичка по кругу, наклонилась к самому уху и прошептала:

— Подчерпнуть... Вкрации... Тогда лие... Из нутрии... Храбрый войн!

Мужик содрогался с каждым словом. Вернал удовлетворенно кивнула:

— Все, как рассказывали.

И без размаха ткнула наглеца в живот локтем, отчего тот согнулся так быстро, что долбанулся подбородком о собственные колени.

— Бессмертный, что ли?

Мужик распрямился, выхаркнул:

— Жизнь дается один раз...

— А удается еще реже, — Вернал прервала цитату метким пинком в пах. — Лучше бы устав караульной службы учили, придурки. Плацодроч до добра не доводит. Ну, глобус, колись: сколько стволов?

Географ с готовностью открыл рот:

— Сначала всем выдали, а потом...

А потом выпрямившийся мужик в трусах прыгнул на него и попытался натурально свернуть шею, но Тераторн свалил прыгуна ударом по шее.

— Ишь ты, идейный! — захлопав от восхищения в ладоши, Вернал посмотрела на растянутый по фасаду школьного домика лозунг:

— Чего, офигенная же подсказка!

Мужик в трусах стал мужиком без трусов, а потом воющим комком огня с фальшфейером в заднице. Бранвены пинками выгнали его на обрыв и столкнули — думали, что в воду, но жопа рыцаря правописания все полыхала. Скоро Бранвены поняли, что сбитый летчик горит на белой полосе отлива, там, где вода встречается с сушей, и где с незапамятных времен зарывают предателей.

Пока Бранвены глазели на это, из кучи тел выполз атласский зенитчик и всадил Химрингу нож в почку — тот и не пикнул! Разозленные Бранвены загнули атласцу ноги к затылку и так бросили. Когда Рейвен, снимая маску, поморщилась на очередной вопль поломанного, Конон спросил:

— Добить? Упорный гад, из мертвых встал.

— Мертвых я начну уважать, когда они будут лежать спокойно. Куда смотрели, почему сразу не добили?

— Он весь в дырках, куда еще-то?

— Он-то нашел, куда.

Рейвен вернулась к географу. Взяла за подбородок. Чуть пошатала вверх-вниз, чтобы ощутил, насколько хрупкая штука шея, и спросила его почти ласково:

— Видел? Тоже так хочешь? Или культурно сунуть карандашик в ухо, как человеку образованому?

Тот подергал затылком, безуспешно пытаясь высвободить челюсти из жестких прохладных пальцев и шумно всосал не меньше кубометра воздуха.

— Сколько оружия? Что в глубине полуострова? Старые руины, тоннели, укрепления, гнезда гриммов? Пещеры?

Географ, захлебываясь и глотая слова, затараторил быстрее всех четырех зениток, Рейвен едва успевала выделять из потока слюны главное.

Дослушав, толкнула пленника в руки Тераторна и обернулась к клану:

— Если даже у них ружья у всех, — маску Рейвен надела обратно, — то вот прямо сейчас они получают их по тревоге. И это минимум полчаса. Долго. Все заточено против гримм. Получается, они вовсе не ждали тут людей?

Тераторн проворчал:

— Каких людей? Армия Вейла не полезет на армию Атласа, открытую войну политики не позволят. Крупный босс вроде Торчвика не захочет расходовать бойцов. Ладно бы шахта, а тут чего грабить? Зерно и мясо? Так это в Атласе дорогое, на Вейле купить проще. Мелкие беспредельщики? Те на стену с зенитками даже и не рыпнутся.

— Мы вот рыпнулись.

Люди переглянулись и засмеялись:

— Мы — другое дело. Мы — клан Бранвен!

* * *

Клан Бранвен разбрелся по нескольким уцелевшим зданиям и скоро приволок на плац, вывалил перед раздолбанной трибуной вскрытые ящики, бумаги, портфели, баулы с вещами из казармы зенитчиков. Дозоры Бранвены тоже вроде как выставили. Но те больше смотрели, чтобы кореша не оставили их без правильной доли, чем по сторонам. К тому же, ночью человек фавну не противник...

Большой выругался в зубы. Вот на этом их и поимели. Раз фавны ночью сильнее, надо нападать в светлое время. Логично? Вроде да. Значит, ночью вряд ли кто сунется. Логично? Снова да.

Так вот нифига не "да"! Нашлись оригиналы, сунулись. Теперь не высунешь.

Значит, главная у них баба в маске. Сиськи ничего себе, и можно шутить про портянку на морде, но уж больно она резкая. Хотя зенитчики рыл двадцать причесали наглухо, эту не свалил даже трассер. Кто там следующий по положению в банде? Темнокожая девка с удивительно светлыми глазами, как в сказках про Волшебника и Дев четырех сезонов. Парные ножи, ауры вроде бы нет... Разговаривает с главной без подобострастия совсем.

Большой потрогал за руку соседа в цепочке и показал: эту. Подвигал сжатым кулаком: стреляем залпом. Если она с аурой, одна пуля ей ничего не сделает. Собственно, если девка с аурой, ей и залп может не повредить. Но раскрывать засаду стрельбой в обычного бандита вообще незачем. Нет, надо бить верхушку, тут выбор несложный.

Потом Большой опустил голову на руки, расслабился и превратился в слух, ожидая, пока с другой стороны цепочки придет подтверждение команды.

* * *

— ... Команды Синдер пусть своим солдатикам из "Клыка" отдает, мы ей не игрушки. — Конон загибал пальцы. — Стену и зенитки мы сейчас подорвем, Праха в погребах на это хватит. В Атласе скандал, помощи сюда не пришлют, новую стену не построят, в загородках своих не отсидятся — зачем нам дальше лезть? Все, что тут есть ценного — в каптерке этой их школы, и в комендатуре. Никакого смысла шариться по темноте среди холмов. Химринга прозевали — хватит.

Рейвен поглядела на ближний круг:

— Получается, мы можем уходить?

Конон почесался. Вернал прищурилась. Тераторн легонько пнул географа:

— А давайте этого тоже с берега скинем? Смешно же.

Географ упал на колени, сказал тихо, ясно, сам себе не веря:

— Мама... Меня убивают, мама!

Вернал подскочила:

— Мама?! Значит, ма-а-ама!!! Ах ты ж сволота! — и одним взмахом перехватила мужчине горло. Прежде, чем Вернал успела выпрямиться, над полянкой раздался тот самый звук.

Хриплый кашель стареньких однозарядных ружей.

Залпом, не меньше десятка.

— Вернал!!!

Девчонку подбросило и развернуло еще в воздухе. Стреляли со стены, зайдя по следу нападавших Бранвенов, откуда Вернал подвоха не ждала.

— Мама, значит, — прохрипела она, вытянувшись на растоптаном плацу. — Мама...

... Вы спотыкаетесь именно на очевидном. Потому что очевидное же, что там думать...

Синдер, тварь!!!

Закрыв глаза убитой, Рейвен выпрямилась. Подняла двуручник в салюте и поцеловала гарду. Обернулась к своим, залегшим кто где:

— Сжечь здесь все. Весь этот ебаный полуостров. Синдер... Я ноги этой крашеной бляди вырву и обратным концом вставлю. Но потом. Конон, эти херои на стене твои. Валли, бери остальных, разворачивай цепь, и вперед. Здесь всего три-четыре десятка дозорных фавнов с ружьями из говна и палок, остальные мясо, ни ходить, ни стрелять, а самое главное, у них почти нет Праха. Они даже против гриммов готовили копья. Десятка два малолеток, если их возьмем, остальные сдадутся, потому что все на этих пиздюков не надрочатся. Девок полно, поймаете — делайте что хотите, их все равно под обрыв. Бегом! Скоро ливень, так что времени у нас примерно до рассвета.

* * *

До рассвета мы переделали прорву работы.

Во-первых, успели вернуться лодки. Даже привели на буксире хороший рыбацкий баркас. Маленький, на рулевого и помощника, но зато сделанный мастером именно под местные воды, а не сшитый еловыми корнями внахлест по древним рисункам, взятыми Вьюрком в библиотеке. Хозяин его, видимо, попался банде и сейчас в лучшем случае записывал репортаж с петлей на шее, слезно прося родичей прислать выкуп. В худшем болтался в этой самой петле.

Во-вторых, мы втиснули раненых и здоровых, аптечку, инструменты, оружейный Прах — в два Вьюрковских шитика. Так что прикрытию оставался собственный баркас, и лодки могли его не ждать.

В-третьих, мы включили и запустили чудо враждебной техники, приемник-Свиток, сбереженный умниками из третьего отряда. Старье на детали купил им Угол. Электронный ключ сняли с затраханного до полусмерти морячка Хельга и Аякане. Тот если вспомнил, где потерял, так молчал, чтобы еще за совращение малолеток не присесть к нам в компанию. С тех пор локальные сети приходящих транспортов умники могли просматривать и даже кое-что скачивать. Как умники, они тоже сообразили, куда ночью бежать. А электронику свою они вряд ли бросили бы и перед ликом Королевы Гримм из тех самых сказок.

И вот сейчас умники пытаются поймать хотя бы прогноз погоды, а мы дружно выдыхаем после игры: "засунь еще пакетик, не перекладывая сызнова всю лодку".

— Вы так много приготовили к побегу, — Угол Виляй-Перец чешет затылок, изумляясь мордально. — И место на берегу, и связь, и лодки. Почему вы не сбежали? Вы фавны, ночью уйти проблем нет. Или вы запасы на дорогу не сделали?

Пока мы с Большим переглядываемся, успевает Вьюрок:

— Здесь нет ничего — ни бревна, ни гвоздика, ни лопатки цемента, ни ягодки или там чашки, ни даже пуговицы, что не прошло бы через наши руки. Даже если мы это не строили, то мы это разгружали с транспортов. Мы пришли на пустой берег и все сделали сами. Как боги. И получилось у нас лучше.

— Лучше богов?

— Ага. У них вон, луна расколотая. А у нас все четко. Мои шитики не текут! Будь у меня тогда хоть один баркас такой, мы бы тунца красть не полезли, и Молнию не задавило бы погрузчиком!

Сглотнул и припечатывает:

— Здесь все так, потому что мы так хотим. А за стеной как взрослые скажут.

— Лось, плохо! — подбегает один из тех самых умников, их три брата на ежиной основе. — Близко нет кораблей, нечего слушать. Не можем слова Большого проверить. На дальность нужно ставить антенну — семьдесят шагов, растяжки, опоры. День работы, а у нас проволоки даже нету!

— Тогда плывите уже, пока ветер не поменялся.

— А вы?

— Мы следом, только веревочки протянем, чтобы ружья без нас хлопали хотя бы четверть часа. Чтобы мы успели отгрести и не огрести.

— Э?

— Отгрести в смысле от берега на веслах, а огрести в смысле от Бранвенов, которые займут пустой пакгауз. Шевелитесь давайте, двери ломать у них есть кому!

— Лось, — говорит Большой очень-очень спокойно. — Нету фарта. Значит, нету.

И мы видим, как в рассветном сумраке по мокрым деревянным рельсам узкоколейки подходят люди разного роста, в разных тряпках — кто в чистой форме зенитчика, кто в лохмотьях, кто в комендантском кителе, золотое шитье узнаваемое. Только оружие у всех новое, ухоженое. А впереди баба в черно-красном, сиськи даже простеганую куртку топорщат. На голове та самая маска: белая морда гримм, четыре алых глаза.

Большой аккуратно пулю. Вспышка на ауре, в шпалу рикошетом, щепки фонтанчиком. Бранвены встали, оглядываются. Я Вьюрка и ежей пинком в бухту:

— Отплывайте подальше, чтобы не видели, куда повернете.

Рассвет пасмурный, сыро, легкая волна, тучи низко, дождь близко. Полчаса бы нам, полчаса! Отгрести те самые шесть миль — и все, ищи следы на воде.

Но нету фарта — значит, нету.

Теперь как-то уговорить Бранвенов эти полчаса не стрелять по отплывающим. И хорошо бы еще не отрывать нам яйца.

— Не сцы, — Большой щурится в бойницу. — Зенитчики сделали десятка полтора. И мы двоих: девку сразу, и того длинного не вижу. Все-таки попало копье, значит.

— Или в обход послали.

— Ну по нашим скалам в дождь — это просим, очень просим. Только, боюсь, они не дураки. Тянем время, Лось.

Угол дрожит:

— Снесут. Они охрану стены снесли.

— Там распиздяев на фу-фу взяли. Тут невозможно, позиция очень уж простая и крепкая.

— Эй, — говорит эта навороченная, — в будке! Гавкните кто!

Щелк, щелк — два курка сразу. Большой морщится:

— Не стреляйте, толку не будет.

Вылез я на площадку недоставленной зенитки, встал за бетонным бортиком.

— Че, — говорю с нарочитой ленцой этакой, — пожрать принесла? Вон там положи и шагай, а то покусаем.

— Я Рейвен Бранвен, — говорит баба в маске, — если выходите тихо, всем легкая смерть.

— А если не выходим? Какие ваши предложения? Можно всех посмотреть?

Из-под ног Большой шипит:

— Фига ты борзый, Лосяра. Не психанут?

— Нифига не борзый. Будь у них сила, они бы с атаки начали. Живьем нас выколупывать почти на порядок дороже. Что по Праху, что по собственным потерям. Только тогда имеет смысл возиться, когда среди нас есть кто очень важный для них. Заложник там, пленник с информацией, или что.

— А откуда мы знаем, что такого нет?

— Среди нас никого, важного для Бранвенов нет, и быть не может. Для клана Бранвен важны только сами Бранвен. Вывод: если разговаривают, значит, не хотят штурмовать. Да может, им просто лениво!

Вокруг мелкий дождь, ветер балла два, местами три, ощущается как пять. Прямо перед пакгаузом Рейвен, значит, местами Бранвен, ощущается как пиздец на ножках:

— Конкретно ты будешь кишки шагами мерить вокруг вот этого дерева.

— Фу, — смеюсь, — деревенские затейники, сельская свадьба, чоботы на столбе. Вот помню, ездил я в секс-шоп для Синдер Фолл, вот там интересно меня развлекли, как вспомню, так вздрогну. А у вас ни ума, ни фантазии.

— Ты не врешь про Синдер? Ты в самом деле из Белого Клыка?

— Если да, то что?

— Аттракцион невиданной щедрости, — Рейвен снимает маску и внезапно оказывается очень даже красивой теткой. — Переходите все ко мне. Отслужите мне сегодняшние потери. Не просто жизнь, а добыча и свобода.

Прав Большой: у них даже потери! Впрочем, чего-то же стоили зенитчики на стене.

— Час нам дай подумать.

Рейвен стоит, влажный ветер с моря сиськами рассекает, а тот ей черные волосы расчесывает, настоящее вороново крыло. Не Винтер, конечно, и не Синдер, но и Рейвен Бранвен вполне, вполне.

Перец почесался, пот промокнул салфеточкой, на уголок ее сложил и в карман пиджака, будто в ресторане под гибискусом, и говорит:

— Каждый хочет, чтобы правда оказалась на его стороне, но не каждый набирается смелости встать на стороне правды.

— Скажи мне, Уго Вильо, как коммунист коммунисту: тебя-то что привело в наш холодный бетонный ящик? Скажи хотя бы сейчас, а то...

Дернулся Перец, чуть не раздавил ампулу — так и уплыли малявки наши без успокоительного! — но справился, вколол, и отвечает:

— Помните, на уроках обществоведения проходили про социальный лифт?

— Типа, да, — осторожно говорит Большой.

— Ну вот, — начинает Перец, — в нашем социальном лифте кто—то разбил табло и сжег все кнопки.

— Не понял?

— Со всех экранов говорят, что в мире все пути открыты, а это неправда; вот захочешь ты стать доктором или учителем, и не прокормишь семью — только один путь остается, торговать или грабить.

Уго вздыхает:

— В нормальном мире сказал бы учитель перед смертью: вот я воспитал тридцать великих! А среди них величайшего мастера, что придумал межзвездный привод, величайшего доктора, победившего чуму и рак, величайшего воина, защитившего мир от гримм. Не зря жил, умирать можно, хоть что-то сделал...

Тихо-тихо, только ливень по люку топочет, да у Большого стальные яйца звенят. И говорит учитель математики:

— А сейчас помру, и боги призовут, и скажу им — что? Что маялся на учительской нищей зарплате, плюнул на это, да пошел рубить реальное бабло — пофиг, за что, абы платили. И покупал девок всех размеров и сортов, а ограничиваться единственной кто же станет, если выбор есть? И жрал икру мистральскую и ванны вина вейлского; а когда совесть покусывала, то на беспризорников давал и давал несчетно, чья же вина, что приютские важняки на те пожертвования золотые часы себе покупали, а не спасали вас?

Уго замолкает, и мы с Большим видим, что он молодой совсем. Дрожит мелко, на шее вспотел колечком, ровно, чуточку повыше воротника. И тогда ему Большой из фляжки черноягодной — без брома и без обмана, честные сорок градусов, у нас половина химию выучила ради нее.

Перец дрожать перестал и хрипит:

— А боги мне и ответят: из-за того, что ты не воспитал гениального мастера, звезды человечеству недоступны, и через сто лет метеорит уничтожит цивилизацию, люди окажутся отброшены на эпоху взад, в каменный век. Из-за того, что ты не воспитал гениального доктора, через двести лет пандемия добьет остатки; из-за того, что ты не воспитал великого воина, уже завтра лежать всем под черными! Для того ли даровал я тебе острый ум, точное слово, зоркий взгляд и сердце горячее, чуткое? Спустил ты дары мои — в гондоны мелкой фасовкой, а в унитаз оптовыми партиями со скидкой и бонусами. И куда тебя за это — неужели в рай?

Выдыхает Угол и садится перед бойницей на жопу, и залетевшие капли ему кнутом поперек лица. Большой поддерживает его за плечо:

— А ты, Лось, неужто не хочешь? Если не врешь про Синдер, так тебе в братве привычно, сразу за своего пройдешь.

Морщусь:

— Ты, Большой, не равняй ученика Тауруса и Синдер Фолл со шпаной. Я из дома ушел, чтобы менять мир. И знаешь, я вот вспоминаю Вьюрка. Мы же тут построили почти город. Сами. Хоть мы мудаки и шпана. Бранвены нам все переломали, а что взамен? Только пожрать-награбить.

— Пожрать-награбить? А это мысль... — Большой хмыкает и ковыляет к люку. Блин, ему же бежать к лодке по склону зигзагом, под выстрелами. И потом грести! В смысле — отгребать.

— Эй, — кричит Большой, — а долю нам какую положишь?

Видно, не ждала Рейвен вопроса по существу, и теперь начинается у них в банде торг: сколько дать новичкам, и почему именно столько? Мало ли, что они круче гриммова яйца, они враги, они Химринга подкололи, они Вернал убили! И Конона из темноты зверобойным копьем тоже они!

Я смотрю на море: скрываются корабли. Ветер, дождь зарядами. Рыбаки, вроде, такую погоду любят: можно дома сидеть. Или море по нам плачет.

Ну закроемся мы в пакгаузе, классика боевика про хороших Охотников и плохих неважно кого. Через пару дней кончится вода, потом еда, но намного проще обложить нас тут хворостом и зажарить. Бранвены могут, их даже Робин боялась. А здесь и Робин не поможет, потому как она в Мантле, за океаном.

Главное даже не это!

А главное: стены нет. Убивали на полуострове много, умирали в муках и тоже немало. Гриммов тут соберется уже очень скоро столько, что не до Бранвенов нам станет. Бранвены-то сбегут...

— Эй, там! Даю половину доли на половину года, а выживете, погляжу. Может, вы и того не стоите!

Большой отваливается и тоже на море смотрит: нет кораблей. Ко мне поворачивается:

— Ну что, Лосепотам, долгие проводы — мятые сиськи? Давай, скажи среднекрупному уголовному элементу по-ученому, как идейный борец. А вы, Уго, сейчас на берег идите, баркас отвязывайте, и ждать не вздумайте, гребите прямо так, мы догоним.

Угол морщится:

— В конце-то концов, добро всегда побеждает. Надо только позаботиться, чтобы наш конец не наступил раньше...

И, не говоря лишнего слова, охапку ружей выставляет перед щелевой амбразурой.

Большой хмыкает: ну, я хотя бы попытался. И остальные пять ружей у своей амбразуры пристраивает.

Взводятся курки, выхожу я на площадку и начинаю вроде как ласково:

— Рейвен, — говорю, — сиськи у тебя зачетные. Бидоны — мое почтение, стеганка треснет. Но вот Синдер на лицо портянку наматывать не надо, понимаешь? А у Винтер жопа шире. Если не веришь, тут везде афиши с ней расклеены, можешь сама измерить. Вот, значит, и проиграла ты. Прости.

Отвечает мне Рейвен тоже ласково:

— Это же тебя мудак с глобусом Лосем назвал?

— Откуда мне знать, кто у вас там натягивает глобусы и кем кого называет.

Рейвен вытаскивает свой "великий меч", кладет на плечо и улыбается. Хорошая улыбка, даже странно, что она на морде такой твари забыла. Рейвен говорит:

— Я тебе очень благодарна именно вот за эти слова. Я вам придумала кое-чего поинтереснее чоботов на столбе. Но Синдер твоя просила... Я сделала вам предложение. А ты, такой молодец, его не принял. Ты, Лось, выдал мне просто-таки королевский подарок!

— Ты там осторожнее, — улыбаюсь, — у меня основа лосиная. Мой подарок в рот может и не пролезть.

Наши залпом из всех ружей. Бранвены еще по ответу все поняли, врассыпную, одна Рейвен прыгает сразу ко мне на крышу. Я в люк и крышку хлоп, а вырвать противогриммовый люк — не брови выщипать.

Спрыгивать на морскую сторону пакгауза Рейвен не торопится, научил ее Большой там, на стене, за спиной живого противника не оставлять. Но и нам не выйти.

Переглядываемся. Большой трогает бок, морщится:

— Короткая спичка в этот раз моя.

— Долбоеб, — это вежливый Уго Вильо вырубает Большого прикладом по голове и мне кивает:

— В лодку его. Не сейчас, погоди...

Открывает напольную дверь и выходит на полуостров, прямо к Бранвенам. Те в шоке даже отряхиваться перестают!

— Мне тут Лось одну вещь сказал, — Угол держит в руках тросик, уходящий в недра пиджака, и Бранвены подозревают, что там накладной заряд, обклеенный гайками. Мало ли, в чем секрет полуострова, но психов они только за сегодня видели минимум троих. Вдруг и этот такой же?

Поэтому даже Рейвен с крыши смотрит на Угла, на спуск к бухте никто не смотрит.

Я Большого на спину, морскую дверь с ноги, и вниз скачками.

Шесть выдохов, рыбкой в баркас, как в такси енота — тогда, еще в позапрошлой жизни. Только здесь вместо диванчика жесткая лавка, но мне и не до боли. Большого под мачту, швартов скинул, на весла, и рву, и слезы по всей морде. Дождь сплошной стеной, не капли, потоки. Но я-то знаю.

Технион — элита. Оттуда дураки не выходят. Мог воздушные крейсера строить, в масле кататься. Мог к Айронвуду пойти, ловил бы меня сейчас.

Но нету фарта — значит, нету!

Хрена же кислого ты с нами связался, Уго Вильо Перес...

* * *

Уго Вильо Перес прошел несколько шагов, переждал коротенький шквал и обернулся к Рейвен:

— Если вы клан, то вы можете умирать за своих?

Рейвен не ответила. Ответил Тераторн:

— За наших ваши умирают. Мы за своих убиваем.

— Ну, я-то умру точно не за ваших.

Рейвен покосилась налево, ожидая реплики от Вернал. Опомнилась. Спрыгнула с крыши и махнула клинком, развалив человечка от плеча до пояса:

— Просто умри уже, этого хватит.

* * *

— Хватит, Семен, хорош трясти. Вчерашний день весь в тумане, только почему-то задница болит... Дрались мы, что ли?

— Ты вчера нажрался, как танкист. Мы приняли решение тебя доставлять в располагу. Но ноги у тебя вообще не шли, вырубался и падал! Так достал, что ни сил, ни зла, да и патруль вот-вот. Ну, выписали тебе со злости, пока валялся.

— Ты, что ли, выписывал? Маяковский, блин!

— Не помню, мы же взводом отмечали. Ты поднимаешься, и с криком: "Убью!" — за мной бежать. Полста шагов и опять бух, в бессознанку. Ну я тебе опять подсрачника, и опять бежим, и так пока до КПП не добежали!

— Неслабый марафон, почти весь городок. И что потом?

— А там комбат: уберите, говорит, свое мнение с вашего лица!

— Так мы на губе?

— На губе так не цацкаются, поручик. Мы в боковушке при КПП, нас комбат в самый верхний штаб продал. За выдумку и фантазию, сказал.

— Что-то, юнкер, мне сцыкотно. С чего бы вдруг в самом верхнем штабе понадобилась наша, даже не лейтенантская покамест, фантазия?

Распахнулась дверь. Вошедший майор, напрасно пытающийся подтянуть живот, гладкий, чистый — "арбатский", сразу видно — скомандовал:

— На выход с вещами.

Но таким тоном, как будто попросил.

Курсанты переглянулись, на всякий случай приняли уставное выражение лица и прошли за майором в зеленый девятиместный "Бархан".

В "Бархане" переговаривались лейтенанты, старше курсантов самое большее, на год:

— Ты за что?

— Листья с деревьев сбивали.

Машина тронулась, но парни внимания не обратили. Куда-то привезут, все и узнается. А пока:

— Трави!

— Ну, за... Долбались мы березовый лист подметать, он мелкий, зараза, с лопаты улетает, от веника уворачивается как живой. И каждый день заново. Ну, взяли мы книжку старшего товарища, такие там рассказы, ух! Короче, послали взвод мальков сбить листья с веток, один раз убрать, и на этом все закончить.

Лейтенант заржал:

— Я ведь по той же книжке тут. Самая читающая страна в мире, как не смеяться.

— Так ты понял, чем кончилось?

От смеха лейтенант мог только кивнуть. Второй лейтенант глянул на курсантов и смилостивился, досказал:

— Вот сидят наши на деревьях, лист сбивают. И тут, значит, делегация сапогов. То ли с Конго, то ли с Ганы, то ли еще какая Момбаса... И видят, значит, стаю орущих белых обезьян, чешущих березы граблями. По всей аллее, от ворот до пушки. В смысле, до памятника. Ну а я, понятно, старший. Меня Дед вызвал: таланты, грит, не должны сохнуть без полива...

Тут "Бархан" свернул и долго мчался вдоль серого забора, за которым нарастал гул и рев.

— На аэродром везут, — второй лейтенант поглядел на курсантов особым таким взглядом, но они печально помотали головами:

— Никак нет, тарщ лейтенант, нечего курить.

Перед КПП аэродрома "Бархан" встал и круглый майор привел еще одного широченного залетчика, из, понятно, десантуры. Тот поместился в порядке званий между офицерами и курсантами, представился:

— Старшина Поболовец!

— За какой залет, товарищ старшина?

— Товарищ лейтенант, разрешите не рассказывать. Перед курсантами стыдно.

Заглянул майор:

— Вот пускай будет стыдно. Здоровый, черт, а такое упорол... Курил на борту самолета. Он старший по званию, никто из своих замечания не сделал, а пилот не видел. В качестве пепельницы додумался применить карман, пришитый на спинке сидения летчика.

Майор хмыкнул:

— Засунул туда окурок и спокойно десантировался. Карман загорелся. После приземления пилот схватил огнетушитель и начал заниматься пожарно-прикладным спортом. Потом открыл соревнования по бегу, пытаясь догнать старшину на аэродроме. Не догнал. Жертв и разрушений нет. Товарищи курсанты, не ведите себя, как товарищ старшина. Он вон здоровый какой. А вас пилот может и догнать, и тогда страна лишится молодых кадров.

Чихнув, майор залез в кабину. Машина качнулась и покатилась.

— Ну ничего, старшина, — вздохнул второй лейтенант. — Я вот снег убирал.

Первый лейтенант потер задницу и хмыкнул:

— Как там написано?

— В точности. Прокопали мы в снегу тропинку змейкой через плац, офицерам в коричневых штиблетах только по ней, вокруг же снега по колено. Вот поутру все они цепочкой от КПП до штаба, как по серпантину на ваенна-грузинский дарога, вах! А мы в окнах казармы ржем.

— Так что же вы, противогазы надеть не догадались?

— Догадались. Я не догадался повязку дежурного снять!

Лейтенант посмеялся. Курсанты переглянулись и Семен сказал:

— Разрешите вопрос! Что за книга?

— Новиков, "Страна деревянных камней", — лейтенант засмеялся. — Великая вещь, вечная вещь. Только, молодежь, читать читайте, повторять не смейте. А то будет, как с нами. Мы теперь готовые "пятнадцатилетние капитаны", а вас "ночными майорами" выпустят.

— Если только подвиг, — вздохнул старшина.

Машина погрузилась в сонное молчание. Как сказано у великих мудрецов древности: "Когда времени очень много — скажем, четверть часа! — то лучше всего поспать." Пейзажа за окном никто не разглядывал, и куда везут, не отмечал.

Наконец, "Бархан" остановился. Парни на лавках проснулись, помотали головами. Майор приказал:

— К машине!

Выскочили, встали по званию. Вокруг домики, плац, спортгородок, рота в противогазах бежит. Еще подальше, на поле, учатся палатки ставить. Часть как часть, никаких признаков начальства. Особенно большого.

Подошел седой красномордый капитан-артиллерист из тех самых "пятнадцатилетних": с самой войны повышать не за что. Но и увольнять невозможно, держится на нем, к примеру, хозчасть или он зампотех от бога. Или, если пушкарь, выстрел в уме считает быстрее, чем два лейтенанта даже с "железным феликсом".

— Становись-равняйсь-смирно-вольно. Спецгруппа построена.

Майор передал "пятнадцатилетнему" пять папок — личные дела, догадались все.

— Товарищ капитан, командуйте.

— Смирно. Вольно. Я капитан Зимолетов. Товарищи офицеры, старшины и курсанты. Нам предстоит... Предстоит... Сложное задание. Предупреждаю сразу: не удивляться. Прежде всего час на приведение себя в порядок. Умыться, побриться и так далее. Принадлежности и спецодежду получить вон в том домике. Через час построение здесь же. Вопросы?

— Товарищ капитан, курсант Певченко!

Семен помялся самую чуточку, и выпалил:

— А вас за что?

Седой капитан отлично понимал, что вопрос пристрелочный. Злой ли начальник? Ответит всерьез, отшутится влегкую, отбреет язвительно, отмахнется презрительно?

Капитан покрутил красным шнобелем. Первый вариант, понятно, что первый. Маршал ждет. С группой хорошие отношения нужны. Еще вопрос, кому кого придется там, на коврах, в сферах, выгораживать...

— А у меня на свинокомплексе поросенок пропал. Вон там, — капитан махнул рукой за спину. — И не первый же день, а прохлопал. Они что сделали, стервецы. Как помер свиненок, они его гвоздем-двухсоткой к доске прибили, вроде как стоит у забора и стоит, кому какое дело. По головам счет сошелся, и отлично. Наряд сдан. Запах? На свинарнике? Не смешно. А в мою смену другие свиньи ему ноги отъели. Висит поросенок божьим дивом, — капитан хмыкнул. — Ну, меня за религиозную агитацию и послали... Вами командовать.

— Спецодежду, — вздохнул в нос Поболовец, но тихо у громадного старшины не получилось, — наверное, убирать за свиньями будем.

Подтянулся и на взгляд офицера отрубил:

— Старшина Поболовец!

— Делать мы, товарищ старшина, будем что Родина прикажет. И, особо выделяю, не болтать об этом. Как поняли?

— Понял четко и ясно. Вопросов больше не имею.

— Вольно. Лейтенант! Ведите группу.

* * *

Группу ввели в кабинет и разместили за большим столом. В гражданском, но стриженые коротко, выглядели мужчины кем угодно, только не обычными людьми. Либо молодые милиционеры, либо плохо маскирующиеся оперативники.

Соколовский потрогал мизинцем бровь и решил поселить все стадо в ведомственной гостинице. Чтобы москвичи от смеха не перемерли.

— Итак, товарищи. Ваши личные дела я читал. Меня вы знаете. Кто не знает, — маршал усмехнулся, — тому расскажут те, кто знает. Вон товарищ капитан помнит меня, наверное, по зиме сорок третьего.

— Так точно. Вы нас поздравляли на присвоении званий. В хозяйстве Черевиченко.

— Запомните, молодые люди, — маршал явно пребывал в хорошем настроении, — если два офицера за два часа беседы не найдут минимум двух общих знакомых, то один из них иностранный шпион.

Молодые вежливо улыбнулись. Маршал улыбку подхватил и усилил до крокодильей:

— Товарищ курсант, отвечаю на ваш незаданный вопрос. За что к вам определили меня?

Семен Певченко едва не дернулся почесать затылок. Уже доложили маршалу обо всех разговорах в группе. Уже постарались. Арбатский округ, верно говорили отцовские друзья. На унитаз не присесть, чтобы потом в литературной критике не пропесочили за несоответствие формы содержанию.

— Товарищ курсант, у вас неверная постановка задачи. Сам себя я определить не мог.

Маршал подтащил ближе стопку из шести набитых вырезками и фотографиями папок.

— Мне поставили задачу. Верховное командование поставило.

Открывая синюю папку, Соколовский пробежался по лицам почти незаметным быстрым взглядом, и седой капитан вдруг особенно остро почувствовал: это сегодня Соколовский служит в очередном НИИ с мирной вывеской "НИИ Прогнозирования", а ведь старик довольно долго командовал Западным фронтом. Да, сейчас поговаривают, что командовал неудачно — только перед Соколовским на той же местности с теми же войсками ничего не добился Конев, и двадцать восьмого февраля его сняли, капитан запомнил дату, потому что их батарея выгружалась именно в тот день, и офицеры гадали, каким окажется новый командующий. В Ржевско-Сычевской операции не сильно блистал и Жуков. Но Конев и Жуков потом наперегонки брали Берлин, а Соколовского сняли, и до конца жизни он перекладывал бумажки в штабах.

Маршал, видимо, тоже вспомнил нечто тогдашнее, потому что отложил развязанную папку не открывая, и, глядя точно на капитана, сказал тихо:

— Я думал, что поумнел и устал от жизни. Но два года назад мне поставили кардиоводитель, и куда что девалось. Так, может, и Экклезиаст просто водянкой страдал? Что думаете, капитан?

И капитан ответил теми же словами, что в строю, в глухом тверском лесу:

— Я не думаю, товарищ маршал, я выполняю Устав!

Тогда еще не маршал, Соколовский поморщился: "А надо думать, капитан! Иначе за вас немец подумает! И вам эти сказки братьев Гримм совсем не понравятся."

Сейчас маршал опять улыбнулся уже пятым видом улыбки:

— Товарищ капитан. Ваша группа обладает некоторой фантазией и не лишена воображения. Или хотя бы умеет применять прочитанные в книжках знания. Зря ухмыляетесь, лейтенанты. Это не каждый генерал умеет, ваш командир помнит. У нас в НИИ Прогнозирования иногда нужен такой... Перпендикулярный взгляд, понимаете?

Соколовский оперся и встал, поднялся над полированым столом, в светлом парадном кабинете. Толкнул к ним по столу все шесть папок:

— Итак, получите боевую задачу. Нам приказано завоевать планету... Планету, хм, Ремнант. На их языке это значит "Осколок". Вот карты. Вот фотографии. Вот информация для первичного анализа. Вот описания государств. На данном этапе наша задача — список вопросов и обозначение контуров для дальнейшего исследования.

Соколовский прошелся по кабинету.

— Товарищи офицеры, старшины и курсанты, вам известно, к чему готовятся генералы?

— Старшина Поболовец. К прошедшей войне, товарищ маршал Советского Союза!

— Рассуждая "от парадокса", к будущей войне следует готовиться лейтенантам. Так почему бы не поставить эксперимент? Официально все вы на гауптвахте, отбываете наказание, служба не пострадает. Всех-то расходов на вас — бумага, карандаши и ластик. Служится вам скучно, да? Мелкие шутки, детские подначки... А тут Родина требует, — Соколовский потрепал капитана по могучему загривку:

— Айда, Петрович, надо построить дирижабль.

Капитан уже не стеснялся чесать затылок:

— Товарищ маршал, мы любое приказание исполним. Но фантастику придумывать нас ведь не учили.

— Не можешь — научим. Рассмотрите пока информацию. Начните с фотографий.

Тут уже любопытство одолело всех, завязки с папок отлетели, и по столу рассыпались те самые большие цветные фото, и лейтенанты-курсанты забормотали все сразу:

— Вот вы какие, звездные войны...

— А живут здесь какие-то... Неебические чудовища!

— Люди, что ли?

Старшина-десантник подушечками пальцев погладил девочку с громадной стреляющей косой:

— Не, люди-то вполне... Ебические.

Опытный капитан фотографии девочек не разглядывал, чудовищам не ужасался. Нынче киношники прямо из кожи вывертываются, видали мы арахноидов и покрупнее. А вот что маршал сказал про "отбывание наказания", там же пятнадцать суток самое большее?

Ну точно, вот и приказ, вот и дата. Завоевать планету за полмесяца?

— Товарищ маршал, — капитан потряс раскопанной бумажкой, — а если мы не уложимся? Что будет?

Маршал снова улыбнулся. Ну еще бы, такой цирк придумал, как не ржать! Жаль, что засекретят. Сказал бы какому залетчику: еще раз поймаю, и полетишь Марс отвоевывать. Ремень с третьей дырочкой, чтобы штаны не падали в невесомости, и вперед, в космодесант!

Наши и там курить будут, с кристальной ясностью понял капитан. И окурки бычковать в гиперпривод, или куда там фантасты пишут. Потому что фантастика преходяща, а цирк в армии вечен. Трудно ли удивляться, что Соколовский решил его, наконец, возглавить? Ну и правильно, предотвратить же все равно нельзя...

Соколовский тем временем, возведя глаза к лепному гипсовому потолку, вспоминал:

— Если вы не уложитесь? У нас в Туркестанском округе, в кинологических отрядах, это называлось вязкой.

Капитан поперхнулся. Соколовский вернулся к обычному тону:

— Итак, товарищи офицеры, вы что, не хотите послужить Родине?

Товарищи будущие офицеры посмотрели на капитана такими глазами, что тот лишь вздохнул тоскливо: меньше взвода не дадут, дальше Кушки не зашлют!

Ну не на Ремнант же этот, в самом-то деле.

— Мы готовы, товарищ маршал, выполнить задание партии и правительства наилучшим образом.

— В вас я и не сомневался. Документы вам принесут. Подписки вы давали на входе. Особо напоминаю, что никому ничего. Шутка это или нет, мне пока Никита Сергеевич не доводил.

Помещение затопила осязаемая плотная тишина.

То есть, это еще и может оказаться правдой? Это не бутафория, сделаная киношниками для тренировки штабных, как фанерные танки или радиоуправляемые мишени для зенитчиков?

В тишине Соколовский сказал:

— Доклады мне вы должны оформить следующим образом. Представьте себе, что вас читает гигантский термит. Всю жизнь он прожил у себя в термитнике, не ведая ничего о правилах документооборота. И тут его выдернули разбирать вашу писанину. Пишите и представляйте себя термитом.

Старшина шумно вздохнул. Маршал уточнил:

— Большим термитом, старшина. Вот как вы, да. Сначала опишите вашу ситуацию простыми однозначными словами, объясняя все, что только можно. Термит у нас настроен враждебно, как переодетый эсесовец в сорок шестом. Наружно свой, но если есть шанс понять вас неправильно, он своего не упустит.

Пройдя за сидящими еще раз, маршал дополнил:

— А когда вы почувствуете, что дело изложено ясно, перепишите заявление еще раз, как объяснительные после залета пишете. Чтобы даже немецкий термит вас не просто понял, но еще и проникся и посочувствовал. Ясно?

— Так точно!

— Проследите за этим, капитан. Молодежь не понимает важности правильной циркуляции сведений. А мы в сорок первом из-за паршивого опоздания одной бумажки на полчаса мост через Березину отдали целым... Да, так вот. И последнее...

Маршал повертел фотографию гримм-волка, отложил.

— Подавая рапорт, проверьте, чтобы все откопировали. Чтобы ничего не осталось на бумаге в единственном экземпляре. Потому что это — переодетый эсесовец-термит. Если даже он поймет и наружно посочувствует, хоть один бумажный экземпляр он все равно сожрет. Назло. Эсесовец, что с него возьмешь.

В полной тишине морально раздавленные новостями офицеры поднялись. Капитан поморщился:

— Так! Это что еще за похоронная процессия! Смирно! Равнение направо! Товарищ маршал, ходатайствую о присвоении спецгруппе кодового имени "Конкистадоры".

— Отличная идея, утверждаю. Позывные своей властью.

— Есть.

— На доклад завтра в это же время. Работайте.

— Есть. Вольно. Напра... Во! В место дислокации не в ногу... Марш!

Закрывая за собой дверь, капитан пробормотал в нос:

— Я весело преследую звезду... — и обреченно вздохнул.

Соколовский вернулся за полированый стол. Вызвал адъютанта, приказал доставить шесть синих папок в нужные номера гостиницы. До следующей встречи оставалось несколько минут, и маршал провел их, просто глядя в окно.

* * *

В окно смотрела полная луна. Обычная круглая луна Страны Цветных Облаков, белая, нахальная, мирная. Капитан узнал ее и ощутил себя древним греком, плывущим на весельном "Арго" вдоль побережья Черного моря, где турки еще никаких курортов не построили, да и сами турки появятся там еще через пару тысяч лет; а пока смотришь в небо и узнаешь тамошних быстрее здешних. На земле мешанина из кустов, людей и впечатлений. А в небе постоянный и вечный ход светил...

Хоро сидела за памятным столиком с врезной мозаикой. Интарсия, вспомнил Капитан. Каждая плашечка врезается в плоскость. Цвета обеспечиваются породой дерева, краска — "низший сорт, нечистая работа". Плашечки разнообразно поблескивали в лунных лучах. Рисунок мозаики Капитан помнил: корабль в бурю, матросы яростно тянут веревки, шкипер с ветрозакрученой бородой грозно взирает вперед, за край картинки. Сейчас, конечно, все это виднелось очень смутно, потому что ни свечей не жгли, ни камина: до конца лета оставалось добрых три недели. Привычно светились лишь огоньки на контрольном блоке, все шесть зеленые.

За стулом Хоро возвышался Лоуренс, развернувший плечи молодо и уверено. Капитан опять подосадовал, что не выкраивает между тренировками и бумагами вечера без спешки расспросить Лоуренса о Свидетеле Канона, а главное — выслушать ответы без внутренней гонки, без деления на "важное" и "давай скорее дальше".

Эйлуд и Мия сразу от входа встали слева.

Крысолов, смотревшийся чрезвычайно внушительно в новом синем камзоле, со шпагой, сделавшей бы честь всей роте мушкетеров, в кружевном воротнике, пахнущий сегодня шафраном, отступил направо, и луна ярко вспыхнула на самоцвете в щегольском витом эфесе.

Капитан шагнул прямо и поставил перед Хоро поднос, заполненный питьем и закусками, с гордо парящим чайником лучшего улуна, и сместился тоже вправо, подперев Крысолова.

Наконец, Вайолет положила перед Хоро сверток с лиловым платьем, проделала знаменитый книксен и скользнула влево.

Мия выдохнула:

— Мама! Мы дарим тебе одежду, не рвущуюся при превращении в волка. И при обратном превращении тоже.

— Интересное уточнение, — пробормотала Хоро. Потом кивнула всем сразу, выскользнула из-за столика, не качнув подноса с чаем, и кинулась к дочери обниматься, что в тесной комнатушке сразу превратилось в общую толкотню и здорово смутило Вайолет, и Капитан, снова подвинув Крысолова, потащил девушку за рукав подальше от пищащего ушехвостоворота.

Вайолет посмотрела благодарно, шепнула:

— В усадьбе много залов побольше. Почему здесь?

— Важное место, — Капитан осторожно пожал плечами. — Сам пока не знаю. Предполагаю, что там решаются деловые вопросы...

— А тут семейное дело! — прозвенела Хоро, все прекрасно слышавшая. Вайолет вздрогнула. Огладив подарок, Хоро вернулась на место и велела:

— Наливайте!

Тогда Крысолов и Капитан разлили по чашкам кому чаю, кому терпкого сливового вина, кому прозрачной ледяной водки. Выпили и все вытолкались на террасу, оставив Хоро переодеться. Через мгновение показалась и она, уже в подаренном платье. Отбежала на свободную полянку — и тотчас перекинулась громадной красной волчицей, и выскочившие из-за угла Сюрей с братом едва не врезались в передние лапы оборотня и воскликнули в один голос:

— Ой, мамочка!

— Ниххх... Чего себе!

Хоро перекинулась обратно, с удовольствием осмотрела нисколько не пострадавшую одежку, и радостно двинулась обнимать новых гостей. Корзинку из рук Сейрана вежливо принял Крысолов.

— Ну вот, — Хоро разглаживала подарок прямо на себе, пропускала сквозь пальцы чародейный подол, — теперь при превращениях можно перед посторонними не светить ногами...

Стрельнула янтарными искрами исподлобья:

— Только не говори, Капитан, что тебе не нравилось!

Капитан и не говорил. Праздник же не для слов, он для улыбок и радости. Развернули корзинку — знаменитые рисовые колобки Сюрей. Выпили еще по одной, заели колобками. Мия потащила мужа танцевать на тренировочную площадку, вымощенную плотнее всего. А еще там имелись галереи с трех сторон, где вполне удобно помещались желающие передохнуть. Потому что танцевать с оборотнями не каждый выдержит.

Волшебная шкатулка обеспечила музыку, полная луна — кураж и настроение, вкусная еда — силы, чтобы держаться против Крысолова в бешеной дроби ирландского танца... Пока Мия и Сюрей с братом подбадривали Эйлуда хлопками, а Капитан втихаря завидовал — он и в молодости такую чечетку бы не выдал! — Вайолет подошла к виновнице торжества и сказала негромко:

— Госпожа Хоро, прошу извинить мою настойчивость. Но я просто не знаю, когда можно заговорить с вами так вот запросто, и по столь важному для меня делу.

Хоро даже яблоко отложила. Потрогала узкой ладошкой лоб Вайолет:

— На лихорадку не похоже... Только не говори, что он тебя обидел!

— Нет, — Вайолет улыбнулась. — Что вы не хотите ссориться с Капитаном, я уже поняла. Я о другом. Луна прекрасна, жизнь хрупка. И я наконец-то поняла ее цену.

Еще раз оглядев резьбу карнизов, блестящую под луной черепицу, бережно подстриженую зелень, Вайолет набрала воздуха и решительно начала речь:

— Хоро, за полвека все может перемениться. Предположим, что фирма господина Ходжинса закроется, и некоторые письма, весьма важные для меня, останутся не доставлены. Так что письмо за письмо, идет? Я проверяю столько твоих людей, сколько писем ты помогаешь мне доставить.

Хоро не повернула головы, но алые глаза под прикрытыми веками полыхнули интересом:

— Ты назвала цену. Вот еще бы Капитан выбрал, наконец, имя — какой отличный получился бы праздник! Скажи, человеческий детеныш, насколько важны эти твои письма?

— Госпожа Ниса перед смертью продиктовала мне письма к дочери. Я разнесу эти письма прямо сейчас, каждое в свой год... Ведь Капитан открыл способ сделать это через вашу комнатку, верно?

— Да.

— Тогда моя работа исполнится наилучшим образом. И мне уже не придется беспокоиться об этом в будущем.

— Договорились. А теперь тащи Капитана танцевать. Ни мой зять, ни Крысолов не сдадутся, так и будут молотить, пока не свалятся. Так что выпихивай их сюда, я с ними тоже перемолвлюсь парой слов.

Хоро вгрызлась в яблоко, прикончила его парой метких укусов, и довольно подытожила:

— Жизнь хрупка, это верно. Зато луна прекрасна!

* * *

Луна прекрасна даже расколотой. Вот с людьми не все так радужно и в сине-белом раю летающего острова Атлас.

Лейтенант спецназа уголовной полиции города Мантл стоял у колонны, вертел в руках служебный Свиток, на который знакомые только что сбросили ему копию очередного доноса, чуть ли не сотого за полгода, и думал.

Гримм весть, как оно в иных мирах. Скажем, в мире этого вот исследователя атмосферы, сейчас упорно толкающего над собой штангу. Впрочем, про мир Тан Линя гриммы ничего не "весть", ибо их самих там нет. И там подобные самокопания, может статься, и не нужны вовсе.

На Ремнанте привычка отслеживать собственные чувства, искать корень страха, обиды, гнева — необходимое условие выживания. Создания гримм наводятся на вспышки чувств. Обитатели иных миров могут позволить себе злобу, ярость, истерику. На Ремнанте ты или держишь себя в руках — или спокоен уже абсолютно и окончательно. Мертвецы не психуют.

Инопланетник отодвинул страховочную раму, встал со скамьи, немного подышал. Потом подкатил к штанге блин слева и блин справа, и все теми же точными движениями, словно бы не устал, отвернул замки, снял. Вставил по блину, навесил замки, крутанул ручки.

Он позволяет себе слишком... Чересчур много. Личную свободу — и одновременно нравственную определенность. Его честь не зависит от заработка, в его мире голодная смерть исключена даже для негодяев. Лейтенант вздохнул: наверное, самые-самые негодяи по меркам Тан Линя слишком наивны и чисты относительно нормальных здешних пацанов из первой же уличной банды.

Тан Линь еще подышал, потом лег под штангу, выставил страховку, примерился.

Принял вес. Подержал, поставил штангу снова на упоры.

Выдохнул, собираясь с силами и пошел качать. Раз — относительно легко. Два: на лбу выбило мелкие капельки пота. Три! Рывком на выдохе, значит, уже чувствует усталость. Четы-ы-ыре, на морально-волевых, это лейтенант видел уже ясно. Правильно подобран вес: четвертый раз выжимает все. Пятый должен делаться через себя, через силу. Тогда организм сообразит, что мышечной ткани маловато, и кинет в кровь химический приказ эту самую мышцу наращивать.

Штанга пошла вниз.

Лейтенант забыл даже ревновать "человека-сундука" к Винтер. Штанга опустилась почти на плиту грудной мышцы. Тан Линь выдохнул, напрягся, упираясь и спиной, и стопами, и даванул с тигриным рычанием.

Давай, давай, дыши, дыши, жми!

Штанга поднялась на вытянутых руках, едва заметно покачалась: предельный вес, мышцы дрожат, руки дрожат, вены на лбу дрожат пожарными шлангами.

Йе-есть!

Штанга чуточку передвинулась, капельку опустилась и угомонилась на упорах.

Дело сделано!

Теперь надо поесть хорошо и много. За следующие девяносто шесть часов организм распихает белки с углеводами в нужные места, мышцы подрастут на чуточку. И в финале следующей тренировки, в предельном подходе, к штанге прибавятся еще два блина.

Здоровый, зараза. Причем здоровый по-хорошему. Бегает, плавает, легко выучил все танцы, что ему показывали. Специалист с аурой, конечно, его свалит — но любому обычному человеку Тан Линь выдаст в лоб запросто, и даже не употеет...

Это сейчас он употел.

Впрочем, подход завершен. Лейтенант пришел под конец тренировки, не угадал совсем чуть-чуть, и ждал недолго: последние пять повторений.

Тан Линь вытерся, повесил полотенце на стойку — даже после такого напряжения не бросил, а повесил, расправил, заставляя себя двигать колотящимися мышцами ровно и точно. Потом поднялся и принялся делать упражнения заминки, чтобы раскочегаренный до предела организм возвращался в обычный режим плавно.

Лейтенант поморщился. Хорошо психологам с умным видом вещать, что-де шутки перед лицом опасности признак слабости. Но если даже и признак, неужели слезы лучше? Жизнь всех ломает, рано или поздно ты все равно упираешься в выбор. Тан Линь обозначил его как "созидай или сдохни", ну так он же инопланетянин, что с него спрашивать. Он рос в инкубаторе, в силовом поле сплошного артистизма, где нет серости. Ему с детства, даром досталась феерия личной индивидуальности, уникальных собеседников, умных наставников — все то, что Ремнанту обошлось в мировую войну, исчезновение королей, смену королевства Мантл на демократический Атлас, и моря, потоки, океаны крови!

В мире Тан Линя с каждым возятся годы и годы, кормят задаром, обучают, чему попросит — в надежде, что однажды человек найдет свое, истинное, в чем сильнее всего. И этот взлет, эта неимоверная вспышка окупит годы и годы возни, еду, одежду, жилье, учебные пособия, всякие там тренажеры, штангу вот эту, например.

Самое же обидное что: если усилия не окупятся, человека никто не попрекнет израсходованными ресурсами. Скажут: ничего. Бывает. Не расстраивайся. Ничего. Ты хотя бы попробовал!

Тан Линь дышал коротко и сильно, постепенно переходя к вдохам поглубже, движениям более плавным. Лейтенант едва не повторил за ним ритм дыхания, и выругался в нос: это Тан Линь только что выжал от груди чуть не полтонны, понятно, почему он дышит как целый сушильный цех рыбозавода. А ему, лейтенанту, какого гримма задалось убирать выдохом пыль на четыре шага вперед себя?

На Ремнанте привычка отслеживать собственные чувства, искать корень страха, обиды, гнева — необходимое условие выживания. Так что причину лейтенант знал: зависть. Обычная зависть к мужчине, что сильнее, быстрее, где-то умнее. И который постоянно рядом с интересной тебе женщиной. Тут вам не коммунизм, tovaristch Тан Линь, тут все проще. Тут продают все и всех; если ты не предал сегодня — тебя кинут завтра. Получается, что вовремя подставить означает всего лишь предвидеть эту же самую подставу в отношении тебя самого. Как же в таком гадючнике не завидовать красавчику, успевающему и умничать и чувствовать, и философствовать и выхватывать интересных для дела пацанов прямо из комгарда, и восхищаться непонятно чему — и даже так загадочно страдать, что непонятна ни причина страданий, ни мера их.

Ну вот, лейтенант. Простой выбор. Чтобы стало лучше тебе — или лучше ей?

А ведь ржал когда-то, с тоской поглядел в серый потолок лейтенант. Философия, самокопания, гнилая интеллигенция. Мужской выбор — у кого сиськи больше! Ну чего, и тебя догнало. Пока еще не подняло и не шлепнуло, так и сюжет еще толком не начинался.

Тан Линь бы не колебался.

Лейтенант вздохнул: инопланетная тварь. Живое обвинение в безнравственности. Никакие ироничные ухмылочки, никакой напускной и даже настоящий цинизм широкой улыбке Тан Линя противостоять не могут. Он такой, какой есть: цельный. Хороший или не очень, а только самого себя Тан Линь, пожалуй, не предаст.

Сейчас узнаем, как насчет других...

Лейтенант подошел к закончившему тренировку коммунисту. Тан Линь сидел на скамейке, и просто дышал. Спецназовец протянул ему Свиток, открытый на нужном документе:

— Потребуют выдать этого... Лося. Установлено, что он из "Белого клыка", причем не мелочь на побегушках, а подготовленный боевик. Запрос пока составляется в министерстве. Наши... Скажем так, не сочувствуют генерал-зануде Джонни. А сам сексуальный гигант сейчас в урологии самое меньшее, на месяц. Так что запрос у нас проволокитят, пока Сракопион лично не явится подгонять. Но потом...

Тан Линь поглядел снизу вверх:

— Почему вы мне помогаете?

Лейтенант пожал плечами:

— Из-за Винтер, конечно. Позор, если про меня скажут, что я убрал соперника с помощью доноса. Пристрелить вас и то почетнее.

— Благодарю, — Тан Линь не вздрогнул. Ну да не идиот же он, чувствует, что вокруг происходит.

Лейтенант вспомнил, как летели капельки пота с наддутых кровью бицепсов, когда полутонная штанга пятый раз шла к потолку. И сказал, сам для себя неожиданно:

— Вам лучше бежать. Я помогу. Вас никто не осудит и никто не посчитает за труса. Последний месяц вы не вылезаете из комиссий, судов и слушаний. Все уже поняли, что Атлас решил вас утопить. Мочиться против урагана глупо.

* * *

Глупо в полнолуние высматривать звезды. Зато луну разглядывать самое время. Особенно, когда можно делать это в подаренный Звездочетом телескоп с невероятным, невообразимым для здешних тридцатикратным увеличением.

Неудивительно, что вся свежеиспеченная Императорская Академия, от почтенных старцев, ветеранов "битвы бород", и до мальчишек-подметальщиков — сбежалась в Большую Башню.

Башни в стране Цветных Облаков представляли собой девяти-десяти этажные громады, исполосованные черепичными козырьками по периметру над каждым ярусом. От козырька до козырька ставились обычные бумажные панели по деревянному каркасу. Из камня складывали только основание: плоскую пирамиду, высотой всего полтора этажа. Складывали без раствора, так что при землетрясениях эта мега-подушка из мега-щебенки только лениво пощелкивала, предохраняя хрупкую каркасную постройку от пинка в живот взбесившейся твердью.

Зато на широкой плоской крыше башни сегодня поместилась вся Академия: десяток тех самых старцев, чуть побольше учеников — взрослые уже, у самих наследники — ну и пацаны на побегушках; женщинам традиционно путь в храм науки заказан, но тут сам Звездочет разрешил. Ничего, сказал, на их искусство никакая женская магия не влияет. Женщины между собой только молча перемигнулись, титаническим усилием подавив смешки. Молчать придворные умеют независимо от пола, потому что Министерство Охраны Двора тоже казнит равноправно, не отличая меча от зеркала.

Так вот вышло, что вокруг телескопа собралась толпа в пестрых, красочных одеждах, с невероятными прическами — мужские вычурнее и сложнее, ведь женщине приличествует скромность, а чиновник должен выделяться из толпы — с перевязями и кипами бумаги, столиками для записей, мальчишками для таскания всего этого. Звездочет ездил по курзал-паркам с лекциями от общества "Знание", так что быстро и привычно выстроил всех желающих в аккуратную, чинную, степенную очередь. А Толмач, естественно, переводил.

Телескоп вертели до полуночи. Потом большая часть посетителей, выразив многосложную благодарность, разбрелась по домам. Телескоп бережно, с церемониалом, унесли в сокровищницу, и братья, наконец-то, смогли выдохнуть.

Оделись на сегодня они без вычурности, в длиннополое здешнее, потому как впечатлять и поражать собирались совсем не внешностью. Но здешнее, даже простенькое и скромное, приличествующее мудрецам, удаленным от мирских страстей — шелк лазоревый, символ ученого сословия, расшитый багровыми драконами в знак полубожественного ранга Звездочета, и когти в тех драконах подлинно рубиновые; брату Звездочета то же самое, только без рубинов в когтях. Добро еще, от прически и шапки удалось отбояриться. И то, добрых полчаса Толмач завивал словесные кружева, чтобы отказ обидел хотя бы не все население планеты.

Спустились к подножию башни и долго стояли, обмахиваясь дареными веерами — даже в конце лета здесь чувствовалась жара. Два "садовника"-Никодима почтительно ждали несколько поодаль. Из аккуратных зеленых изгородей непочтительно хихикали то ли птицы, то ли цикады, то ли еще какие местные обитатели.

— А ведь мы про это напишем, — вынес приговор старший.

— Куда же денемся, — согласился младший брат, разворачиваясь к дому. То есть, к усадьбе госпожи Сюрей, занимавшей добрый квартал.

Охранники неслышно замкнули ордер в пяти шагах позади. Поначалу братьев это сильно беспокоило. Потом привыкли и даже с некоторым затаенным ужасом поняли, что им совершенно не по-коммунистически нравится чувствовать поддержку. Знать, что не сами по себе.

Да и с проводником в Столице проще. Одноэтажный город, низкий, широченный. Пойдешь куда с протокольным визитом — бери воду и еду, потому как запросто может потребоваться на середине пути привал. А ошибся адресом — придешь в нужное место лишь послезавтра. Завтра-то домой возвращаться надо из того района, куда залез по географическому кретинизму. Правда, что ночлег найти легко. Ученого человека не боятся и не обидят, любой сочтет за честь угостить. Здесь уже иной риск: наговорить чего-нибудь, что местные поймут как обещание или угрозу, потому что церемониал сложный, и выучить его можно только, если растешь в нем с рождения. Не такое простое дело ходить в гости по чужому миру!

Впрочем, путь от Академии до Сосновых Склонов братья уже изучили. Дело на сегодня они сделали хорошее: кроме политики, причинили еще и немного просвещения, так что могли отдыхать с полным правом.

Только не хотелось падать на перины и спать в такую-то ночь! Луна — иголки собирай. Тени углем и графитом, стены ровнехоньки, улицы чисты, люди...

Люди везде одинаковы. Кто возвращался с работы, кто шел готовиться к новому дню, кто не успел пересечь громадный город и шел, жалея времени либо денег на ночлег, иные же покупали корзинки с закусками и бутылками, чтобы любоваться луной из открытых по такому случаю садов людей богатых; причем плату никто из владельцев сада не взимал. Золотой за вход все равно никто не отжалеет. Да и серебряник в кошеле совсем не у каждого. Медь богатому семейству брать невместно. Вовсе никого в сад не пустить приличествует жадному некультурному варвару, а вовсе не благородной фамилии. Слава тупого скопидома по Столице никому даром не нужна.

— Что же мы напишем? — потянулся младший, когда молчать ему надоело.

— Бледнопухлый брат мой, я за вещь легкомысленную. Чтобы женщины плакали, стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: "Бей! Бей!" — и ничего не могли сделать с одним коммунистом.

— Пожалуй, — согласился младший. — А пока чем займемся?

— Разве ты уже досчитал третий вариант?

— Нет, я про сегодня. Спать не тянет.

Старший оглянулся на охрану и сказал осторожно:

— Можно завернуть к дедушке.

— Хм, — почесал затылок младший. — А давай! Дедушка ловкий. Если что, успеет нас вывести.

— Приключений захотелось? — проворчал старший брат, но не очень сердито, потому что сам хотел того же.

Тут он подал охранникам условный знак, и вся четверка, быстро пройдя улочку поменьше, обогнув каменную фишку колодца, свернула в совсем небольшой проулок — но такой же чистый, как весь город. Что братьев неизменно тут восхищало: прирезать глазом не моргнут, но кровь потом начисто вытрут. Впрочем, когда изо всей медицины только гигиена, и эпидемии не где-то там в газетах, а прямо вот за северной заставой... Мойте руки после грабежа, так сказать...

Но это, конечно, щекотка для нервов, самолюбование. Двух известных всему городу книжников навряд ли тронут, если те сами не полезут в драку. А у них еще и два "садовника" за спиной — ссориться с Сосновыми Склонами дураков нет.

Так что и столик нашелся по волшебству, чистый, и вино не кислое; что братья пили его неразбавленным и потом всегда уходили на своих ногах, даже после цельного кувшина, всегда вызывало искреннее восхищение в посетителях дедушкиного закутка.

Ну, а к песням "уходящих в ночь" тут привыкли. Поддерживая друг друга больше для игры в бесшабашных гуляк, чем взаправду, братья покинули закуток, вышли из проулка в большую жизнь людной торговой улицы, а затем и на оперативный простор главного проспекта, тоже заполненного прохожими.

Наблюдая людское коловращение, старший тихонько замурлыкал:

— И сказал электрон на бегу...

Я волной больше быть не могу!

Младший подхватил:

— И заплакали кванты,

что запутали лаборанты.

Дальше пели хором, попадая в ноты с непередаваемым изяществом "первого кувшина":

— Вот фотон посылает все к бесу:

в эту щель больше я не полезу!

И все разом частицы гадают:

ах, не за нами ли наблюдают...

Свернув на свою улицу, врезали уже громко:

Мама сшила мне штаны!

из пространственной дыры!

Чтоб проветривали попу

многомерные миры!

Конечно, по песне их приближение услыхали привратники Сосновых Склонов, и встречать к воротам высыпал весь лисий праздник.

И растворили ворота, и вступили в них Звездочет с Толмачом, как подобает ученым Императорской Академии; плевать, что все преходяще, а прав-таки тот дедушка-придворный, как его... Девид Нан? Или Тревел Бемиш? Даже безупречно состроенный костюм лучшей шерсти уступает красному огненному дракону с вшитыми в когти рубинами!

Если кому придется пить в стране Цветных Облаков, то да избегнет он соблазна мешать красное с белым; в особенности же закусывать вино лунным светом. Завидев среди встречающих наиболее яркое и знакомое лицо, старший с почтением и грацией — ну, как ему казалось — наклонился поцеловать руку Хоро. В последний миг вместо хитрой волчицы из ниоткуда возник Лоуренс и, аккуратно завернув Толмачу большой палец, а потом и руку за спину, попросил:

— Пожалуйста, не надо так поступать.

А второй мужик, арийская морда — братья видели его только на тренировочной площадке, но в черной форме он сделал бы честь любому кино про немцев — этот самый Эйлуд, закатывая рукава, деловито уточнил:

— Чего, умников бьем? Пусти, батя, я ему втащу. Он вчера Мие на подушку букет бросил... Или не он, — хмыкнул Эйлуд, повернувши лицо к ябеднице-луне, — я тупой солдафон, мне разбираться не положено.

— Ты уже меня совсем стариком числишь, зять, — Лоуренс переместился, вынуждая старшего брата с завернутой рукой танцевать вокруг. — Целоваться он к моей жене лез, так что моя очередь первая!

От света, знакомых лиц и тревоги в голове у младшего прояснилось. Крикнув:

— Держись, брат! — Звездочет разбежался и таранил компанию брюхом. Сам он удержался на берегу прудика — сразу видно, опытный — а вот Лоуренс и Толмач полетели в воду, причем Толмач, извернувшись, утащил за собой и Эйлуда, мертвой хваткой вцепившись тому в пояс.

Капитан переглянулся с Крысоловом и вздохнул:

— Е... Елки зеленые... Же... Жеваный крот, комсомольцы ху... Художественного училища! Это чего, первая междумировая война?

— И опять из-за дам-с, — Крысолов подкрутил мушкетерский ус, покачал той самой шпагой с эфесом то ли лунного серебра, то ли взаправдашнего.

Мия захихикала:

— Классика же! Я читала совсем недавно! Как там...

Дирижируя лунноцветной рукой, Мия изрекла торжественно:

— Девку надыбал я в честном бою смертоносном

и не отдам тебе, хоть ты узлом завяжися!

Надобна девка самому мне в далекой отчизне,

ибо отставку замыслил я дать Клитемнестре старушке!

Сейран с Эйлудом легко вытащили Толмача и Лоуренса, наскоро отряхнули от воды и тины, сетуя о порче богатых одеяний. Толмач проворчал:

— Чисто ради научной точности, я не комсомолец.

— И я знаю, почему. Читал твое личное дело. Толмач, какого! Лысого... Не можешь в руках удержать? Зайди в кузню, гвоздями прибью.

Капитан поглядел на Звездочета и вздохнул тоном ниже:

— Вот брат у тебя молодец, хоть и младший. Где отточил такой меткий удар пузом? Скажи хотя бы земляку, в чем секретная приправа?

Звездочет, стряхивая мусор с рукавов, поморщился:

— Секретного ингредиента нет. Очкарика всякий обидеть норовит, пришлось научиться.

Толмач отошел к низкой террасе, присел на нее, стащил сапоги, вытряс воду:

— Старшим братом не рождаются, им становятся.

Капитан зажал подмышками шеи обоих братьев и спросил вполголоса:

— Вам в городе мало девок? Чего лезете к замужним?

— Да мы не лезем, это вежливость обычная!

— По нашим, земным, правилам. А букет на подушку?

— Чужого не пришьешь, начальник! Вообще мы Лоуренса с Эйлудом почти не видим. Если бы не пары на вчерашнем приеме, мы бы так и думали, что парень блондинки — это ты и есть.

Капитан даже поперхнулся:

— Мы с ними не пересекались потому, что муж дело сугубо личное. Мы тут по работе, который раз объясняю. Внутрь семьи чужих не пускают.

— И тебя, Капитан?

— И тебя, Звездочет. И даже тебя, Толмач, хоть ты гусар и почти лауреат.

— От земского ярыжки слышу, — пробурчал старший брат. Капитан выдохнул:

— Да ну вас к черту! Приказываю. Завтра идете в квартал красных фонарей. Там вас вылечат.

— У меня, вообще-то, жена есть.

— Значит, проведешь время в приятной беседе, — отрезал Капитан. — Я Крысолову скажу, он вас познакомит с кем надо. Там и поговорить вам найдут, и потанцевать. Мы работать вообще-то ехали. А не разбирать испанские страсти.

Братья переглянулись, насколько позволил захват. Отвечать выпало старшему:

— Первое, в командировке вильнуть налево — святое дело. Второе, мы же коммунисты. Горим на общее благо. Так что личной жизнью заниматься приходится на рабочих местах. Третье...

Махнул рукой, за которой тотчас протянулся шлейф белых брызг, хрипнул:

— Все брехня, отговорки. Правда в другом.

— Ну?

— Луна. Сам же видишь!

Капитан вздохнул и разжал хватку:

— Объяснения приняты. Луна.

* * *

Луна белая, мирная, яркая, коварная и ехидная донельзя. Так вот оно, с оборотнями гулять. Не девятихвостые, сам себя запутаешь, сам в долги влезешь, и ради чего? Нездешнего запаха, неведомого ощущения, невыразимого в словах? Так оно все пропадет с рассветом, улетит с утренним туманом. Костер догорит, с углями осыплется радость, с дымом развеется горе, и невозвратное время не вернется к нам из-за моря...

— Ну, — сказала Хоро, глядя на воспитательную работу Капитана. — Эти двое ладно, все же они тут временно. А Капитану надо девушку. Начинаются проблемы. Вайолет, как он тебе? Он тоже воевал, вы друг друга поймете.

Вайолет поклонилась почтительно, ответила твердо:

— Простите, но нет. Почему вообще вы так стремитесь его женить?

— Живу долго, — вздохнула тысячелетняя волчица, — видела много.

— Прошу вас, уточните.

— И вот я вижу, что наиболее устойчивая структура — клан. Большая семья, род.

Хоро поставила одинокую чашку в центр подноса:

— Дикое поле, посреди хатка. Снесут! Надо усиливаться. Выгораживать себе посреди хаоса островок, где можно уже гулять без винтовки. А потом и без пистолета. На выгораживание безопасной территории уходят поколения. Но без этого люди остаются зверьми. Ни науки, ни культуры, ни даже красивой ленточки на платье.

Помахав рукой Сейрану, улыбнувшись хозяйке усадьбы, Хоро очертила пальцем границу подноса:

— Только в пределах этого островка уже можно быть одиночкой, иметь личное мнение, рисковать, ставить острые вопросы, двигать прогресс... И все эти ученые слова, спроси Мию, она сейчас занимается Землей. За пределами Ойкумены одиночка не выживает. Так что у нас нет выбора. Мы строим клан. Островок. Иначе Вселенная нас сметет.

Вайолет понурилась. И это еще Хоро играет честно!

Все равно разозлиться на нее не выходит. Вайолет сама такая, ей ли не знать: женщина, собирающая семью, всегда права. Просто некоторые... Правее других.

— Островок и есть кружок на той схеме. Эпсилон-окрестность расчетной точки, если научно, — с этими словами Мия всунула голову между собеседницами. Поглядела на одну, вторую и очень осторожно спросила:

— А что так впрямую? Оборотни мы или кто? Можно ведь незаметно подвести...

— Есть мужчины и есть мужчины, дочь. Капитан у нас капитан чего? Разведывательного Управления. От хитромудрых манипуляций его на службе и без нас тошнит. В моей интриге он разберется, пускай и не сразу. Но вот когда разберется, точно обидится.

— А если твоя прямота не сработает?

— Придумаю что-нибудь. Спешить некуда, впереди вечность.

— Но раньше ты не пыталась привязывать людей.

— Не хотела хоронить любимых, понятно же. А теперь, — Хоро оглянулась на мужа, — можно хотя бы этого не бояться.

Нахлобученные Капитаном братья подошли принести извинения за учиненный скандал, но так и застыли, напрочь позабыв этикет и поклоны:

— А что, Лоуренс... Бессмертен? Теперь? Госпожа Хоро, это не шутка, не розыгрыш?

Младший брат напряженно чихнул. Старший сломал в пальцах веточку, которой чистил от ила сапоги.

— Нет, — кивнула Хоро с царской важностью. — Все правда. Но я даже не стану просить вас хранить секрет. В здешней культуре это нормально для таких, как мы... С ушами и хвостами. В вашей культуре вам все равно никто не поверит.

— И пусть не верят. — Старший выпрямился, сделавшись достойным лазурного шелка с багровым драконом, по такому случаю разом позабывших купание в пруду. Голос Толмача набрал искреннюю силу:

— Пусть меня расстреляют, я должен это видеть! Из ваших слов я понял, что Лоуренс бессмертным стал? Теперь, то есть, не будучи им раньше? Простите, если я от волнения путаюсь в словах.

— Именно так, — прикрыл веки от белой, белой, беспощадно-белой Луны тот самый Лоуренс, и братья внимательно его рассмотрели. Мужчина чуть выше среднего роста, с четкими чертами лица, прямыми светлыми волосами, крепкими кистями рук, насколько видно под обычным костюмом — стройный.

Человек и человек; на улице пройдешь мимо — и не заметишь. И дальше пойдешь, и состаришься, и в конце концов умрешь — а вот он останется? Навсегда? Деловитым, спокойным, чуточку печальным, оборотной стороной неуемной Хоро, отцом ехидной блондинки-Мии, плевком в безжалостность Вселенной.

Младший буркнул:

— Вечность есть — ума не надо? Не логично совсем!

Мия улыбнулась исключительно злорадно:

— Где мы, а где логика! Либо это ваше человечество как вид преодолеет барьер смертности... А тогда получается, что смерть и для индивида необязательна, раз она для вида не обязательна. Либо человечества не будет. Зато все по святому нерушимому Канону.

— Я его видел в Севастополе, кстати, — Лоуренс хмыкнул, не открывая век. — В смысле, Свидетеля Канона.

— И как? — Капитан подался ближе. Торговец фыркнул:

— Жалкое, душераздирающее зрелище!

— Точно! — Хоро взяла одной рукой мужа, второй Капитана и толкнула к павильону:

— Идите, поговорите уже об этом. Капитану скоро на Осколок переходить, а я вас все по тренировкам да по задачам. Крысолов, Эйлуд, свистните Сейрана, всем выходной до послезавтрашего полудня. Только без жертв и разрушений.

— Да, госпожа! — названные поклонились и отправились вслед.

Обе волчицы развернулись к братьям, оставшимся перед низенькой террасой совершенно без поддержки. Хоро щелкнула пальцами:

— Чаю! Хватит с них вина на сегодня!

— Допились до того, что вечноживые мерещатся, — хихикнула Мия, усаживаясь поудобнее на полосатый тюфячок. — Ну хорошо, джыгиты, звездное небо в наличии. Доставайте нравственный закон, поговорим о бессмертии!

* * *

— О бессмертии можно говорить изрядно, — Толмач принял нагретую чашку из рук "садовника", — но почему бы вам, уважаемые сударыни, не высказаться первыми, по праву хозяек?

Волчицы переглянулись и отвечать выпало младшей.

Мия поднялась, шагнула по террасе, потянулась к Луне, сделавшись удивительно тонкой, игольно-острой, яркой молнией из земли в небо. Обернулась к братьям: слуги уже принесли тем небольшие скамеечки, поставили напротив. Хоро этого не приказывала, но говорить стоя мудрец обязан только пред ликом императора; слуга благородного дома выказывает уважение лазоревым одеждам и багровому дракону, не дожидаясь отдельного на то распоряжения.

Братья сидели на скамеечках, держали в руках чашки. Легкий пар над чашками почти сразу терялся в темноте, на фоне густого кустарника. Мия опустила взгляд, развернувшись к слушателям всем корпусом и заговорила негромко, ясно:

— Всем кажется что у бессмертных существ проблем нет и быть не может. Что мы эти себе проблемы сами себе выдумываем. Так?

Братья молчали, по тону отлично угадывая продолжение. Мия сузила глаза:

— Нихрена. Представьте, что ваши дети по капризу, скажем, генетики живут пять лет. Вы либо перестанете заводить детей, либо будете хоронить их и рожать новых, зная, что скоро хоронить этих тоже, и в конце концов сойдете с ума от подобной радости.

Братья переглянулись; в глазах их перескочили белые отражения луны. В глазах Мии разгоралось янтарное, резкое свечение; братья впервые почувствовали, что перед ними — не человек.

Нечто.

Существо же продолжило совершенно человеческими речениями о вполне человеческих бедах:

— Либо вы должны распространить свое бессмертие на детей. Но, кроме чисто медицинской проблемы, вам придется еще обдумать и построить общество бессмертных организмов. С нуля, потому что мифы довольно слабо описывают повседневную жизнь бессмертных. Мифы, в основном, о взаимодействии богов с людьми.

Братья снова переглянулись и, похоже, начали подбирать слова для ответа. Но белая волчица — не изменившись внешне, Мия теперь ощущалась именно зверем страшнее Хрущева — подняла уголки губ, показав острые зубки:

— Легкая ли задача вымыслить цивилизацию с нуля? Этикет, правила поведения, наследование и размножение, решение споров, понятие "срок давности" в рамках вечности, религию, праздники, и прочая, прочая, прочая?

И внезапно перестала быть волком и воскресла девушкой. Студенткой московского архитектурного, как определил ее старший брат при первой встрече. Теперь Мия сидела на террасе, запрокинув голову к луне, и говорила ей:

— Достойна ли такая работа полубога или даже бога? Смешна ли эта проблема?

Спрыгнув, Мия подошла к пруду. Присела, поболтала в воде рукой.

— Нормальная такая проблема. Главное, мы ее придумали себе сами.

Подмигнула:

— Всего-то не желая хоронить любимых. Ерундовый же повод, стоит ли беспокойства среди судеб миров и светил?

— Дочь, а кто в твоих ветках занимался этим хотя бы на уровне мысленного эксперимента?

Мия выпрямилась и прозвенела голоском сдающей экзамен отличницы:

— Желязны, "Этот бессмертный". Шумил, "Слово о драконе". Ван Вогт, "Оружейники Ишер". В картотеке больше, просто этих я помню.

Старший брат опрокинул в рот сразу всю пиалу остывшего чая, продышался и буркнул:

— Прямо наизусть помните?

— Эксперимент, особенно мысленный, нуждается в твердой опоре. Иначе это не наука.

— Хорошо! — Толмач со стуком поставил чашку на террасу и воздвигся.

— Сейчас посмотрим на это со стороны науки. Что такое критерий Поппера, знаете?

— Знаю, — прогудел из темноты Лоуренс. Рядом с ним выступили Капитан и Крысолов. Правее Эйлуд и Сейран, огруженные маленькими флягами подобно абрикосовым деревьям, сели прямо на вытоптанную дорожку и раздали фляжечки по соседям.

Торговый представитель не пошел со всеми ни пить, ни слушать о бессмертии. Закрывшись в отведенном павильоне, он старательно писал: "... разговоры тов.капитана все антисоветские и антинаучные, не продвигающие линию партии. Поведение его и прикомандированных товарищей отличается моральным разложением..." — и вздрагивал, когда со двора сквозь бумажные стенки долетал взрыв яркого смеха, и наблюдающие за ним служители уважительно переглядывались: ученый человек. Или поэт, не желающий терять мысль и потому жертвующий прекрасным лунным вечером.

Госпожа Сюрей, невообразимо милая в скромном домашнем халате, с прической под "вишенки" на висках, оказалась позади Хоро на террасе и тоже ловко разместилась на половине полосатого тюфячка, опершись плечами на занявшую вторую половину Вайолет.

— Нам интереснее послушать, чем спать или глушить себя сливянкой, — ответил за всех Эйлуд. — Свидетель Канона дело прошлое, уже не сбежит. А что здесь заваривается, хочется знать до того, как сунуть... Голову в.

Старший брат согласился:

— А уж как нам-то хочется знать... Итак! Если теорию можно опровергнуть, она научная. Если невозможно придумать ни опыта, ни расчета, чтобы опровергнуть — то это не наука. Вымысел, мечта, миф — что угодно. Но непроверяемое.

— Это понятно.

— Тогда я коротко... Постараюсь коротко рассказать мысль, над которой человечество бьется со времен пирамид. Уж простите, придется вам поскучать.

Мужчины громко чокнулись фляжками:

— До утра времени полно! Вещай, мудрец! Раз в жизни и мы почувствуем себя профессорами!

— Предположим, есть какие-то организмы. Они как-то меняются, пока неважно, как. Рано или поздно все варианты перебраны. Здравствуй, тепловая смерть... Э-э, госпожа Хоро, вы знакомы с этим понятием?

— Ага, — буркнула Хоро. — Молодежь просветила. Большой Взрыв произошел, когда я забыла снять крышку с пароварки. Не отвлекайтесь, иначе до утра не закончите. Что непонятно, я потом переспрошу. Не переживайте, я-то трезвая, ничего не забуду.

— Хорошо. Теперь введем смертность. Например, иногда приходит охотник и убивает кого-то. Возникает эволюция, то есть накопление необратимых изменений.

Младший брат прибавил:

— Проверку на научность пройдет именно такое определение эволюции. Пока логика не нарушена, давай дальше.

— Дальше — такая эволюция не направлена. Случайная. То, что Ефремов называл "казино природы". Как ни входи, везде проиграешь. Не отличить, где начальное состояние, где результат.

— А вот и интригу подвезли...

— Точно, Капитан. Если вероятность смерти зависит от свойств объекта — чем быстрее ты бегаешь, тем охотнику тебя сложнее грохнуть — появляется естественный отбор и эволюция по Дарвину. Результат отбора: выше вероятность потомства.

— Других-то результатов у эволюции быть не может, — развел руками младший брат. — Особенно у биологической. Она даже тупее, чем наши физики с кафедры.

— Но ждать, пока кости выпадут нужной стороной, так долго!

— Совершенно, верно, господин Сейран. Поэтому следующий шаг: в цепочке случайных изменений возникает половой отбор. Два родителя, два набора генов. Потомство несколько раз, причем каждый раз чуть-чуть отличное. Одна пара порождает не один вариант, сразу много. Огромное ускорение процесса. Отбор происходит еще до рождения поколения, а не в судорожных попытках этого поколения выжить...

Братья посмотрели на небо и ужаснулись.

Что они здесь делают? Говорят об эволюции... С кем? Где?

Оба схватили чашечки и выпили чаю; Крысолов поднялся передать им фляжку, но Хоро метнула из-под век алый запрещающий сигнал, и мужчина сел на террасу обратно.

Старший брат вздохнул:

— А теперь совсем просто. Особи с неудачным набором признаков следует отодвинуть от размножения. Это и есть "старение". Сморщился, согнулся — не ходи по девкам. Девки для сильных. Вот и получается, что "старение" и "смерть" — не игрушка создателя Вселенной, не поставленная где-то в твоем личном деле галочка. Это механизм эволюционный. Он появился в результате отбора. Убери его — и система перестанет успевать за переменами окружающей среды. Отчего и вымрет.

В наступившей звенящей тишине высокого полнолуния, теплого лета, пахнущего влагой сада Толмач договаривал, чувствуя себя убийцей мечты, не меньше:

— Конкретный биологический механизм тут не важен. Механизмов может быть много, из них один главный, а другие включатся, когда люди главный уберут. Наивно, товарищи. Наивно. Это работает не только в живой природе, в разработке машин то же самое.

— Но если человека срастить с машинами? — Лоуренс оперся подбородком на руки. — Я таких видел. Там... В общем, неважно. Вынести себя наружу, во внешнюю память.

Братья переглянулись. Старший решительно протянул чашку, и слуга тотчас ее наполнил, и таким образом слово перешло к младшему.

Звездочет поднялся, огладив лазоревую мантию, заставив своего дракона мигнуть рубиновыми когтями.

— Неважно, каким способом некое общество достигло бессмертия. Важно, что захваченную высоту следует еще удержать в постоянно изменчивой Вселенной. Все примеры из... Тех документов... Про долголетие черепах, землекопов и моллюсков... Говорят вот о чем.

Звездочет поморщился. Не то, чтобы ему мешала луна. Не то, чтобы он боялся луны.

Вот, он понял!

Луна смеялась над ним.

История науки — коротенькая двухсотлетняя история осознаной земной науки — мяла ручками подол детского платьица. Не встреть они Хоро, стоило ли ее такую выдумывать? Если есть научные открытия, возможно ли научное закрытие? Для какого знания оно может оказаться возможным?

А для какого — необходимым?

— Словом, примеры нестареющих организмов — всех этих грибов, губок и так далее, говорят о двух вещах. Либо организмов таких много, и потерять несколько им не страшно. Либо у них нет врагов в природе. Ведь они не заполонили Землю. Все эти бессмертные суперы прячутся где-то в кальдере вулкана, на антарктическом шельфе, и так далее. Более того, — Звездочет промокнул пот, — все они моллюски, рептилии, хрящевые рыбы. Организмы посложнее, скажем, белые медведи, уже смертны. Хотя у них нет естественных врагов.

— Есть, — возразил Капитан. — Арктика. Там никакие враги не нужны. Одна пурга чего стоит.

Звездочет вяло махнул рукой:

— Вы поняли мысль. Для адаптации к среде необходима изменчивость. Смерть отсекает неудачные ветки.

— Сразу два способа противостояния, — хмыкнул Эйлуд. — Первое. Менять среду под себя.

— Мы возвращаемся к тому, с чего начали, — оживилась Хоро. — Мы должны выгородить в Хаосе кусочек Ойкумены. Кусочек внешней среды с нужными свойствами.

Братья переглянулись. Старший повертел головой:

— В итоге вы закуклитесь. Свернете пространство и остановите время. Контролируемая и постоянная среда. Холмы эльфов. Чародейная страна, где ничего не меняется.

— Второе, — не сдался Эйлуд. — Менять себя прямо в горячем режиме. Перестраивать организм не в потомках, а сразу себе придавать нужные свойства. Вот мы и приспособились, вот и умирать не надо.

— Третье, — добавил торговец. — У нас... Хм... Людей, да. Мозги важнее телесных качеств. Мы и так уже зависим от внешней среды не абсолютно. У нас даже внешнее пищеварение есть. Мы же варим еду, и очень сложно готовим. Чтобы лучше усваивалась. Против засухи каналы и пруды, против ураганов каменные стены, против зимы печи и меховые штаны. И так далее. Менять внешнюю среду намного проще, чем новую руку на живом теле вырастить.

— Четвертое, — вступил Капитан. — Сама по себе победа над старением покажет, что этот эволюционный механизм больше не нужен. Как трубка у амебодона. Зато откроются долгосрочные проекты. Полеты к звездам, хотя бы.

Братья опять переглянулись и ответил младший, хмуро:

— На долгосрочных проектах рано или поздно даже у бессмертного память закончится. И придется что-то забывать. Вопрос: что? Палач памяти — важная часть той культуры, которую вы, Мия, пытаетесь вымыслить...

Младший брат представил себе такого палача. Палач является к тем бессмертным, кто ошалел от прожитого и превратился в проблему. Вот он, седой, с серебряным клинком и медальоном на груди, и голова на медальоне волчья — в честь Хоро, раз уж это все с ее подачи — сидит у подножия полуразрушеного замка. Пьет из такой вот маленькой фляжки, что в руке Сейрана, заливает память о собственноручно убитом друге, скажем, Дракуле... И сокрушается об упадке некогда великой цивилизации... Например, атлантов, не имя важно!

А важно, что над ним висит ровно такая же белая неразменная монета луны.

Звездочет помотал головой: и началось-то с чего? На луну поглядели в телескоп. Местная Селена обиделась, что ей под платье влезли тридцатикратной оптикой, и нате вам посиделки на кухне, и оправдание невозможности бессмертия... Перед парой существ, бессмертных изначально — и перед Лоуренсом, которого таким сделали.

Значит, можно?

Хорошо. Хорошо. Допустим, есть некий состав, порошок, таблетка... Нет, не звучит. Вот хорошее слово, с налетом благородной старины, герменевтической тайны: "эликсир". Но эликсира на всех не хватит. Лоуренсу хватило. Прочим нет, а они же наверняка завидуют... Пять ложек эликсира на всю планету, и делите, как угодно! Сюжет? Ох, сюжет! Завтра, с братом, на свежую голову...

Звездочет снова поглядел на луну. Слушай, белая морда, за такие подсказки я согласен выглядеть дураком. Давай, свети!

И Звездочет сказал:

— Рано или поздно бессмертный устроит свою жизнь материально. Останется единственный голод: информация.

Тут уже Хоро сама вытянула фляжку из пальцев Лоуренса и сделала приличный глоток:

— Ты попал в самую точку, Звездочет. Постоянно узнавать что-то новое. И постоянно что-то забывать. Скажем, потомков, которым по той либо иной причине бессмертия не досталось. Мутация, да? Вот. Я порой думаю: почему я не нашла своих в Йоми? По какой причине у меня нет именно этого куска памяти? Скольким ее сестрам, — Хоро постучала дочь по плечику, — повезло меньше? Всегда ли я выходила к людям с добром? Я не помню!!!

Выпавшую фляжку поймал Капитан. Лоуренс обнял жену и все замолчали, и только луна делала то же, что и всегда: катилась к рассвету.

Так вот оно, гулять с оборотнями. Не сам расплачешься — их слез не вытерпишь. Утром принесешь на плече убитого товарища: себя прежнего. И неважно, где, а важно, что закопаешь...

— Ваше счастье в непрерывном познании неизвестного, — старший брат поболтал фляжку, не стал пить. — И смысл жизни в том же.

— А ваш?

— В приличном обществе за такой вопрос по морде бьют, — проворчал старший, но младший схватил его за рукав:

— Это же Хоро. Ей можно. Мне только что такое на ум пришло! Потом расскажу.

— Слушай, — прокашлялся Капитан, — мнение науки понятно. А личное мнение у вас есть? Ведь это же настоящий вызов. Проблема, которая не просто выглядит непонятно. Проблема, неразрешимость которой научно доказана.

Братья снова переглянулись и вместе поглядели на луну, и заговорили вперемешку:

— Мы знаем, что она неразрешима.

— Мы хотим знать, как ее решать!

* * *

Решать систему уравнений довольно просто. Работа чисто механическая. Если именно система, то и значит: количество уравнений равно количеству неизвестных. Скажем, четыре величины надо найти, и вот составлены четыре уравнения с этими неизвестными, каждое из которых нельзя выразить через тройку других. В этих уравнениях, кроме неизвестных, есть еще вполне определенные величины. Те самые загадочные коэффициенты, что так не любят рабочие при начислении зарплаты.

Значит, коэффициенты складываем в таблицу: строк по числу уравнений, столбиков по числу неизвестных. Идеально, чтобы таблица представляла собой квадрат. Четыре неизвестных — четыре строки на четыре столбца. Вот у нас есть матрица.

То, что в формулах стоит после знака "равно", пускай даже ноль, собираем в отдельный столбик. Четыре неизвестных — столбик из четырех чисел.

А потом перемножаем матрицу на этот столбик. Работа чисто механическая, делается легко, никаких тебе интегралов. Перемножил, сложил, перемножил, сложил. День времени и терпения, ну или час-два работы десяти-пятнадцати аккуратных внимательных девочек из счетного бюро... Советские девочки самые идеальные в мире, не ошибаются вообще, запятую туда-сюда не сдвинут — вуаля! Получена еще одна цепочка чисел. Это наши неизвестные и есть.

Все, система уравнений решена. Сразу находится не только "икс", но и все прочие "игрек", "зет", и "та самая загогулина", что так любят рисовать на заборах школьники самой читающей — а теперь еще и пишущей — страны мира.

Секрет простой: нужны коэффициенты.

А вот если нету их, как тогда?

Тогда ученый волевым решением назначает некий набор коэффициентов "номер раз" и решает уравнения с этим набором. Полученное решение совпало с результатами опытной проверки? Ура, дальше искать не надо... Или надо, потому что можем попасть в локальный экстремум. Но вот это уже высшая математика, мы пока про линейную алгебру, и нам пока неиллюзорно хватает.

Если же ничего не совпадает, меняем сначала один коэффициент на какую-то величину. Какую именно? Есть раздел математики: "исчисление бесконечно малых", там про пределы интегрирования и про метод последовательных приближений, деление отрезка и вот это вот все. Лейбниц, Ньютон, Эйлер — все отметились. Не вникаем, верим джентльменам на слово. Просто сдвигаем коэффициент по их рекомендациям, получаем набор "номер два".

Считаем. Смотрим, куда выгибается результат: приближается к экспериментальным данным, или уходит? Если приближается, мы на верном пути. Ну, или девочки все же обсуждали новое индийское кино и запятую-таки подвинули.

Что, считать в два потока и сравнивать? Годный способ, еще при царе так пересчитывали таблицы стрельбы. Образованый офицер разбил формулу на цепочку простых сложений-умножений. Поставили два параллельных конвейера обычнейших грамотных солдатиков, каждый из которых делал только свою операцию. На выходе второй грамотный офицер сверил цифры, и несовпадающие отдал первому офицеру, пересчитать заново. Но сегодня солдат на это не выделят. А число девочек удвоить жена не даст.

Ладно, так или иначе пересчитали: опять воюем не туда. Что поделать, меняем коэффициент в другую сторону, записываем набор "номер три". И все по-новой.

Хорошо, когда в системе четыре уравнения. Когда француз Леверье и его заклятый британский кореш Джон Адамс наперегонки вычисляли орбиту Нептуна, то система их содержала восемь неизвестных в двадцати шести уравнениях, и на выходе породила сорок вариантов.

Так это Нептун. Он вращается в относительно хорошо изученной Солнечной Системе. Масса планет примерно известна. Периоды обращения посчитал еще Кеплер, в те годы, когда Иван Грозный, за жестокость не прозванный потомками никем — не дошел пока до потомков ход — пробовал себя как первый русский ролевик. Правила, отыгрыш, пьянки-полевки, опричнина, Басманов стебет всех неправильным костюмом, земщина отвешивает челюсти в роли ничего не понимающих цивилов... Примерно тогда же, плюс-минус эпоха, в замке у шефа, в Ураниенборге, первом земном наукограде, Тихо Браге заполняет таблицы, по которым после Кеплер и выведет "закон ометаемой площади"...

Словом, Солнечную Систему изучают очень давно, и кое-что про нее даже известно. Так что двадцать шесть уравнений худо-бедно составить можно.

Вокруг чего и как быстро вращается мир Цветных Облаков, земная наука покамест ни бум-бум. Она же земная.

Люди начитанные сразу же вспомнят про цефеиды. Цефеиды — звезды переменные. Мерцающие. На каждую цефеиду период мигания известен, и период этот вполне стабилен. Подумаешь, необитаемый остров: маяков полное звездное небо! Ну да, осматривать его долгонько, так делать все равно нечего. Рано или поздно цефеиды находятся.

Тогда померил на каждый маяк пеленг, по яркости звезды оценил дальность, прочертил прямую. Когда на схеме две-три линии, то место их схождения — это ты и есть. Если еще знать привязку маяков-цефеид относительно родной планеты, то можно сразу и узнать, в какую сторону грести. И даже прикинуть: сколько тысяч лет уйдет на путешествие. Ведь неимоверно огромные величины называют именно "астрономическими" и это не совпадение совсем.

Чтобы перейти от школьного объяснения к реальной инженерной задаче, осталось добавить малость мелкую: точность измерений.

Длина луча несколько десятков световых лет. Или сотен. Или тысяч. Много цефеид в небе. Иногда есть характеристики только на дальнюю, а на ближнюю период неясен или со спектральным классом непонятно. Может, она и не ближняя совсем.

Вот, а если источник луча в десять светолет шевельнуть на долю миллиметра, луч мимо нужной точки запросто в Туманность Андромеды улетит.

Чтобы выровнять погрешности, надо замерить много маяков. Хотя бы десятка два. Почему именно столько? Есть отдельная наука, математическая статистика, тоже писаная сплошь джентльменами. Так что не углубляемся, верим на слово. Рисуем нашу матрицу двадцать на двадцать.

Для каждой цефеиды в каталоге есть период и примерное расстояние от Земли. Оно не точное: даже лучу света туда-обратно — примерно одна жизнь исследователя. И не факт, что луч попал именно в нужную звезду, мог же по пути чью-нибудь летающую тарелку ослепить, вызвать межпланетное ДТП. Хотя штраф за это получат разве что пра-пра-правнуки, но именно перед ними и неловко.

Так что расстояние до звезды оценивают по ее яркости. И точность оценки, прямо скажем, не блещет. Сколько именно? Есть отдельный большой раздел науки: измерение астрономических расстояний.

Итого, для каждой звезды можно взять три варианта дистанции: наибольшую оценку, наименьшую, и наиболее вероятную примерно посередине между ними.

А теперь матрицу двадцать на двадцать, каждый коэффициент в которой может принять три значения — сколько вариантов? Правильно, это тоже отдельный раздел математики, комбинаторика. Мы же пока только о линейной алгебре.

Хорошо, но ведь каталогов цефеид намного больше одного. Где-то меряли точнее те звезды, что видны из северного полушария Земли. Где-то — южный небосвод. Кому-то повезло с ясной атмосферой, кому-то не очень. Если одна звезда попадается в десяти-двенадцати списках, то еще прежде сования в матрицу из этой дюжины значений надо отбросить крайние, а оставшие усреднить, а для этого свои правила есть, и занимается ими, конечно же, особый раздел математики, чего-то там о средневзвешенном значении, доверительной вероятности и математическом ожидании.

Да и сам процесс измерения отнюдь не идеален. Атмосфера колышется, зеркало телескопа отшлифовано с погрешностью, сам он прыгает на штативе, штатив на досках пола стоит, а те прогибаются под массой астронома. Руки астронома дрожат, регулировочный винт сотрясают на целый микрометр. Большой телескоп хотя бы погрешность полировки снижает, но двухметровую высокоточную линзу в портал не просунешь. Маленьким — единственный способ, много замеров, набрать статистику, погрешности отбросить.

Это коллективом Пулковской обсерватории хорошо делать, благо, там и телескопы большие, смонтированы не на шаткой треноге, а уверенно покоятся на многотонной стабилизированной станине, двигаются шаговыми линейными двигателями по команде счетной машины. На вычисление погрешности отдельные машины выделены, да и девочек из счетного бюро пока не разогнали.

А силами двух братьев, пускай даже и неиллюзорно гениальных — не смешно совсем.

Хорошо еще, что измерение расстояния до звезды дело не слишком срочное и не чересчур ответственное. Не атомную бомбу проектировать, не самолет на сто кресел, не пролет моста, и не высотное здание. Там-то цена каждой запятой... Правильно, угадали: особый раздел, называется теория надежности.

К чему это скучное-длинное? Чтобы не сделал советский народ неправильных выводов. Что-де ученые в командировках на государственные деньги только и занимаются многозначительными разговорами с желтоглазыми бессмертными красотками под белой луной. Нет, ученые занимаются несколько чуть-чуть совершенно другими вещами. Только режиссеры давно уже головы сломали: как показать это зрителю, чтобы тот со скуки не сбежал на пятой минуте?

* * *

На пятой минуте старший брат вынул голову из-под холодной струи, довольно отфыркался и уступил место под бамбуковым акведуком Звездочету.

Тот умывался недолго: пил вчера меньше, да и возраст, опять же. Так что голова у Звездочета болела слабее и заговорил он первым:

— Человечество рванет в будущее не все сразу, а только частью. Кто-то станет бессмертным, кто-то не успеет.

— Или не пустят успевшие раньше. Не зря в мифах места, что на Олимпе, что в Валгалле, сосчитаны.

Младший сунул под струю ковшик на цепочке. Пил не спеша, чтобы не застудить горло ледяной вкусной водой... Откуда-то во-о-он с той горы, парящей в туманной дымке над городом.

— Боги вырастают из людей.

— Банальность. О чем говорить. Даже Казанцев...

— Ну, Казанцев напишет. Этот может... Я не то хотел сказать. Способ неважен. Воплощение суммы психики в ноосфере, то ли напрямую киборгизацией, то ли некой биологической процедурой... Скажем, придумает ее некий японский профессор Фуками, и пусть она зовется фукамизацией. Этакое всемерное улучшение организма, защита от инфекций и прочее.

Младший отряхнул воду с волос и поглядел теперь через прудик. На том берегу Сейран, Капитан, Крысолов, Эйлуд и Лоуренс гоняли друг друга палками по тренировочной площадке. Прыгали через набросанные поленья, укрывались за столбами, толкали в противника подвешенные на цепях колоды.

Вайолет смотрела на это с низенькой террасы; здесь терраса называлась по-своему, но Толмач мысленно всегда называл ее по-японски "энгава", и никак не мог полностью перестроиться.

Младший отсопелся, утерся и договорил:

— Итак, вот мы приобрели бессмертие. Учитывая, что человечество идет в будущее неравномерно... Даже в рамках одной планеты есть Лондон и затерянные в джунглях племена... Значит, некая часть людей по возможностям окажется подобна богам для остальных. Но психика останется психикой приматов. Отсюда безразмерная, не особо умная, страсть греческих олимпийцев и все мифы об их взаимодействии с людьми...

Долетел громкий треск. Это Сейран и Крысолов, страстно взаимодействуя с подвешенным бревном, оборонялись от Капитана, Лоуренса и Эйлуда, действующих длинными шестами с искусством, на неискушенный взгляд, вполне божественным.

— Вот, Капитан же говорил, помнишь?

Старший кивнул:

— Да он мне плешь проел с этим сравнением. Развивая логику антикиферского механизма: как только мы сами научаемся делать что-либо, мы можем видеть следы этого чего-нибудь в мире, не ранее.

— И что?

— И только попробовав это применить, мы можем заметить следы этого во внешнем космосе.

— Альтов писал об этом. Он считал, что в космосе мы прежде встретим автоматы и машины чужих. А их самих совсем не сразу.

— Мы уже встретили... Смотри, что делают, черти!

Эйлуд, кувыркнувшись прямо через бревно защитников, пятками в лоб усадил Сейрана на задницу. Получил от Крысолова размашистый пинок по собственной и вышел из игры, соблюдая правила. Но, пока Крысолов отвлекался, Лоуренс и Капитан обежали бум, вломили щеголю с обеих сторон, и с его сдачей тренировка завершилась.

— Извини, прервался, — младший вздохнул. Умеют, горлохваты, что скажешь. Старший несколько поморщился: видел на службе и не такое. Хотя, конечно, умеют. Не отнять.

— Ладно, что ты хотел сказать?

— Что мы уже взаимодействуем с автоматами чужих. Мы же считаем по цефеидам, и очень может оказаться, что их кто-то нарочно расставил. Точно по Маяковскому: если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?

— И фамилия у него такая... Маячная. — Старший "буревестника революции" недолюбливал. — Брат. А вот этих... Ты не считаешь чужими?

— Нет. Видно же, что люди. Реакции человеческие. У Ефремова в книге Дар Ветер и то больше от нас отличается. Но я вот что хотел сказать...

Младший подобрался, заговорил тоном ниже:

— Вот эта наша новая вещь... Прогрессоры, так? Раньше мы не задумывались. А если, пока мы тут ходим в синих мантиях с красными драконами, двигаем науку... Кто-то... Кто-то со следующей ступеньки, понимаешь? Топчется по площадям Свердловска и Ленинграда в модном плаще "болонья", с фотоаппаратом "Зенит", с безупречными документами. Хоро открыла нам свой канал. А кто-то не стал. Решил: приматы. Не доросли. Не достойны. И прогрессирует нас втихаря. Из-за спины. Краплеными тузами.

— Сюжет, а?

Братья заговорщицки переглянулись:

— Тысяча чертей! Каналья! Безусловно, сюжет!

— Ладно, пошли дальше считать. Сегодня надо сверку сделать, если сойдется, то можно закрыть этот вариант.

— Сходимость хорошая. — Младший зевнул. — Производительность ни к черту, поэтому медленно. Надеюсь, на Ремнанте нам телескоп соберут получше. И считать мы кого-нибудь завербуем.

Старший пожал плечами. Он как-то не задумывался, что все это лишь промежуточный полустанок. Сама работа еще впереди.

— Капитан говорил, там хорошая наука. Есть крупные города. К тамошней базе, он говорил, ближе всего Вейл.

* * *

Вейл протянулся от горы Гленн до самого западного моря, на несколько дней пешего хода. Люди жили здесь с незапамятных времен, и потому расселились широко, успели застроить всю дельту речки, нарыть в горе Гленн сотни лиг тоннелей, где добывали Прах. Люди возвели сперва мастерские, потом цеха, после мануфактуры, наконец, и уставленные лучшим оборудованием предприятия, где добытый Прах превращался в средства против гримм-тварей, а еще против более прозаических слабостей: холода, голода, нехватки моторной мощности. Так родился Вейл — сердце одноименного королевства, а потом и просто государства.

Вейл представлял собой даже не мегаполис — огромный полностью заселенный регион, целую область с культурным ландшафтом, покрытую асфальтом на одну десятую, на вторую десятую усаженную декоративной зеленью — и заселенную на остальные восемь десятых.

Просто в кино величие Вейла почти не показывали. Жители его и так все знают, а прочие ведь пришли в кино зачем? Поглядеть на свежие молодые лица, на ловкость и скорость, любовь и ревность, красоту и храбрость... А на какой конкретно улице герои-Охотники покупали закуску, кто ее туда привез, где перед этим вырастил — скучные подробности, мало кому интересные. Нет, перейдем к действительно важному: какой там размер у Янг?

Янг подмигнула собственному отражению в витрине: нормальный третий размер, стесняться нечего! Куда они шли, Янг интересовалась не особенно. Обратную дорогу найти легко: над городом царит гора Гленн, видная из любого трущобного района.

Нет, видала Янг фавнятники и поядреней, но все же...

— Пришли! — провожатая уверенно толкнула дверцу, над которой тотчас отозвался колокольчик. Янг задержалась прочитать вывеску:

"

Устали от шумных соседей?

Осуществи свою мечту!

Энфилд, Мосин, Калашников

"

Фамилии владельцев магазина ей ни о чем не сказали. Очередная третьеразрядная фирма, прозябающая по рабочим окраинам. Янг Сяо Лун — Охотник с открытой аурой. В таких мелких лавках ей обыкновенно делать нечего; вот разве только новая знакомая пообещала показать нечто совершенно изумительное...

Так что Янг, еще раз оглядевшись с откровенным недоверием к окружающим нищим улочкам, и снова никого подозрительного не углядев, толкнула дверь. Подождала — но никто не спешил напрыгивать, бить по голове, кидаться в ноги, валить, хватать и вязать. Так что Янг тоже вошла.

Внутри оказалась оружейная лавка... Называть магазином, пожалуй, много чести. На стенах развешаны длинные одностволки, на полочках маленькие пистолетики для ношения за пазухой... Все привычно и все как-то не так; Янг вертелась у входа, постоянно задевая колокольчик, пока не сообразила: запах.

В помещении стоял непривычный запах. Оружейное масло и что-то еще. Горелое, кисловатое, тревожное.

Примерно посреди лавки разлегся прилавок: деревянный, отполированный руками и брюхами наваливающихся покупателей, с антикварной механической кассой... Да тут и светильники, похоже, масляные — не праховые!

Здесь.

Нет.

Праха.

Осознание пришло как удар; Янг чуть не закрылась привычным блоком, обеими руками. Вот на что намекала провожатая. Гримм-прах... Даже в ругательстве Прах есть, а тут нет.

Изумительно?

Хм, поглядим...

Провожатая, кстати, уже вовсю щебетала с владельцем — или продавцом — или кто он тут? Обычный мужчина чуть выше среднего роста, седой, стриженый коротко, типичнейший отставной военный или вышедший в тираж Охотник, прямо с афиши. Неброская одежда, темные фартук и нарукавники, на лбу обруч с поднятыми сейчас монокуляром и фонариком, в нагрудном кармане отверточки, на поясе пассатижи. Мастер-оружейник, настолько шаблонный, настолько типичный персонаж любого боевика, что прямо скулы сводит.

Янг узнала его не сразу, а узнав, ничего не успела ни сказать, ни сделать. За спиной открылась дверь, звякнул колокольчик, и Охотница отпрянула направо под окно, где с обложек "полульеновых" журнальчиков улыбалась она сама, Янг, и ее подруги по RWBY — снежная Вайсс, темноволосая желтоглазая Блейк, маленькая миленькая Руби, и еще другие Охотники. К стойке с журналами прямым намеком придвинулся деревянный стул, и подоконник здесь тоже оказался широкий, наподобие столика.

В оружейной лавке обычно лежат проспекты оружейных заводов. А тут, внезапно, журналы с девочками?

С другой стороны, про взрослых Охотников романчики писать — можно и в лоб выхватить. А молодым льстит сам факт: про меня уже книжка есть! О качестве той книжки начинают задумываться только очень сильно потом, когда взрослеют. Взрослому не до книжек вовсе: дети-деньги-жилье, все равно, чего там насочиняли. Не все же целенаправлено образ формируют, как семья Шни. Те вон, про Винтер и Кроу целый мега-фильм заказали, сто серий. Надо же отмывать светлый образ монополиста. Ну и непокорную дочерь не пожалели: сбежала Винтер в армию? Будешь главной героиней.

Янг вернулась мыслями в лавку, где вошедший фавн-енот комкал в руках кепку, ожесточенно чесал бакенбарды:

— Мастер, такое дело... Мы недавно выиграли торги на расчистку. Но там лес. И это... В общем... Оно, конечно, ближний склон. А все же как-то...

— Ничего, ничего, — продавец успокаивающим жестом поднял обе ладони. — Сейчас мы вам подберем что-нибудь подешевле. Вы на какую сумму рассчитываете?

Енот помялся и вспотел; Янг едва не поморщилась от запаха. Енот же, за четвертушку удавит, за полульену сам удавится. Фавн ее не подвел:

— Мастер, а сотни три... Возможно?

Продавец повернулся к стене, снял прахобой:

— Прицел размечен до двух тысяч шагов. На сотне шагов свалит медведя. По урсе не проверял, врать не буду...

Нет, поняла Янг. Это не простенький дробовик. Настоящая винтовка. Длинный ствол. Достаточно сложный и тяжелый затвор, способный выдержать мощный заряд.

— ... В случае чего лупи прямо сквозь дерево. Патрон пробивает полметра кирпича. А если перекосило, во так делаешь, и все...

Изогнутая ручка с шариком, над формой которой явно хорошо подумали: продавец открыл затвор большим пальцем, не отрывая приклада от плеча, и поймал вылетевший патрон в сложенную ковшиком ладонь.

— ... Всего за пять льен я добавлю к ней штык.

— Что?

Продавец вынул из-под прилавка стальную иглу, насадил как-то хитро под стволом:

— Пуля — дура. Штык — молодец. Патроны кончаются, а штык никогда. Оружие последнего шанса. И всего за пятерочку. Соглашайтесь, мастер!

Енот растаял прямо на месте, Янг даже ноги подобрала, чтобы не замочить кроссовки. Еще бы, человек "мастером" назвал! Не "чурка зверожопая", не холодное "господин".

Мастер!

Как енот его назвал, так продавец и ответил. На равных.

Фавн вытащил замусоленные купюры, с урчанием разложил их вдоль прилавка. Продавец скормил принесенное громко лязгнувшей от удовольствия механической кассе, отстучал по прилавку сдачу. Получив монеты, довольный енот вместе с продавцом ушел во внутреннюю дверь. Судя по раздавшимся звукам выстрелов, там размещался небольшой тир.

Провожатая за ними не пошла. Подступила к Янг, повела обеими руками с гордостью, словно бы она все это придумала:

— Тут оружие для тех, кому защищаться надо, но они не Охотники. И Прах для них дорогое, редкое удовольствие, постоянно в хозяйстве не нужное.

За дверкой гремели выстрелы: резко, сухо, словно гвозди забивали. Янг пожала плечами и еще раз оглядела полированное дерево стен, черные вороненые стволы, блестящие шлифованные приклады.

— Праховое или беспраховое, механическая обработка сложная, и это в любом случае дороже трехста льен. У меня сестра делала винтовку, я знаю.

— Твоя сестра делала произведение оружейного искусства. Уникальный магический артефакт. А тут штамповка. Конвейерное производство. Старые армейские склады.

— Ерунду ты несешь, Хоро. Будь у армии Вейла столько винтовок, Великая Война кончилась бы совсем иначе.

Хоро поморщилась:

— Ну да, перестреляли бы всех к гриммовой матери, тут и сказочке конец.

— Тогда откуда это? Неужели с четвертого материка, на который вы намекали тогда, в лесу? Или вы на самом деле инопланетяне?

Провожатая оглянулась на вернувшихся из тира мужчин и понизила голос:

— Кстати, как тебе парень?

— Енот?

— Нет же, Капитан.

— Продавец?

— Продавца он отпустил, дал выходной на сегодня. Я попросила, чтобы тебе его показать.

— Продавца?

— Янг, не тупи. Капитана!

— Нафига?

Хоро еще раз огляделась, но мужчины их не замечали. Фавн-енот, уже в навешенных на пояс четырех подсумках, уже с узкими ножнами штыка вдоль бедра, принял вид необычайно лихой и грозный, и даже мятая кепка его выглядела теперь заломленным спецназовским беретом. Продавец — который, оказывается, Капитан, а Янг помнила его вообще как Стрелка — провожал енота к выходу со словами:

— Так помните, мастер, стрелять хотя бы раз в неделю. Тут самое важное регулярность. Если желаете, подходите как-нибудь, я подумываю курсы открыть через пару месяцев. Ну, это если торговля пойдет хорошо.

Фавн кланялся и отвечал:

— Мне кажется, что торговать вы умеете... Мастер...

Капитан, который продавец, который Стрелок, откровенно прибеднялся:

— Торговать мы умеем, нам бы еще прибыль получать с этого!

После чего мужчины вышли в дверь и еще некоторое время разговаривали снаружи перед входом.

Внутри Хоро сказала:

— Его недавно девушка отшила. Если ты его не вытащишь, я вообще не знаю, кто вытащит.

— А че я?

— Изо всех здешних на нем верхом сидели только ты и эта ваша хваленая Синдер Фолл. Мне метнуться за Синдер?

— Да ты никак офигела. Я же к нему ничего не испытываю. Он мне что бревно!

— Мне тебя учить притворяться?

— Ты точно офигела. Никакой морали.

— Ха! Да по сравнению с автором любого бульварного романчика я вообще святая!

Хоро вывалила на широченный подоконник сразу кипу ярких обложек:

— Читай! Ты бы видела, что они про Вайсс лепят! Про недотрогу Вайсс! "Одним прекрасным утром Вайсс решила приготовить своей жене завтрак." И ведь это еще любя написано, из лучших побуждений, так сказать.

Янг сглотнула. Хоро шлепнула еще один журнал:

— "Упав на голову, Жон Арк не только пробуждает память прошлой жизни, но и обнаруживает систему, дарующую возможность использовать реацу." Давай тебя на голову упадем, вдруг чего полезного пробудишь?

Прежде, чем Янг нашлась с ответом, Хоро заговорила голосом, о который Янг побоялась порезаться:

— У меня в группе человеку плохо. Если для помощи ему надо луну с неба — завтра сниму. Один хрен расколотая. Дробленая некондиция.

Сгребла журналы, напихала в стойку как попало: детективы к любовным романам, а некоторые вовсе вверх ногами. Уперла руки в бока, не хуже самой Янг:

— И вообще, где ты видела богиню с моралью?

— Раз ты настолько без предрассудков, сделай это сама. Тебе надо, ты к нему и иди.

Хоро выпрямилась и вздохнула без грамма сварливости:

— Я замужем, выйдет боком. Да и он так воспитан, что с замужними нельзя.

— Так ведь это ж, пойми, потом! А средство верное, клин клином, нет?

— Хрен блином, чертовы бабы!

Колокольчик не звякнул. Капитан умудрился войти бесшумно, так, что ни Янг — Охотница с открытой аурой! — ни даже Хоро его не заметили. Капитан взял Хоро за выбившееся из-под алого берета ухо, покамест ласково:

— А меня спрашивать уже не нужно?

Хоро королевским жестом стряхнула капитановы пальцы:

— Ты сейчас в умопомрачении и ничего толкового все равно не скажешь. Я достаточно лет прожила, чтобы это видеть.

— И поэтому ты просто выдернула человека, как репку из грядки, перевязала ленточкой, и я еще должен радоваться, что сунула мне в руки, а не сразу в постель подложила?

Хоро даже засветилась от радости, что Капитан ее понял. Подпрыгнув, она пробежала вокруг Янг, сколько могла в тесной комнате. Щелчком сбила невидимую пылинку с куртки Янг, поднятой на груди честным третьим размером:

— Да! Смотри, какая классная девчонка! Лучше только ее сестра, но та маленькая совсем.

Прежде, чем Янг опомнилась, губы ее фыркнули:

— Это почему еще мелкая лучше?

Капитан покачал головой укоризнено, поправил съехавший обруч с монокуляром:

— И ты считаешь, что это хорошо?

Хоро снова уперла руки в бока:

— Так, стой. Ты же коммунист. А ты-то где видел богиню с моралью?

Тогда Капитан пожал плечами с видом полной покорности судьбе:

— Ладно. Если нельзя предотвратить, надо возглавить. Янг, у тебя в семье постарше никого нет?

Янг попятилась и опрокинула стойку с журналами вдоль комнаты, и самые охальные, про девичью любовь малявки Руби со снежинкой-Вайсс, улетели под прилавок.

— Постарше... Ма... Мама? Рейвен? Так, нет, я этого не слышала. Резко сменили тему! Помнишь, ты в прошлую встречу говорил, что раз я рукопашница, то винтовки не мое?

Капитан быстро, аккуратно собрал все журналы в стопку на руку. Метким пинком подбросил стойку. Хоро поймала и поставила витрину снова вдоль окна. Капитан кивнул:

— Благодарю.

И привычными движениями выложил все журналы в том же порядке, как видела Янг при входе. Сверху боевики со вполне пристойными картинками на обложках. Потом детективы, где девушки в вечерних платьях смотрелись гордо. И только нижние ряды — любовный роман, а еще ниже гримм знает чьи фанфики на все это. Их не видно из окна, сообразила Янг.

— Да, — выпрямился Капитан. — Стрельба на дальность определенно не твое.

— А что мое?

— Гранаты. Из опыта знаю, что фехтовальщики хорошо стреляют. Наверное, привыкают балансировать железякой, кисти тренированые. А вот рукопашники на удивление ловко швыряются гранатами. У нас тут маленький тир на задворках, не хочешь попробовать?

Янг покосилась на журналы. Поглядела на Хоро и внезапно поняла, что предъявить ушастой нечего. Как ни крути, а тут определенно не скучно!

— Хочу, конечно.

Прошли в ту самую дальнюю дверь. Справа на лавке Янг обнаружила сидящую тихо-тихо семью фавнов, похоже, что змей. Отец, две мелкие девчонки, мать. Все в потертой одежке. Судя по запаху, давно не мытые, судя по рваным ботинкам, отнюдь не из высшего света. Взрослые старательно читали листовки, расклееные тут по всему району. Дети не менее сосредоточенно обсасывали леденцы на палочках. Янг поглядела на Капитана. Тот уверенно делал вид, что никого не видит; ну ладно, и Янг тоже сделала вид, что на лавке в боковушке никого нет. И поняла, что продавца Капитан отпустил на выходной не только по просьбе Хоро. Скорее, совсем и не из-за Хоро, а чтобы вот эти беглые могли пересидеть здесь день или сколько там надо, дожидаясь транспорта вербовщиков на тот самый "Город Ноль", о котором третий месяц звенели слухи, подозрительно старательно опровергаемые ну вот прямо буквально всеми новостными каналами.

Отвернувшись от политики на левую сторону коридорчика, Янг взяла с полки пачку пастилы и для перемены разговора прочла вслух:

— Хранить в чистом сухом помещении...

Пнула такую же пачку на полу, только пустую:

— Слышь, Капитан, тебе должно быть неловко перед пастилой.

— Мужики, — хихикнула за спиной Хоро. — Никакого порядка в доме.

— Не директорское дело в мусоре ковыряться, — буркнул Капитан. — Прикажу, выметут.

И все трое прошли в следующую дверь, за которой открылся длинный узкий дворик, шагов пятьдесят, с привычной по тренировочным полям насыпью пулеуловителя на дальнем конце. Стены с обеих сторон тянулись каменные, высокие. Янг одобрительно покачала головой. Насыпь еще лучше, рикошетов не дает, но в городе под обваловку места обычно нет. Хорошо уже, что стены сделали; большая часть знакомых Янг и таким не утруждалась.

На ближней стороне кишки оказался не обычный навес с деревянными столиками, а чуть ли не дот из фильмов про Великую Войну с Мантлом. Каменная стенка, брустверы из мешков с песком, зеленые ящики... Хоро сразу сдвинулась в левый угол и смотрела без особого внимания: то ли уже знала, что будет, то ли не интересовалась.

Капитан вытащил коробку с гранатами, поснимал с них клетчатые осколочные рубашки, и тут Янг сполна отыгралась за все унижения. Привычка к весу перчаток позволила ей укладывать фунтовую гранату буквально куда угодно, Капитан только успевал бегать поднимать мишени и остановился лишь не нашарив ничего в коробке.

— Мое уважение, Янг Сяо Лун. Вы прямо созданы друг для друга...

Тут Капитан сделал вид, что поймал озарение:

— Слушай! Ты в деньгах не стеснена. Купи ящик, тебе по льене отдам, просто ради рекламы.

— Подумаю, — Янг улыбнулась. — Встречное предложение: моя фотка на вывеску. Нормальная фотка, не кривая копия размалеваной актриски с экрана. Руками напишу: "личный поставщик". И год снабжаешь меня бесплатно.

Капитан поскреб затылок:

— Мысль ценная, но я-то тебя немножко знаю. Ты мой склад выжжешь за пару дней.

Вернувшись мимо старательно несуществующих фавнов в чудной магазин, Янг уже без малейшего смущения переворошила яркие обложки:

— Вот это я видела у Блейк. Не понравилось. Ну вот каждый всегда Пирру Жану, это так надоедает! И ты туда же, мне Нора говорила, как ты Жана настропаливал тогда, в ущелье имени летащего голиафа, помнишь?

Капитан подтащил ногой табурет себе, а руками подал Хоро стул со спинкой, на который та уселась с важным благодарным кивком. Янг запросто оперлась на подоконник. Она чувствовала, что странный дом ее принял, и теперь уже не боялась ни поймать занозу, ни вдолбиться в мебель мизинцем ноги.

Капитан перевернул толстую крышку прилавка, открыв два прикрученных с изнанки станочка. Между ними Капитан поставил в упоры страховочную перегородку из толстой доски и уселся к левому краю полученного так рабочего стола. Из ящиков снизу достал мешочек, бумажную коробочку, весы, костяную или деревянную ложечку. Янг поняла, что Капитан собирается переснаряжать патроны. Только не Прахом, а чем-то своим, четвертоконтинентным или вообще с иной планеты.

— Так, высшее существо, пришла пора отрабатывать чай.

Хоро фыркнула:

— Опрессовка капсюлей не женское дело.

— Прялка тоже не мужское.

Хоро посмотрела на Янг, но Капитан это быстро пресек:

— Она при тебе коробку РГД перешвыряла на сорок метров. Двадцать штук по полкило. Дрогнет раз, и нахрен глаз.

Больше не ворча, Хоро пересела ближе к станочку. Из стреляных гильз, распространявших по комнате тот самый кисло-горелый запах, винтовым прессом Хоро выдавливала использованные капсюли, на их место вставляла новые из коробочки, и заделывала тем же станком, только с другой насадкой. Готовые гильзы передавались под перегородку на другую сторону верстака, где Капитан ложечкой-воронкой не из металла, чтобы не выбить искру даже случайно, засыпал в них отмеренный на весах состав и вставлял пулю, после чего обжимал головку гильзы нарочно для этого придуманным приспособлением. Янг не выдержала и полезла за Свитком, снимать. Девчонки обзавидуются. Аутентичное ручное снаряжение патронов, это сколько же лет назад? Эпоха, не меньше!

Подождав, пока Янг намотает ролик, снимет крупным планом руки, станочки, потом обведет панораму магазина в целом, Капитан сказал:

— Выдать Пирру Жану считается стандартом, клише с нижней полки. Над этим принято смеяться.

Вздохнул:

— А ведь мы смеемся над человеком, который пытается сделать хоть кого-то счастливым. Хотя бы в книжке. Раз уж в натуре не хватает ресурса или смелости, неважно. И вот над этим смеемся? Разве плохо, что люди мечтают о счастье хотя бы для кого-нибудь?

Янг снова оперлась на широкий подоконник, представляя, как будет хвастаться подругам, и тут до нее дошло:

— Так! Стоять! Я что, разговариваю о книгах? О книгах с парнем?

Янг уперла в Хоро обвиняющий перст:

— Гримм-прах! Ты заманила меня сюда посмотреть беспраховое оружие, а что вышло? Я разговариваю о книгах!!! О книгах со стрелком, убившим голиафа в Кленовой Осени?

Потоптавшись на пятачке между книгами и входом, чтобы не мешать опасной работе, Янг даже руками всплеснула:

— О книгах!!! Как на свидании с одноклассником. Ну знаешь, когда ты думаешь, как не обожрать бедолагу, и не поставить в неловкое положение. А он думает, хватит ли монет на эту заносчивую дуру и нахрена он вообще впутался во все это...

Янг отошла в самый дальний угол от рабочего стола, под стеллаж с тяжелыми длинными стволами, где и села на лавку в полном ошеломлении:

— Но мне это интересно... Не самой начитанной в мире Блейк, а именно мне! Это как вообще? Это я вообще?

Капитан улыбнулся:

— Первое, я чем-то похож на твоего отца. Самое простое — возрастом. Это обеспечивает ощущение знакомства, а знакомый означает безопасный. Второе, на самом-то деле я чужой посторонний человек. Эффект новизны. Вот и причина интереса.

— Ты такой умный?

Капитан внезапно посмурнел:

— Если бы я. Это меня совсем недавно разложила по полочкам одна... Знакомая.

Помотав головой с грацией пьяного коня, Капитан и фыркнул вполне по-лошадиному:

— Война, которая тебя понимает. Война, которая пишет за тебя письма. Война, которая вместо тебя признается в любви. Ну нахер!

Янг перевела обвиняющий перст на Стрелка:

— Она тебе нравится.

Стрелок меланхолично кивнул:

— Ты тоже. И вот патрон тоже нравится, смотри, какая гильза гладкая, сияющая, без пятнышка ржавчины, капсюль сидит ровнехонько по центру... Этот осечки не даст, этому верить можно!

Янг хватала ртом воздух, больше не указывая ни в кого перстами, потому что те как-то сами собой сжались в кулаки. Глядя на них, Капитан вздохнул:

— Не серчай, королевишна. Я уже большой мальчик, хер перспективу не застит. Скажи лучше, что тебе так не нравится в желании людей хотя бы прочитать счастливый конец, раз уж его нельзя пережить.

— Вот это и не нравится. Что не делают, а мечтают.

— Так у Жана с той рыжей вроде бы все хорошо?

— У них да. У остальных...

— Нивапрос. Давай сделаем щасте твоему дядю Кроу.

— В смысле?

— Я вот примеряю на себя...

Капитан убрал готовые патроны под стекло, в витрину, в просверленные гнезда, злыми мордочками вверх.

— С этого места подробнее.

— Ему же под сорок? Ну вот. Вы выросли. Ну, ты и Руби. Все, больше дядя Кроу никому не нужен.

Янг думала недолго:

— Ха, они с Озпином кореша не разлей вода. Профессор Озпин тут самый главный, если ты не знал.

Капитанова ухмылка Янг совсем, совершенно не понравилась.

— Это меня и настораживает. Янг, ты поручишься что Озпину не выгодно текущее положение дел? Общий враг отличный цемент, знаешь ли. Исчезни гримм, вы же тотчас все передеретесь, как у вас в истории написано. Сколько вы там лет назад воевали? Кино про Великую Войну на каждом углу.

Вместе с Хоро тщательно вытерев стол мокрой тряпкой, Капитан перевернул крышку, превратив мастерскую обратно в прилавок. Довольно прихлопнул:

— Вот. А ваш Кроу мужик умный, и уже не мальчик. Мог и сообразить, какое на самом деле положение, и потому речи Озпина уже не находят в нем отклика.

— Ага, — заворчала Янг, — там ничего уже не находит отклика. Боюсь, дядя на девять десятых состоит из бренди.

— А на оставшиеся десять сотых из вас, — неожиданно жестким голосом отрубил Капитан. — У меня точно так спился комбат после войны. Сын вырос, на стройку завербовался, уехал. Все, батя никому не нужен. В три года сгорел человек, словно и не с ним я под корягой одним плащом укрывался. Вот и гляди, как бы твой дядя не спился нахрен через пару сезонов.

— Ну и делать-то что? На мозги ему капать бесполезно. Я еще маленькая, а он уже на всю голову взрослый.

Капитан фыркнул:

— Нашла себе мужика, родила дитенка, принесла к Кроу, слезки-глазки, мне тебя учить или попросить Хоро? Дескать, ах, ашипка молодосце, но кроме тебя, мой лучший в мире дядя... Эта фраза обязательно должна прозвучать, запомни! Кроме тебя, мой лучший в мире дядя, никто не научит его стоять с правильной стороны ствола!

Янг сморщилась:

— А папа?

— Мда, блин, папа же... Хорошо! Рожаешь двоих. Ты девка крепкая, на тебе пахать можно. Одного подкидываешь папе, второго дяде.

— Мл-лят-т-ть!

— Ладно еще твоя младшая с алюминиевыми глазками, но ты же оторва вся из себя, — Капитан подмигнул, — мне рассказывали сестрички Мэлакайт. Чтобы ты и вдруг стеснялась?

— Эй, — Хоро толкнула оцепеневшую Янг в бок, — эй, он прямо так и сказал? Ты тоже слышала? Так вот просто: "Найди мужика"? Не: "Выйди замуж"? Не: "Зарегистрируй брак"?

— Ага, — кивнула Янг в полном обалдении.

Хоро взялась за подбородок:

— Хм, вырос мальчик. Пора мотоцикл покупать.

Звякнул колокольчик и в магазине появился крепкий блондин, одетый в клепаную кожу. Таким, наверное, станет Жан, выдаваемый Пирре в каждом романе и, наконец-то, выданный ей же взаправду. Если, конечно, Пирра не укатает его за эти самые десять лет в ветошь.

— Привет, Хоро. Здравствуй, Капитан. Мое почтение и вам, прекраснейшая. Кто из вас произнес "мотоцикл"?

— Я произнесла, — выпрямилась Хоро.

— В смысле?

— В смысле, Капитан созрел. Бери, учи, и будет тебе напарник.

* * *

Напарники Кардина отличались умом и сообразительностью. Только не в ту сторону. И потому гоняли зверожопых с восторгом и удовольствием, покуда старшие товарищи, отловив команду Кардина прямо в любимом баре, не настучали избыточно рьяным адептам "свободы от фавнов" по чавкам, всем четверым сразу. Дескать, вы тут фавнов щемите, а ну как они все сбегут в этот самый "Город Ноль", и кому тогда в шахты лезть на нелюдское мизерное жалование, кому подметать улицы, развозить еду по заказам, отдавливать пальцы на стройках? Нам, что ли?

Поскольку сам Кардин Винчестер не страдал ни человеколюбием, ни храбростью, он со старшими товарищами согласился сразу. Напарники же его соображали туго и не в правильную степь, так что довольно скоро они полетели из окон бара, вынеся рамы на плечах подобно упряжной тройке.

Руби переглянулась со старшей сестрой, преувеличенно-послушно взяла Янг за руку, и вместе с ней обошла драку по дальней стороне улицы. Вайсс Шни не удостоила грубую чернь даже взглядом. Зато Блейк Беладонна внимательно поглядела на упавших, а особо на тех, кто выкидывал юных кардиновцев с привычного места пивопоя. Рассмотрев участников свалки, Блейк составила для себя их краткие словесные портреты, как учил еще Адам Таурус в "Белом клыке". Кое-кого даже ухитрилась незаметно сфотографировать на Свиток. Покачала головой, сожалея о глупости человеков, поддернула ножны с именной катаной и тогда только покинула улочку.

За углом команда RWBY уперлась в небольшой, человек на триста, митинг. Тут уже суетились полицейские, но предъявить оратору покамест ничего не сумели. В отличие от "Белого клыка", тот работал как обычнейший вербовщик. Никакой политики, что вы! Вот наша лицензия, наем сезонных рабочих. Никакой бойни! Мирная релокация! Обращайтесь в наши конторы! Чистая коммерция! Новое месторождение Праха, поселок, шахты, все как у всех. Принадлежность? Нет, офицер, мы не Праховая Корпорация Шни. Мы новое предприятие, пока что малоизвестное, это наш пилотный проект. При удаче мы надеемся снизить цену на Прах.

Снизить цену на Прах, который используется ну буквально везде? Да еще и наступить на мозоль семейству Шни, всеми ненавидимому монополисту? Отхлынувшие полицейские принялись ждать инструкций от начальства.

Девушки переглянулись и остановились послушать. Блейк очень удачно пошевелила фавновскими ушами, что обеспечило ей дружелюбное внимание собравшихся зверолюдей и позволило протолкаться ближе к оратору.

— ... Принимаем всех! — надрывался тот. — Вот карта, вот Вейл, вот мы. Транспорт раз в неделю. Дикий север, но все же не уезжать в Менажери, на другой край планеты, через два океана!

— Город-государство фавнов? — Блейк удивленно вскинула брови. — Это политика. Неужели Вейл и Атлас это позволят?

— Или это "черный проект" вашей семьи?

Вайсс Шни положила левую руку на эфес рапиры, покачала головой отрицательно:

— Нет, Янг. О настолько серьезных вещах меня бы предупредили. Будь это наше, я бы уже раздавала интервью.

Янг потерла подбородок и решительно заявила:

— Если тебе понадобится пиар, только скажи. Кажется, я знаю одну их контору. И у меня там, по первому впечатлению, неплохое знакомство.

Тут у всех четверых мелодично прозвенели Свитки, принявшие одинаковое сообщение: "Команду RWBY срочно просит прибыть профессор Озпин".

* * *

Профессор Озпин, давний бессменный ректор академии Бикон, глядел на бурлящую толпу перед кованой решеткой ворот и думал: что-то странное творится в мире последнее время. Чудные слова приходят на ум. Из ниоткуда всплывает новый политический игрок. Так не бывает. Узор заводов, газет, небоходов сложился после Великой Войны. Собственно, сложившийся негласный договор и прекратил стрельбу. Да, Шни получили чересчур много и за прошедшие с Войны годы очень хорошо использовали это свое преимущество. Но это всего лишь одно семейство, при всей его важности не равное даже маленькому далекому фавнятнику Менажери.

Озпин отошел к столу, отодвинул от края легендарную кружку — студенты-Охотники шутили, что Озпин спит с кружкой и потому ночью не переворачивается, а вместо храпа издает звуки прихлебывания и заглатывания.

Гости ректора посмотрели в окно, и Озпин их успокоил:

— Я видел, девчонки уже у ворот, сейчас подойдут. Все нормально с племянницами, Кроу. Блондинка даже в полицию не попадала три месяца.

— Это меня скорее настораживает, — Кроу поежился, и Глинда Гудвич покосилась на него весьма неодобрительно. Разгильдяя и хулигана она не то, чтобы не любила: не воспринимала. Кроу существовал на противоположном полюсе мироздания. Если Глинда могла своим Проявлением из любого жуткого хаоса воссоздать уют и порядок, то Проявление Кроу этому порядку угрожало. Рядом с дядей Кроу подламывались каблуки, протекали непротекающие соединения, осекались сверхнадежные механизмы; кто-то поговаривал, что даже твари гримм пред ликом Кроу Бранвена путаются в лапах и кусают сами себя за неудобосказуемое, но вот это уже проходило по ведомству сказок и легенд.

Глинда прошла к угловому креслу справа от входа, чтобы приглашенные заметили ее не сразу и сказала:

— Отличные девочки получились у Таянга. Мне бы не хотелось, чтобы ваше влияние их испортило.

Кроу Бранвен ответил Глинде стихами:

— Людей хороших не испортят

ни власть, ни деньги, ни почет,

поскольку у людей хороших

их не бывает никогда!

Глинда опустилась в кресло. Ножка кресла хрустнула. Выскочить не позволила узкая стильная юбка делового костюма, так что Глинда починила кресло Проявлением прежде, чем потеряла равновесие.

— Кроу, паршивец! Я чуть не померла от неожиданности.

Кроу салютовал фляжкой и грустной улыбкой:

— Хрена мы сдохнем. Жизнь слишком хороша. Знаешь, Озпин, мне тоже ведь хочется сидеть в кресле-качалке на крыльце своего дома. Хлебать вот из этой фляжки, положить на колени старый гладкоствол, набитый солью. Ждать молодежь, лезущую за яблоками. И не стрелять — просто прихлебывать из фляжки и мирно покачиваться.

Озпин аккуратно отпил из собственной кружки. Поглядел на стеллаж с книгами и пожал плечами:

— Возможно, мы все суетимся вокруг кучки самых обычных ребят, приехавших из необычного места.

— Несуществующей деревни Виз, — поморщилась Глинда. — Мне до сих пор снятся кошмары. То про стрельбу по дракону, то про лампочку на пульте управления Вселенной. Про бога, забывшего выключить микрофон. Истинное мужское начало, да-да! Разве Вселенная может быть устроена столь сумбурно?

Мужчины переглянулись и поежились. Просквози Глинда в богини, мир она построит чистый, понятный, стерильный и, наверное, скучный.

Прозвенел сигнал. Озпин прижал скрытую под столешницей кнопку, открыл замок. Через распахнувшуюся дверь в зелено-коричневый кабинет ректора вошла команда RWBY, и Руби Роуз, миленький маленький лидер ее, приветствовала собравшихся кратким поклоном.

На этот раз подломился каблук левой туфельки Вайсс. Шни с королевской грацией выступила из правой туфельки и только вздохнула без единого слова, но весьма выразительно. Блейк с напускным равнодушием поклонилась Озпину и Глинде, и сразу же переместилась к полкам с книгами, побежала по корешкам пальцами. Янг решительно подошла к сидящему на краю стола дяде и вынула из его руки фляжку. Руби посмотрела укоризненно, так что проняло даже Бранвена.

Кроу фыркнул самую капельку виновато:

— Меня-то пьяного с сигаретой еще хрен угадаешь, куда шатнет. А вот вас, глупых, снайпер будет отстреливать по светящимся экранам Свитков.

Тут совершенно неожиданно заговорила босоногая Вайсс:

— Вы знаете, Кроу... После того случая, когда в Кленовой Осени мою сестру хотел убить Стрелок... Ну, вы должны помнить отчет, я не хочу погружаться в детали... Я много думала. Вы тоже сражались с Винтер, но защищать ее от вас у меня даже мысли не возникло.

Кроу поморщился:

— Юная Шни хочет сказать, что этот ваш Стрелок круче?

Вайсс игры не приняла:

— Я хочу сказать, что между вами и счастьем стоит лишь одна вещь...

Янг подала отнятую фляжку, и Вайсс располовинила ее глифом, а пролившийся бренди заморозила в полете, прежде, чем брызги коснулись темно-зеленого ковра.

— Мне вас жаль, Кроу Бранвен. Вы хороший человек, и не зря фанаты рисуют вас рядом с сестрой. Я хотела надеяться, что вы ей поможете. Но помогать нужно вам.

В полном ошеломлении Кроу поглядел на Озпина. На Гудвич глядеть нечего: та, конечно, воспитательную работу одобряет.

Озпин развел руками: а я что? Я ничего! Я ректор и политик, а не родственник этих двух, одной с белыми от сдерживаемого негодования глазами, и второй с полыхающим золотом волосами.

Тогда Кроу поднялся:

— Что же, Янг, Руби. Вы доросли до честного ответа. Да, я такой вот и есть. По мне, жизнь должна быть путешествием до могилы... Не в сохранности, в бесполезно-красивом теле. А влететь с заносом, блинчиком, как ты, Янг, проскочила под составом третьего дня. Влететь в клубах дыма, полностью вымотанным и изношенным, на горелых колесах, с рассыпающимся на ходу двиглом. Вот это поездка!

Кроу посмотрел на Озпина, потом на его верную Гудвич. Оба хранили непроницаемое молчание. Бранвен фыркнул:

— Я такой, какой есть. За право быть собой предки воевали с Мантлом. Индивидуальность бывает не только красивенькой. Вам действительно лучше меня не любить, но слова же вы не послушаете.

— Не послушаем, — согласилась опять Шни. — В кино можно "оттолкнуть, чтобы спасти". К сожалению, мы не в кино. Здесь иной вид искусства, на мой вкус довольно-таки жуткий. Но, разумеется, мы не вправе вас менять. Поменяться можете вы сами.

— Честно? Это сложно. Как ты сама только что сказала, не кино!

Шни только пожала плечиками:

— Мне всю жизнь объясняли, что взрослые очень сильны и круты. Так что я почти поверила. Вы же джентльмен, Кроу? Вы же не можете разочаровать верящую в вас юную Шни? Особенно после того, как разочаровали Шни постарше?

Твою же мать, подумал Кроу, стремительно трезвея. А ведь она репетировала этот застенчивый взгляд и шаркание ножкой! Этот наезд с грацией голиафа — подготовлен. Им же плевать на Озпина, Глинду, они не видят, где находятся, они заранее согласились с последствиями; у Руби глаза точно такие же, как тогда у Саммер: вижу цель, не вижу препятствий! Что же так достало всех девок? Кто их так выбесил?

— Оз, прости, тут, похоже, что-то есть.

Кроу распрямился и стал прежним, в которого Янг и Руби верили, как в заход и восход солнца.

— Янг, ты ничего не хочешь мне рассказать?

По невидимому знаку девушки расселись в кресла. Янг осталась маячить посреди комнаты:

— Я поняла, почему Стрелок хотел убить Винтер. Потому, что кроме нас, Охотников, политиков и тому подобных, есть и другие люди. Люди, фавны, неважно. Неприятные нам. Не такие, как мы. Но убивать за это? И сжечь хороших, чтобы зацепить сколько-то плохих... Я так не хочу!

— Ну еще бы этого хотела ты, — Кроу вздохнул, очень старательно не глядя на Блейк в дальнем углу. — Не твой психотип. Ты паладин, рыцарь, таран.

— Я не закончила!

Волосы Янг вспыхнули так ярко, что по комнате прыгнули резкие тени.

— ... Вчера я говорила с тем самым Стрелком...

Озпин удержал непроницаемое лицо, а Глинда не сумела, грохнув обеими ладонями в подлокотники.

— ...А сегодня, на митинге, до меня дошло: он из "Города Ноль".

Кроу остался сосредоточен и спокоен:

— Какая связь между Стрелком и устроенной мне сценой?

— Очень простая. В Кленовой Осени Вайсс его хорошо отбрила, и я сейчас возьму ее опыт. Никаких моралей и примеров. Достаточно того, что ты мой дядя... Мой самый лучший в мире дядя. И я не позволю причинить тебе вред.

— Мы не позволим, — добавила Руби. — Тебе тоже не позволим.

Кроу потер виски:

— Силу убеждения оценил, ужаснулся. Но это же не кнопку нажать. Не день и даже не год. Понимаете?

Блейк воткнула в шкаф книжку, что вытянула и читала все это время, выстрелила в Кроу желтыми недобрыми глазами:

— Да. Понимаем.

Конец, понял Кроу. Не слезут. Просто не слезут. Их четверо. Саммер и Рейвен, только уже с поддержкой Праховой корпорации Шни и "Белого клыка". Весь Ремнант, считай. Истеблишмент и андерграунд в одной упряжке. А он один, потому что Таянг, тоже, наверное, не рад: обе любимые дочки равняются на вечно пьяного разгильдяя. Пофиг, что крутой — ты вот свою дочь такому отдашь? Вопрос риторический, сиречь ответа не требующий...

Святые яйца, что делать-то?

Озпин, давай помогай уже, друг ты или редиска!

На отчаянный взгляд Озпин отозвался внушительным стуком кружки по столешнице:

— Янг, вы очень удачно упомянули Стрелка и Город Ноль. Я-то думал, как построить беседу, подвести вас к мысли, ну и все эти, хм, взрослые интриги.

Янг села на свободное кресло. Кроу тоже сместился в тень, всем видом выражая преданность делу и занятость работой.

— Вы уже поняли, да?

— Нам нужно поехать и посмотреть глазами, верно?

— Да, Руби. Глинда оформит вам командировку по делам Академии. Скажем, закупка оптовых партий Праха для тренировок... Придумаем что-нибудь.

Озпин поглядел на девушек внимательно:

— Вы немного понюхали нашего хлеба в Кленовой Осени. Собственно, вы можете отказаться. Но тогда мне придется макнуть в это... Кого-то еще. К примеру, CFVY. Или ваших друзей JNPR. Или вообще первокурсников.

— Насколько это опасно?

— Мы не знаем. В этом и проблема, Руби. Никакой достоверной информации. Слухи. Рекламные проспекты. Документы, безукоризнено оформленные на ничем не примечательную семью мигрантов из Мистраля. Все гладко, как лист бумаги. Обычный шахтерский город. Новое месторождение. Но при этом странный набор закупаемого оборудования. Они закупают на удивление мало техники. И в закупках совершенно нет...

— Нет Праха, — понимающе кивнула Янг. — Стрелок держит оружейную лавку. Буквально вчера видела. Довольно уютное место, хотя и не очень часто подметается. Но меня этим не напугать, — Янг злорадно глянула на дядю. Тот сделал вид, что смутился. — Там нет Праха. Ни в светильниках, ни в патронах. Какой-то другой состав.

— Доходили слухи, что Вакуо разрабатывает беспраховое оружие, — сказал Озпин. — Во-первых, это слухи. И вот их проверять поедет Кроу Бранвен. Потому что это же Вакуо. Там все отбитые.

Переждав чуточку нервное хихиканье, Озпин отогнул еще палец:

— Во-вторых, беспраховое оружие из Вакуо основано на Проявлении. Судя по слухам. Но Проявление — это такое же свойство Ремнанта. Тут новая комбинация давно известных деталей.

— А Стрелок, похоже, винтик с другой полочки... — Янг помотала головой. — Но не может быть все так просто! У него там полно беспрахового оружия. Никакой секретности. Дешево. Винтовка на две тысячи шагов — триста льен!

— Сколько??? — Кроу подскочил. — Отведи меня туда! Грим-прах, я хочу это видеть! Он брешет, это физически невозможно! Я его отучу моим племянницам голову дурить!

Янг помотала головой:

— Сперва и я не поверила.

Руби переглянулась с Вайсс. Вторжение инопланетян? Или четвертый континент, Заповедные Земли гримм?

— А это не может быть операция Вакуо или Менажери? В сети обсуждали...

Кроу махнул рукой:

— Я читал, да. Это снова Кот-Мистраль на форуме хер...Фигню несет.

Руби вздохнула:

— Значит, опасность есть. И это не известная опасность, как гримм-твари, бороться с которыми мы хотя бы умеем. Это люди. Люди, которые...

Озпин поднялся. Отошел к окну, долго смотрел на серое мощение площади, на статуи Охотников, на белые стены Академии Бикон, и на кольцо кованой решетки вокруг этого всего.

Повернулся к Руби:

— Сегодня день откровений. Хорошо. Слушай. Ты просто одна из миллионов Охотниц, живших до, сейчас, и после тебя. Ты проживешь, пытаясь вычерпать ложечкой океан черной ненависти и умрешь просто от старости, как миллионы Охотниц, не успевших среагировать на невермора или там скорпиона потому, что вовремя не согнулись артритные пальцы.

— Я знала, на что шла.

— Я не упрекаю тебя в трусости, а поясняю обстановку, — тона Озпин не менял. — Зато информация о новом политическом игроке на планете переворачивает весь рисунок отношений, торговли, дипломатии. Ломает весь теперешний мир.

Он без кружки, с ужасом поняла Руби. Выглядит, словно ему руку отрубили!

Похоже, учуяв ее тревогу, Озпин вернулся к столу, взял кружку и салютовал ей, и пригубил, словно бы на празднике:

— Мир как состояние без войны. Все эти фестивали на летающих аренах, обмен учениками между академиями. Хотя вообще-то академии конкуренты, принадлежат разным странам, и в иной политической обстановке выпускники нашего Маяка обязаны убивать выпускников Тени из Вакуо. Все эти подстриженные газончики, чистые улицы, работа у миллионов людей... Фавнов, да. Они, конечно, недовольны, что работа эта дешевая и тяжелая. Но когда-то фавны не имели и ее. К нашему миру мы перешли такими вот незаметными шажками, сделанными совсем не героями, а вполне обычными людьми.

Озпин протянул паузу, сколько мог, и верная Глинда который уже раз пришла ему на помощь:

— Честно говоря, девочки, я не вижу повода относиться к этой поездке иначе, нежели к обычной командировке. Решительно никто не требует от вас лезть в глубины, копать, выяснять, выспрашивать. Госпожа Блейк — фавн. Она вполне объяснимо заинтересовалась городом фавнов. Но ехать одной, понятно, опасается. Взяла подруг. Да, все они — Охотницы с боевым опытом.

Глинда развела руки:

— Не мы такие, жизнь у нас такая. Вот, Блейк приехала, посмотрела цены на жилье, зарплаты, условия работы и так далее. Решила, что еще подумает, и уехала.

Руби хмыкнула:

— Да-да, я помню, как мы выезжали в горы посмотреть на метеорит и почесать клинки о борбатосков. И попали в Кленовую Осень... Если все пройдет гладко, говорить не о чем. А если...

Озпин отставил кружку и сказал кружке:

— А если ты умрешь при попытке добыть еще кирпичик, еще крошку информации, то умрешь ради шага к лучшему миру. И да, о твоем подвиге никто не узнает, потому что раскрытие операции ее обесценивает.

— Так вот что вы предлагали маме.

Озпин подошел вплотную и внезапно встал перед креслом Руби на одно колено, чтобы зеленые глаза ректора оказались точно против серебряных глаз маленькой миленькой Охотницы:

— Если тебя утешит — я не загонял Саммер в угол "предложением, от которого нельзя отказаться". Она именно выбирала и выбрала сама.

Янг проворчала в нос:

— Похоже, Саммер выбрала не то, что Рейвен.

* * *

Рейвен положила руку на сенсор планшета и подождала, пока тот замерит пульс, температуру и сопротивление кожи. Вбила ответ на контрольный вопрос и еще один кодовый ответ, что сама она не под принуждением.

На засветившемся экране появилось лицо милой золотоглазой брюнетки. Пожалуй, слишком уж милой.

— Рейвен.

— Синдер.

— Как там у вас погода?

— Иначе!

— Хорошо, перейдем к делу, — Синдер улыбнулась. — Дева Весны точно у тебя.

— Откуда знаешь?

— От подруги. Есть у меня такая осведомленная, в дрожь бросает. Каждый разговор как на вибраторе с пробитой изоляцией. Вообще она ничего, сиськи даже больше твоих. Только с мужиком не повезло.

— Ну, кому из нас повезло с мужиком...

— Ой, как я тебя понимаю! Таурус, падла рогатая, взял и пропал. Оставил хрупкую девушку на хозяйстве и крутись, как хочешь. А у тебя есть муж и дочь. Во всяком случае, пока.

— Мне не нравятся такие намеки.

Синдер улыбнулась еще ласковее:

— Поэтому я их и делаю. Вчера, например, приказала моим оглоедам перебить всех ворон в округе. Ворона мишень сложная, пока еще научатся, хоть месяц побудут при деле. А то как начнут сами себя развлекать...

И внезапно подмигнула:

— Рейвен, факт за факт? Хочешь, я скажу тебе, где находится Дева Осени?

* * *

— ... Дева Осени, — Озпин вытер платком лоб и отошел от бокса.

Пирра подошла, заглянула через прозрачную крышку из сверхпрочного стекла.

— Что с ней?

— На нее напали... Неустановленные лица.

— Давно она так?

— Давно, — уточнять ректор не стал. — А вокруг Вейла и нашей Академии начались непонятные события.

Пирра отошла от гермобокса и прислонилась к стальному ребру бункера. Поежилась от холода, выпрямилась и перешла ближе к центру комнаты, врытой где-то под Академией Маяка.

К боксу она приближаться не хотела.

— В среде студентов популярны теории заговора, — Озпин и здесь не расстался с кружкой, так и двигал рукой вместе с исходящей паром емкостью. — Что я на самом деле плохой. Или что я на самом деле хороший.

Пирра выдавила бледную улыбку:

— А что хуже?

— Хуже, — Озпин поставил кружку непочтительно на гермобокс, — что мы лишены силы Девы Осени в час крайней нужды. Новый город фавнов породил брожение на окраинах. Некоторые предприятия уже вынуждены поднимать почасовую ставку, чтобы исключить отток рабочих. Растут и цены. Понемногу, но на все подряд, от Праха до мебели с полотенцами. Госпожа Никос, вы играете в шахматы?

Пирра помотала головой отрицательно:

— Я всего только знаю правила и, наверное, не перепутаю ходы соседних фигур. Но ваш намек понятен. Вы хотите спросить, каков следующий ход?

— Нет, — вздохнул Озпин. — У меня большой опыт. Каков будет ход, я знаю: ослабить, ударить... Ничего нового. Я не знаю, чей ход. Кому на самом деле принадлежит новый город фавнов? Кто заплатил усердному не по разуму Кардину за погромы? Его дружки подпалили землю под ногами тутошних фавнов и тем самым резко облегчили набор на новые рудники. Но кто дал деньги, напечатал и привез тысячи листовок, плакаты, нанял вербовочные агентства? Кто? Конкуренты? Шни? Вакуо? Какой-то из кланов Мистраля?

Вернув себе кружку, Озпин поморщился. Пирра подумала: почему в кружке не кончается напиток? Это и есть Проявление ректора? Бесконечная кружка кофе? Звучит почти как: "вечносухие невонючие носки".

— Госпожа Никос... Как вы представляете себе ваше будущее? Расскажите, прошу.

Пирра вдруг поняла, что ей страшно.

Да, она хороший боец, упомянутый ректором Кардин ей не соперник даже со всеми придурками из CRDL. Без ложной скромности Пирра великолепна против гримм-тварей. Но еще ни одна гримм-тварь не вызвала поддержку с воздуха. Борбатоски не минируют леса, урсы не делают снайперских засад, беовульфы не наводят неверморов на наземные цели, голиафы не вербуют последователей на улицах!

И вот на тебе: магия. Настоящая. Необъяснимая, древняя, неумолимая.

Необходимая!

Дева Осени — одна из четырех на всю планету. Четверть мира в кармане. Цену невозможно измерить, нету таких цифр в математике.

Этот ломтик пирога делят совсем не гримм-твари, и четырехкратное чемпионство Мистраля тут слабо поможет.

Посоветоваться с Жаном, да, конечно! Вот только его здесь нет. И Озпин, скорее всего, не даст ей времени на раздумья. Скажет: решай сейчас.

Хороший или плохой ректор на самом деле?

Тварей Пирра боялась очень относительно. Просто соблюдать осторожность, не пренебрегать подготовкой, не лениться на тренировках. Как овощи резать: отвлекся и минус палец. Достаточно не отвлекаться.

А вот люди?

Та же Глинда Гудвич во мгновение ока соберет вокруг Пирры красивый гробик с розовой ленточкой и прямо в нем закопает. А люди подумают: приревновала к молоденькой, дело житейское. Все мы человеки, ректор не исключение. Тем более что это же сама Пирра Никос, ты ее в боевом, коротком, видел? Ух, ноги!

Жан, может, и не поверит. Но и то: смотря кто подойдет, как преподнесет...

Будущее?

Ну, скорее всего, несколько лет защищать какое-то поселение или район по контракту. Потом, заработав репутацию и деньги, поездить по Ремнанту, выбрать место, где осесть. Если, конечно, не разругаются.

И если Озпин, вот прямо сейчас, выпустит ее с таким секретом из бункера.

Если выпустит, поняла Пирра, придется нанять инструктора по бою против людей. По всем этим подлым приемчикам. Найти отставного полицейского или там еще какого спецназовца. Хорошего уровня, за любые деньги. И сказать, все-таки сказать Жану. Защитить его втемную не выйдет, эту задачку придется решать всей командой.

— Господин ректор... Я не готова обсуждать ваше предложение прямо сейчас. Мне обязательно нужно его обдумать. Имею ли я право советоваться с командой?

Ректор повернулся и долгие пять ударов сердца смотрел на Пирру поверх малюсеньких круглых очков. Ректор носил черное, зеленое и белое; расшитый жилет под пиджаком сидел на нем великолепно, а рассматривание извилин вышивки дало Пирре отличный повод с Озпином не переглядываться.

— Что вы поняли мою мысль, очень хорошо. Я не ошибся в вас.

Ректор вздохнул:

— Но весьма огорчительно, что вы пока не можете дать согласия.

* * *

— ... Но почему? Что мешает вам согласиться?

Лейтенант машинально сунул Свиток в нагрудный карман, за отворот форменной куртки.

Тан Линь поднялся с лавки, обошел штангу, раскрутил на ней винты замков. Снял замки, потом по одному все восемь блинов. Раскатил их в стеллажи по весам. Выпрямился, не одеваясь. Принял плакатную позу атлета, напряг на животе кубики, на руках бицепсы:

— У меня красивое тело, правда?

Лейтенант кивнул в полном ошеломлении:

— Да, но при чем тут...

— Вы думаете, будто оно — это я.

Коммунист вернулся к обычной стойке — ноги на ширине плеч — перебросил полотенце через шею и растолковал:

— Моя личность — не тело, а дело. Я — "Парус". Маленькое отражение Земли здесь, у вас. Плевать на меня, но побег — признание вины. Этот ваш донос ведь связан с сексуальным скандалом, так?

— Да. На воровстве вас поймать не вышло.

— Я уже немного освоился и понимаю, что ваши наемные оскорбители... Журналисты, да?

— Здесь правильнее сказать: "журнашлюхи".

— Тогда уже "пресститутки", годится?

Лейтенант покривился, но смолчал. Коммунист вздохнул и чуть расслабил плечи:

— Побег, еще и в рамках такого скандала и такого обвинения, настолько уронит репутацию Земли, что неважно, выживу я или нет. Моему делу больше никто не поверит. Снова, давайте пока забудем обо мне. Ваша страна останется без хлеба, а это важный инструмент политической игры.

— Да сколько там даст ваша колония, мелочь! На сутки для одного района Мантла...

Лейтенант снова вынул Свиток и проделал на нем все вычисления по "снабжению населения в зоне стихийных бедствий". Типовая задачка много времени не отняла, через пару минут лейтенант сказал:

— Ну вот, если даже вы засеете весь полуостров, он даст хлеба на полмесяца только Мантлу, не считая никаких поселений, баз, портов и так далее.

Коммунист хмыкнул:

— Даже в такой ситуации, когда число колоний не увеличивается, и вся мощь вашей марикультуры не действует, вы могли бы за шесть лет создать резерв питания на зиму для столичного региона. Это немало. Все ли ваши соперники готовы к войне нервов длиной три месяца? Есть ли у них запасы ваших товаров на такой срок? Хватит ли выдержки политическому руководству? Не взбунтуются ли там люди без поставок запчастей? Те же подшипники кроме вас почти никто и не делает.

Лейтенант поморщился:

— Вы правы, конечно. Это настолько очевидно и закрывать Семиградье настолько глупое решение, что мои друзья всерьез ищут за этим разведку Мистраля, Вакуо или Вейла. Но кроме высокой политики есть одно соображение попроще. Вдруг Винтер будет неприятно видеть, что с вами сделают? Вы же не думали об этом аспекте?

Тан Линь сузил глаза, и лейтенант подобрался: если сейчас врежет, никаких блоков, этот слон запросто поломает руку. Отпрыгивать и хватать вон тот гриф от штанги, толщиной в мужское запястье. И то, пожалуй, на такой статуе согнется!

— Думал. Выводы интересуют?

— Разумеется.

— Ваша с ней история — это буквально кино про Охотника Кроу Бранвена и Специалиста Винтер Шни.

— Вам же не нравилось?

Коммунист развел руки:

— С чего бы мне понравилась история влюбленных, единственным препятствием между которыми является автор сценария. Но тут я вам не советчик. Решите уже что-нибудь сами.

* * *

Сами Бранвены выбрали место не хуже нашего: нашлась и площадка для десятка машин, и несколько крепких останцев, не позволяющих сесть на ту площадку невермору, и каменные гнезда для стрелков, более-менее безопасные от подкрадывающихся со спины беовульфов. Разве только источника воды Бранвены не искали, потому как не собирались тут окапываться надолго. В остальном опыт бродяг не подвел. Найденная ими сходу, вслепую, природная крепость тем не менее могла выдержать нападение небольшой стаи гриммов.

С оружием и Прахом у Бранвенов обстояло весьма... Обстоятельно: два тяжелых пулемета на дугах безопасности шустрых полноприводных багги, и к ним по две тысячи патронов, и хорошие винтовки у всех, и к днищам пяти грузовиков притянуты хрустящими цепями военные ящики Праха, с мягкой прокладкой, чтобы не детонировали от случайных толчков...

Откуда такая точность учета?

Бранвенам не повезло в одном: расположились они точно на тропинке от берега к нашему собственному месту. И ночью высадившиеся две десятки дозора, злющие на неведомых налетчиков за сломанный частокол, за пожженное и поломанное все то, что с таким трудом делали — в общем, десяток часовых наши снесли мигом. На охране машин Бранвены оставили далеко не лучших, да и беспокоились сторожа больше о том, что на штурме кореша закрысят самое ценное. Сидели, базарили, пивом грелись. Но пиво поправляет прицел только если целишься в очко. Тут-то и сказала шея топору: эта встреча не к добру.

Ну, добра у нас теперь — завались. Пайки в ящиках, Прах в снаряженных лентах, в патронах и просто в армейских упаковках. Аптечки хорошие, даже диагностический комплекс в пленке, нераспечатанный. Видать, отжали где-то, а запустить не сумели, нету грамотного доктора в банде. Или не понадобилось, потому что не имели потерь. Бранвены хоть и сволота, но до боя злые. Столицу не возьмут, а вот окраинные шерифы кое-где боятся их больше, чем даже нас.

Вот, значит, быстро начнешь понимать, почему Кроу Бранвен из семьи в малолетстве сбежал. Нафига родня такая, лучше буду сиротой. Чего я не понимаю — почему он фамилию тогда не сменил?

Если совсем честно, наши бы с Бранвенами не связывались. Только искать обход ночью по мокрым скалам, с мелкими на плечах — проще десяток пьяных елупней в ножи сходу. Все-таки нас высадилось больше сотни!

А теперь жопу в горсть и заставить себя не вспоминать, что еще утром в Семиградье нас насчитывалось не сильно меньше тысячи.

И, кстати, остальные Бранвены никуда не делись. Судя по машинам и по тому, сколько их Большой у стены видел, приперлось их сотни две. Ладно, сейчас они там наши захоронки ищут и пытаются жечь мокрые частоколы... Вон колышутся жирные черные столбы, все лагеря отмечены, хоть перепись веди. Но жили мы небогато, надолго Бранвенам не хватит.

Вернется Рейвен и как найдет вместо десяти машин десять голов на колах — уже безо всякой Синдер такого напридумывает, что заранее волосы дыбом на голове и на жопе.

Короче, собрались наши, покидались в три самых больших грузовика, оба багги забрали — все же кино про Великую Войну смотрят, все знают про головной дозор и тыловое охранение — а остальные пять машин развинтили под руководством братьев-ежиков. Развинтили с выдумкой: где в контакты щепку или тонкую бумагу проложили. Где электрический Прах заменили на гравитационный. Где клеммы с плюса на минус перекинули, не меняя ничего в прочей схеме. На беглый взгляд все нормально, а давить зажигание совсем не рекомендуется.

Промежду прочим, братья-ежики нашли хороший мощный радиосканер и новейший связной модуль, но тут им хватило ума пойти с этим к Ушастой, а та кнопки тыкать вслепую не велела: мало ли, кто на том конце отзовется.

И вот, значит, картина салом по солидолу. Выхожу один я на дорогу, предо мной кремнистый путь блестит, а на плече Большой висит. Укол его уже не действует, и ноги он почти не переставляет. А на дороге машины кучей, головы чьи-то на колах, и самое жуткое: наших нету. И где искать, гримм весть.

Да и сами гримм, наверное, уже поднимаются в берлогах, зубы точат. А у меня ни Праха, ни ствола, ни хоть копья с перекладиной даже, только Большой на плече, дышит уже с хрипом. Приходите, беовульфы, стол накрыт.

Я перед Рейвен так не боялся, как на этой распрогребучей дороге!!!

Тут из-под машины выскакивает Вьюрок и к нам:

— Вы живые! Живые! А где Перец?

И по взгляду моему за спину Вьюрок сразу понимает, где Перец. Отворачивается буквально на мгновение, капли с лица стирает:

— Сейчас носилки будут.

И дальше уже мы как древние короли на руках в лагерь едем. Вокруг Большого сразу забегала понятно кто. А меня накрывает. Выложился. Прибежал. И не шутится мне, и неохота храбриться, и скучно уже все. Кто сбежал — сбежал. Кто убит — убит.

А я спать хочу. Я ж не гриммы, иху мать, я ж не вечен. Я ж могу и помереть с этой драки!

Но хрен там плавал и руками разводил. Только мы в лагерь — а там автоколонна стоит, ну точно из кино, как видели, так и сделали — и подбегают братья-ежики:

— Лось! Мы новости из Атласа поймали! Жопа там, Лось!

Я аж проснулся чуточку, поглядел на каменное кольцо с машинами, на торчащие из грузовиков стволы и на отливающих прямо с борта пацанов, потому что отдаляться от кучи неохота; вне стен защита только строй!

Глаза протер и переспрашиваю:

— Точно жопа там, а не здесь?

Ежики переглянулись и который по центру включает мне запись.

А там цирк летающий с Королевой Гримм, четырьмя Девами и Волшебником. Человека-сундука потрошат на Атласе за то, что Хельга и Аякане сделали с худым лощеным главнюком. Характерно, что за саму Хельгу с Аякане никого не наказали. Но это уже мы привыкли. Фавн всегда перед людишкой виноват.

Хрен бы с ними по погоде, а вот на помощь нам теперь надеяться нечего. И даже винного продукта вряд ли привезут, потому что поля у нас уже всходят — ну, по документам, понятно — и дальше, мол, сами. Если же нас тут израсходуют, гриммы ли залетные, или вот знаменитые на весь Ремнант лихие Бранвены — то Атлас втихаря с неподдельным облегчением выдохнет.

Закинули Большого к раненым в среднюю машину, Ушастая рядом. Тогда мне, значит, нельзя: не положено все управление под один выстрел ставить. Я к Вьюрку в первый трак. Здоровенный сорокатысячник, за кабиной над кузовом собачий ящик из двухслойной стали, между листами цементный раствор залит. Бойница прорезана, станок. Но что там стояло, пулемет или потяжелее, мы не нашли. Видать, унесли его Бранвены на штурм. Ну и ладно. Ждать их возвращения чего-то совсем неохота. Мы не гордые, так поездим.

По той же логике связь в третью машину, запасы более-менее поровну, да у Бранвенов все уже примерно так и разложено. Только награбленые тряпки пацаны повыкидывали. Спрашиваю:

— Что так?

— Противно. Оружие, связь — с бою взято. А засаленое чужим дрочевом на себя надевать...

— А постирать? Берег недалеко вроде.

— Сарж, вода холодная! Ночью лодки вытаскивали, так у меня хуй сбежал и с берега мне пальцем у виска крутил!

И ведь пару лет назад они бы драными носками не побрезговали, стирать бы не задумался никто. Теперь вишь ты, гордости полные штаны. Вроде как не уличные, вроде как домашние.

Так, еще подумай — точно мысли подхватишь, а там и до ума недалеко. Время против нас. Тик-так, невидимые циферки на табло. Вот сейчас Рейвен командует своим: сворачиваемся, идем обратно к машинам. Тик-так...

Я к ежикам:

— Короткую связь не нашли?

Братцы головами помотали:

— Ни даже приемников. Могли бы сделать, тут ломья хватает. Надо хотя бы день стоянки, чтобы стол не трясло, и фунт электрического Праха в паяльную станцию. На костре греть не получится, там специальный паяльничек с отсосом, маленький. А вот чего нашли, глянь.

И протягивают мне планшет под замочком.

— У него линк на большое радио провешен, только кода мы не знаем, а подбирать не пытаемся, там же наверняка счетчик попыток на входе.

— Это все потом. Водителей ко мне! Ушастая, тоже слушай.

Собрались, смотрим нацарапанную в грязи схему.

— На западе тупик. Сорок лиг и опять море. Надо возвращаться по протоптанной колее, мимо их стоянки и потом быстро-быстро мимо нашего полуострова, и дальше по их следу. Отъехать лиг на сто, а там видно будет. План понятен?

Кивают.

— Кто отстанет, вытаскивать не сможем.

Тут все по законам улицы, обычное дело. Каждый сам за себя.

А мне никто не кивает. Наоборот, хмурятся.

Вот это приехали.

— Раз так, — говорю, — может, сразу всем на жесткую сцепку, чтобы потом под огнем не бегать с буксирами, как в кино?

Мигом жесткие буксиры нашлись, поставили одним выдохом.

— Ну, — чешу затылок, — если сами все поняли, лишних слов не надо. Я в первой машине. А если голова моя ляжет, то промыслите собой...

Путаюсь уже в словах и зеваю в триста зубьев, и выключаюсь, и куда там положили меня, гримм знают, да нету среди них говорящих, вот и не сказал никто.

* * *

Никто не будил меня весь день до заката.

На закате луч низкого солнца пролез под отвернутый полог и уткнулся мне в морду. Чихнул я и проснулся. Лежу на мешках в кузове, слышу из-под борта:

— Дай зажигалку прикурить.

— Семь льен.

— Фига, у тебя совесть-то есть?

— Ага. Дороже.

Моторы не ревут, выстрелы не хлопают. Ложки противно по котелку скребут, но сейчас это музыка райская: еду дают!

Вылез, потянулся. Вокруг полянка, распадок между невысокими холмами. Машины треугольником, условный периметр. Багги с пулеметами за каменные стенки поставили, на высотках наблюдатели. Ну прямо как у взрослых все. Даже три могилы под склоном, камнем заложены.

Вздрогнул я, но сразу и успокоился: Большой сидит у колеса, бледнее бумаги. Дышит уже сам, и хорошо дышит, хрипа нет, помогли настоящие аптечки. Ну и фавновская живучесть дело не последнее. Выцарапался Большой, еще поревет.

А кто его с ложечки кормит, понятно: сама Ушастая и все два десятка мелких наперебой куски подсовывают. Большой спрашивает одного из самых маленьких:

— Чего бы ты хотел?

— Хотел быть один в семье!

— Но как же это... Ну, помощь там, и все такое?

— Друзей я сам найду, тех, кто мне понравится. А братья мне не нравились. Они крысятничают и подглядывают, а мне от предков подсрачников потому что старший?...

Подбежали хлопцы из дозора, нужник показали. На обратном пути отчитались, как плыли, как потом ночью за машины резались. Про бой под стеной сказали коротко:

— Мы стреляли, по нам стреляли. Думаешь не о подвиге, а как бы выжить. Это после начинаешь соображать, что и как лучше сделать. И очень быстро кончаются патроны!

— Труднее всего трясущимися руками заряжать. И тебя колбасит, и его колбасит. Кто меньше обосрался, тот первый выстрелил. Тот и прав!

Еду сегодня никто не экономит, но и пацаны уже не те, что два года назад. Каждый взял ровно по размеру желудка, винного продукта стопочку. Я, видя такой серьезный подход, вовсе не наливал, образа ради. Пускай для пацанов это игра в крутых военов из фильма, но Бранвены-то соснули неиллюзорно, нам от них еще ехать и ехать, как от невермора того из песни. Как бы в самом деле не отбросить ласты и ступень. Пока не надоест, пацаны играть будут истово, даже, может, и на постах не заснут. Это, конечно, все равно проверю. Но до первого крупного косяка игра продержится. А нам хоть водка, хоть Прах, абы в лоб шарах.

Тут подходит Ушастая. Включает первый починенный ежиками Свиток. Жутко древний, дубовый, но по этой же причине сравнительно ремонтопригодный: в нем схемы еще пинцетом брать можно, микрозахват не нужен. И пайка припоем, а не безнагревным спецклеем, которого посреди ненаселенки ровно нифига.

Ушастая открывает карту и показывает наш маршрут:

— По колее Бранвенов мы уехали на двадцать лиг, день пешего хода. Потом со следа свернули точно на юг. Вот, нашлась карта, по ней мы ехали еще почти двадцать лиг. Серьезно следы не путали, некогда. Здесь петлю, тут на более-менее ровном две восьмерки. А тут по каменному дну речки проехали на север одной машиной, выезд распахали, а всей колонной по тому же руслу на юг ушли, и там уже выезд замели ветками.

— Грубятина.

Большой голос подает:

— И пофиг. С воздуха в глаза не бросается, пешую разведку высаживать надо. Особенно сейчас, когда каждые три-четыре часа сильный дождь.

Ушастая хихикает:

— У Бранвенов теперь не то, что леталок, может, и машин уже нет. Братцы наши ежики падлы знатные, и очень может статься, что Бранвены теперь бредут ножками. А пешему даже лигу мелкосопочника проверить полдня работы.

— Ну а гримм?

— А что гримм? — хмурится Вьюрок. — У нас теперь и оружие хорошее, и Праха нормально. Не отобьемся — сами себе дураки будем.

В таком-то соусе и мясной продукт за еду прокатит. Сижу, отжираюсь за все два дня нервотрепки. Вьюрок вещи перебирает, ежики спешно паяют самые целые Свитки, чтобы хоть в каждую машину связь. Потому что Свиток на каждого — это надо их...

— Сколько нас?

— Девяносто три, — вздыхает Вьюрок. — Первая лодка двадцать четыре, вторая двадцать три, второй рейс еще столько же, всего девяносто четыре. Минус трое умерших, девяносто один. Плюс два, ты с Большим отдельно на баркасе. Итого девяносто три.

И тут слышу я странный-странный звук. Вроде как мелодия вызова. Подскакивает ежик, сует в руки тот самый планшет с замочком:

— Сарж, блок связи включился, принимает чего-то.

Планшет с полем биосканера, просто так мне полный доступ не даст. А нужен ли тут полный? Если это связь командирская, то всегда есть запасной канал, на случай, когда командира убило, а планшет заместитель подобрал. Возможности ограничены, карты-доступы-планы не покажет. Но с начальством поговорить можно. Начальство, убедившись, что планшет подобрали свои, уже со штабного Свитка тебя в реестры внесет, как нового владельца.

Планшет рябиновкой щебечет, все столпились. Тик-так, перещелкиваются секунды на табло. А я пароля не знаю.

Тик-так...

И никто не знает. Откуда?

Тик-так...

Нет бы вспомнить умное что — вертятся в уме те самые девять цифр. Я же думал, спецоперация. Учил, старался. На всю жизнь запомнил.

Тик-так...

Ну будет код неправильный, и чего? В любой схеме позволено больше одной попытки.

Тик-так...

Итак?

Итак, вбиваю я торговый код: "Жопа мужская латексная с ручками". Настает во весь экран зеленое благолепие, циферки загрузки бегут, музыка пиликает... Р-раз!

И на экране личико золотоглазой брюнетки.

— Синдер???

— Еклм, когда я просила Рейвен передать тебе привет, я не думала, что у вас все так далеко зайдет. Вот же сиськомонстр, увела парня, и где мне теперь второго Хейзела брать? Опять учить с нуля?

Пока я в ступоре пребываю, вспоминая, какие у меня на самом деле отношения с Рейвен — ага, больше чем дружба! Только надо уточнить, кто кого и чем! — Синдер осматривается и понимает:

— Ничего себе вы гриммовы дети. Грохнули Рейвен! Вы же Семиградье, я этих двух в новостях видела!

Хельга с Аякане прячутся за Ушастую. Синдер на нее смотрит:

— И тебя, кролечка, я тоже где-то видела... Снег почему-то вспоминается...

Тут я, наконец, отмираю и отворачиваю планшет камерой от своих. Но при этом камера хватает лагерь, и Синдер снова мгновенно все понимает:

— Нет. Похоже, не вышло ни у вас, ни у нее. Так?

Соврать?

Что соврать?

Брехню толкать надо продуманно. А мы как всегда не готовы. Кто же знал, что совершенно случайно найденный планшет открывается через жопу! Латексную мужскую с ручками! Блин, да этим даже и не похвастаешься, просто не поверят!

Синдер глядит сочувственно:

— Не крутись так быстро, Лось. Мир может не успеть прорисоваться. Ну?

— Все так. Не вышло ни у нас, ни у нее.

— Лось. Ты еще "Белый клык" ?

Я едва не сказал: "Да, конечно, как может быть иначе!"

На мгновение замялся, даже не на удар сердца, на дрожание век. Но это сама Синдер Фолл. Кто угодно, только не идиотка.

— Жаль, — говорит золотоглазая, и вот сейчас я поручусь: ей на самом деле жаль. — Что с Рейвен?

— Они все живы. Почти все. Мы у них транспорт увели, — позволяю себе улыбку. — Вы хорошо меня учили. Мне не в чем вас упрекнуть.

— Но?

Молчу. Я не готов сейчас выполнять приказы. Любые приказы. Чьи угодно, хоть Волшебника, хоть Королевы Гримм, хоть даже Винтер.

На мне девяносто два фавна. Вокруг сотни километров ненаселенки. Запасы измерены и не так, чтобы очень велики. Куда ехать, неясно. Солнце садится. Синдер могла бы помочь, направить на ближайшую базу "Клыка". Но...

Но!

— Но ведь это вы приказали снести Семиградье?

Синдер кивает и я понимаю: оправдываться она не будет. И она понимает, что я не упрекну ее за это. И качает головой:

— Зачем ты сошел со скользкого пути невоспитанного человека? Подумай, Лосеныш! Мы могли бы навести шороху на эту мусорку. Не для этого ли мы созданы? Не для этого ли ты создал меня? Меня, мой образ в твоей мечте?

И вот сейчас я понимаю: могло быть. У меня и Синдер. Не в том смысле, что прямо так вот могло. А в том, что могло — быть. Но теперь не будет. Момент упущен.

Я больше не ее человек.

Не "Белый клык", не подчиненный Тириана, не...

Я Лось. Просто Лось.

— Выспись, Лосеныш, — говорит Синдер обычным голосом, которого, если честно, я у нее никогда не слышал. Всегда или с подначкой, или командирский мат. — А то непросмотренные сны откладываются про запас в мешки под глазами. Потом уходит куча денег на массаж, скрабы там всякие... Выспись этой ночью. Больше я тебе такого удовольствия не предоставлю.

— Прости, — говорю. — Так вышло.

И выключаю планшет.

И Уго Вильо Перес кивает мне, и выходит через напольную дверь, обколовшись для храбрости хирозаином по самые брови. Нет пульса — нет проблемы!

Да, мы шутим от страха. Перестанем шутить — страх ведь не исчезнет. Просто тогда получится артхаусная чернуха, концептуальный реализм. А не боевик с Охотником Бранвеном Кроу и Специалистом Винтер Шни. Ну, и где зрителей больше?

Слезы мне вытирает Ушастая. Пока Большой на той стороне грузовика отвлекает народ громогласным:

— Я-то думал, Лосяра там в форте про секс-шоп пошутил! А он, оказывается, успел и Синдер... Подарков надавать!

Большой смеется. Все смеются. И это же правда! Я для Синдер Фолл покупал подарки в секс-шопе. Кто теперь поверит, что по служебной необходимости?

— Фига у нас крутой сарж, — хихикает, конечно, Вьюрок. — Что нам Бранвены теперь, мы так весь Ремнант завоюем!

* * *

— Завоюем, конкистадоры?

— Так точно, товарищ маршал Советского Союза!

— Вот это хорошее настроение, правильное. Капитан, докладывайте!

Лейтенанты и курсанты разместились у того самого стола. Старшина повесил на стойку карту умеренного размера, взял указку "на караул", словно саблю. Тогда капитан кивнул Семену Певченко:

— Оценка противника.

— Товарищ маршал. Сведения во многом противоречивы и разрознены. Прежде всего, вызывает подозрение численность населения. Согласно данным, там четыре крупных государства миллионов по сто, и недо-страна Менажери миллионов на десять. И это на всю огромную планету! Это первое, что нуждается в уточнении разведкой. Причем государствами в полном смысле слова могут считаться два. Вейл, единственное место на Ремнанте, где люди могут жить спокойно. И Атлас, бывший Мантл, который по климату очень похож на наше Заполярье, а по культу дисциплины на Германию. Эти государства централизованые. Они производят сложную технику, обрабатывают сырье всеми видами переделов, и фактически являются гегемонами. Напрашивается сравнение с СССР и США. Делаю предположение, что между Вейлом и Атласом существует холодная война, сходная с нашей. Следовательно, у нас может появиться союзник.

Старшина обвел территории на карте. Курсант перевернул страницу:

— Затем следует Мистраль. Фактически, это россыпь селений разной величины, объединенная очень условно. Аналогов я не могу подобрать. Русские княжества перед монгольским вторжением, разве что. Но у Мистраля громадная территория и сравнительно хороший климат. На четвертое место ставим Вакуо. Это нищий Китай эпохи между мировыми войнами. У них запросто могут быть лорды, купающиеся в роскоши, сколько-то образованной свиты, городские удобства в поместьях и грамотные инженеры для обслуживания всего этого. Но их мало, а основная масса там нищие крестьяне. Предполагаю, что там будет успешна первичная пропаганда сельской кооперации, как она сейчас успешна в Индии, а также беднейших странах Африки.

Соколовский поднял указательный палец:

— Товарищ курсант, новая вводная. Наиболее активна пропаганда коммунизма среди пролетариата в Атласе. Установлено даже имя организатора: Тириан. Ваши соображения?

— Вполне логично. Вакуо страна нищих крестьян, а это малосознательный элемент, как показывает нам история махновщины и антоновщины, товарищ маршал. Пропаганда коммунизма среди них вряд ли приведет к быстрому и, главное, надежному успеху. Надо полагать, Тириан делает ставку на рабочий класс.

— И как вы полагаете, ставка оправдается?

— Полагаю, нет. Перед войной отдельные несознательные теоретики СССР придерживались шапкозакидательских взглядов. Широко известна книга Шпанова "Первый удар". Автор ее полагал, что немецкие рабочие в ходе войны против СССР восстанут и скинут... Свергнут Гитлера, что не оправдалось.

— Дальше.

— Исходя из самого факта существования достаточно развитых стран с металлургией и металлообработкой высокого уровня, мы считаем, что продовольствием Осколок обеспечен хорошо, раз может все это содержать.

Старшина перекинул плакат и открылась еще одна карта, испещренная символами плодов и колосков.

Семен выпил чуть-чуть воды и продолжил:

— Исходя из климата, житницей там являются Мистраль и в меньшей степени Вейл. При этом Вейл является страной фермеров-единоличников по нескольким причинам, которые я изложу далее. Мистраль делает ставку на крупнотоварное производство, самое похожее — бразильские латифундии, обеспеченные защитой и обороной от гримм, и в целом самодостаточные по питанию.

— Не колхозы? Сельхозкооперативы, "венгерский путь"?

— Никак нет, товарищ маршал. Капитализм, батрачество, рабский труд. Весь набор. Там каждый городок сам себя кормит, вот с производством у них похуже. Производство сосредоточено...

— Подождите. Доведите до конца мысль про Вейл.

— Есть. Ландшафт королевства Вейл — невысокие горы и долины между ними. Хватает удобных мест для обороны. С другой стороны, широкие поля там просто негде размещать. Поневоле у них ставка на удобрения, высокоэффективные сорта, грамотных хозяев, а таких никогда не бывает много. Еще в Вейле, судя по переданным мне сведениям, лучшая на Ремнанте Академия Охотников. Каждому конкретному фермеру не приходится вкладывать излишние средства в защиту. Оба этих фактора делают единоличников Вейла экономически оправданными.

— Рентабельными.

— Так точно. На Мистрале с Охотниками дело обстоит настолько плохо, что довольно долго центральную часть континента терроризировала одна-единственная тварь-гримм. Ну, если верить сведениям, конечно. И еще там равнинный ландшафт и слабая центральная власть.

— Кубань. Гуляй-Поле.

— Практически так, товарищ маршал. Только в масштабах СССР.

— Теперь промышленность.

— Основной источник энергии там Прах. Сведения о нем противоречивы, его теплотворная способность и энергетическая ценность не установлена. Добывается он в шахтах закрытым способом. Надо полагать, за время развития цивилизации легкодоступные поверхностные месторождения исчерпаны.

— Есть ли какие-то ключевые регионы добычи Праха?

— Нет. Шахты относительно равномерно рассеяны по всему Осколку.

— Но какие-то уязвимости у энергетического комплекса имеются?

— Так точно. Весь Прах контролирует Праховая Корпорация Шни. Это их тамошний Рокфеллер-Трест. За монополизм ее мало любят и подозревают в плохом. Но терпят, потому что Прах там все. Только с помощью Праха можно обороняться от гримм.

— Про гримм потом. Давайте придерживаться логики изложения данных. С энергетикой закончили? Почему у них нет гидростанций? Атомных станций? Угольных, наконец?

— Нет сведений, товарищ маршал. Наше предположение: Прах чрезвычайно выгоден, а его использование настолько просто технически, что никакие иные отрасли не развиваются. Капиталисты же в будущее не смотрят, и конкуренции не желают. На их век хватит, вот и копают, пока есть.

— Тяжелая промышленность?

— Тут все совсем просто, товарищ маршал.

Старшина перекинул еще один плакат. Курсант сказал:

— Атлас. Вейл и Мистраль в лучшем случае обрабатывают сырье с местного месторождения. Транспортная связность слабая, в морях активны большие морские гримм. Так что руду не возят, возят изделия: прокат, поковки, обработанные детали. А крупные рудные тела остались только под ледяным щитом Атласа. Все остальное, похоже, выработано за тысячелетия истории.

— То есть, при морской блокаде Атласа...

Молодые люди переглянулись. Капитан проворчал:

— Товарищ маршал, разрешите ответить позже.

— Разрешаю. Далее?

— Легкая и пищевая промышленность, производство электроники в той или иной форме развито везде, кроме Вакуо. Вакуо шьет простую рабочую одежду, собирает сколько-то еды, экзотических фруктов, и больше ничем не участвует в мировой экономике.

— Вы ни разу не упомянули Менажери. Это достаточно большой остров, практически субконтинент.

— От него почти никакой отдачи, товарищ маршал. Там, насколько можно судить по рекламным материалам вербовщиков, дикая территория, хуже Сибири. Мало воды, много зверей, все привозное и потому стоит очень дорого. Мы пришли к выводу, что Менажери проект сугубо политический, убыточный, он там не для экономики.

— И ошиблись, — вздохнул Соколовский. — Он там именно для экономики. Сам факт его наличия предотвращает бунты и восстания в шахтах. Зачем бунтовать, если от непосильной работы можно уехать? Без Менажери восстания фавнов положат всю праходобычу, а от этого встанет и все остальное производство. Вот потому-то капиталисты Ремнанта предпочитают вкладывать средства в Менажери. В остальном вы сработали... Удовлетворительно. А вот это просмотрели. Это минус вам. Теперь, курсант, коротко. Самая главная уязвимость промышленности Ремнанта?

Лейтенанты переглянулись. Старшина перелистал плакаты и выбрал нужный, с подкрашенными Вейлом и Атласом, но и несколькими пятнами штриховки в Мистрале и даже Вакуо.

Курсант Семен Певченко доложил четко:

— Товарищ маршал, их главная уязвимость — что всю их технику, оружие для защиты от гриммов, проходческие комплексы для добычи Праха, сложнейшую радиоэлектронику для винтокрылов и вообще летающих кораблей — все это нельзя производить на коленке, под кустом или в передвижных мастерских, как вьетнамские товарищи в пятьдесят четвертом производили минометы из старых труб или газовых баллонов. Если нанести ракетно-бомбовые удары по главным районам промышленного производства... На схеме показаны штриховкой... То оборонный потенциал Ремнанта можно достаточно быстро снизить. О числовых значениях я не готов говорить, слишком мало данных.

— Товарищ курсант, а почему вы не упомянули инцидент в селении "Клен Осенний"? Там вовсе не фермер-единоличник, там вполне себе коллективное хозяйство... Располагалось, пока его не уничтожил корабль Атласа.

— Товарищ маршал, из рапорта сотрудника следует, что Клен Осенний не принадлежал Вейлу. И никому вообще. Эти станичники в военном плане мелочь. Даже будь их много, они не выдержат никакой войны, а в плане экономики обеспечивают в лучшем случае себя и погоды не делают. Флуктуация.

— Но базами для партизанской войны служить могут?

— В ландшафте Вейла каждая ферма готовая база. В ландшафте Мистраля — каждая плантация. В Атласе вообще каждое поселение, там жизнь вне поселений практически невозможна. Нет смысла выделять бесхозных станичников в отдельный класс, если только не ставить на них, как на вероятных союзников. Но не факт, что сработает и эта ставка, потому что, как я упоминал ранее, крестьяне элемент мелкобуржуазный, малосознательный. Товарищ маршал, без промышленности они ничто. Сажать и сеять можно везде. Но производство возможно только на островках безопасности, обеспеченных ну вот абсолютно всеми видами ресурсов. А таких очень мало.

Маршал кивнул. Подумал. Изрек:

— Следующий вопрос.

— Следующий вопрос, товарищ маршал, это развитие экономики Ремнанта. Главной проблемой в нем являются звери гримм. Из переданых сводок мы не понимаем, ни что они такое, ни откуда берутся, ни срок жизни, ни чем их можно заразить, ни какие у них враги в природе, словом: ничего. Для нашего случая мы принимаем, что они просто есть повсеместно, кроме защищенных периметров. Поэтому морская блокада Атласа приведет к потерям флота от морских тварей, а цели не достигнет. Необходимость постоянно защищаться отвлекает колоссальные средства на убежища, личное оружие каждому, этот самый Прах в боеприпасах и тому подобное. Гримм же нарушают и транспортную связность Ремнанта. Практически каждой бригаде дорожников или путевому обходчику надо придавать взвод, а то и до роты охраны. Как в Белоруссии в сорок третьем немцы полки ставили на охрану мостов, для операций против партизан дивизии с фронта снимали.

— Но на Ремнанте есть аналог немецких ягд-команд. Это Охотники, профессионально уничтожающие гримм.

— Так точно... — курсант очевидно замялся. — Товарищ маршал, у всей группы сложилось впечатление, что нам усиленно втирают дезинформацию. Что рассказчик нам врет. Будто бы в защите от гримм все держится на Охотниках и Прахе. Будь так, цивилизация бы не возникла, не развивалась бы, и не удержалась. Прошу разрешения доложить...

Маршал кивнул поощрительно, и старшина перекинул новые плакаты: фигурка с оружием, круги видимости, заштрихованные на карте области суточной доступности одного патруля.

Певченко, снова прокашлявшись, начал:

— Допустим, что Охотник бегает со скоростью мотоцикла. Из опыта мотоциклетных рот вермахта в сорок первом году, это сорок-пятьдесят километров за час, если по дороге. Допустим, что кормежка Охотнику для такой беготни обеспечена. Также примем, что по прибытии в район любого сколь угодно сложного гримма команда Охотников находит и уничтожает за час, потерь не несет. Световой день двенадцать часов, постоянно дежурить Охотник не может, не железный. Принимаем смены восемь часов, три смены в сутки. Это уже три команды, минимум двенадцать Охотников. Но и это без учета замены травмированных и выходных. Чтобы вести бой после марша, Охотники должны сохранять силы, и потому в район боя их доставляют винтокрылами со скоростью двести километров...

Курсант подошел к карте и там показал большой квадрат:

— В центре ставим пост, на нем три команды. Одна спит, одна в подвахте, одна ждет вызова. Пришел вызов. Сели, полетели. Час туда и час обратно, час на месте: убить просто, сложно найти-догнать. В день команда успевает на два вызова, максимум три. Пока команда в одном углу делянки, другие углы неприкрыты.

— А если зачистить делянку раз и навсегда? Отгородить стеной, и тем самым исключить повторное появление гриммов?

— По условию задачи, гриммы возникают из черной жижи где угодно по неизвестным нам правилам. Зачистка ничего не дает. Скажем, прилетел невермор или этот, как его, лансер. Высадил десант на чистой территории. И все заново.

Курсан повертел головой:

— Но тогда и безопасных мест не должно быть вообще. А они есть, и это громадные обжитые пространства. Например, тот же Вейл, большая часть Мистраля, Вакуо и так далее.

— Но как же они тогда живут?

— Вот в этом и противоречие, товарищ маршал. С заявленными данными задача не решается. Получается, что Охотники не обязательны. Это средства качественного усиления, против особо опасного или многочисленного противника. Много Охотников быть не может.

— Или источник врет.

— Или источник врет. В квадрате двести на двести километров надо иметь не менее тридцати ягд-команд, чтобы они успевали отдыхать. И то при условии, что вызовы случайные, и гриммы не ставят задачей раздергать Охотников по разным углам квадрата, а потом атаковать и уничтожить базу, после чего эту делянку мы теряем. Товарищ маршал, мы не можем разобраться. Нужна еще информация.

— А вот за это вам плюс, что не спешите с выводами. Еще? Десять минут вам осталось.

— Мы рассмотрели ключевой вопрос, тесно связанный с предыдущим. Будет ли действовать против гримм обычное оружие? Если нет, то завоевание Ремнанта нам противопоказано, и никакое сообщение с ним нельзя устанавливать, чтобы гриммы не пролезли сюда.

— Вывод?

— Вывод, кратко: гримм-тварь можно убить и без Охотника. Возможно, что и без Праха, но тут нужны опыты.

— Обоснуйте.

— Очень просто. Если в тот мир мог пройти наш сотрудник и сделать фотографии, то там такая же физика. Те же процессы окисления в живой клетке, поверхностное трение там работает, биохимия, опять же. И так далее. Главное, люди там аналогичны нашим. Если гриммы этих людей кусают и убивают, то ответное действие на гриммов тоже возможно. Наши пули будут их ранить, наносить им ущерб, а не пролетать насквозь, как сквозь призраков.

Певченко развел руками:

— А если пули могут, то чем хуже шашки и штыки? В умелых руках, конечно. Мы не знаем, как устроены гримм, но они материальны. А все материальное может быть разрушено, надо только патрон помощнее взять. Наше предположение: из КПВТ гриммов смогут убивать и обычные люди.

— Допустим, это не сработало. Что дальше?

— Если не сработало, то надо иметь команду Охотников в каждом селе. Это дорого, двуногие мотоциклы жрут куда больше топлива, чем двухколесные. Закон сохранения энергии не обманешь, и КПД у желудка меньше, чем у мотора. Мы делали запрос в Академию Наук, там биологи ответили. Разве только супер-люди питаются непосредственно Прахом? Но информации нет, товарищ маршал.

Курсант поморщился, всем видом выражая недоумение:

— Если же Охотники не сидят в каждом селе, а прикрывают определенный район... К примеру, квадрат, показанный на схеме... Тридцать четверок должны мотаться по вызовам, как жесть на ветру. И после месяца такой службы их можно брать голыми руками. От недельного недосыпа никакое сверх-супер мастерство не спасает.

Докладчик собрал все листы в папку. Старшина свернул плакаты, обвязал плоским шнурком и оттиснул пластилиновую печать, точно как в старину запечатывали свитки-письма.

Курсант закончил:

— Между тем, люди на Ремнанте живут, развиваются, а их электроника, по условиям задачи, многократно превосходит нашу. Мы тоже уточняли в Академии Наук, производство кристаллов никак не организовать в походных условиях. Там сверхчистые комнаты, виброзащита, реактивы, спецхимия... Снова противоречие, товарищ маршал. Вывод один: гримм не так страшны, как нас пытаются убедить. И наше оружие против них действовать будет.

— Следовательно?

— Следовательно, завоевание Ремнанта возможно хотя бы теоретически.

— Так. Оценка "удовлетворительно". Теории выдвигаете интересные, но роль Менажери в экономике не поняли. Лучше надо работать, товарищи, хе-хе, конкистадоры. Работать надо лучше!

* * *

— ...Лучше работать надо!...

— Что пишете, курсант?

— Вжопу заполняю, тарщ капитан.

Капитан перевернул обложку: "Внутренний Журнал Обработки Поступающих Указаний". Хмыкнул:

— Пишите-пишите. Социализм — это учет. Не вздрагивайте так. Офицер не имеет права вздрагивать.

— Курсант Певченко. Разрешите обратиться, товарищ капитан!

— Слушаю, Зимолетов.

— Товарищ капитан... Скажите честно! Это не шутка? Не фильм? Неужели это с нами? Завоевание чужой планеты, это же надо!

— Надо, Сема, надо, — капитан вздохнул. — Представь, там люди веками живут под этими черными. Конечно, не справляются. Мы вот негров африканских освобождаем, а эти чем хуже?

И оба посмотрели на фотографию девочки с косой.

— Так что пишите, курсант, пишите. Опер сказал, писать про всех.

— Но эти прямо звери, товарищ капитан. Особенно Охотники. Описано много случаев, когда такие вот попрыгушки лихо раскидывали бандитов. Окажись там даже наш старшина, все равно: несчастный случай и лужа крови. Как в новой пьесе... Как там... "Чтобы убить дракона, надо самому стать драконом".

— Вы где Шварца-то видели?

— Там же, товарищ капитан, где вы Гумилева.

И не отвел курсант глаза, словно бы знал за собой некую правду, общую для его пустого погона и капитановых четырех звездочек, общую для девятнадцати и пятидесяти девяти лет.

Капитан Зимолетов прищурился. Поглядел поверх стриженой макушки курсанта, сквозь казенную серую стену ведомственой гостиницы, и увидел черную прорезь елового бора, кислые кочки Вороновской гати, завалившуюся правым колесом в топь сорокапятку, надрывающийся над ней расчет, и с блевотным воем заходящий от солнца пикировщик. Тогда осколок воткнулся в книжку, растрепав ее окончательно, и в госпиталь поволокли, понятно, не собирая по болоту листы. Так и пропала. А потом все никак и недосуг, и не сильно-то печатали в СССР белогвардейца-заговорщика Николеньку, и только десять лет назад, когда из легких полетело красное, и перевели с Курил, из Горнострелкового корпуса, в подвале московского антиквара-букиниста — как повторно тем осколком в грудь.

Я конквистадор в панцире железном...

Я весело преследую звезду...

Повертел томик в руках и не купил. Поздно. Переброшена стрелка, и едет он теперь... Не важно куда, но от озера Чад, пожалуй, далековато.

Тут капитан Зимолетов опомнился и посмотрел на курсанта прямо:

— Нас не нужно жалеть. Ведь и мы б никого не жалели. Лучше скажите, что завтра маршалу даете? Обзор по вооруженным силам готов?

— Это Поболовец делает. А по воздушному флоту Далекий.

Капитан пощелкал пальцами. Что-то вертелось в уме. Непонятная мысль. Краешек ощущения. Нет. Не сегодня.

— Продолжайте заниматься по плану. Отбой в двадцать два, не пересиживайте.

— Но я не успеваю печатать.

— Могу научить по слепому методу.

— Уточните?

— Ошибся — долой оба глаза.

— Намек понял, тарщ капитан.

— То-то. Завтра к полудню не будет списка позывных — назначу своей властью.

Курсант вздохнул:

— Есть подготовить список позывных.

Дождавшись, пока Зимолето выйдет, Семен постучал в стену товарищу, а тот следующему, а тот по цепочке — и через пять минут в номере собрались все почти завоеватели и начали раздачу имен:

— Зимолету Кортеса, без разговоров! Он же вылез с этими конкистадорами.

— Заметано. Вам, поручик?

— А давай так и напишем: Поручик.

— Антисоветское же!

— Правильно, в целях маскировки. Чтобы думали, что это зарубежный агент.

— Тогда тебя, Игорь — Юнкер?

— Два антисоветчика уже организация, вам в ОСО охота?

— Но Советский Юнкер не звучит. Надо такой признак, чтобы сразу понятно: наш.

— Атомный Юнкер.

— Ну нахер!

— Не, нехер. Посмеялись и забыли, крутим дальше колесо.

— Да ты не бойся. Нам все это вроде пыли. Захотят посадить, посадят за неправильный переход улицы.

— Курсанты, отставить склизкую тему.

— Есть отставить, тарщ старшина. Вы у нас будете Достоевским.

— Сфигали?

Атомный Юнкер сделал жест, как бы растягивая поперек десантника рулетку:

— Широк русский человек, широк.

— Тогда Карамазов. Брат Карамазов.

— Лучше до Брата сократим. — Атомный Юнкер похлопал старшину по здоровенной спине:

— В чем сила, Брат?

Старшина усмехнулся, распаковывая на столе газетный сверток:

— В "Правде".

Из развернутой газеты "Правда" появилась колбаса, банки бычков в томате, хлеб, лук.

— Ну и в "Локомотиве" немного, — из "газеты с паровозиком" старшина вынул плоскую фляжку.

Фляжку, по молчаливому соглашению, решили пока не открывать. Первое, неохота вляпываться по-детски. Второе — в таком деле без водки плющит. Интереснее всего: это методы тренировки штабных на них проверяют? Потому что если этот Ремнант где-то взаправду существует, то не пять малолетних дурней и чемпион по неудачам капитан Кортес должны планировать операцию уровня куда выше фронтового. Можно подумать, Гречко сам не знает, что завоевание планеты колоссальный риск и в целом просто невыгодно. Тем не менее, задача вот она. Так чего на самом деле хочет Соколовский?

Один лейтенант сказал второму:

— Ты будешь Флюкт. От слова "флуктуация".

— Почему это?

— Потому, что имя Харитон. И первое, что приходит на ум — "Харя". Хочешь? Вот и нефиг морщиться, ты Флюкт.

Харитон злорадно оскалился:

— Тогда ты будешь Худой. Потому что, мальки, мы его в бурсе прозвали...

Старшина поднял руку.

— Вопрос разрешаю.

— В бурсе?

— Киевское.

— Понял.

— Вот, прозвали Худой. А потом он подрался на стадионе, когда "Спартак" приезжал на чемпионат Союза. Потому что Киев — это "Динамо", и нефиг! Милиционеры всех затолкали под трибуну и постригли. Они так всегда делают, когда сразу много посадить некуда. Потом несколько дней по всему городу ловят бритых и получи свои пятнадцать суток... Видят, этот уже и так стриженый. Взяли и краской это самое написали на голове. А то вдруг кому непонятно.

Под общий смех открыли еще банку бычков.

— ... Весной на полигоне мы попали в паводок. Из ближней берлоги вода выгнала медведя, тот и попер на кухню, на запах. А там мы. Худой Стриженый не растерялся, взял автомат, и уничтожил противника. Так что полностью он Худой Стриженый Убивец Медведя в Год Большой Воды. Хау!

— А все же, конкистадоры, чего хочет Соколовский?

— Не глупите, Юнкер. Нас хотят научить думать стратегически. Видишь, начали как положено, не с пушечек, с экономики. Точно по Марксу: базис, надстройка.

— По Марксу лучше распропагандировать их, как в Гражданскую. У нас нету этих гриммов. Это же для тамошних вроде как здорово, нет? Билет на Землю! Они нам своих командиров сами в клювике принесут.

— Не факт, Харя. Тьфу, бля, Флюкт. Не факт. Вот гляди. Этот их Вейл вполне нормальное место. Атлас тоже. Ладно, Мантл — трущобы. Но в Нью-Йорке тоже трущобы, а только люди оттуда в Африку на свежий воздух че-то не рвутся. То есть, для тех людей гриммы вроде как для нас война в Африке. Где-то стреляют, а ты просто туда не едь.

— И это лишний раз доказывает, что гриммы где попало не самозарождаются, и что воевать с ними вполне реально. Я думаю, брехня про их вездесущесть, пропаганда. Они с четвертого континента приходят, где людей совсем нет. Напрашивается же. Может, у них там какие оледенения случались. Сухопутный мост через Берингов пролив, как весной на экскурсии в зоомузей рассказывали. Гриммы пришли на все континенты и живут в диких местах. Вроде как у нас в Казахстане и Монголии до сих пор очаги чумы. Просто бардак и капитализм, вычистить их некому. Человек человеку волк.

— Ага, лучше человек человеку кот.

— Кроме марта.

— Не скажите, Поручик. У волков стайная охота и взаимовыручка, а у котов что?

Поручик поднял к потолку палец и сказал тоном Соколовского:

— У нас в Туркестанском округе это называлось вязкой.

— Может, мы все неправы, — отсмеявшийся Брат гнул прямо пальцами крышку следующей банки. — И там гриммы офигенно сильные. А все люди немножко Охотники. Только некоторые явно... Как это...

— Оснаренные.

— Точно! А остальные как снаряд на складе. Тротил, колпачок, все есть. Но запал не вкручен.

— Тогда навешают нам. Как арабцы еврейцам. Сначала всем своим запалы вкрутят, объявят всеобщую мобилизацию, а потом двинут — сбежать не успеем. Может, просто не лезть?

— Вот это уже не нашего ума дело. Молись, чтобы укрепил, а направлю я сама.

— Хорош, Поручик, завязывайте. Ведь совсем не вроде пыли эти сказки для ОСО.

— Ладно. Нам-то и гриммы могут... Сказок нарассказывать. За обе щеки, чтоб голова не шаталась. Они же на злость приходят, а этого у нас в армии хоть жопой жри. Если они в самом деле бесконечные, то что?

— То все определяется производительностью патронных заводов, — Худой пожал плечами. — Но это опять лажа, пропаганда, чтобы местных на борьбу поднимала ярость благородная. Будь гриммы бесконечными, они бы давно уже задолбали местное население Ремнанта в ноль. Как те вьетнамцы французов в Дьен-Бьен-Фу, живыми волнами. Есть какие-то перерывы, какие-то циклы, моменты передышки. Можно будет сменить войска. Против огромных тварей тяжелое оружие подтянуть. Все фигня, думать надо не о том.

— И о чем?

Лейтенант вытер банку изнутри хлебом, хлеб с удовольствием съел и резюмировал:

— Флюкт, опять ты тормозишь. Тебе малек все разжевал. Мыслить надо стратегически.

— Э?

— Стоит ли вообще завоевывать этот Ремнант? Слово, что мальку на докладе подсказал маршал... Как оно?

— Рентабельность!

— Точно, Поручик. Что там у них такого есть, чего у нас нет? Свитки эти, убер-раухеры? Так они на Прахе работают, а тот вне Ремнанта еще вопрос, будет ли хоть часть своих свойств показывать. Ради железок людей закапывать? Мало в войну закопали? Я вот из своего села один мужик, больше Крошеных не будет, конец фамилии.

— Там как раз люди под черными помирают.

— Поручик, а может, нам на эти деньги наших спасти? Которые уже здесь? И никуда лететь не надо? Смотри, что получается. Когда Наполеона побили на Березине, Кутузов не хотел до Парижа армию гнать, но англичане заставили. И как потом, поляки сильно радовались? Аж до "Варшавской заутрени". Потом уже наши Гитлера провожали. И в пятьдесят шестом венгры что говорили? "Мы вас не просили нас освобождать", у меня батя там служил, сам слышал. Чуть-чуть не дошло до танков, на сопле удержалось. Ты хочешь людей спасти...

Худой посмотрел на фотографию девушки с косой. Вздохнул:

— Ну еще бы. Такую любой захочет спасти. Конкистадор... Забирай сюда, на Землю. Тут всем дела хватит.

Лейтенант постучал пальцами по развернутой под колбасой "Правде", по заголовкам:

"Советская космонавтика в рамках подготовки к пилотируемым полетам сосредоточила усилия на исследовании Луны"

"Советский ученый Ари Штернфельд произвел сенсацию в Германской Демократической Республике"

— Если так пойдет, лет через двадцать, глядишь, на Луне начнем работы, на Марсе базы поставим. И детям и внукам останется. И отстроимся не хуже ихнего. Подумаешь, небоскребы...

* * *

Небоскребы отмахнули за спину крыльями, узкая полоска неба раздвинулась овальным прозором побольше, и Ваойлет вышла на станцию. Станция, стиснутая городской застройкой, с каждым годом вжимающаяся сама в себя, за двадцать лет превратилась из патриархальной деревянной платформы и такого же вокзала посреди полей — в изящный бетонный навес над всего лишь парой путей с единственной платформой, растущий диковинным грибком посреди стеклянных фасадов многоэтажек, среди паутины проводов, дичайшей мозаики знаков и вырвиглазно-ярких рекламных щитов.

Платформа тоже оделась бетоном и подросла до уровня пола вагона. Вайолет это приветствовала, потому как письма она всегда разносила с большой сумкой, и бегать вверх-вниз по ступенькам за краткую минуту стоянки пригородного состава не нравилось даже ей. А что при этом говорили люди постарше, с тележками и баулами, с детьми на шее и стариками на прицепе... Вайолет помогала, конечно, вот и наслушалась.

Чувствовала она себя странно. Двадцать лет времени за месяц. Семидверная комнатка, синяя сталь восьмиугольных люков. Щелк — прошел год. Щелк — два, три, пять, семь... Дома придвинулись ближе, город разросся. Если жить в нем постоянно, то не замечаешь, меняется же все понемногу. А так ускоренная перемотка: щелк, десять лет, дочка госпожи Нисы поступила в университет, и письмо надо везти в студенческое общежитие. Щелк, пятнадцать лет, университет закончен, женщина, которую Вайолет помнила маленькой, вернулась в родное селение.

Девочка удивлялась, что Вайолет не изменяется внешне, и пришлось делать вид, что на самом деле она приглашенная актриса, играть саму себя. Все-таки не каждый раз фирма получает заказ длиной в половину века, можно и подсуетиться немного...

Во что превратится станция к последнему письму, Вайолет не загадывала. Сейчас это красивый навес, изящный, несмотря на успевший позеленеть бетон. Каково это — быть бессмертным? Видеть все эти перемены не посредством семидверной комнатки оборотней, а топтать дорожку в будущее своим ходом?

На платформе клубились школьники в форменных костюмах, полосатых галстуках. У кассы толпились служащие, тоже в костюмах, только галстуки иной расцветки. Платье Вайолет — яркое синее с белым — среди строгих офисных одежд светилось фонариком, но обоснование Вайолет нашла давно. Улыбка, визитка студии косплея: "доставка в костюме", телефон, схема проезда — вопрос исчерпан, человек на работе.

Составы тоже менялись. Поначалу черный сопящий паровоз, иногда с тендером, но чаще без, ведь перегоны тут маленькие. За ним синие и зеленые коробчонки, деревянные, скрипящие на поворотах. Окна, рассыхающиеся, несмотря на все усилия служителей. Запах старого лака и мокрого дерева, угольной печки; даже кипяток в них пах по-своему...

Потом скошеный лоб, стремительный аэродинамический силуэт, цельная колесная шестивагонная ракета. Полированая сталь и кремовый пластик, искусственный ворс, серые покрытия на сиденьях, латунные сетки для вещей, вместо серьезного мальчика-проводника — стюардесса прямо как в аэропорту.

Понемногу люди богатели, покупали машины, пассажиров на линии становилось все меньше... И вот сегодня подошел розовый вагончик — не скошенный-зализанный, как десять лет назад, а прямо тебе автобус на рельсах, квадратная лупоглазая морда.

Единственный вагончик там, где двадцать лет назад народ плотно трамбовался в пять... Ваойлет прошла в переднюю дверь и прилипла к лобовому стеклу слева от кабинки машиниста, и над головой репродуктор объявил следующую станцию. Рельсы побежали навстречу, и Вайолет снова почувствовала себя летящей в прошлое.

Или все-таки в будущее?

Вагончик шел небыстро; здания справа и слева делались все ниже, наконец, потянулся обычный пригород. Маленькие участки, домики в два-три этажа, выгороженые сеткой дворики, велосипеды и микролитражные машинки, разрисованые яркими линиями гаражи, черно-желтые строгие полосы переходов, светофоры, шлагбаумы.

Медленное торможение, следующая станция, клерки понемногу выходят, школьники пока нет... Вайолет не оглядывалась. Дочери госпожи Нисы она возила письма много раз и могла бы открыть портал перед калиткой адресата. Но ей нравилось ощущение. То ли полет над шпальной клеткой, то ли движение навстречу распахнутому миру, смыкающемуся за спиной, как вода или океан.

Впереди проявились горы — пока еще не зеленой полоской, пока еще темно-серой. Над горами клубились здешние облака — не цветные, как в Сосновых Склонах — черно-сизые против солнца, угрожающие, беспокойно лезущие вверх, словно бы через невидимую ограду... Вайолет привыкла именно к таким облакам, ведь выросла она именно здесь.

И свой дом она бы строила именно здесь.

Если бы майор Гилберт не остался там, под завалом, в последнем бою.

Понятно, что с этой семидверной комнаткой его можно вытащить. Выкрасть из той секунды, где бой еще не сжевал. Но это пока теоретическая возможность. И то, не спутается ли следственно-причинная связь, когда нечто, уже вычеркнутое смертью из мира, вопрется в него поперек привычной физики? Доставка писем мало что меняет в общем рисунке. Допустим, придут они обычной почтой, для дочери госпожи Нисы никакой разницы.

А вот человек, уже вроде как стертый из ткани мира, возвращается в него снова... Возможно ли такое вообще?

Еще одна остановка, вышли школьники, за спиной только негромкая беседа людей взрослых. Урожай, дети, город хочет построить новую дорогу. Оно бы и неплохо, но пропадет хороший заливной луг, если насыпь окажется выше ожидаемого. А нельзя как-то привлечь этих молодых активистов? Должна же быть польза от их беготни с плакатами, как вы полагаете, сосед?

Ответ соседа Вайолет не разобрала. Следующая станция; горы все ближе, контуры все зримей. Облака все выше и выше, вон слева и справа жемчужно-серые полотенца между тучами и землей: дождь, вид сбоку.

Семидверная комнатка даже не план. Так, набросок плана. Вот вышла она в хаос последнего боя, из которого ее вынесли в санчасть... А майора не вынесли. Где он лежит? Надо вспомнить и нарисовать, как все располагалось перед разрывом. Куда Гилберта могло отбросить? В каком состоянии? Его же в портал тащить придется, а если сложный перелом, а это наверняка, иначе бы майор сам вылез... Надо минимум два человека. Но Хоро неудачно сосватала ее Капитану, и тот, наверное, не горит желанием подставить голову за девушку, выбравшую не его.

Кого же тогда попросить помочь?

А если она выйдет из портала чуть раньше и столкнется с собой же? Та, прежняя Вайолет майора не отдаст. Потому что это она сама и есть.

Вайолет вынула платочек и промокнула лоб. Вагончик шел не быстро, но и не лениво. Будущее накатывалось без лишней суеты. Обстоятельно. Неспешно.

Неотвратимо.

Насколько Вайолет понимала, Толмач и Звездочет у себя дома ученые не последнего разбора. Может, они что-то подскажут о природе времени? А захотят ли разговаривать? И что спросят взамен? Хоро приняла в оплату ее письма — но только Хоро считает ее психологом. Деньги Лейденшафтлиха вряд ли нужны за пределами родного мира...

Вагончик вошел в правый поворот. Накативший ливень хлестнул по стеклам, захолодил шею водяной пылью из потолочного люка, и проводник — тоже умилительно-серьезный стажер — подпрыгнул, повис на ручке невеликим весом, захлопнул крышку, и только тут Вайолет поняла, что ливень смыл запах цветов.

Здесь весна.

Таков мир оборотней. Кусочки места-времени. Там лето, здесь весна, тут зима, дальше осень. Здесь ты вышел в середине судьбы человека, вещи или события, а там у истока, а вот уже и конец мысли, речки, жизни...

Становясь океаном, сожалеют ли души людей о привычных телах?

Ливень пролетел дальше, пригибая и растрепывая цветущие низкие яблони, подстриженые точно по учебнику; Ваойлет вспомнила, как садовники Сосновых Склонов учатся формировать кроны деревьев, переживущих их правнуков.

Умирать собирайся, а жито сей. Ну, или письма дочке пиши...

После поворота открылась аллея, а там и платформа, а там и знакомая дорога, а там и селение. Получательница письма вышла за местного электрика, парня не хитросделанного, но по той же причине верного и заботливого.

Сейчас этот самый парень ворошил мокрый от пролетевшего ливня щебень перед аккуратным домиком, и Вайолет не заметил: что-то сосредоточено высматривал в камнях. Подойдя ближе, Вайолет услышала доносящуюся из щебенки мелодию. Будильник, что ли, уронили? Или радиоприемник сбросила с подоконника вон та трехцветная наглая кошастая морда?

— Мы купили сыну музыкальный горшок, — пояснила дочка госпожи Нисы. — Кстати, здравствуйте. Легко ли добрались? Не желаете ли чаю?

Вайолет здесь не задерживалась никогда, чтобы получательница письма не присматривалась чересчур внимательно. Наемная актриса, косплейная доставка. Точка.

— Нет, благодарю. Пожалуйста, распишитесь, — Ваойлет перевела взгляд на лиловые бархатцы в окне, на вымытую ярко-красную черепицу, на кошку, в конце-то концов.

Дочка госпожи Нисы поставила подпись в клеточке журнала доставок и получила очередной конверт. Ради сохранности Вайолет все письма запаковала в фольгу, так что на громкий хруст распаковки подошел и парень. Ваойлет он раньше не видел, вскинул брови недоуменно, и Вайолет немедленно сунула ему в руки визитку.

— Доставка в костюмах... Интересно... А что?

Дочка госпожи Нисы быстро завернула письмо в фольгу обратно и сунула за отворот мягкой бежевой куртки:

— Не нашел?

Повернулась и пояснила для Вайолет:

— В общем, купили мы сыну музыкальный горшок. Прошло время, что-то там закоротило...

— Контакты подкислило.

— Ну наверное, я не знаю. В общем, он стал включаться насухую. Муж содрал музыкальную пиликалку со дна горшка, но забегался с малым и забыл на подоконнике. Ночью кошка скинула ее на кучу щебня. Я подумала, что муж выбросил, а он подумал, что выбросила я.

— А сегодня ночью начались дожди. Вы, наверное, тоже попали?

Вайолет повертела головой отрицательно и показала сложеный голубой зонт:

— Ливня я не боюсь.

Супруги переглянулись и засмеялись:

— Оно и заверещало. Малой услышал знакомую мелодию и мигом уписался.

— Рефлекс, или как там это по науке.

— Искать ночью под ливнем пластиковую таблетку...

— Так и не нашли, сейчас вот роемся.

— О... Ну что же, мне пора к обратному поезду. Всего вам наилучшего!

Проводив девушку в сине-белом, дочка госпожи Нисы снова развернула фольгу, вытащила знакомый конверт, разорвала уже сильно дрожащими руками, прочитала первую фразу: "теперь тебе двадцать пять лет..." — и заплакала.

Муж обнял за плечи:

— Плохие новости?

— Нет. Или как сказать... Это письмо от мамы.

Электрик произнес несколько специальных терминов, но сделал это с таким чувством, что жена его поняла: вовсе это не терминология, совсем.

Муж обнял ее крепче и выдохнул:

— И они до сих пор доставляют письма? Фирма все еще существует? Прошло четверть века, все могло перемениться сто раз! Да я только читал про такое! Это как семья, двадцать поколений владеющая тем отелем в Лейдене, где мы останавливались после свадьбы, помнишь?

Женщина кивнула, не находя в слезах промежутка для слов.

— Или как семьи, пятьсот лет продающие угрей в порту. Ладно, я это видел в фильмах. Читал... Но самому в такое попасть?

Женщина все-таки утерла слезы и распаковала письмо, но тут ее прервал муж:

— Пошли внутрь, вон снова дождь.

* * *

Дождь начался вечером, незаметно, с почти беззвучного шепота капель по подоконникам и черепичным карнизам. Тогда еще собирали Вайсс, потому что все остальные собрались, конечно, раньше.

Руби заполнила половину сумки смазками, шайбами, дорогим инструментом, положила чуть-чуть одежды и много зарядов, проделав это все привычно и быстро.

Янг одним движением завернула коробку Праха в белье -одежду -дождевое -второй комплект, надела сумку на полученную сосиску, прижала коленом, чуть-чуть попрыгала сверху и застегнула молнию. Немного повздыхала и добавила упаковку батончиков.

Блейк открыла стоявшую в шкафу сумку, всегда готовую, всегда упакованую. Пробежалась пальцами по пакетам, словно по корешкам книг, проверяя, не забыто ли чего. Нашла, что все в порядке, вжикнула молнией и кинула сумку под голову, чтобы утром не терять ни минуты. Улеглась поверх покрывала, вытянулась и с удовольствием вслушалась в набирающий силу дождь.

Янг и Руби помогали Вайсс уложить вещи. Вайсс, абсолютно не желая никого обидеть, совершенно искренне не понимала: как ей обойтись без отдельного полотенца для шеи? Что надевать вместо привычной и удобной пижамы? Еще немного, и девушки бы перессорились, причем, что самое обидное, безо всякого злого умысла.

Но тут в дверь постучали и Янг рявкнула:

— Не заперто!

Требовать от парней входить с закрытыми глазами она перестала после того, как Рен честно закрыл глаза, вошел с протянутыми руками и добрых полчаса искал, где присесть. Разумеется, ощупью. Янг, конечно, не стеснялась третьего размера, но получить выволочку от Норы оказалось почему-то неприятно. Ее за сиськи хватали, и она же виноватой осталась?

Вошла Нора, за ней Пирра, помахивающие нагрудными рюкзачками для документов. Следом Жан и Рен внесли два аккуратных станковых рюкзака, величиной с них самих.

— Мы едем с вами, — объяснила Нора, усевшись на рюкзак Рена, едва тот снял его с плеч.

Блейк нахмурилась:

— Чего, Озпин опять просил за нами присмотреть?

— Наоборот, — покачала головой Пирра. — Озпин узнает об этом утром, когда мы уже будем в транспортнике... Я надеюсь. А присмотреть надо за мной. Можно, мы эту ночь у вас посидим?

Команда RWBY переглянулась и подобралась.

— Да... — Руби откинула волосы. — Можем отдать парням одну кровать.

— Ничего, — Жан улыбнулся. — Все не в избушке ночевать. Мы потом все расскажем, — предупредил он вопросы жестом. — Не здесь.

Пирра подошла к младшим:

— Ага, понятно. Не лезет. Ничего, Вайсс, мы сейчас тут все урегулируем...

Прежде, чем кто-либо успел обидеться, "девочка-победа" сдернула два покрывала на пол и разложила на них все вещи, что Вайсс хотела увезти. Буквально за минуту, пока Жан и Рен раскатывали спальники один возле входа, второй под окном, Пирра выложила аккуратные стопочки: белье, одежда верхняя, одежда домашняя, полотенца и прочее. Каждую стопочку Пирра сплющила коленом, вызвав завистливые вздохи Руби, Вайсс и звонкий подзатыльник Рену от Норы. Потому что это же Пирра Никос, кто ее в коротком видел, ноги век не забудет.

Блейк смотрела на это с несколько печальной улыбкой и слушала рокот ливня; и тут вдруг заметила неожиданное спокойствие Янг и непривычную для нее отстраненность.

— Ох, ну ладно. Лезь ко мне, пошепчемся, — Блейк подвинулась на кровати.

— Пир-Нор, можете занимать мою, — Янг сползла к подруге и вытянулась рядом — теплая, восхитительно живая, пахнущая шампунем и чем-то еще, то ли кислым, то ли горелым, Блейк не смогла вспомнить вещь с похожим ароматом.

— Еще не мылась?

— Подожду, пока мелкие утрамбуются.

Упаковка в самом деле подходила к победному завершению. Под руководством Пирры сумка Вайсс приобрела обычные размер и вид, разве только самую чуточку — и то на весьма взыскательный взгляд! — напоминая беременную четверней кошку или хорошо укормленную корову.

Поглядев на Блейк и сестру, Руби тактично выпроводила гостей умываться. Парни, игравшие тут немые роли, живо прикинулись заснувшими. На несколько минут в комнате воцарились глухой стук ливня по черепице, старательное сопение парней и удаляющиеся в сторону умывальной голоса девчонок. Потом девчонки вошли в ванную, парни переглянулись и перестали нарочито сопеть, но тоже не захотели разговаривать, и Блейк превосходно их понимала.

Когда еще можно просто полежать, никуда совершенно не торопясь, ни о чем решительно не беспокоясь, и вовсе уж не задумываясь.

Когда еще удастся послушать дождь!

Блейк помнила много дождей. Домашние помнила не звуком: запахом с кухни и ощущением близкой мамы. Потом "Белый клык", там случалось и ночевать под кустом, и спать на крепкой широкой груди Адама под топотание капелек по спине...

— Янг?

— М-м?

— Похоже, твой Стрелок — последний, кто видел Адама живым. Ну, из моих знакомых. Получается, так.

— Ты же ушла от Адама.

— Ага. Теперь с ним недоспоришь и недоругаешься. Все, крышка.

— Может, он уцелел. Найдется.

— И что? Я же все равно ушла.

Янг перевернулась на спину:

— Дождь.

— Угу. Янг... Кто он?

— Он не он, если ты понимаешь, о чем я.

— Но запах?

— Там вся лавка пропахла. Потерпи. Вернутся наши, схожу отмоюсь.

— Тогда чего ты смотришь внутрь себя?

Янг ухмыльнулась:

— Порнуху смотрю. Не ревнуй.

Улыбкой Блейк показала, что шутка замечена.

— Про дядю Кроу думаю, — вздохнула Янг. — Про маму. Непривычно.

— Непривычно про маму?

— Непривычно думать. Я вот раньше как думала: ведь я же ее дочь! И папа... И как мама может видеть в мире кого-то еще? Кроме папы? Кроме меня?

— Янг...

— М-м?

— Не трави душу. Я вот никак не наберусь храбрости позвонить... Позвонить маме. Как-то все это рассказать. Я же ушла из дома.

— Но ты писала письма, я видела.

— Это все не то.

— Дождь.

— Отходит, слышишь, уже отдельные капли различить можно...

— Ну у тебя и слух.

— Я же фавн. Террористка и убийца из "Белого клыка". Тебе не противно со мной вот так рядом...

— Захлопнись. Иначе я начну тебя утешать и кончится как в том романчике.

— Где Пирру Жану?

— Где Вайсс решила приготовить своей жене завтрак.

Блейк икнула, фыркнула и рассмеялась:

— Она же не умеет готовить!

— Надо, кстати, мелкую на танцы записать, — потянулась Янг. — Что-то у нее с координацией. И что-то придется делать с дядей Кроу, раз мы с таким понтом при Озпине пообещали. Вот же гримм-прах, у меня ни мужа, ни парня, а о ком заботиться, уже есть. Целых двое. Блейк...

— А?

— Я меняюсь. Мне страшно.

— Я не могу измениться. Мне страшно.

— Давай бояться вместе?

— Только не как в той книжке, ладно?

Янг не ответила. Дождь по-прежнему топтал невидимые кнопки, набивая строку за строкой.

Мир есть текст.

Автор его — дождь.

Каплю из дождя выкинуть проще некуда.

А потом еще одну, и еще, и еще, вот и нету дождя...

Блейк слышала, что парни уже заснули на самом деле. Слышала, как далеко по коридору открылась дверь ванной, и вся компания идет обратно, только уже без привычных шуточек, почти в ногу — похоже, Пирра поделилась-таки своей тревогой.

Кто-то до полусмерти напугал обычно спокойную Пирру.

Кто-то заставил задуматься безбашенную Янг.

Что же такое носится в воздухе?

Блейк покосилась за окно.

Ну, тучи. Серые, ровные, плотные, словно бы никакое иное небо невозможно в принципе.

Ну, дождь.

* * *

Дождь окончился под утро. Еще до рассвета обе команды прибежали на неприметную площадь где-то в рабочем квартале Вейла и стеснились буквально спина к спине, и Блейк шепнула на ухо Вайсс:

— Руку на оружии держи всегда.

— Я помню, — Шни-самая-младшая недовольно фыркнула. — Поодиночке не ходить вообще, даже в туалет.

— Именно в туалете человек беззащитнее всего, — Блейк поморщилась. — Уж прости.

— Ладно, — внезапно согласилась Вайсс. — Тут сыро. Я нервничаю. Честно сказать, я больше боюсь похищения. Ты же разбираешься в этом... Всем?

— Поневоле. Человека без охраны можно хоть убить, хоть увезти, на выбор. Человека с охраной можно только убить. А если охрана не полные дурни, то не факт, что и убить получится.

Площадь понемногу заполнялась отъезжающими. Серые плащи, накидки, дождевики, куртки, серое небо сквозь дешевенькие зонтики. К ногам в потертых брюках, длинных штопаных юбках прижимались баулы и сумки, где-то пухлые, где-то совсем тощие. Кто-то сверкал и вонял смазанными ботинками, кто-то поджимал пальцы в сандалиях или дешевых кроссовках "с вентиляцией", процарапанной изнутри давно нестриженными ногтями.

Фавны сонно моргали, не поднимая взглядов. Что удивило Охотников — среди фавнов довольно часто попадались и люди. Вроде же проект — "Город фавнов", альтернатива далекому Менажери и безжалостному "Белому клыку"? Люди-то причем?

— Не боись, — наклонилась к другому уху Янг. — Я зашла к знакомым из полиции. Ну, меня же часто штрафовали. За "Шмеля", за превышения, за нарушения... Вот, я и спросила, слыхали они чего?

Ближнее окружение наставило уши, не делая разницы между фавновскими и человеческими.

— И чего? — поторопил кто-то, неразличимый в рассветной серой сырости, и тут же его зашикали со всех сторон.

— Обычный фронтир, — сказала Янг. — К полисменам тоже вербовщики приходили. Из участка туда поехали несколько фавнов. Потом писали: все как в поселениях. Сначала всех мордой в пол, ласты за спину. Потом кто не виноват, отпустят, извинятся. Если сильно закозлиться, можно даже отсудить компенсацию.

Нора громко хмыкнула:

— Полторы льены, ага. Суд всегда так решает. Порядок важнее. Поэтому сначала всех мордой в пол, а все остальное потом.

— Ты откуда знаешь?

Девушка засмеялась с откровенным удовольствием:

— Мы из Вакуо. Там все отбитые!

Из серой мути над крышами вынырнул транспорт — привычный "буллхэд" человек на двадцать. Вербовщики заголосили в матюгальники, перекрывая турбины "буллхэда", толпа разделилась на несколько очередей и рывками двинулась в мокрое знобкое будущее.

* * *

Будущее развернулось под крылом транспорта обыкновенно и нестрашно. Часть будущего уже проросла домиками и фонариками, смешно игрушечными с высоты заходящего на полосу "буллхэда", часть будущего оставалась пока только размеченной просеками в зеленой шерсти. В ближней котловине располагались жилые кварталы немного непривычного начертания: ровные невысокие квадраты с внутренними дворами, дорожками по плоским крышам, непременными иглами зениток на каждом здании. За котловиной во все стороны расстилался привычный всхолмленый лес. Лишь правее, за северной горкой, замечались низкие, плоские здания, обвитые блестящими толстыми трубами, разграфленные четкими тенями от решетчатых опор и здоровенных банок-резервуаров, ростов десять высотой, диаметром больше вдвое. Понятно, что загадочная промышленная зона, с Прахом она или без, помещалась именно там.

Но пилот "буллхэда" сказал привычные слова диспетчеру, тот отозвался тоже совершенно обыкновенно, после чего домики и деревья начали расти, расти, расти, пока и они тоже не приняли размеров буднично-привычных.

Турбины смолкли. Лязгнула лесенка. Вальяжно откатившаяся на сторону дверь впустила воздух, прохладный и сырой, как весь день вокруг.

Охотники подождали, пока вывалятся рабочие — тех встречал парень с плакатом вербовочной конторы и сразу повел к автобусу. Команды же потащили вещи к близкому зданию аэропорта, где нашелся даже зал ожидания, пусть и маленький.

За полчаса RWBY и JNPR привели себя в порядок, напрасно пытаясь вытряхнуть из ушей визг турбин: фавнов и людей подвозили чуть ли не ежеминутно, город заселялся ударными темпами, "буллхэды" роились буквально как мухи за сараем.

Пока Янг с Руби и Вайсс пили кофе, вполне пристойный для захолустья, Жан молча сидел на рюкзаке, Нора нарезала круги рядом с ним, Пирра взяла со стойки буклет-карту и развернула. Рен всунулся посмотреть: он тоже всегда изучал поле действия заранее, не полагаясь ни на электронику Свитков, ни на чутье.

Городок состоял из пары больших широких улиц вдоль долины. По осевой линии этого мега-бульвара строились общественные здания: театр, крытый стадион с трибунами, ратуша и что-то еще, наверное, супермаркеты. Постройки перемежались скверами и оплетались прогулочными дорожками. Судя по карте, развитие города мыслилось продлением бульвара до упора в следующую гору — а там уже как пойдет.

На обе стороны от мега-бульвара, к холмам, взбегали те самые квадратно-гнездовые кварталы. С земли все увидели, что стены четырех-пятиэтажек выкрашены весело, яркими солнечными цветами. Не то, чтобы это сильно улучшило квадратную натуру города, но все же чуточку облегчало душу.

Блейк, бродяга по кошачьей основе и по опыту "Белого клыка", привычно отстроилась от шума и суеты. Подключила Свиток в местную сеть и накопала несколько съемных квартир. Большая их часть располагалась в тех самых квадратно-гнездовых цельноквартальных домах, и поэтому везде указывалось, что квартиросъемщик обязан участвовать в охране и обороне периметра от гриммов. Переглянувшись, Охотники решили поискать еще: чувствовать себя откровенно командированными, откровенно гостями, почему-то им не хотелось.

В городе Ноль, однако, не оказалось никакого исторического центра с особняками, никаких сельских окраин с милыми покосившимися хатками. Никто из Охотников этого на новом руднике не ждал и не удивился, а вот чему удивился — отсутствию привычных трущоб. Никакого самостроя из отходов доски, профлиста, обломков кирпича. Только вагончики, на самый худой конец — бетонные блоки. Но всегда системно и всегда вдоль улиц.

— Блейк?

Охотники обернулись разом и узнали говорящего:

— Сан?

Крепкий ловкий фавн, основа — обезъяна, знакомый всем по "команде блондинов" SSSN, парень улыбался радостно:

— Вы тут надолго? Вот это удача! Вас мне само провидение послало!

Команды переглянулись и откровенно взялись за оружие. Но Сан, будто не замечая, улыбку не гасил:

— Меня родичи просили приехать. Троюродный брат здесь магазин открывает.

— Магазин чего?

— Всего понемногу. Еда, питье. Гвозди, клещи. Запчасти, лопаты, грабли, семена, резиновые сапоги. В газете объявили, что скоро участки будут выдавать, и наш семейный гений коммЭрции тут же подхватился и бегом, снабжать садоводов.

— И как нам стать по этому поводу?

— Нора, не злись, дослушай. Я, короче, взял отпуск и сюда. И сглупил, приехал в одного. А тут магазин достроили, сторожить некому. Все прилетающие вербуются на стройку и на Прах, на сторожа никто не едет, дешевое место можно и ближе найти, — рассказывал Сан, поминутно двигаясь, чуть поворачиваясь, полосуя хвостом воздух.

— ... Пускать на ночевку незнакомых работяг, сам понимаешь, очкую. Вот. Чердак там огромный, вы такую квартиру нигде не снимете. От вас только, чтобы магазин не сломали. — Сан подмигнул и, наконец-то, заткнулся.

— Чердак... — Янг покосилась на Вайсс и та обиделась: до каких пор ей ходить в неженках? Она Охотник!

— Сначала поедем посмотрим, — сказала Вайсс.

— У меня пикап, всего четыре места.

— А кузов?

— Кузов без лавок, поймают, штраф прилепят.

— Большой?

— Сотен семь.

— Рюкзаки вдоль бортов, — сказал Рен. — Типа, лавки. Издали не видно. И сидеть смирно, а не как Нора обычно.

Нора задрала носик в беленый потолок, не снисходя до ответа.

Сан думал недолго. Видимо, в самом деле, хотел заполучить их в бесплатную охрану:

— На переднее сиденье один... Самый серьезный.

Блейк вздохнула:

— И чего все сразу на меня смотрят? Пирра?

— Нет. Я с Жаном.

Что же так ее напугало? Ладно, Блейк взяла сумку через плечо и кивнула:

— Окей, я впереди. На диван мелкие, Нора и Янг. Парни с Пиррой в кузове, вроде как на лавках.

И тут сообразила:

— Вы чего, пикап сюда по воздуху закинули? Или полгода своим ходом по лесам?

Сан подмигнул, снова заулыбавшись и заиграв хвостом:

— Местная разработка. Он без Праха, экспериментальная модель. Скидка огромная, ну и родич, конечно, не устоял. Только машинка очень оригинальная, сразу говорю.

Вышли на уличную сторону аэровокзала. Покидали вещи в кузов пикапа, втрамбовались в кабину. Сан запрыгнул на водительское место, чем-то там пощелкал. Машина заурчала неожиданно громко и выбросила жутко воняющий химией клуб дыма. Затем грузовичок резво взял с места и поскакал по плитной времянке в сторону заасфальтированной улицы, а с нее уже выкатился на бульвар и пошел по гладкому, почти не дрожа на рессорах. Довольно быстро свернул направо, в жилую улицу и мимо тощих, явно высаженных, деревцев, доехал до тупика, замкнутого магазином Санова родича: "Кленовая улица, 19".

— Клены! — Янг попятилась. И Вайсс, опять из чувства противоречия, сказала:

— Сколько еще мы будем шарахаться от воспоминаний? Весь Ремнант в красных кленах. Что теперь, осенью под землю закапываться?

— Выглядит симпатично... А внутри? — Пирра показала на вход.

Рен огляделся:

— Не купи дом, купи соседа. Кто живет?

— Шахтеры из-за холма, — Сан пожал плечами. — Пока что проблем нет.

Магазин Санова родича представлял собой спящего поперек проулка кота не то тюленя, натянувшего до самого носа одеяло четырехскатной кровли, а под краснокирпичные щеки подложившего широкие серые ступени. На эти ступени из магазина вышел фавн-бык с бутылками в обеих руках. Вскинувши взгляд, бедняга прямо перед собой узрел четырехкратную чемпионку Мистраля, "девочку-победу" Пирру Никос и "поющую смерть" Вайсс Шни.

Пока бык думал, то ли ему мерещится, то ли все взаправду, он ступил маленький шажок, оказавшийся лишним, и полетел с крыльца прежде, чем понял, что делает. На чистых рефлексах, без единой мысли, Вайсс влепила в него глиф замедления времени, и все Охотники увидели: медленно падающий фавн отводил за спину обе руки с зажатой в них драгоценной влагой, словно соколиные крылья, и на всей его фигуре проступало выражение стоической готовности встретить недобрую судьбу буквально лицом, смешанное со свирепой радостью и злорадным удовольствием от того, что лиходейку удалось напарить хотя бы в малом.

Жан аккуратно вынул из отведенных уже почти за спину ладоней обе бутылки. Рен мощным пинком перевернул фавна лицом вверх. Глиф лопнул. Фавн грохнулся на асфальт спиной и чуть боком — тоже плоховато, но все же не лечить потом нос. Покатился, поднялся — и, не отряхиваясь, рассыпался в благодарностях.

Потом глянул на Сана:

— О! Тебя брат ищет, он внутри.

Подмигнул и прибавил:

— Передашь ему: я принес ноль-семь. Стоит где обычно.

Сан фыркнул:

— За унитазом?

Фавн-бык заржал раскатисто, подхватил спасенные сосуды, попрощался кивком и отбыл вдаль по улице, возвышаясь над посаженными деревцами на добрых две головы.

На вопросительные взгляды Сан ответил:

— Очень шахтерский анекдот. Я бы не хотел его рассказывать.

— Потому, что непристойный? — опять взъерошилась Вайсс. — Да сколько вы уже будете сдувать с меня пылинки! Я не ребенок! Ты же знаешь, как про Охотников рассказывают?

— Конечно, — Сан разулыбался опять. Красиво у него выходило, радовался обезъян всем телом, позой и движением:

— Бежит по лесу голиаф, уши-лопухи под подбородком завязаны. Урса его спрашивает: "Че с ушами-то случилось?" Голиаф: "Да вот Королева завязала. Говорит, Охотники в лес понаехали. Убить не убьют, куда им убить голиафа... А наслушаешься!"

Тут Сан погрустнел и выразил это опять всем телом, как бы сжавшись в комок:

— Нет, мой анекдот чисто для своих. Я опасаюсь, что вам он покажется просто скучным. А мне нравится Блейк, и понравиться ей я хочу больше, чем кинуть понты.

Блейк не закашлялась, и не моргнула даже. Только зрачки сузились, и почти никто этого не заметил. Янг шепнула Пирре:

— Ну, теперь нефиг и смотреть, ясно, что Блейк понравится... Хата.

* * *

Хата понравилась всем. Просторный чердак над зданием, шагов двадцать на десять, освещенный четырьмя слуховыми окнами. В торце отдельная лестница, выходящая на задний двор магазина. За двором, до самой городской стены, тянулась полоса безопасности, незаметно не подойти.

Даже то, что половина чердака оказалась уставлена какими-то шкафами то ли стеллажами, Охотников не напугало. Сан пожал плечами:

— Брат, вроде, зоомагазин сперва хотел, но не пошло.

— Фигня, — Янг покачала загадочно пискнувший стеллаж, — мебель вынести можно. Скажи лучше, где тут умываться?

Сан махнул рукой:

— На первом этаже. Позже брат захотел комнаты сделать, чтобы сдавать приезжим. Трубы провели и потом сантехник в шахту на смену отъехал, это двое суток, и еще сутки отсыпаться будет. Вон, под стеной ванна в упаковке стоит, просто втащить не успели. По узкой лестнице там четверо надо, не меньше.

Вайсс нахмурилась. Мысль о походах в туалет по темной лестнице ей сходу не понравилась. Но зато здесь так много места! И если сейчас она возразит, все опять подумают, что она капризная неженка, неспособная пройти лишние десять шагов до ванной.

Тут все подняли голову и несколько мгновений соображали, откуда и что за звук. Потом Янг сообразила:

— Дождь. По крыше.

— Дождь... — Блейк неожиданно улыбнулась. — Берем, да?

— Сан, сколько?

— Ну говорю же, вам бесплатно. Просто за то, что ночью магазин пустой стоять не будет, вводя в соблазн рабочую окраину.

— Но мы тогда тут все переставим!

— Как угодно, — обезъян махнул рукой и хвостом, — хоть выкиньте в склад, вон тот сарай во дворе, видите? Там в углу большой штабель обшивочного листа, можете весь брать, он специально для чердака покупался.

— Хитрый твой брат, — хмыкнул Рен. — Мы ему еще и мансарду на халяву обошьем.

— Зато сделаете как хотите, раз. И два, я вам помогу.

— Сначала обедаем, — веско уронил Жан, и Нора с Пиррой поддержали его в два голоса:

— Славься, о мудрый лидер!

Рен же почтительно поклонился.

На сдвинутые ящики положили доски, на них для гладкости те самые листы обшивки. Сбегав на первый этаж, девушки притащили еду и тарелки, и Вайсс все-таки спросила:

— А как посуду мыть? С каждой чашкой не набегаешься!

Пирра натянула на тарелку упаковочный пакет:

— Поел, пакетик снял и выкинул. Мистраль страна большая, кипятку в поездах не допросишься, выкручиваемся как умеем.

Перекусили, чем Санов брат послал; сказать честно, родич не поскупился. Знал, что Охотников баснями не кормят, выдал и хлеба, и мяса, и свежей рыбы — сказал, тут неподалеку залив, каждый день привозят — чем вызвал среди отдельно взятой Блейк нездоровый энтузиазм.

После обеда Сан проявил неожиданную тактичность:

— Отдыхайте, в общем. Завтра зайдите в уличный комитет, впишитесь в тревожный лист, получите боевые номера. Я зайду. Пока!

И вымелся.

Все посмотрели на Блейк. Та, нимало не смутившись, доела тунца и перевела стрелки на Пирру:

— Мы одни. Колись, чем тебя Озпин так напугал?

Пирра вздохнула и рассказала.

Некоторое время Охотники переглядывались. Потом Жан, на правах лидера JNPR, начал:

— Мы вас просить не имеем права...

— Не надо, — покачала головой миленькая маленькая Руби, тоже на правах лидера. — Нас уже попросили. Озпин, лично. Правда, не вполне о вас. Но трактовать можно широко.

Янг выразилась проще:

— Вы че, правда думали, что мы вас бросим? Вайсс, ты у нас самая корпоративно-образованная. Что думаешь?

Вайсс поежилась:

— Пирра все понимает правильно. Допустим, что Дева очень сильный воин. Допустим, она не только гримм страшна. Допустим, что ее нельзя победить прямой силой, хотя вот это уже спорно. Прогресс на месте не стоит, чему вернейший пример город вокруг нас. Тем не менее, допустим. И что? У нее же есть близкие.

Шни хмыкнула, гладя эфес рапиры:

— Теперь не старое время, где твой король прав лишь потому, что он твой король. Начнешь защищать Жана, прибьешь кого не того, журналюги раскачают общество куда не надо, и ты, внезапно, хуже пидораса, — сказала Вайсс, чувствуя себя почти крутой. — Про других не говорю, а мой папа сделает это мизинцем, между завтраком и чашкой кофе.

Жан повертел носом:

— Честно говоря, я удивляюсь, почему Озпин выпустил ее с такой тайной на волю.

— Ага, — хмыкнула Нора. — Знаете Фокса из CVFY? Вот, однажды бежит он по тропинке и спотыкается обо что-то. Обращается: "Извините, я слепой, и не видел вас. Из-за слепоты я даже не знаю кто я сам." И некто ему отвечает...

Нора наморщила лоб и пробасила, насколько смогла:

— Я тебя понимаю. Я тоже не знаю, кто я.

Тогда Валькири хмыкнула уже своим голосом:

— Фокс думает: а вдруг это симпатичная девчонка? И предлагает: "Давай ощупаем друг друга и определим кто мы." Вот, Некто ощупывает Фокса и говорит...

Нора надула щеки:

— Бу-бу-бу, ты стройный, с короткой стрижкой и крепкими руками. Ты, наверное, Охотник.

Снова сменив голос, Нора хихикнула:

— Фокс в свою очередь ощупывает собеседника, но сисек нету. "Ты холодный, скользкий, у тебя маленькая голова и очень длинный язык. Ты, наверное, Озпин!"

Посмеялись. Рен вздохнул:

— У него, наверняка, все схвачено и организовано. Потыкаешься, помыкаешься, и все равно к нему же вернешься. Ну и зачем ему с порога портить отношения с тобой? Как же он потом выступит весь в белом?

Пирра, опершись привычно на Жана, вздохнула:

— Ну хорошо, высказались. А делать что будем?

Девушки RWBY переглянулись и ответила Руби:

— Будем ремонтировать кухню. И надо ванну внести и вон там поставить, под столбом, где из окна не дует. Кроме ванной, еще выгородить две комнаты, по командам. Или четыре по парам, как хотите.

Жестом остановила возражения:

— С ходу мы все равно ничего не придумаем и ничего не решим. Вайсс, глянь в окно, кто там разговаривает? Прям как птички.

Блейк проворчала в нос:

— Я как-то в лагере тоже думала: к нам птичка залетела и щебечет... А оказалось, крысы творог делили.

Вайсс выглянула:

— Три фавна на ступеньках, выворачивают карманы, скидываются.

— Вот, — Руби наставительно подняла палец. — Прах надо копать, пока свежий. Пошли!

Спустившись по той самой лесенке в торцовой стене, девушки вышли на задний двор и обогнули магазин. Фавны никуда не делись, все так же уныло гремели монетками, явно недостаточными для обретения желаемого. Поглядев через витрину на ценники, Руби шепнула:

— Вперед, буржуинка. Больше полутысячи не давай, а меньше трехсот они не возьмут, это им как раз на пару дней пожрать.

Вайсс вышла на ступеньки, вздохнула. Почти как песня, только не песня. Когда-то надо начинать. И потом, ты же Шни!

Вайсс выдохнула, как перед микрофоном, и чистым-чистым голосом выдала:

— Привет, парни! Я ищу того, кто полон сил, чист сердцем и хочет заработать триста льен!

Белый пушистый фавн-ягненок радостно всплеснул руками:

— О, так это же мы! Лосяра у нас полон сил. Большой чист сердцем. А я хочу пятьсот льен.

И улыбнулся неожиданно зубастой улыбкой, Вайсс даже головой мотнула. Какая овечка, это снежный барс, не меньше! Каки-и-ие у-у-ушки! Сцепила зубы, чтобы не завыть от умиления, и сказала:

— Триста пятьдесят.

— Пятьдесят, но четыреста.

— А давай без пятидесяти? Просто четыреста?

— Ох, красотка, ты и мертвого уговоришь. Чего там надо, мебель носить? Только не говори, что рояль!

Вайсс улыбнулась как могла мило:

— Даже не пианино.

Вместе с Жаном и Реном нанятые фавны живо вкопались в месторождение стеллажей, откуда внезапно брызнули на все стороны хомяки. Вайсс и Руби завизжали больше от неожиданности, влепившись в Пирру с обеих боков, та едва устояла:

— Точно зоомагазин! Товар остался!

Нора, Янг и Блейк, напротив, заорали от радости:

— Переловим!

— Продадим!

— Точно, грузчикам три сотни отобьем!

— Сотню сверху, помогу ловить! — мгновенно сориентировался Вьюрок. — Триста сверху, сам все сделаю!

— Облезешь, — фыркнула в азарте Блейк, — и неровно обрастешь! Куда, куда, держи, уходит!

Видя, что носить стеллажи поштучно в этой каше дело долгое, Большой повыкидывал облупленую мебель просто в окно, где Лось запросто ловил вылетающие шкафы и ставил ровненько, а Жан с Реном таскали в сарай. За этим никто не обратил внимания на темнеющее к закату небо; дождь накрапывал понемногу, вроде как напоминая о себе, но тактично не навязываясь.

Наконец, хомяков напихали в две проволочные корзины, а парни втащили все листы обшивки наверх. Поводов откладывать не осталось. Собравшись все впятером, парни несколько минут сосредоточенно сопели, чертя схемы на утоптанном грунте.

Потом решительно принялись за ванну. Жан и Рен тянули с верхней площадки, Большой и Лось толкали снизу, Вьюрок бегал буквально по стене и командовал:

— Правее, правее, защемляешься! Лось, толкани! Большой, держи ровно... Жан, тяните, сейчас, давай!

Ванна взлетела на второй этаж как Охотники летели из катапульты на экзамене. Вскочившие за ней Большой и Лось не позволили ванне упасть, но все-таки крепко зацепили чугуниной центральный столб.

Крыша содрогнулась, едва устояв, обсыпав пылью весь чердак, чуть не погасив светильник. Янг поморщилась:

— Ну почему у вас руки из жопы!

— Так нагрузка на позвоночник меньше, — отозвался неожиданно Лось, и Янг смягчилась:

— Ладно, прощаю. Четыре сотни. И сотню за хомяков.

— Нормально, — Вьюрок, тщательно пересчитав пять купюр два раза, поклонился с неожиданным изяществом. — Ну вот, Лосепотам, а ты беспокоился. Деньги есть!

* * *

— Деньги есть, — говорит Вьюрок. Раскланиваемся мы без особенного слюнотечения, и даже то, что трое суток не жрали толком, здесь ни при чем. Нет, конечно, Пирра Никос. Хотя она и в рабочем, простом, но кто же ее в боевом, коротком не видел? Ух, ноги!

А все же до Синдер Фолл и до Винтер Шни, а уж до Рейвен Бранвен девочке еще расти и расти...

С другой стороны, Синдер меня посылала за непристойным товаром, Рейвен при встрече башку оттяпает, Винтер я безразличен, а Пирре всего лишь ванну поднимал на второй этаж. Ну женщины, коварство ваше имя, а про фамилию и спрашивать стыжусь...

Короче, выходим. На улице вечер, фонари, дождь пускается сильнее. Пахнет мокрым камнем, с гор несет свежей листвой, а от города вокруг обычными запахами людей и чем-то еще, резким, явно химическим, на чем тут половина машин ездит. Впрочем, и противным я этот новый аромат не могу назвать. Просто непривычный и сильный.

После вознесения ванны в горние выси хочется есть и спать. Вопрос я задаю машинально, пополам с зевком:

— Какие планы?

— Пожрать и выспаться, — угадывает мысли Большой. А Вьюрок ванну не толкал, он выдыхает:

— Планы потом, я рад, что мы снова вместе... Знаете что?

— Ну?

— Я, наверное, скажу. Мое настоящее имя Балу. Я сбежал из монастыря. Я-то мечтал в боевые капелланы, на худой конец, в целители. А приходилось миски носить за стариками. Надоело... Вот, мы с Брюсом сбежали, в морской корабль влезли. Там его на тунце и задавило, под вайер попал.

В домах загораются окна желтым, теплым — там ужинать садятся. И здесь, на пустом асфальте, ветер вдвое холоднее кажется, а морось противнее втрое. Мы с Большим переглядываемся, но тот своего имени не раскрывает. Я тоже вздыхаю. Что говорить, если мое настоящее имя звучит, как псевдоним или позывной. Лось, просто Лось.

— А ты куда, Лось?

Пожимаю плечами:

— Вот уж чего точно не хочу, так это снова частоколы строить. Насозидался, гримм их папа, в рот им жопа.

— А я пойду, — говорит Большой. — Тут на стройке нужны рабочие. Это лопатой проблема. А вот нормальным инструментом с механизмами... Лось, это реально круто! Мы пришли на пустой берег и создали там город буквально кайлом и зубами. А будь у нас нормальное оборудование, нас бы никакие Бранвены не взяли.

— Разве в Атласе оборудования нет?

— Есть, но там на корочку копить годы, или запродаться в кредит на две зимы. А тут вечерняя школа бесплатно. Представляешь, тут учат задаром! Пойдешь со мной?

— Отчего нет.

— Оттого, что для него есть предложение получше. Более подходящее по характеру! — это нас догнала Ушастая. Теперь она во всем новом, блестит-сверкает, как положено Охотнику с открытой аурой, и я замечаю, что Большой стесняется себя, такого невзрачного и простого, рядом с девушкой настолько великолепной.

Ушастая, не смущаясь нимало, привычно берет Большого под руку, целует-шепчет на ухо — тот лишь брови удивленно поднимает:

— А я?

— А ты мне нужен живым и целым.

Тут уже мы с Вьюрком переглядываемся. Мы, значит, не нужны?

— Да не бойся, Лосяра, — Ушастая фыркает самую малость ехидно. — Сам же хвастался, что тебя Синдер и то со второго вырубает. Вот здесь тебе скучно не будет. Я уже договорилась.

Ушастая протягивает руку вперед, к большому разлапистому зданию, мимо которого мы как раз проходим. И все прикипаем взглядами к подсвеченной вывеске: "Корпус пограничной стражи. Районное управление".

* * *

Районное управление открывалось в шесть утра, но Капитан после тренировки еще осматривал новый кусок защитного периметра, где пришлось ругаться со строителями, и вместо акта приемки подписывать протокол разногласий, а такие вещи никогда не делаются быстро. Подрядчик отбрехивается, что проект не дали вовремя. Проектировщики отругиваются, что пришлось вносить кучу правок, потому что строители просили заменить это на то и пересогласовать это сюда, а то вон туда. А "вон туда", сами видите, болото! Нет, вы уж посмотрите, раз мы все тут время теряем. Болото и есть, а где оно на съемке? Пришлось перепроектировать полкилометра ограждения и шесть вышек.

Так что в управление Капитан доехал только к полудню. Проходя в кабинет, он издали поглядел на десяток сегодняшних добровольцев и, конечно же, заметил Лося: ростом тот превышал всех на голову и ширины торса тоже мог не стесняться.

А еще Лось глядел совершенно спокойно — Капитан понял это сразу и удивился этому больше всего.

Свернув тогда в отдел кадров, Капитан записал на себя карточку Лося. Пока еще не личное дело, ведь Лося не приняли. А карточки контрразведка заводила буквально на всех, выделяющихся хотя бы чем-нибудь. Простенькое сопоставление часто давало интересные открытия; особенно ловко это выходило здесь, на Ремнанте, где рутинную работу по просеиванию списков на ключевое слово делали Свитки. Ну, то есть, компьютеры. И очень быстро выяснялось, что скромный забойщик или там горный мастер месяц назад чисто случайно проходил мимо офиса службы безопасности Праховой Корпорации Шни. Ну вот совпало так.

Разумеется, чаще всего по итогам расследования оказывалось, что фавн проходил там действительно, чисто случайно. Все, кто работает с Прахом, так или этак сталкивались с монополистами Шни. А все, кто работал на Шни, у Шни, для Шни, службой безопасности ПКШ, конечно, проверялись. Так что в офисе безопасников ПКШ отметился чуть не каждый.

Но случались занятные исключения, и вот их-то контрразведке города Ноль приходилось разматывать уже всерьез.

Так что Лось еще сидел в коридоре под кабинетом, а Капитан уже читал о Семиградье, разглядывал фотографии, сделанные корреспондентами для рекламы новой жизни, и ревизорами для доказательств злоупотреблений. В Атласе именно сейчас раскручивался скандальнейший процесс и главный обвиняемый — филантроп Тан Линь, совсем не похожий на привычного благодушного буржуя-жертвователя — защищал свою позицию удивительно четко, последовательно, не пытаясь выгораживать себя в ущерб делу. С этого процесса в общий доступ утекли данные всех малолетних преступников, где Лось с копьем наперевес привлекал внимание видом "лихим и придурковатым".

Кроме общедоступных, Капитан имел еще кое-какие источники, к одному из которых решил обратиться прямо сейчас.

Послав Лося вместе с прочими на полосу препятствий, Капитан занял удобную позицию на вышке. Глядя, как фавн преодолевает барьеры, проволоку, рвы, стенки — больше силой, чем ловкостью — Капитан дождался, пока к нему не прибежала срочно вызванная Вельвет.

— Ага, — сказала она, не здороваясь. — Именно этот. Готовый взводный. Два года практики, дозорные Семиградья все на нем. Пятеро с ним рядом именно оттуда, и они привыкли его слушаться. Белый клык, не хвост собачий. Немножко поучить, готовый ротный.

— А в чем проявляется его фавновская часть?

— Любит соль и запах этого... — Вельвет повертела пальцами в воздухе. — На чем тут машины ездят.

— Солярку, что ли?

— Именно, — Вельвет повертела носиком. — За соль и солярку он вам и спляшет, и споет, и по морде надает.

— А насчет по морде надавать он как?

Вельвет посерьезнела:

— Не Охотник, аура не открыта. Но его учил настоящий Охотник. Большая редкость. Как правило, Охотник обычного человека не учит. Особенно — противостоять Охотнику же. Возни много, а зачем учить противника себе? Но Лосю так блоки поставили, что... Отлетает мячиком, только и всего. Даже ориентации не потерял ни разу, не то, чтобы сознания. Круговым полным ударом пробить не могу.

Капитан выразительно осмотрел Вельвет от кроличьих ушек вдоль идеально стройных ног до мягких прыжковых ботинок.

— Вы не можете? Вы?

Вельвет кивнула:

— У его учителя ноги поставлены лучше. Больше года я голову ломала, пока мы не услышали тот разговор по планшету. Оказалось, милого Лосеныша учила Синдер Фолл собственными, хм, руками. В основном, ногами, конечно.

Синдер Фолл?

Капитан вспомнил тварь в багряном ореоле. Синдер Фолл спокойно приняла на ауру пулю из тяжелой винтовки, смертельную для голиафа. И тоже не потеряла ни сознания, ни ориентации, хотя кувыркалась, конечно.

— И вы такое вот... Чудо... Предлагаете мне во взводные?

Вельвет кивнула:

— Его втемную готовили, на благородство брали. Как рыцаря-защитника, как витрину Белого Клыка, понимаете? У него даже кличка "Сарж".

— Сержант?

Вельвет покрутила носиком:

— Не только. Сарж — это такой сугубо положительный типаж из боевика.

— Отец солдатам?

— Вот, очень точно.

Капитан перелистал снимки на карточке и вдруг понял: тот филантроп на процессе, как его, Тан Линь... Он ведет себя чисто по книжке: "Коммунист использует допрос для пропаганды и продвижения своих взглядов". Поэтому и жертвует собой. Такая же витрина, громкая вывеска, как и этот Лось из Белого Клыка. Только Лось этой романтикой куплен, а Тан Линь покупает... Скорее даже, рекламирует. На свету. А покупает, похоже, Тириан. Эта падла настолько в тени, что даже фотографии нет...

Связан ли Тан Линь с Тирианом? Признаки-то есть, но все они косвенные. Мало ли кто мог их сфабриковать. Проверять надо, а в Мантле ни людей, ни фавнов нет пока.

Вельвет работает, скорее всего, на Озпина. Который тут вроде как самый главный и самый хитрый. Вряд ли еще какая причина могла заставить ее сидеть в Семиградье больше года. Захотела бы — ушла, и парня своего вытащила. Для Охотника с аурой тамошние укрепления помеха вполне преодолимая. Опять же, фавны — ночью никакой погони, а убежать фавн-кролик может ой как далеко, ноги вон какие длинные...

С трудом оторвавшись от разглядывания девушки, Капитан посмотрел на полосу препятствий. Там Лось переваливался через очередную стенку.

Капитан спросил:

— Специальность есть? Ну там: стрельба, рукопашка, управление, вождение техники, оружейка? Что он лучше всего делает?

Вельвет хихикнула:

— Вид, что все нормально. Мой парень — основа медвежья, мимика очень скупая, по лицу фиг прочитаешь. Так вот, Лось почти не отстает. Чтоб вы понимали, даже фавну по Лосю читать сложно.

Капитан вздохнул. Не скажешь же Вельвет: передайте вашему Озпину приглашение на переговоры от вторженцев из иного мира. По крайней мере, сейчас. Для такой откровенности время еще не настало.

— Пригласите его.

— Смотрите внимательно, — Вельвет мигом превратилась в Ушастую и ссыпалась с вышки прям на полосу:

— Сарж! Сарж! Про тебя уже все решили, беги сюда шеврон получать!

Пять бывших семиградских дозорных гордо переглянулись: нашего Саржа сразу видать.

Пара соискателей из городских вполне предсказуемо заворчали:

— Ну блин, за нас бы такие ноги просили, мы б сразу в полковники вышли.

— Понравился — и всех делов!

Ушастая рассмеялась на все поле:

— Он понравился Синдер Фолл! Если вы знаете, кто это, конечно.

Пока бывшие семиградцы рассказывали здешним, в чем соль, а недовольный вниманием Лось наскоро вытирал пот и брызги грязи, с тренировочной площадки прибежал фавн-бык. Судя по приложенной к синему лицу холодной пряжке ремня, бычара только что выстоял обязательные поединки, и тем самым полностью прошел всю программу экзамена.

— Эй, главная! У меня вопрос!

— Я не главная.

— Да ладно! С вышки слезла — отвечай. Вот я утром пришел. Сорок раз присесть, сорок раз отжаться, бег там, гири — вопросов нет, физуха да, нужна. Но нахрена пожарному рукопашный бой?

Ушастая окаменела:

— Какому еще пожарному? Здесь Корпус Пограничной Стражи!

— Не понял? — удивился кандидат. — Я же в пожарные пришел!

Собравшаяся десятка добровольцев заухала, заржала на все голоса. Спустившийся с вышки Капитан поманил огнеборца:

— Вон их здание, напротив. Ты не в ту сторону свернул.

— Е-е... — при Вельвет фавн-бык проглотил оконцовку фразы. — А как мне теперь экзамен сдавать? Я тут чуть не сдох!

Капитан только поглядел на Вельвет, но не успел ничего сказать, потому что Лось бросил одному из тех пятерых:

— Миг, проводи его. Скажи, что он все сдал по нашим нормам, и спроси, какие там бумаги надо для подтверждения. Здесь напишут... Верно, Ушастая?

Вельвет кивнула с откровенно довольным видом.

Капитан покрутил головой. Нехорошо, что у нового сержанта сразу группа "своих". С другой стороны, где брать идеальный материал? Работаем с чем есть; семиградские дозорные, холодным оружием вырезавшие десяток Бранвенов — это в чистом виде: "а винтовку в бою добудешь".

Если хорошо себя покажут, ефрейторов каждому, решил Капитан. И пусть Лось отвечает за них, как привык. Можно и дальше повышать. Если покажут плохо — тоже думать не надо. Умнее нас люди подумали и книжку написали, Дисциплинарный Устав называется.

— Сержант, ко мне.

Лось подскочил быстро, смотрел внимательно и просто, без блатной вальяжности старослужащего, что Капитану понравилось.

— Берите всех, кроме пожарного... Может, передумаете?

Фавн-бык повертел разбитой мордой:

— У меня батя в пожарке всю жизнь. Я тоже как отец хочу.

Капитан уважительно и коротко ему поклонился, после чего жестом отправил за ворота, а Лосю выдал папку с карточками кандидатов и прочими бумагами:

— Берите всех, вот вам программа экзамена, и до вечера чтобы разобрались по специальностям. Оружейники в первую очередь, а если стрелок попадется хороший, лично ко мне его немедленно. По документации все вопросы в канцелярию. Завтра утром ко мне со списком кого куда, я вас представлю непосредственному начальнику.

Лось наклонил голову:

— Есть.

И обернулся к восьмерке ухмыляющихся кандидатов:

— Про Синдер Фолл все слышали. Значит, первое задание. Написать имена, кто каких красивых баб вспомнит.

— Квадрат, сарж. Вопрос?

— Разрешаю.

— Зачем?

— Мы так винтовки назовем. Потому что...

* * *

— ... Судя по этим вот бумажкам, других баб мы очень долго не увидим.

Если уж герой попал в армию, так для совершения подвигов, это ясно. Проблема в том, что любой подвиг приходится готовить. А это занятие неромантическое. Ладно там рукопашный бой, его в кино показывают и потому все охотно отжимаются, машут палками и лопатками, представляя себя теми самыми парнями с экрана.

Понятно, что экзамен сдали все. И понеслось: получение вещевого довольствия. Документы. Оружие получить, номер в карточку вписать. Патронов сразу четыре подсумка, до вечера час времени — пристрелять! Переглянулись, побежали. Да, тут не Семиградье, тут Прах не экономят.

Нет его тут совсем. Оружие все беспраховое, какое-то там экспериментальное, гениальный типа изобретатель, супер-химия, переворот в науке и вот это все... А город в глуши, типа, чтобы монополисты не сразу чухнулись.

Брехня, короче — на голову не налезет. Про город ничего не скажу, за год в политике все меняется... Кстати, надо, наверное, с боссом на связь выйти?

Или пока не надо?

Пока, собственно и некогда. Разбираем экспериментальное чудо оружейной мысли, а оно не экспериментальное вот совсем. Больно уж ухватисто все сделано. Инструктор не глядя раскидал на детали, обратно собрал быстрее, чем Квадрат морду платком вытер. Это промышленный образец, штамповка лютая, причем уже с учетом ласковых пожеланий пользователей. Нам в лагере Адам показывал супер-винтовку Атласа, так там разборка начинается с расстилания полотнища, чтобы детальки в грязь не посыпались. Отверточка крестовая, отверточка прямая, ключ торцовый, ключ рычажный... А тут прямо стоя, стволом в подсумок, в карман, да хоть за пояс, если яйца стальные, горячим дулом обжечь не боишься. Ручку подбородком прижал, кнопку вдавил, ствольную коробку как пачку сигарет вскрыл, безо всякого инструмента. Затворную раму вынул, в карман, ствол через казенник шомполом прошуровал и обратно собрал — прямо на весу. Можно по колено в грязи, стол не нужен. И ни единой отвертки, ни болтика уронить невозможно, потому что в неполной разборке нету их. Пусть меня расстреляют, а не бывает опытных образцов такого уровня проработки.

Ладно, насобачились немного. Пошли пристреливать. Десять дырок в мишени, крайние отбросить, через те, что к центру ближе, провести линии, определить среднюю точку попаданий. Вот здесь уже отверточка, прицел чуть-чуть подвернуть. Мушку вкрутить или поднять. Прицел диоптрический: большое кольцо, мушка кольцевая тоже. Адам говорил: если навскидку, как оно чаще всего в лесу или в городе, то диоптром целиться быстрее. Планочный прицел на большую дальность, а это уже для снайперов.

Кстати, Капитан же просил меня стрелков подобрать. Наши с этим не очень — и времени за пахотой особо не давалось, и Праха на тренировки не выделяли. Зато городские удивили, меньше семерки ни разу.

Я даже как-то и не обратил внимания, что они оба не фавны. Обычные люди, жилистые только, крепкие как ремни от рюкзака. Другие-то за нами на полосе бы не угнались.

— А че, — говорят, — обещали всем равные права, мы те-рыжие-ста?

— Приморские, что ль?

— Хоть бы и так, то чего?

— Да думаю, где вы стрелять учились.

Переглянулись, похмыкали. Тут в сковороду тарабанят: ужин.

Ух как сразу принадлежности в руках прям залетали. Чистка, сборка, готовы!

Прибежали в столовку. Каша, но много. Нет, реально много. Вообще прямо кашепад какой-то. Сидим, жрем по привычке быстро, пока команду не дали. Миг только подкалывает:

— Квадрат, а тебе шлем квадратный надо.

— Бу-бу-бу, — из-под горы каши отвечат Квадрат.

— Чтобы голова далеко не укатилась, когда беовульф откусит.

— Уебу-бу-бу-буб!

— Да фиг, ты с земли зубами не достанешь.

Подходит Капитан, кивнул всем сразу и хлоп на стол пачку книжек:

— Уставы. Через неделю кто не ответит, отчислим.

Резко тут взялись, парни поежились. Капитан, конечно, чувствует: как там что, а он, видно, из настоящих, кадровых. Поясняет:

— Вы же крутые хлопцы, мы сразу вас в дело пустить хотим. А Уставы знать не будете, свои же постреляют.

Переглянулись крутые хлопцы — тут как-то уже хныкать и неловко.

— Разрешите вопрос?

Кивает.

— Что за дело?

— Девушек спасать. Вам понравится, — смеется Капитан, а нехорошо смеется, одними губами, глаза как мертвые. — Наш КПС тут и за лесничих, и за егерей, и в ливрее у дверей. Во все дырки, короче...

И руками показывает, чего. Ну, девок за столом нету, все посмеялись. Тогда Капитан говорит серьезно:

— Недалеко от нас бордель подпольный нашли. Беспокойные соседи, ну их к лешему. Месяц вам на подготовку, в загоральнике дожди кончаются, тогда и поглядим, чего стоит рекомендация Синдер Фолл.

— А вы ее знаете?

— Видел ближе, чем тебя сейчас, — говорит Капитан, и я снова вздрагиваю: не врет. И чувство такое, что я Капитана тоже видел, но где? Может, в Мантле у Тириана в гостях? Там на агитацию кто только не заглядывал. Так больше года прошло, поди вспомни...

Тут Квадрат выползает из-под каши и тянет к себе первую попавшуюся книжку:

— Сигналы руками...

Миг за вторую:

— Правила радиообмена...

Я за третью:

— Корректировка приданого артиллерийского усиления...

— Ага, — ухмыляется Капитан. — Вызывать подмогу тоже надо уметь. Короче, добро пожаловать в наш дурдом.

И уходит. Я в программу обучения смотрю и говорю:

— В следующий раз не нажирайтесь так. Завтра весь день ползать.

* * *

Ползать, просто ползать брюхом по грязи, чтобы каблуки не торчали, чтобы жопа не бугрилась на радость снайперу. Пока что без оружия, которое надо беречь от грязи в стволе. Пока что без раненых. Без рюкзака со жратвой и патронами на спине. Просто ползать по переломанному асфальту, биться коленями о куски металла. Вползать в подвальные окна, обдирая пуговицы и радуясь, что не брюхо. Ползать, не отрывая взгляда от сигналов лидера. Ползать ночью, не сбиваясь с направления. Ползать в горьком дыму, замотав морду наспех обосцанным платком, потому что чистой воды одна фляжка на сутки, воду жалко. А один вдох слезоточивого состава — и уже ничего не захочешь, и подскочишь в рост, неистово раздирая грудь, напрасно пытаясь глотнуть воздуха, воздуха, воздуха!

И стрелки-инструкторы с вышек радостно навтыкают в лоб, в задницу, под колени свинцовых шариков из воздушек. Упадешь, оттащат, и до обеда будешь блевать — сперва желчью, а потом уже и ничем, и только перед ужином доктор всунет в горло ингалятор, и через полчаса кончишь от облегчения прямо за чисткой оружия. Потому что отпустит, потому что вдох перестанет выкручивать, выжимать как одеяло — только изнутри.

Ползать по грязи, по взятым в городском морге трупам. Каждая оторванная пуговица — пробоина, через которую к телу проникает грязь. Форма без карманов — счастье. Плотная застежка манжет — бесценно!

Ворочать и обыскивать трупы, искать заныканую инструктором бумажку или просто искать "что-то". А инструктор иногда и ничего не кладет, но ты-то не знаешь! Приходится ворочать тушу, пока не убедишься окончательно, что в смысле разведсведений она пустая... Поднимешь голову — и стрелки-инструкторы с вышек радостно навтыкают в лоб, в затылок, за уши свинцовых шариков из воздушек.

И это мы не спецназ никакой, обычнейшая пехота. Чернорабочие. Статисты в касках, фон для подвигов Крутых Парней.

А вечером душеполезное чтение. Осветить лицо! Разводящий ко мне, остальные на месте! Когда рожок дважды протрубит, рассыпаться цепью, опустив при том пики... Корпус пограничной стражи на гриммов охотится тоже, и потому есть отдельный Охотничий Устав, сигналы фонариком, рожком, флажком, только что не елдаком, и все их мы должны знать.

Знать, чтобы когда в утреннем тумане какая-то маловнятная черная хрень просемафорит что-то еще менее понятное, все же разобрать: это свои сигналят нечетко — или просто старый плащ на кустах ветер треплет. Ну или там урса разгоняется, и пора уже стрелять.

Миг и Квадрат просочились в наряд на кухню, думали пожрать на халяву. Два раза, ага. Вернулись, Миг бурчит:

— Там у мясокрутки такой винт сверху, так он сломался. Я виноват? Старшина меня за виски: "Ты че, говорит, мне матерьял портишь! Пять по мягкому получи и опять приходи!"

Квадрат просто молчит. Я им для порядка приказываю "пять по мягкому" — пять кругов без рюкзаков — но злиться всерьез не получается. Мне-то, если совсем честно, вся эта армейская мясокрутка дает отличный повод на связь не всплывать.

Да и что я боссу скажу? Что не "Белый клык" больше? Направьте, дяденька Тириан, ликвидаторов по этому вот адресу. Да, завтра в первой половине дня мне будет удобно. А если скажу, что я Синдер нафиг послал, то босс меня просто как мужчина не поймет.

Вот, и что делать?

Если не знаешь, чем себя занять — отжимайся. Пока тупишь, враг качается! А еще лучше в столовую сходить. Солдат жрет — оборона крепнет. Благо, кормят здесь отлично. Вот, опять в сковородку тарабанят.

— Взвод! На обед стройся!

Это мне уже тридцать рыл навесили. Ну, правда, и денег подбрасывают без лишней экономии. Мне после откровенного жлобства Атласа непривычно это. Но тут понятно, кто-то политику делает. Якобы вольный город, шпилька сразу Вейлу, это же его континент — и Атласу, потому что город вроде как Прах добывает... А зачем его добывать, когда тут чуть ли не все экспериментальное и беспраховое?

Как чудно быть солдатом, солдатом! Не надо голову ломать. Есть дядя Тириан, есть шибко вумный Якоб Шни, есть всякие там Айронвуды-Озпины или кто там на экранах в последнее время. Политика вообще не наше дело. Мы заняты, нам армия велела...

Пришли, пожрали, вышли. Смотрю, штабной "буллхэд" пролетел, я их уже научился различать. И засуетились складские.

Мороз по коже, и я командую:

— Взвод! За лопатами бегом марш! Быстрее!

Пока бегали, размечаю тридцать шагов прямо от штабного здания до ворот на полигон. Прибегают, построились.

— Копаем вот по этой линии.

Сам хожу, шагами измеряю, вроде как с блокнотом сверяюсь. Парни недоумевают, но копают, потому что за три недели привыкли сначала делать, а потом уже и спрашивать не надо: или поздно, или просто неинтересно.

— Легче, не напирайте так.

Мимо складские бегают. Капитан прошел, озабоченно крутя головой. Ходи-ходи, начальник, ходить полезно...

Вон погнали шестой взвод, а вон девятый матом с тренировочной площадки выкорчевали, тоже построили и на станцию.

— Копать, не отвлекаться, копать!

Солнце к закату, за ограждением цветные домики под низкими лучами стеклами сверкают. Снова Капитан прошел, но уже спокойно. На нас не глядит. Ага, пронесло.

— Траншею зарыть. Лопаты сдать. Построение в роте!

Зашли в расположение, отряхнулись, построились.

— Ну что, братцы-кролики и примкнувшие к ним небратцы мерзкие людишки? Считаете своего сержанта долбоебом? Не прячьте глазки, я мысли читаю.

— Смирна! — орет с тумбочки крысеныш. То есть, фавн с крысиной основой. Самый честный и порядочный в роте, потому что если чего пропало, на него первого кивают, его первого и бьют. Крыса же!

— ... Командир на выход!...

— Оставить, вольно.

Это Капитан. Вот его хрен обдуришь.

Прошелся мимо строя. Поглядел туда, сюда.

— Сержант.

— Есть.

— Почему возле штаба?

— На задворках бы спросили, что делаем, кто приказал. Ну и понятно.

— Логично. А на лицо дурак-дураком...

И к взводу:

— Кто понял?

Миг, Квадрат, и те два городских руки тянут. Прочие переминаются.

— Два вагона пришли на станцию, — говорит Капитан. — И два взвода, шестой и девятый, будут их там разгружать. Примерно до полуночи. Потом до утра мыться. Спать им уже некогда. Так что завтра на тренаже они будут как сонные мухи и за это еще пару нарядов получат. А вы не получите. Потому что вашего сержанта не зря учила Синдер Фолл. И ведь я сам подумал, что вас туда зампотыл поставил копать. А тот подумал, что комендант. А комендант — на меня...

Все начинают улыбаться. Дошло.

— Так что, крутые парни, круглое таскать и квадратное катать вы не хотите?

— Так точно, tovaristch Капитан. Лошади после смерти улыбаются потому, что всю жизнь пахали. Вон как черепа радостно скалятся!

— Отлично. Раз у вас есть силы думать и шутить, значит, все нужные рефлексы у вас вбиты и больше вас по рукоходу можно не гонять.

Слитный вздох облегчения. Вчера Капитан обмазал рукоход салом. Так и сказал: "Если смазать свиным салом, то будет еще лучше. По сухому-то рукоходу и я смогу, хотя старше любых двух из вас, вместе взятых".

— ... Завтра сдаете боевое слаживание, на выходные сутки отдыха, две смены, сержант, распределите. А потом то самое, чего я обещал месяц назад. Вольно, по распорядку. Сержант, командуйте.

И ушел.

— Смирно! — пока все не рассыпались. — Губу не раскатывайте, увал — последняя проверка. Кто напьется, уебу лично. Вот сейчас вольно. По распорядку.

По распорядку личное время и отбой. Солдат спит — оборона крепнет. Солдат жрет — оборона крепнет. Главное, не отвлекать ее от этого важного занятия... А ведь не спрячусь я, не отсижусь тут в нашивках да в портянках. Рано или поздно придется чего-то решать.

Впрочем, хорошо уже и то, что прямо сейчас можно выдохнуть. Послезавтра попить пива с Большим, выслушать очередную гениальную бизнес-идею Вьюрка и весело разматерить на два голоса.

А потом в "буллхэд" и отрабатывать утроенную ставку взводного. Ведь чем плох...

* * *

— ... Именно нелегальный бордель, а, Лось?

— Давай, Балу, расскажу. Ты ведь не монах уже. Вот смотри. Есть обычный бордель, ну, ты знаешь, где.

— Все знают. Шестой поворот и там в подвал...

— Ну мне-то можешь не рассказывать.

— А у меня девушка есть. Говори дальше, Лосепотам, просвещай население в половом вопросе.

— И если кто хочет открыть свой, так это сравнительно небольшой расход. Санитарная лицензия, охрана, здание. Но все на виду.

— В смысле, стыдно, что будут пальцами показывать?

— В смысле, что девку из такого заведения нельзя распускать на ленточки для удовольствия какого-нибудь двинутого на всю башку клиента с большими бабками и маленькой совестью. А нелегальный бордель, в основном, для таких долбанутых и нужен. Потому-то он и прячется в гребенях. Гриммы-то на боль и ужас ой как приходят. В жилых местах такое никому не надо. Поэтому охрана там как положено, стены, колючка, зенитки от неверморов, и так далее.

— Дорого, — похоже, Балу посчитал уже бизнес-план.

— Так там и клиент отборный. Туда на личном "буллхэде" прилетают. И девки там дышат по команде, изображают кого хочешь... Нарядят, привяжут, и...

Большой с Балу переглянулись и прямо передернулись, аж пиво из банок плеснуло. Понятно, кого все представили.

— Так, наверное, тебе сейчас лучше не пить, — Большой скомкал банку и прямо с остатками пива в мусорку. Это чтоб я не обиделся, что они без меня квасят. Вьюрок банку скомкать не может, ладонь маленькая. Так барсенок двумя руками в торцы, пиво сквозь пальцы, а он и не заметил:

— Давай, Лось, не облажайся там.

Ага, а уж как я-то сам не хочу облажаться. Это мне завтра выпрыгивать из "буллхэда" на зенитки.

* * *

На зенитки никому прыгать не пришлось. Капитан пошел с нами. А винтовочка у него, доложу я вам...

Но все по порядку. Все же для меня эта операция первая. Адам так меня никуда и не взял, не успел. Синдер послала Тириану помогать, так мы там больше гопоту пугали да листовки клеили, да агитационные брошюрки в ящики совали. А так вот, чтобы в общем строю, с поддержкой — только в кино видел.

В нормальных странах для таких вещей существует полиция, а в той полиции спецназ. Сначала замки дробовиком выбивать, потом двери красиво с ноги выносить, наконец, с фонариками у плеча врываться... Куда-нибудь.

В городе Ноль все не по-людски. Корпус Пограничной Стражи разве только собачек не выгуливает — рабочий город, нету здесь таких, расфуфыренных, с собачками — а так мы в любой бочке затычка. Впрочем, город и не людской, фавновский. Но про интернационализм тут задвигают почти как Тириан. Дескать, нету ни фавна, ни человека, но есть лишь эксплуататоры и эксплуатируемые.

Нет, правда, хорошо быть солдатом, солдатом, фигово быть политиком треклятым.

В общем, прилетели, мягко сели в лесу километра за три. На наши мерки четыре-пять лиг. В городе система единиц своя, прицелы в ней размечены, таблицы стрельбы в ней же. Пришлось выучить.

Высадились ночью. Там уже метки на деревьях. У нас тоже отражатели на касках сзади, на плечах и голенях. Маршруты провешены, каждый взвод проводники встретили, вывели куда надо.

Мы оказались от Капитана справа, и поняли это лишь тогда, когда над нами шарахнула его винтовка. Если ты не Охотник, зачем тебе ручная пушка?

Чтобы сбивать со стены зенитки, не входя в их радиус досягаемости, вот зачем! Я в бинокль видел, от первой спарки прямо куски полетели.

На второй спарке сразу крутанулись, навелись на ложную мишень, высадили кассеты, два по восемь, я у нас в Семиградье видел, как это устроено. Вот, а пока заряжающие закидывали сорокафунтовые кассеты на высоту груди, Капитан прицелился — и прямо сквозь щиток хваранг! Ствол повис, брызги — гидравлика пробита.

И тут в наушниках:

— Лось, не спать, пошел, пошел.

И мы к воротам. Пока бежали, с двух сторон по ним из чего-то тяжелого, только не ракетой, а как бы фугасом, клуб огня большой, осколков мало; подбегаем — только горелый металл.

Дальше как на полигоне, страховка, пара гранат. Миг лопухнулся, бежит прямо на дверь, только я задумался его столкнуть, из двери мужик с ручником наперевес:

— Здорово, суки зверожопые!

Я Мига в плечо, он в сторону, очередь мне погон срывает, здесь бы песня и кончилась, но мужика отдачей развернуло, ствол подняло в рассветное небо, и Квадрат ему весь магазин, аж брызги в стены:

— И вам не хворать, а сразу помирать!

Ну и потом как учили, заряд на дверь, бух, светозвуковые внутрь без счета, с нами отдельный транспорт летел, забитый "звездочками" под крышу. Перед собой щит, или хоть бревно стоймя, первая пара по коридору прямо до упора, вторая в дверь налево, третья вправо, и так елочкой по всем дверям остальные. Бегом-бегом, полчаса, еще солнце не встало, и все уже закончено, и мы уже блюем на дворе.

Вроде бордель, ну как бы не маленькие совсем, все понимают, зачем туда ходят. Но так бывает, увидишь полоску бедра между юбкой и чулком, и прямо вспотеешь весь, хотя вроде и не пацан, постарше Вьюрка все же. А когда девка на такой специальной хреновине крестом растянута — мясной рынок, стоматология, что угодно, только вот хер не встает совсем.

И хочется почему-то совсем не выебать, а вовсе даже уебать. Какие нахер цензурные слова, мы в борделе. И не девку совсем, а того, кто придумывал эту хреновину специальную. Строгал, шлифовал, проверял пальцами, гладко ли... Старался.

Вот потому-то и не сдавался нам никто. Знали, что не помилуем.

Чувствую, на следующей встрече с Большим пивом не обойдется.

* * *

— Не обойдется, — председатель комиссии вздохнул, похоже, с искренним сочувствием. — Уличные агитаторы слово в слово цитируют ваши последние лекции. Любой сколь угодно непредвзятый следователь признает вас если не прямо организатором беспорядков, так идейным вдохновителем точно.

Тан Линь поморщился:

— Украли конспект лекций, только и всего. Мерами по обеспечению секретности не я занимаюсь.

— Это повторяется от раза к разу! — председатель подскочил на кресле, шапка седых волос подпрыгнула над ним, как пена над бокалом. — В конце концов, отныне я запрещаю вам быть обворованным!

Тан Линь коротко посмеялся; шесть членов комиссии его не поддержали. Про речь их Тан Линь сказать ничего не мог, ибо говорил один лишь председатель, тот самый "генеральный псих" Джонни-Сракопион. Видом же и походкой члены комиссии напоминали Тан Линю обычных земных пингвинов и тем самым навевали лютую тоску по дому.

— Специалист Винтер Шни дать показания не может, — председатель вздохнул. — Ее срочно вызывал генерал Айронвуд. Мы должны снова получить ваши объяснения, господин tovaristch Тан Линь. Итак, что вы можете сообщить комиссии?

— Почему и каким способом агитаторы Тириана получили материалы лекций, мне неизвестно.

— Тут вас не ухватишь. Но почему ваши лекции, лекции вроде как инопланетянина, столь точно подходят к сложившейся ситуации?

Тан Линь обернулся к панорамному окну, перед которым стоял, и передвинулся так, чтобы видеть стол с комиссией и пейзаж за окном: белую скатерть снега, неровную сетку черно-серых улиц, а поодаль у горизонта защитную стену Мантла. Ближе к правому косяку окна темная полоска стены разрывалась. Тан Линю никто не пояснил, откуда в главном защитном сооружении Мантла взялся столь огромный пролом, и так ли важна сама стена, ведь есть летающие гримм-твари.

Тан Линь вздохнул. Понятно, что ничем иным кончиться не могло. Но роль надо вести до конца. Никто не знает, чем отзовется слово или брошенная в массы идея. В конце концов, если теперь сидеть смирно и дышать по команде, зачем он вообще оставил корабль и товарищей?

И коммунист сказал:

— Когда багаж знаний не соответствует объему багажника, багажник перестает закрываться.

Протянул руку к стене и пролому в ней:

— Что вы думали на фоне такой дыры в защите? Что вы объявите виновницей эту вашу Синдер, и все радостно забудут о реальных проблемах?

Пингвинчики за столом колыхнулись слева направо, и Тан Линь поймал себя на жесте, которым в зоосаду крошил печенье, а еще на желании высыпать им этого печенья прямо на стол.

— Всякое лечение экономики обычно заканчивается ампутацией накоплений, а рады ли этому ваши граждане, вам лучше знать. Колебания курса льены начались не с меня и не вчера. Не я придумал "город Ноль"!

— Но вы отстаивали Семиградье, в котором творились... Грязные вещи. Совращение несовершеннолетних — слишком сильный козырь. Никакой суд не примет нашу сторону. И понятно, что мы не хотим сидеть в санях, летящих в пропасть.

— Я работал с тем, что под руками. Если даже мне не удалось исправить нравы ваших беспризорников, то я хотя бы избавил от них улицы Мантла.

Пингвинчики пошуршали бумагами, пошевелили пикающие Свитки.

— Этот вопрос пока можно отложить, — председатель опять вздохнул. — Надо понять, что происходит с Тирианом. Отчего он с цепи сорвался в последний месяц? Тан Линь... Поймите нас тоже. Мы не видим, что происходит. Но реагировать обязаны. Таковы наши должности. В конце концов, мнение у вас есть? Скажите хотя бы его. Вот, я убираю протокол и выключаю запись.

Тан Линь тоже вздохнул — так, что бумаги на столе зашевелились и чуточку отползли от бешеной инопланетной твари.

— Я не представляю, кто этот ваш Тириан, и в чьих интересах он поднимает ваши низы на борьбу. Но, если вы мои лекции в самом деле хоть немножко слушали, то знали бы, что проблема эта закономерна. При вашем-то разрыве в доходах низших и высших классов рано или поздно не Робин, не Тириан, так еще кто-нибудь сыграл бы на этом. Очень уж удобная болевая точка.

— Благодарю.

Джонни-Сракопион значительно посмотрел на пингвинчиков, и те столь же значительно и синхронно кивнули. Команда по синхронному взятию взяток, подумал Тан Линь. Как жаль, что на Землю он так и не вернется! Какие типажи, какие ситуации, какие события! И все неподдельное, тот самый капитализм, который остался только в книгах и обрывках записей. Какое огромное и важное знание так и не попадет в сокровищницу человечества!

Вот это жаль...

Заручившись молчаливой поддержкой взяткоплавающих, Джонни-Сракопион поднялся и подошел к панорамному окну, встал справа от коммуниста — вроде как перевел беседу на равные основания. Снял очки, сунул в карман, переключил голос на доверительный:

— Я скажу... Как лицо, в некотором роде пострадавшее... Ваша игра ума впечатляет, чистота помыслов несомненна, и слушатель проникается известным сочувствием, даже если вовсе не согласен. Однако!

Обеими ладонями Джонни разгладил невидимую карту:

— Ваш коммунизм обладает системным недостатком. Слишком далек от биологии. Человек произошел от обезьяны, с этим согласны даже ваши ученые, верно?

— Глупо отрицать очевидное.

— Животному важнее всего выжить, продолжить род и самоутвердиться... Доминировать, выпендриваться, понимаете? Разумная деятельность почти не входит в эти вшитые программы. Да, мы капиталисты. И мы этим гордимся!

Джонни подчеркнул мысль длинной паузой, но кончилась даже она.

— Мы ставим эти пороки во главу угла и превращаем в локомотив прогресса. Выживет самый хитрый и ушлый. Наш строй устойчив! Мы никого не делаем лучше. Всего лишь устойчиво существуем, одинаково используя и хороших, и плохих. Преимущества капитализма универсальны для большинства. А вы пытаетесь оттащить человека за шиворот подальше от биологических программ, пытаясь их поставить себе на службу. Семиградье показало, что получается плоховато. Не работает коммунизм.

Тан Линь сузил глаза:

— Прекрасно работает в любой семье. Или ваши дети не получают все необходимое, хотя не в состоянии пока это отработать? Отец все съедает самолично?

Джонни всплеснул руками:

— В масштабе семьи, малого поселения все прекрасно самоуправляется. Но в масштабе миллионных держав невозможно отбирать честных и идейных наверх несколько поколений подряд. К третьему поколению всплывет девять десятых приспособленцев. На словах пламенные борцы за счастье человечества. На деле пламенные борцы за счастье отдельно взятых представителей человечества, пролезшие наверх по плечам конкурентов, исполняя эти самые биологические установки. Выжить, накопить ресурсов на продолжение рода. Выпендриться, привлечь внимание самки. Размножиться. Снабдить ресурсами детей. А конкурентов затоптать. Вот почему социализм обречен.

Сракопион повернулся к Тан Линю всем телом:

— Скажу честно. Вместе с вами топят и меня. Ведь это мои снимки утекли в сеть. Но гримм побери, раз в жизни и я могу быть мужчиной не только в смысле члена. Тан Линь, чисто из уважения к принесенной вами жертве, я согласен плюнуть на мою репутацию. Сдавайтесь. Штыки в землю, миру мир. И я уберу из вашей жизни весь... Пиздец.

Тан Линь медленно склонил голову; даже пингвинчики увидели в этом жесте уважение и признание. Затем коммунист выпрямился:

— Простите, не могу.

И развел руками:

— В моей жизни эта конструкция — несущая.

* * *

Несущую конструкцию пинком не сложить; особенно такую, что вынесла тридцать унылых лет полета сквозь пустой холодный космос, бешеные усилия по починке двигателя и разочарование, когда его пришлось отключить. Всплеск надежды от находки вполне земного вида людей на Ремнанте — и разочарование от невозможности получить у них помощь. Труды по созданию Семиградья, и снова разочарование от его неизбежного закрытия, к чему комиссия непреклонно вела дело.

Характер клятого коммуняки оказался чересчур прочен. После краткой, но весьма оживленной, беседы с Тан Линем бывший адъютант Винтер Шни, а теперешний лейтенант спецназа полиции города Мантл плюнул на уговоры и направился действовать сам.

Но почти сразу же и остановился на ступенях присутственного здания, где содержали Тан Линя хотя и под почетным, а все-таки арестом.

Лейтенант убрал Свиток, застегнул манжеты и клапаны карманов, поглядел в сине-белое небо. Между перистых облаков тренированный взгляд выловил черточку невермора; потом далеко на Стене кашлянула зенитка, вспухло облачко разрыва, и шрапнель превратила гримм-тварь в черное безопасное пятно, и ветер стер его, как горничная плевок с окна.

Лейтенант спросил себя: верность Атласу или верность себе? Это ведь предательство или как?

И сам себе ответил: конечно, предательство. Если Атлас мое государство, то не надо дистанцироваться. Это я, лично я предал человека, положившего в буквальном смысле слова жизнь чтобы рассказать мне о Земле. Предал потому, что само его существование каким-то там хитрым косвенным путем угрожает стоимости акций ПКШ. Концерн ПКШ платит налог Атласу, а Атлас меня кормит. Здесь вам не коммунизм, tovariscth Тан Линь, здесь все за деньги!

Снова делать выбор. Я вообще существую вне выборов? Или это кто-то другой в моем теле обезъянкой скачет по холодному спортгородку, машет лопаткой в тренировочных спаррингах, и выносит на себе двери в засранные до бровей норы нарколыг?

Лейтенант огляделся еще раз, проверил оружие. Вынул Свиток и отправил на сервер письмо-страховку, которое всплывет, если он вовремя не вернется и не отменит действие.

Потом вызвал такси и велел хмурому фавну-слону:

— Химическая, круглый дом.

* * *

Круглый дом на Химической наполнился гостями к вечеру. Полиция получила донос, что сегодня собрание на улице Электриков, сто сорок, и теперь стягивалась туда. Фавны же и люди, интересующиеся другим устройством жизни, более справедливым и добрым, столпились в большом зале круглого дома, на первом этаже. Зал открывался сразу от входа. По стенкам его взбегала до третьего яруса спиральная лестница. Под лестницей там и сям сверкали ручками двери — шесть штук на все стороны света. Две на параллельные улицы; одна во внутренний дворик; в кладовую — а там люк в теплотрассу; в кухню — а там дверца в поленницу и бесконечный лабиринт дровяных складов с придурковатым, резким на пальбу сторожем; две двери во внутренние комнаты, а там окна открываются, первый этаж ведь... Словом, сто человек могли покинуть зал в считанные минуты, а уж сто фавнов и того быстрее, они могли из окон второго этажа разбежаться по крышам.

Собственно, потому здесь и решил выступить сам Тириан. В любом деле нет важнее личного обаяния вождя. Так что листовки листовками, брошюрки брошюрками, но время от времени, и лучше почаще, чтобы впечатление не остывало, вождь обязан толкнуть зажигательную речь.

Лейтенант стоял в толпе под плакатом: "Вас имеет право хранить молчание!" укутавшись, как все, плотным дождевиком, и писал выступление на скрытые камеры. Наверняка, тут есть и другие агенты, но так у него хотя бы слабая отмазка будет.

Вождь трудового народа оказался, понятное дело, фавном. Выглядел он вполне пристойно, носил хорошо сшитый костюм — заказной, не готовый из магазина, а подогнанный точно по фигуре. На фавна-скорпиона одежду подогнать сложно. Видать, не бедствует вождь, имеет средства одеваться у хорошего мастера.

Ну или стоящие за ним лица понимают, что вывеска партии должна выглядеть наилучшим образом.

Тириан, протянувши обе руки над собранием, вещал:

— Начиная социалистические преобразования, мы должны ясно поставить перед собой цель, к которой эти преобразования, в конце концов, направлены! Именно, цель создания коммунистического общества!

Лейтенант видел, что руки Тириана гладкие, без потертой кожи, шрамиков, с аккуратно подрезанными ногтями. Не шахтер, совсем нет. Умственного труда челове... Фавн. Человеком обозвать обида смертная.

— Мы вовсе не хотим складывать в кучу все пальто и шубы, чтобы потом распределять. Хотя даже при такой грубой системе наши братья, мерзнущие каждую зиму, все-таки остались бы в выигрыше. Точно так мы не хотим и делить деньги Шни. Мы хотим дать возможность всем заработать собственные!

— Но денег на всех не хватит!

— Схрена ли? — Тириан улыбнулся; лейтенанту не понравилась улыбка скорпиона. — Деньги мера стоимости как фут мера длины. Сколько мы дорог построили на Ремнанте... Что, возникла нехватка футов?

Собрание забурлило вполголоса. Тириан использовал эти мгновения, чтобы взглядом опросить часовых в окнах третьего этажа. Те оставались бестревожны, и Тириан повел речь дальше:

— Мы хотим устроить, чтобы каждому родящемуся на свет существу обеспечить, во-первых, учение какому-либо труду. А во-вторых, что оно сможет заниматься этим трудом, не спрашивая на то разрешения у собственника или хозяина и не отдавая львиной доли своего труда людям, захватившим землю и машины.

Тут народ забурлил предметно. Таксисты обсуждали цену лицензий, рабочие малую плату и невозможность накопить на то самое обучение — вроде бы все то же, что всегда говорилось на кухнях. Но так вот, с трибуны, собравшиеся впервые услышали выражение собственных бед, и потому скоро замолкли сами в очевидном ожидании. Тириан блеснул красными зрачками — зал освещался скупо, несколькими аварийными фонарями над выходами — и усмехнулся снова:

— Давайте я скажу, что тунца и яблоки надо выдавать бездельникам с Большого Брата, а в больницы посылать черный хлеб и гидропонику — что вы мне ответите? Правильно, закидаете грязью. Ну, а если я скажу, что лучшая пища должна быть предоставлена слабым и прежде всего больным?

— Согласны! — выразил общее мнение фавн-медведь, голос которого легко перекрыл добрых три сотни остальных слушателей.

— Да, конечно, если бы во всем городе нашлось пол-стоуна тунца и ящик настоящего вина — их следовало бы отнести выздоравливающим больным. Да?

— Да!

— За больными следуют дети. Им пусть пойдет коровье и козье молоко, если его не достает для всех. Пусть ребенок и старик получат последний кусок мяса, а взрослый, здоровый брат удовольствуется сухим хлебом, если уж дело дойдет до такой крайности. Так?

— Да!

— Верно!

Тириан склонил голову, но голос его, тем не менее, звучал ясно:

— Скажите, одним словом, что если каких-нибудь припасов не имеется в достаточном количестве и их приходится распределять... То последнее отдается нуждающимся, так?

— Да!

— Нет! Брешешь, падла! Снова отнять и поделить! По этим двум действиям вас, пидорасов, повсюду вычислить можно!

Сзади у левого входа вспыхнула короткая жуткая драка, где били от локтя в живот монтировкой, а отвечали гаечным ключом в голову или ящиком инструментов со всей дури наотмашь, куда придется.

— Нет, это вас, пидорасов, где угодно можно по частной собственности найти. Как ни верти, все равно получается так, что у одних все, а другие на них ишачат!

— Научно называется: эксплуатация.

— Грамотный, с-с-сучье с-с-емя? Н-на!

Собрание рассыпалось. Кто побежал разнимать, кто, напротив, помогать. Рядом с лейтенантом две чистенькие женщины, поварихи или служащие крупной бухгалтерии, кричали друг на дружку, не замечая, что упавшие капюшоны разрушили их инкогнито:

— Ты с ума сошла! Пусть эта рыжая дурочка идет в начальницы предвыборного штаба! Главное чтоб не в остальные штабы!

— Но она же тупая, как бревно!

— Вот и отлично! Кандидаты, не умеющие в политику, и начальница штаба, не умеющая в руководство! Идеальный пасьянс!

— Во гляди, — подпрыгивал невысокий фавн, — вот Йелл и Блау пришли к нам на формовку рабочими. Но Блау в три раза больше впахивал, сверхурочные там, без перекуров, ну вот это все. И через пять лет купил-таки станок по штамповке черепицы, ты знаешь, на углу там.

— Ну знаю, не души меня.

— И вот он Йелла зовет на этот станок формовщиком. Получается, он теперь паразит?

— По книжке так.

— Но он за жизнь этой черепицы в пять раз больше Йелла слепил. Как так?

— Тириана спроси, чего ты ко мне пристал!

— И спрошу, и спрошу, для того и пришел! — низенький фавн, по основе то ли еж, то ли дикобраз, решительно попер к трибуне, но там собралось уже много желающих, и кто-то лез наверх и тоже требовал ответа:

— Тириан, что думать? У нас в поселке бугор на рыбе поднял миллиона два, три, может, больше. И он держал всех во так!

Фавн-лось показал здоровенный кулак.

— Пару лет назад он заболел и по завещанию все это отписал на волнолом и плавучий док. Теперь у нас почти настоящий порт, рыбаки заходят, сборы, деньги пошли, мы хотя бы жить стали. Тириан, скажи: он паразит? Или он прав, так и надо? Если бы он просто платил нам больше, мы бы все равно это пропивали. Если честно отвечать. Никто бы не подумал на порт скидываться.

Тириан что-то объяснял, но лейтенант не слышал, потому что над ухом седой фавн-медведь, взяв за пуговицу такого же солидного енота, вещал наставительно:

— Главное отличие частной собственности от личной заключается в том, что первая подразумевает под собой пользование ей, с целью извлечения прибыли, а вторая — личное пользование, без получения прибыли.

— Че-то я не втуплю, сосед, а такое вообще возможно? Личное пользование и есть чистая прибыль. Так бы я заплатил, чтобы мне канаву выкопали. А так выкопал сам, сэкономил денег. Что это, если не прибыль?

Увидев, что Тириан отступил с трибуны чуть назад и пропал в полумраке, ответа лейтенант не стал дослушивать. Пройдя к лестнице, потом взбежав на второй этаж, он свернул в оговоренную дверь и оказался в комнате без окон, без света; возможно, фавны что-то видели и здесь, человек же только слышал дыхание и голос.

Голос Тириана лейтенант, конечно, узнал:

— Что вы хотите?

— Мне нужно вывести из города одного человека. Он в розыске, искать будут сильно.

— Вы пойдете с ним?

— Туда. Обратно я сам вернусь.

— Что предлагаете взамен?

— Я уже направил сегодняшнюю облаву на ложный адрес и хватит с вас. Теперь предлагать должны вы. Это же вы работаете по его текстам.

Тириан удивился — искренне, и лейтенант заподозрил, что вождь не притворяется. Что для Тириана новость оказалась внезапной.

— Материалы мне выдали на другом континенте. Тот человек в Мантле никак оказаться не может.

Лейтенант стиснул зубы. Получается, Тан Линь говорит правду. Между ним и Тирианом нет связи.

Ну, теперь появится. Его, лейтенантовыми руками. Самосбывающееся пророчество как оно есть.

Выходит, содержание лекций либо совпадение, либо та самая историческая закономерность. Сотни, тысячи людей и фавнов, разделенные веками и бездной космоса, выходят на митинги за одни и те же обиды, требуя одного и того же... С чужих слов лейтенант бы не поверил в такое совпадение, но вот беда: он лично видел и звездолет "Парус" и самого Тан Линя там, на месте посадки.

— Впрочем, парень, самостоятельно додумавшийся до того же и так хорошо все расписавший, наверняка пригодится... Делу освобождения пролетариата, — сказал Тириан после паузы. — Вас проводят в нужные точки города.

— Способ?

— Теплотрассы пронизывают весь Мантл. А обслуживают их, конечно же, фавны.

* * *

— Фавны с теплотрассы? Что за дурь вы несете?

— Господин генерал, но это правда. Поступила информация, что им помогают фавны с теплотрассы!

Джеймс Айронвуд кинул руку на пояс, рванул клапан кобуры; докладчик, не дожидаясь продолжения, крутанулся на пятке и выскочил в дверь.

Айронвуд заставил себя отнести руку от кобуры и несколько минут просто дышал.

— Фавны. С теплотрассы. Наш противник. Как вам понравится? Не Тириан, и не стоящие за ним... Силы. Не те, кто разрушил наш проект на северном побережье. Нет, что вы. Самый страшный наш враг — фавны. С теплотрассы!

— Просто идиот, усердный не по разуму.

— Винтер, идиота можно простить. В том и беда, что он как раз неидиот. Усидчивый, исполнительный, трудолюбивый — столько написать не каждому дано. Увы, он видит мир только с одного ракурса. Его потолок — старший по бараку. Капо. Тащить и не пущать. А что не так, отрубать руки. Вот где он вполне уместен и даже будет уважаем такими же... Одноколейными.

Джеймс прошелся по комнате, потом обернулся к собеседнице:

— Гримм с ними. Винтер, вы верите в магию?

Винтер прикрыла веки.

— Пойдемте, я покажу, для чего я вас вызывал.

В лифте Айронвуд молчал; каменный профиль его излучал нерушимое спокойствие. Лифт миновал подвальный этаж и двигался еще сколько-то, затем встал и открыл двери. В лица ударили лучи фонарей. Проверили документы; Винтер, понятно, не видела, кто и сколько. Слепящий свет убрали, открыли решетку в коридор. Потом еще пост, сканирование сетчатки, капелька крови, анализ биометрии.

Стальная дверь. Бункер и саркофаг посреди, нагромождение белых ящиков с зелеными огоньками, рядом дремлющий на стуле дежурный доктор, большой планшет.

Доктор подскочил; Айронвуд усадил его жестом.

— Итак, Винтер, вы верите в магию?

— Проявление?

— Нет, конечно. Проявление — наше общее свойство. Оно изучено, предсказуемо и относительно объяснимо. Я про Волшебника, Дев четырех сезонов...

— И Королеву Гримм. Черную Королеву, сидящую на черном троне где-то в сердце заповедных земель... Магии не существует. По крайней мере, так мне говорили всю жизнь.

Джеймс Айронвуд подошел к саркофагу.

— Винтер, вот здесь Дева Зимы. Она просто состарилась. А по правилам той самой сказочной, несуществующей магии, сила Девы передается подходящей девушке, оказавшейся рядом в момент смерти.

— Что я подходящая, уже понятно. Мне поселиться тут и ждать... Пока она умрет?

— У нас нет времени ждать. Нас давят со всех сторон. Вы сами докладывали мне о "городе Ноль", куда бегут фавны пока что Вейла... Но скоро дойдет и сюда. Доктор Полендина разработал машину для переноски аур, и мы могли бы попробовать... Но машина не испытана, и что она сделает с аурой, с Девой Зимы, с реципиенткой... Никто не скажет.

Айронвуд отошел под скат стены, сложил на груди мощные руки, нахохлился — при его здоровенном телосложении получилось угрожающе.

— Времени все меньше. Мало нам дыры величиной в половину забора, так еще и эта коммунистическая агитация. Фавны, иху мать, с теплотрассы... Даже я, хоть и не Озпин, способен догадаться, что готовится удар по Атласу. А если существуют четыре Девы, то существует и Королева Гримм. Они из одной сказки.

— Вы подводите меня к мысли...

— Нет. В роли глупого солдафона есть и преимущества. Можно не играть словами, а просто распорядиться. Хватит с вас той проклятой деревни. Хотя бы потому, что вы мне симпатичны чисто по-человечески. Я уважаю ваше желание пойти на службу. Вас же никто не заставлял окунаться в наши проблемы. Могли бы танцевать и пить.

Айронвуд выпрямился и теперь уже не казался ни смешным, ни глупым.

— Так что я просто вам приказываю. Если до конца месяца Дева не умрет сама, то убейте ее. Возьмите ее силу, станьте новой Девой Зимы.

— А если бы я не сожгла ту проклятую деревню, как там ее... Клен Осенний... То...

— То вас просто пришлось бы дольше уговаривать. Вы в любом случае самый подходящий кандидат.

Винтер не видела поданного знака, но шаги трех вошедших штурмовиков услышала. Тихий щелчок снятых предохранителей раздался в ушах ее громом.

— Винтер, исполняйте приказ либо сдавайте оружие и садитесь под арест, потому что такой секрет выпускать наружу нельзя, сами понимаете.

В коридорчике послышался шум. Писк прибора. Потом зазвенел внутренний телефон на стене. Айронвуд снял трубку, выслушал доклад, мрачно кивнул: так я и знал.

Сказал прежним голосом:

— Поправка. Не до конца месяца, а до вечера. Вот шприц... Действуйте. А я пошел организовывать погоню.

— Кто-то сбежал?

— Винтер, не разочаровывайте. Кто-то! Тан Линь!

* * *

Тан Линь слушал речь обвинителя спокойно, хотя даже охранники между собой делали ставки: признают коммуниста виновным по суду, или просто тихо удавят, чтобы сохранить в Атласе прежнее спокойствие. И гримм с этими новыми знаниями. Технологиям Тан Линя все равно до наших далеко. Социальный мир дороже, взывал обвинитель. Мы плывем в океане черной ненависти гримм. Не надо раскачивать лодку!

Один охранник тихонько сказал другому:

— Старается Сракопион. Отмывается. Небось, как малолеток трахать, так он первый.

— Ну да, — фыркнул соратник. — Чего и ждать от психологов. У бабы моей сына в первом классе досматривали мозговеды, вопросы задавали. Типа, как тебя зовут? Откуда ты? И прочую муть.

— И че?

— Через плечо, гы. Пацан сидел и молчал, как тот фавн на допросе. Его и распределили в школу для слабоумных. Баба, понятно, в шоке: "Винни, ты что?" А он отвечает: какого гримма ему такие тупые вопросы задают, когда личное дело с именем и адресом прямо на столе лежит.

— Тихо, команда выводить.

Выводили здоровенного арестанта с бережением, потому что прут решетки он легко связывал узлом, гвозди наматывал на палец. Посадили в транспорт, и тут водитель транспорта, внезапно, целый спецназовский лейтенант, скомандовал:

— Отставить, вы не летите.

— Полномочия?

Лейтенант спокойно откинул предохранитель с ручного пулемета, оттянул затворную раму и пока что придержал, не спуская:

— Вот, проверяйте. А то, может, печать неразборчивая? Или завиток на подписи не в ту сторону?

— Гримм-прах! — Первый охранник оттянул второго за рукав. — Не лезь, дурень, тут политика.

Второй положил руку на оружие, но и он понимал: одного лейтенант успеет убить по-любому. А пуля дура, и часто летит совсем не туда, куда первоначально смотрит ствол. От ручного же пулемета в упор не спасает никакой бронежилет. Которого у них и нет, кстати. Они же полиция, не армейские штурмовики.

— Идите, парни, идите, — вздохнул спецназер. — Вас, конечно, вздрючат. Но поверьте, лучше бегать наскипидареным, чем лежать наформалиненым.

Дождавшись, пока оба отойдут вдоль улицы на сто шагов, лейтенант задвинул дверь. Летучий коробок завыл турбинами, поднялся, дергаясь из стороны в сторону, выдавая неопытность пилота, и ушел в сине-белое небо.

* * *

Небо заглянуло в колодец небоскребов, дохнуло теплым дождиком конца лета, пошевелило ветром и каплями хлипкий ряд можжевеловых кустов. Старое кладбище стискивалось городом со всех сторон, как та железнодорожная станция. Но станция все-таки нужна живым, а тут уже давно перестали хоронить, и только старые-старые семьи, владеющие участком с незапамятных времен, сохранили право добавлять свежие урны с пеплом в общую стену.

Вайолет еще раз перечитала надпись на ячейке. Имя, фамилия, начертание — совпадало все до последней черточки. Пра-правнук госпожи Нисы находился именно здесь, и спорил с этим единственный прибор.

Танатоскоп, одолженный у Хоро, упорно не желал признавать потомка несуществующим. До знакомства с шайкой оборотней Вайолет бы не поняла, что это значит.

Нет, не так. До знакомства с янтарноглазыми Вайолет бы просто никогда не оказалась в такой ситуации. А письмо пра-правнуку, вот этот конверт, доставляла бы обыкновенная почта. И вернула бы на полку с пометкой: "адресат выбыл".

В конторе кладбища сообщили только, что парень умер молодым. Кажется, попал под машину. Шел, наверное, в этих своих наушниках, по сторонам не глядел... Вы же знаете, как это бывает.

Вайолет кивнула, распрощалась, вышла под мелкий летний дождик и сочла его недостаточно сильным для раскрытия зонта.

Поглядела в небо, пробормотала:

— Где можно взять данные о умерших родственниках? У неумерших родственников. Логично...

* * *

— Логично, — зевнул Капитан, — и совершенно правильно. Уволен по причине смерти, так это и переводится. А вот чего вы лепите дальше: "С приказом ознакомлен" — это кто? Уволенный мертвец? Ему приказ в курган положили? Или на отпевании поп зачитал?

Старший брат помотал головой с искренними стыдом и досадой. Младший отважно рванулся на выручку:

— Товарищ капитан, зашиваемся. Горы бумаг, водопады просто. Гоним из Свитков подстрочник не вчитываясь. А что Свиток, это же компьютер. Он же дурной, как пробка!

— Да-да, — вздохнул Капитан, — я это не раз от вас выслушивал. Но вы же у нас по Свиткам специалист?

— Я в земной технике разбираюсь, и то в советской, — младший брат выставил перед собой обе ладони жестом отрицания. — Я программист.

— И сколько нужно программистов, чтобы заменить лампочку? Один держит, четверо табуретку крутят?

Младший принял подачу с благодарной улыбкой:

— Ни одного, тарщ ктан, it's hardware problem!

— А серьезно, бумаги по борделю к суду готовы?

— Готовы, — старший брат сплюнул. — Я поимел ценный и, надеюсь, уникальный опыт коммуникации.

— А теперь по-русски?

— Таких мудаков я даже в Хабаровске не встречал. Товарищ капитан, я никоим образом не требую, но когда уже мы по специальности приступим?

— Когда привезут заказанные телескопы. Здесь это не очень ходовой товар.

— Ну да, засветочка, звезды особо не разберешь.

И все трое поглядели через окно на громадную расколотую луну Ремнанта.

Распахнув дверь без стука, вбежала Вельвет; оба брата захлопали глазами. Не то, чтобы фавнов они не видели. Но всякий раз изумлялись сплаву человеческого и звериного, откровенной насмешке над земной наукой в целом, а биологией в частности.

Вельвет поздоровалась общим кивком и подала Капитану записку. Прочитав бумажку, Капитан поморщился:

— Извините, товарищи. Труба зовет. За ударный труд объявляю вам два выходных. Только здесь очень вас прошу по городу ходить с опаской и оглядкой, дежурному обязательно сообщать, куда и с кем, и когда планируете вернуться.

После чего вышел за Вельвет, комкая поданую записку в руках.

— И куда его теперь?

Вельвет помотала головой, не отвечая. Пройдя в свой кабинет, Капитан снял трубку:

— Взводного-четыре найдите мне... На полигоне? Очень хорошо, сюда его немедленно.

Положил трубку и только успел спросить Вельвет:

— Сейчас он прибежит. Что будем делать? — как телефон зазвонил опять. Снимая трубку, Капитан задел кнопку громкой связи. Аппарат завопил чуть не на все здание:

— Наружный по северному! Радар видел посадку винтокрыла примерно в районе Семиградья. Одиночный.

Вельвет хмыкнула. Капитан вздохнул:

— Я не люблю, когда все складывается очень уж гладко. Как правило, в оконцовке там... Нехорошо.

— Тарщ ктан, старший сержант Лось по вашему приказанию прибыл!

— Вольно. Закрой дверь и присаживайся, дело сложное. И не вполне служебное. Так что без чинов.

Лось опустился на скрипнувший стул и Капитан решил не ходить кругами:

— В том борделе одна спасенная девчонка тебя узнала. И повесилась. От стыда, что ты ее такой видел. Оставила записку.

Капитан развернул белый комок, но текста Лосю не показал.

— Никаких намеков не будет. Не знаю, где вы встречались, но сейчас тебе лучше поработать вне города. Потому что или ты сунешься выяснять, или девки с возмущением придут. И то и другое плохо.

Капитан всмотрелся в лицо, но фавн сидел ровно и дышал тихо, и Капитан вспомнил слова Вельвет: "Лучше всего он делает вид, что все нормально".

— Пойми, Лось. Она не хотела, чтобы ты ее узнал. И я, насколько в силах, эту последнюю волю исполню. Готовь своих в командировку на недели три, примерно. Потом дело стихнет, и уже вряд ли кто придет к тебе права качать.

— А я в чем виноват?

— Ни в чем. Но у человека... Фавна... Ты понял, в общем. В сложных обстоятельствах выбора почти нет. Может он мало что, а возмущение требует хоть какого-то действия, поступка. Особенно, когда по делу ничего уже исправить нельзя, а выплеснуть сердце надо. Чашку об пол, мужу скандал. Муж в такой ситуации морду бьет, неважно, виновному или кто под горячую руку попал. Просто чтобы мозг для себя галочку поставил: работа проведена, отреагировали оперативно. А потом и без истерики можно разбираться. Так ведь это ж, пойми, потом!

Лось кивнул, не сбив ритма дыхания, не расширяя зрачков, и Капитан подумал: может, вообще биоробот? Как в той передаче из Атласа про доктора Полендину.

— Потом... Потом что?

— Все наладится, сам увидишь. За месяц большая часть чувств спадает. Не зря отпуска ровно месяц, чтобы не успел напрочь отвыкнуть от работы или там службы.

Лось пожал плечами:

— Есть готовиться к выходу. Куда?

— В знакомые места. — Капитан показал карандашом по настенной карте. — Среди развалин вашего Семиградья сел "буллхэд". На чем он перетянул через океан, или с корабля взлетал, мы не знаем. Кого привез, тоже не знаем. Знаем одно: дело это чрезвычайно срочное. Непонятно, почему Атлас не выслал воздушный крейсер, который не боится перескать океан.

— Может, решили проверить, почему не выходим на связь, а крейсер посылать дорого. Тем более сейчас, когда там суды-комиссии. А может, крейсер следом чешет, "буллхэд" же вперед направили, чтобы скорее.

— Да, Вельвет, это самое вероятное. Так что Лось, это прямо знак судьбы. Выбросим пока что вас. Если что, вы мне РД, и я тоже подскочу. Разомнусь, а то бумаги к суду готовить уже задница плоская стала, прости, Вельвет. Вопросы?

— Товарищ капитан, хватит ли одного взвода? Мы не знаем, остались ли в районе Бранвены. Главной у них очень благодарная нам за машины Рейвен...

* * *

Рейвен опустила монокуляр и спрыгнула с кабины сперва на капот, а потом к машине. Грузовик выглядел целым, а что провода перепутаны, в азарте погони мало кто спохватился. Вдавили стартер и, ясен красен, спалили контроллер, и стояла теперь машина мертвым камнем. Прочие четыре машины сперва разобрали по винтику, потом скрутили обратно — все заработало. Только время, понятно, потеряли.

На что проклятые зверожопые и рассчитывали. Нет, попадется Синдер... Впрочем, Синдер наверняка затем и раскачивает ситуацию. Чтобы при встрече Рейвен больше злилась, чем думала.

На Вернал это сработало бы без осечки.

На Янг...

Рейвен поморщилась.

У нее не одна Янг. У нее таких полный клан.

Сначала делают, а потом уже и думать не надо.

Бросить, как ушел Кроу?

Бросить своих?

Предать?

Ну нахер. У Бранвенов хотя бы все честно. Кто сильный, тот и прав, безо всех этих цивилизованных выкрутасов. Не надо ждать, пока человека прижмет и он станет плохим. Надо водиться с теми, кто сейчас плохой. Тогда не разочаруешься.

Прилетевший с севера "буллхэд" вырвал из тягостных мыслей. Видать, не получая радио, выслали все же проверку. Ну ничего, ничего, сейчас поглядим, кто кого проверять будет...

— Карту!

Подали планшет — не новый, не командирский, который тоже уперли проклятые фавны. Синдер их так выдрессировала, или правда уличная шпана, или с отчаяния?

— Вот здесь он сел. Тераторн, бери полсотни, занимай этот брод. Лихо, твой брод второй.

— А не проще их на месте посадки хлопнуть?

— Ну давай смотреть. Вот они сели, огляделись. Все сожжено. Это не гриммы, гриммы не жгут. Значит, здесь люди. След протоптан грузовой колонной. Колею дожди смыли, но просека осталась.

Переждав согласное пыхтение, Рейвен постучала по карте:

— Карта у них наверняка есть, и они допрут, что колонна могла переправиться через речку либо здесь, либо здесь, где дно чистое и есть спуски к воде. Тераторн, ты бы что сделал?

— Пролетел бы над речкой и узнал, через какой брод шла колонна.

— Вот. И пока мы добежим на место посадки, они уже взлетят проверять броды. У нас не больше суток. Сегодня они обшарят ближний радиус, ужаснутся, наверное, радио дадут. А завтра пойдут по следам. Но для проверки бродов им придется снизиться, а то и сесть. Тут вы их и...

— Рейвен, а если без "буллхэда"? Пешим порядком?

Прежде Рейвен удивился второй полусотенник:

— С чего бы ноги бить? Никто так не делает.

— Именно, Лих! Понимаешь, никто не задумался, что фавны не подожмут хвоста и не побегут, роняя горячий кал, а внезапно пойдут в ответку. Причем не с криком в лобовую, а выследят машины и нападут всем стадом на жменьку охраны. Так мы потеряли шесть машин из десяти, а зверожопые пидары наверняка теперь хвалятся, что надрали самих Бранвенов. Ну, и прикинь, если их разведка пойдет ночью, если там фавны.

Рейвен поглядела на Тераторна, потом на карту снова и постучала пальцем по речке между бродами:

— Я бы пошла вот сюда.

— Но здесь нет брода, отвесные скалы, каньон.

— Перескочил каньон или там дерево срубил, и вышел вот сюда, на холм. Холм высокий, с него видна вся долина. Сразу поймешь, куда поворачивает просека, и броды проверять не надо.

— А если все-таки пойдут на броды?

— Там вы их примете. Но, думаю, не сунутся. Разведгруппа маленькая, лес дикий, гриммы могут быть очень запросто. Обшаривать все некогда и некем. А что-то доложить они обязаны, так? Не просто, что прилетели и угольки собрали. После каньона вот на холм и осмотреться, выбрать место для следующего скачка "буллхэда". Конечно, если они не боятся, что у нас трофейные зенитки. Они же не знают, сколько мы взорвали, а сколько забрали.

Тераторн почесал буйную шевелюру:

— И много их там быть не может. Пять-шесть. Я такие леталки видел, взвод не всунешь. Если полетят, то все. А если пойдут ногами, кто-то у машины останется.

— Хм. Нам бы пригодился "буллхэд". Кречет, бери два десятка, и туда. Успеешь или не успеешь, а мысль хорошая.

Кречет поморщился:

— Вряд ли они останутся ночевать в сожженных лагерях.

* * *

Ночевать в сожженных лагерях не захотели ни Тан Линь ни лейтенант, но и улететь дальше не смогли. В "буллхэде" кончилась праховая заправка, да и океанские ветры потрепали коробочку крепко. Для наладки требовался авиамеханик, а не авиаугонщик, пусть и настолько безбашенный, как бывший адъютант Винтер Шни.

Куда идти, не спорили: к основанию полуострова, за стену и потом к первой серьезной реке. Река так или иначе приведет к жилью. Напрягши память, лейтенант поковырялся в затворе и сделал из пулемета мощную винтовку одиночного огня:

— Хотя бы все патроны с перепугу не высадим. И вот еще у меня пистолет есть, возьмите.

Пистолет коммунист повертел в руках, не нашел, куда сунуть. Пришлось потратить время, чтобы снять кобуру и повесить ее на пояс Тан Линя.

Вытащили единственную коробку с пайками, распихали полсотни батончиков по карманам. Все прочие коробки на перелет забили Прахом, и хватило в самый обрез. Но все же хватило, в чем Тан Линь усмотрел улыбку судьбы, а лейтенант не усмотрел ничего — он разглядывал карту.

— Все сожжено. Это не гриммы, гриммы не жгут. Значит, здесь люди. Гарнизон тут стоял не по зубам случайным бандитам. Крупная банда приехала на машинах, это без вариантов. Потому что все летающее опросит и заземлит первый же крейсер, не обязательно Атласа.

— Должен остаться след?

Лейтенант кивнул:

— Колею дожди, наверняка, давно смыли, но просека осталась. Вы как, идти можете?

— Лейтенант, вас не обидит предложение перейти на "ты"? Мне кажется, в наших обстоятельствах можно уже не стесняться.

— Согласен... Линь.

— В общем, чувствую себя нормально, идти-бежать препятствий нет.

— Займемся обувью и выйдем прямо сейчас.

Почему сейчас, Тан Линь понимал и сам: чтобы погоня не накрыла их возле "буллхэда". Рассевшись на обломках, мужчины сняли обувь, давая ногам подышать воздухом.

Включили пока что карту в лейтенантовом Свитке. На правах военспеца лейтенант сказал:

— Скорее всего, подъехали они по долине с юго-востока. Откуда тут взялась крупная банда, непонятно. Из больших, до сих пор не развалившихся, известен только клан Бранвенов. Но они мистральские.

— Другой континент?

— Не подскакивай, на подошвы мусор налипнет, а нам шагать и шагать.

— Лейт, но если кто-то привез их сюда с Мистраля, значит, у нас враги не только в Атласе, так?

Лейтенант огляделся: обгорелые бревна, встопорщенные брусья деревянной узкоколейки.

— Только Озпин из Вейла может заставить несколько государств действовать сообща. Наш Айронвуд у него с рук ест.

— Озпин или его противник.

— Линь, вы до сих пор думаете, что...

— Что черные гримм-твари на самом деле разумны либо управляются кем-то разумным. Например, прежними владельцами планеты. Им на руку ослабление Атласа.

— Ослабление Атласа на руку абсолютно всем прочим державам. Любая из них могла нанять частную военную компанию сработать под банду. Бессмысленный спор, не находите?

— Мы вроде на "ты" перешли?

— Привычка. Давай лучше карту глянем. Смотри, Тан. Если они подъехали колонной больше пяти машин... А я думаю, что больше. Десять сквадов стену бы не взяли. Тут надо человек триста. Машин пятнадцать-двадцать. Останется большой след. И мы должны увидеть его в долине. По расчету времени завтра утром выйдем к стене. Поглядим, как ее ломали, может, поймем что-нибудь.

Тан Линь отряхнул все соринки с подошвы. Затем беглецы надели чистые шерстяные носки, купленные лейтенантом еще при планировании маршрута. Тщательно расправили складки. Натянули ботинки и снова неспешно зашнуровали, чтобы не пережать голени, но чтобы ботинки и не болтались, натирая.

Поднялись, прошлись туда-сюда по поляне. Подсунув под "буллхэд" непрогоревшие куски бревен, Тан Линь отвинтил посадочные колесики и принялся срезать с них резину. Лейтенант вытащил плоский ящик аварийного комплекта, повесил ранцем за спину. Снял с "буллхэда" сигнальный фонарь: в нем еще оставался Прах. Очищенные от резины посадочные колесики собрал ожерельем вражьих голов, а взамен протянул Тан Линю фонарь:

— Для включения замыкай эти два провода. Увидишь, на нас бежит что-то — не пытайся разобраться, просто свети в морду, стрелять буду я. Обувь не жмет, не трет?

Тан Линь повертел головой отрицательно. Лейтенант вздохнул и первым ступил под свод леса.

* * *

Лес кончился перед стеной, защищавшей полуостров Семиградье от континентальной фауны. Против ожидания лейтенанта, стену не проломили при штурме, а взорвали уже потом, перебив защитников.

— Смотри, — показал прутиком лейтенант. — Вот отсюда приложили заряд, изнутри. К этому моменту зенитку скинули со стены. Видишь, обломки камня засыпали орудийный дворик. Если бы на момент взрыва там стояла спарка, ее бы выкинуло наружу, а она валяется здесь.

— И что это значит?

— Что стену не пробивали тяжелым оружием. Либо кто-то открыл им ворота, либо ночной штурм с побережья, либо, что всего вероятнее, Охотники с открытой аурой. Атака в лоб, очень быстро, зенитки не успели прицелиться. Штурмовики вскочили на стену и вот, смотри, срубили блок стволов с накатником. Это сделано большим клинком или топором, ну и Прахом, конечно же. Эксперт нашего управления назвал бы имя. Таких мастеров немного, есть картотека микроследов.

— Никак не привыкну к этим вашим сверхлюдям, — Тан Линь укладывал колесики, перематывая куском веревки, чтобы не брякали.

— Я вот не привыкну, что ты можешь руками порвать арматурный прут или связать в узел гвоздь. И это безо всякой ауры, чисто на мышцах.

— И что теперь?

Присев на уцелевший кусок парапета, лейтенант вынул бинокль и принялся осматривать местность. Кинул через плечо, не оглядываясь:

— Тан... Тебе сильно обидно за вот это все?

— За себя не очень. Опять начну сначала. Досадно, ну и ладно. Я свой выбор сделал еще там, у "Паруса", ты помнишь. Мне подростков жаль. Но, может, кто-то выжил.

— Сейчас мы их искать не можем. За нами наверняка уже идет крейсер.

— А потом, когда погоня убедится, что нас тут нет, мы сможем вернуться?

— Это под самый плескальник, что ли? Тут будет по колено воды, ты же прилетал сюда осенью, должен помнить. Если честно, то выживших наверняка добили гримм. Стена развалена, частоколы сожжены, чинить некому и нечем.

Тан Линь посмотрел со стены на развалины школы, на гнилой цветок вскрытой изнутри взрывом караулки, на облезший порваный лозунг: "...немытую жопу невежества".

Вздохнул.

— Пошли, — сказал тогда лейтенант, постаравшись придать голосу хоть сколько-то уверенности. — Никого не видно.

— А куда?

Лейтенант открыл карту:

— Вот первая серьезная речка. На чем бы там кто ни приехал, он должен ее пересечь.

— Ага, понял, — Тан Линь подвигал карту, — два брода уже вижу.

— Мы пойдем посередине, — лейтенант показал, где именно. — Тут, судя по схеме, скальный берег и каньон. Метров десять всего. А вот эта циферка над черточкой обозначает высоту леса, и эта высота футов на десять больше ширины речки. Свалим дерево. Ты сильный, как падла. Надвинем ствол, вот он и мост. Надвинем еще ствол, вот нам и трасса.

— Думаешь, броды сторожат?

— Не знаю. Если они пришли сюда надолго, они могут и по речке дрон запустить. Или не запустить, это как получится. Посидим в кустах, понаблюдаем. Но вот оседлать броды — это азбука. Это у нас в каждом боевике, детишки знают. Пошли, надо убраться под ветки, я прямо кожей чувствую взгляд с неба.

Тогда беглецы спустились со стены по уцелевшим ступеням и открытое пространство перед стеной миновали бегом, и еще несколько минут бежали по скальному коридору, пока, наконец, не оказались в начале холмистой долины, заросшей деревьями в рост человека и огромными охапками кустов, желто-красными к началу осени. Пробежав дальше в заросли, они не заметили, как позади двадцатка Бранвенов под командой Кречета втянулась в скалы и потрусила к стене Семиградья.

* * *

К стене Семиградья крейсер вышел в первый же день от находки севшего "буллхэда". Вокруг леталки поймали нескольких оборванцев, но даже шесть часов допроса не выбили из них признания. Да, увидели севший "буллхэд". Да, подошли посмотреть что как. Нет, людей не встретили. Нет, колеса уже кто-то скрутил до нас, у нас же их нету! Нет, по "буллхэду" не стреляли. Да вы сами гляньте, пробоин же нет!

Винтер глядела и ужасалась: Праха в леталке оставалось как пробоин, ровно нихрена. И вот на этом они поперлись через океан! Даже пускай далеко до осенних штормов, это же океан. Тут крейсера пропадают, стоит рулевому замечтаться о маминых пирожках.

Под утро дальняя связь принесла ответ главного полицейского управления: никто из пойманных по учетам не проходил, в поле зрения Вейла и Атласа ранее не попадал. В Мистрале учет по каждому городу свой, там борбатоск шею сломит. Пыльный Вакуо — суровый фронтир, где учет бандюкам ведет разве что геройский шериф зарубками на прикладе. Грамотный шериф еще журнал заполняет, но биометрию не снимает и он: по нищете тамошней нечем. А Менажери страна фавнов и только фавнов, это не разрекламированый до оскомины "город Ноль" с равными правами, в Менажери людишки запросто могут приехать мясом, в особых таких блюдах, за которые везде смертная казнь, даже в Вакуо, где все отбитые.

Так что оборванцев отвели за стену и выпнули в заросли. Леталку, что местные не успели развинтить, подняли в трюм. После чего крейсер оттянулся чуть назад, к третьему лагерю, примерно в середину полуострова. Официально чтобы сделать видеозаписи и собрать улики для расследования гибели колонии "Семиградье". На самом деле чтобы не спугнуть беглецов, преследовать которых направлялась пешая группа.

По карте Винтер прикинула, что беглецы ушли самое большое на двадцать лиг от стены. Заросли, лес, не разгонишься. Как там звездолетчик, а лейтенанта Винтер знала по прежним совместным делам. Ходить по лесу тот умеет и, наверняка, не торопится. Идет звериными тропинками, обходит любые неудобья. Путь удлиняет, конечно. Зато бережет ноги.

* * *

— Ноги не натер, звездоплавун?

— От землепуза слышу.

— Привал четверть часа.

Выбрав местечко почище, беглецы улеглись на спины, закинув ноги выше головы по стволу иглолистого дерева. Вроде бы на земную сосну похоже, подумал Тан Линь и решил отвлечься от воспоминаний о доме:

— Лейт, а что ты у Тириана слышал? Правда, что там все с моим курсом совпадает?

Лейтенант потянулся, не вставая и поудобнее переложил на плече большой моток веревки. Зевнул, подумал и выбрал:

— Ну вот, скажем, такая история. Сигурд у нас кондовый бизнесмен, делает деньги с утра до вечера, больше ни о чем не думает. Начинал двадцать лет назад с полуразваленного пакгауза. Сейчас у него рыбоконсервный и крабовая ферма. Все до льены Сигурд гонит в бизнес: новые станки, новые цеха, новые корабли, наем новых рабочих, расширение, модернизация и так далее. На его месте дельный государственный чиновник бы делал то же самое, нет? Ну развитие региона, вот это все, так?

— Допустим, что так.

— Но тогда Сигурд на каком основании паразит? Лишь потому, что не чиновник?

— Интересно звучит. А еще? Систему пока не понимаю.

Лейтенант прислушался, но посторонних или настораживающих звуков не уловил.

— Хангуль и Саман — бизнесмены. Хангуль платит рабочим среднюю зарплату и расширяется. Саман человеколюбиво платит в полтора раза выше рынка, но из-за этого работает "в ноль", расти ему не на что. Лет через десять Хангуль расширяется раза в три, нанимает новых людей, новые рабочие места. Саман так и скрипит на прежнем уровне. Вот, и кто из двоих паразитистее?

Тан Линь подумал.

— Нет, все равно не улавливаю. Это хорошие примеры, что капиталист вроде как не эксплуататор. Или попытка обелить эксплуатацию. Как он переходит от этого к коммунизму?

Лейтенант фыркнул:

— Никак. Он этого от слушателей требует. И чтобы они аналогичные примеры давали. А уж те дают... Кто псалом, а кто кайлом.

— Вот как... — Тан Линь пошевелился всем телом. — Выходит, его задача не просвещение, а возмущение. Накидать вопросов, с глубокомысленным видом в нервные узлы потыкать. А урезонивать взбесившегося от боли человека он и не собирается. Не его задача.

— Ты бы не так делал?

— Я не так и делал. Взрослых поздно переучивать. Начинать с детей надо. И разворачивать им постепенно всю картину, начиная с выработки. Именно чтобы они все-все-все, весь мир вокруг себя построили своими руками. Чтобы понимали, что любые товары рождаются не потому, что в дирекции буковки на приказе написали. А потому, что кто-то взял и выкопал, скосил, сварил. Материальное — основа. Отношения — производное, надстройка.

— Но неужели ты не понимал, что дети — праховая бомба, способная рвануть в любой момент? Мне и то обидно, что Семиградье накрылось сдвоенной пиздой. Ладно, дети. Но мог бы удавить втихаря Хельгу с той, второй, и не устраивать бордель малолеток!

Тан Линь подпрыгнул и в сердцах ударил ребром ладони по дереву; то покосилось и угрожающе скрипнуло.

— Нет! Это вы тут у себя в чистеньком стерильном Атласе устроили общество, где все является товаром. И если кто-то из вас хочет малолетку, ему достаточно деньгами потрясти. Это вы превратили их в нимфоманок, точно как ваши уличные банды превращают в наркоманов: принудительно колют столько доз, чтобы организм уже не мог обходиться без. Вот так этих малолеток насиловали, пока их организм не начал адаптироваться, чисто чтобы не сдохнуть. Как у алкашей. Встроил это в цикл обмена веществ, сделал неотъемлемой частью организма. Ты возмущался, что у нас отсев большой, две сотни откровенных бандитов на первом лагере. А сколько отсеивается таких вот мелких в процессе привыкания? Вы их не считаете даже! У вас населения на одну десятую часть планеты, а вы женские организмы в топку лопатами. Топите печи сразу льенами, вам и то дешевле встанет!

Вторым ударом Тан Линь обрушил дерево на солнечную сторону и зарычал не хуже урсы:

— А потом прилетел коммунист в голубом звездолете и натыкал вас холодными носиками в говно. Вы сразу этак глазки в пол и: "Ня!" Дескать, мы не знаем, кто тут кучу навалил посреди стола, но, пожалуйста, уберите. Мы не можем, у нас лапки!

Лейтенант поднялся тоже.

— Неслабо ты наш язык изучил, прямо до жаргона.

Тан Линь махнул рукой, успокаиваясь:

— Знать язык собеседника первая задача любого дипломата.

Лейтенант потащил за ремень оружие:

— Вот и поговори пока!

Из-за поворота выкатился медведь — не гримм-тварь, обычный вонючий мишка, лоснящийся от нажранного к концу лета запаса. Мишка едва не носом уперся в разъяренного коммуниста и счет пошел на секунды.

Лейтенант вскинул пулемет, но Тан Линь выхватил пистолет раньше.

Бах, бах, бах!

Медведь посмотрел-посмотрел, лениво развернулся и пошел обратно.

И время побежало с прежней скоростью.

Тан Линь, продышавшись, осмотрел место сражения и не нашел на тропинке ни капли крови.

— Слушай, не мог же я с трех метров промазать?

— Стрелял бы — не промазал. А ты выхватил пистолет и кричал: "Бах! Бах!! Бах!!!"

Повалившись на траву, беглецы заржали одинаково истерично и устало.

— Полчаса отдых. Ну его к борбатоскам!

— Не говори под руку.

— А то что? Бах! Бах! Бах! Агась?

— Да пошел ты.

— Уха-ха-ха! Линь, смотри. Если убить кого-то ножом, можно тем же ножом снять с него шкурку. А ты своим пистолетом? Слабо?

— Да ты блин цепной пес эксплуататоров.

— И еще какой. Бах! То есть, мля, гав!

— Лейт... Ну ладно я на всю голову "Парус" и другим не стану. А ты почему со мной возишься? Мог же выкинуть за периметр с пачкой денег. И долг выполнен, и голова не болит?

Лейтенант поднялся на колено и поглядел в темнеющее к вечеру небо, и молчал долго, Тан Линь успел восстановить дыхание, успокоиться.

— В самом деле... Я хочу хорошо выглядеть в ее глазах? Но получается наоборот, одни проблемы создаю. Тем обиднее, что хотел-то именно помочь.

* * *

— Помочь? Почему ты готов тратить на это время? Твое: "Пусть хотя бы у них все будет хорошо" — это же классическое оправдание эскапизма!

— Потому, что на моем рабочем месте я в своих интересах действую.

— А деньги? Или ты как в том квартале красных фонарей, хочешь, чтобы девчонка вcю ночь скакала на голом... Энтузиазме?

— Деньги — мещанство. А в этих действиях — лично я.

— Хорошо, и что же такое "личность"?

— С программной точки зрения это нечто наподобие кластера в ноосфере, а воплощения — хардлинки. И когда их число обнуляется, приходит смерть — то бишь обыкновенный сборщик мусора — и освобождает память.

Старший брат фыркнул:

— Каких только обоснований не выдумают люди, потому что не хотят умирать.

— Разве ты хочешь? Умрешь сейчас?

— Отвлекаемся. Нам нужно как-то разыскать эту самую личность... Э-э, в условиях ее нахождения, возможно, даже не в памяти нашего сервера, а где-то еще. Допустим, что ее скопировали и отправили туда.

Вайолет лишь головой вертела с одного на второго. Братья писали на разных клочках бумаги, что-то в четыре руки набивали на клавиатуре Свитка и ворчали друг на друга:

— По твоему Попперу даже математика не наука. Чем ты ее фальсифицируешь?

— И что взамен?

— Лакатос, конечно. Тем более, что ученик... По Лакатосу научной признаем связную цепь теорий, следующих друг из друга, но общее у них ядро. Которое в общем виде может и не опровергаться. То есть, аксиома, что наш искомый человек существует.

— Так мы договоримся, что все существует. Просто не здесь или не сейчас. И ты это назовешь научным.

— Научной назову такую цепочку, которая открывает глаза на новые факты.

— Вообще-то, фальсифицируемость — еще не все. Принцип верификации, практическая ценность. Будем проверять на это или пусть живет?

— Конечно, пусть живет. А то девушка его не отыщет.

Вайолет вздохнула в меру жалобно, больше опасаясь не переиграть.

— Но кто или что могло переместить искомую личность в иную ноосферу? Внешний фактор?

— Так мы до воли божьей доспоримся.

— Я не поверю в бога ни в каких обстоятельствах.

— Даже в тех, что нас переместили с Земли сначала в Мир Цветных Облаков, а потом сюда?

— Даже в таких.

— Брат мой, что же должно с вами случиться, чтoбы вы поверили в бoгa?

— Альцгеймер. Хватит паясничать, Вайолет ждет.

— Простите... Увлеклись.

Один из братьев собрал почеркушки и, скомкав, сунул в мусорку. Второй выписал на лист цепочку цифр:

— Вайолет, мы вообще без теории. Ни почему это работает, ни как. Чистая эмпирика: сунул палец в розетку, оттуда ударило. Понимаете?

— Да, конечно.

— Ну вот вам параметры для настройки той комнатки. Это просто показания на циферблатах. Мы даже не понимаем, в каких это единицах, мы всего лишь экстраполировали график по сотне точек, понимаете?

Вайолет кивнула.

— Не рискуйте. Пусть сначала Хоро сунет туда, кого не жаль.

Хоро, которой Вайолет немедленно принесла результат расчета, фыркнула:

— Мне как раз этих двоих не жаль. Самый вредный из людей — это сказочник-злодей. Сколько раз его увидишь, столько раз его убей. Ничего, Вайолет, не печалься. У нас есть... Подходящие люди для такой задачи...

Повернулась к дочери:

— Мия?

— Да, — засмеялась та, — эти справятся. С Егором просто, он давно на тот меч облизывается. Вот Луиза посложнее, но и ей найду, что предложить. Вайолет, иди-ка ты выспись. Тебе надо хорошо отдохнуть. Похоже, что простые случаи закончились, начинается веселье.

Вайолет проделала книксен, потому что именно такого торжественного движения от нее ждали, и отправилась в Желтый Павильон где послушно приготовилась ко сну. Но сон, видимо, тоже получал у Хоро инструкции и все не приходил. Вайолет размышляла, глядя на диковинных птиц, рогатых зверей, слушая ровный стук дождя по черепице.

Простые случаи закончились. Да и сложных осталось ровно два письма. Пра-правнук и пра-пра-пра-правнук.

Совсем сложный случай: майор Гилберт. За любимого не жаль работать на Хоро до конца дней своих. Но случай очень сложный. Обдумать и принять решение и то тяжело. Хотя бы побольше времени на обдумывание! Например, чтобы следующее письмо относить подольше.

И Гомеостатическое Мироздание улыбнулось: будь же по желанию твоему!

Но Вайолет, конечно, ничего не вспомнила утром.

* * *

Утром они подошли к речке.

И лежали под корнями такой вот "почти сосны, но не сосны", ровно до полудня.

И не увидели ровным счетом ничего и никого. Птицы кричали то там, то сям, но не взлетали стайками, не метались, и голоса их не тревожили. Солнце грело как положено в последние дни лета. От неподвижности и тепла клонило в сон, и они передремали по очереди, примерно полчаса каждый, чтобы сбросить зевоту.

Наконец, лейтенант, в который уже раз обозрев округу, спрятал бинокль и решительно встал на колено:

— Не вижу смысла пугать их выстрелами, выстрел слишком далеко разносится. Давай валить дерево. Если тут кто есть, пусть проявится на звук. А если нас услышат подальше, то все-таки топор не выстрелы, вдруг прокатим за приморских.

Тан Линь без лишних слов подошел к давно присмотренному стволу, на глаз метров десять-двенадцать и половина метра в диаметре. Затесав четверть ствола со стороны каньона, зашел с обратной стороны и врубился так, что лейтенант лишь завистливо выдохнул. Никакого робота не надо, щепки летят потоком, удары идут ровнехонько один в один, то есть — топор управляется до самой последней секунды. Для Тановой силы топор легкий. Примерно, как авторучка.

Лейтенант еще раз огляделся — и снова ничего не заметил. На всякий случай изготовил свой переделанный ручник и сменил позицию.

Где-то через час или чуть менее того лейтенант отложил пулемет, взял палку с развилкой и уперся в ствол, чтобы тот упал в нужную сторону, что и случилось вскорости с превеликим шумом. Тан Линь фантастически быстро срубил ветки, оставив лишь пару примерно посередине, ручками для переноски.

— Надвинем или сразу второй?

— Второй.

Второй ствол дался потяжелее, с ним Тан Линь возился почти полтора часа. Но он оказался и потолще, и заметно длинее, и перекрыл сразу почти половину каньона. Пока Тан Линь занимался бревном, лейтенант связал из посадочных колесиков трехходовой полиспаст, как выдумал, еще планируя побег.

Рассуждал тогда лейтенант просто: ловят прежде всего на переправах и бродах. Сплошное прочесывание ненаселенки один крейсер не осилит просто потому, что он — один. Два же крейсера не пошлют, слишком незначительные фигуры. Тем более, не пошлют и авианосец с "мантами", это еще дороже. Карту читать все умеют, ключевые точки видят. Значит, надо способ ходить мимо ключевых точек. Мимо бродов, мимо удобных спусков и так далее...

Готовый полиспаст подцепили за одну из веток повыше, чтобы срубленное дерево стало как бы грузовой стрелой корабельного крана, а живое дерево с полиспастом, соответственно, мачтой. Тан Линь силушкой богатырской, утроенной лейтенантовым хитроумием, вывесил бревно на веревке, а лейтенант палкой направил бревно поперек пропасти, заглянув попутно в речку на дне. Футов тридцать, плюс-минус. Вода спокойная, темная — видимо, и глубина приличная.

По взмаху рукой Тан Линь стравил веревку и опустил бревно — после всего этого он еще и не бросил нагрузку, а опустил плавно! — и через каньон образовался вполне себе мост. Любой фавн прошел бы по нему пританцовывая. Человеку требовалось еще бревно, и второе завели точно так же, закончив работу, когда солнце уже сильно склонилось на вечер.

Отвязали веревки, сняли полиспаст. Убрали топор в плоский ранец аварийного комплекта. Вытащили по батончику, развернули упаковки.

— По очереди?

Лейтенант отмахнулся:

— На такой шум-грохот уже бы все сбежались. Нету здесь никого, наверное, броды сторожат.

— А может, бросить гранату? — приподнялся Тан Линь, указывая на закачавшиеся верхушки кустов.

— А может, не надо? — сказала выходящая из-под крон Винтер. — Я все-таки Специалист с открытой аурой. Мне с вашей гранаты ничего не будет, а вот вас рикошетами нафарширует, как осеннего фазана.

Тан Линь поднялся и замер с палкой в руке, как со шпагой. Лейтенант, вскочивший за спиной коммуниста на бревна, одним движением вскрыл затворную коробку, а вторым выдернул из механизма разобщитель, и пулемет снова стал пулеметом. Закрыв механизм, лейтенант подтянул из-за спины ленту и положил цевье на левую руку, склонившись вперед, чтобы парировать отдачу, и Винтер поразилась внезапному воспоминанию. Точно так в ее памяти стояли черно-серебряный звездолетчик, Чань Вихрь, только с фамильной рапирой сестрички Вайсс — а за ним этот самый лейтенант, разве только в лимонной броне, и вертелся уже блок стволов штатного крупняка...

Подошедшие следом десантники подали Винтер здоровенный трехствольный пистолет, заряженный летающими шприцами снотворного; ощутив его тяжесть, Винтер поняла, почему она вспомнила именно звездолет "Парус", почему всплыло именно тогдашнее ощущение.

Ощущение, что ты не на правильной стороне. Что команда Охотников храбро выступает против очередного зла; просто это зло — ты.

— Лейтенант?

— Сначала я чуть не утопил этого парня из ревности, — ответил бывший адъютант без намека на улыбку, — а потом подумал: как-то нехорошо получилось. Но тут говорить нечего. Пришла стрелять — стреляй.

Винтер повертела в руках пистолет. Мужчины стояли слишком близко, у самого края обрыва. Даже если препарат сработает, один или оба могут сверзиться в реку. И захлебнуться, не приходя в сознание, потому что на ударный шок наложится препарат.

Винтер вытащила заряд из верхнего ствола, посмотрела на шприц, как будто видела его впервые, и с неожиданной яростью скомкала пластиковый цилиндрик. Втянула воздух через сжатые губы.

— Норму по убийствам я выполнила. Давай не пороть горячку. Я знаю тебя достаточно давно. Просто так ты не вскинешься. Скажи твои основания.

— В самом деле, — на дальнем берегу каньона показалась рослая женщина; заходящий вдоль реки ветер вытянул за ней вороново крыло роскошных черных волос. — Мне тоже интересно, какая это падла тут шляется, моих мальчиков забижает. На каких, гримм-прах, основаниях.

Женщина носила маску: белую морду невермора с четырьмя алыми глазами. Одевалась в стеганую короткую куртку багрового цвета и стеганые же черные брюки с вшитыми наколенниками, и взрывала желтые листья тяжелыми ботинками, а еще невидимой волной ауры.

Видимо, показавшиеся следом оборванцы твердо надеялись на эту ауру предводительницы, потому что поднялись в рост, и подчиненные Винтер десантники с крейсера насчитали противников на том берегу десятка два.

Воспользовавшись мгновением замешательства, беглецы прошли по мосту несколько шагов и пока без особой тревоги встали над речкой, не показывая никакого страха ни перед раскрывшейся под ногами пропастью, ни перед наставленными со всех сторон стволами.

Солнце нижним краем навалилось на верхушки леса. Вдоль речки протянулись резкие черные тени, укрывшие оба отряда. На свету остались только два человека посреди моста.

* * *

— Посреди моста — человек-сундук, — шепнул я Капитану в ухо. — С ним рядом принц Лимоний. То есть, официально сундук — основатель Семиградья Тан Линь, тот самый, которого якобы в Атласе судят. И лейтенант его охраны. Им я обязан жизнью и стрелять в них, честно говоря, мне бы не хотелось.

Капитан поглядел на меня с некоторым удивлением. Должно быть, офигевал: че еще за "не хотелось" на боевой-то операции?

Рейвен, конечно, я узнал сразу.

— На южной стороне клан Бранвенов. Они нас вырезали. Черноволосая — сама Рейвен. Советую валить ее первой.

— Не Винтер?

— Стрелять в Винтер я просто не буду, можете убить меня прямо здесь.

Капитан помотал головой:

— Фига тебя размотало... По существу?

— Винтер служит закону. Или хотя бы Атласу. Она думает, прежде чем стрелять. Рейвен сперва рубит, а потом думать уже и некому, все лежат.

— Меч у нее пока за спиной.

— Тарщ ктан, она выхватывает свою шпалу быстрее, чем два пальца обоссать. Я вот не могу сказать, кто быстрее, она или Синдер. Но Рейвен выше на голову и сильнее, наверное, раза в полтора.

— Внимание, наш противник брюнетка в маске, Рейвен Бранвен — прошептал Капитан. — Блондинка на той стороне, Винтер Шни, возможно, нейтрал. На мосту заложники, Лось опознал обоих. Цель операции — освобождение этих двух. Подтвердить получение.

Переждав, пока в наушниках прокатится волна подтверждений, Капитан опять покосился на меня:

— Раз у тебя такая четкая платформа, ты и давай мысли.

— Какой нужен результат?

— Хотелось бы Тан Линя вашего живьем. Не зря же он бежит с Атласа. И уж точно не просто так целый лейтенант ему помогает. И ты на их стороне, а для меня это весомый довод.

— Залп снесет ауру обеим, на пару минут им придется уйти под прикрытие. А их люди не настолько сильны, они сразу же залягут и начнут палить куда попало.

— И пристрелят наших на мосту, им-то залечь негде.

— Убрать сундука и Лимония с линии огня можно только вниз.

— Логично, — сказал Капитан, подтягивая руку поудобнее, и часы его сказали мне в самое ухо: тик-так, Лосяра. Пришла пора отдавать должок. Жизнь за жизнь, Лосепотам. Тик-так.

Вот так.

— Хорошо, — сказал я часам, а потом уже в гарнитуру:

— Миг, ты же у нас волк?

Миг подполз через пять минут, обходя упавшее дерево, чтобы не засекли ни те, ни эти. Пока он полз, пока мы совещались, вокруг моста вежливо беседовали высокие договаривающиеся стороны — по крайней мере, Рейвен игра надоесть не успела, и она изображала внимание, пока Винтер изображала равнодушие:

— ... Пусть уходят, гримм с ним. Не радикал из Белого Клыка, диверсиями и террором не увлекается...

Тик-так, сказали часы Капитана. Они довольно далеко от уха, но лосиная основа хорошо слышит, и вот время прямо сейчас переменяется от прошлого к настоящему, и Рейвен кладет руку на защелку ножен:

— Зато я увлекаюсь.

К счастью, мы успели обговорить, чего надо, и я поднимаюсь в рост, и все вокруг начинает смазываться, дрожать, как будто я снова под мышкой Тан Линя, и он поворачиватся так быстро, что видимый мир не успевает прорисоваться.

Выхожу, нарочно шумно загребая ботинками листья, против солнца, руки перед собой, чтобы не решили, что я подкрадываюсь и не вальнули чисто на рефлексе.

— Добрый вечер, госпожа Винтер, — обозначаю поклон. — Привет, Рейвен! Я понимаю, что ушел невежливо и без подарка, что поделать, виноват. Но ты и не Синдер. Прости. Да, и зря ты мне на слово не поверила. Но раз уж поперлась в такую даль, то что поделать, желание дамы закон для воспитанного кавалера. Вот, я тебе рулетку принес.

— Какую еще рулетку?!

— Ну ты же собралась Винтер задницу обмерить? Или нахера вы тут гриммов приманиваете воплями?

Сейчас все мужики на поле смотрят понятно куда. А Миг не смотрит, Миг у нас волчара, как сильные его мощные лапищи! Миг делает прыжок — низкий, стелющийся, чуть не огибающий рельеф как та ракета из боевика. Воистину, для быстро летящего болта не важна сложность резьбы в заднице!

Миг впиливается башкой точно в пузо человеку-сундуку и вместе с ним проваливается вниз, уходит с линии огня.

А Лимоний у нас принц, спасаться не хочет, изящным движением уклоняется от живой торпеды, гордо вскидывает пулемет, чтобы храбро пасть за дело не знаю чего.

И Винтер прибивает его плашмя аурой к бревнам, как сковородкой или мухобойкой, не оставив резерва себе на защиту. Но Рейвен в нее не стреляет и даже туда не смотрит. Рейвен выдергивает клинок, и я знаю, что сейчас прыгнет ко мне, а бункера нет, и люка подо мной нет, но зато где-то там просыпается винтовка Капитана.

Рра-а-ах!

На ауре главной Бранвен расцветает жутко красиво, золотым и алым. Рейвен улетает налево, за кадр, а маска за ней не успевает. Ремешки рвутся и белая скорлупа падает вниз. Я отпрыгиваю в кусты и уже ничего не вижу.

Тик-так...

И время снова как обычно, я качусь по валежнику, собирая боками сучья, а мордой паутину, надо мной с ритмичностью часового механизма громыхает жуткая винтовка Капитана. Судя по вспышкам, Капитан старается Бранвенов бить в ноги-руки, чтобы не поссориться насмерть еще и с этими, но толку? С его-то винтовкой все равно, куда попадет, оторванную конечность даже в городе не вылечишь так вот запросто...

Где-то справа невидимая мне река несет Мига с Тан Линем в охапку, и наши бегут за ними вниз по течению берегом, и кто-то плечом откидывает меня с дороги, с размаху впиливаюсь башкой в дерево то ли пень. Сознание гаснет, и чем все закончилось, я узнаю через неделю, уже в городе Ноль.

* * *

В городе Ноль осень подошла с верхушек холмов. Первыми вспыхнули мелколисты, потом чуть пожелтели клены, затем по всему городу березы заполыхали словно бы факелами, ветер трепал их длинные ветки натурально языками пламени, особенно яркими в низких лучах утреннего солнца.

Низкое утреннее солнце почти не грело, но от Норы буквально валил пар. Когда девушка подсела к Жану на лавку, тот сперва ощутил шеей и запястьями волну тепла и только потом запах знакомого шампуня, и только после этого повернулся:

— Нора, привет. Чего такая грустная?

Нора завиляла взглядом как собака хвостом:

— Жан! Ты же лидер! Придумай что-нибудь, а?

Жан слегка насторожился, но именно что слегка: от Норы несло беспокойством, а не напряженным ожиданием боя. Помявшись еще, Нора шмыгнула носиком:

— Слушай, что можно сделать с большой ямой? Только не закапывать, я ее четыре часа копала!

— Зачем столько?

Нора еще помялась и уже откровенно расхныкалась:

— Хотела Блейк сделать приятное, накопать ей червей для рыбалки.

— Стой-стой, — Жан протянул салфетку. — Блейк любит есть рыбу, а не сидеть по получасу, на поплавок глядя.

— Так ее же Сан позвал на рыбалку, понимаешь?

Жан кивнул:

— Теперь да. И?

— И вот копаю, а тут прямо в ногах пятильеновик. Такой, понимаешь, новенький, даже в рассветном полумраке прямо светится. Ух ты, думаю, неужели тут захоронка? И давай копать!

Жан хмыкнул, с трудом удерживая улыбку.

— ... Еще пятильеновик, потом еще и еще. Думала, что клад. Короче, выкопала ямищу мама не горюй, нашла с десяток монет. Реально же на обед хватит!

Нора отбросила салфетку и разревелась в голос:

— А потом оказалось, это у меня дырка в кармане! Жан! Ты же лидер! Придумай, что делать с ямой!

Жан поднялся с лавки:

— Веди, показывай.

Обойдя магазин, через калитку они вышли на полосу безопасности между стеной и первыми зданиями города. Тут не разрешалось ни сажать, ни строить. Яма чернела примерно посередине полосы, почти на равном удалении что от стены, что от забора.

На дне ямы уже показалась небольшая лужица, и Жан повертел головой. Ничего себе девочка решила помочь подружке, до грунтовых вод за пару часов докопалась. Если Нора в дело взята, то не нужен экскаватор...

Жан взялся за подбородок, изобразив напряженное думание.

— В общем, Нора, решение имеется. Но надо еще немного покопать.

— Немного? — Нора вытерла слезы.

— Ага, — сказал Жан, отмеряя десять шагов туда и сюда. — В ширину как я сапогом прочертил, а в глубину чтобы чавкало. Хорошо так, сочно. А я сейчас Рена приведу, возьмем лопаты и канаву сюда протянем. Чтобы водосток с крыши не во двор сливало, а прямо сюда. Будет пруд имени тебя.

— Но это... Опять работать?

Жан развел руками:

— Зато не закапывать, ты же такое условие поставила.

— Блин, — вздохнула Нора. — Нет в жизни счастья.

Отряхнула брючки, зацепившись за собачку замка и ругнувшись в зубы, потом пошла за лопатой.

Жан позвал Рена. Из уголка мансарды, гордо поименованного кухней, выглянула Пирра:

— Не вымазывайтесь там сильно, скоро есть будем.

— А остальные спят?

— Ну да. — Пирра хихикнула, — кроме, понятно, Блейк.

* * *

Блейк приспособилась насаживать мух и потом сдергивать форель прямо с крючка. Сидели они на плоском камне, успевшем нагреться от верчения, и опирались друг на дружку спинами. Обычные люди давно бы хлопнулись, но что Сан, что Блейк — фавны, еще и Охотники с открытой аурой, так что поголовье форели сокращалось ударными темпами. Сан ловил нахлыстом, потому что обезьянья основа не велела долго сидеть смирно. Удочку налево, Блейк нацепила муху из коробочки, удочку над водой, р-раз! Рыба выскакивает из прозрачного ручья, и вот она на крючке, удочку тем же проходом направо, и Блейк одним движением снимает рыбину, а вторым нацепляет муху, и теперь обратно, два!

Места дикие, рыбы немеряно, и Сан радовался не так улову, как тому, что Блейк не уйдет разочарованной. Понятно, вовсе не для рыбы он это устроил.

Судя по азартному сопению, Блейк это нравилось:

— Ага, попались, пятнистые. Вы на рыбалке, блестящие задницы! Закон — ручей, прокурор — лосось!

Понятно, что никто не заметил восхода солнца, и остановились только, заполнив корзинку доверху.

— Здесь поедим или понесем в город?

Блейк помотала головой:

— Ты же не хочешь.

Сан кивнул.

— Тогда посидим еще. Сан, ты сырую рыбу ешь?

— Не привык.

— А я люблю... Подожди, Сан, не говори ничего.

Блейк раскатила полотенце на камнях и выложила рыбу в рядок, словно бы для продажи, и принялась потрошить-чистить, как научилась и привыкла в полевых лагерях "Белого клыка".

— Сан, я ведь не идиотка тоже. И тянуть из тебя жилы мне никакого удовольствия не доставляет.

— А как же это... Кошки любят играть с добычей?

— Но тогда мне потом придется тебя съесть, такие правила. А ложечку для мозгов я дома оставила, еще когда убежала в "Клык".

Сан опять кивнул и вдруг подскочил, прислушиваясь.

Блейк подтянула катану. Сан разложил посох на пару пистолетов, и его аура по сухому нагретому камню подошла к полотенцу, оставила на уголке полоску, словно бы от стакана с кофе. Адам бы это полотенце аурой сжег, подумала внезапно Блейк. Но Адама нет. И уже, похоже, не будет. И сколько можно на прошлое оглядываться!

Закачались верхушки кустов — легонько, на первый взгляд нестрашно. Блейк выдернула катану и встала левее Сана, чтобы не закрывать ему сектор.

На полянку вылетел фавн-волк в мелком "лесном" камуфляже, с копьем наперевес. Увидел наставленные стволы, показал обе пустые руки:

— Корпус, тренировка, не стреляйте!

И сразу же отпрыгнул направо, отбежал по берегу речушки, чтобы не приняли за нападение.

Следом из тех же кустов вывалился громадный фавн-медведь. Оценив и поняв ситуацию, ухмыльнулся, подмигнул Сану, а потом развернулся и рявкнул на добрую половину лиги:

— Миг! Всех на трещину! Пускай прыгают! На броде цивилы! Не мешать!

Волк поднял копье: ясно! И исчез в лесу.

Медведефавн обернулся к Охотникам:

— Корпус погранстражи, сержант Квадрат, приношу извинения за беспокойство.

Отступил в заросли, откуда прибежал сам, и откуда уже нарастал ровный топот. Переглянувшись, Сан и Блейк вскочили на толстую ветку ближнего дерева, всмотрелись. Выше по течению, где ручей прорезал в каменной складке ущелье шириной метра три, на гребень складки полезла из леса сопящая и хрипящая толпа в камуфляже. Придав себе смелости воплями и матом, все три десятка разогнались по каменному гребню и поскакали через ручей. Блейк поморщилась: грубо. Ни бегать не умеют, ни прыгать, с Охотниками им не тягаться. Зато энтузиазма, конечно, полные штаны.

Точно как у них тогда, в самом начале "Белого клыка"...

Прежде, чем Блейк затосковала всерьез, по тропинке подошел еще один вояка, фавн-лось. И вот его Блейк узнала:

— Ванны больше не носишь?

— Да и ты, гляжу, с хомячков переключилась на добычу повкуснее. Простите за беспокойство. Мы не знали, что вы тут стоите.

Спрыгнув с ветки, Сан пожал руку:

— Тут форель прямо ух!

— Мы тут каждый день бегаем, кусты трусим, им туда всякие жучки падают, вот рыба и ходит.

— А я думал, звериная тропинка.

— Ветка в лицо не бьет, какой зверь?

Сан засмеялся:

— Ну, например, лось.

Покосившись на Блейк, Лось сказал явно не то, что собирался:

— В любом случае удачи вам, и еще раз извините.

Потом легко разогнался по склону вверх, заскочил на каменную гряду, разбежался и перемахнул каньон под одобрительные вопли подчиненных с той стороны.

— Выделывается, — фыркнула Блейк. — Сан... А, ладно! Молчи. Не говори ничего!

* * *

— Не говори ничего! — Нора вытерла лоб и бросила салфетку прямо в костер. — Сама знаю, что идиотка.

— Я и не говорю, — Руби пошевелила угольки в костре. Парни молча уписывали утренний улов за обе щеки. Жан то и дело поглядывал на табличку: "Пруд имени Норы Валькири". Рен смотрел в вечернее небо, поглядывая на Нору редко.

Сан сидел поодаль, скрестив ноги, на которых спала совершенно счастливая Блейк. И тоже смотрел вроде бы в никуда.

— У нас команда, — вздохнула Руби на правах лидера.

— У нас тоже, — вздохнул Сан. — Чисто пацанская.

— И мы пока не выбрали, где осесть.

— И я тут один, команда в Вейле. Там тоже ничего пока не понятно.

— Разберемся как-нибудь, — улыбнулась Пирра. — С ямой вот разобрались.

Нора возмущенно засопела, но с жареной форелью в зубах ничего, конечно, не возразила. Вайсс поглядела на Янг, и та ответила вполголоса:

— Кошки страшнее гриммов. Гриммы где-то там, за стеной. А Блейк вот. И ее надо мыть. Нет, Сан, ты не идешь. Мы сами.

После, когда холодные звезды осени понемногу затягивало тучами, все поднялись от свежевыкопанного пруда в мансарду, на тот самый стол из облицовочного листа поверх ящиков — его руки так и не дошли переделать. По крыше тихонько затопал дождь. Сан снова тактично ушел после первой чашки кофе, не мешая вымытой Блейк выяснять отношения с собственной командой. Но Блейк тоже наладилась ускользнуть:

— Можно, я подумаю об этом завтра?

Янг заговорила первой:

— Позвони маме. Сейчас. Удачный момент. Играть надо, пока карта...

— Ты как-то очень по-взрослому начала думать. Что случилось?

— После этого... Всего... Вокруг дяди Кроу... В общем, задумалась: почему Рейвен так ни разу и не встретилась со мной?

Привычным движением Янг вытащила батончик:

— А если вдруг дело не во мне совсем? Если мир не крутится вокруг меня? Если Рейвен занята чем-то другим, не менее важным, чем я? Или ей самой нужна помощь? Если она хотела бы, но не может? Блейк, ты хотя бы можешь позвонить! Не откладывай!

Завершив речь, Янг прикончила батончик парой укусов, а скомканную обертку бросила в мусорку по высокой дуге. Попала.

— Вот, я же говорила! Сейчас прет, сейчас и звони.

— Точно, — кивнула Руби. — Прах надо копать, пока свежий.

Вайсс молча протянула Блейк собственный Свиток: новейшую и лучшую модель с общепланетным доступом. Блейк даже приостановилась: Вайсс Шни — ей, фавну из "Белого клыка"?

— Блейк, мы уже больше года как не первокурсницы, — вздохнула Вайсс. — Звони давай.

* * *

— Давай подведем некоторые итоги, — Руби оперлась на столешницу и поглядела поверх собравшихся в окно. — Мы тут почти три месяца. Добились только того, что Блейк нашла парня. Где она, кстати?

Ответила Вайсс:

— На работе. Сегодня же репортаж с моря. Мне тоже скоро надо ехать.

— Точно! Вечером смотрим! Парень, работа, прямо хоть жить здесь оставайся. Честно, я за нее рада. Но Озпину такой результат не доложишь.

— А ты, кстати, на танцах себе никого не нашла?

Руби фыркнула:

— Сестра, там на полсотни девочек пятнадцать мальчиков. Но! Ведущие гениальны. Назначили половину тушканчиками, а половину бобрами. И иногда ведут тушканчики, а иногда бобры!

Руби засмеялась:

— Классно! Сказали: "тушканчики — налево" и никто не чувствует себя неловко, когда обзывают кавалером, а ты такая в юбке. Потому что тушканчик это тушканчик, чего тут сложного... Сложно — чего мы Озпину скажем?

— Скажем, как есть, — совершенно неожиданно подал голос Рен. — Ведь мы пришли к одному выводу. Только боимся его озвучивать.

Все переглянулись. Поглядели в слуховое окно на выкопанный неделю назад пруд имени Норы. На светло-голубое небо с полосами облаков, и на яркий, цветной лес по склонам. Общее впечатление выразил Жан:

— Да, Руби, эти твои курсы танцев меня убили напрочь. Понимаешь, после слов Озпина мы все ждали, что тут... Колючая проволока, вышки, сторожевые медведи рвутся с поводков — кино про старый Мантл. А тут обычный город. Магазины. Кружки танцев, кройки, шитья, составления букетов.

— Вайсс, ты у нас наиболее корпоративно-грамотная. Скажи?

Вайсс вытащила Свиток, развернула на экране статистику и спроецировала ее прямо на чистую обшивку скошенного потолка:

— У них обычный комплекс добычи, переработки-упаковки Праха. Себестоимость у них выше, потому что очень много вкладывают в город. Но за счет укорачивания рабочего дня и большого внимания к... Не медицина, а как это назвать... Просто, когда тебе дают выспаться, понимаете? На длинном плече у них меньше текучка персонала. Как сказать... Фавны меньше изнашиваются. А искать новых, учить новых, ловить среди них "Белый клык" — на период в десять лет еще вопрос, что дороже.

— Почему вы так не делаете?

— Нам никто не гарантирует, что месторождение проживет хотя бы пять лет, а не то, чтобы десять-двадцать. Капитальное строительство невыгодно. Доставка цемента половину дохода съест, никакой прибыли... Ну, почти.

На цветной проекции Вайсс подсветила несколько строчек баланса:

— Глядите. Все вроде бы большие зарплаты почти в тот же день возвращаются в городскую казну. За еду, выпивку, воду, отопление, освещение. За всякие там карусели для детей, за кружки вот эти, они же платные. А отсюда вторичный контур, услуги. Здесь не нищий шахтерский поселок, где все в долгах, и завтра Прах докопают, соберут вагончики и переедут гримм весть куда. Здесь относительно богатый городок. Имеет смысл тут магазины вроде вот этого открывать. Покупательная способность есть. Перспектива есть. Понятно?

— Вайсс, очень сложно. Вывод какой?

— Они не отсюда, — просто сказала Вайсс. — Ладно там, статистика у них в буклетах публикуется. Но так никто дел не ведет. Окупаемость лет через двадцать, и это если все пойдет хорошо. А кто поручится, что месторождение за пять лет не вычерпают? Вот и выходит, что Прах для них вторичен. Вся их техника беспраховая, но тем не менее, тут есть городской водопровод, очистные станции, внятный план развития поселения. Ну исчезнет Прах, и что? Их машины не остановятся, их оружие не превратится в холодное. Кто они, откуда они? Зачем они здесь?

Снова заговорил Жан:

— Но ведь это вполне сообщение для Озпина. Ну, наша уверенность.

— Озпин получает много сообщений. Как ему выбрать, которому верить? Вот, Озпин не верит никаким сообщениям. Озпин верит лишь сообщениями с доказательствами.

— Но там же в самом Вейле магазин беспраховых винтовок! — Янг не могла молчать долго. — Я могу его прямо туда привести. Пусть притащит с собой хоть всю профессуру, каждый Охотник в чем-то оружейник, а Ублек вообще фанат. Оценить уровень техники вполне смогут.

— Вот именно. И что же, Охотники до сих пор не заметили и не...

— Именно так, — Рен вздохнул. — Не заметили, потому что беспраховым оружием Охотники традиционно не интересуются. А чем там отмахиваются горожане, нам обычно разницы нет. И вот все оно лежит на виду, и никому не надо. Все привыкли, что беспраховое — хлопушки, в лучшем случае подать сигнал или отпугнуть мелочь. Чтобы на тысячи шагов и еще попасть в гримм... Только в сказках есть такие волшебные ружья.

— Может, это все с четвертого континента. И сказки остались с тех времен, когда с тем континентом еще имели связь.

Рен пожал плечами и закончил мысль:

— Город Ноль не нуждается в Охотниках. По крайней мере, не так остро, как любое иное поселение. На стене тут стоят все поочередно, как в старые времена. Местные... Люди, фавны, гримм-знает-кто... Они не ставят на Охотников. Мы им не нужны, понимаете? Есть — хорошо. Нет — ладно, справимся сами.

Янг выглянула на голоса и подняла руку:

— Прервемся. Сан пришел.

Сан под магазином спрашивал тетку-дворничиху:

— Зачем вы окурки в отдельный пакетик собираете?

Тетка отвечала, не поднимая глаз:

— Я их на кладбище в свежие могилы закапываю. Чтоб все эти свиньи сдохли.

Сан поежился:

— Хорошо, что я не курящий.

И тут заметил Янг в окне, махнул ей рукой:

— Я вам повестку принес. На наш адрес одно место, суд через неделю. Кто хочет в присяжные?

— Но... Мы же тут временно.

— Ну и что. Вы часть города на данный момент. Участвуйте. На стене же вы расписаны. И вообще, меня так учили. Если ты не знаешь, к какой команде приписан, то задумайся — нужен ли ты вообще? Сейчас и вы, и я — часть города Ноль.

— Ладно, я возьму... — Янг вывалилась в слуховое окно, прокатилась по крыше, повисла на руках и спрыгнула.

— Сан, подожди, — сказала внезапно Вайсс. — Проводи меня к "буллхэду", поговорить надо.

Сан кивнул и отошел к ограде. Янг с повесткой побежала обратно, на лестнице самую малость не впилившись в Вайс, уже причесанную и одетую к вечернему эфиру. Взяв у Янг повестку, Руби ее пока отложила и сказала, взъерошив темные волосы, прижав пальцы к вискам:

— Янг... Мы в заднице. Ремнант в заднице.

— Почему?

— Мы проспали вторжение инопланетян. Мы его просто не увидели. Может, они там уже весь четвертый континент застроили. И даже у великого Озпина нет никого, чтобы разобраться с этой проблемой. Кроме горстки малолетних Охотников. Потому что взрослые Охотники просто в такую херню не поверят. Ха-ха, инопланетяне демпингуют на оружейном рынке! Какие? Вот эти? Да это же фавны, у нас таких инопланетян под любой пивной в день получки! Буквально в три слоя. У каждого уникальный язык, письменность и сигнальная система. Сюжет для фанфика...

— С нижней полки, — фыркнула Янг. — Нет, Руби, Озпин там как хочет, а тебе я обязана показать стойку с журналами. Я там столько о себе нового узнала!

Янг посмотрела на Сана и Вайсс, удаляющихся по улице в сторону главного бульвара, и успела еще разобрать вопрос:

— ... Что фавны думают о Шни? Сан, можешь нормально сказать? Мне сегодня для эфира надо.

Ответ Сана уже потонул в шуршании облетающих листьев. Янг поежилась, опустила раму и подумала, что надо попросить в магазине обогреватель.

Гримм-прах, вот она сидит в городе инопланетян... Если всерьез принять. А они такие же!

Может, это все кажется? Вряд ли ошиблась Вайсс, но все эти коммерческие фокусы могут показывать и на Ремнанте. Допустим, Вакуо или Мистраль. Мистраль не государство, а толпа склочных родственников, какая-нибудь семья нашла способ и решила укрепиться в дикой местности... Формальным основателем города Ноль числится какой-то Кот-Мистраль, иногда с важным видом изрекающий в сети нечто среднее между полной фигней и фигней абсолютной. Но его бутафорская роль видна любому.

Янг вздохнула. Винтовки она видела сама. За винтовками культура производства. Каждая деталь винтовки появилась не за день, а часто и не за год — Янг видела, как Руби неделями чертит, вытачивает, проверяет и потом снова чертит, и снова припиливает какое-нибудь шептало, и потому Янг знала, что даже антабка для крепления ремня на оружии не прикручивается "от фонаря", а чтобы носить и перехватывать винтовку к стрельбе тем или иным способом. В густом лесу так, на холоде в толстых рукавицах этак, накоротке в здании вовсе иным манером.

Винтовки города Ноль придумывались не одним человеком и не один год. И все это время про них никто не знал?

Тут Янг посмотрела на часы и присвистнула:

— Так, собираемся! Скоро "буллхэд" придет! Пора на работу!

Из разных углов мансарды радостно закричали остальные:

— Точно!

— Ура!

— На охоту!

* * *

На охоту их обыкновенно доставляли по воздуху; точно так произошло и сегодня. Подлетел "буллхэд", сел на полосе безопасности — двести шагов, места вполне достаточно. Охотники, уже собранные и снаряженные, попрыгали в коробок с довольными междометиями. Слова, слова, сколько можно слов! Они Охотники, не политики, и вот сейчас они делают именно то, к чему готовились, учились, о чем с детства мечтали!

Полчаса лету; "буллхэд" притерся на вырубке. Здесь планировали небольшое поселение то ли под выращивание зерна, то ли под рыбную ферму, Охотники не вникали.

Вылезли, вдохнули свежего прохладного неба предгорий.

Проводник от Корпуса взмахнул красным и белым флажками — Охотники особенно любили такие выходы именно за отсутствие пустых слов. Порой и вся Охота проходила без единого лишнего звука. Вот и сейчас два взмаха: красный — где цель, белый — в каком направлении выстраивать линию. И ничего не надо рассусоливать!

Дочери Таянга привычно развернулись налево. Команда JNPR — направо. Все знали, что делать, не первая и не сотая даже охота. Проводник нарушил молчание краткой характеристикой: стая беовольфов, пара матерых борбатосков, похоже, попадавших уже в облавы. Протаранили цепь и ушли бы, но гримм-твари не обычные звери, людей не боятся. Наоборот, на людей сбегаются. Так что Корпус оттянулся к скальной гряде и лениво постреливал оттуда, не позволяя гримм-тварям разбрестись по всей округе.

Листья уже опали, сквозь буро-рыжий ковер торчали черные иглы невысоких стволов: словно под землей уснул гримм-дикобраз. Подлесок тоже листву сбросил, и там, где летом гримм-тварь выскакивала внезапно, укрытая до поры мельтешением листочков, шорохами и хрустом не пойми чего, сейчас все просматривалось на добрых полста шагов: и темные пятна мечущихся беовольфов, и черные кометы борбатосков, напрасно таранящих каменную полочку, на которой стрелки корпуса уже заметили помощь и радостно махали руками.

Цепь Охотников развернулась прямо по кустарнику — в осеннем лесу видимость это позволяла — и пошла не торопясь, переступая ветки, выворотни, ямки, взрывая ковер гниющих листьев разгорающейся к бою аурой, гоня перед собой пьяный запах тлеющей листвы и предощущение смерти... Испытывают ли черные твари страх?

Двести шагов Охотники преодолели быстро, зайдя на гриммов со спины.

Залп в кучу — полдесятка смыло. Крайних беовольфов Руби смахнула что крошки со стола, вызвав одобрительные вопли на скале. Янг пошла центром, как договорено, ударами и выстрелами рассекая черную массу на очаги побольше и поменьше. Очагом "побольше" занялась команда JNPR. В "поменьше" оказались десятка полтора гримм-волков и те самые два борбатоска: здоровенные вепри, атакующие на огромной скорости и проламывающие любой строй.

Но Руби двигалась быстрее даже борбатосков, и первого развалила вдоль, вскочив на заякоренную косу. Кабан сам набежал на лезвие, из-за скорости не сообразив, чем это кончится.

Во второго борбатоска на удивление слаженно всадили примерно десять зарядов капээсники со скалы — тот пошел черным дымом еще на бегу, и Руби дострелила его просто для контроля.

Беовольфы в это время крутили колесо вокруг Янг, чтобы прыгнуть на спину. Но Янг держалась спиной к скалам, и гримм, пытавшийся зайти ей в хвост, неизбежно подставлялся под стрелков на скале. Они упорно стреляли залпами; Янг не понимала, почему — слабый заряд? Плохо целятся? Пока что их тактика себя оправдывала: в беовольфа приходила не одна-две пули, а сразу десяток, надежно останавливая зверя. Замершего Янг добирала кулаком в лоб — или пробегающая Руби мимоходом половинила знаменитой косой.

На стороне JNPR слышался треск и вопли — похоже, там не ограничивалось беовольфами. Но там и Охотники вышли вчетвером, сыгранной за два года обучения командой. Беовольфов и прочих борбатосков Жан принимал щитом в морду, если не добивал мечом сам, то сбоку плавно выкатывался Рен и всаживал пару кинжалов. Единственную урсу Пирра застрелила издали, тварь не добежала шагов сорок.

Нора, по обыкновению ворвавшись в кучу, вертела молотом, не задерживаясь ни на черных тварях, ни на тонких стволиках, ломая всех одинаково. Нора фонтанировала силой, радостью и яростью, так что все гриммы первым делом глядели на нее. Второго взгляда им не позволяли Норины сокомандники, выщелкивая замешкавшихся; все шло привычно, как на большинстве охот. Солнце понемногу склонялось к западу, секунды складывались в минуты, а те в четверти часа.

Королевский скорпион поднялся из овражка; Руби заметила его сразу, и на скале тоже заорали, замахали красным флажком. Янг бросилась на землю, пропустив над собой залп. Скорпион несся к ней, короткими пинками направо-налево разбросав JNPR. Черный хитин твари покрылся красной сыпью рикошетов, и стрелки на скале уже вскинули к плечу короткие толстые трубы — как вдруг с неба упало копье Пирры, насадив гримма на огромную булавку. Тяжеленный скорпион с натугой проволокся еще шага три, чертя борозду торчащим из брюха копьем. За эти мгновения Руби высадила ему в морду всю обойму. Скорпион замотал жвалами, замахал клешнями вслепую и ударил хвостом тоже куда запомнил — но Янг вовсе не собиралась ночевать где упала.

Откатившись под стену, Янг поднялась на ноги, чувствуя нечто странное в рисунке боя. Нора привычно и лихо колотила скорпиона сбоку, пока что просаживая твари экзоскелет. Рен мелькал вокруг, добивая беовольфов и прикрывая товарищей со спины.

Пирру прикрывал Жан, но Пирра вперед не шла. То ли видела сигналы со скальной полочки, то ли еще почему — Янг не понимала. Тогда и она вместе с Руби отступила на свой край вытоптанной боем поляны.

Пирра смотрела на скорпиона и готовилась Проявлением выдернуть копье обратно. Жан, понимая все без лишних слов, уже отозвал Нору... Рен, кажется, в радиус не попадет... Сколько там, в руководстве? Десять здешних метров, тридцать три фута — чисто.

Нора отскочила и отбежала. Скорпион выпрямился, оживая прямо на глазах. Пирра призвала копье; освободившийся скорпион первым делом шарахнул хвостом — а прыгнуть не успел. Со скалы в него уперлись сразу три алые полосы, тварь окуталась огненным клубом, и Руби высадила в пламя еще обойму.

Все Охотники разом прыгнули в оседающий дым, кромсая тварь со всех боков сразу, и тут уже хоть королевский скорпион, хоть императорский — кончился мгновенно, как выключили.

Сколько потом нащелкали беовольфов, уже не считали. По времени примерно час. Крупная стая, давно таких не встречали. Пирра двигалась механически, уклонялась, колола, подставляла щит, била кромкой и резала обратным ходом копья, исполняя все это мимоходом, с равнодушным изяществом чемпиона. У хорошего бойца работают руки, а голова в деле свободна. Сейчас голова думала: а пошла бы вперед и влетела бы точно под залп. Зачем они вообще стреляли? Не первая совместная охота. В Корпусе знают, что шесть Охотников одного скорпиона, даже королевского, кладут с гарантией. Зачем вообще расходовать ручные огнеметы? Кто-то выпендриться решил?

С другой стороны, сигналы им подали. С третьей: несчастный случай на охоте, самое простое и надежное. Все-таки Озпин? Или просто суматоха? Или она просто уже с ума сходит от подозрений?

Опомнилась Пирра, когда уже заметно похолодало к вечеру. Стрелки Корпуса Пограничной Стражи слезали со скалы, помогая друг дружке и улыбаясь несколько смущенно: туда запрыгнули на испуге, а слезать оказалось довольно сложно, пришлось вывешивать веревки, съезжать дюльфером, потом еще веревки снимать, подотчетное же имущество, старшина кишки выест...

Охотники собрались вокруг Янг, и та щедро выдавала им батончики. Жан обнял свою девушку за плечи, и Пирра, наконец-то, выдохнула.

И рога протрубили отбой.

* * *

Отбой протрубили со всех сторон — похоже, стаю перебили полностью. К вырубке сошлись примерно тридцать КПС-шников, главным образом, фавны, но попадались и люди.

И, конечно, полезли за автографами. Ну как же, Пирра Никос, вот прямо тут, мы с ней королевского скорпиона уработали! Да подпиши, жалко тебе, что ли? Знаешь, как на девушек действует?

Пирра прямо обалдела от такой незамутненности, но блокнотик взяла и даже чего-то там нацарапала. А потом еще листок бумаги, и еще блокнот, и еще на обороте приказа, и еще, пока пилот не заорал из кабины:

— Вы тут навеки поселиться? Уже закатная полоса покраснела!

Тогда Жан и Рен живо построили всех на фоне "буллхэда", Пирру с оружием поставили в центре, Охотников рамочкой по краям. Подсветили снятой посадочной фарой, сделали большой общий снимок. Жан фыркнул:

— Счастья всем, даром. И пусть никто не уйдет обиженным.

— Никто и не уйдет, — хмыкнул командир КПС-шников, фавн-волк, — все улетим. А придумал хорошо, благодарю от всего девятого взвода. Так бы еще час клубились, а так быстро утрамбуемся и прилетим домой еще до заката.

Жан вздохнул: домой... Дома семь сестер, и скоро, наверное, старшая позовет на свадьбу. Жан представил, как они с Пиррой выгружаются дома, и как сестры ревниво глядят на девушку брата, и...

— Взвод, справа по одному в порядке весовой карты на погрузку... Марш!

— Поехали, — ткнула в бок эта самая Пирра. — Хорошо бы и правда успеть до заката.

* * *

До заката Охотники успели выгрузиться, разложить снаряжение для чистки на весь пол мансарды, но почистили только оружие, чтобы ночью иметь его под рукой готовым. Чистить рюкзаки с одеждой решили завтра, а на сегодня отдыхать. Королевский скорпион, все же.

Вымылись поочередно в героически поднятой ванне. Собрались опять на кухне, глядели на закатную полосу. Сестры отметили, что солнце садится с каждым днем все южнее, и скоро уже не будет видно в окне.

Вошла Пирра с подносом, Нора с кофейником, Жан с нарезанным хлебом:

— Милое дело думать за ужином. Не найдешь ответа, так хотя бы наешься.

Нора приземлила кофейник на вынужденную, едва не скинув крышку:

— Так вот почему ты лезешь с вопросами, когда я ем!

Рен выставил чашки:

— Очень сложно поймать момент, когда ты не ешь.

Пирра потыкала вилкой вырезку:

— Даже это мясо в форме, а я нет.

— Не переживай, подруга, оно тоже жирненькое.

Руби отвела глаза от прогоревшего заката:

— И все же. Почему Озпин так спокойно дал Пирре уйти с этим секретом?

Жан поморщился:

— Руби, не все то мысль, что настойчиво лезет в голову. Скажем, ты все-все знаешь про Озпина, и что? Куда ты с этим пойдешь?

Руби подняла белый разграфленый листок:

— В суд? Мне вот повестку прислали, буду присяжной.

— Допустим. В суде Озпин скажет: моя первейшая задача — защита от гримм всех людей в целом. Если для этого надо прищемить пальцы офигевшему в атаке Атласу или Мистралю, так и сделаю. Спокойствие на планете важнее.

— А если на телевидение?

— Кстати! Блейк! Чуть не забыли!

— Точно! — нарочно для сегодняшнего вечера в магазине попросили телевизор, и вот сейчас Жан его включил.

Неделю назад, после вечернего звонка матери Блейк внезапно пошла и устроилась ведущей в вечерние новости. Ее сдержаная элегантность и буквально кошачья грация пока что не приелись ни городу Ноль, ни тем соседям, что раскошеливались на покупку трансляций. Вечером все на полном серьезе прикипали к экранам. капээсники говорили: в эти минуты даже машины не бьются. Никто не ездит, все сидят и смотрят на Блейк.

Вот и сейчас, едва на экране помигала заставка, проиграла мелодия — как по улице захлопали окна, и мамы закричали:

— Домой, Алан!

— Тетю Блейк показывают!

В самом деле, захочет ли Блейк отсюда уезжать? И что же они за RWBY без нее?

Ах, великолепно смотрелась Блейк в студийном белом костюме! Прижимая к высокому фавновскому уху гарнитуру, желтоглазая Охотница чуть косилась вниз, на бегущую строку подсказки:

— ... Хедамма один из хостов Той Стороны, то есть, Запроливья. Выполняет перевалку наших грузов как на морские суда, так и в обратном направлении. Буквально вчера они запросили помощь в расчистке, и вот, внимание на экран!

— И так полгорода глаз не отводит, — фыркнула Янг.

За плечом Блейк мерцал полосами экран прямого включения. Вот он проморгался и на экране внезапно возникла Вайсс — но в каком виде!

— ...Прямое включение из морского порта Хедамма. Кстати, это наша первая трансляция через пролив, заодно и проверим релейную линию... Итак! На связи моя сокомандница Вайсс Шни, да, ребятки-зверятки, та самая "поющая смерть"...

Под хлещущим ливнем, на фоне валов, перекатывающихся через бортик набережной, Вайсс выглядела растрепанным воробьем. Охотники переглянулись: Вайсс могла бы укрыться глифом и от ветра и от ливня. Раз не стала, значит — снова игра. Впечатлить аудиторию, что-то продвинуть.

Это получается, они вот прямо сейчас этим пришельцам помогают?

Полно, да есть ли те пришельцы вообще?

Испокон веков люди прекрасно справлялись сами. И прореживали себя по любым поводам, и гриммов приманивали, ну и героически потом побеждали, не без того.

Левой рукой Вайсс держала рапиру острием вниз, а правой рукой заслонялась от ветра и брызг. Но речь ее передавалась, несмотря на ливень, вполне понятно:

— ... Не будем делать равнодушный вид, моему семейству город Ноль поперек глотки. Конкуренты в добыче Праха, сами понимаете. Но вот пригнать сюда армию, простите, нету повода, — говорила Вайсс. — Потому что малой войной не обойдется. Ввяжутся и Вейл, и Атлас, и все прочие. А остатки добьют гримм. Так что конкуренция будет, и торговые войны будут, и всякие там подлянки на таможне, и так далее.

Вайсс поморщилась:

— Ну вы же честное мнение хотели, нет? Значит, снаряжайте гонки на адвокатах, готовьте лоббирование, копите льены на взятки и все такое. Но война с Нулем — а что семья Шни получает от победы? Полторы льены на унцию Праха, довеском репутацию конченых ублюдков?

Вайсс опять встряхнулась и вот сейчас поставила над собой плоский зонт глифа, и вода полетела с прозрачного диска. Камера отошла, взяв сцену широким планом, и все увидели, что волны перекатываются вовсе не через набережную. Что Вайсс топчется по спине здоровенного морского гримма, держась за вколоченную в него рапиру. Свободной рукой Вайсс показала медленно истаивающую тварь под ногами:

— Меня на Ту Сторону привезли вот из-за этого. Понимаете, нам и так есть с кем воевать!

* * *

— Нам и так есть с кем воевать, товарищи конкистадоры. Вы же не думаете, что США будут молча смотреть, как мы целую планету подгребаем в одно рыло.

— Да мы вообще не думаем, — фыркнул Брат, который старшина Поболовец, — мы исполняем приказания командования. Чтобы думать, начштаба есть.

— А чего сразу на меня смотрите?

Семен Певченко, позывной Поручик, возмущенно уставился на товарищей. Но те лишь ехидно ухмылялись:

— Потому что ты самый... Умный. Ты и отвечай.

— Есть, принял... — Семен повернулся к вошедшему капитану Зимолетову, позывной Кортес, перелистал блокнот с условными пометками, почесал нос и начал с первой:

— Товарищ капитан, что маршал ответил на вопрос об источнике? Не зная степени доверия источнику, мы ничего не можем планировать дальше.

Капитан прошел в номер и сел во главе стола. Подтащил сложенную вдвое газету с привычным набором командировочного: хлеб, консерва рыбная в томате ибо самая дешевая, лук от ближней бабки с рынка по той же причине. Поискал глазами выпивку, но начальнику такое покажет разве что абсолютный дурак. Кортес вздохнул:

— Фортепианствуете, товарищи конкистадоры?

Конкистадоры переглянулись; Капитан прикрыл веки, напрасно пытаясь укрыться от пяти пар горящих глаз. Проворчал Худой:

— Никак нет, тарщ ктан, пока только пиананируем.

И в доказательство развернул карту Ремнанта, исчерканную к завтрашнему докладу пометками — Кортес не очень разбирал мелочь, а вынимать очки почему-то не хотел. Спустя секунду понял: не хочется стариком выглядеть. А все равно не угонишься за молодыми.

И Зимолетов начал:

— Маршал ответил на мой вопрос ограничено. На Ремнанте у нас постоянно действующая резидентура. Срок ее жизни больше года, но сколько именно, понятно, мне знать нельзя. Кажется, и маршал тоже не знает. Насколько понятно из даваемой информации, резидентура действует свободно в пределах одного небольшого поселения, по нашим понятиям, райцентра или даже большой станицы. Тысяч двадцать населения. Для Ремнанта это много. Любая информация, запрошенная нами в рамках этого поселения, получается мгновенно. Эта информация всегда полная, детальная, исчерпывающая.

Кортес пошмыгал носом, отковырял лепесток от луковицы, с удовольствием понюхал.

— Кстати, позывные утвердили. Только Атомного Юнкера сократили до Анкера. Из соображений краткости.

Курсант Игорь Далекий, напарник Поручика, позывной Анкер, покрутил носом недовольно, но возражать, понятно, не стал. Новым ярлычком Кортес воспользовался тут же:

— Анкер!

— Слушаю.

— О чем нам говорят качество и ассортимент поступающей информации?

— Что этот город или райцентр или что он там — полностью наш. Можно считать, плацдарм хотя бы для глубинной разведки у нас там есть.

— Аргументируйте.

— Тарщ ктан, даже если наш агент служит в охране ЗАТО, космодрома или чего-то похожего, ему известен только небольшой сектор, своя часть. Это азбука организации охраны. А вот если агент поставляет информацию обо всем без преград, значит, он там либо главный, либо в главном штабе. Или в мэрии, или как там это у них называется. Или он информацию выдумывает, но тогда бы куски не стыковались. Мы же наблюдаем ровно обратное. Все сходится.

Кортес меланхолично прожевал кусок луковицы и отломил кусочек от нарезанного хлеба. Анкер поглядел на товарища. Поручик дисциплинировано поднял руку. Кортес кивнул ему:

— Разрешаю.

— Тарщ ктан, для сравнения, информация о прочих городах и поселениях Ремнанта не систематизирована вообще. Мы получаем блоки сведений. Большие, иногда подробные, но между собой почти не связанные. Понятно: опросили одного человека оттуда, вот тебе и блок. Опросили второго, тоже блок — но с первым не связанный. Случайно.

— Вывод?

— Год на разведку, тарщ ктан. И потом, возможно, еще несколько лет на уточнения и проверки.

— Почему на первичную разведку год, а не полгода, треть года? Наоборот, не два, три, пять?

— Основной цикл производства всегда привязан к году. Как следует из получаемых данных, на Ремнанте так же. Полагаю, что все тенденции на годовом цикле проявятся. Меньше года недостаточно. Больше года — потеря времени.

Кортес доел хлеб, поднялся:

— Не пересиживайте. Отбой в двадцать два.

Конкистадоры переглянулись и самый старший по возрасту, лейтенант Крошеный, позывной Худой, сказал:

— Товарищ капитан... Останьтесь, пожалуйста. Тут вопрос такой. Мы разобраться не можем. Жизненного опыта, похоже, не хватает.

Кортес обернулся, поднял брови, окончательно уподобив лицо круглоглазой сове, вернулся и сел на прежнее место. Худой жестом приказал готовиться сокурснику. Харитон Окладников, позывной Флюкт, вспомнил Кортес.

— Товарищ капитан, мы хотим развернуть дискуссию. Вот Флюкт у нас выступит адвокатом дьявола. А вас мы хотим привлечь как судью. Возраст, опыт.

— Принято, — Кортес кивнул, пока что не обольщаясь. Молодежь крайне редко признает себя молодежью. Если зовут рассудить, значит, что-то неприятное. Нечто такое-растакое, озвучить никто не берется. А начальнику можно. Он для того и нужен.

Худой скомандовал:

— Флюкт, вещай.

— Товарищи. Мы очень шапкозакидательски подходим к вопросу гримм. А наш противник будет не население Ремнанта. Наши бойцы будут бояться и ненавидеть жуткую неубиваемую черную хрень. Эмоции привлекут еще больше хрени. В конце концов, оружие тоже стоит денег.

Флюкт пошевелил баночку из-под консервов, вымазал ее куском хлеба и посмотрел на падающие вязкие капли:

— Гримм рождаются из черной жижи непрерывно. Наш контингент ограничен. Боезапас тоже ограничен. С тем поселением какая связь? Портал? В портал пройдет один танк в минуту? Один вагон снарядов в минуту? Или мы на ту планету прилетаем из космоса и можем уронить им кирпич на голову с орбиты, как написано у этого, как его... Хайнлайна? Для дальнейшего планирования уже пора определяться.

— Вводная, — сказал Кортес. — Такой информации нет. Выкручивайтесь.

— Понятно, — хмыкнул Поручик. — Тогда придется расписывать сразу все варианты. Я беру вариант с маленьким порталом, на разведгруппу. Худой, ваш вариант с большим порталом, на железнодорожную ветку. Флюкт, вы прикиньте этот вариант с орбитой. Продолжайте.

За время высказывания Поручика банку Флюкт вымазал, хлеб съел и теперь продолжил явно отрепетированную речь:

— Так или иначе, но состав и число вооружения ограничено. Даже самый простой в обучении рядовой-срочник перед этим должен еще восемнадцать лет расти. Боевая единица гримм рождается из черной жижи готовая к бою. Пара секунд отряхнуться, и в атаку. А убить гримма нельзя.

Первым не выдержал старшина-десантник, позывной Брат:

— Сфигали?

Официальный тон слетел. Парни подались к столу ближе, говоря все вразнобой:

— Против Гримм и Охотников большая часть современного вооружения идет нах!

— Докажи, Флюкт! Физику не обдуришь. Какой там ни возьми супер материал, его можно разрушить. Надо только патрон помощнее взять!

— Гриммы быстрые и бронированные цели. Из-за этой ихней магии определяются только визуально. Прилетел невермор. На радарах его не видно. Сбросил десант или пожег склады.

— А посты ВНОС просто так стоят?

— Им глаза можно магией отвести. У нас никакая защита от Проявлений! И праховой магии! Пустим полк Т-10, и шарахнет по нему эта бледная с косой своим электропраховым снарядом. Сколько ампер выдержат человеки и электроника в прицелах?

Отняв у Флюкта фотографию Руби, Худой выложил на стол маленький справочник с молнией на обложке:

— Лучше про клетку Фарадея почитай. Или про статистику ударов молний в самолеты.

Флюкт не сдался:

— Напомню также, что многометровые роботы у них там прыгать могут. Прыгать! Им закон куба-квадрата пофиг, так, что ли? А вот про силовой щит...

Анкер хлопнул обеими ладонями по столешнице:

— Стой, не части.

Взял одной рукой буханку:

— Вот у нас многометровый мех, броня абсолютная.

Второй — луковицу:

— Вот обычный пятикилотонный спецбоеприпас. Хоть наш снаряд "Новороссийска", хоть штатовский "Деви крокет". За сколько там километров находили куски машин в Галифаксе, когда на рейде пять тысяч тонн тротила е... Рвануло? Этого твоего меха взрыв на орбиту выкинет. Целехоньким и неповрежденным, раз ты хочешь.

— У них есть огромный летающий стадион. Летающий город.

— Ну и че? Цель большая, малоскоростная, небронированная. Дирижабль. Любая зенитная ракета со спец-БЧ сделает ему капут. А летающих городов на Ремнанте по-любому меньше, чем у нас зенитных дивизионов.

Вступил Худой:

— Допустим, что у этого дирижабля тоже броня абсолютная. Ну и унесет его взрывной волной в гребеня, откуда он, исправив последствия сотрясения, вылечив наведенную радиацию, будет просто пилить по небу обратно пару месяцев. Да за два месяца большевики Россию перевернули, сто сорок миллионов населения. А там все же народу поменьше. Ну и прилетит — опять ракету в щачло получит. Или сразу всей батареей, шесть установок.

Кортес призадумался: почему именно лейтенант взялся за непочетную роль противника? Флюкт же сказал:

— Ну и сколько этой техники осталось? А людей, что могут ей управлять? В том числе и ночью?

Худой выдрал чистый листик блокнота:

— Вот у нас Ремнант, четыре Академии Охотников, выпуск по двести-двести пятьдесят человек в год. Это примерно тысяча супер-бойцов. Во-первых, Охотники умирают просто от старости. Во-вторых, они заняты защитой своих делянок от этих самых гриммов. Сколько они соберут против нас? Ладно, допустим, что старые охотники все заняты, против нас выйдет вся тысяча новеньких, свежеспиленных.

Поставив слева на листке цифру "1000", Худой провел вертикальную черту и справа от нее начал считать в столбик:

— Вот у нас СССР, пока что без союзников совсем. Двадцать училищ, в каждом примерно пять рот ежегодный выпуск. Итого десять тысяч одних лейтенантов ежегодно. Учебные дивизии. Десять тысяч сержантов за полгода в каждом округе, от Карпат и до Курил, суммарно двести тысяч. И это не рядовые, это именно специалисты по обслуживанию вооружения: командиры танков, наводчики, механики-водители, операторы радаров и так далее. И я еще не считаю союзников по ОВД, по СЭВ, а они тоже, наверное, не откажутся клешню в дверь просунуть!

Худой поднял, показал всем листок. Слева "1 000", справа "210 000", под ними жирно: "Ежегодно".

— Ситуация полностью повторяет войну Японии против Америки. Или "тигры" против Т-34. Малое количество суперов проигрывает огромному количеству троечников. Если же, как говорил в первом докладе Поручик, еще и причесать с орбиты тот же Вейл, у них и тысяча та не наберется. И выпуск техники сразу просядет.

Флюкт помотал головой:

— А что, мы без техники лучше себя покажем? У нас в сорок втором летчиков научили столько, что с винтовками в пехоту посылали. За отсутствием самолетов. Клепание на заводе тоже стоит денег. И чем промышленней масштаб, тем больше надо денег.

— Опять фигню спорол, — Анкер сморщил нос-картошку. — Капиталисты вынуждены экономить на оружии. Советская армия может себе позволить оружие, лучшее по характеристиками, а не соотношению "цена-качество".

— И поэтому маршал Поручику на докладе подсказывал про "рентабельность", да?

— Да, — кивнул Анкер с достоинством принца-изгнанника. — Мы за ценой не постоим. Вот скажи, Флюкт, в каких деньгах ты вычислишь цену новой планеты? Как политического фактора? Как абсолютного убежища от ядерного удара противника? И это не тесный бункер, даже не подземный город. Это целый громадный мир. Подумаешь, гримм!

— Стойте, хлопцы, пока не передрались, — Кортес постучал ногой по дивану слева, и фляжка в недрах его, конечно, упала с характерным бульканием.

— Доставайте, на сухую спорить не по-нашему.

Пяти изумленным лицам Кортес ответил:

— Как-то по молодости меня занесло в Ташкент. И там я спросил у муллы: вы курите во время молитвы, но вам же нельзя?

Брат и Анкер встали с дивана, вытащили фляжку и протянули старшему. Кортес поболтал фляжкой, неторопливо раскрутил пробку:

— Курить во время молитвы нельзя. А можно ли молиться во время курения?

Конкистадоры засмеялись. Кортес резюмировал:

— Видите, все зависит от постановки вопроса. Мы не пьем на работе, мы работаем даже во время пьянки.

Сделал маленький глоток и передал фляжку направо, в руки Флюкту. Тот отпил самую чуточку. Потому что пить с начальником вообще-то против правил.

Но все зависит от постановки вопроса. Передав фляжку по кругу Брату, несломленный Флюкт проворчал:

— Помнится, в Атласе НУРСами по слонам шмаляли, а они на то срать хотели...

Брат пробасил:

— Я все-таки докладывал именно по войскам Атласа. У них самое большее пехота в брониках. Ну пускай очень хорошие броники, но о насыщенности взвода тяжелыми стволами им только мечтать. Судя по переданным нам данным, у них там самое главное — транспортный винтокрыл, "буллхэд". Поставили в двери пулемет на вертлюге, вот он и "ганшип". По гриммам еще ладно, а вот когда с земли отстреливаются, уже криво. Ну "манты" у них есть, но не то, что до МИГа, они "Ил-2" уступят. Особенно если тот с полным подвесом эресов. То есть, они десантура. Допустим, что не хуже нас.

Все переглянулись и захихикали: Брат признал кого-то не хуже себя. Худой, сидевший в дальнем торце стола, напротив Кортеса, скоренько отвел фляжку от губ, чтобы не поперхнуться. Брат же сказал:

— Аэромобильная пехота. Хорошо. За тяжелое оружие там боевые андроиды. И вот, мне дали почитать...

Старшина покосился под стол, но секретную папку, разумеется, давно уже вернули, куда положено. Так что Брат посопел, подвигал здоровенными плечами:

— Там, короче, бунт в Мантле. Гражданские обрезками труб и булыжниками, точно по Марксу, этих андроидов раздолбали буде-нате. А в открытом поле, даже если один мой взвод успеет окопаться, мы им накидаем из штатных дашек с агээсами. А если нам еще АСУ-шку скинут, или "Василя", мы любой воздушный крейсер навылет.

— И почему в Атласе так плохо с армией, тактикой и вооружением?

— Тарщ ктан, Охотники же! Зачем развивать военные технологии, зачем пушку ставить на колеса и зачем на машину вкорячивать броню с вооружение, если можно обучить Охотников? Точно как Поручик в первый день про электростанции отвечал. Зачем искать уголь, нефть, уран, если везде найдется Прах?

Глядя, как свои глоточки деликатно отпивают Поручик с Анкером, Флюкт упрямо проворчал:

— Налетит стая лансеров. Ночью. Вот и крендец базе. Пэвэо бесполезная фигня.

Худой зевнул:

— Сам ты бесполезная фигня. Я еще могу понять штатских, но ты же на полигонах с нами видел, что зенитка достает на пять километров высоты. За сколько лансер твой пять километров пролетает? По нему не то что батарея, дивизион успеет отстреляться, двадцать четыре ствола.

— Припрутся Апатии. База заскучает и передохнет во сне.

— Угу. По ежесуточной радиосвязи никто ничего не поймет, и проверяющего не пришлет.

— Ну тогда выпускаем гайста. Вот наш Т-10 превратился в хрень или даже в хтонь и пошел прессовать своих. А еще подземные гриммы. И вот в сводках еще какие-то намеки, что там настоящие волшебники есть.

Вернув Кортесу фляжку, Анкер захрустел остатками луковицы. Поручик же сказал:

— Ну и как с этим справлялись жители Ремнанта до сих пор? Десятком тысяч Охотников на всю планету? Тарщ лейтенант, нам в уши льют откровенное говно про крутизну гриммов, а мы верим. Офицер должен делать выводы не по пропаганде, а по фактам. А факты такие, что Ремнант все еще жив и не сильно-то кашляет. Значит, гриммы убиваемы и без Охотников тоже, а что мы пока не знаем подробностей, так этой нашей резидентуре именно приказать, пусть выяснит. Выходит, мы черных замочим просто потому, что у нас мобресурс выше. Потому что в секунду дивизия выбрасывает четыре тонны металла, а если мы еще прикинем артиллерию большой и особой мощности...

— То жители Ремнанта разбегутся, переедут в какие-нибудь опустевшие деревни, оставив нас на попечение гриммам.

Поручик радостно хлопнул по столу обеими ладонями:

— Так это же наша цель, нет? "Поедать землю, как шелковичный червь поедает листья", Сунь Цзы, пятый век. Выдавим. И вообще, проутюжить тот же Вейл, пятьсот на пятьсот километров, ковровой бомбардировкой с Ту-девяносто пятых или с двадцать вторых, даже не входя в прямой контакт ни с гримм ни с Охотниками. Флаг в клюв невермору или там лансеру ловить "девяносто пятого" на эшелоне двенадцать тысяч.

— Но это уже тотальная война. Разрушительная и непопулярная.

— За новую планету? Освободить людей от черной сволочи? С хрена ли она будет непопулярной? Не хотим рушить Вейл, давай четвертый континет проутюжим. Вообще, если найдем управляющий центр, королеву гримм эту самую, так ей подарочек от академика Янгеля не жаль.

Флюкт раскрыл рот возражать, но тут Худой сказал очень тихо:

— Ты как-то слишком уж серьезно принялся играть дурачка. Смотри, привыкнешь. Ты говоришь: гриммы приходят на страх, боль и ужас, которые там будут испытывать земляне. А что, жители Ремнанта их не испытывают? Вот прямо сейчас, пока мы тут стрелки на карте чертим?

— Для них гриммы привычная проблема.

— И че? У них там сравнительно недавно кончилась Великая Война, на войне же всегда полно и ненависти и ужаса, и всяких там сильных чувств. Ладно штатовцы, но мы-то знаем. С точки зрения гримм, что житель Ремнанта, что землянин — разницы нет. Флюкт, малек тебе четко сказал: будь гримм такие сильные, они бы давно всех смели. Завалили волнами черного мяса, еще когда люди с копьями и мечами оборонялись. А у нас факт, понимаешь, Харя, тьфу, мля, Флюкт!

И Худой в свою очередь прихлопнул по столу обеими ладонями, заменяя, наверное, ругательство.

— У нас факт: Ремнант есть! И его электроника лучше нашей. Ты хоть примерно представляешь, сколько миллионов работяг должно пахать и копать, чтобы прокормить восемь-двенадцать академиков в белых халатах и пару тысяч инженеров рангом поменьше? У нас от Маркони прошло уже семьдесят лет скоро, а эти Свитки для нас еще лет полста, не меньше. Сто двадцать лет развития!

Успокоившись, Худой скрутил опустевшую газету, завернув крошки внутрь, скомкал и положил в мусорку возле окна. Вернулся к столу:

— Мы опять уклоняемся в сторону моря. Пушечки, танчики. Сафонов с Северного Флота на "ишаке" немецкие "мессеры" бил. Вьетнамцы минометы из газовых баллонов в джунглях на весу точили. Они французов при Дьен-Бьен-Фу поставили раком. И даже Иностранный Легион, укомплектованный беглыми эсэсманами через одного, французам не помог. Товарищ Кортес! Рассудите нас.

Товарищ Кортес поболтал сильно полегчавшую фляжку. Выложил ее на стол и принялся загибать пальцы:

— Первое, вы обсуждаете: стоит ли их завоевывать? Сначала нужно провести георазведку. Для этого нужно переправить технику. Потом установить, есть ли там чего стоящее обратной доставки в товарных количествах. И каким способом обеспечить эту доставку: порталом, через космос или еще каким способом. И только после всего — приказ танкистам: "Заводи!" Но это не нашего уровня вопрос, его решает политическое руководство страны. Нам поставили задачу: придумать способ. Учитесь не отклоняться от заданной темы.

Посопев, Кортес поднял палец наставительно:

— Второе: как на завоевание посмотрят наши соседи по планете?

И сам себе ответил:

— Это как раз понятно. Мы для них уже в другом мире. Есть первый мир, мир капитала. И мы, коммунисты, второй мир. И страны третьего мира, они так и называются, потому что не дотягивают. И вот, что происходит в нашем втором мире, капиталисты просто не знают. Мы запросто можем в ад скважину пробурить. Хрен кто чего узнает, пока мы чертей на телевидении не предъявим. Конечно, царская Россия, где иностранный капитал пронизывал все и вся, оказалась бы вынуждена делиться секретом с капиталистами других стран. А нам плевать. Мы идейные. Нас не купишь.

Худой поднял руку и, дождавшись разрешения, возразил:

— Всех покупать и не надо. Мы исходим из того, что тайна будет рано или поздно раскрыта.

Кортес безразлично зевнул:

— Америка не начнет горячую войну, зная, что мы в этом случае точно молчать не станем. Они не станут менять возможные проблемы на проблемы стопроцентные. Чего там русские нашли на другой планете, бабушка Геббельса надвое сказала. И есть эта иная планета вообще, или это опять лисы-оборотни защищают свободу Кубы? А вот "самосвал" в ответ может прилететь запросто, у нас это прямо в доктрине написано. Тут ничего проверять не надо, все кристально ясно, как водка минского разлива. Я ответил на ваш вопрос?

Худой кивнул. Тогда Кортес, опять повертев фляжку в руках, опустил ее на центр стола жестом ставящего мат шахматиста:

— Третье. Реакция гримм, когда они — или то, что стоит за ними — оценят нас как угрозу. Что произойдет? Если гриммы часть прежней цивилизации и ими управляет, скажем, электронный мозг. Он усилит натиск? Наоборот, возьмет паузу на разработку новых видов гримм? Тут надо историю смотреть, опять же: Ремнант доразвивался аж до Свитков, и гриммы так и не смогли загнать его под лавку. И в этом пункте я согласен с Поручиком и Худым, а не с Флюктом.

Флюкт сейчас же поднял руку, получил разрешение и принялся возражать:

— Конечно! Вот на этом неимоверно крутом Ремнанте внезапно открывается портал. Бряцая оружием, вылезают люди из другого мира. Повод паниковать, нет? Если даже не бряцая — представьте такое у нас? Разве никто не начнет панику, перестраховку? Секты, религии...

Кортес выпрямился, толкнув ногами стол. Падающую фляжку поймал Поручик. Флюкт, не обращая внимания, торопился договорить:

— Первая мысль у большинства — они хотят нас завоевать!

— Че сразу завоевать? — засопел Брат. — Оккупацию надо заслужить! Индейцы не впали в истерику, когда к ним приплыли испанцы. Китайцы не боялись ни Саши Македонского, ни римлян, а самураи совсем и не знали ни про одного, ни про других! Вылезли, прилетели, припыли чудики. Ну здорово, поторгуем. Вдруг их удастся подверстать на войну против гриммов?

— А население? Простые люди? Попрут к ним наши с оружием. Сначала нервы, потом паника!

— В Ремнанте все вооруженные. В той или иной мере. Лишнюю тысячу мужиков со стволами вряд ли кто заметит. Очередная частная военная компания. Там же капитализм, там это разрешено. А вот гримм — это общая угроза для всех государств. Угроза, с которой они живут тысячи лет. Как мне кажется, они объединятся не столько из за инопланетного вторжения, сколько из за угрозы гримм.

Поручик улыбнулся с молодым обаянием:

— А тут из-за угла появляемся мы. Как английские сахибы в Индии. Тех поддержали, этих скупили... Двести лет, и вот — "жемчужина британской короны". Сколько ту же Индию пытались покорить всякие там Сашки Македонские да Великие Моголы — не вышло. Хитрые инглезы справились полками и ротами, чужими руками. Сипаи, гуркхи. А численность именно английских войск даже до корпуса за двести лет не поднималась ни разу.

— Стойте, хлопцы! — Кортес поднял руку. — Я поймал мысль. Сначал Поручик напомнил про Сунь Цзы. У китайца сказано: "Лучшее — это разбить замыслы противника". Потом Флюкт сказал: "религии". Вдобавок, мы называемся "конкистадоры". И вот, я подумал: а если...

* * *

— Если?

Маршал Соколовский поднялся и прошел по кабинету полный круг, надавив на плечи подскочившего капитана:

— Вольно! А вы молодец, майор. С этой стороны, пожалуй, никто пока не смотрел. Возвращайтесь к группе и сообщите, что повышение в званиях они получили. Я немедленно к Хрущеву.

* * *

Хрущев зафыркал не хуже кипящего чайника:

— Василий Данилыч, и мы вот это мракобесие сами понесем по Галактике? Меня Ефремов с говном сожрет!

Серов подал фотографию здоровяка в синем шерстяном костюме. Хрущев повертел снимок, прочитал на обороте: "Тан Линь", и глянул на председателя КГБ вопросительно. Серов ответил меланхолично:

— Индульгенция для Ефремова. Только дождусь последней проверки, и моему тезке станет не до мракобесов.

Подняв голову, Серов сказал уже громко и ясно:

— Педаль в пол, Никита. Можно все! Абсолютно все, если оно на пользу СССР.

Никита Сергеевич педаль в пол не давил, за неимением оной. Почесал затылок, посопел и спросил:

— А как там вообще в городе Ноль дела? Скоро год, как мы начали этот проект.

— Нормально, — Серов потянулся и улыбнулся вполне довольно. — Город живет, развивается. Еще примерно через год Хоро планирует ввести большой портал под скоростной поезд, помнишь?

Хрущев степенно кивнул.

— А тут видишь, и пацаны Василь Данилыча первую идею серьезную подали. Одно к одному, Никита. Так что не смущайся. Играть надо, покуда карта прет.

Никита вдавил кнопку селектора, и велел ответившему секретарю с пролетарской фамилией Шуйский:

— Боярин, патриарха Алексия звать ко мне на вторник. Скажи ему: пусть подберет пару грамотных и крепких... Своих... Для командировки.

— Разрешите уточнить, командировки куда?

* * *

— Куда, владыка?

Патриарх очевидно задумался. Но ум, напрактикованный в оконтуривании нечеткого, быстро подал формулировку, и Патриарх, огладив бороду, выдохнул:

— В страну, где зло победило.

— На Земле таких стран, мне кажется, нету. Везде так или иначе веруют в Отца, даже католики, хотя клир там и сволота.

Патриарх перевернул канадскую газету с английским, понятное дело, заголовком: "Небеса голубого цвета, ад — красного", вздохнул согласно:

— На Земле нету.

Приглашенный иеромонах поглядел на подаренные Хрущевым часы: ракета вокруг земного шара. И часы сказали: тик-так.

Вот так.

— Я знаю только, что людей наших там нет совсем. Есть некие нелюди. Там... Другой мир. Там все иначе. Там с тобой пребудет один лишь Господь.

Взяв себя в руки, Патриарх попытался глянуть строго, а получилось едва ли не просительно:

— Перечисли мне искушения.

— Грехи?

— Грехи, сыне, я без тебя помню. Искушения. Соблазны.

— Убийство. Сытость и леность. Власть и жестокость, и трусость. Ложь. Самоувереность. Высшее — гордыня. Равнобожие.

— Ты один будешь в той земле. Сам себе церковь и паства. Только Господь останется тебе спутником и товарищем. Вчера я узнал доподлинно, что Он — есть. Ибо есть ад, и я его видел. Если есть ад, есть и все остальное.

— Значит, есть и... Господь?

Тик-так, сказали стрелки часов.

Тик-так.

Патриарх воздвигся, опершись на привычное кресло. Пошел по комнатке мелким шагом, плавно. Заговорил тихо, словно бы отвечал не подчиненному, мелкому иеромонаху, отобранному за здоровье, ясный разум и орден Славы третьей степени. Словно бы отмерял слова собственному духовнику, митрополиту Арсению, в годы, когда не то, что Сталина — Ленина еще не внесли в Мавзолей.

— ... Мы получили доказательство того, что Бог есть. И как нам теперь с этим жить? Вера категория человеческая. Раз, и нету больше никакой веры, только знание. Не Откровение, дарованое единожды, маяком на пути — а сермяжное, вещное знание, подобное цепочке обыденных придорожных фонарей. Которые еще и требуют ухода. Весомо, грубо, зримо.

И дареные Хрущевым часы подтвердили: воистину тик.

В смысле, так.

Пахло привычно: бумагой и ладаном, воском и сухим деревом, выношенными старческими телами — всем тем, с чем у обычного человека соотносится в уме слово "церковь".

Тик-так.

Сквозь мирные запахи и звуки, через давно позабытую щелочку в памяти черным змием, врагом рода человеческого, потек запах кислый, горько-горелый, тревожный. Иеромонах поежился и Патриарх остановился, глянул прямо:

— На такое дело нельзя идти с камнем за пазухой. Облегчи душу, Ваня.

— У меня орден Славы третьей степени. То же, что при царе "Георгий". Только вот не за храбрость. А, получается, за трусость.

— Говори, Ваня, — Патриарх вернулся в кресло, устроился поудобнее, вздохнул:

— Начинай, как проще.

— С двадцать шестого года я. Деревня Полухино, из крестьян, беспартийный. Семилетка. В сорок первом пошел учиться на связиста. На фронт попал уже в сорок четвертом. Пруссия, Третий Белорусский...

Вместо бумаги иеромонах теперь чувствовал запах мокрой шинели, вместо ладана — тротиловую гарь. И вместо запаха места светлого, злачного, покойного, все сильнее проступали отовсюду кислый запах пороха и сладкий запах крови.

— ... Молился всю войну. Раз выронил крест на соломенный пол и не смог найти. Из подола шинели вырезал крестик и повесил на грудь. Но очень расстроился. Тут старшина: "Что грустишь?" Говорю: "крест потерял". А он знал, что я верующий. Достает крест и иконку: "Выбирай!" Крест у него от матери, я знал. Иконку раньше не видел, говорю: "Если с убитого, не возьму". Старшина обиделся: "Ты за кого меня держишь! Это мне полячка за тех детей"... А это под Ченстоховым, отступающие немцы хаты поджигали, так старшина девочку и пацана вынес. Дома каменные, долго загораются, успел. Вот, беру иконку...

Иеромонах вытер лоб краем рукава и поглядел на часы, а те глядели по-прежнему строго, и на Патриарха иеромонах глянуть побоялся, и сказал:

— Под Инстербургом две атаки отбили, а в третью они пошли без единого выстрела и только с близкого расстояния минометами врезали, головы не поднять. В шахматном порядке, красиво так. Видать, на кадровых нарвались, уцелевших с начала войны. И командир мне: "На левый фланг беги, узнай, что там!" Прибежал я во дворик, а там санитар сержанта перевязывает, оба молодые совсем. Я давай отстреливаться, а немец все ближе...

Тик-так.

Тик-так.

Тик-так, ну!

— ...Мы раненого в сарай и под стену, а там люк, и мы в погреб, раненый не влез. И дырка в стене погреба тряпкой заткнута. Я глянул: в соседнем подвале тоже немец. Значит, по подвалам пошли, а у меня блокнот. Если поймают, связного до смерти запытают... Говорю санитару: "Надо уходить". Он уговаривать: "Останься". Я перекрестился, "Отче наш" трижды, лесенку приставил... "Господи, благослови"... Вылез из погреба. Сержант без движения, думаю: все, мертвый. Видно, и немцы так подумали. А их полон двор. Я бегу напрямик через двор в кювет, а они вроде и замечают, и ничего. Тут понял: на мне шинель зеленая, английская...

Человек вытер слезы и договорил совсем тихо:

— За кюветом в гору метров двести пятьдесят по ровному. И я побежал зигзагами. Тут уже и до них дошло... Ширх, в ногу, а уже на самой горке пулей раздробило левое плечо, бросило вперед. Лежал до темноты. Тащат в санбат, я командиру: "Левый фланг все". Он мне: "Молодец, что вернулся и сказал". И вот, я сбежал, и мне орден. Санитар остался, ему звездочка из фанеры, и могилу потом снесли, я ездил, так и не нашел. Что с тем сержантом, тоже до сих пор не знаю.

Тик-так.

Вот так.

— Господь милосерд. Как знать, не для этого ли дела он тебя сберег. Пойди во имя его, и уже сам не назовешь себя трусом.

— Отче... Скажите честно, это нужно церкви?

Патриарх повертел головой:

— Нет. Ему.

Иеромонах поглядел в глаза Алексия — темные, маленькие, непроницаемые. Что лучше: закрыть сельский храм? Или доносить в госбезопасность, но все-таки существовать, надеясь, что в следующем веке все переменится?

Алексий развел тонкие руки; свет из маленького оконца придал им цвет фосфатированой стали:

— А что я еще скажу? На месте Патриарха любой... Хоть негодяй, хоть праведник, оба могут одно только сказать. Апостольское дело, Иван, оно такое. Никто не помощник и ничто не препона. Я только радоваться могу, что на своем веку удостоился подлинного чуда Божия.

Иеромонах поглядел на возмущающий благолепный покой глобус, на суетно мечущуюся вокруг никелированую ракету, и сказал сперва часам, а после уж Патриарху:

— Пойду.

* * *

— А я не пойду. Хватит с меня. Вернал, Химринг, Конон, Валли, Тераторн, Кречет.

Синдер поморщилась. На прежнем, дорогом экране планшета, это смотрелось внушительно. На теперешнем дешевеньком, взятом из резерва взамен упертого наглыми зверожопиями, ужимки Синдер выглядели смешно.

Рейвен подвела итог:

— Тан Линя выхватили у нас из-под носа фавны города Ноль. Наши машины списали тоже они. Форма, лычки, командиры — это регулярные войска.

— И чего? Опыт у тебя есть. Подумаешь, еще один фавнятник.

— Синдер, если ты думаешь что противник пальцем делан, то пальцем делана ты.

— Вот сейчас интересно стало.

— Тан Линь вкинул туда эту мелочь. И вместо игры "урки-вертухаи", где урки вполне могли встать на нашу сторону, мы сдуру вломились в обычное поселение. Где есть мама, папа и коврик перед телевизором вечером. За детишек эти мудаки и стояли насмерть, от зенитчиков на стенах до последнего гондона в порту. Мне пришлось похоронить Вернал, и ради чего? Ради скотных загородок из обтесаных ногтями палок? За этот, как ты говоришь, "новый фавнятник" нам придется воевать всерьез. А мы не штурмовики Атласа, если ты вдруг не заметила.

Синдер призадумалась. Потом тряхнула головой решительно:

— Значит, надо напасть на Вейл. Его фавны любят меньше. За Озпина вряд ли встанут насмерть.

— Вейл огромен.

— Зато фавны, узнавшие про новый город, не хотят сражаться! Они хотят сбежать. Даже у меня есть дезертиры...

Синдер вздохнула — может, и непритворно, кто ее разберет. Еще и на таком экране, где улыбка кубиками.

— Пока грозные орды "Белого клыка" еще орды, надо сроч-чно напасть на Вейл. Мы и так задержались на год.

-Город Ноль все-таки слабейшая цель.

— Ты же не хотела на него нападать.

— И не буду. Но нападать на Вейл в моем понимании еще глупее. Это хуже, чем преступление. Это ошибка. Город Ноль все же слабее Вейла. Если ты прямо спать не можешь без войны, бросай свои орды на город Ноль. Его ты хотя бы имеешь шансы взять.

Или нарваться на пулю при штурме, докончили про себя фразу обе собеседницы и обе одновременно мило улыбнулись, вполне понимая друг дружку. Синдер покачала головой отрицательно:

— И мы сами усилим Озпина, убрав его конкурента? Не пойдет. Подрубим Вейл и получим весь континент. И тогда все эти мелкотравчатые, и город Ноль, сами свалятся в руки.

* * *

Руки парню развязали. Он молча уперся спиной в разрисованную стену. Мужчина с девушкой, так и не оглянувшись, повернули за угол.

Парень медленно опустился на асфальт, чувствуя, как лопатки пропахали в штукатурке пару каньонов. На светлом фоне в конце проулка возник еще силуэт. Приблизился.

Изящная фигура, ухоженые волосы необычного синего цвета, одежда, снаряжение, экономные движения опытного бойца.

Крис.

— Эх, Казума… — девушка подошла совсем близко. — Ну чего ты один ушел бродить?

— А ты чего ушла следить? — бесцветным голосом ответил парень.

— Мне хотелось поговорить с тобой. Про Салем… Но сейчас, похоже, возникла другая тема, — Крис опустилась на корточки рядом, сморщив нос:

— Тебе лучше к местным врачам обратиться. Они в самом деле хороши.

— Да я уже. Но побаливает, он чуть надвое не разрезал…

Крис не стала продолжать, вместо этого уставившись на парня. Казума отвернулся и через несколько секунд гнетущего молчания сказал:

— Аква оказалась права. Представляешь? Она заявила, что Нео может изменять внешность и потому что-то скрывает, а я… Совсем не о том подумал. И как-то отбросил. А на деле она... Права? Аква права, представляешь себе? Аква, и вдруг права!

— Казума, — Крис слегка ткнула в плечо. — Не начинай, пожалуйста. Мысль об Акве-сама, которая оказывается права, ужасает меня ничуть не меньше. Но какая разница сейчас? Ты ведь просто думал, что нашел себе девушку, и отказался смотреть дальше этого. А она еще и притворялась, правда?

— Я просто… — никого вокруг, только внимающая девушка. — Я просто не хочу оставаться одиноким до конца жизни. То есть… Я как бы уже умер девственником! И второй раз не хочу! То есть не второй, а сколько меня там уже воскрешали… Короче, ты поняла! Все не так и не то, вместо действительно милых и добрых девушек попадаются всякие… Всякие! С Аквой омерзительно, с Даркнесс омерзительно, а Мегумин вообще лоли. И нифига они не ведут себя как влюбленные девушки! Те милые, добрые и ухаживают за своим парнем. И потому совершенно нет смысла стараться.

— Казума, — вступил голос слева. — Вы просто неправильно себя ставите.

Казума и Крис резко повернулись. Оба поклялись бы, что секунду назад... И минуту назад... Вообще, с момента, как Нео и Торчвик ушли...

С неба она свалилась, что ли?

Девушка поклонилась, одновременно чуточку присев и подобрав руками белый подол; Казума вроде помнил, как называется этот жест-привествие. У него специальное название есть, но вот именно сейчас на ум шло совсем иное.

Как она подкралась незамеченой? Ладно еще сам Казума. Конечно, он приключенец и все такое. Но с настоящим профессионалом скрадывания ему не тягаться. Настоящий профессионал вот: Крис наемница с опытом, что мирному Казуме не снился. Крис никак не могла проморгать новое действующее лицо!

Новое лицо, впрочем, оказалось вполне милым. Синеглазая блондинка в длинном белом платье, противовесом платью — издевательски короткий синий жакет. И все такое чистое, немятое, незапыленное — скрывайся она до поры в темном проулке, точно бы подол грязи начерпал!

Блондинка подняла на уровень глаз сферу, сплетенную из начищенных бронзовых обручей. Легкая кованая стрелка белого металла поколебалась в трехосном подвесе и с уверенным звонком показала точно на Казуму.

— Вот, — удовлетворенно кивнула сама себе блондинка, убирая сферу в заплечную сумку, не замеченную Казумой до сих пор из-за общего изумления.

— Вы на самом деле пра-правнук госпожи Нисы. Следовательно, это письмо — ваше.

Из сумки появился пакет, обернутый хрустящей фольгой. Пребывая в некоем затмении чувств, Казума пакет принял. Крис, не менее ошарашенно изучавшая некие цифры, бормотала в нос:

— ... Пять-четыре-один-лямбда-кирей? Нет. Преобразование Бернкастель? Снова не похоже...

Видя, что с этой стороны помощь не придет, Казума расписался за пакет во вполне обычной толстой тетради, расчерченной вручную. Поднял взгляд на девушку в бело-синем:

— Значит, я себя неправильно ставлю. А как правильно?

— Вы же де-факто взрослее всех троих... — гостья испустила вздох длинее подола. — Вот и ведите себя, как отец трех дурочек. Пускай приемных, не суть. Их не уважать надо, а любить. Как откровенных детей. Не заискивая. Тогда у вас появится нормальный взгляд на девушек и правильное место в сердце.

Тут гостья подмигнула оторвавшейся от вычислений Крис, но Казума, чесавший затылок, переглядки не заметил.

— Э... Что??? У гайдзинов есть легенда о непорочном зачатии. Но я что, буду девственник-отец? Сразу с тремя дочками? Это как вообще?

Гостья убрала тетрадь в сумку, а сумку перекинула за спину и опять присела-поклонилась, и Казума вспомнил: книксен. Эта гайдзинская фигня называется "книксен". Что-то там аристократическое, про принцесс и замки, и мужиков, которые бегали на конях и за народ... Рыцари, да.

Кивнув Крис уже вполне приятельски, гостья пальцем в коричневой перчатке подчеркнула одну из ее формул:

— Ты вот здесь лямбду минусуешь, а брать надо по модулю. Поэтому и не сошлось. Мне буквально вчера Звездочет объяснял.

И, пока Крис хлопала глазами, гостья завернула за все тот же распрогребучий угол, за которым пятью минутами назад исчезли Торчвик с Нео.

Казума поглядел на Крис.

Та, на удивление парня, покраснела.

Казума вздохнул, набрался духу и выпрямился первым. Протянул девушке руку:

— Пойдем.

* * *

— Пойдем, пора.

Руби некоторое время раздумывала, брать ли оружие в суд, но потом решила: если нельзя, то там скажут на входе, и тогда сестре оставит.

Оторвавшись от зеркала, команда RWBY чинно спустилась по лесенке, обогнула магазин Санова троюродного братца и двинулась по Кленовой улице вниз, к бульвару.

Покамест город Ноль сложностью планировки не отличался: Бульвар прямо, поперек него Абрикосовая, Виноградная, Тенистая, Кленовая, Портовая, Шахтерская, Зеленая, Центральная — а дальше потом построят. Возможно. Если получится.

Пользуясь осенним засыпанием природы, по обе стороны Кленовой сажали деревья. Руби с удивлением узнала, что в городе имелось целое предприятие, именуемое "Зеленхоз". Оно состояло из пары небольших грузовичков, одного более-менее грамотного садовника и десятка пойманных на пьянке "пятнадцатисуточников", заменяющих в сюжете нормальный экскаватор.

Но предприятие упорно выкапывало подрост на окрестных склонах и втыкало вдоль дорог, потом заменяя не прижившееся. Кажется, летом Руби видела, как на грузовичке возили бочку и хлыстики эти даже поливали. Неужели шахта приносит столько? Или все это ради завлечения жителей?

Слева и справа Кленовой располагались по девять четырехэтажных квадратных крепостей. Руби как-то из любопытства сунулась в такую. Единственный вход: арка-тоннель, закрытая железными воротами с обеих сторон. Получился тамбур с блокировкой, причем контровка нужной створки выполняется адски просто: консьерж надвигает на упоры закаленный в местной кузне толстенный штырь. Из тамбура-тоннеля выход во внутренний дворик, после темной подворотни освещенный неожиданно хорошо. Или это потому, что южная сторона периметра на этаж ниже? Во дворик открываются четыре подъездные двери и четыре же лестницы на крышу. Понятно, что Руби по квартирам шариться не пошла, а вот на крышу поднялась с удовольствием. Беспраховые зенитки она могла бы рассматривать вечно, но дежурные насупились и вытерпели только четверть часа. Во-первых, нездешняя. Во-вторых, человечка. В-третьих, мелкая какая-то. Мало ли, что Руби Роуз — у "Нулевых" собственная гордость.

Руби еще успела там заметить выступающие во внутренний дворик двутавровые консоли. Они секрета не представляли, и дежурные охотно, с заметной гордостью пояснили, что по мере разбогатения на эти консоли встанет прозрачная крыша. Пирамида надо всем внутренним двором. Чтобы ни снег, ни дождь. И показали красивую картинку, явно из рекламного буклета.

Руби пожала плечами: стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать? Это Ремнант, земля гримм-тварей. Но фавны выглядели жутко довольными — и от имевшегося сегодня, и от обещанного в будущем, так что Руби, конечно, спорить не стала.

Каждому свое!

И вот сейчас Руби с подругами-напарницами неторопливо спускалась по Кленовой мимо громадных домов-кварталов, раскрашенных всеми цветами радуги, мимо успевших перелетовать кленов, раскрашенных без изысков красным, мимо серых фонарных столбов, не раскрашенных вообще ничем.

Свиток Вайсс запиликал точно на углу, когда перед компанией раскрылся широкий бульвар. Официального имени его никто не употреблял, и Руби его тоже не помнила. Бульвар, и хватит. Он такой один.

Пока девушки разглядывали новостройки посреди Бульвара: обещанная школа, потом Техническое Училище, подальше громадина спорткомплекса — Вайсс отошла чуть в сторону. Приложила Свиток плотнее, потому что вдоль Бульвара гулял ветер, шумел кронами не облетевших пока дубов. На Бульваре деревья не высаживали: не стали рубить еще при стройке, что Руби тоже сочла чудачеством богатеньких. Впрочем, понятно: кто-то старательно делает себе здесь витрину. Весь город Ноль — витрина, вывеска, реклама чьего-то образа жизни.

Ветер добросил куски разговора:

— ... Охотником вечно. Отец, ты сам говорил, что надо думать о будущем. Я считаю, что на длинном плече семье важнее репутация, чем полторы льены на унцию. Не факт, что Прах будет у нас в следующие полста лет.

Слова родителя Вайсс, понятно, никто не разобрал. Зато Вайсс ответила звонко и очень-очень разборчиво, как всегда делала при ссорах:

— Потому, что "полста" на радиосвязи труднее перепутать с "шестьдесят"... Конечно, жаргон... Да, не всегда. Но сейчас-то я именно Охотник... Нет, здесь плохая акустика... Нет, я считаю, что мой концерт здесь будет воспринят, как заискивание перед фавнами... Нет, отец... Да, отец, это превосходная мысль... Да, маме привет...

Убрав Свиток, Вайсс вернулась к компании:

— Идем, время.

Повернув налево, к востоку, компания миновала остановку единственного автобуса "Прииск-Аэропорт". За ней все встали столбами, впитывая неожиданное зрелище.

На Бульваре и вообще в Нуле стройкой никого не удивить, а все же десятка полтора фавнов занимались, на первый взгляд, непонятным делом.

Знакомый фавн-барсенок — Вайсс едва сдержала вопль "Ушки-и-и!" — переносил на натуру открытую в планшете схему, втыкая ярко-желтые вешки. По вешкам несколько здоровенных быкофавнов и медведей сразу же выставляли бортовую доску, забивая для нее толстенные колья. Колья и доски адски воняли химией.

В полученную вроде бы дорожку заезжал маленький экскаватор. Но копал не глубокую, узкую канаву под трубы, и не широкую плоскую под гарцовку с последующей плиткой. Да и для пешеходной дорожки по бокам ставят бордюрный камень, а не доски, пускай пропитанные — знала даже Вайсс, насмотревшаяся на стройки за три-то месяца.

Экскаватор — им управлял знакомый девушкам Большой — выбирал канаву шириной где-то половину роста, глубиной по колено. А следом канаву эту засыпали мелкой щебенкой из громадной кучи за остановкой. Сыпали и трамбовали остальные: кто тачкой, кто лопатой, кто вибромашиной, кто просто бревном.

Теперь вся братва остановилась и загляделась на красивых девчонок из RWBY. Фавн с планшетом — Вьюрок, вспомнили все — подошел поздороваться.

— Что это?

Вьюрок улыбнулся:

— Завтра увидите. Надо хотя бы полста метров основания прогнать. На коротком неинтересно, смешно выглядит.

Девушки переглянулись. Янг фыркнула просто из желания выпендриться:

— И тут "полста". А почему метры, почему не в лигах?

Вьюрок свистнул приятелю:

— Большой, скажи красиво, ты же наизусть учил.

Большой вылез из экскаватора — все тотчас удивились, как медведефавн вообще поместился в стеклянном коробке кабины. Подошел, приветствовал всех плавным коротким поклоном и объяснил:

— В метрической системе мер один миллилитр воды занимает один кубический сантиметр, весит один грамм, и потребуется одна калория энергии, чтобы нагреть его на один градус Цельсия, что составляет один процент разницы между точками ее замерзания и кипения.

Подмигнул сразу всем девушкам, но спросил у одной:

— Янг, сколько энергии потребуется, чтобы довести до кипения галлон воды комнатной температуры?

— Иди нафиг! — ответила Янг. — Ты бы еще интеграл попросил взять.

— Ага! — Большой хмыкнул. — Проиграла. В нашей системе нельзя напрямую сопоставить ни одну из величин. Вот поэтому мы в метрах и считаем. Потому что в моей гидравлике один паскаль давления — это один ньютон веса на один квадратный метр площади. Никаких тебе: "десять линий в дюйме, но двенадцать дюймов в футе, зато три фута в ярде". Вайсс, разреши вопрос.

— А?

— Вайсс, ты же капиталист? Настоящий?

Вайсс кивнула, пока не понимая, к чему идет.

— Мы недавно читали Тирианову листовку. Он там за эксплуатацию много распрягает. Ну, а как это выглядит с вашей стороны? Вайсс, пожалуйста, объясни нормально. Подумай, где еще мы живого капиталиста найдем, чтобы он ответил без истерики.

Вайсс помолчала, перекладывая Свиток из руки в руку. Подруги огляделись. От проезда до проезда Бульвар шагов сто двадцать. Пешеходные тротуары уже имеются, их сразу заасфальтировали. Деревья, коробки общественных зданий. Кажется, новый магазин строят. А там дальше что-то зрелищное, пока что не перекрытый зрительный зал, ступени для кресел, ни с чем не спутаешь... Понятно, что Вьюрок укатывает какую-то дорожку, но вот какую? Ширина в половину роста, для Бульвара маловато. Хоть пешеходная, хоть велосипедная, все равно: узко.

Ладно, до завтра потерпеть можно.

Девушки перевели взгляд на южную сторону города — там похожие дома-кварталы поднимались от Бульвара к гребню холма, и тоже пестрели пока еще не вылинявшей краской.

Парни смотрели больше на Блейк и между собой прикидывали: просить автограф, или Блейк уже такими просьбами задолбали, и она разозлится в ответ?

Блейк думала: раздать заранее подписанные листочки из блокнота, или парни обидятся, что "на отвяжись"? Блейк испытывала неловкость, если приходилось отказывать в малости, наподобие автографа. Раз такая ерунда делает кого-то счастливым, почему нет?

— Нашла подходящий пример, — вздохнула Вайсс. — Вот слушайте. Ингвар наш управляющий. А мой отец, понятно, владелец завода. Ингвар каждый день ходит по цехам. Кого наградить, кого оштрафовать, куда переставить формы, у кого закупать исходник, и так далее. Отец вспоминает об этом заводе хорошо, если раз в полгода. Когда-то давно, еще до моего рождения, отец купил этот завод. Теперь он раз в полгода выбирает из трех вариантов. Продать завод, расширить завод, оставить как есть. Вот подумайте, является ли владелец завода паразитом? Может ли завод обойтись без него? А мы пойдем, невежливо на заседание опаздывать.

Помахав на прощание ладошками, RWBY проделали оставшиеся до суда полкилометра минуты за три. На крыльце ратуши столпилось человек тридцать, все они достали такие же повестки, что и Руби. Знакомые нашлись и здесь: третий носитель ванны, Лось, махал с верхней ступени:

— Привет, Блейк! Привет, красотки! Руби, оставь ствол, мы их сами, если что.

Под общий смех — необидный, впрочем — Руби отдала косу сестре и встала в очередь. Охотницы переглянулись и общее мнение выразила Янг:

— Ну, до вечера. Обидит кто, кричи. Мы этот шалаш вывернем внутрь земной коры.

Опять все посмеялись. Тетка-фавн вернулась к прерванному разговору:

— Да что мне, дуру эту неразумную совсем! Ведь не убивать же?

Ответил ей благообразный фавн-заяц в очень-очень официальном костюме прямо вот с жилетом и заколкой в галстуке:

— Судья не должен вам такое говорить, но дура, да. Если вы ее убьете, мы передадим дело в Королевский суд Вейла. Честно, там у вас шансы на успех повыше.

Ответ женщины никто не разобрал, потому что на крыльцо выскочила молоденькая растрепанная человечка, крикнула звонко:

— Кандидаты в присяжные по делу о работорговле! Первый зал!

* * *

Первый зал наполнился быстро. На возвышении помещался суд: прокурор, который обвинитель — фавн-птица. Руби не настолько хорошо разбиралась в фавнах, чтобы понять, ястреб это или гриф. Председательствующий, который судья — тот самый лощеный фавн-заяц. За отдельным столиком переговаривались три адвоката сразу, все — человеки. Наружность их различалась настолько же, насколько не сходились представляемые ими стороны.

Адвокат владельцев борделя, вцепившись пальцами в отвороты собственного клетчатого пиджака, горячо адресовался к соседу:

— Мои клиенты поступали не вполне прилично. Но они хотя бы заботились об интересах общества. А бабы там отбросы, им так и так путь в отходы. Вы че, за шлюх?

Сосед его, юрист частной военной комании, охранявшей бордель, держал прямую спину. Синий пиджак сидел на нем кителем. Юрист цедил сквозь длинные желтые зубы:

— Мы просто выполняли контракт. Почему не прислали извещение? Зачем сразу стрелять?

— Потому что мудаки и пидорасы. — Третий адвокат, положеный обвиняемым от города Ноль, носил рабочие темные брюки, водолазку и серый свитер. Подстраивался под рабочую аудиторию или просто привычно рубил правду-матку:

— В смысле, ваши мудаки, что такое охранять подписались. У меня одна претензия, зачем ухари-капээсники пленных взяли мало? Целый "буллхэд" звездочек нагрузили, могли бы и не жалеть. Сейчас толком допрашивать некого...

Тридцать кандидатов расселись на веселенькие пластиковые кресла в зале. Рядом с Лосем Руби оказалась чисто случайно. С другой стороны от Лося оказался усталый мужик в полувоенном, седой, засыпающий на ходу; Руби он кого-то напомнил, но, пока она думала, поднялся судья и шарахнул молотком в подвешенную на вычурных опорах медную тарелочку.

Дождавшись, пока стихнет протяжный звон, заяц-фавн спросил:

— Кто из вас имеет судимость или осужденных родственников?

Руби обернулась и обалдела. Только сама она да тот полусонный мужик не подняли руки. Зал наполняли фавны — мужчины в шахтерском-выходном, женщины в пестром и ярком. На угловых креслах примостились два чудных красномордых здоровяка — но руки подняли все. И Лось.

Тут Руби сообразила: а ведь Янг сколько раз таскали в полицию за нарушение прав дорожного движения. И клуб Хэй Сяона сестренка разнесла буде-нате, с чего, собственно, хитрюга Озпин и услал их всех в северные горы, пока скандал не стихнет. А там Кленовая Осень...

Руби поморщилась и тоже подняла руку. Оставшийся в одиночестве мужик лениво зевнул. Он вообще сидел с таким видом, словно в кино пришел. А подруга не пришла.

Судья вздохнул и сказал четко, хорошо поставленным голосом:

— Разъясняю. После отбора должно остаться восемнадцать кандидатов. Останется меньше — придется распустить коллегию и повторить набор. Суд в таком случае переносится. Сомневаетесь, лучше откажитесь сейчас, чтобы не срывать работу людей не виновных в вашей нерешительности.

— Самоотвод! — поднялась тетка-лосиха в первом ряду. — У меня маленькие дети.

— У меня могут быть проблемы на работе, — пробасил на задних креслах птицефавн в форменке монтажника. — Тут сидеть несколько дней, а у меня вызовы.

Секретарь суда — та самая беловолосая человечка — быстро сделала пометки в ведомости, и двое счастливцев покинули зал.

— К мотивированному отводу...

Бац в гонг!

— ... Приступить!

Адвокат от города вычеркнул тетку в зеленом: известная скандалистка, работать не даст, замучает придирками к порядку заседания и протестами.

Клетчатый адвокат борделевладельцев отвел шахтера: пьет много.

Адвокат от частной военной компании хотел вычеркнуть моряков: тех самых краснолицых богатырей. Матросы прилетели на выходные из Хедаммы, рассудив, что в большом городе должны подавать ананасовый крюшон. В поисках его мореходы пересекали Бульвар туда и обратно галсами, пока не свалились от перенесенных трудов и тягот прямо на дорожную разметку, где и заночевали. В участок они попали с формулировкой: "Подрывали экономическую безопасность путем препятствования вывозу готовой продукции".

Но Председатель суда не позволил:

— Моряки тут случайно. Мы их решили припрячь в надежде, что у них-то здесь точно нету знакомых.

— Тогда всех служащих Корпуса Пограничной Стражи.

На это возразил третий адвокат:

— Разъясняю! При любых раскладах в составе коллегии следует иметь: не менее! Двух представителей военных, двух женщин, двух шахтеров, двух мужчин, двух от фавнов, двух от людей, двух от неработающих, двух от бизнесменов и двух от наемных, двух младше двадцати пяти, двух старше сорока, и так далее. Следовательно, всех служащих КПС отводить нельзя, положено оставить минимум двух.

Адвокат в синем поглядел на ряды и сказал:

— Тогда пусть остается фавн-лось и рядом с ним спящий мужчина. Остальных не допускаю.

— Возражаю! — Клетчатый адвокат борделевладельцев подпрыгнул. — Суд обязан оставить беспристрастных при рассмотрении дела. Поэтому исключаются все, кто имеет малейшее отношение к суду, полиции, кто может быть заинтересован или эмоционально спровоцирован обстоятельствами дела. А вы мне что суете? Ладно там полицейские, но это же участники штурма! У них еще кровь с пальцев не отмыта!

Руби осмотрела Лося и его соседа с новым интересом: участники штурма, вот как! Нет, Блейк говорила, что бывший толкатель ванны сделал карьеру в местной полиции. Но чтобы так вот прямо и участник штурма?

Тут Руби узнала в сонном мужике того самого Стрелка, встреченного давным-давно, сперва в лесу, а потом на руинах Кленовой Осени, и которого Лось называл Капитаном.

Пока Руби глазела на мальчиков, птиц-обвинитель ответил:

— Да, мы понимаем. Идеальный присяжный заседатель — человек без обязательств, без прошлого, без профессии. Бездушный безработный, не имеющий родственников.

Капитан, который Стрелок, всхрапнул, получил пинок в бок от Лося, поднял голову и пробурчал спросонья:

— А я-то думал: чего в Америке суды присяжных так популярны. А оно вон оно че, Михалыч...

Лось явно не ожидал такого эффекта и теперь удивленно обернулся к Руби с немым вопросом: ты тоже слышала? Он так и сказал? Где же эта его Америка?

Птиц-обвинитель продолжил:

— ... Но такое возможно лишь в мегаполисе, где люди больше одиночки. У нас тут все со всеми знакомы и перевязаны. Вот, посторонних у нас только трое. Девушка рядом с тем самым Лосем, Руби Роуз. И пара морячков. Четверть состава присяжных, не проживающих постоянно в городе Ноль. Я считаю, удачный результат. Мы еще должны исключить всех тех, кто потенциально может сорвать слушание, но мадам Агату, кажется, уже вывели?

Все посмеялись коротко, чуточку нервно.

Тогда адвокат борделя — Руби про себя назвала его "бордельпапан", потому что не маман же! — принялся вычеркивать водителей, пилота "буллхэда", шахтеров. Руби сообразила: он пытается оставить в коллегии побольше теток. Адвокаты от города и вояк понимали это намного лучше Руби, они-то присутствовали не в первый раз. Они без лишних слов стали вычеркивать бабский спецназ. Кто сидел тихо, тех под благовидным предлогом заботы о семье. Кто ворчал и скандалил — под предлогом: "замучаемся протесты разгребать".

Про морячков и Руби никто уже не спорил, но в результате крестиков-ноликов Лось и Капитан в коллегии все равно удержались.

Тогда "бордельпапан" предложил такой финт ушами:

— Возьмите в присяжные меня. Чтобы уравновесить ваших псов режима.

— Кто заменит вас в роли защитника угнетенных? — заяц-судья отбил выпад чуть ли не зевая. Клетчатый ругнулся в нос:

— Гребаные шахматы!

Но его, конечно, услышали. Заяц пожал плечами:

— Мы расширенную коллегию только потому и набираем, что дело громкое. У нас не мегаполис, все со всеми связаны.

Птиц-обвинитель развел руками:

— Вы имеете право требовать переквалификации суда на малую коллегию, шесть присяжных.

Даже секретарь-человечка, на вид не старше Руби, неожиданно воинственно и звонко крикнула:

— Или вообще трибунал хотите?

Руби отметила, что никто этому не засмеялся.

Клетчатый "бордельпапан" соображал быстро. Толпу надурить проще. Уменьшить число присяжных — сократить число споров, где можно что-то вымутить или хотя бы затянуть процесс. Отсюда следует: если он своими руками переквалифицирует дело в более прямолинейное и простое, начальство не поймет. В конце-то концов, тут с мозгами только Капитан, а он одиночка, и на него можно натравить остальных. Лось и Руби еще дитенки. Лось выглядит кем угодно, только не умником. Обычный руби-стреляй, видно по нему. Моряки чужие, местных раскладов не знают, обмануть можно. Шахтеры тупые. Тетки — надежда и опора. Слезогонка наше все!

— Ладно, — сказал тогда клетчатый, — давайте акт выбора, подпишу.

В акте осталось восемнадцать имен. Руби, потому что человек и Охотник. Лось и Капитан, потому что всем остальным капээсникам дали отвод. Моряки, двое. Пять незнакомых Руби фавнов, которых она условно назвала "шахтерами". И целых восемь теток-домохозяек, знакомых Руби еще меньше.

Прочитав акт, заяц-председатель подождал, пока в зале останутся только счастливчики, и скомандовал:

— К немотивированному отводу...

Бац в гонг!

— ... Приступить!

На вопросительный взгляд Руби ответил проснувшийся Капитан:

— Исключаются интуитивно неприятные Обвинителю и Защитнику. Без обоснований, просто "нравится-не нравится".

Тут все прошло быстро и предсказуемо: бордельпапан удалил двоих самых трезвых на вид шахтеров. Обвинитель-птицефавн уравновесил его ход, исключив пару теток.

И только сейчас оставшиеся четырнадцать имен внесли в список настоящих присяжных заседателей. Заяц-председатель скоренько назначил запасных, снова неразлучную пару из тетки с шахтером, а остальных отвели в отдельную комнату, где Капитана, не сговариваясь, выбрали старшиной присяжных заседателей. Он от этого проснулся окончательно и засмеялся:

— Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Лед тронулся!

Человечка-секретарь принесла новые бирки с именами-номерами. Капитан прокашлялся и зачитал всем правила:

— Мы имеем право задавать вопросы кому угодно: суду, свидетелю, обвиняемому, защите. Только не криком! Письменно на листочек, и мне. А я это передаю Председателю. Начнем базар, месяц тут просидим. Никто ведь не хочет? Короче, на этом с правами все. Больше нам ничего нельзя. Ни общаться на тему рассматриваемого дела друг с другом, или кем угодно, хоть с богом. Ни становиться независимыми следователями. Ни самим предлагать доказательства.

Капитан зловеще захихикал:

— А все мои обязанности Старшины — собирать и передавать листочки с вопросами! И да, все свободное время нас будут водить под конвоем. Чтобы мы не контактировали ни с какой стороной, ни с чьими родичами. Сортир, обед, курилка — вместе. Так победим! Вопросы есть?

— Товарищ капитан, старший сержант Лось. А зачем вообще мы тут нужны? Цель у всего этого какая?

— Вопрос понял, отвечаю. В конце суда нам принесут список вопросов примерно такого вида: "доказано ли, что преступные действия имели место?" В смысле, бордель там работал или нет? Доказано ли, что подсудимый совершил эти деяния? То есть эти вот пленные в самом деле отстреливались, или самооговор? А вот этот мудак в самом деле организатор или просто рядом стоял? Виновен ли подсудимый, что совершил преступные деяния? Требует ли подсудимый снисхождения или особого снисхождения?

Капитан вздохнул:

— И так по каждому обвиняемому и по каждому вменяемому им пункту. Поэтому, коллеги! Сразу глядите на разницу позиций Обвинения и Защиты. Позиции нам озвучат сегодня, вот прямо сейчас. Внимательно слушайте и все-все записывайте. Доказательства, ссылки, все такое. Тупой карандаш лучше острой памяти.

Тут вошла секретарь-человечка и пригласила всех обратно в зал суда.

* * *

В зале суда присяжных посадили за особенную трибуну, напротив клетки с подсудимыми. У места Капитана повесили табличку "Старшина коллегии", чтобы суд видел, кто вправе подавать записки с вопросами.

Зрителей набралось немного, потому что в деле не пострадали ни сами горожане, ни их родственники. Руби не искала глазами подруг: те сейчас на длинной тренировке. А команда JNPR, наверное, бегает по полосе препятствий в районном управлении КПС — там отличный полигон. Еще Пирра нашла там знакомого фавна, переведшегося в город Ноль из столицы. Теперь фавн обучает JNPR противодействовать людям. Не пафосно с выдумкой сражаться против таких же позеров-Охотников, а на рефлексе выскакивать из-под обстрела, правильно ползать, вычислять возможное положение снайпера и его сектор огня, подходить к двери несколько сбоку, а под окнами всегда пригибаться, если приходиться красться вдоль стены... Руби покрутила головой и подумала, что им тоже такие навыки не помешают. Но это же сколько учиться! А тут Блейк нашла парня. Может, она совсем тут останется. Кошки привыкают скорее к месту, чем к человеку, а Блейк все-таки кошкофавн.

Вынырнув из мыслей, Руби оглядела клетку с подсудимыми. Три откровенных пацана, явно из охраны, смотревшие на юриста в синем с отчаянной надеждой. Мужик постарше, тупо уставившийся в пол. И совсем уже пожилой, седой, круглый, только что не с табличкой "бухгалтер" на лбу. Капитан говорил: по каждому обвиняемому предъявят пять-шесть вопросов, а то и побольше. Руби вздохнула, но добросовестно раскрыла блокнот и поставила на пяти страничках метки: "солдат" от "1" до "3", "мрачный", "бух".

Судья зачитал расписание: прямо сейчас изложение позиций сторон Обвинения и Защиты, допрос свидетелей, кто каких потребует представить. Затем все свободны до завтра.

Завтра исследование доказательств, как материальных, так и логических выводов, сделанных следствием из писем, платежек, захваченных в борделе документов.

Наконец, на третий день до обеда прения, а потом вопросный лист и собственно голосование присяжных.

На четвертый день суд продолжается для подведения итогов и установления меры наказания, но там присяжные уже не обязательны. Кому интересно, чем кончится, может приходить зрителем. Кому надоест за три дня, прочтет в газете или услышит от Блейк в новостях.

Оглядев зал, судья предупредил особо: достоверность доказательств судом проверена. Как бы дико они не выглядели, сомневаться в них не следует.

Бахнул в гонг и передал слово птице-прокурору.

Обвинитель выступил со вполне понятных позиций. Девушки удерживались в борделе против их воли, принуждались к занятию проституцией, чему имеются многочисленные свидетельства и доказательства, от оперативной видеосъемки, от рекламных видеороликов борделя, до платежных проводок, многочисленных вещдоков, и далее, далее, далее. Охрана борделя прекрасно знала о происходящем, но не увольнялась и не протестовала, а потому должна тоже нести ответственность. Обвинитель требовал высшей меры социальной защиты для захваченного персонала борделя, а для уцелевших охранников десяти лет каторги.

Пацаны за решеткой понурились. Хмурый и бухгалтер не отреагировали.

Со стороны Защиты выступили все три адвоката. Представитель владельцев борделя промахнулся, первым кинувшись отмазывать собственников, которые вроде как вели вполне респектабельный бизнес, предоставляя, конечно, не вполне моральные услуги — но мы все тут взрослые люди, верно? А что девушек держали в камерах, кого-то в карцере, кого-то растягивали на дыбе, так БДСМ вполне почтенная секс-практика, и надо еще доказать, что девушки шли на это недобровольно! И вообще, эксцессы очень даже возможны со стороны охраны, например. Так что требует он безусловного оправдания и возмещения убытков, причиненных бизнесу хамским налетом.

Солдаты заворчали. Хмурый не изменил позы. Бухгалтер внушительно кивнул. Наступил коротенький миг тишины, и бормотание Руби:

— Бордельпапан... — разлетелось по всему залу громче удара в медную тарелку.

Засмеялись даже подсудимые в клетке. Бухгалтер икнул. Капитан подскочил и поглядел на Руби вполне круглыми глазами, без малейшего признака сна.

Лось, не стесняясь никого, хлопнул Руби по плечу — та едва не слетела со стула, упершись в теплый сугроб тетки-присяжной, покрытой самовязным свитером чуть не до бровей. Тетка вязала и сейчас, беззвучно шевеля губами, когда считала петли.

После этого выступал адвокат частной военной компании, гневно отвергая участие его подзащитных во всяких там эксцессах. Причем защищался он довольно просто, упирая не на моральные качества, а на то, что девушки в борделе ценный товар и валять их каким-то бугаям из охраны никто бы не позволил. Оплатить же девушку в таком борделе, куда прилетают на личных "буллхэдах", сами понимаете, моим подзащитным не по карману! Поэтому с владельцами делайте что хотите, а мои подзащитные всего лишь выполняли приказ. Требую освобождения в зале суда и компенсации морального и материального ущерба.

Адвокат от города Ноль сказал просто: как прибыль делить, так все заодно, а как убытки, так все в стороны. И все, о чем он считает вправе просить — применение к подсудимым охранникам снисхождения. В отношении же бордельеров он требует исключительно гуманного обращения и содержания, чтобы никакого там самосуда или мести родственников.

Соратники его по скамье даже заворчали: ты адвокат или обвинитель? На что третий адвокат ответил безмятежно: чтобы просить милости, придется признать факт преступления. Вы же пытаетесь отрицать очевидное, а затягивать процесс мы не можем, зима скоро. Да и мучать пустой надеждой людей в клетке... Как-то нехорошо, коллеги, вы не находите?

Коллеги зашипели лопнувшим чайником. Клетчатый "бордельпапан", еще не зная, что сегодня эту кличку озвучит в новостях великолепная Блейк, тут же принялся склонять синекительного адвоката военных к противоестественным отношениям со свидетелями.

Вызвали свидетелей. Руби их не узнала, а Лось узнал прекрасно и шепотом комментировал вроде как про себя:

— Миг, первое отделение. Скоро на взвод рекомендовать буду... Квадрат, второе отделение. Этого дорастить до старшины и так оставить, ему будет лучше всего... Эту девчушку мы нашли в первой комнате. Эта в карцере сидела. А это, типа, клиент, — Лось хрюкнул. — Застали в процессе, ну и защемило, конечно, релаксанты кололи...

Обвинитель держался сухо, задавая свидетелям вроде бы несложные вопросы. Как вошли, что встретили первым. Что вы видите на этом кадре оперативной съемки? Сержант Миг, расскажите суду, представитель охраны положил оружие при вашем появлении? Стрелял в упор? Ая-яй, какой храбрый. Ну и как, попал? Нет? Он еще и глупый, оказывается.

Тут подпрыгнувшие "бордельпапан" и синий китель в один голос потребовали указать, почему подзащитные должны телепатически догадываться, кто их штурмует: бандиты клана Бранвенов или представители власти. Заодно: имеет ли право город Ноль проводить какие-либо операции в юрисдикции королевства Вейл?

Посторонние вопросы судья пресекал быстро. Возраст обвиняемых к делу не относится. Дееспособные — пусть отвечают. Ранее судимы? Нас это не интересует, здесь речь о конкретных событиях. Прокурор все размахивал оперативной видеосъемкой, так ему судья запретил показывать посмертный портрет одной из девушек. Чтобы, значит, присяжные заседатели не потеряли эмоциональную устойчивость и не прониклись агрессией к невинным подсудимым.

Когда зал отсмеялся, солдатики в клетке покрылись крупным потом: настроение собравшихся они чувствовали превосходно. Прокурор собрался зачитать показания того, кто у Руби в блокноте назывался "солдат2", но синекительный адвокат запротестовал: показания даны под давлением следователя!

Снова шарахнув молотком в медную тарелку, судья попросил заседателей удалиться в комнату ожидания, где Руби, наконец-то, смогла перевести дух. Вытерлась влажной салфеткой. Лось протянул фляжку с обыкновенной водой — гримм-прах, какой же вкусной она показалась Руби!

— Лось, а ты как думаешь, показания там законные?

Лось фыркнул:

— Сто из ста. Солдаты мелкая сошка, их на допросе совсем не п... Не били. Смысла никакого, они толком ничего не знают.

— Какого же гримма эти "достоверные сведения" противоречат друг другу?

— Да потому, что адвокаты на психику жмут. Видишь, как наши тетки сопли роняют?

Капитан поморщился и все же вмешался:

— Напоминаю, что мы не имеем права обсуждать между собой обстоятельства дела. Это в третий день, только на совещании. Руби, вы эмоции отставьте. В бою это у вас получается? Вот, и здесь так сделайте. Берите пример с вашей соседки, — Капитан вежливо улыбнулся тетке-медведице, связавшей уже половину носка. — Вы не сочувствовать сюда пришли, а определить факт. Факт совершения преступления именно этим вот пацаном, который сейчас потеет в клетке.

Руби перелистала блокнот: имена, даты, формулировки. Вздохнула:

— Фиг поймешь, что куда! Юридический сленг. А следователи, похоже, язык плохо знают.

Посмотрела на Капитана сочувственно:

— При нашей первой встрече... Там, в лесу, помните? Я приняла вас именно за следователей. Как дела у вашей девушки? Янг только упоминала, что в магазине...

Капитан протестующе поднял обе ладони:

— Пожалуйста, не будем отвлекаться. Нам надо не просто завершить суд, потому что дело, хоть и грязное, но вполне понятное. Нам надо уложиться в три дня. Определите для себя ключевые моменты. Запишите точку зрения каждого действующего лица по поводу этих ключевых моментов. Что думает обвинитель, что защита, что подсудимый. Иначе не распутаемся.

Из-за стенки долетел звон гонга. Через мгновение в комнату заглянула секретарь-человечка и пригласила всех опять в зал, на суд.

* * *

Суд открывался часом позже, чем начиналась работа на предприятиях, так что после утренней разминки Руби могла спокойно прогуляться до здания пешком. Положенную ей охрану с успехом заменяли подруги-напарницы. Подписывая договор на "сопровождение временно привлеченного сотрудника суда", Вайсс хихикнула:

— Копеечка в семью.

Янг воинственно стукнула рукавицами друг в дружку. Блейк, уже ославившая клетчатого адвоката на весь Ремнант "бордельпапаном", только улыбнулась.

На второй день суда команда RWBY дошла снова до той самой автобусной остановки, и тут узрела...

Правильно, рельсы.

Только деревянные. Большой на экскаваторе усвистал уже далеко вперед, с ним ушли трамбовщики. Оставшиеся у истока фавны под умелым руководством Вьюрка крепили обычный брус к обычным доскам; разве только все это воняло пропиткой еще сильнее вчерашнего. Между шпал готовой узкоколейки сыпали тот же мелкий щебень, что и в основание.

— Вот зачем вам бортовая доска! Чтобы щебенка не раскатывалась.

— Чтобы балласт не ушел, — поправил один из трамбовщиков, а подошедший Вьюрок вполне серьезно сказал:

— Понимаете, при словах "железная дорога" все первым делом думают о рельсах. Стальные дорогие. Здесь их не катают. Привозные идут в шахту. Ну и все такие: ой, дорого, не будем делать! А ведь брус почти ничего не стоит. Вон, у Танавоалма брат на лесопилке. Там отходы можно взять, обрезки на шпалу, еще и поблагодарят, что двор очистим. Химия, опять же, отходы с прахоочистки. В Семиградье мы такую лежневку почти десять километров прокинули, но там без пропитки, на деревянных нагелях, лишь бы ездило. А тут уже нормальным инструментом...

— Ага, Большой ночевал бы в экскаваторе, если б не жена.

— Он этот экскаватор может пиджаком носить, по размеру вполне. И дверку на пузе застегивать!

Переждав смешки, Вьюрок продолжил:

— Вот, уже с правильной техникой, с хорошим качеством, по точному плану. Мы посчитали, за год можно даже в плюс выйти.

— И что по ней будет ездить?

Вьюрок подмигнул:

— А вот это завтра. Интрига! Если все получится, мы первую сотню метров сделаем, будет где втопить.

— Какую длину планируете?

— Из конца Бульвара в конец, понятно же. Короткая никому не интересна. За льену мелких катать, взрослых за пару льен. Разбогатеем, металлический рельс положим, его как раз через лет пять на шахте менять надо будет, списанный появится. Вон у Люка дед резчик, изобразит нам красивенький вокзал.

— А деньги делите как? — спросила Вайсс чуточку смущенно. — Я капиталист, мне интересно.

— Очень просто. Есть зарплата, она у всех по должности. А есть прибыль. Ее на всех поровну. Нюанс, — фавненок улыбнулся и Вайсс едва не заскулила от умиления: ушки-и-и! — Пиво только членам кооператива. Уволился — все потерял.

Девушки переглянулись и Блейк сказала:

— Надо к вам съемочную группу прислать. Сделайте план развития линии, чтобы красиво выглядело. Вокзал этот нарисуйте, резьбу крупным планом, и всякое такое. Речь... Ну, я Вьюрка знаю по ловле хомяков, перед камерой не растеряется. Вьюрок, тебе лучше речь не репетировать, импровизация получится живее. Глядишь, и не понадобится вам ждать списания рельсов.

Руби посмотрела на большие часы — далеко, на башне городской управы, в первом этаже которой и суд располагался. Стрелки часов едва заметно дрожали в нагретом воздухе. Руби словно бы услышала: тик-так. Пора.

— Пошли, — тронула Руби сестру за рукав. — Сегодня бежать неохота. Вспотею, потом день так сидеть, фу.

Снова помахав ладошками строителям, девушки из RWBY удалились на очередное заседание.

Из подъехавшего с прииска автобуса высунулся водитель:

— Здорово, конкуренты! Во, привез вам еще одного.

Автобус высадил рослого бородача в одежде чистой, но заметно потертой, заштопанной там и сям крупными "мужскими" стежками.

— Ты, что ли, Вьюрок?

— Ну я, а ты кто?

— А я могу вам сигнализацию и светофоры сделать. Связист, опыт есть.

Вьюрок оглядел своих и ответил:

— Так-то я не против, но тебя надо в кооператив принимать, а это надо всех на собрание, потому что выделять долю. Это не раньше вечера. Сейчас мы гоним план, зима скоро, так что извини. Подходи, как стемнеет, на Виноградную, десять... Имя твое не расслышал?

— Не называл я имя, вот ты и не расслышал, — мужик, наверное, улыбнулся. Поди разбери в бороде. Глаза только смеются. — Иваном зовите. Ин добро, буду к вечеру.

* * *

К вечеру второго дня суда в голове Руби настало то самое, что воспитанная Охотница не должна говорить вслух. Чтобы Королева Гримм не завязывала голиафам уши под горлом. Каждый присутствующий — прокурор, три адвоката, пять подсудимых, толпа свидетелей — трактовал обстоятельства по-своему. Пока все доказательства рассмотрели, пока всех-всех опросили — Руби исписала два блокнота и выпила у Лося всю воду из фляжки. Потому что собственную бутылочку воды она выпила еще перед обедом. Повернулась отдать фляжку, а Лося, оказывается, вызвали куда-то.

Вернувшись, Лось первым делом доложил Капитану:

— Их сами сортировщики повязали. Сказали: у нас тут восемь часов смена, а в любом другом прииске четырнадцать. Вы че, ох... Офонарели нам конвейер минировать? На этом весь теракт и кончился.

Капитан потер виски:

— Теперь надо профессионалов ждать.

— Ну, я до своих довел, удобные для наблюдения точки мы каждый день проверяем на тренировках.

— Но вы так не поймаете никого.

— Мы не спецы, ловить не собираемся. Мы просто спугнуть. Чтобы они не могли часами с биноклем лежать и спокойненько планировать подход-отход.

Опять заглянула человечка-секретарь и присяжные вернулись в зал суда. Настроение там переменилось. Поскольку обвинение в работорговле опрокинуть не вышло, "бордельпапан" перешел к давлению на жалость. Судья то и дело обрывал его речь резким: "К делу не относится!" "Пожалуйста, вернитесь к теме". "Помните о регламенте!"

Но все на свете когда-нибудь проходит, прошло и это. Всех свидетелей опросили, все доказательства рассмотрели; правда, закончили уже под бой часов наверху, под раскатистое важное: "Бауммм! Кто ты? Бауммм! Зачем ты здесь?"

Председательствующий с обвинителем и защитниками задержались и дальше: чтобы не выбиться из регламента, им прямо сейчас приходилось делать на завтра вопросный лист.

Присяжных, наконец-то, отпустили, и они потянулись из душного зала в тоскливый холодный холл гулкой пустой ратуши, все сотрудники которой разошлись еще два часа назад.

Давно стемнело. Снаружи, на бетонных ступенях, присяжную Руби Роуз терпеливо ждала команда, сгрудившись островком тепла и счастья в осенней холодной ночи; глядя на своих через стеклянные двери холла, Руби вздохнула:

— Правда, зачем я здесь?

— Повестку прислали.

— Лось, это "почему". А вот зачем?

Лось не нашелся с ответом. Видимо, вспомнил печальное донельзя, потому что даже переменился в лице. Не дождавшись, Руби протянула ему флягу в зеленом чехле:

— Возьми. Получается, это и есть взрослая жизнь? Мы тут стоим, и тетки эти, и дядьки. Слушаем... Все это. А там, вон, окна светятся. Дети ждут маму или папу с работы.

Руби оглянулась и понизила голос:

— Лось, правда, что твой Капитан за моей сестрой ухаживал?

— Сфигали такие вопросы?

— Я представила, что Янг... Что у Янг тоже ребенок. И сейчас вот Янг тут, на крыльце. А где-то там светится окно. И кто-то там ее ждет. Маму ждать очень тоскливо, Лось. У меня с Янг в этом богатый опыт.

Лось внимательно поглядел на Руби, но ничего не сказал, потому что в дверях зала показался обсуждаемый Капитан. Он сдал, наконец, папку "Старшины коллегии", и тоже мог ехать домой. Если бы, конечно, его хоть кто-нибудь ждал. В городе Ноль или где угодно еще.

* * *

— Еще раз!

— Руби, на заседание опоздаешь.

— Ерунда, пробежимся.

Сегодня Руби в суд не спешила.

Сегодня ей выносить приговор. Хорошо хоть, не в одно лицо. Но и то... Руби поежилась и все-таки попросила Вьюрка:

— Давай еще разок!

Тот улыбнулся; вроде бы со стороны Вайсс долетело сдавленное: "уи-и-и!" — и свистнул Большому.

Большой легко поднял тележку прямо с прикрученным позади велосипедом:

— Поворотный круг потом сделаем. Пока так...

И переставил в нужном направлении. Обещанная чудо-машина Деревянной Железной Дороги состояла из четырехколесной платформы со вполне привычными лавками на четырех же человек — и присобаченного в хвост велосипеда, опертого спереди вилкой на платформу, а сзади — громадной шестеренкой на шпалы. Чтобы зимой по наледи тяговое колесо не проскальзывало, как вот прямо сейчас объяснял жутко важный Вьюрок съемочной группе.

И да, все детали не то, что тележки, а и велосипеда, фавны выпилили из дерева. Без единого гвоздя, как посмеивался тот самый дедушка Люка, пришедший поглядеть на чудную коляску, раз. Ну и в телевизоре лицом торгануть, что для мастера-резчика весьма рекламополезно, два.

Блейк, притащивши съемочную группу, напрочь о ней забыла. Вообще, все девочки из RWBY хором забыли, что они взрослые и серьезные Охотницы, и набились в тележку, вспоминая, как родители водили их в городской парк.

На велосипед уселся, конечно, Большой — для его медвежьей основы четыре девчонки не нагрузка.

Цепь из дерева толковую не сделать, получаются либо тонкие планки, усилие не держат, либо слишком толстые и некрасивые. Так что педалями Большой крутил шестереночку поменьше, та цеплялась за зубчатку побольше, а уже та вертела большую тяговую шестерню, зубья которой входили четко в междушпальные промежутки.

Фавн выдохнул и нажал. Рраз!

Тележка полетела по уложенной сотне метров с непередаваемым звуком: не суровый железнодорожный лязг, пробирающий до зубов, а вполне сказочное ворчание шестерней за спиной, вроде кто-то быстро-быстро топочет деревянными ботинками до деревянной же мостовой. Облаком легкий шорох, иногда клекание на стыках. В остальном фанерные колеса шли по деревянным рельсам беззвучно.

— Вот кстати, старшой, — после отъезда журналистов к Вьюрку подошел новый связист-светофорник. Он всегда обращался к Вьюрку без подначки, несмотря ни на возраст, ни на рост барсеныша, и всегда объяснял суть вопроса подробно, издалека: не все же обязаны разбираться в дорожной автоматике. Поэтому Вьюрок легко понимал бородача.

Светофорник потыкал носком сапога зеленые от химии бруски рельсов:

— На шахте два рельса металлические. Замыкает их металлический скат, колесная пара. Есть контакт, есть сигнал, горит красный свет: поезд на перегоне, блок-участок занят, ехать нельзя. А у нас рельсы дерево и колесная пара дерево. Ни то, ни другое ток не проводит. Вот, и как мне получить сигнал, что блок-участок занят? Вручную глупо, человек рано или поздно ошибется.

Пока Вьюрок думал, вернулась тележка с Большим, и медведефавн доложился:

— Девчата умотали в суд. Вот, Блейк целый блокнот автографов оставила, вечером раздам хлопцам. А в чем беда?

Светофорник повторил вопрос и прибавил:

— В книжке у меня решение имеется. Но оно жутко дорогое. Надо такие новые штуки, инфракрасные датчики называются. На сто-полтораста метров они потянут. Провод придется купить, усилители релейные сделаю. Но датчики...

Большой непочтительно махнул рукой:

— Так вон же в магазине электроники, пять льен штука.

— Так их надо штук сто, на десять километров. И резервные обязательно.

— Давай на стройке купим П-профиля, — сказал Танавоалм, — он оцинкованый, и стоит всего трояк за пачку, на десять километров триста льен. Сверху на брус насадим, оно и выглядеть будет, как настоящая железка. А контакт через два подшипника, это уже семечки.

— Нет, стойте, господа акционеры, — Вьюрок взялся за подбородок. — Наша сила в экзотичности. Вы же подумайте: деревянная железная дорога! Звучит крышесносно. Сразу вопрос: что за диво такое дивное? Интерес.

Барсеныш махнул рукой в сторону прииска:

— Узкоколейка не фокус. Железная колея на любой шахте есть. А фанерно-спичечной нигде нету. Может, лучше потратимся на датчики?

Резким взмахом обеих рук Большой остановил беседу:

— Сейчас план делать надо, мы и так выбились из-за съемок.

— Съемки — реклама! Важно!

— До заморозков надо основание утрамбовать. Погоде про рекламу не объяснишь. Короче, давайте это на собрании решим? Дождемся вечера.

* * *

Вечера третьего дня суда все ждали с напряжением.

Утром коллегии присяжных раздали опросный лист. Копии раздавала та самая блондинка-человечка, умотанная до того, что Руби предложила ей воды.

— ... Благодарю. Задолбалась перепечатывать, его окончательно согласовали только утром.

— Всю ночь сидели?

— Угу. Теперь ваша очередь париться.

Руби уже знала, в чем беда. Ответ на каждый вопрос необходимо дать единогласно, всей коллегией. Если сразу не договорились, то ответ получается большинством голосов. Но по регламенту, допускается голосование не раньше трех часов от начала обсуждения. Чтобы первые чувства схлынули и мозг включился хотя бы на пол-шишечки. Три часа коллегия варится в собственном соку, и только потом голосует.

А восемь теток в собственном соку, да еще и по скандальному делу... Где-то через час Руби откровенно вжалась в Лося и прошептала:

— Когда у меня появится ребенок, я стану таким вот придатком? Тупой самкой, которая только и может видеть во всем угрозу для детеныша? А его самого в любом говне оправдывать?

Лось молча протянул ей фляжку и вздохнул:

— Своего еще понятно. Но, поскольку тетки за своих не уверены, на поступки чужих они тоже глаза закрывают. У нас их пятеро, чуть не половина состава. Если еще и ты на их сторону встанешь, мы никогда ничего не решим.

Руби помотала головой в полном отчаянии:

— Нам три дня такие подробности зачитывали, что я сегодня одна заснуть не могла, Янг со мной сидела. И мне даже не стыдно, понимаешь, Лось!

Лось опять вздохнул. Вокруг тетки рассуждали в несколько голосов, криком возмещая недостаток уверенности:

— Они же маленькие! Подумаешь, бордель защищали!

— Да, да! Надо же как-то зарабатывать.

— С кем не бывает!

— А если бы это твой сын там сидел?

Руби не выдержала и крикнула громко, звонко, наверное, ее услышали даже в зале:

— А если бы это вашу дочку там привязали и драли в три ствола шесть часов! До разрывов, отеков и некроза? Тогда что?

В комнате наступила мертвая тишина, но продержалась, увы, жалкие несколько минут. Окаменевшие наседки довольно скоро отмерли и заквохтали вновь:

— Вина его доказана, но давайте дадим ему особое снисхождение — пусть три годика отсидит. А то вдруг он не виноват?

Руби рявкнула:

— Что вы несете? Если считаете, что не виновен, почему вы на первый вопрос ответили, что его вина доказана?

Тетка в тулупе отмахнулась:

— Ты мелкая еще. Своего родишь, тогда поймешь!

— Я понимаю головой, а не тем, чем рожают!

— Ну да, доказана, а вдруг на самом деле он не виноват?

— Не знаю, я вообще не уверена в том, что он виноват.

— Нет, ну так да: вот же показания. Он виноват.

— Да, теперь я знаю — он виноват!

— А мне кажется, не виноват. Потому что все происходило не так!

— Да, теперь я точно знаю, что он не виновен!

Руби в откровенном ужасе отодвинулась:

— Ничего себе мыслящие существа! Цвай умнее, хотя он и собака!

Тут Капитан проржался и мобилизовал моряков с шахтерами. Так что вину подсудимых единогласно сочли доказанной. А вот по снисхождению спорили еще долго, выжимая регламентные три часа.

Проголосовали, и Капитан сообщил суду, что коллегия готова.

От облегчения бабы собрались все разом в туалет; Руби не пошла чисто из противоречия. Очень уж не хотелось быть клушей даже в таком.

Через четверть часа конвой привел теток обратно.

И тут бабы сообразили, что настало время отвечать за свои решения.

Как же они заныли!

— Ой, давайте все исправим...

— Как в глаза матерям смотреть...

— Ой, мне плохо

— Ой, боюсь...

Не то, что у Руби, у Капитана лицо сморщилось на манер куриной жопки. Но делать нечего, он — Старшина коллегии. Сходил, сообщил суду: нет, пока не готовы. Час перекраивали ответы на новый лад. Вопросный лист превратился в узкоколейку Вьюрка: на каждый дюйм вдоль строки три-пять шпал-зачеркиваний.

Понятно, что ухоженный франт, фавн-заяц, который председатель суда, такого неуважения к правосудию не потерпел и потребовал все переписать начисто. В результате еще через час, опять к темноте, ответы получились ровно те же самые, что до исторического похода теток в туалет.

Руби уже сама в туалет захотела, но подумала: за это время они опять все перерешат, и что тогда, сидеть до полуночи?

Лист отдали Капитану, и тот зачитал решение коллегии.

Владельцы борделя признаны виновными.

Охранники борделя признаны виновными, но к ним применено особое снисхождение.

Что это означает в конкретных сроках и действиях, суд определит завтра. Уже без присяжных.

Судья поблагодарил коллегию. Адвокаты с кислыми лицами поглядели на Капитана; тот встретил их взгляды открыто и спокойно.

Председатель суда с облегчением замахнулся молотком, но часы над головой, на ратушной башне, успели раньше.

Бауммм!

И все потянулись наружу, как вчера. Там теток встретили мужья, шахтеров, соответственно, жены. Моряков не встречал никто, и они печально побрели в сторону ближайшей яркой вывески.

Лось увидел за темной массой ближней стройки своих друзей-деревяннодорожников и замахал им руками, и те, махнув ответно, направились к ратуше.

Руби повисла сестре на шею и даже не плакала: стояла, грелась, а Вайсс и Блейк неловко гладили ее по плечам.

Капитан смотрел в черное небо месяца знобильника, и просто радовался, что не надо пока ни думать, ни решать.

Наконец, большая часть людей и фавнов разошлась. Руби вспомнила, что она, вообще-то, лидер команды, и хватит уже хныкать носом в сестру, и сказала:

— Я думаю, что...

Услышав женский голос, Капитан содрогнулся всем телом, и Руби, заметившая это движение, чуть не заплакала от обиды:

— Это же я! Как вы могли меня перепутать с... С квочками!

— Прости, — выдохнул Капитан. — После такого импотенцию лечить надо. Я вон даже с Янг не поздоровался. Хорошо, что их в коллегии осталось только пятеро. Десятерых я бы перестрелял прямо там.

Руби едва не предложила: поехали, переночуешь у нас, тебе же некуда здесь идти! Но Лось раньше понял, что надо все брать в свои руки:

— Так! Отставить похоронные мысли. Пошли-ка лучше треснем по пиву с моими друзьями! Да и вам они не чужие, успели познакомиться утром.

В самом деле, подошли все те фавны, что утром забивали щебенку в шпальную клетку. Среди них Капитан узнал Большого; а Вьюрок шел чуть позади медведефавна и о чем-то живо говорил с бородатым связистом-светофорником. Вот они приблизились настолько, что Капитан различил голоса:

— Иван, я не знаю, откуда ты такой вылез, но у нас боги не абстракция. Смотри, я тебе расскажу. Боги...

* * *

— ... Боги — два могущественных существа, которые создали тут все, ну вообще все, понимаешь?

Компания сидела уже в подвальчике под той самой вывеской, замеченной моряками. Потому что разговоры на бегу и всухую Лось пресек безжалостно: вы че, мужики? У нас девушки трезвые, у нас парни голодные, а мы о метафизике? Сперва базис, потом надстройка, коммунисты мы, или как?

— ... Два брата. Старший Бог света, а младший — Бог тьмы. Бог света создал силы жизни, а Бог тьмы создал проводников смерти. Мы их знаем под именем гримм-тварей...

То-то, должно быть, удивились бармен с вышибалой, когда после пары мореманов с очевидными дырками в карманах по лесенке ссыпались четыре свеженьких Охотницы, еще и с Блейк, еще и с "поющей смертью" Шни, которая, правда, таращилась на продымленые стены, но в целом особо не охала.

— ... В какой-то момент они договорились положить конец братской вражде...

— Братской вражде? Ты че лепишь?

— Все Вьюрок правильно говорит, у меня пятеро братьев. Там, наверное, до ножей уже дошло. Я потому и говорю "наверное", что успел из дома убежать.

— ... Короче, братья-боги вместе создали Человечество...

Следом за Охотницами в подвальчик ввалились строители деревянной узкоколейки — этих содержатели бара знали, потому что кормили уже пятый день, с тех самых пор, как "господа акционеры" все хором взяли отпуска на своих работах и рванули к светлому будущему. Директор будущей дороги, мелкий барсеныш, сейчас и держал речь перед одним из своих работников-людей, с какого-то хрена пересказывая тому общеизвестные детям вещи:

— ... Короче, боги его пришибли. А его жена, Салем, под обещание бессмертия собрала приличную армию, пришла к старшему богу...

— Который жизнью заведовал? — уточнил этот самый работник, бородатый, худой мужчина без примеси фавновской основы; бармен гадал добрых полчаса, пока не понял, что бородатый попросту человек.

Пил, правда, этот человек впору верблюжьей основе. Радовало одно — платил, а так улетало в него, что в прорву: и крепленое, и сухое, и горькое.

Моряки по безденежью подсели к новым гостям, а те и не ворчали особо, наливали всем одинаково. За суматохой последняя двойка визитеров — здоровенный фавн-Лось и уже несомненный человек в мятой форме КПС — просочилась в подвальчик незаметно. Первым делом опоздавшие спросили крепчайшего черного чаю.

Как-то вышло, что почти два десятка собравшихся друг дружку знали минимум шапочно, а потому все прочие посетители оказались на обочине чужого пира, каждый сам по себе, россыпью одиночек против компании, и потому довольно скоро разошлись.

— ... Вот, а боги ей говорят: нафиг пошла, умер Оз, все.

— Так это в его честь ректор Маяка называется Озпин?

— Очень может быть. Популярное имя. В честь героя. Короче, Салем обиделась. А если женщине надо, так она гору насквозь пророет.

— Точно!

— Именно!

— Я тещу как живую вспомнил!

— Ты блин о таком к полуночи!

— Не сцать, шахтеры, у нас четыре Охотницы и сарж, отобьемся!

— В общем, Салем пробежалась по миру, набрала неепическое войско и пошла обратно к богам, типа, бессмертие всем, и мне мужа обратно. Иначе мы за себя не отвечаем! Боги, натурально, остекленели с такой простоты нравов и всех списали. Оптом.

— Глад, мор, саранча, землетрясение? Может, потоп?

— Да не знает никто, Иван!

Льены звенели о стойку потоком. Фавны-деревяннодорожники пили дешевое пиво, зато в объемах, положенных пятнадцати здоровым организмам после дня ударного труда на свежем воздухе поздней осени. Охотницы пили врозь: самая рослая блондинка и самая мелкая брюнетка одинаковые коктейли, причем блондинка подмигнула бармену: сестре без виски, а мне можно — бармен, конечно, так и сделал. Блейк, вполне предсказуемо, тянула через соломинку взбитые сливки — как хорошо, что сегодня сообразили заказать! — а вот Вайсс, ничтоже сумняшеся, взяла сто "хрустальной". Правда, ума хватило пить по чуть-чуть и хорошо закусывать, за чем пристально следили все три Охотницы и минимум половина остальных мужчин.

— В общем, бог тьмы уничтожил первое человечество. Большая потеря. Там, по легендам, каждый магией владел. У нас есть лишь Прах и Проявление, но это вроде как способности организма, их даже изучать можно, а вот магии нет совсем. Ты че, Иван, даже этого не знаешь? Откуда же ты такой неотесанный?

— Так, деревушка в глуши.

— Угу. Вокруг техникума связи. И все жители только и занимаются организацией движения. Не поставив пары светофоров, спать не ложатся. Так, что ли?

Бородатый Иван посмеялся:

— Не, технарь уже потом, как я вышел к людям. Но Потоп и у нас... Отметился. Ты не отвлекайся, дальше говори.

— Бог тьмы первое человечество уничтожил, и свалил, по дороге разворотив Луну.

Все, как по команде, подняли глаза к прокуренному потолку подвала, плоскому, расчерченному клеткой ригелей. Луны там никто не увидел, но все и так ее помнили. Огрызок, неровный диск с облаком осколков.

— ... Все забываю Звездочета расспросить подробно, — буркнул Капитан в нос. — Как это с его точки зрения выглядит, и не посыплются ли эти куски на нас прямо с орбиты...

Крепкий чай подействовал волшебно, так что даже Руби теперь смотрела на Капитана, не испытывая жалости.

— Вот, а второе человечество это люди... И мы, фавны, — Вьюрок обвел рукой подвальчик. — Бог света, видимо, спохватился, что получается как-то фигово. Ни магии, нихрена. Ну и вернул Салем суженого. А поскольку тот еще из первых людей, он-то как раз Волшебник. Единственный на Ремнанте. Только, если у Салем бессмертие обычное, она просто живет, пока не убьют, то Волшебник постоянно перерождается.

— Динамическое равновесие, — один из моряков кивнул, потому как все уже выпили именно до такой стадии, когда взаимопонимание достигается без долгих объяснений.

— И вот, — Вьюрок запил долгую речь стаканом густого темного, — чтобы Салем и Озма не заскучали, бог света выдал им еще четыре Реликвии. Артефакты Знания, Выбора, Созидания и Разрушения. Если Волшебник с помощью реликвий снова объединит человечество...

— И фавнов?

Вьюрок запнулся:

— А тут странно, да. Про фавнов легенда молчит. Могли бы сказать: весь Ремнант. Но тогда придется считать и гриммов... Короче, если население Ремнанта объединится. Типа, докажет, что искупило тот бунт против богов... То боги всех вылечат, воскресят, осчастливят. А если Волшебник не сдюжит объединить всех, или Королева Гримм — ну, Салем, это понятно, да? — ему сумеет помешать...

Вьюрок развел руками, явно утомившись длинным объяснением:

— Боги нас уничтожат. Вместе с Ремнантом.

Наступила недолгая тишина. Бородатый мужик допил стакан и подвел итог:

— Получается, ваши боги ставят вопрос ребром. Будьте хорошими или мы всех уничтожим. Так?

Собравшиеся переглянулись. Даже Охотницы перестали вполголоса обсуждать что-то девичье.

— Так, — ответил за всех громадный фавн-медведь. — Есть бог, который любовь, созидание. Во имя его я не пошел в армию. Хотя, Лось, ты мне и друг. А есть второй, который ненависть. Это гримм-твари.

— И те, которых мы сегодня приговорили, — тихо сказала мелкая Охотница, прижимаясь к боку рослой блондинки.

— Теперь ты скажи, какие боги у вас!

Иван поднялся, обвел застолье взглядом. Увидел Капитана — и разронял все заготовленные слова, всю умную речь про грех, рай, изгнание, и про взятие грехов людских на себя сыном Божьим.

Иван оперся о столешницу, убеждая себя, что шатнуло его вино; да, точно! Не нужно пить столько, его уже и так признают за своего. Конечно, вино!

— Господи Боже, воистину воля Твоя!

Капитан молча опустил веки, словно бы выключил безжалостный прожектор, нашаривший пацана-связиста, ползущего ночью в дальний фланг с предательской катушкой на горбу.

Электронные часы над стойкой сменили циферку секунд в полной тишине, но иеромонах Иоанн услышал четко и ясно: тик-так.

Вот так.

И тогда иеромонах Иоанн, глядя в лицо тому самому сержанту, оставленному некогда в каменном дворе Инстербурга — в молодости, в прошлой жизни! — взамен длинной, умной, толковой речи, прохрипел:

— Наш бог — бог милосердия.

* * *

— ... И вот, когда он это сказал, мы сразу поняли: они не отсюда. Не с Ремнанта. Их бог взял на себя ошибки и промахи людей. И принес себя в жертву. За людей.

По ходу доклада Руби выложила на стол длинный сверток плотной темной бумаги и понемногу разрезала стягивающие его шпагатины.

— ... Кто может позволить себе снисхождение и милость? Некто очень сильный. Слабый просто не вытягивает доброту, слабому не по ресурсу альтруизм, понимаете? По меркам их бога, наши — два беглых ангела. Хулиганы-подростки, стащившие у папы машинку для творения миров, но так и не доросшие до любви к созданному.

— Руби, Охотник не должен ориентироваться на пропаганду. Понятно, что они прислали сюда фанатика-подвижника. Его хоть жги, хоть режь, он только славит своего кумира. Мало ли таких сект у нас на Ремнанте! Решение надо принимать по фактам.

— Факты таковы, что они пришли к нам, устроились, как дома. Вжились настолько, что мы долгое время ничего не замечали. Построили город. Активно переменивают фавнов.

По знаку Руби снежинка-Вайсс добавила:

— Отец не в силах задавить их легальными методами. Ладно, что их рекламный бюджет выглядит бесконечным. Но они на каждом шагу вкидывают новые идеи. В части профсоюзного движения, трудового законодательства, например. У нас нигде нет месячных отпусков, слишком дорого. А отпуск по беременности до года, с сохранением содержания, не описывается даже в листовках Тириана! Ни одно предприятие такого не может оплатить. О профсоюзных путевках я просто не хочу говорить. Я сама в них не верю.

Руби хмыкнула:

— По отдельности все выглядит обыденной конкуренцией каких-нибудь восходящих семейств того же Мистраля. Там каша, что угодно может всплыть. Но, если заметить, что рядом с новым Трудовым Кодексом вброшена идея всеобщего бога... Бога-защитника. Бога настолько сильного, что он легко ляжет на амбразуру, выражаясь терминами Капитана. Бога, не бросившего людей на произвол судьбы, не травящего их "чертями"-гримм. Не бога-учителя, который ждет результата контрольной с дубцом наготове, чтобы покарать за неверную запятую — а бога-защитника, умершего за людей...

Озпин и собравшиеся на это совещание Кроу Бранвен с Глиндой Гудвич поглядели на непривычно молчаливую Янг. Но итог подвела тихоня Блейк:

— Госпожа Гудвич, господа Озпин, Кроу. Слишком сложная концепция для глухой деревушки. Четвертый континент, возможно?

— Нет, — Озпин запустил два пальца под галстук, почувствовав неожиданное стеснение дыхания. — На четвертом континенте нет ничего подобного. Я знаю точно.

— От Саммер? От моей мамы?

— Нет, Руби. От Рейвен. От матери Янг.

Сестры переглянулись и Янг покрутила головой:

— Так вот после чего Рейвен послала STRQ и вернулась в клан.

— Видимо, да, — Озпин вздохнул, ослабив, наконец, галстук. — Боюсь, она видела там нечто настолько ужасное, что... Но позже об этом. На четвертом континенте нет ничего подобного. Земли гримм, концентрированый ужас.

— И Королева Гримм, так? Раз уж сказки о Девах оказались правдой.

Озпин кивнул:

— Кстати, о Девах. Пирра не вернулась потому, что боится меня?

— Вы как-то в лоб.

— Кто-то рассказал вам, что я порочный интриган, а вы и поверили. Руби, повторяю: делайте выводы не по словам, а по фактам. Итак?

Руби покачала головой совершенно спокойно:

— Команда JNPR заканчивает курс тренировок. Они скоро вернутся. Но мы поддержим их в любом случае. Раз у нас день откровений, то скажу. Против вас поддержим тоже. Но выбирать им.

— Просто мы уверены, что до противостояния не дойдет, — прибавила Блейк обычным тихим голосом. — Пирра поняла еще там, вместе с нами собирая сведения и пытаясь уразуметь, что же мы такое накопали. Сейчас Руби все покажет, и вы тоже поймете, что перед новым... Новым...

— Знанием?

Блейк прикрыла желтые глазища:

— Наши перебранки льены вытертой не стоят.

Руби дорезала последнюю шпагатину и с густым шорохом развернула толстую коричневую бумагу, изнутри покрытую разводами смазки.

— Очень похоже, что где-то в недрах промзоны находится портал. В иной мир. Где вся техника беспраховая. От фонариков до таких вот винтовок. Так, учил же меня Лось...

Руби подергала ручку с наваренным шариком:

— Стебель, гребень, рукоятка... Разбирать я пока не буду, тут надо выколачивать. Вот. Винтовка за триста льен. Дядя, ты хотел видеть, придвигайся к столу. Прицельная планка. Сейчас ползунок на дистанции "300 метров", или триста тридцать ярдов.

— Здесь разметка на... — Кроу пошевелил губами, — две шестьсот! Они что, в самом деле...

Руби кивнула:

— Когда я сидела в суде присяжной, Лось от скуки рассказывал, как они штурмовали тот бордель.

Дядя Кроу выпрямился и внимательно-внимательно осмотрел миленькую маленькую Руби сверху донизу. Представил ее сидящей рядом с каким-то там Лосем на лавке присяжных, в суде. Обсуждающей штурм борделя!

Борделя, гримм-прах!

Дядя Кроу икнул. Дядя Кроу полез за фляжкой. Обжегся о взгляды сразу Блейк, Янг, Вайсс. Убрал фляжку. Махнул рукой:

— Дети вырастают.

И внезапно заржал:

— Представляю, как Таянг охренеет!

— Уже, — кивнула Руби, — я папе звонила довольно часто. Он сказал примерно то же самое. Ну вот, при штурме Капитан выбил обе зенитки примерно с полутора лиг. Не просто попал, но у пуль еще осталось достаточно энергии, чтобы расколоть гидроцилиндры. А там сталь хорошая, чтобы держать в системе давление.

Кроу выдохнул с шумом. Руби повертела винтовку в руках и положила обратно на расстеленную бумагу:

— Механическая обработка, пригонка деталей до сотых долей. За счет этого высокое давление в стволе, за счет этого и дальность.

— До сотых долей линии?

— До сотых долей миллиметра. У них своя система единиц, и это снова довод против четвертого континента. Видите ли, у них отличается ускорение свободного падения. Они с другой планеты. Не с Вакуо.

Кроу Бранвен, Глинда Гудвич и Озпин, бессменный ректор Академии Маяк, поглядели на Янг, непривычно молчаливую сегодня.

— О-у-уке-ей, — Янг поднялась и, нарочито хрустя батончиком в зубах, "от бедра" прошла к центру комнаты, к столу с разложенной винтовкой. Тут взрослые заметили, что за креслом Янг придерживала оружие. Короче и разлапистей, чем принесенная Руби винтовка, но тоже со всей очевидностью, беспраховое.

Оружие это Янг теперь подняла на общее обозрение:

— А покажу-ка я фокус. Не все же сестре хвастаться знакомством с разными там Лосями. Гляди, дядя. Стрелок просил передать лично тебе. По классификации Атласа, штурмовая винтовка, прицел чаще всего стоит на "300м". Пуля летит вдвое дальше, но там уже на кого пошлет. Против людей, чисто против людей, не охотничье оружие. Останавливающее действие даже у моей перчатки лучше.

— Я думаю, — согласился Озпин.

— А вы не думайте, — ослепительно улыбнулась Янг. — Вы смотрите!

Повернула оружие вертикально, стволом вверх, и без перехода шарахнула прикладом об стол:

— Неполная разборка!

Затворная крышка слетела, посыпавшиеся детали Янг похватала явно заученным движением.

— Железяка для простой девчонки, вроде меня. Думать вообще не надо. Для полной разборки в роте оружейник есть. А ведь оно еще и стреляет!

Прибавила уже серьезным тоном:

— Учебный автомат, сильно разношенный. Лось для понта его так об грудину разбирал. В боевых автоматах, конечно, все плотно сидит. Надо кнопку нажимать, и то, бывает, не с первого раза продавишь.

Янг показала, где и что надо нажать, а потом примерно за десять ударов пульса собрала оружие обратно.

— В общем, дарим от RWBY любимой академии и ректору лично. Владейте!

Глинда подошла к подарку Руби и своим Проявлением лихо разобрала винтовку на составные части безо всяких там отверточек-молоточков-брусочков. Кроу схватил игрушку Янг, сразу понял, что магазин с патронами не вставлен, и мысленно похвалил такую аккуратность обычно безбашенной племянницы. После настолько лихой демонстрации Кроу не воспринимал вороненую растопырку оружием, хоть на изящные штурмовые винтовочки Атласа подарок вполне себе походил.

Озпин хотел еще уточнить, когда именно планируют вернуться JNPR, но галстук словно бы сжимался при каждом вдохе.

Итак, другой мир.

Подтверждено.

Проверено.

Доказано.

Но он же Волшебник! Это же ему, лично ему, Озме, на заре времен боги поставили условие выигрыша. Это лично он тысячи лет собирал человечество Ремнанта в союз.

Как же он задолбался!

Он пережил десятки таких вот Кроу, Айронвудов, Гудвич. Знакомился, надеялся, сходился с людьми, ссорился, мирился, посылал на смерть и плакал над плоскими камнями, тщательно укутавшись колдовским пологом невидимости. Все должны видеть Волшебника сильным и уверенным, и никто не должен видеть его слабым. Особенно друзья!

Враг не может предать в силу определения. Он уже враг.

Озпин так надеялся, что с приходом богов кончится его долгая вахта.

А пришли... Эти.

Сломали стену и влезли, как гопники в ларек.

Вот откуда странные слова, витающие в воздухе. Вот что морщит самую ткань мироздания. Малая дверка, либо гигантский портал, не суть: яду хватит щелочки.

Что это за смена правил посреди игры?

На кой гримм нужны Реликвии, боги, договоры, мировое равновесие, политика, шпионство? Зачем все это, если от боли, ужаса гримм можно просто сбежать, как зачуханный фавн бежит от беспросветной жизни в город Ноль, где рабочий день восемь часов. Где последний уборщик может гулять вечером по специально проложенным для этого широченным бульварам. Где работяги, скинувшись во время отпуска, тянут узкоколейку, не забивая себе голову ни лицензиями, ни разрешениями. Потому, что там закон специально так составлен...

Да в жопу гримм юридические закорючки!

Зачем все усилия, труды, жертвы — если можно запросто сбежать? Если наша тюрьма, оказывается, и не тюрьма вовсе?

И это получается... Мы с Салем теперь союзники, что ли? Дорогая, здесь одиноко, холодно и пусто. Я передумал, я хочу вернуться к тебе и детям. Открой уже дверь балкона!

Озпин поглядел на соратников, недоуменно вскинул брови — и вдруг схватился за грудь и полетел навзничь, и кинувшиеся к нему Глинда с Вайсс услышали только:

— Сколько лет в этом кабинете сижу, а надо же! Незнакомый потолок!

* * *

— Потолок, все!

Пирра вышла с тренировочной площадки и решительно поставила копье-винтовку в стойку. Нора, переглянувшись с Реном, кивнула:

— Ты права. Более готовыми мы уже не станем. Пора возвращаться. Вечно от судьбы бегать не будешь.

Жан прикрыл глаза, потом убрал свое оружие. Подошел и обнял Пирру — он бы никому не признался, что любит ее именно уставшую. Не бесполезно-нежную, не украшение стола. Делающую важную работу. Знающую цену пота. Мастера боя, умелую Охотницу, на которую он всегда смотрел снизу вверх.

Ну, почти всегда.

— Жан... Скажи честно: бой — это все, что я на самом деле умею?

— Вот почему ты судорожно хватается за все, что считаешь своим.

— Жан, я же не дура? Нет?

— Я вовсе не считаю тебя дурой. И на Вайсс я больше не заглядываюсь честно! Пирра, что с тобой? Ты же всегда...

Пирра обернулась к нему лицом, уткнулась в грудь и внезапно расплакалась.

— Блин, — проворчал Жан, — вроде у меня и семь сестер, но вот как ее понять?

— Не каждый день предлагают силу Девы Осени, — мрачный Рен переодевался в сухое. — Честно говоря, я удивлен, что потрясение не прошло до сих пор.

* * *

— До сих пор поверить не могу, — Тан Линь вертел в руках альбом фотографий с оттиснутыми на обложке золотыми буквами "Сибирь. Казахстан":

— Земля! Та самая?

Толмач переглянулся со Звездочетом. Оба вздохнули: и это звездолетчик еще не видел Хоро. Но ведь увидит, и уже скоро. Пока-то все в городе Ноль, и над ними все тот же незнакомый потолок, стяг и символ беспокойного племени командированных, засыпающих всякую ночь на новом месте. И высоко над потолком, над плоскими крышами, над черными иглами зениток, плывет обколотая луна Ремнанта. Подняв к ней взгляды, старший и младший братья фыркнули в один голос:

— А мы все к этой вот луне привыкнуть никак не можем.

Капитан протянул Тан Линю временное удостоверение личности:

— Что до меня, то я не могу привыкнуть к вам. Вы — член экипажа "Паруса". Понимаете, я про вас читал в фантастическом романе. Причем именно ту историю, что рассказываете вы. До деталей. Полет к Веге. Безжизненные планеты. Разочарование. Поломка на обратном пути. Героическое возвращение...

Капитан махнул рукой:

— Книга! Выдумка! Ладно там от великого до смешного, но чтобы от выдумки до живого человека один шаг? Непривычно. Звездочет, а что ты про Луну начал?

— Смотри, Капитан. Чтобы так расколотить планетоид приличной величины, нужны тератонны. Я не считал, но навскидку — не меньше.

— Нижний предел двести сорок тератонн, — проворчал Толмач. — Я считал. Чтобы отвлечься от судебных бумаг. И потом четыре варианта. Первый, облако осколков превратится в кольцо вокруг Ремнанта.

Звездолетчик отрицательно качнул буйной шевелюрой:

— Мы ничего такого не наблюдали при подлете.

— Ну, это надо чтобы обломки остались на орбите, но Луна их обратно не всосала. Тогда по мере распределения кольца приливы станут все равномернее, и в конце концов исчезнут.

— Ага, и без компаса можно найти север. Удобно, — проворчал Звездочет. — Местным, однако, повезло. Потому что второй вариант: осколки упали сюда.

— Может, и упали. — Здесь Тан Линь спорить не стал. — Может, все эти легенды про Первое Человечество, про магию — остатки развитой цивилизации, где мощные механизмы и автоматы делали людей всемогущими. Что для нынешних выглядит, разумеется, колдовством. Потом катастрофа орбитальной группировки, например, удар пролетающего мимо планетоида. Падение обломков на землю, что привело к гибели большей части людей. А взбесившиеся киберы, у которых сбились настройки авторемонта, превратились в гримм-тварей.

Тан Линь вздохнул и закончил:

— Вот бессмертию найти научное объяснение сложно.

Капитан, Звездочет и Толмач переглянулись откровенно ехидно. Капитан почесал щеку:

— Ничего. Мы вас познакомим со специалистами. И уже скоро.

Тан Линь, прекрасно уловивший иронию, поклонился кратко:

— Почту за честь. Однако, почему бы обломкам не упасть на Луну обратно?

— Долго. Сила притяжения Луны не очень велика.

— Зато новолуние и приливы как обычно.

— Ну и четвертый случай, когда Луну подобный удар столкнет с орбиты. Или переведет на высокую эллиптическую орбиту. Приливы утихнут. Наклон оси изменится. Жизнь здорово усложнится из-за непредсказуемости погоды. У нас же все построено на цикличности, а тут ничего не спланируешь.

Тик-так, сказали часы. Пора.

— Пойдемте, — Капитан поднялся. — Луна расколота, но исторические пути наших миров сходятся. Предлагаю признать самым удивительным это.

— И что теперь?

— Теперь вам стоит посетить Землю. Побеседовать с моим прежним начальством.

— А с теперешним?

Капитан засмеялся добродушно и открыто:

— Вот вы сейчас перейдете, а там Хоро сама с вами побеседует.

И раскрыл восьмиугольный люк в камеру перехода.

* * *

В камере перехода Тан Линь остался один.

Полностью один за неизвестно сколько времени.

Сперва он жил среди любимых друзей. На Земле и в экипаже "Паруса".

Потом обитал в Атласе. Среди людей, не желавших ему зла — а если и причинявших, то не по личным обидам. Бизнес, ничего личного.

Потом летел через океан и шел через лес в обществе лихого спецназовского лейтенанта. Интересно, как там у них с Вин? Автор сценария уже не взирает на них пристрастным оком, у него нынче игрушка повеселее. Глядишь, и сонайдутся...

Наконец, гостил среди фавнов города Ноль — а теперь, оказывается, что среди землян. Тех, настоящих-истинных, много-много столетий назад написавших дивно удачную фантазию...

Или просто взявших в работу его собственные воспоминания, что Тан Линь пока никому не рассказал. Но ведь расскажет. Нету причин таиться.

Кольцо времени замкнется. Что скажет астрофизик Чан Вихрь? Или ученые на той, домашней, навсегда потерянной Земле?

Тан Линь посмотрел на синий металл люков — на металл чужого звездолета, спиралодиска. И, конечно, не узнал ничего, и ничего не понял, ведь "Парус" ушел к железной звезде без него. Тан Линь выбрал собственный шаг в неизвестное, и теперь жалел только, что добытое им знание так и не ляжет в тезаурус Человечества. На миг Тан Линь ощутил беспричинную тоску, сдавливающую сердце жуть — как всегда происходит, когда чью-либо мировую линию пересекает квант смерти — и привычно защитился мыслями о работе, о текущих задачах. О том, что в силах сделать.

Помочь той, старой Земле, коль скоро на Ремнанте не получилось?

Или вернуться потом обратно и попробовать еще раз, как обещал храброму лейтенанту? Заодно и узнать, чем там у них с Винтер все разрешилось. Но в Атлас больше ни ногой. Работать здесь, в городе Ноль, куда Ушастая вывела-таки по диким сопкам выживших воспитуемых Семиградья. Что пацаны ему обрадуются, вовсе не факт: защитить колонию он так и не смог. Но и не прогонят.

Хм, наверное...

* * *

— Наверное, Озпину, уже доложили про нас.

Проводив Тан Линя, земляне собрались в небольшой комнате, в здании технической службы Прииска — он так и назывался. Второго все равно же нету.

Толмач опустил рубильник, подождал, пока механизм надвинет на люк фальшивую стену, подмел пол, чтобы случайно заглянувшие не удивлялись, в какое "никуда" исчезает цепочка следов.

Звездочет согласился:

— Ушастая... Ну, Вельвет... Наверняка поняла и уже давно. Сколько мы кино "про шпионов" пересмотрели, так догадаться можем.

— А разговор про богов мелочь из RWBY тоже наверняка поняла...

Капитан вынул собственный большой рюкзак. Звездочет встал у двери, проследить, чтобы никто из персонала Прииска не подслушивал. Толмач потащил из шкафа брикеты пайков и те самые тяжеленные ленты с патронами, которых они с братом на Ремнант приволокли аж четыре по сто штук в каждой, и почти столько же припер на себе сам Капитан.

Правда, от запаса осталась ровно половина.

Капитан привычно складывал рюкзак: теплый спальник вдоль спины, туда же запасную одежду. На самый низ уже снаряженные обоймы. Скобки обойм — лишний вес, но на пути может и не хватить времени совать в них рассыпные патроны из коробок.

Потом пайки, потом котелок, потом патроны к обычному карабину СКС, что выдавали всем геологам Союза. Лобовую кость медведя или лося берет не всякое ружье, а с карабином в руках можно не задумываться. Патрон тот еще, метр кирпича не метр, а каску навылет...

Винтовка поедет сложенная в три части, карабин придется нести в руках. Из "тех документов" Капитан вычитал, что в Армии Обороны Израиля на оружии, якобы, нет ремней. Чтобы в руках совсем всегда-всегда. Пробовал такое ввести в Корпусе — не пошло. Если надо куда залезть или вползти, или что-то нести обеими руками, раненого, скажем, да хоть рюкзак тяжелый или короб с патронами — оружие придется бросить, ремня же нет, на спину не закинешь.

В карман рюкзака бинокль, чтобы всегда под рукой. Ракеты, веревки и кошки, топорик и крючья. На клапан скаткой местная палатка, синтетическая, легонькая, и глубоко в рюкзак примус на Прахе — конец осени, не забалуешь.

Затем Капитан достал свой ключ к сейфу, и оба ключа достали Звездочет и Толмач. Открыли маленький плоский сейф, достали толстый конверт из фольги с верительными грамотами.

— Озпин, значит, главный... — Капитан почесал затылок. — Надо мне кого-то в сопровождение для веса. Что за посольство — один дурачок с винтовкой? Здесь таких килотоннами... Придется просить Хоро либо Мию.

— Товарищ Капитан, но у вас же в Корпусе столько люд... Фавнов.

— Первое, не говорят своим, чего чужим не следует знать. Второе, Лось по Винтер отказался стрелять. Ну и мало ли, какие тут у него еще с кем отношения. Третье, главное. Мы сейчас послы от Земли, а Лось местный.

— Товарищ Капитан... — старший брат мялся недолго, не мальчик:

— Возьмите меня. Я тоже с Земли. В посольстве нужен переводчик, так что я вполне по профилю. Второе, мы заказали Вейлу большое зеркало для телескопа, у меня железное обоснование проследить за отливкой, я представитель заказчика. Ну и третье...

— Главное?

Старший брат шутку не принял:

— Все-таки, я писатель. Могу заметить что-нибудь важное.

— Но вы же работаете? Как ее там... Программу для телескопа пишете, нет?

Звездочет улыбнулся:

— Мы почти все закончили. Пойдемте, я похвастаюсь.

Тогда полуготовый рюкзак убрали в шкаф. Конверт с верительными грамотами Капитан упаковал в наспинный карман куртки, под пластину защиты позвоночника, чтобы не помять. Комнату закрыли на замок. Дождавшись, пока Толмач и Звездочет отойдут на углы коридора, Капитан установил сторожки: примитивные волоски на дверь. Чем проще, тем надежней.

Прошли в цеха обогатительного комбината. Минут пять виляли в лесу стальных колонн, труб, решетчатых опор, маховиков. Здоровались со встречными фавнами и людьми, каждый из которых имел пропуск только в свой сектор и потому сложить в уме общую схему Прииска не мог. Так хранили коммерческие тайны по всему Ремнанту, и работники мерам секретности ничуть не удивлялись.

Земляне могли установить в цеху с раздвижной крышей большой хороший телескоп, о котором знали полтора сотрудника. Но и знающие не болтали, ибо подписали контракт и совсем не желали терять работу. Платили тут столько же, сколько у Шни — чтобы не выделяться под беглым взглядом, не всплывать в поисковых запросах на лучшую зарплату. Но рабочий день восемь часов против четырнадцати, но гигантские отпуска в месяц, но квартиры в настоящих домах, аренда с правом выкупа — какой же дурень своей волей побежит куда-то еще?

Так вот, в полной тайне, и сделали плавающую станину для будущего телескопа, движимую здешней превосходной механотроникой, управляемую со Свитка подушечками пальцев и потому не дрожащую. Через месяц, или сколько там надо, зеркало остынет. Его привезет большой воздушный корабль. И можно будет всерьез промерить дальности до нужных цефеид, черновые засечки по которым сделали обычным рефлектором Гершеля, пропихнутым с Земли в ходе испытаний стационарного большого портала. Портал, разумеется, спрятали здесь же, в чертоломье больших и малых построек, резервуаров, высоченных башен дымовых труб и трубопроводов Прииска, которые обслуживались изнутри, с пятиместных электротележек, и места еще оставалось на маневровый тепловоз.

Подключив управление, Звездочет с гордостью показал, что станина вертится на любую величину: хоть полный оборот, хоть неразличимая без микроскопа угловая секунда. Все параметры записываются, чтобы потом восстановить положение прибора, если вдруг дешифровка снимков покажет что интересное. А главное, не надо глаза ломать и щуриться над микрометрами. Есть Свиток, а в нем самолично написанная управляющая программа.

Капитан, разумеется, кивал, хвалил и восхищался. Восторг единомышленников — хлеб для ученого, а Чака Сензангакона не зря говорил: воин должен чувствовать радость победы в своем животе. Зулус разбирался в управлении персоналом, хотя и слова-то не знал такого.

— Превосходно, — сказал, наконец, Капитан. — Только партийная линия как же?

— Чему равна вторая производная по партийной линии?

Звездочет важно воздел палец:

— Нулю. В каждой точке — перегиб.

— Отношение понял, — кивнул Капитан. — Пошли обратно, думать будем.

Закрыли эту комнату тоже, но тут никаких сторожков Капитан уже не ставил. Подумаешь, сверхточный телескоп. Решила новая корпорация вложиться в астрономию, что такого? Стипендию учредит, грант оплатит, программу научную — никакого с того вреда, кроме пользы.

Снова братья остались на углах коридора, Капитан же осмотрел дверь под узким лучом сильного фонаря, и не нашел причин для тревоги. Одна из лампочек светильника над входом якобы перегорела, а на самом деле она сообщала, что люк перехода закрыт. При открытом люке дверь, понятно, блокировалась, и лампочка в светильнике загоралась. Ну неисправный светильник, что необычного? Комнатка не важная, склад швабр и лопат глубоко в кишках Прииска, починят, когда дойдут руки.

Капитан снял сторожки, открыл замок, толкнул дверь. Чуть-чуть подождал просто на всякий случай. Вдруг у кого Проявление запертые двери насквозь проницать? С местной магией черт поймет, и такое может быть запросто.

* * *

— ... Запросто!

Капитан подумал-подумал и все же оставил в укладке церемониальный чайный набор. Посольство, без подарка никак. Опять же, показательно заварить чай, угостить. Вот он и повод к беседе. А главное, фарфор Хоро лично выбирала. Узнает, что пренебрег, отъест голову. Как сейчас Толмачу сказал:

— Запросто! Если Озпин по каким-то личным резонам сочтет, что ему невыгодно нас вообще видеть. Вроде мы и не приходили никогда. Мало ли, какая там в Академии борьба группировок. Меня шлепнут — я боевик, не жаль. Пришлют уже группу или сразу отряд. А про вас у меня от Никиты Сергеевича личный наказ есть.

— Выпасать?

— Беречь. Вы вот обрадуетесь, если откроется портал, а из него полезут черти с автоматами? Психанет Озпин и прикажет нас всех... Сигма-Д-тринитрировать в этот ваш континуум.

Капитан взвесил рюкзак на руках и остался в целом доволен. Все-таки не первый раз, когда пешком и на спине. Теперь у них есть винтокрылы. Те, которые с большой остекленной кабиной, чтобы пилот хорошо видел землю и обстановку при посадке, называются: "бычья голова", "буллхэд". Другие, которым важнее скорость, чем груз и экономия Праха — широкие, плоские, вполне подобные скатам, почему и называются: "манты".

Капитан проворчал:

— Толмач, назови мне оптический прибор, через который можно увидеть будущее человека?

Вынул из пенала прицел. Защелкнул в рельсовую планку на средней части винтовки, выровнял по рискам, затянул винтики. Откинул крышечки, поглядел через прицел в нарисованный на стене крест.

Братья переглянулись и вздыхать выпало старшему:

— Совсем без оружия никак? Судя по рассказу Тан Линя, в Атласе не вполне дебилы. Может, и здесь... Нормальные люди? Точно не договоримся?

— Как там у классика? Не что смертен, а что внезапно смертен.

— Товарищ Капитан, ну почему они там обязательно не поймут? Разве мы страшнее гриммов?

— И вряд ли они сочтут нас дураками.

Капитан закрыл крышечки прицела, снял его и уложил в пенал, а пенал сунул в особый карман рюкзака, а среднюю часть винтовки пристегнул на рюкзак сбоку и теперь, наконец, остался окончательно доволен.

Поглядел на братьев прямо:

— Так это еще хуже. Чем умнее противник, тем быстрее его надо уничтожать.

Старший поморщился:

— Эмбрион этики, из которого может вырасти этика носителя разума, а может — ничего не вырасти.

Тогда Капитан зашел с последнего козыря:

— Парень, а ты воевал?

Старший брат покривился:

— Сколачивал из досок противотанковые мины. Считается? Самое смелое — обругал отца матом. До Вологды в нашем вагоне доехало из полусотни одиннадцать человек. Завезли куда-то в тупик, откуда до вокзала километр по путям. Страшный мороз, нас не кормили трое суток... И ни одного человека. Мы с отцом, спотыкаясь и падая, добрались до середины дороги и остановились перед новым составом, обойти который просто никак.

— Мы с мамой остались, — в глухую паузу вклинился младший. — Я тогда болел, и подумали, что я не переживу дорогу.

— Я пережил, — просто сказал старший. — Отец нет. Он упал и сказал, что дальше не сделает ни шагу. Я умолял, плакал — напрасно. Тогда я озверел и говорю: задушу, блядь!

Глотнув из поданной братом фляжки, старший поглядел в плоскую невыразительную фальш-стену. За ней восьмигранный люк. Полно, есть ли он вообще? Или это они спят в щитовом летнем домике, в Нижней Ореанде?

Мертвую тишину надколол непонятный звук. Резкий, неприятный, настойчивый.

Тик-так.

Тик-так.

Старший поднял руку. Хорошие часы. Вообще, на их снаряжение страна денег не пожалела. Бесполезное удобство, опоздавшая мощь, никого не спасшая продуманность всех этих ремней, пряжек, приспособлений...

Тик-так, ну!

— ... Отец поднялся. Опираясь друг на друга, мы добрались до вокзала. И все. Очнулся в госпитале, когда меня раздевали. Как-то смутно и без боли видел, с меня потащили носки. Вместе с носками кожу и ногти на ногах. Уснул. На другой день мне сообщили о смерти отца. И не дошло. Только через неделю впервые заплакал, кусая подушку.

Допив одним глотком что там оставалось в ухватистой плоской фляжке — такой удобной, такой глупой, ненужной, бессмысленной! — старший грохнул ее на стол донцем, вытер губы рукавом.

— ... И теперь я все никак не забуду, что последнее слово, которое отец от меня услышал — матерное.

— Вы же сейчас пишете про Институт Экспериментальной Истории, так?

Братья переглянулись и просто кивнули. Понятно, что Капитан догадался, зачем они выспрашивают о некоторых деталях и вещах. Поколебавшись, младший брат все же решил дообъяснить:

— Изо всех решений выбирай самое доброе.

— Сдается мне, по конкурсу я в этот ваш Институт не пройду.

На вопросительные взгляды Капитан развел руками:

— Самое доброе никогда не восторжествует само по себе. Поэтому я уверен, что драконов надо не перевоспитывать, а убивать. Понятен этой сволочи только язык оружия. С него и начинать надо.

Младший неожиданно протянул руку и крепко пожал плечо Капитана:

— Да перестаньте вы стесняться. Раз вы хотите делать добро, пусть оно будет активно. Добро должно быть активнее зла! Иначе все остановится.

— А если...

Младший поглядел на старшего и старший сказал:

— Простит Лена. Она-то меня понимает. Я читаю и перевожу все, что здесь происходит. И не могу больше стоять в стороне. Сердце не выдерживает! Я чувствую себя обязанным хоть что-нибудь сделать.

* * *

— Сделать? — Синдер хмыкнула; экран дешевенького планшета превратил улыбку в гримасу. Рейвен поморщилась.

— ... Ну да, конечно. Мы движемся поэтапно. Сначала делаем, потом думаем. Просто чаще всего денег есть лишь на один этап. Ну и выбирается первый, где сделать. А не второй, где подумать. Реальное дело ведь важнее бесплодных размышлений, разве нет?

— Говори прямо.

— Прямо, Рейвен, у нас начало зимы. Скоро зима. Вы там готовы? Тулупов на часовых запасли? Смазку в оружии поменяли на зимнюю? А то вечно сыплетесь на мелочах. И купи уже хороший планшет, Рейвен. Ты большая шишка, можешь себе позволить.

— Мне приятней видеть тебя кубиками. Нарезанной, если точно.

— Это понятно. И участвовать в штурме Вейла ты не хочешь. А там ведь у тебя дочка.

— Ты допросишься. Я приду в Вейл за твоей головой.

Синдер улыбнулась, и как-то у нее получилось, несмотря на кривую картинку:

— Устраивает. Мне все равно, почему ты придешь. В бою тебе все равно придется стрелять. Важно только это. Мне главное, чтобы мир горел, а повод не важен. Если в Вейле проявится достаточно много аур, то гриммы себе шубы сошьют, чтобы сойтись туда со всех концов света.

Рейвен ударила по сенсору, доломав старенький планшет, но поздно: собравшиеся Бранвены заговорили без криков, тяжело, уверенно:

— Мы пойдем.

— Выдернуть ноги Синдер.

— За Вернал.

— Не только.

И лишь Ева помотала головой, белыми короткими волосами, чуть светящимися в сумраке раннего осеннего вечера:

— А нас там не... Натянут?

Рейвен поглядела на девушку и вспомнила к месту, что Ева единственная из штурмовой группы пережила сперва атаку на стену Семиградья, потом зачистку проклятого полуострова, потом дикую перестрелку над мостом двух придурков.

И Синдер совсем не зря намекает, что ломиться наугад чревато. Синдер легко может раздавать советы врагам. Советы ее очевидны, скучны, в них нет привкуса секретного приема, и уже потому никто этим советам не следует. Вынашивая планы завоевания мира, все готовятся превозмогать чудовищ и громадные войска. Никто не ждет растяжки на пути в сортир.

А потом приходит Синдер Фолл и деловито обирает упавших.

Она идет по жизни смеясь, поняла Рейвен. Вот что самое обидное. Не так хочется ее убить, как увидеть плачущей. Стонущей от обычной боли. Просто потерявшей лицо!

Рейвен поглядела на Еву и серьезно ей кивнула:

— Я учту. Мы будем очень осторожны.

* * *

— Осторожно, мьют!

Кусок обшивки влепился в стену прямо над головой Боумена с такой силой, что не пригнись вовремя Дэвид, ночевать бы ему сегодня в Конвертере.

— Кажется у него четыре ноги... Нет, шесть! Блин, восемь!! Сука, что ты такое?!

Не тратя драгоценных мгновений на ученый спор, Боумен высмотрел ближайшую вентрешетку — при прорывах в канале всегда включался противоток — вырвал ее и протиснулся в люк, уйдя из-под обстрела, а заодно и из урагана.

Бибоп вгляделся в тварь, выбирая между лассо, бичом и кольтом, но тут его непочтительно пихнули в плечо и потом на стену:

— Пусти, я ему втащу!

Отшельник ворвался в драку, привычно крутя над головой тяжеленный крест. Монстр явно ждал иного подхода. Пока он думал, блестящий крест вмялся точно в жуткую морду и оказал то самое действие. Морда твари задымилась, брызнула лиловыми искрами, сразу вынесенными в вакуум потоком истекающего через пробоину воздуха. Коридор заполнился жутким визгом то ли криком. По потолку ураганом уже несло Бибопа, прикладывая о стены. Но Бибоп не первый раз охотился в невесомости, и летел правильно, толкаясь от бортов опытным бильярдным шаром. Бич его метался со всех сторон, полосуя и кромсая чудище нещадно.

За спиной монстра с жутким лязгом откинулся потолочный люк, откуда до пояса вывесился наконец-то обползший схватку Боумен. Вскинув ампуломет, Боумен угостил монстра изрядной порцией старого доброго напалма, и до твари, наконец, дошло, что ей здесь не рады. Издав напоследок скрипящий вопль, она попыталась напустить облако мрака. Но исхлестанное, жирно дымящее тело, подобное осьминогу с карикатурно-человеческой головой, повиновалось медленно и слабо. К тому же, Отшельник яростно гвоздил хтонь крестом по щупальцам, вынуждая отдергивать их либо перехватываться, отчего весь коридор гудел подобно царь-колоколу; в некий миг тварь держалась за палубу лишь пятью-шестью когтями.

Тут-то ураган сорвал ее и проволок до самой дыры в обшивке, которую за время битвы ремонтные автоботы зарастили на добрых три четверти. Тварь ухватилась за края, но Бибоп всадил в нее сразу два фосфорных заряда: наружу корпуса стрелять можно! А Боумен, воспользовавшись, что тварь заткнула собой дыру и ветер почти стих, тщательно прицелился и влепил ампулу аккурат посреди корявой морды.

Незатвердевшие края пробоины обломились. Щупальцы сорвались, и тварь выдуло в пространство, сопровождая пышным хвостом водяного пара. Горящий напалм живо высосал весь кислород из клеток чудовища, и дальше полетела пыльная комета, останки непонятного чуда, способного жить в вакууме и даже вот нападать на мирно пролетающие досветовики.

— Плыви-плыви, галоша! — хрипнул Дэвид, но в снова загудевшем урагане его никто не услышал. Заякорившись бичом за кнехт, Бибоп щедро поливал края зарастающей раны питательным раствором, пока пена автоботов не затянула, наконец, пробоину.

И воздух перестал реветь.

Отшельник, удержавшийся от сдувания массой и верой, поднялся на четвереньки. Помотал отбитой рукой, второй подтянул сверкающий крест — за цепь толщиной с ногу сухопарого высокого Бибопа.

— Ушел, — сказал Отшельник. — Не поймали.

— Вот еще, ловить его! — воскликнул Бибоп и даже отодвинул смотанное лассо подальше за спину. — На кой Горби он сдался!

— А я вот не прочь поймать его, чтобы потолковать кое о чем, — Боумен поморщился. — Клянусь Невидимой Рукой, возьми он прицел на два пальца ниже, ночевать бы мне в Конвертере.

— Перестаньте через каждые два слова богохульничать, — укоризненно сказал Отшельник. — Слышал бы вас Рынок! Вы могли вызвать колебания на Бирже!

И он благоговейно приложил ладонь ко лбу, как подобает при упоминании Рынка, паче того Биржи.

— Невидимой ради! — огрызнулся Дэвид. — Не умничай, Леня. Тебя еще не произвели даже в Отцепторы, а я вряд ли менее благочестив, чем ты, но не вижу греха в том, чтобы иногда дать выход чувствам. Даже ученые так выражаются в сердцах, я сам слышал.

— Слушай, Дэвид, — Бибоп взял Боумена за руку. — Давай уйдем отсюда. Мы так высоко никогда еще не забирались. Я хочу вернуться за свой компьютер.

— Ладно, ковбой, — Боумен закинул ампуломет за спину и привычно проверил фанерный ящик, убедившись в целости шаров из толстого стекла. — Впереди дорога долгая, пора возвращаться.

Он повернулся и пошел к люку, через который они выбрались на этот ярус. Вверх приходилось подниматься по крутым лестницам, но сейчас Дэвид просто оттолкнулся от крышки люка и начал плавно спускаться на палубу пятнадцатью футами ниже. Бибоп и Леонид последовали за ним. Так они продвигались вниз — через десятки люков и зловещих, слабо освещенных, палуб. С каждым разом прыжок чуть-чуть ускорялся, и приземлялись они чуть-чуть тяжелее. В конце концов Отшельник не выдержал:

— Дэвид, хорош прыгать. Я не кузнечик. Давай пойдем лестницами.

— Ага, Отшельник сейчас палубу проломит, — хихикнул Бибоп, не прекращая, однако, внимательно осматриваться.

Они продолжали свой путь в тишине, легко бежали по лестницам, пока возросшая сила тяжести не заставила перейти на шаг. Вскоре показался ярко освещенный ярус, где расстояние между палубами стало раза в два больше, чем наверху, а воздух сделался влажным и теплым.

— Наконец-то… — сказал Боумен. — Однако я не вижу нашей фермы. Мы, наверное, вышли с другой стороны.

— А вон и какой-то фермер, — сказал Отшельник. Сунув мизинцы в рот, он оглушительно свистнул, а потом крикнул: — Эй, приятель! Куда это мы попали?

Крестьянин не спеша оглядел всех троих, потом объяснил:

— Туда Цейтнот, прямо Центон, а вот недавно в Цугцванге кабак открылся, не желаете?

— К Горби кабаки, дядя зол на меня еще за прошлый раз!

— К тому же, в Цугцванге любое действие ухудшает ситуацию, — прибавил начитанный Бибоп. И Отшельник подвел черту:

— Парни, нам прямо. До вечера недалеко уже, тапки в пол!

Они прошли с полторы мили энергичным шагом по широкому, довольно оживленному тоннелю. Навстречу им попадались по большей части крестьяне, толкавшие перед собой груженые тележки.

А вскоре вся тройка пришла в общинную своей деревни — просторное помещение в три палубы высотой. Стены блестели некогда полированым алюминием, в разные годы правления покрытым слоями разношерстной краски, сходившей теперь причудливыми хлопьями. Двери жилых ячеек чернели ровным рядом драконьих зубов по нижнему ярусу и черными круглыми глазами некоего исполинского паука на ярусах выше.

Пройдя под вечносияющей иконой покровительницы сектора "Ц" (хозяйственный Отшельник про себя отметил, что задницу святой пора перекрашивать) и ее мечты-консорта, Уша Вибритатора, наспех осенив себя шестеренкой на горящую под иконой Красную Лампу, мужчины оторвали взгляд от зеленых волос вечно юной С.С и окунулись в мирское.

На площади громоздилась покрытая кумачом трибуна. Правда, без священного графина: слушалось гражданское дело.

— Приступим к официальной процедуре. Дело номер две тысячи триста тридцать восемь... Джексон О-Е — пять тысяч шестьсот одиннадцать, он же Одноглазый Джек, против Нормы. Джексон характеризуется физическим и умственным отклонением первой величины. Вы находитесь пред ликом святой С.С., Джексон?

Минутное молчание.

— ... Джексон?

И тут раздался голос, пронзительный и такой же усталый:

— Посмотрите получше! Разве вы не видите, что я давно уже здесь! Зачем задавать дурацкий вопрос?

— Я должен просить вас следовать судебной процедуре, которая установлена Нормой. И не выкрикивать дерзостей, не имеющих отношения к делу. Присутствуете ли вы пред ликом святой С.С., Джексон?

— Да, я присутствую.

— Опишите свое отклонение от Нормы так, как вы его понимаете.

Несчастный тяжело и очень громко вздохнул:

— Я не верю в Невидимую Руку Рынка.

Толпа отшатнулась. Над рядами прошелестело: "Горби меня побери!" — и сразу отчетливый подзатыльник, сопровождаемый сдавленным: "Ты что несешь к ночи, придурок!" "Обколются своими прививками, а потом состоят из химических веществ!"

Судьи переглянулись. Дело выглядело несложным. В конце-то концов, неверие в Невидимую Руку — грех. Но это не катастрофа. Вот если кто очередной раз поставит раком Рынок и супругу его Биржу, это катастрофа.

Но это не грех.

Воистину, в мире все устроено ко благу. А слова "всеобщее" во многих языках просто нет, и уже поэтому квантор всеобщности неприменим в гражданском судопроизводстве Внешнего Круга.

— Исполни епитимью, сыне, да впредь не попадайся.

Довольный мягкой карой Джексон схватил поданную гранату и закричал довольным голосом:

— Допрежь всего святую чеку извлечь надлежит!

Люди с площади бросились кто куда, один Отшельник стоял глыбой. Храмовники похожи на монахов тем, что умеют читать, дабы осветить знаниями доблесть. Отшельник читать умел, и знал: радиус сплошного поражения всего десять метров. Большие осколки, летящие за двести, в Невидимой Руке, а посему истинно верующему не опасны.

После хлопка судьи вылезли из-под трибуны. Тело Джексона завернули в кумач и повлекли на конюшню, чтобы завтра отвезти к Вратам для последующей отправки в Конвертер.

Служки постелили на трибуну зеленое сукно. Вынесли новый графин. Воды в него налили доверху.

Наконец, поставили граненый стакан.

Не простая уголовщина, покушение на устои, надо же!

Служки втащили пару связанных — мужчину и женщину. Довольно молодых, не слишком пока перепуганных: или не понимали, где находятся, или очень хорошо держали себя в руках.

Судьи переглянулись. Поглядели в бумаги. Потом на толпу.

Потом средний Судья спросил вовсе не протокольным тоном:

— Но мы не знаем имен подсудимых!

Крайний Судья нахохлился:

— Затруднение? Устраните!

— Не можем, — заюлили служки, — ибо даже языка их не знаем. Лепечут чего-то не по-нашему.

Толпа заворчала:

— Пропавший сектор!

— Сектор "Ё"!

— Ё-модуль!

— У меня есть прибор-переводчик, — из толпы выступила рослая блондинка в неожиданно чистом длинном платье и коротком синем жакете. — Сейчас я только настройку сделаю.

Суд переговорил между собой и разрешил. Тогда девушка, вполне грамотно не оставляя без присмотра большой коричневый чемодан, прошла вплотную к подсудимым. Вытащила из чемодана и подняла на уровень глаз поначалу сплетенный из бронзовых обручей шар. Когда же стрелка белого металла в том шаре указала безошибочно на мужчину, то и все собравшиеся на общинной люди поглядели на него же.

Оба задержаных не поражали ни ростом, ни крепостью. Но, несмотря на кажущуюся хрупкость, слабаками называть их ни у кого не повернулся бы язык. Они походили на бич Бибопа: тонкие, гибкие, даже в руках служителей управы внушающие страх. Волосы черные, глаза серые, кожа светлая и тоже словно бы сероватая, и одежда отливает не то серебром, не то алюминием.

Пока толпа и суд разглядывали странную пару, самозваная переводчица поднесла почти к губам арестантов зеленый камень, что-то в него шепнула, а потом сказала суду громко, ясно, с неприятным отсутствием самоуничижения в голосе:

— Задавайте свои вопросы!

Судьи переглянулись вновь и по молчаливому соглашению отодвинули пока что Протоколы, и центральный из пятерки спросил почти как человек:

— Вы кто такие?

Мужчина хрипнул. Правильно понявшие служки поднесли ему воды. Глотнув, он выпрямился, оживая на глазах, и ответил гордо:

— Стажер Норио Кунато. Мой ведомый — стажер Эйко Ямано. Мы вылетели на разработку астероида, но вступили в бой со стаей гаун, и в ходе маневров случайно врезались в вашу... Колонию. Мы приносим извинения за прискорбный инцидент. Если вы допустите нас к обломкам Стражей, мы найдем способ связаться с домом и Сидония выкупит нас.

Здесь пахло чем-то вовсе Ненормативным, так что толпа разбилась по группкам, не понимая, чего ждать. Судьи переглядывались, не понимая: ни что сказать, ни что делать.

— В Инструкции нет указаний! — обреченно доложил самый молодой, закончив лихорадочное перелистывание блокнота.

Шаги подкованных ботинок Отшельника громом раскатились по рифленой палубе общинной. Выйдя в первый ряд, Леонид пробасил:

— Эти ваши гауны как выглядят?

Судьи вытаращились на нарушителя Регламента, но что делать, не сообразили тоже. Очень уж давно не ломалась Процедура, и никто не знал, что делать в случае Неповиновения пред ликом святой С.С. Нужные Параграфы находились глубоко, на первых листах Инструкции, кои не перелистывали с тех самых пор, более из благоговения, нежели по иной причине.

Норио Кунато повел плечами. Служки, отпустив его и девушку, с явной опаской натопырили на пару несколько копий и новоизобретенных длинных ножей.

Кунато довольно распрямился, пошевелил пальцами:

— Вот такой зонтик щупалец, до десятка. Говорят, есть и больше, но я таких не видел. Сверху голова. Голова у них декоративная, только чтобы в нее есть. Мозг там распределенный. Если они нападают на людей, то голова человеческая. Если нападают на кого-то еще, то и голова сделана по форме тех... Организмов.

Крайний слева Судья пробормотал с важным видом:

— Десять ног... Засекается на левую заднюю. Но это устранимо...

— Мы сегодня такую гауну выкинули за борт в невесомости, — пояснил Отшельник сразу всем. — Это уже третья сволочь за неделю. Похоже, мы вошли в места их произрастания.

— Точно, — прибавили из толпы. — По зомбоящику сказали, проходим очередную мезонную отмель. Стеречь баб от внекорпусного зачатия, руки мыть, и все такое.

Судьи помотали собственными головами, даже ощупав их для надежности. Потом средний сказал:

— Э... Чисто по-человечески мы не против помочь вам. Но есть Регламент! Вы не предусмотрены никакими Процедурами. Мы, конечно, немедленно запросим Корабельный Архив. Но, э-э... Ответ придет нескоро. А чем вас кормить? На вас не предусмотрена пайка.

— Ничего, — совершенно спокойно испортил все Кунато. — Мы способны питаться солнечным светом. У нас в геноме хлорофил.

— Демоны!

— Гэмэо!!

Вот сейчас люди шарахнулись всерьез, куда там епитимье бедолаги Джексона! Стражи позорнейшим образом разроняли копья и длинные ножи. Видя беспомощность закона, храбрый Бибоп схватился за шпалер; правда, Боумен железной хваткой заставил его опустить револьвер в кобуру обратно.

Судьи кинулись под трибуну все разом; вроде бы это первое, чему учат в Патриотической Школе, но от жути ученье из головы вылетело. Стол толкнули, святой графин покатился и раскололся с позорным звоном, и только стакан, хотя и повалившись набок, отстоял честь священного предмета и не укатился никуда. Оно и понятно: граненый.

Демоны, увы, замешательством не воспользовались. Дурачок Норио кинулся помогать перепуганной девушке. Пока он хлопал ее по щекам, пока поднимал упавшую в обморок — стражи опамятовались. Общинная заполнилась жителями Центона, вооруженными дедовскими ножами. Выстроившись ровными рядами — черно-серые накидки, белые капельки воздетых к трибуне лиц, поле взбунтовавшихся цветов по сизой рифленой стали — люди пошли на ужасных гостей из внешней тьмы, выкрикивая:

— Убей мутанта!

— Сожги еретика!

— Конвертер!

— Конвертер!

Отшельник шагнул вперед, простер обе руки. Толпа остановилась, полагая, что храмовник — пусть и не полноправный Отцептор, но все же удостоенный благодати — совершит казнь собственным тяжеленным крестом.

Между толпой и демонами осталась только девушка-переводчица, смотрящая на приближающегося Отшельника без малейших признаков испуга. Она не удивилась и тому, что Отшельник развернулся внезапно лицом к толпе:

— Добрые жители сектора "Ц" звездолета "Арьергард"!

Оглянулся через плечо на демонов, подмигнул им...

Подмигнул?

Он что, собирается их защищать?

Бибоп и Дэвид прыгнули к нему с обеих сторон:

— Леня, прикрути характер: коптит!

— Ты один, как пельмень в открытом космосе!

— Ну не один, — проворчал Боумен, опуская в казенник ампуломета родовую реликвию, Лиловый Шар. — Или ты, ковбойская морда, решил-таки нас кинуть?

— Не, я с вами, — Бибоп ловко фаршировал револьвер фосфорными пулями. — Но нам не победить против тысячи втроем! И как посмотрит ваш Диагональный Иерарх на столь вопиющее нарушение заповедей? Это вам не с Горби пиццей торговать и не с Чубом заводы тырить. Здесь можно в шататели скреп угодить, под Равноудаление попасть!

Отшельник засмеялся:

— Я нарушал многие законы, преступал всякие заповеди, но своему слову не изменял никогда!

Очухавшийся Судья высунул голову из-под зеленого сукна:

— Ты еще не давал им никакого слова!

— Будешь гавкать — я это сделаю. Захлопнись, плебей!

Отвернувшись брезгливо от вытекающей из-под сукна лужицы, Отшельник снова простер обе руки, раскинул крестом, словно бы возложивши на внезапно загустевший воздух:

— В бою должно искать не победы, но подвига. Срали мы на гаун! Мы бессмертны! Нас ждет Валгалла!

Жители Центона согласно выдохнули. Отшельник вдохнул и заорал во всю ширину обтянутого багровой мантией пуза:

— Жители Внешнего Круга! Мы — кожа мира, его защита, его кулаки, его пальцы, протянутые к сиськам Вечности!

— А-а!

— Сиськи!

— Святая СиСи!

— Сектор "Си"!!

— Си! Си-и! Си-и-и!!!

— Сиськи!

Отшельник проревел:

— Мы последняя волна колонизации. После нас тишина!

— После нас тишина! — деревня согласно ударила в рифленую сталь пола: кто каблуком, кто подтоком копья, кто кулаком, припав на колено.

И тогда Отшельник сказал буднично, просто:

— Задумайтесь, балбесы, не испортит ли нечестивая плоть демонов священный Конвертер, податель Энергии.

Толпа качнулась назад. Самая мысль о малейшем ущербе Конвертеру ужаснула всех без исключения. Это значит, снова лететь без радиационной защиты! С прошлого такого периода прошло лет сто, но мьюты все еще попадаются на верхних палубах и даже угоняют с ферм стада муравьев!

А убийства без утилизации тела на звездолете "Арьергард" и вовсе никто представить себе не мог. Это как: пять пудов массы просто пропадет, что ли?

Отшельник столкнул граненый стакан и без уважения раздавил его кованой подошвой. Толпа ахнула, но уже как-то без особенной истерики. Беспокойство о Конвертере, о рождающихся мутантах, о смертях беременных, черной тучей заслонило страхи малых прегрешений.

Теперь Отшельник мог спокойно завершить мысль:

— Стандарты и Процедуры удел теленков Среднего Круга. Мы — Внешний. Здесь будет так, как мы хотим.

Пока толпа переваривала, Отшельник прибавил:

— Два штурмовика, осведомленных в повадках гаун, пригодятся нам уже очень скоро. Коль скоро они демоны, нам это на руку. Святая сила Отцептории поможет восстановить лоханку, на чем там они прилетели. Свершим над ними Увольнение По Собственному, и пусть катятся! В самом деле, не в Конвертер же их совать. Еще испортим тонкий механизм!

После чего, обернувшись к столу, Отшельник отыскал нужную бумагу, размашисто написал приговор: "Все свободны!" и шлепнул поперек него личную печать— "инкан". После чего нагреб из ящика регистрационных браслетов, надев их себе, Норио, его девушке, Бибопу и Дэвиду. Тот самый оклемавшийся Судья проявил подлинный героизм, пролепетав Отшельнику:

— Основание?

— Во имя Рынка!

— Именем Его! — прочие Судьи, высунувшиеся из-под стола до пояса, попытались осенить себя святой шестеренкой, но запутались в свисающем зеленом сукне и тоненько заскулили, не смея позвать на помощь.

Последний браслет Отшельник протянул переводчице. Та взяла его пальцами, как диковинную игрушку, но надевать не стала. Вытащила из чемодана прозрачный пакетик и упаковала в него, предварительно пшикнув туда же из баллончика белым туманом, настолько холодным, что пакетик враз покрылся каплями осевшей влаги.

Пакет переводчица убрала в чемодан и все, наконец-то, повлеклись к Дэвиду в дом.

* * *

К Дэвиду в дом пришли под вечер, за полчаса до тушения огней. Отшельник отчалил к Матери Клинков. Ковбой Бибоп кинулся в загородку к любимому компьютеру, долгую разлуку с которым всегда переносил плохо.

Трясущиеся от пережитого Норио с Эйко упали на лавку, оперлись друг на дружку, и так сидели, дыша в очередь. Боумен расстарался для них свежайшим пчелиным молоком, но даже оно не вывело пару из ступора.

А уж когда в окно заглянула производительница этого молока, рекордсменка по имени Жанна, и грудным басом пожаловалась:

— Хозяин, из Цугцванга опять шершни прилетали, всех нас переимели... Ты бы сделал уже с ними что-нибудь, по двору не пройти! — то гости просто выключились оба.

— Вот незадача, — Дэвид почесал Жанну по мохнатым заглазьям и вытолкал покамест в хлев, — может, им света не хватило? Ну, для хлорофилосинтеза, или как оно там?

— Боюсь, наоборот, — прозвенела ясным голосом переводчица. — Им более, чем хватило.

Глянув на часы, гостья подумала: надо разбудить, пока Норио не вошел в полный цикл сна. Уснет, и жди потом добрую пару часов. А сидеть в ауле Боуменов почему-то не хотелось даже лишней секунды.

Сидонийцы спали, повалившись друг на дружку, закрыв глаза, как пьющая воду горлинка. Цепляясь за мгновения, гостья спросила:

— Ну вот, их Землю сожрали эти самые гауны, только большие.

Дэвид, который тоже слушал рассказ Норио, только молча кивнул.

— А если вы — "Арьергард", то кто сожрал вашу Землю? От чего вы отступаете?

Боумен махнул рукой:

— Эх, дочка...

И оба посмотрели на серые матовые стены аулы, на золотые трубки светильников, на непривычный лиловый потолок.

Тут гостья сообразила: потолок прозрачный. Аула — дом под звездным небом. Буквально, потому что над Внешним Кругом нету даже атмосферы. Он — Внешний.

— Значит, ваши предки стремились вверх, а вы просто бежите от неприятностей. Сложно назвать это прогрессом, но не мое дело судить. Я видела столько Земель, что на самом деле впору спрашивать: которая из них моя? Везде по-разному. Вам на месте виднее.

Ваойлет подтащила чемодан поближе:

— А вот мне задерживаться не резон. Я не демон, меня в Конвертер можно.

— Ты еще мятеж Хаффа не застала. — Боумен поморщился. — Дед рассказывал.

— Я читала, — гостья пожала изящными плечиками, — готовясь к забросу. Как там... "Первым Хафф согрешил, будь он проклят вовек". И дальше чего-то про люки, палубы, свет и воздух. Но там же про "Авангард", а вы называетесь "Арьергард", верно?

Боумен кивнул:

— Мы летим следом, по взбаламученному межзвездному газу. Они идут со скоростью в один процент световой. У нас целых пять процентов. Так что догоним, превышения достаточно. Вопрос, когда.

— И что сделаете, когда все же догоните?

Боумен вздохнул:

— У самурая нет цели, есть Путь.

— Банальность, разогнанная до пяти процентов скорости света, превращается в глубокомысленный ответ. Раз так, простите, Норио-сан. Как там по-самурайски... Долг тяжелее, чем гора, да?

Достав из все того же бездонного чемодана пузырек редкостно вонючей гадости, переводчица поднесла его к носу Кунато, не беспокоя покамест его девушку.

Штурмовик Сидонии чихнул, подскочил и захлопал глазами.

— Покорнейше прошу простить мою настойчивость, — гостья выложила конверт в фольге, на смачный хруст которого балованая Жанна снова просунула голову из дворового окна, и Боумен принялся чесать ей головогрудь чисто по привычке.

— ... Но я обязана завершить работу, порученную моей фирме более пятисот лет назад, и не могу больше ждать. Воистину, госпожа Ниса и представить не могла, во что превратится мир через столько лет. Однако, господин Кунато, вот этот прибор, — и переводчица снова поднесла к самому лицу Норио сплетенный из бронзы шар, — именуемый "танатометр", может, при неких условиях, удостоверять немертвость искомого человека. И он свидетельствует, что пра-пра-пра-правнуком госпожи Нисы являетесь именно вы. Пусть Гомеостатическое Мироздание теперь выясняет, как это стало возможным. Лично я думаю, что исчезновение Свидетеля Канона не пошло во благо, но мое мнение не суть закон природы...

Убаюкав Норио журчанием длинной речи, гостья подсунула ему на подпись обычную разграфленную тетрадку, разве что из драгоценнейшей в космосе натуральной целлюлозной бумаги. Пребывая в полном обалдении от произошедшего, Кунато расписался и взял запакованный в фольгу конверт. Видимо, живой мозг молодого и неглупого пилота уже адаптировался к страшным чудесам, потому что письмо Кунато вскрыл не медля и прочитал тотчас, не задавшись вопросом, откуда сам-то он знает язык древних:

"Дорогой потомок! Я не знаю твоего имени и, наверное, не должна навязываться. Но коль скоро я написала много писем дочери, то почему бы не написать хотя бы раз внуку и правнуку? Моя дочь вряд ли увидит эти строки, а ты достаточно далек от меня, чтобы я не боялась признаться: кажется, я не умру, пока не закончу все письма. Когда же я продиктую последнее, мне только и останется, что ждать. Диктуя эти письма, я представляю, кто и как их прочтет, и таким образом, словно бы живу вместе с вами в будущем..."

Норио еще читал, не замечая всхлипываний очнувшейся рядом Эйко, ворчания Боумена, довольного хрумкания конвертом дорвавшейся до настоящей целлюлозы Жанны — а гостья, улыбнувшись довольно и грустно, подхватила чемодан, вышла из аулы семейства Боуменов через портик в тускло освещенный коридор и довольно скоро исчезла в чересполосице теней.

Спустя несколько мгновений по коридору прогромыхал Отшельник, разговаривающий с Матерью Клинков:

— ... И в морду, а там прямо искры! Боятся, падлы, никелировки!

Мать Клинков чесала затылок верхними руками, а средними несла подарочный торт из гидропонной капусты, и потому смешно замирала, всякий раз порываясь ими взмахнуть, но вовремя останавливаясь и ворча:

— То-то я твой крест никак сварить не могла. Додуматься, из тракторных полуосей! Там же, наверное, марганца полпроцента, а то и поболее!

Распрощавшись с Матерью Клинков перед портиком Боуменов, Отшельник решил не беспокоить друзей хотя бы сегодня, и прошел в соседний портик, а оттуда в собственный дом.

Посреди аулы — то есть, главного помещения дома — за рабочим столом Отшельника сидел мужчина без отчетливых признаков возраста. Кожа его казалась то желтой, то черной, то белой. Глаза то делались раскосыми, то округлялись. Волосы тоже принимали тот или иной колер, в зависимости от того, как падал пляшущий свет стоящей перед мужчиной настольной лампы в зеленом абажуре.

В круге света на столе лежала свежая "Ленинградская правда" с большой передовой под названием: "Любовь ленинградцев к товарищу Сталину безгранична". Гудел и бормотал приемник на этажерке за спиной. Мама на кухне побрякивала посудой и разговаривала с соседкой. Пахло жареной рыбой. Во дворе-колодце за окном вопили и галдели ребятишки, шла игра в прятки. Через раскрытую форточку тянуло влажным оттепельным воздухом. Еще минуту назад все это болталось отдельно от будущего.

— Ну, вот, Леонид, — произнес с некоторой торжественностью голос Наставника. — Первый круг вами пройден. Желаете распределить очки навыков сейчас или подождете открытия новой ветки?

Отшельник сел на стул, положив рядом с лампой громадный крест, сваренный из никелированных тракторных полуосей. Взял газету, обтер лицо, и едкий пот поменял заголовок на: "Мы рождены, чтоб Кафку ставить..." — а дальше неразборчиво.

Отшельник, он же Леонид Андропов, он же бывший шахтер, введеный во Храм за удачно расколотый ядерной миной астероид, выдохнул:

— Господи, тебя же нету! Что же ты, зараза крылатая, делаешь!

И Наставник ответил без улыбки:

— То, что вы сами хотели бы, но из-за выученной беспомощности стесняетесь.

* * *

— Стесняться нечего! — отрезал Боумен. — У меня вызов из Главной Рубки. По такому поводу можно затребовать и десяток. Я прошу шестерых. Цените мою скромность!

Смотритель поворчал, но муравьев привел. Эйко пряталась за мужчинами. Норио дрожал, но держался достойно рыцаря Сидонии. Боумен привычно потрепал скакунов по чувствительному месту на загривке и запрыгнул в седло.

— Садитесь, нам до Врат еще скакать и скакать!

Залетные последовали за ним с отчетливым страхом, но муравьи человеческих чуств не воспринимали. Потому-то их и любили. А что дыхание трахейное, так кто у нас без недостатков. Маленькую турбинку для вентиляции в каждое дыхальце, и поскакали!

Слова Боумена "еще скакать и скакать" в цифровой форме означали тридцать миль. Тридцать миль по коридорам внешней надстройки звездолета "Арьергард".

Тридцать миль по рифленой стали палуб, между гудящих от протекающей энергии сверхпроводящих кабелей, в безжалостном полосовании глаз редкими фонарями, и тягостном давлении бесконечной тьмы либо сумрака, кислоразбавленного парой светильников на полмили. В густом запахе горелой изоляции, нагретого железа, сырости и ржавчины, где успел выпасть конденсат, натекший из вырванных тем или иным лихом люков — где-то успели починить, где-то и не пытались. В несмолкаемом рокоте муравьиных когтей по металлу и усыпляющем шепоте их же по фиберглассу.

Откормленные муравьи лучшей породы Центона проделали перегон за день, и вечером путники подоспели ко Вратам Лифта.

У Врат, как обычно, царило стопотворение. Внутрь, к Среднему Кругу и Конвертеру, стояла очередь с покойниками и упаковками добытых в Пространстве материалов. Задрав носы, кучковались переезжающие в Средний Круг. На них не плевали, но глядели косо. Конечно, Средний Круг живет богаче. Но там запираются от чужих, там куча всяких лицензий, правил, стандартов. Стоит ли жизнь необходимости гнуться-кланяться?

Из Врат, соответственно, выходили хмурые изганники. Они как раз не потянули жизни по расписанию. Кого-то депортировали за драки, кражи, грабеж и тому подобное. Кто-то уехал сам, не в силах терпеть расчерченной на клеточки жизни.

Штурмовики Сидонии слушали объяснения Боумена с заметным удивлением и, наконец, не выдержали:

— У нас дома все иначе!

— Вы пока не сталкивались с гаунами!

Боумен покачал головой меланхолично:

— А вы пока не встречали Разрушителя. Поверьте, ваши гауны побегут от него со всех десяти щупальцев. Кто успеет.

— Что это за тварь?

— Где она живет?

— В мезонных полях. Мы называем такие места "мезонная отмель", потому что надо как-то их называть. Напомните, как приедем в Средний, там всякие библиотеки, концертные залы. Книжку вам дам почитать. Балладу о Бете-два.

Над Вратами замигал разрешающий белый огонь. И Боумен, спрыгнув с муравья, жестом пригласил Норио следовать за ним.

Оставив ездовых тварей служителям, Кунато с Эйко вошли пластиковым пандусом в пасть Лифта. Браслеты на руках позволили всем троим пройти в первых рядах. Дверь сомкнулась позади, светильники моргнули, нагнав жути.

А потом Лифт словно бы провалился сквозь небо; привычные к смене тяжести пилоты не забеспокоились. На их удивление, уход пола из-под ног фермер Боумен перенес легко, но потом Норио вспомнил: Дэвид еще и ходит охотиться в Невесомость, как некогда далекие предки ходили за зверем в лес или поле, и оставили в языке слово "полевать".

Интересно, зачем их все-таки вызывали?

Через долгие пятнадцать минут желудки перестали подпрыгивать. Шум в ушах стих. Дверь открылась и путешественники очутились уже в Среднем Круге.

* * *

В Среднем Круге гости провели немного времени. В основном потому, что люди смотрели на пришельцев из Внешнего Круга с откровенным страхом. Словно бы ждали, что те вот прямо сейчас начнут бить посуду, плевать на пол и ругаться матом. Книжку выдали, но молоденькая служительница глядела на брутального фермера-пограничника Боумена с таким ужасом, что даже Эйко почувствовала и дернула мужчин за рукава:

— Пойдемте, а то эта клуша сомлеет, воображая, как вы ее дерете в два ствола прямо на стопках книг.

Шлеп! Библиотекарша густо-густо покраснела и сползла в обморок.

Путники вернулись к вокзалу, заплатили какую-то мелочь и поднялись на обзорную площадку.

Звездолет "Арьергард" представлял собой громадный планетоид, общей длиной с остров Сахалин, а диаметром несколько километров. Сердцевину планетоида выбрали наномеханизмы-проходчики и выбросили под углом к продольной оси, чтобы закрутить полученное веретено на расчетное число оборотов и создать внутри центробежную силу, равную привычному земному тяготению. Сила эта прижимала все к наружным стенкам, которые стали землей и почвой. По оси "Арьергарда" от носа к хвосту ежедневно пролетал полукилометровый шар плазмы: искусственное Солнце, ночью путешествующее обратно, из хвостового поглотителя в носовой излучатель по сверхпроводниковым каналам. Потому что называть кабелем жилу цельной меди толщиной с электричку язык не поворачивается.

Транспортировка энергии происходила снаружи, на внешней обшивке "Арьергарда", где не действовала гравитация, а вот центробежная сила чем дальше, тем сильнее. Где толстая кора-почва не защищала от радиации. Но зато имелось халявное охлаждение для кабелей.

Таким вот образом Солнце буквально путешествовало каждую ночь через подземный мир. И самые смелые писатели Среднего Круга щекотали нервы читателям столь же смелыми идеями, что предки землян прилетели в таком вот ковчеге. Отсюда и мифы, что Солнце еженощно путешествует сквозь ад.

В аду работали вахтовики, обслуживая носовой экран и кормовую группу реакторов, и эти самые кабеля. И порты, откуда летали челноки для ловли попутных астероидов на массу для Конвертера, лед и металлы. Со временем в ад волей-неволей переехали люди неуживчивые, лихие, резкие на удар и обидное слово, не ценящие искусства и знания, и не стремящиеся к ним. Люди, прижившиеся в мире грубом, вещном, безжалостно убивающем за любое нарушение техники безопасности. Ничего милого и доброго в аду внешней надстройки не водилось.

Единственное, оттуда любой мог видеть звезды. Если находил достаточно большую чешуйку прозрачного кварца и не боялся излучений — то хоть через потолок собственной аулы.

Жители Среднего Круга по всем направлениям видели только загибающуюся к небесам почву с белыми городами и зелеными лесами, блестящими нитками рек да синими глазами озер. Люди жили на внутренней поверхности мега-цилиндра, защищенные толщей скорлупы "Арьергарда" от высокоэнергетического излучения, от микрометеоритов, от вспышек незнакомых солнц, чем и оставались вполне довольны. Добротно, надежно, тепло и уютно, а чего еще надо? Посреди неба каждый день Солнце; его традиционно именовали Котенком, и рассказывали детям сказки: дескать, если Котенка не любить, он погаснет! И настанет великая Тьма!

За звездами следовало выйти из уютной обустроенной земли Среднего Круга. Либо во Внутренний Круг высокоученых обитателей Ходовой и Главной рубок — пройдя жесточайший отбор и выдержав конкурс. Либо в ад Внешнего Круга, куда принимали любого и всякого, имеющего крепкую спину и здоровое сердце, и где вахтовики с бродягами вперемешку обустроили себе за века полета отдельный мир.

Тик-так, сказали часы на высокой башне, стилизованной под средневековую ратушу. Тик-так, вам пора двигаться дальше.

И Боумен повлек своих спутников к Лифту, где все трое предъявили браслеты на входе, и получили отдельную капсулу. Приемнику капсулы Боумен скормил присланную карту, повинуясь которой Лифт и повлек их еще дальше вверх, дальше вглубь.

В Главную рубку.

* * *

В Главной Рубке Дэвид увидел не только командира экипажа. Как раз в этот момент освещение выключили, и силуэты людей казались фантастическими в свете многоцветных огоньков контрольных панелей.

— Боумен?

— Да, это я, капитан.

Свет усилился и Боумен увидел всех. Тонкие навигаторы Вебер и Сиретти в одинаковых пижонских очках; поговаривали, что они любовники, и потому не сильно привечали. Пухлый медведь Кустов, главный инженер фотонных двигателей. Худой высокий Барреж, носивший напыщенный титул ответственного за сообщество. Вечно хмурый круглый Шнейдер, представитель Объединенных Социалистических Правительств, потому что каждый город на внутренней поверхности "Арьергарда" управлялся самостоятельно и даже корректно соперничал за ресурсы с соседними такими же городами.

Боумен занял кресло математика. Норио с Эйко встали за его местом, несколько удивленные холодностью приема. Они-то считали сенсацией себя. На крайний случай, гаун. Увы, с интересом на них глядел только главный экзобиолог, улыбчивый дядечка с глазами палача, Фрэнк Пул.

— А где сенсор?

— В местной командировке. Я его нахер послал.

— Фу, Дэвид, ваши Внешние шутки...

— Обещаю на собственных похоронах не хохмить.

Вошел сенсор Осден. Выглядел он так, будто его только что освежевали. Неестественно белая и тонкая кожа выставляла напоказ кровеносные сосуды, некое подобие выцветшей дорожной карты, выполненной в красной и голубой красках. Адамово яблоко, мускулы рта, кости и сухожилия запястий и кистей проступали так отчетливо, словно демонстрировались для урока анатомии. Волосы цвета давно запекшейся крови, тускло-рыжие. Разглядеть брови и ресницы удавалось лишь при определенном освещении, зато каждый мог видеть кости глазниц, сеть сосудов в веках и лишенные цвета глаза. Не красные, как у альбиносов — но и не голубые и не серые: в глазах Осдена категорически отсутствовал любой цвет, оставались одна ясность, как у холодных вод, и беспредельная прозрачность. Сенсор никогда ни на кого не смотрел прямо.

— Согласен, — заговорил он высоким металлическим тенором, — что даже аутизм предпочтительнее смога дешевых потасканных эмоций, которым вы, люди, окружаете меня. С чего вы на сей раз источаете ненависть?

Приблудные пилоты чувствовали себя в таком собрании явно лишними и собрались уже сказать об этом Боумену, но растерянно умолкли, заметив, как бледен командир исполинского "Арьергарда", седой капитан Арнгейм.

Арнгейм придвинул к себе микрофон и поглядел на Боумена:

— Очень досадно, друзья, что у вас возникла маленькая неполадка. Понимаем, у вас хватает забот и без того. Но у нас тут есть запрос из Бюро общественной информации. Не можете ли вы передать нам коротенькую запись для широкой публики? Расскажите, что случилось, и объясните, какое письмо получил господин, э-э, Норито... Норико...

— Норио Кунато.

— Простите ради Рынка. Понимаете, Норио... Вы, конечно, сенсация. И ваша Сидония, движущаяся где-то настолько рядом, что вы можете в нас врезаться, тоже огромная редкость. Похоже, у нас близкие скорости. Ну, там еще гауны. Жутковатые твари, конечно. Только после Разрушителя... В общем, ваше появление на борту можно хотя бы объяснить.

Арнгейм склонил голову и сказал четко, ясно, теперь полностью соответствуя представлению гостей с Сидонии о настоящем капитане, первым после бога на любом борту, от каноэ до Сидонии:

— А вот красотка с письмом что, пробралась на борт "Арьергарда" пятьсот лет назад? Откуда она тогда, полтысячелетия назад, могла знать, что искомый пра-пра-пра-правнук впилится на своем штурмовике именно сюда, а не в безжизненную ледяную глыбу? Допустим, таких девушек много. Вы же не единственный пра-пра-пра-пра, в четвертом колене потомков чертова прорва. Но каждую линию необходимо прослеживать. Передавать это письмо от прадеда правнуку. Дело для семьи, верной загадочной цели в четырех-пяти поколениях. Фантастика, простите. Проще такой вот звездолет выстроить. И намного логичнее этой девушке искать вас на Сидонии, ведь к нам вы попали абсолютно случайно!

Глядя на недоумевающих сидонийцев, сенсор Осден фыркнул с явным презрением к непонимаю мира глупыми соседями по дурдому:

— Вы понимаете, ее нигде нет. Она не существует. Я не чувствую ничего, связанного с этим письмом. Письмо возникло ниоткуда. Но, боюсь, в никуда оно не уйдет.

— Почему боитесь?

Сенсор поглядел на книжку в руках Эйко, прочитал заглавие: "Баллада о Бете-два", и оскалился:

— Дура-дурой, но соображает! Потому что мы уже имели дело с такими существами... Ниоткуда. Прочти, узнаешь.

— Так что, Боумен, я прошу вас помочь нам составить пресс-релиз, — ответственый за сообщество Барреж попытался улыбнуться, но получилось у него едва ли не страшнее, чем у Осдена.

— Постарайтесь, чтобы все звучало пободрее. Мы могли бы, конечно, и сами, но от вас это будет намного убедительнее. Надеемся, что не сильно помешали.

Дэвид не удержался от улыбки. Поразительная нечуткость и бестактность. «Чтобы звучало пободрее…» Легко сказать!

Незнакомая письмоносительница пришла ниоткуда и пропала в никуда. Не отметившись ни на одной камере ни до суда, где столь феерически выступил Отшельник, ни после. Допустим, что из каких-то секретных соображений она ушла в технологические тоннели. Так ведь боевики с ползанием героя по вентиляции конструкторы "Арьергарда" тоже смотрели. Звездолет слишком сложен и дорог, чтобы потерять его по глупой жадности, сэкономив камеры для контроля темных углов и здоровенных вентшахт, уходящих за подвесной потолок!

* * *

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо.

Лейтенант чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, на вид молодое, но суровое. Глаза голубые, волосы платиновые; впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а налитую силой фигуру — плотный белый халат.

Женщина читала книгу. Лейтенант не разглядел черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал.

— Вин... Винтер?

— Лейтенант, а давай, наконец, перейдем на "ты"? Мне кажется, зачет по семейным ссорам у нас получен. Теперь-то чего уж.

— Это здорово, — лейтенант выдохнул. — Я мечтал об этом последние два года.

— И молчал?

— Что тебе во мне? Особенно теперь. Мне в любом раскладе трибунал.

— От этого ты не перестал быть... — Винтер повертела пальцами, но так и не нашла слова. — Меня до сих пор трясет, когда я думаю, как вы летели через океан. В картонной коробочке "буллхэда". Короче! Как нас учит Айронхэд, простите, Айронвуд, роль тупого солдафона позволяет некоторые вещи не жевать... Я люблю тебя. А трибунал утрется. У Девы Зимы может быть игрушка. Или я им такое устрою, что Салем за Озму не устраивала.

— Мое полное имя Рем Харт Эстравен. Краткое придумай сама.

Винтер улыбнулась:

— Придумаю. И не только имя.

Из лежащей на полу разгрузки раздался сперва знакомый щелчок установки связи, затем чистый, ясный голос. Рации Атласа давно уже не шипят, не хрипят. Все же технологическое превосходство не хвост урсячий!

Голос этот сказал:

— Винтер, на Вейл совершено нападение крупными силами Белого Клыка. Количество гримм-тварей не поддается учету. Винтер, бросай все и бегом сюда. Если там Волна, то дыра в стене икнется нам не позже послезавтрашнего дня.

Лейтенант дернулся, подскочил, но женщина одним толчком уложила его обратно:

— Швы разойдутся, балбес. Я не для того тащила тебя аурой с бревен, чтобы сейчас потерять настолько глупо.

— Но там же нападение на Вейл! Значит, скоро начнется и у нас.

* * *

— У нас оружие и запас Праха на несколько часов боя, — Жан разглядывал завивающийся над Вейлом черный вихрь. — А здесь, похоже...

Пилот накренил "буллхэд" вправо, уходя от гримм-торнадо большим кругом. Рена прижало к Норе, а ту к плечу Капитана. По другую сторону на такой же лавке сидели Пирра и Жан, подпертые Толмачом.

Пирра молчала. Жан смотрел на нее несколько мгновений, прежде чем Пирра все-таки согласилась:

— Ты прав. Здесь Волна. Мы не сможем заправиться и передохнуть после трех-четырех часов боя. Нам придется экономить все. Нора, ты тоже не будешь отрываться.

Капитан кашлянул, чтобы Пирра обернулась в салон, и тогда уже сказал:

— Мы можем выступить снайперской парой. Тяжелой снайперской парой. У меня, по вашим стандартам, практически ручная пушка.

— А если в ближнем бою?

Капитан поморщился:

— Только карабины. По человеку наглухо, даже в бронежилетах. А вот по гримм-тварям не очень, вы же охотились вместе с КПС, должны знать.

Пилот поднял руку и все стихли. Тогда пилот включил на громкую связи пойманную передачу:

— ... От гриммов отбились, но здесь Белый Клык! Они выносят огневые точки! А потом черные захлестывают одиночек со всех сторон! Пришлите хоть кого-нибудь, нас тут пятеро всего!...

Видимо, автомат сменил частоту, потому что передача оборвалась на полуслове. Капитан хмуро кивнул:

— Ага. Примерно так я и думал.

И поглядел на Толмача. Тот, против ожидания, не нервничал. То ли не понимал, во что вляпался. То ли, напротив, понимал очень хорошо и не психовал, сознавая полную бесполезность любых истерик. Хотел приключений? Вот они!

Толмач сидел смирно, и даже выданный карабин Симонова держал живыми, не стиснутыми "до белого" пальцами.

— Заметили! — пилот бросил машину в нисходящую спираль, и всем снова стало не до разговоров. — Я сажусь по эту сторону, а там как получится!

Все ухватились за аварийные ручки, переждав жесткую посадку на восточном склоне горы Гленн. Вейл и черное торнадо над ним частично скрылось из виду. Пока долетели первые неверморы, все успели вытащить рюкзаки в штольню, рядом с которой грамотно притер "коробочку" пилот.

А потом в небе закрутились черные твари: неверморы, лансеры и еще какая-то неопознанная, вроде дракона, только с одной парой лап.

— Одноосный, — хмыкнул Капитан. Стрелять, однако, не стал: Волна. Одним выстрелом и даже одним боем ничего не решить.

Жан передал командование Пирре:

— По гримм ты у нас лучше всех.

Рен поднял брови:

— Наш противник гримм или все же Белый Клык?

— Сейчас разберемся, — Пирра сосредоточенно пересчитывала упаковки Праха. Рен считал пайки. Нора, непривычно смирно сидя за бортом "буллхэда", провожала прицелом гранатомета-молота кружащего в сини черного невермора.

Жан оглядывал древний щит и меч, выглядевший не моложе, что-то им нашептывая.

Толмач глядел на карабин вполне живым, не испуганным, взглядом. Большим пальцем он поднял кольцо диоптрического прицела, а кольцевую мушку всем поставили еще в городе Ноль. Ответил на взгляд Капитана тоже взглядом, без лишнего слова: дескать, заодно и узнаем.

Пилот выключил питание в "буллхэде" и с помощью Рена потащил батарею из-под палубы. Капитан свинтил обе фары и теперь соображал, на что намотать провод, чтобы не путался.

Пирра спросила:

— Вы же не просто так напросились к нам в попутчики?

— Не просто так, сложно так. Мы везем Озпину письмо. — Капитан постучал себя по спине, насколько дотянулся.

— Вот здесь оно, под защитной пластиной. Если вдруг... Вы понимаете... Хотелось бы все же передать его по назначению. Там верительные грамоты и наши предложения.

— Так вы послы... Оттуда?

— Мы пока делегаты, посла потом пришлют.

— Неважно! Вы оттуда?

— Да.

— И как все... Там, у вас?

Капитан обвел взглядом уставившихся на них с Толмачом всех прочих: четверку Охотников JNPR и обычного пилота "буллхэда", невзрачного мужчину чуть за сорок, чистого и ухоженного, потому что пилот же, стыдно ходить зачуханным.

Влезая в патронташ, Капитан вдохнул пыль из горловины штольни, где все сейчас поместились. Поглядел в полоску синего неба над корпусом "буллхэда" и покривился, потому что небо все больше заполнялось раскинувшими крыла неверморами.

Капитан сказал:

— Там нету гримм-тварей.

— И как вы?

— Справляемся, — Капитан попытался ответить бодро, но Толмач обломал всю малину:

— В последнюю войну двадцать миллионов потеряли. Без сопливых обошлись. У нас там свои черные в ассортименте. Оттаскивать не успевали.

Охотники переглянулись. Нора выругалась в нос. Пирра спросила:

— А к нам зачем?

Растыкивая патроны по норкам, Капитан засопел:

— Торговля. Обмен знаниями. Вы всю историю ориентировались на Прах, и потому беспраховая техника у вас в загоне. По мере истощения запасов Праха вам будет все хуже и хуже. Но те самые, к примеру, Шни, будут стоять до последнего.

Пирра отмахнулась:

— Вернемся к нашим проблемам. Вы назвали себя тяжелым снайпером. Уточните ваши возможности.

— Моя прежняя винтовка снимала почти всю ауру Синдер Фолл, а голиафа я убил примерно десятком патронов. Эта винтовка выкинет Синдер в море, а голиафа свалит с одного раза.

Охотники снова переглянулись и общее мнение выразила Пирра:

— Что же, будьте этой самой тяжелой снайперской парой. Мы стоим в две линии попарно и работаем мясорубкой, сменяясь через полчаса или как выдержим. Это Волна. На памяти нашего поколения такого не случалось. Нам только рассказывали. Это не выезд на охоту, после которой мы сможем пополнить запасы и отдохнуть. Сейчас придется экономить и силы, и Прах. Мы не знаем сколько это продлится.

— Зато знаем, когда начнется, — неожиданно меланхолично вступила Нора. — Рен, я тебя люблю. А то вдруг потом не успею сказать...

Невермор спикировал прямо на "коробочку", заткнувшую корпусом штольню, и дальше говорило только оружие.

Первую тварь смели общим залпом. Кувыркаясь, она проломила немаленькую просеку в подлеске. Толмач только успел разглядеть в конце просеки белое полуразрушенное здание — наверное, конторы — как второй и третий неверморы, вспахав грунт, вытянули клювы и синхронно ударили в "буллхэд", и Нора с Реном приняли правого, а Жан с Пиррой положили левого.

Над крышей леталки просунулась очередная костяная морда, раззявилась, нижней челостью вмяв тонкий металл. Невермор помотал башкой, дергая туда-сюда коробочку; Капитан понял, что ждет запаха, гнилостной вони из открытой пасти — но гримм-твари не пахли ничем особенным. Словно не биологические, словно взбесившиеся роботы из буржуйской фантастики, что последнее время все больше и охотнее печатали в Союзе...

Вечно лезет в голову всякое! Капитан выбрал слабину спускового крючка, и его винтовка начала собственный путь в легенду. Алый трассер прошиб невермора насквозь, войдя в раскрытую пасть и выхватив кусок затылка, не спасла никакая аура или что там у гриммов заместо нее. Невермор повалился набок — что твой бройлер на птицефабрике — и в открывшегося за ним лансера слитно врезали Пирра из винтовки, Нора из гранатомета, и даже Толмач в общем порыве успел пару раз щелкнуть карабином — как пацан камушком бросил — и Капитан рявкнул:

— Не стрелять! За полем следи, твое дело обзор! Цели давай мне!

Опамятовавшись, Толмач бросил карабин, повисший на ремне так, что больно ударил углом ствольной коробки поддых. Старший вытянул из кармашка бинокль и заорал, стараясь перекрыть визг тварей, скрип терзаемого ими корпуса "буллхэда", деловитую стрельбу JNPR:

— Справа десять, невермор! Дистанция две риски!

И Капитан сразу почувствовал себя в своей стихии. Винтовка снова грохнула — хорошо, не в штольне, там бы все сразу оглохли! — невермор прямо замер на мгновение в воздухе.

А потом алая спица вышла из спины мега-ворона, прихватив пол-хребтины, и понеслась дальше, трепанув попутно следующую тварь острее, хищнее силуэтом. Наверное, того самого хваленого лансера. Невермор же обрушился комком грязного белья; и Толмач, прямо излучая радость участия в настоящем, взаправдашнем, взрослом бою, набрался важности и сказал уже без крика, раздельно:

— Слева сорок, дальность примерно пятьсот, лансер, идет прямо на нас.

Капитан только хмыкнул: прицел переносить не надо. Рраух! — сказала его винтовка, и Охотники из JNPR пораженно переглянулись за спиной.

— ... Прямо сверху невермор, падает, быстро!

Винтовку Капитан успел отдернуть. Невермор свалился прямо на крышу "буллхэда", уверенно превращая его в смятую утреннюю подушку; Жан принял тварь щитом, и тут переглянулись уже земляне, а пилот загордился: знай наших! Все равно, что лавину останаливать или ловить сорвавшийся с крюка контейнер. Но Жан всего лишь чуть присел, а по завязшему в щите гримму ударили с трех сторон: Пирра верхом, Нора с разворота за щит, Рен кинжалами слева — и тварь тоже сдулась.

— Лансер прямо, триста, идет на нас!

Капитан опустил руку на патронташ. Сколько их всего?

Пирра прикрыла длинный ствол щитом сверху. Жан от души рубанул кого-то мечом, выбив целый фонтан то ли клочьев, то ли перьев, птица же, хоть и глазастая, что твой паук. Нора и Рен, отпрыгивая во вторую линию, дернули за собой Толмача, пилот успел отбежать и сам.

Рраух!

Гриммы толпились перед входом. К счастью, никому из них не хватало ума потянуть "буллхэд" к себе или в сторону. Наперебой пихаясь, чертя крыльями по земле, они толкали винтокрыл перед собой, заставляя людей отступать все глубже в портал шахты.

Рраух!

Коробка "буллхэда" заскрипела, поползла, потом внезапно вспыхнула: должно быть, закоротило неразряженную батарею, ее вытащить не успели. Возможно, будь времени побольше, а так оставалось только стрелять.

Рраух!

Капитан стрелял, стрелял и стрелял — иногда по наводкам Толмача, иногда просто видя тварь прямо в прицеле. По сторонам от него рубились то Пирра с Жаном, то Нора с Реном. За спинами пилот волок рюкзаки в штольню, видя, что гриммы жмут всерьез. И все выше к синему небу поднимались гарь и грохот.

Капитан так и не заметил, сколько все длилось. Опомнился он, уперевшись затылком в холодный камень свода, спохватившись, что здесь, в штольне, единственный выстрел вырубит всех контузией. Масса черных вдавила-таки людей в гору; к счастью, разбитый при этом "буллхэд" выполнил свой долг до конца и надежно закрыл входной портал.

Коробочка догорающего "буллхэда" проползла еще шага три под бешеным натиском гриммов, а потом окончательно расклинилась, и скрежет, наконец-то, стих. Охотники попадали кто где стоял; Капитан повалился головой на ноги Норы, но даже и не вздрогнул.

Толмач воткнул ему в губы горлышко фляги и сказал на ухо громко, раздельно, словно контуженному:

— Пей. Пей, обезвоживание, ну!

Пилот раздал всем по батончику. Толмач подносил фляжку. Понемногу, опираясь на холодный бугристый камень стен и друг на друга, люди выпрямились. Поднялись пошатываясь, поминутно глядя на содрогающуюся от ударов пробку. Слабо коптящий "буллхэд" остатки дыма теперь испускал внутрь штольни. Проследив за синеватыми струйками, Охотники переглянулись. Жан откашлялся, выплюнул бурый комок пыли, и тогда только сказал:

— Вытяжка живая. Нестарая шахта, лет двадцать, не больше.

— Пошли внутрь, там караулка должна быть.

— Есть, Рен, — пилот утер потный лоб, украсившись "камуфляжем нищих", грязно-коричневыми разводами. — Я туда рюкзаки оттащил, больше не успел ничего.

— Сто сорок шесть, — Капитан прежде всего назвал остаток патронов и все поняли его правильно.

— Две обоймы, — Нора поставила молот-гранатомет вертикально. Только сейчас Капитан вспомнил, как давным-давно заглядывался на ее ноги, и сам себе тогдашнему подивился: надо же, девушками еще интересовался.

— Сорок девять, — вздохнула Пирра.

— Сто пятнадцать, — проворчал Толмач, остро чувствуя слабость своего карабина.

Парни переглянулись и хмыкнули. Ответил Рен:

— Кинжалы. Два кинжала.

— Один щит, — прибавил Жан. — И один меч. В самом деле, пошли глубже. Мы их привлекать перестанем. Надеюсь, — прибавил он, обернувшись на особенно тяжелый удар, от которого в многострадальном "буллхэде" с тяжким басовым звуком лопнул то ли стрингер каркаса, то ли даже швеллер несущей рамы.

Шагов через пятьдесят, когда лучи света уже стерлись и пришлось включить фонари, справа открылось вырубленное в скале помещение. Размеры его составляли примерно двадцать на двадцать шагов. Когда пилот втаскивал сюда рюкзаки, остатки деревянных перегородок он сдвинул влево, к стене. Вещи пилот побросал на уцелевшие лавки. Грохот ломящихся в штольню гриммов сюда долетал, как сквозь вату. Да и надоело, похоже, мега-воронам без видимого толку пинать горелый "буллхэд". Удары делались все реже. Когда от пыли вытерли пять или шесть скамей, грохот у входа вовсе стих.

И тогда послышался перестук просачивающихся по выработкам капель — там, в глухой непроглядной тьме, в недрах горы Гленн, которую теперь приходилось пересечь изнутри, чтобы попасть в осаждаемый гриммами и фавнами Вейл.

Пирра глянула на Жана и тот бросил:

— Привал один час.

— Воды нафильтруем, — сказал Рен, — а еды нет. Поэтому питье без нормы, а норму еды вы только что выбрали.

Толмач поднялся:

— Пойду поищу сортир. Я человек старый, мне комфорт нужен...

Пока все отсмеялись, Капитан успел подняться:

— По одному ходить вообще нельзя. Пойду с тобой.

Рен зафыркал:

— Ну если уже старая гвардия не помирает... Нора?

И они направились дальше по штольне, надеясь отыскать контору диспетчера со схемой прииска.

Пирра молча привалилась к Жану, направив, однако, винтовку на дверь.

Пилот обходил помещение по кругу, подсвечивая налобным фонариком. Открывал шкафы, где рядами стояли фонари большие, шахтерские, с широким плоским батарейным чемоданчиком. Слишком тяжелые для лба, вешались они на прочный аккумуляторный пояс, породив ту самую фразу: "А мне все до фонаря!" Пояса эти — кожаные, толщиной в палец — съела, увы, плесень, и рассыпались они частенько даже от воздуха, что пилот всколыхнул, открывая дверь шкафа. Если кто не вернул пояс и фонарь в стойку, тот на-гора не вышел, остался в забое, и его нужно искать. Так что отсутствию пустых гнезд в шкафах пилот радовался. Из сотни найденных батарей кое-какой заряд сохранился в трех. Пилот без капли сомнений прибавил их к тележке с аккумуляторами "буллхэда" и тогда позволил себе тоже чуть отдохнуть.

Вернулись Капитан и Толмач. Не делясь подробностями, махнули рукой в нужную сторону. Еще примерно через полчаса, когда все уже начали беспокойно переглядываться, вернулись, наконец-то, разведчики. Нора в обеих руках несла драгоценную находку, которую немедленно же и развернула на пыльном столе:

— Вот, схема.

Толмач поглядел и ничего не понял. Капитан сунулся посмотреть и тоже отодвинулся разочаровано.

Зато JNPR все поняли превосходно:

— Четыре грузовых двора. Хоть одна вагонетка должна найтись. Классика, Рен!

— Люблю хорошее кино. Кстати, Нора... Я тебя люблю. А то вдруг не успею сказать.

— ... Отставить похоронные мысли.

— ... А куда еще здесь может быть уклон? Ясно, что добыча шла самотеком! Неделя пешего хода, кому это надо? Небось, предки не дурнее нашего!

Тут Капитан сообразил:

— Стойте. А если там по пути рельсы разошлись? Их тут век никто не осматривал!

— Медленно поедем, на полузатянутом тормозе... — Толмач почесал подбородок, обсыпав добрую кружку пыли. — На Курилах и Сахалине в старых японских штольнях я убедился, что железо даже в Приморье ржавеет не мгновенно. Здесь хотя бы климат не настолько сырой.

— А если выйти на поверхность где-то в стороне от схватки?

Все, даже Толмач и пилот, поглядели на Капитана удивленно. Толмач почесал затылок:

— Открыться для нападения сверху?

Пилот фыркнул:

— Тут пути на неделю прямым ходом, а по перевалам запросто можно лезть месяц. И не долезть, потому что у горы Гленн характер хуже тещиного.

— Нам просто еды не хватит, — Нора сосредоточенно жевала батончик. Договорил Жан:

— Забивать крючья или прыгать через трещины ледника под стаей лансеров... Даже для Охотника с аурой не лучший способ самоубийства!

Пирра предостерегающе подяла руку:

— Спокойней. Он всего лишь нездешний. Капитан, выработки в горе Гленн очень древние. И большая их часть сделана по одному принципу. Сквозной прямой ствол с путями, уклоном четыре тысячных. Круче опасно, тут же не киношные горки на вагонетках, тут состав общим весом до тысячи стоунов... Тонн двести, если вашими мерками. Все это едет под уклон силой гравитации. То есть, даром. И вылетает на западный склон, где и обрабатывается. Так возник Вейл: сначала город, а потом и весь населенный край.

Некоторое время все молча прислушивались, но ничего подозрительного не учуяли. Пирра закончила:

— Нам только найти грузовой двор, где формировались поезда. На схеме их показано целых четыре, сложностей не вижу. Если даже вагонеток не найдем, найдем ровный прямой путь.

Все переглянулись и без лишних слов разобрали рюкзаки.

— Самайн, — вздохнул Толмач. — Я переводил книгу... "Долгая ночь в октябре", кажется, так. Написано, что в ночь Самайна открываются окна между мирами.

— И что?

— Сегодня Самайн. Случайно ли эта ваша Волна именно сегодня?

— Придем, Озпина спросим, — Пирра утерла лицо салфеткой, вынула зажигалку и превратила комочек в пепел. Чтобы не наследить, понял Капитан и уважительно кивнул.

— Нора и Рен вперед. Сколько там до ближайших вагонеток?

— Мили полторы.

— Снайперы и пилот в середине. Шаги все считают про себя. У кого мел?

Пилот молча поднял руку.

— Отметки по всей стене, широкой такой полосой, чтобы найти проще. Норма пятьсот, но если не надоест, ставьте через двести пятьдесят. Мы с Жаном замыкающие. Идем не спеша, внимательно смотрим под ноги. Пилот, если что, врубайте фару, не жалеючи. Все подземные гримм свет переносят плохо. Капитан, из тяжелой винтовки стреляете только в крайнем случае. Иначе мы все из горы не выйдем, уши полопаются. Если что случится, отбиваться будем мы. И лучше холодным оружием, чтобы не приманить сюда все подземную начинку горы Гленн.

Пирра оглядела маленькую команду:

— До канона не хватает имени. Пилот, Капитан, Толмач. PKT? Хотя бы одну гласную...

— Винтовка? PVKT?

— Если Капитана назвать Стрелком? PVST?

Толмач предложил:

— Давайте Астронома впишем. Хотя брат и остался в городе Ноль, но сердцем он с нами. Аккурат гласная. Получится PAKT. Звучит?

— Не звучит, — Капитан поморщился. Нора хихикнула:

— Лучше TAPK! Тапок! Помнишь, как неверморы сдувались? Хлоп, и оп!

Жан и Рен заухмылялись:

— Охотники Ремнанта, случайный пилот с тремя инопланетянами. А вместе мы "ТAPK JNPR"!

— Утверждаю, — величественно кивнула Пирра. — Отныне мы "JNPR-TAPK". Неважно, что это значит — звучит загадочно.

И первая направилась к выходу, а затем решительно повернула направо. Гриммы не Озпин, гриммов стрелять можно!

* * *

— Можно передохнуть?

— Можно, — фыркнула Пирра. — Передохни... Те.

Но шаг сбавила, а потом и вовсе остановилась.

Толмач остановился и отдышался. Рюкзак тянул к черноте внизу так, словно бы чернота сверху обрела немалый собственный вес и теперь пыталась втоптать мерзких людишек в ничто, в прах, в непонятного происхождения обломки, тревожно хрустящие под ногами.

Как тащит свой "берген" Капитан, старший брат боялся даже думать. Сбросить часть груза на пилота не вышло: тот волок аккумуляторы на взятой из комплекта "буллхэда" подкатной тележке. Малюсенькие колесики, практически ролики, то и дело застревали в неровностях пола. Толмач не взялся бы сказать, пилот больше катит батарею или переносит руками через препятствия.

Чернота впереди ничем не отличалась от черноты позади; семеро смелых почти незаметным островком жизни стояли посреди черного ничто, и пилот рисовал очередную отметку на стене. Из-за непригодности зрения обострились нюх и слух. Слух ловил удары капель, хруст загадочных обломков — мерещились кости, но ведь все фонари стояли возвращенными там, в шкафу перед входом, в том черном ничто, которое именовалось "позади". Следовательно, чем бы ни завершилась история шахты, по крайней мере, шахтеры из нее вышли. Шпалы? Но шпалам обычно соответствуют рельсы, а их не нащупывали ни ноги, ни слабый луч фонарика — в ноги, чтобы не засвечивать более-менее привыкший к темноте взгляд.

А еще слух ловил странный то ли гул, то ли шум, но всякий раз, повернув голову в сторону звука, Толмач ничего не разбирал. Пока, наконец, не сообразил: кровь шумит в ушах. Что поделать, он старый и толстый даже по сравнению с Капитаном или пилотом "буллхэда", что говорить о молодых стройных Охотниках. Рюкзак тяжелый. Идут на нервах, оставив позади вполне настоящий бой. Вот и пульсирует жизнь в ушах, напрасно пытаясь достучаться до ума, который то ли проветриться вышел, то ли не ночевал даже...

Толмач подышал еще немного, весь уйдя в обоняние.

Нюх ловил мельчайшие шевеления сырого воздуха. Сзади все так же тянуло горелым. С каждым шагом запах ослабевал — и все никак не пропадал окончательно. А чем это потянуло со стороны? Камень, только странный какой-то... Раскаленные отливки для телескопа пахнут чем-то сходным, но все же не то, не то...

— Можно посветить на стену?

— Справа или слева?

— Слева, — хрипнул Толмач. Там, на Камчатке, заброшенные штольни несли на себе отчетливую печать создателей: упорных, безжалостных — но в самурайском упорстве и готовности стоять насмерть все-таки понятных. Здесь, казалось, не сохранилось ни следов человека, ни примет времени. Ни ребер креплений, ни валяющихся инструментов, ни ржавых кронштейнов для проводки, ни кусков этой самой проводки, коварно впивающихся в голень выше края ботинка.

Впрочем, Толмач покачался с носка на пятку и очередной раз воздал хвалу крепчайшим прыжковым ботинкам. Движение словно бы придало ему новых сил. Высокая голень, добротная шнуровка — не сметь вибрировать. Как там говорил Тан Линь, коммунист из настоящего будущего Земли: чем сложнее задача, тем больше почестей при возвращении! Он в таком бессветном безвременьи тридцать лет летел, а тут всего пару суток потерпеть.

Вот разве загадочный этот запах...

— Внимание, свет!

Каждый ближний в паре зажмурился полностью, а каждый дальний прикрыл один глаз совсем, а второй чуть прищурил. Посчитав до пяти, Толмач включил собственный маленький фонарь:

— Вот оно что. Здесь небольшой отнорок. Зачем?

— Рен.

Рен, как самый осторожный, жестом велел Толмачу отодвинуться. Шаги Охотника почти никто не расслышал. Жан легко поднял батарейную тележку, развернув фару в открытый проход и включил свет.

Ничего. Пусто. Поперечный проход, тонущий во тьме. Неровный перестук стекающих капель, как в главной штольне. Толмач помотал головой. Запах не исчез. Покосившись на воротник, Толмач увидел каплю расплавленного пластика — брызги горящего "буллхэда" там, у входа. Неудивительно, что воняло под самым носом!

— Постойте, — сказал вдруг Рен. — На стенке блестит что-то. Нора...

Нора изготовила молот. Жан пустил свет по своду врезки, чтобы осветить ее отраженными лучами, мягко. Пара Охотников осторожно двинулась в сумрак.

Шаг — тишина. Капли. Толмач сцарапал вонючую каплю пластика и бросил ее подальше за спину, откуда пришли.

Шаг — тишина. Позади никакого шевеления. Тем более, впереди. Пирра опустилась на колено. Пилот перехватил у Жана свет, высвободив руки самому сильному щитовику группы. Капитан изготовил карабин.

Шаг. Рен замер на долгие пять минут, вслушиваясь в черноту, потом так же аккуратно, пятясь, вернулся в главный тоннель.

— Нету там ничего. Служебный какой-то штрек. Если встретим завал или трещину, можно будет вернуться и поискать параллельный ход. Здесь их много, наверное, просто мы на нервах невнимательно по сторонам смотрим. Толмач, как заметил?

— Случайно, — мотнул тот головой, не желая вдаваться в долгие объяснения о капле расплавленного пластика на воротнике.

— Хорошо, — подвела черту Пирра. — По порядку встали, пошли дальше.

* * *

Дальше такие отнорки попадались каждые двести-триста шагов, грея сердце надеждой на параллельный ход. Видимо, прииск давал много Праха, и потому разрабатывали его "клеткой", находя деньги не только на добычные участки, но и своевременно расширяя транспортную сеть. Сперва отнорки осматривал Рен, а потом, внезапно, Капитан попросил:

— Разрешите мне.

Пирра переглянулась с Жаном. Непонятно, что они разглядели друг в друге сквозь черноту — видимо, что и всегда — и тогда Пирра согласилась:

— Десять шагов, Капитан. И сразу обратно.

— Есть, десять и обратно, — пересохшим горлом ответил Капитан. Приблизился к отнорку. Жан повернул фару-переноску в потолок, чтобы свет падал отраженный, не такой резкий. Капитан выдохнул и вошел в тоннельчик, словно нырнул.

Шаг, карабин пока не плясал в руках; Капитан заставлял себя смотреть вперед, в черноту, не ослабляя внимания.

Шаг, запах пыли тут сильнее.

Шаг, стучит что-то. Капли падают.

Шаг. Просто шаг.

Шаг. Вроде бы двинулось что-то впереди? Капитан присел на колено, карабин рефлекторно уперся в плечо.

А, нет. Это Жан, видимо, лампу шевельнул, тени пугают. Капитан оглянулся чуть назад и порадовался, что фара не лупит ему просто в спину: сейчас бы ослеп наглухо.

Ладно, еще столько же.

Шаг. И сразу, пока не опомнился, еще.

Шаг.

Шаг. Загадочный блеск справа на стене, примерно на уровне виска. Скол камня. Пыль как обычно, но добавился запах влаги. Важно или нет?

Шаг.

Шаг. Можно идти дальше, но приказ, да.

Капитан снова встал на колено и внимательно вгляделся в черноту поверх ствола карабина. Выдохнул.

Поднялся и в несколько мгновений приставными шагами откатился назад, в главный тоннель, к свету и людям.

Девушки переглянулись и осторожно полуобняли его за плечи с обеих сторон. Спросила Пирра, на правах старшей:

— Темнота? Жан, включи фару обратно.

Капитан покрутил головой:

— Нет, Жан, береги батарею. Ночи я не боюсь. Как объяснить... Камень со всех сторон. Давит. Я не могу обременять вас беспокойством еще и обо мне.

— Клаустрофобия, — вздохнул Толмач. — Вот почему ты не хотел сюда лезть.

Капитан посопел и вдруг почувствовал, что все, отпустило. Можно дышать и плечи не напряжены.

Девушки, да.

Девушки отступили на места, но теперь гора Гленн уже не казалась Капитану настолько жуткой, и он мог стоять без подпорок. Вытерев пот, он подобрал карабин удобней под руку и пояснил:

— В Венгрии мы окопы вырыть не успели, и как пошли танки, я прыгнул в какой-то ровик, черт его знает, оросительный или осушительный. А танк на мне развернулся. Ну и завалило, конечно.

— Как ты выжил? — Толмач едва не выронил карабин. — Нас обкатывали, так оно и в окопе страшно!

— Черт его знает, — Капитан улыбнулся, чего в темноте никто не заметил. — Молодой, дурной, не успел испугаться. Потом уже отходняк пришел.

— Танк ты запомнил? "Тигр" или "Пантера"?

— Наша тридцатьчетверка, — хмыкнул Капитан. — Прорыв затыкать. Летели, не глядя. Горели потом...

— Ты вылез?

— Не-а. Шел мимо какой-то сильно хозяйственный хлопец, видит: хороший сапог торчит. Ну давай откапывать, где там второй. Я ногой дернул: живой. Но паскудник сперва сапоги припрятал, а потом только меня выкопал. Я, честно сказать, и не заметил сразу, что разули... Хорош людей пугать, я и так всех задерживаю. Болтать и по пути можно.

— Точно, — подвела черту Пирра. — По порядку встали, пошли дальше.

* * *

Дальше отнорки проверяли кто хотел. Капитан в атаку не рвался: тоже понимал, что сейчас на нервах и может сделать глупость. Конечно, сам потом пожалеет. Но ведь это ж, пойми, потом!

Все считали шаги — кто сбивался, начинал заново по очередной метке на стене. Из семи человек два-три всегда выдерживали счет до пятисот, поэтому риски на стене появлялись аккуратно. Поперечные тоннельчики шли через примерно двести шагов, и скоро очередь проверок вернулась к Рену.

Снова изготовили фару, снова в главном тоннеле Капитан глядел поверх ствола в черное ничто, в непроглядное будущее. Сердце больше не колотилось, дыхание успокоилось, и Охотники перестали тревожно на него посматривать, наивно думая, что Капитан этого не замечает.

Шаг — тишина. Капли.

Шаг, шорох, колыхание воздуха за телом Рена.

Шаг — хрустнуло что-то под ногой.

Шаг — Рен достиг загадочного блеска. Посветил фонариком направо и присвистнул:

— Тут жеода вскрылась. Причем недавно совсем. Пыли почти нет. Возможно, когда мы у входа воевали, что-то встряхнуло гору. Сколько Праха! И какие здоровенные кристаллы! Доставайте Свитки, это непременно надо заснять. Волна Волной, а чудо чудом.

— Tапок, Нора! Жан, мы держим перекресток.

Толмач помог пилоту, вдвоем они поднесли батарею и мощный свет ближе. Тут все заморгали, щурясь кто как умел. Справа от поперечного штрека, за тоненькой стенкой, пряталась невскрытая при проходке жеода — огромный куст кристаллов Праха с внутренней полостью. Сейчас боковина скорлупы высыпалась в штрек, открыв пещеру с кристаллами.

Проморгавшись, привыкнув к сверканию, Нора принялась водить Свитком почти по стенкам чуда природы. Рен поглядывал вперед по ходу тоннеля. Капитан помог Толмачу снять рюкзак и кивком послал его в кристальный лес: тебе нужнее. Хвастался, что писатель — давай. Замечай, понимай, чего ты там еще умеешь, нерв цивилизации, инженер душ человеческих. Сам Капитан остался при карабине и внимательно глядел поверх присевшего на колено Рена в непроглядную черноту. Отблески вскрытой жеоды терялись в ней уже через десяток шагов.

— Осторожно, Толмач, не стукни ничем твердым-острым. Если настолько большой кристалл взорвется, нас отсюда как из пушки. До Луны долетим. А ей и без нас досталось... — Нора осторожно оперлась на левую руку, просунув правую со Свитком сколько можно глубже в округлую пещеру. Света для съемки, понятно, не очень хватало: фара не Солнце. Фотовспышка Свитка порождала бесчисленное количество бликов, отключая зрение минут на пять, если не больше. Скоро Норе надоело. Убрав Свиток, она без капли стеснения приказала:

— Тащите меня. За ноги, что вы как маленькие!

Переглянувшись, Толмач и пилот уступили честь Рену. Охотник вытащил свою девушку в поперечный штрек, по сравнению с пещерой прохладный и темный. На место девушки немедля влез Толмач, водя подаренным Свитком туда и сюда. Плевать на вспышку, такого на Земле точно нету, и Тан Линь тоже, наверняка, в своем коммунизме не видал.

— Пирра, хоть загляни! Оно того стоит.

— Сменяемся. Рен.

Рен выскользнул на место Жана, а тот встал на шаг дальше пещеры, прикрывшись от черноты щитом.

— Нора!

Нора поменялась местами с Пиррой. Подойдя к сверкающей выработке, Охотница достала собственный Свиток. И тут заметила, что Толмач не вертит лихорадочно головой, а лежит в пещерке, мордой в щетину кристаллов.

Без сознания.

Потеря сознания под землей — Апатия!

Скорая потеря сознания — сильный гримм. Или, что хуже, у них тут гнездо.

— Тревога, — спокойно сказала Пирра. — Апатии. TAPK, вынимайте его бережно и приведите в чувство. Всем, перекличка.

— Жан.

— Нора.

— Пирра.

— Рен.

— Пилот.

— Капитан.

— Толмач, — проворчал очухавшийся Толмач. — Пирра, это у меня голова закружилась.

— Да-да, — согласилась Пирра почти ласково, — так обычно и начинается.

— Нет, вы не поняли, — Толмач поднялся и без малейшей почтительности потянул Пирру за рукав, почти втащив ее в кристалльную пещеру. — Вон тот большой камень, что видите в нем?

Пирра охнула, недоверчиво покрутив головой. Выскочила, хлопнула Жана по плечу:

— Глянь теперь сам, я держу коридор.

Жан выскочил из пещерки почти столь же ошалевший. Мигом поменялся местами с Реном, а потом и Нора снова заглянула в пещеру. Только теперь она смотрела не через видоискатель и объектив Свитка, выбирая ракурс получше — а просто глазами на кристаллы.

— Ну?

Капитан с пилотом, не сговариваясь, тоже заглянули в каменные джунгли — не нагибаясь, потому что Капитану мешал рюкзак, а пилоту батарея в руках — и поэтому они рассматривали не тот камень, что все. Оба завертели головами в совершенном обалдении:

— Я видел текст, но я этих букв не знаю.

— Я знаю, — пилот ожесточенно чесал голову. — Но это фавновские сказки, так и называется. Иногда фавны вроде бы чего-то видят в камнях. Ну, в больших кристаллах Праха. Но такие кристаллы не особенно стабильны, и поэтому их стараются мельчить еще при проходке. Вроде как в толще породы они не детонируют. Или детонируют не сильно...

— Плевать! Что! Ты! Видел? — каждое слово Толмач усиливал встряхиванием пилота за отвороты.

— Схему, — проворчал пилот, — а к ней формулу обтекания крыла. Ее все пилоты знают. Просто я видел ту часть, которая за сверхзвук. А сверхзвук еще только обсуждается, я ведь слежу за прессой, у меня там и друзей хватает. Короче, я видел формулу, которая еще не открыта.

— Я видела лицо Салем, — сказала Нора. — И я сразу поняла, что это именно Королева Гримм.

— А если это отражение наших мыслей? Скажем, кристаллы ментального Праха. Мы идем под землей. Испугались гриммов, подумали об Апатии. К слову и Королева Гримм пришлась, отчего нет?

— Пирра, ты видела ее же?

— Да. Высокая, красивая.

— Не рыжая?

— Нет. Скорее, блондинка. Прическа только обнять и голосить. А так вполне.

— Я всегда представляла Королеву рыжей, — Нора вздохнула. — Рыжей, как я сама. Кто засмеется, так уе...

Рен протянул руку, не отвлекаясь от слежения за темным тоннелем, и погладил Нору по чем дотянулся. Получилось по ноге чуть ниже колена.

— Ладно, — смилостивилась Нора. — Ну, вы поняли?

— А вы поняли? Ваш Прах в буквальном смысле прах, — Толмач примерился к рюкзаку, и Жан помог, вскинув тяжелый заплечник, расправив лямки, чтобы соратник не изгибал спину под весом.

— Я видел эту вашу Салем. Только я не понимал, кого вижу. Просто рослая женщина, окруженная... Сперва они показались мне собачками.

— Беовульфы! — фыркнул Капитан. — На жатве в Кленовой Осени стрелял таких. Ростом с наш "буллхэд".

Толмач встряхнулся, большими пальцами выровнял окончательно плечевые лямки. Взял поданный Капитаном карабин. Сказал тихо:

— Вот, значит, что осталось вам от первой цивилизации Ремнанта! Прах — это их спресованная культура. Записи. Видео. Память. Ваша живая история! А вы ее дробите и в пушки. Это даже не гвозди микроскопом, это я не знаю, как назвать!

— У нас не лучше, — сказал Капитан совершенно неожиданно не только для Толмача, но и для себя самого. — Вот отпечатываются у нас в угле какие-то папоротники. Товарищи ученые в восторге, а шахтеры знай себе рубят уголек, выдают сотни тонн на-гора.

Толмач взмахнул руками:

— Что за ерунда! До массовой добычи и потогонки должны быть инженерные и научные изыскания. Вот Хоро к нам зачем пришла? Она просила прямо: помогите определить, что это такое и как использовать.

— Если это не очень древний материал, известный человечеству с пеленок, — хмыкнул опять Капитан. Ему не очень-то нравилось угрюмое молчание Охотников и он прибавил:

— У нас вон мумиями топили камины в Англии, я в Египте в музее слышал, пароходами вывозили. Не только живая история, там осквернение захоронений, и ничего додумывать не надо. Греческий Парфенон разбирали на детали.

— На камни для стен? Мрамор же мягкий!

— Нет, — Капитан улыбнулся и этого снова никто не заметил в темноте. — Там колонны собраны из барабанов, а от сползания залиты свинцом в отверстия, такие цельнолитые нагеля получаются. И вот османы колонны разбивали, а из того свинца отливали пули. Поэтому сейчас из всего Парфенона только чуть-чуть фасада и фризовая балка. Ничего нового, Толмач. А тут людям каждый день отстреливаться надо, буквально жизнь отстаивать. Когда там что изучать, какие там диссертации!

Толмач развел руками, но все же буркнул напоследок:

— Теперь понятно почему Проявление. Слово "Semblance"... Они протаивают сквозь вас. Как рисунок на стекле.

— Вообще, эту гипотезу нам рассказывал профессор Ублек, — медленно произнесла Пирра. — Получается, теперь она стала теорией. Не знаю... Не слишком-то мне хочется встречаться с Озпином. Но теперь придется. Хотя бы для вопроса: почему такие вещи узнают случайные прохожие? Чем занята вся наука Вейла, вся великая технология Атласа? Простите, но я не верю, что никто не натыкался раньше. Так почему это не общеизвестно?

— Можно я объясню? — фыркнул пилот. — Попросту.

— Отойдем все же подальше. Тут хватит, чтобы мы долетели не до Луны, так до Вейла точно.

Вышли снова в главный тоннель и двинулись дальше в глубь горы Гленн. Шагов через сто Пирра буркнула:

— Итак?

Пилот отозвался подготовленной речью:

— Первое, кристаллы измельчают ради безопасности. А рисунок или там текст проявляются в крупной форме. В мелкой разве ощущение какое-то можно уловить, но кто догадается связать его именно с Прахом? Второе, шахтеры в основном фавны. Причем, в забое народ не особо грамотный.

— Не скажи. Маркшейдеры и инженеры вполне.

— Так им нужна добыча, килограммы на-гора. Ну, увидел там чего-то фавн, и че? Самогонка хреновая попалась или закуска протухла. Чегой-то в кристалле мерещится? Ну и фигли дальше? Фавновские сказки!

— А с тех пор, как появился Белый Клык, — вступил Рен, — фавны очень даже запросто могли скрывать находки сознательно. Лишний козырь против мерзких человечков.

— Отсюда шаг до предположения, что гримм-прах связаны не только в ругательстве, — подвел черту Жан. — Запросто может оказаться, что с помощью таких вот кристаллов и натравили орды гримм именно на Вейл, а не куда либо еще. Но это не самое плохое.

— Ты вот не можешь без нервотрепки. Говори прямо!

— Я тоже боюсь, — спокойно сказал Жан. — Теперь нам нельзя умирать, понимаете? Мы не имеем права рисковать этой информацией. Нам придется обходить все бои кругом, пока мы не доставим Озпину снимки и не расскажем...

— Доложим, — хмыкнул Капитан.

— Вы доложите, мы расскажем. Никто не в обиде, — столь же спокойно продолжил Жан. — Пирра... Я успел сказать. Но повторить не грех. Я люблю тебя.

— Я люблю тебя. Давай ластами шевели, еще полмили ходу.

Капитан заругался под нос, а в голос рявкнул:

— Хватит с меня трагедий! Не смейте мне умирать! Напризнаетесь еще! Жизнь впереди!

Охотники переглянулись и улыбнулись грустно, синхронно, понимающе. Жан выдохнул:

— Вот поведали мы Озпину все, как есть. Послал он экспедицию, строго научно. Снимки, подтверждения, опыты. Гипотеза доказана. И что теперь: отказаться от Праха, что держит на плаву всю цивилизацию? Угробить индустрию, выкинуть на улицы сотни тысяч людей? У них миллионы родственников. Бунты, гражданские войны, смена правительств.

Жан с чувством плюнул под стену:

— А ведь я ни разу не произнес фамилию "Шни", Капитан!

Еще шагов через пятьдесят Жан разрушил напряженное сопение голосом спокойным, усталым:

— Так что же выгоднее Озпину? Поставить Ремнант раком и получить за это пламенную всеобщую любовь и клеймо придурка, сломавшего более-менее работавшую систему? Или быстро замести нас под коврик, словно бы никто к нему не приходил?

Еще шагов через двадцать прибавил пилот:

— Ну хорошо, допустим, что все осознали, начали непрестанно платить и каяться. Но жить-то надо. Нам перейти на беспраховые технологии, которые чисто случайно и почему-то именно сегодня предлагают инопланетяне? Совпадение? Ну честно, Капитан! Вы сами-то поверите в такое стечение обстоятельств?

— Не сказать мы не сможем. — Пирра подвела черту. — Сам понимаешь.

Капитан отмолчался. Толмач отсопелся.

И никто не проронил ни слова следующие пятьсот шагов, пока луч фонарика не выхватил из темноты рыжие рельсы, а на них такие же лохматые от ржавчины вагонетки.

* * *

Лохматые от ржавчины вагонетки стояли почему-то поперек пути, еще и на эстакадах выше головы человека. Почему так, разобрались не сразу. Узкие лучи фонариков не помогали, выхватывая отдельные ржавые веточки железного леса, и только путая общую картину. Включили фару от драгоценной большой батареи, и тогда уже поняли, как все устроено.

Устройство грузового двора подчинялось простой мысли: добываемое сырье движется на обработку и погрузку сверху вниз, безо всяких там конвейеров-погрузчиков, самотеком.

Поперечные штреки с добычных участков отовсюду выходили в стены грузового двора на высоте от метра до трех. С вагонеток руда вываливались на большие сетки где, наверное, сортировалась начерно. Поскольку Прах грубого обращения не терпит, происходило все это в воде. Затем промытая добыча паковалась уже в грубые мешки, сквозь которые легко выходил избыток воды. Просохшие мешки укладывались не на вагонетки-самосвалы, а паковались в штабель на поддоны, чтобы где-то внизу их быстро и аккуратно снимал погрузчик. Поддоны опускались на платформы, заполнившие все три пути нижнего яруса. Нижний ярус проходил под всем сортировочно-насыпочным хозяйством, тоннель вывел путешественников именно в него.

Дальше свет фары выхватил рельсы где-то в середине двора, сразу много параллельных линий, сходящихся в двухпутку перед выходной горловиной, черной пастью большого тоннеля. Как следовало из найденной схемы, тоннель уходил в нужную сторону с небольшим, на глаз незаметным, уклоном. Чтобы состав не разгонялся. Едет с пешеходной скоростью, и довольно. Главное: бесплатно, тяга не требуется.

А порожняк в обратную сторону можно и руками оттолкать. Хотя на большом, богатом прииске явно имелось для этого что-то механическое, просто его вывезли.

Платформы никто вывозить не стал. Они стояли плотно, напоминая Капитану игрушечную железную дорогу из "Детского мира". У каждой всего две оси, колея такая, что между рельсов с трудом пройдет один человек, бортики в две досочки, с трогательной серьезностью изрисованные служебными трафаретными надписями. Венец всему — не привычные пара буферов, а всего одна тарелка по осевой линии, сквозь которую еще и торчала сцепка. Тоже непривычная, но Охотники прекрасно знали, как с ней управляться.

— Кино смотрим, — пояснил Рен. — Боевики там, гонка на вагонетках, канон-стандарт, все дела.

— Друзья отца работают на шахте, — сказал Жан.

Пирра с Норой переглянулись. Пирра махнула рукой вперед и направо:

— Там есть лестница и площадка диспетчера. Переночуем, а поедем с утра, на свежую голову.

Тогда Жан выключил фару и дальше обходились уже привычными узкими лучиками да построенной в уме картиной общего расположения станции.

На лестнице в диспетчерскую несколько ступеней проржавело и болталось, но Капитан перешагнул дыру легко, привычно, как по ровному, и Пирра снова переглянулась с Жаном. Оба затем поглядели на Толмача. Тот не стал выделываться, обошел пролом по косоуру, грамотно не наваливаясь на перила: вдруг тоже обломятся?

Наконец, разместились на рифленом стальном полу. Достали спальники, спиртовки, пакеты лапши, консервы. Рен позволил расходовать продукты, потому что хорошо сохранившиеся платформы и относительно целые рельсы подали надежду доехать быстрее. Даже если скорость не увеличится, на платформе можно везти вещи, а самим идти налегке и сделать за день двойной переход. Если же слабаков из TAPK посадить на платформы, а Охотникам поднажать — можно доехать и один день.

Хорошо поели. Толмач снова нашел туалет, а в нем не только дырку, но и бак над умывальником, не проржавевший потому, что керамический. Вода не испарилась по причине высокой влажности в тоннеле. Хотя за годы вода отстоялась до прозрачности, пить ее не рискнули: пока хватало запасов. Зато половины куба всем хватило помыть руки, вдосталь наплескать в лицо и на шею. Полегчало заметно. Капитан даже призадумался: не помыть ли ноги, пока возможность есть? Но решил не расшнуровываться. И выскочить из темноты может кто угодно, а ты босиком, как дурак. И за дивный аромат носков запросто могут по шапке надавать, не посмотрят, что крутой.

Дежурства Пирра поделила так: Нора и Рен с вечера, пилот и Жан от полуночи, а собачью вахту Толмач с Капитаном. Себя оставила в резерв на следующую ночь, решив подменить самого уставшего.

Ну, а пару капель настойки Нора влила в стакан Капитану на единственной ловкости рук, никакого волшебства. Тот и заснул первым.

Убедившись, что Капитан спит крепко, Пирра постучала второго землянина стволом в подошву:

— Толмач, проснись, разговор есть.

Старший брат поднялся, растирая уши, огляделся и первым делом подтянул карабин поближе. Никто не спал: все сидели в готовности вокруг малюсенькой плоской свечки. Нора с Реном смотрели вроде бы наружу, но и внутрь периметра поглядывали, Толмач научился замечать подобное.

Все остальные смотрели прямо на них со спящим Капитаном. Смотрели вроде бы без агрессии, внимательно, только больно уж пристально.

— Не дергайся, — поспешила успокоить Пирра. — К вам нет претензий. Просто... Капитану плохо, видно без очков. Знай мы про эту его особенность, выбрали бы верхний путь.

— Там же гриммы! И бураны, и лед, вы сами говорили.

Пирра помолчала, выбирая слова, и начала так:

— Здесь Ремнант. Здесь у каждого своя особенность. Личная и неповторимая. Не всегда приятная и хорошая. Просто уникальная. За право быть уникальным наши предки насмерть воевали в Большой Войне с Мантлом. Королевство Мантл решило победить гриммов очень просто: нет различий — нет зависти, нет обиды, нет негативных эмоций. Нет приманки для черных. Все равны.

Толмач вытер внезапный пот:

— Знакомо. Все, как один. Один вождь, одна воля, единая нация. Нам обошлось в двадцать миллионов, я говорил.

— Вы тоже воевали за такое?

Толмач обернулся и поглядел на Капитана. Тот спал себе, дышал ровно, винтовку во сне не сдавливал судорожно, и если бы не та сцена в отнорке, не отчаянное желание переломить собственный страх железной волей, заставить себя сделать приказанные десять шагов, и не броситься потом от облегчения куда глаза глядят с криком — никто бы и не понял, что пружина вот-вот упрется в ограничитель.

— Нас просто решили вычеркнуть. Низшая раса, не имеем права на жизнь.

Охотники переглянулись и Жан осторожно сказал:

— У нас тоже имеются расисты. Погромы там, "чистые зоны", "фавнам стоп", все такое.

— Нет, — покрутил головой Толмач. — Не кучки бандитов. Государственная идеология. Конвейеры уничтожения людей. Массово. Кто-то же проектировал! Государство чуть меньше Вейла, население миллионов около восьмидесяти. Армия миллионов пять. Вот что к нам пришло. Вот что пыталось нас перемолоть на костную муку, а из кожи сделать абажуры для ламп.

Толмач кивнул на спящего:

— Они победили.

— Ты из другой страны?

— Я из другого поколения. Мы их дети. Мне стыдно примазываться. Я не могу понять, как можно надевать ленточку не заслуженного ордена, еще и гордиться.

Охотники переглянулись и Толмач, решив не объяснять еще и про награды, вернулся к главному:

— А вот он воевал. Сначала там, потом по всему свету.

— На вид он моложе тебя.

— Воевать он ушел моложе тебя.

— Понятно, — вздохнула Пирра. — Он сам не понимает, что испытывает страх. Слишком глубоко загнал. Заставить себя он может раз, ну два. Ну десять. А вот потом ему снесет крышу. Толмач, как ему можно помочь?

Толмач, уже приготовившийся стрелять, потому что ждал вполне логичного продолжения: "давайте его удавим по-тихому, чтобы не тащить с собой тикающую бомбу", даже карабин опустил:

— Я не знаю. Хоро все пыталась его на ком-то женить.

— Хоро?

— Та рыжая, что мы видели в лесу, перед Кленовой Осенью, — подсказала Нора. — Тоже любит поесть. И умеет. Мне до нее далеко.

— Разве она не его девушка? Я-то думала...

— Мы все думали, — тихонько вздохнул Рен.

— Янг рассказывала, — Пирра снова говорила не торопясь, раздумчиво. — Получается, зря она отказалась... Или не зря. Женщину он себе найдет, не в том вопрос. Найти такую, чтобы совпасть... Вот это задачка, да...

Все замолчали. В свои права вступила подземная музыка: шорох уцелевшей вентиляции, шлепки капель конденсата и просачивающихся грунтовых вод. Если что просочилось в главный штрек, то давно вытекло по уклону. Здесь, на осевом пути прииска, затоплений бояться не приходилось.

Приходилось бояться, что Капитан сорвется с нарезки. Как тот матрос-подводник, на глубине полста пытавшийся открыть люк и выйти наружу.

В грузовом дворе капли не просто шлепались, они били с тихим гулом по стальным решеткам и несущим балкам. Шипя, скатывались по рыжей чешуе ржавчины и потом разлетались о головку рельса с треском, словно на горячей плите.

— Ладно, — вздохнула Пирра. — Нам что делать? Возвращаться не вариант, остается надеяться, что пути не завалены и мы тут не задержимся надолго.

— Связать? — подумал вслух Толмач, но тут же и понял, что идея плохая. Человека, страдающего от несвободы под миллионами тонн камня, утеснить еще сильнее, сковав руки. Тут и здоровый озвереет! А уж Капитан, с его-то подготовкой... Толмач повертел головой:

— Нет, я сказал глупость, извините.

Со всех сторон людей окутывал запах металла, влаги, сырого дерева: видимо, прели остатки шпал. Теперь вслух подумала Пирра :

— Хоро, значит, сообразила.

— Хоро... Такое существо. — Толмач почесал затылок. — Опыт колоссальный, неизмеримый. Ей не нужно формулировать словами, она просто знает, что делать.

— Почему же не сделала?

— Потому что у нас считается неправильным делать с человеком что угодно, если он сам не дал на то согласия.

— У нас так же.

— Хорошо, — вздохнул Толмач.

— Мы еще поговорим подробнее, — Жан переложил щит под левую руку и пересел на спальнике, чтобы не затекали ноги. — Толмач, надо найти причину его боли. Он в послы пошел добровольцем, или по приказу?

— Скорее, первое, — осторожно сказал Толмач. — У нас и второе не редкость. Но тут... Как бы объяснить... Одиночество, вот. Моя опора — брат. У кого-то опора — бог. А нас воспитывали так, что "ни бог, ни царь и ни герой", все сами. Я тут посидел над бумажками в городе Ноль, начал понимать, насколько муторно и тяжко переть на себе обыденную ежедневную администрацию небольшого, в сущности, городка.

— Он боец, понятно, — сказала Нора. — Кто ты? Понимаешь, я не просто так спросила. Вот представим, что у нас открылся портал, и мы пошлем в него, конечно же, Охотников. Потому что сила, реакция, если что — они хотя бы назад сбегут с информацией. В Атласских боевиках обычно посылают в неизвестное воздушный десант. А кого послали в неведомое у вас?

Толмач хмыкнул:

— Ну вот я, к примеру, переводчик. Мой позывной "толмач" — это слово "переводчик" и есть, просто на старом языке, лет пятьсот. Мой брат — астроном.

Пирра щелкнула пальцами:

— Стойте, мысль поймала. Ты сказал, Хоро не надо выражать в словах, она и так знает... Что, если это ее Проявление?

— Полезное Проявление, между прочим, — вздохнул Жан. — Сколько я мечтал о таком. Чтобы все раздоры между сестрами прекращать... Не авторитетом задавливать, а так, знаешь, каждой в чем-то уступить, и все успокоились. Если не все остались бы довольны, то хотя бы недовольных не осталось. Мечта! А посмотришь — кто летает, кто прыгает, кто управляет огнем...

— Синдер, — вздохнула Пирра. — Полный контроль огня... Толмач, а правда, что Янг рассказывала? Что Капитан и с ней пообниматься успел?

Толмач помотал головой, не желая пересказывать сплетни:

— Откуда я знаю, что там Янг рассказывала. Свечку не держал.

И пояснил на недоумевающие взгляды:

— Не присутствовал.

— Вот, — со вздохом договорил Жан, — а нет бы такое Проявление, чтобы никогда никуда не опаздывать. Или не забывать обещаний. Или не обижать, кого любишь.

— Толмач, ты не терзайся вопросами. Утром я вас поставила в одну вахту, вот Капитану все и расскажешь. Заодно шкурный вопрос. Если нас все же попытаются... Убрать... За секрет Праха, или за другой секрет, я там вляпалась... Можно будет к вам сбежать? Всей командой?

— Вот кстати о секрете Праха. Что мешает вам просто ничего Озпину не докладывать? Мы, например, тоже промолчим.

Охотники переглянулись. Жан ответил:

— Может, все не так драматично. Может, есть способ сохранить индустрию Праха и даже усилить ее. Например, сначала исследовать Прах, а потом обычно дробить и фасовать. Или же исследование Праха позволит нам понять, что случилось тогда, века назад. И урегулировать гримм-тварей кардинально.

— В конце-то концов, если Королева Гримм не сказка, то с ней, наверное, и договориться можно, — прибавила Нора. — Что-то же ей надо, если черные не угомонятся столько лет.

— Она твой любимый герой в сказках?

— Еще бы. Мужа отняли, саму искалечили — я бы и то пошла бить морду богам!

Все хихикнули: Нора!

Пирра собрала мусор в бумажный пакет и плотно скомкала. Поглядела на сверток, взвесила его на руке. Сказала все так же неторопливо, как вела сдвоенную команду к бою в Вейле, к черному торнадо, к возможным смертям и абсолютно неизбежным проблемам — без лишней суеты, но и без колебаний:

— Видишь ли, инопланетник... Мы не имеем права утаивать настолько важную информацию. Мы Охотники, мы шли защищать людей Ремнанта, тем или иным способом. Но, если все обернется плохо, лучше нам иметь запасной выход, чем не иметь.

— А тебя не назовут предательницей?

— Назовут, — спокойно согласилась Пирра. — Но я выбираю верность своей команде. Лишь ей одной меня судить.

— Понял.

— Если понял, — Пирра подвела черту, — то спать ложись. Уснешь сам, или плеснуть каплю снотворного?

Толмач зевнул, не удостоив Охотницу иным ответом. Но ни команда JNPR, ни примкнувший пилот не обиделись. Все разошлись по спальникам: кто наблюдать, а кто просто спать до рассвета.

Рассвет же в недрах горы Гленн приходил только по часам, и Толмач поглядел на выданные "Командирские" — предмет зависти, знак принадлежности к рисковым парням; гордился он часами по-мальчишески, настолько, что даже не стыдился этого совсем. Часовая и минутная стрелки светились ровной зеленью трития, а секундная ответила: чего уставился? Мы свое дело делаем! После гостеванья у Хоро Толмач резкой отповеди не удивился и не кинулся щипать себя за уши либо креститься. Он просто поднес холодные часы ближе к перепотевшему виску, и тогда стрелки ответили привычно: тик-так.

Вот так.

* * *

— Вот так закрепим, и нормально! — толстой проволокой Рен прикрутил на ближайшую к выходу платформу те самые три уцелевшие батареи, сберегшие заряд аж до сей поры.

Пилот согласно кивнул:

— Нормально делай — нормально будет.

И присоединил к батареям вторую фару, повернув ее несколько вниз, чтобы вагон-лидер освещал тоннель впереди. На случай, если бы он ухнул в трещину, Капитан и Толмач его привязали сразу парой веревок за головную платформу основного поезда.

Жан, как самый грамотный сцепщик, собрал поезд из пяти игрушечных платформочек, на которых, впрочем, семи человекам со всеми вещами вполне хватило места.

Затем проверили тормоза. На вагоне тормоз — винтовой домкрат, прижимает полукруглые колодки прямо к колесам, рычаг не дернешь, приходится оборотов десять сделать. Вот, как начал Жан маховички вертеть, пришлось три платформы поменять: насквозь ржавые штурвалы просто ломались под молодецким напором Охотника.

Игрушечность платформочек позволила худо-бедно убрать неисправные и накатить на нужный путь самые целые. Пять мужчин, из них два Охотника, справились с перестановкой почти без мата. Правда, деревянные тормозные колодки сгнили на всех платформах, но что делать в этом случае, парни знали по боевикам. Пилкой из ремкомплекта "буллхэда" и большим ножом Толмача, что в припадке киношного героизма он тащил от самой Нижней Ореанды, парни выстрогали новые тормозные колодки из бортов и настила ненужных платформ — благо, их тут на каждом пути стояло не меньше двух десятков. Крепили колодки все той же толстой проволокой. Вообще-то, в инструментальном закутке нашли бухту и тонкой, но та успела соржаветь в ноль.

Покатали платформочки туда-сюда, поморщились от скрипа. Глянули буксы: хорошо бы смазать, но никто же не готовился поездом ехать, вот масла и не взял никто. А сгущенки Капитан пожалел. Гостовская, сказал, настоящая, не та разбавленная водичка из будущего. При чем тут будущее, даже Толмач не понял, и улыбался вместе со всеми только потому, что угадал намерение Капитана беззлобно пошутить.

— Как теперь считать пройденный путь? Здесь пикеты есть?

Ответил Жан:

— Есть лучше, Толмач. Есть виадуки, повороты, мосты. Целых четыре такие погрузочные станции. Все показано на схеме, мимо не проскочим.

Вещи привязали от резкого торможения все той же проволокой, обговорили, кому в случае чего спрыгивать, а кому налегать на тормозной штурвал. Первую фару с большой батареей закрепили на средней платформе, как самое ценное имущество и одновременно оружие против подземной тьмы.

Нора запрыгнула на первую платформу. Пирра зашла к последней, уселась там в гору рюкзаков плавно и величественно, словно на трон, и спросила:

— Готовы?

— Жан.

— Нора.

— Пирра.

— Рен.

— Толмач.

— Пилот, — говоря это, пилот замкнул цепь на платформе-лидере, поморщился от яркого света, и уперся в задний борт, старательно держась подальше от веревок.

— Капитан.

— А вместе мы JNPR-TAPK, — Жан от души, помогая аурой, толкнул свою платформу. С других сторон разом уперлись остальные мужчины:

— Три-четыре!

— Поехали!

Вагончики заскрипели. Поезд покатился медленно, понемногу наполнив тоннель запахом нагревающегося в буксах масла. Сильно не разгонялись; платформы шли ровно, увесисто — они и без руды в мешках весили немало. Пахло мокрым деревом и ржавым железом, привычно и нестрашно гремели колеса на стыках.

— Как в метро, — пробормотал Капитан. — Станция "Гидропарк"...

— Хорош толкать, запрыгивай!

Пилот подождал второй платформы. Рен заскочил в первую, к Норе. Жан пропустил состав и сел на последнюю, к Пирре, лицом назад, словно бы в телегу с сеном. Вместо сена за спиной громоздилась мягкая гора рюкзаков, а за ней Пирра слышала негромкую беседу пассажиров четвертой платформы, Толмача с Капитаном.

— ... Про это вы напишете тоже?

— Видимо да. Нас учат: опыт, результаты которого не опубликованы, все равно что не существует. Не стоило тогда его и проводить, силы-время тратить.

— Роман, конечно? Для повести тесно.

— Нет... Надо в стиле "Дороги ветров" Ефремова, эдакий дорожный дневник.

— О, про Ефремова давно хочу спросить. Правду говорят, что Ефремов писал "Андромеду" как реплику на "Звездных королей" американца какого-то?

— Не знаю. Мы не настолько близкие друзья. Иван Антонович нас рекомендовал, правда. Но, скажем, "Дни кракена" он считает оголтелым кафкианством. И не одобряет.

— Слушай, а если диалогов много в книге, это хорошо или плохо?

Толмач, наверное, перевернулся на другой бок; смазанный стыками голос его приобрел профессорскую наставительность:

— Ничто не бывает хорошо или плохо само по себе, но все сообразно обстоятельствам. Товарищ Капитан, может, на русский перейдем?

— Нет уж, тренируйся в местном. Как меня учили английскому: целыми страницами заучивал текст наизусть, беглость речи шлифовал...

— Слушай, Капитан, а ты сам насчет диалогов как? Ты же вроде читатель. Конечная инстанция, наша цель, госприемка. Вот. И чего ты думаешь?

Капитан внезапно замолчал, и Толмач подумал: если относиться к литературе, как будто она производство? Немного по-маяковски получается. Утилитарно. А ну-ка перевернуть медаль? Если относиться промышленным образом не к написанию книги, а к чтению? Обязательное чтение. План по валу. Завал по плану. Читатель на зарплате. Отчетная рецензия, ежегодные доклады. Кто пять ошибок у автора нашел — тому красная нашивка, как за легкое ранение. Кто нашел десять, получи золотистую, за тяжелое. Авторы народ резкий, могут и в морду... Сам автор, мне ли не знать...

Вагончики шли теперь по тоннелю; передовой дозор не вскрикивал и не вскакивал, арьергард молчал тоже. Толмач подумал, не достать ли блокнот? Не стал: темно. Лучше хорошо подумать, авось, чего и удержится в памяти... Вот, специализация. Один специалист по лирике. Другой — по детективам. Третий читает почвенников, но это по работе, а для души фантастику. Просто не признается никому, ведь низкий жанр. Вот, а высшая категория, шестой разряд с личным клеймом — чтение, конечно, мемуаров руководящих товарищей. Спецдопуск, высшие читательские курсы, отличник боевой и политической... Сюжет, а?

Толмач даже поискал брата взглядом, но тотчас и опомнился.

Он едет в сцепке шахтерских вагонеток, черт знает где под землей... Даже и не под землей, потому что не под Землей, а вовсе под горой Гленн! И вроде как он, лично он, пускай не местный, открыл важное свойство Праха... Наверное, потому и открыл, что не местный. Догадался поглядеть иным взглядом, другими глазами... Видел живьем настоящего коммуниста из взаправдашнего будущего. Наконец, едет из боя в бой. Вот про что надо писать!

А мысли все лезут про читателей. Обычных. И не все они снаружи прекрасны, и не все они высокого роста, как Дар Ветер у того же Ефремова.

Главное на Земле, внезапно понял Толмач. Главное всегда остается на Земле. Сколь бы далеко и глубоко не забрался в мир человек, он все равно вернется домой. Сюжет, воистину сюжет!

Старший брат посмотрел на часы, и секундная стрелка подмигнула ему: все правильно. И добавила что-то еще, но за стуком колес Толмач ее не расслышал, и Капитана не расслышал тоже, и тот взял за рукав:

— Не спи, сигнал пропустим.

— Не сплю. Думаю. Ты сам насчет диалогов что думаешь?

— Если книга про людей, так они общаются, а не только делают что-либо. А общаются, как метко сказал дед Шугай, "словами через рот". Отсюда и диалог... Еще думаю, у того же Шекспира пьесы — сплошной диалог ведь, правильно?

— Согласен.

— Мировая классика. Значит, в них соль. А декорации режиссер какие хошь подберет, хоть в скафандры нарядит Ромео-Гамлета, хоть во фрак, хоть в доспехи.

Помолчали, но мерное постукивание клонило в сон, и потому Капитан решил договорить:

— Лучше словами через рот, чем пулями через ствол. Слабый человек думает: вот, я возьму оружие, и ка-ак всех! А кто воевал, знает: на той стороне такой же парень с винтовкой. Он выучен столь же хорошо, он любит своих не меньше, чем ты — своих. Пренебречь им значит проиграть. Меня тут сперва назвали Стрелком, стыдиться нечего. Но все же я предпочел бы начать словами.

Пирра задумалась. Вроде бы прямо сейчас у Капитана все нормально. Уверенный голос, привычное спокойствие. Справился. Молодец. Взял себя в руки. Сколько ему лет уже? Толмач сказал: Капитан ушел воевать молодым. Сам Толмач не старый, развалину в такую командировку не пошлют...

Не о том думаешь, спохватилась Пирра. Прежде всего надо понять, что это за Хоро, и кто она Капитану, если не жена. Родственница? Начальник? Союзник? Недостижимая мечта? Кровный враг?

Жан пихнул в плечо:

— Не спи, замерзнешь, дрожальник месяц.

— Наверху...

Платформы раскачивались мерно: похоже, на пути ничего не валялось. Шпалы сгнили не напрочь, рельсы не расходились под вагонетками. Пирра смотрела назад по ходу движения, но, судя по спокойствию в головном дозоре, прыгающий свет фары и впереди ничего опасного не открыл.

Может, и не откроет... Может, вся нечисть сползлась к Вейлу. Хорошо бы доехать без приключений.

Хорошо, вот они доехали, и что? Сколько Капитану лет уже — одна сторона монеты, а ну-ка ее перевернем. Сколько Капитану лет еще?

В смысле: сколько ему еще осталось?

Пирра вздрогнула, только сейчас поняв, как сильно должен бояться Капитан. Здесь все для него чужое. Они, Охотники — рука Озпина. А Озпин политик; у политика нет "хорошо" или "плохо", но все сообразно обстоятельствам, сказал же Толмач. И Капитан прекрасно понимает, что четверка Охотников запросто может прикопать незваных гостей прямо тут, в шахте, и концов не сыщет никогда и никто — и все равно идет.

Кто же такая Хоро?

Мысль Капитана, впрочем, Пирре понравилась.

Лучше словами через рот, чем пулями через ствол. А хорошо бы договориться с Королевой Гримм, внезапно подумала Пирра. Входить в новый мир легко и приятно, когда за твоим плечом такая вот Салем, и ты веришь в нее, как верит Капитан в Хоро.

Жаль только, ничего не выйдет. Не потому, что Королева Гримм вымышленный персонаж; в конце-то концов, кристалл Праха с картинами прошлого видели все, и все одинаково.

С другой стороны: вдруг в том кристалле не исторические сведения, а художественное произведение? По выражению Янг, "фанфик с нижней полки". Нарядился некто в Королеву Гримм, снял красивый ролик — а вы, потомки, ловите в Заповедных Землях эту вашу Салем, как ту свинью с цифрой "4".

Не выйдет потому, что Королева — политик по определению. Она работает королевой. Ничего личного, такая профессия. А у политика нет "хорошо" или "плохо", но все сообразно обстоятельствам. Правда, получается все больше несообразно: черные орды Салем разносят на куски Вейл. Прямо сейчас, пока тут мирно щелкают колесики на стыках. И что с черной заразой делать, в ум не возьмешь...

Такое вот путешествие на запад, снова беззвучно вздохнула Пирра. Случайный пилот "буллхэда". Команда отказников, презревшая силу Девы Осени. Послы из иного мира. Попробуй набери столь разношерстную ораву нарочно!

— Внимание! — крикнула Нора, — впереди, кажется, виадук.

— Хорошо идем, — покрутил головой Жан. — По схеме миль десять съели. Так мы послезавтра уже будем на выходе.

* * *

На выходе команда JNPR-TAPK оказалась почти в исчисленный срок: послезавтра ввечеру. Не то, чтобы вовсе без приключений: какая-то подземная мелочь решила прыгнуть со свода на головы, утянуть замыкающих. Но именно на такой случай замыкают колонну самые умелые и опытные бойцы. Пирра лениво двинула копье; тварь наделась на него, полетела на рельсы и получила мечом поперек, после чего закончилась.

Разрубив тварь, Жан догнал поезд, идущий уже с приличной скоростью. На глаз Капитан оценивал ее километров тридцать-сорок, все равно что хороший мотоцикл. Жан заскочил в хвостовую платформу легко, не задыхаясь от пробежки; Капитан только головой помотал.

Чем ближе к Вейлу, тем лучше выглядел путь. За четвертым грузовым двором пошли световые колодцы, запахло свежим холодным воздухом последнего месяца осени, что на Земле именовался ноябрем, а здесь дрожальником. Впрочем, Толмач объяснял: официальные названия месяцев иные, все пользуются названиями из диалекта Приморья. Вроде как мода, только держится скоро десять лет.

Световые колодцы позволили выключить фонари. Все порадовались, что глаза привыкнут к дневной яркости, не понадобится моргать и вытирать слезы пол-дня. Гнездо Апатии — сильной, матерой, уловистой — путники миновали, не заметив. Шли бы пешком, конечно, восчувствовали бы и свинцовую мерзость бытия, и всю скорбь ремнантского народа. А на скорости мотоцикла пролетели быстрее, чем успели задуматься о тщете всего сущего.

Правда, из световых колодцев рельсы усыпал мусор, и пару раз останавливались, чтобы вернуть на ход платформу-лидер. Потом кто-то сообразил прикрутить все той же проволокой оторванную от борта доску наискость, метельником — и мелкие камни полетели с путей, больше не задерживая команду.

По пути говорили, конечно, о Вейле. Если в штурме участвует Белый Клык, плохо само по себе. Но вот руководит ли он гримм-тварями, либо просто использует их, приманив на боль и кровь? Если существование Королевы Гримм считать доказанным... А считать придется именно так, потому что ладно там картинки в кристаллах, но Дева Осени в подвалах Академии Маяк вовсе не нарисованная. Если же существуют четыре Девы сезонов, то существует и их враг. Не зря же Капитан — тогда, перед Кленовой Осенью, больше года назад — сразу понял и сказал: гримм-тварями некто управляет. Но руководит столь косвенным образом, что широкая общественность Ремнанта продолжает считать черных стихией. Наподобие дождя или там наводнения.

Озпин... Озпин знает наверняка. Возможно, что Деве Осени ректор бы и рассказал что-нибудь подробнее. А возможно и нет. Не зря он в анекдотах именно скользкий.

Поэтому никаких тактических планов не строили. Шутка ли, трое суток под землей. Там, наверху, за столько времени все могло уже и закончиться. Вейл мог и отбиться. Город немаленький, население опытное. Академия с Охотниками рядом, опять же.

Честно говоря, все восприняли бы это с облегчением. Хватит с них посланников из иного мира да картин в кристаллах из прошлого. Но чем ближе к Вейлу щелкали колеса, тем меньше Охотники — а от них и прочие — верили в благополучный исход.

Тормозные штурвалы затянули наглухо примерно шагов за пятьсот перед выходным порталом. Сняли рюкзаки, проверили оружие. Капитан снова свинтил из трех частей винтовку, проверил прицел по нарисованному тут же на стене кресту, поворчал, двигая маховички, но в целом остался доволен.

Охотники проделали получасовую разминку. Переоделись, тщательно разглаживая складки. Глядя на это, земляне тоже сменили носки на сухие, пожертвовав запасную пару пилоту. Тоже переоделись, и тоже проверили, находит ли рука шприц-тюбик с промедолом.

Не спешили, потому что с каждой минутой глаза все больше привыкали к солнечному свету, после горной тьмы неимоверно яркому.

Наконец, Пирра подвела черту:

— Готовы? Пошли.

* * *

Пошли не к главному порталу, хотя свет его все уже хорошо видели. Найдя очередную схему в комнате весовщиков, подобрали неприметную дверку: пожарно-спасательный выход. Мощную стальную дверь открыла Нора, молотом выбив замок вместе с ручками наружу.

Вслед замку никто не бросился. Еще с полчаса подождали, вслушиваясь и давая глазам привыкнуть к слабеющему свету: наступал длинный, сумрачный вечер поздней осени, мало отличный от ночи.

Наконец, вышли на рифленый металл.

Толмач сразу вскинул бинокль в облачное небо: черные роились над Вейлом, над окрестными лесами. Над головой их не оказалось.

Рен поглядел налево: там, ярусом ниже, открывался главный вход. Рельсы из него тянулись дальше по склону, видимо, в склад: широкое плоское сооружение, расписанное по серому металлу красными и желтыми логотипами.

Нора достала Свиток и занялась подключением к городской сети.

Жан обернулся направо, увидел только скальную стенку, и стал смотреть на склон под ногами, выбирая дальнейший путь.

Пирра в бинокль и Капитан в прицел смотрели прямо, на горящий Вейл, по искрам перестрелки пытаясь определить линию фронта и кто побеждает.

Поэтому самую ценную вещь увидел пилот:

— Рен, правее склада площадка с "буллхэдами", наверное, разъездные. Я отсюда вижу, там нет горелых.

— В небе полно черных, — напряженным тоном отозвался Толмач. — Нас опять приземлят, и хорошо еще, если сами успеем сесть.

— Есть связь! — Нора довольно ткнула в значок почтовой программы, и на всякий случай просмотрела письмо еще раз.

"Ректору Академии Маяк Озпину либо замещающему его лицу. Уважаемый сэр, сообщение не срочное, до конца штурма Вейла точно может подождать. Однако же, оно весьма важное. Нам кажется, оно даже важнее того, за чем посылали RWBY в город Ноль, и важнее предложения, которое Пирра Никос, к сожалению, не смогла принять..."

Дочитав остальное, Нора проверила, все ли снимки присоединены к письму, и достаточно ли устойчив канал для передачи большого пакета.

И нажала кнопку "отправить".

Пока Нора ждала уведомления о доставке, TAPK успел в полном составе метнуться к складу и к замеченной пилотом стоянке "буллхэдов". Оттуда пилот сообщил Пирре, что из четырех найденных винтокрылов до утра он обещает собрать один годный. В помощь ему достаточно Капитана с Толмачом, а ночевать можно всем в складе, он большой, пустой, и хорошо закрывается. Пилот сбросил на Свиток сразу схему прохода, наименее заметную с воздуха.

Пирра ответила, что дождется отправки данных, а ремонт "буллхэда" пусть начинают уже сейчас. Ночь время фавнов; как знать, не продвинется ли Белый Клык еще на пару миль.

Сейчас линия соприкосновения отмечалась искрами перестрелок и делила огромный мегаполис почти на равные части: живая к морю, изъеденная пожарами к горе.

— Они пришли с горы, — сказал Жан. — Вон там, ниже по склону, почти в каждом прииске выбиты ворота. И след...

— Тогда почему мы их не встретили?

— Потому и не встретили. Все кинулись наружу, на свежие чувства.

— А стену, наверное, им помогли пройти засланцы из Клыка.

— Скорее всего, — кивнул Рен. — Ты все еще полагаешь нашим противником гримм?

— Ты прав, — Пирра сморщилась. — Нам придется стрелять в людей.

— Лучше бы я ошибался.

— Пакет ушел, — Нора потянулась. — В сети то самое, что мы слышали еще по ту сторону горы. Клык выносит узлы, гриммы занимают пространство. В черной зоне по квартирам и дворам отбиваются довольно много людей, потому что территорию Клык не зачищает и не пытается: их тоже маловато на такой город... Вот, на форуме пишут, что Клык, типа, надеялся на общее восстание фавнов, но самые умные и дееспособные еще весной свинтили в город Ноль. А настоящих буйных мало, вот и нету вожаков...

— Не полезем, — помотала головой Пирра. — Дождемся утра. Дождемся "буллхэда". Понятно, что кружить и выбирать позицию гриммы нам не позволят. Но один бросок в нужную точку они наверняка прощелкают.

— Прощелкают, — включился и Капитан, — я бы, честно, прощелкал. То есть как. Я бы, разумеется, поставил круговую оборону, часовых там, то-се. Но без души, чисто по уставу. И часовые бы точно не ждали нас из-за спины. Минут пять форы, а то и четверть часа, пока доложат, пока сообразят... Но у нас будет всего один бросок, потом они опомнятся и врежут изо всех стволов. Поэтому я думаю, Пирра права. Надо подождать утра и со скалы выбрать, куда летим.

— Есть! — сказала Нора. — Пришло уведомление. Наше письмо получил ректор, сам Озпин.

* * *

Озпин думал: существуют ли боги, любящие свои создания? Что боги существуют, мне-то известно доподлинно. Но вот чтобы любить?

Или даже господь города Ноль — всего лишь ласковый фермер, чешущий бычка за ухом перед забоем?

Озпин поднялся, поморщившись от неприятного ощущения в груди, и насос укоризненно сказал ему: куда это ты намылился? Тебе лежать надо, и не волноваться совсем. У тебя уже сердце металлическое, каких тебе приключений еще?

Жестом Озпин отстранил кинувшихся навстречу докторов. Зажег улыбку: не прежнюю, но для убеждения медиков ее хватило. Волшебник не выглядел умирающим; все-таки — сильнейший на Ремнанте Охотник.

И доктора отступились. Вернули одежду, выдали памятку по уходу за имплантом и блистер с капсулами Праха к нему. Трость с кружкой Озпин подобрал сам.

На лужайке перед больницей стоял "буллхэд", а вдоль него расхаживала Глинда. Кажется, она когда-то давно ушла от Айронвуда, вспомнил Озпин. О, Волшебник охотно помнил бы своих друзей и важные для них даты, и важных для них людей — не накопись этих друзей на его памяти столько.

Для злых сердцем долгота лет лишь долгота бед. Спускаясь по больничным ступеням, Озпин думал: есть ли конец лестнице ненависти, уходящей неведомо куда? Есть ли хотя бы для меня выход из бесконечной боли перерождений, в каждом из которых повторяется дружба, любовь, находки, надежды, предательства, потери, смерть? Бывает ли иное бессмертие, не такое, как мое — и Салем?

В знакомом "буллхэде" Озпина встретили знакомые лица. Команда CVFY, сравнительно недавние выпускники, и "буллхэд" этот лично их собственный, оттяпали где-то. Лидер, Коко Адель, вспомнил Озпин. Мега-пулемет в сумочке. Тут ректор чуть устыдился и постарался припомнить о темноволосой красавице что-нибудь еще, и преуспел. Коко помешана на стилистике. Что она ни наденет, выглядит безукоризнено. Вот сейчас кофейный брючный костюм; вместо комплимента Озпин просто наклонил голову, прижав пятерню к сердцу... К механическому сердцу. И это еще повезло, лет сто назад имплантов никто не умел делать, что уж там о хирургии. Пришлось бы перерождаться.

За столиком для карт Вельвет, фавн-кролик. Ее способность — фотоаппарат. Что им снято, то Вельвет может применить в бою. Или не обязательно в бою. Объектив приучил Вельвет смотреть на мир внимательно, и потому драться с ней сложно, слабые места фавн-кролик видит безошибочно и реализует преимущество тотчас...

Но до третьего, Фокса, даже особенность Вельвет не дотягивает. Фокс — Охотник слепой, полагается на ауру, видит мир по-своему, и часто побеждает за счет ходов, которые зрячему даже в голову не придут. Сейчас он развалился на задней лавке и сопит в две дырочки, так что спрашивал Озпин тихонько:

— У вас же еще... Ятсухаши, да?

Здоровяк сунул голову в салон из кабины:

— Приветствую, господин Озпин. Рад вас видеть.

— И я рад, что вы уцелели.

Вельвет хмыкнула. Коко поправила без того идеально сидящий берет и сказала:

— Там точно Синдер. Однажды зимой мы все видели ее примерно на таком же расстоянии, как сейчас видим вас. И все мы ее узнали.

Вельвет постучала по карте карандашиком:

— На этой высотке у них командный пункт. Антенны связи, подбегают курьеры. Мы искали с начала вторжения, наблюдали пол-дня и опознали троих. Эмеральд, иллюзии. Меркури, дробовики в ногах. Ну и Синдер, конечно же, Синдер Фолл.

— Синдер... — Озпин покачнулся, восстановив равновесие только упором в стену. — Теперь понятно... А я и так до смерти устал. Но идти придется мне, потому что без Глинды все рассыплется.

Глинда сказала очень-очень спокойным голосом:

— Один ты не пойдешь.

— Нет, конечно... — Озпин кивнул в сторону "буллхэда":

— Вот CVFY.

— Я еще вызвала из резерва RWBY, они сейчас прибудут. Вообще, бери всех, кого заметишь по пути. Там же Синдер!

* * *

— Там Синдер, — Ева Бранвен опустила бинокль и указала рукой направление движения. — Миль пять-шесть. Придется потратиться на гриммов, но иначе мы просто не дойдем.

— Дойдем, — Рейвен положила руку на меч, — куда мы, нахрен, денемся. Что встали? Нам туда!

* * *

— Нам туда, — Капитан поставил точку на карте. — Вот здесь высадите нас. Пятьсот метров для моего патрона и калибра прямой выстрел, считать поправки не надо. Смогу стрелять быстро. Толмач, как обычно, будет корректировать, а пилот возьмет на прицел выходы с лестницы, чтобы к нам не влезли со спины.

— Пилот... А кто дальше поведет "буллхэд"?

— Хотя бы и ты, Жан. Любой из вас. Там полминуты лету. Потом просто направляйте коробку в толпу и выпрыгивайте. Аура выдержит, насколько я понимаю. Зато мы трое, которые без ауры, не будем путаться у вас в ногах. А то, глядишь, и пользу принесем.

— Ну да, — хмыкнула Нора, — вот убьют тебя в сраженьи, и кому посуду мыть?

— Короче, сейчас перебежками в ангар, там снаряжаем "буллхэд", а там посмотрим.

— Готовы? — подвела черту Пирра. — Пошли.

* * *

— Пошли?! Опять? Четвертый день идем! Толку хрен!

Ева наконец-то выломала дверь и Рейвен следом за ней вскочила в подворотню. За ними втолкнулись еще несколько Бранвенов. Прочие укрылись напротив и ждали, пока три гранаты не сшибли с чердака меткую и упорную сволочь с автоматическим оружием.

Высыпали из укрытий на закиданную мелкими обломками улицу, огляделись. Дома в три-четыре этажа. Железные ставни-решетки почти везде успели опустить. За ними порой виднелись жильцы, иногда блестели стволы. Но по Бранвенам не стреляли. Сперва бандиты не понимали причины, потом в сквере увидели уцелевший экран, а на экране милую девушку. Та читала официальное сообщение: берегите Прах, берегите силы, берегите воду и еду. Это Волна, она не кончится за два часа. Стреляйте лишь тогда, когда видите нападающего, будь то мародер или гримм. Кто идет мимо — пусть идет. Бранвены от удивления даже не разбили экран — его разбил наведшийся на отряд скорпион. Принял ведущую за живую, застрял хвостом в панели, тут его Бранвены и затоптали.

Сообразив расклад, Бранвены шли дальше именно что мимо: тихо и вежливо, разве что пару ларьков подломили, чисто пожрать. Нет же, нашелся упорный... Идиот или патриот, называй как угодно... Улицы тут прямые и достаточно широкие, простреливаются замечательно. А подворотни и двери везде на засовах, выбивать личинку замка бесполезно. Серьезно, за трое суток, пока Бранвены двигались к высоткам, занятым Белым Клыком, попались всего четыре или пять незакрытых дверей. И то, на окраинах, где не успели запереться контуженные взрывом.

Когда из чердачного окна ударил ручной пулемет, прятаться оказалось негде. Кто присел за скамью, кто за фонарь, кто за мусорку — а кто просто переломился в поясе или сунулся лицом в мостовую. Несколько Бранвенов сообразили заскочить на балконы и оттуда закидали пулеметчика гранатами, и улица на какой-то миг затихла.

— Не меньше десятка, — отчиталась Ева. — И пятеро не жильцы, мы их упокоили.

Рейвен поморщилась, но не успела ответить. Рефлекторным движением снесла черную морду беовольфа. За ним из-за угла выскочила едва не двадцатка; кто-то пальнул в упор, не надеясь отбиться лезвием. Ева с колена отстреляла обойму, перезарядиться не успела, принялась отмахиваться. Еще кто-то запрыгнул на балкон второго этажа и снес урсу выстрелом в затылок — а потом ему на шею прыгнул беовольф с крыши; брызнувшей из шею кровью залило дверь напротив... За беовольфом ссыпалась черепица, от стен заклубилась пыль и пластами сходила штукатурка, и отлетали с визгом искры рикошетов, белые-белые, словно нарисованные, до того четкие.

Под створкой уже кто-то свернулся калачиком, его ствол торчал буквой V: видно, урса успела топтануть. Рейвен рубила наотмашь, быстро, не повторяя удары. Аура пока держала, что дальше — гримм весть.

Именно что гримм, их тут с перебором!

Выдохнуть. Передышка. Стаю выбили. Это хвосты, Волна сейчас впереди. Там, куда смотрит в бинокли командование Белого Клыка вон с той высотки, что маячит как мыс над прибоем.

— Ева?

Ева протирала залитый кровью прицел: пришлось ткнуть винтовкой в горло нажравшейся твари, ну и разворотило, конечно...

Ну да, и еще трое.

Весной выступило двести Бранвенов. Сперва все шло гладко, только на переправе через океан тот невезучий дурик утонул по пьянке... Имя помнить неохота. Потом зенитчики Атласа. Особенно один, охреневший до того, что восстал из мертвых, чтобы ткнуть Химринга ножом в почку. Бешеные фавны проклятого полуострова, на возможность влепить копье Конону в брюхо без малейших колебаний разменявшие почти десяток своих...

— Рейвен, всего мы тут оставляем семерых. Оружие поделили, а Прах они уже весь отстреляли.

— Дозор выслали?

— Толку, за угол свернут, и мы их не видим, и они нам ничего не скажут.

— Пошли сразу полтора десятка, пусть проверят улицу хотя бы на милю, а то мы так до ночи с перекрестка не сойдем!

— Пыльно, не видно ни урсы!

— Вот интересно, гримм-мышей кто-нибудь видел?

— Гримм-кошки, гы-гы...

— Инсар, если меня... В общем, сделаешь?

— Сделаю. Убери свое тупое полено, мой нож острый. Если что, его возьми, а то сразу не получится.

... Потом перестрелка на "мосту придурков", иначе этих двух не назвать. Проклятые фавны ухитрились протащить на место боя горную пушку, не меньше. Попадание в руку отрывало руку, в ногу — отрывало ногу. А после попадания в корпус от храброго Нила Бранвена остались каска и сапоги. Все, что между ними, растаяло в жарком воздухе середины лета. Всего через три минуты Бранвены потеряли всех, не успевших залечь за камнями, потому что залегших за деревом эта неведомая хрень доставала сквозь ствол или сквозь пень. Вот же повезло кому-то с Проявлением!

Что по приглашению Синдер они все вызвались пойти сами, надеясь на грабеж и добычу, Бранвены, конечно, даже не задумывались. Вождь обещал успех — пускай обеспечивает успех или слезает с бочки. Если Синдер их под молотки подвела, ей и отвечать!

— Дозор, что?

— Там еще два перекрестка и дальше открытая площадь с каким-то мужиком на коне. Заметят с неба.

— Обход есть? По каким-нибудь аллеям, чтобы листьев побольше?

— Есть, но идти долго, сараи всякие огибать.

Ева отерла лоб от крови:

— До заката не успеем, а за ночь они наверняка сменят место.

По городу шли, как по каменной чаще, не глядя на номера домов. Вон ориентир, высотка со штабом Синдер — и побежали... Гриммы зола. Хуже, что в калейдоскопе сумбурных ненужных перестрелок теряется цель. Шли мстить Синдер — надо хотя бы это доделать, раз уж не получилось прибарахлиться.

Рейвен настроила монокуляр и разглядела повнимательнее красивый шпиль высотки. Понятно, почему Синдер туда влезла: вид на пол-города, почти до моря. Рукой подать, мили три-четыре. Но на каждом перекрестке либо мелкие гримм, либо отважные придурки с пулеметами, либо...

— Во-о-оздух! Два ланса, невер, от заката двадцать!

Выматерившись, Бранвены рассыпались под стены и подняли стволы к небу.

И какая-то сволота вывернула на головы первому десятку детский горшок. Прямо в задранные к небу лица.

Обозлившиеся Бранвены подтащили рюкзаки с запасным Прахом и подрывом снесли трехэтажку до фундамента. Уцелевшим в извержении кирпичного вулкана лансерам позволили сесть, а потом забили холодняком, чисто на злобе. Куда девался невермор, просто никто не заметил. Да, здесь не лесная война, где больше времени лежишь в засаде, или идешь в засаду, а потом хлоп-хлоп, и либо ты сверху, либо валяешься с простреленной башкой, но в обоих случаях не беспокоишься.

Здесь, мать его, столица! Пыль уже на зубах трещит, ходить что коту на выставке трахаться: все видят, в любой миг могут пальнуть, или вот говном облить. Культура, гримм их мать!

Гриммов на ярость и злобу наводилось все больше. Правда, наземным хватало крови рядом, зачем еще куда-то бежать, отвлекаться. Зато летающих сгрудилось столько, что через четверть часа Рейвен крикнула:

— Ева! Отводи всех обратно в лес! Ждите меня там, трое суток. Толпа их только притягивает!

По свистку и белой ракете Бранвены перебежками потянулись в дым и клубящуюся пыль — над местом подрыва она долго еще не осядет. Основная масса гриммов полетела следом. Прикрываясь дымным грибом, Рейвен отбежала пару кварталов подальше, на сравнительно целую улицу и села там под пальмой на лавку. Просто села и постаралась успокоиться.

Горожан Рейвен не то, чтобы не жалела. Рассказы беглых рабов с тех самых плантаций она сразу делила на десять, но даже в таком урезанном виде рассказы поражали. Однажды Бранвены решили слова беглецов проверить. А то больно уж звучит... Неправдоподобно.

Сказано — сделано. Напали на укрепленный городок, вырезали расслабившуюся стражу, взяли поселение. Перевернули вверх дном и нашли там ровно то, что пересказывали утекшие рабы. И подземные тюрьмы, и распятых на станках девок, и десяток подвешенных за ребро "приманок" для гриммов. После чего Рейвен уверилась твердо: добро и красота просто наклейки. На самом деле везде, где люди дорываются до власти, одно и тоже. Умри ты сегодня, зато я — завтра!

Мистраль представлял собой лоскутное одеяло плантаций, ресурсов и контролирующих то или другое "больших людей". К перекати-поле Бранвенам осмеливались бежать лишь не прижившиеся в большой, богатой, оседлой банде, крышующей поселение или там колодец. А пути сообщения между островками безопасности охранялись настолько плохо, что середину континента долго кошмарил один-единственный гримм.

Правда, не простой беовольф или там урса, и даже не королевский скорпион, и не змей-тайджиут, и не крылатая смерть — а нукелави, сращенный с черной тварью человек.

В заповедных землях, куда STRQ сунулась по молодой дури — ну и для Озпина, понятно же! — Рейвен видела, как таких делают. И попроще — и высокоранговых, например, нукелави, драконов, морских левиафанов. Кусок человека, кусок тьмы, смотать скотчем. Если через месяц не сдохло, вот вам командир армии вторжения.

Рейвен подняла лицо: капли. Тучи с моря. Дождь, наверное, к вечеру... Следы смоет, как там говорила Синдер.

Итак, Синдер Фолл. Контроль огня. Рост и вес поменьше. Наверное, полагается не на силу, на ловкость. На акробатике бессмысленно ее перекручивать.

Рейвен посчитала запасы и пофыркала на дым, забитый в улочку порывом ветра.

Холодный ветер, жуткий коктейль из кирпичной пыли, морской сырости, сладкой крови, горелого железа. Одни только гримм ничем не пахнут, их не для того сделали...

Гримм крутились над уходящими Бранвенами. Не сотня. Около десятка, не больше. Справятся. Кто не справится, тот плохой Бранвен, в легенду не годится. Из вышедших весной двухсот человек выжило чуть больше половины. Таких потерь клан не имел... Пожалуй, никогда. Надолго запомнят, чего стоят сладкие речи Синдер.

Синдер Фолл.

Умная.

Вот ее пунктик. Победит Рейвен или не победит, а потери клан понесет и ослабнет. Синдер это на руку. Синдер все на руку. Планы внутри планов, снаружи планов, поверх планов... Бесполезно играть с ней на этом поле. Разве что Озпин мог бы...

Рейвен почувствовала, что пришла в нужное расположение духа: спокойное, как лесное озеро.

Из холодной глубины которого немедленно всплыл вопрос.

Ну ладно, Белый Клык ломает оборону Вейла третий день. На сохранившихся уличных экранах мелькали Глинда, Ублек, Порт, еще кто-то из профессуры. Толкали вдохновляющие речи, обещали помощь в восстановлении, призывали стоять гордо, как люди.

А где, мать его, самый-рассамый интриган, все-все предусмотревший Озпин?

* * *

Озпин махнул рукой и первый "буллхэд", с охраной, поднялся в холодное небо предзимья. Сам ректор привалился к переборке во второй машине, заглянул в карту через плечо Вельвет:

— Сводку.

Ответила Глинда:

— Мы пока не разобрались во всем. Началось от горы Гленн. Должно быть, всяких тварей там накапливали давно, на заброшенных горизонтах. Иногда они прорывались, Охотники уничтожали прорвавшихся гриммов — обычное дело, ничего настораживающего... И вдруг Белый Клык снес несколько постов на внешнем обводе. Там применялись многие стоуны Праха. Кусок стены буквально испарился. Взрыв проложил целое ущелье в застройке. Так волна гриммов оказалась практически в центре города.

— Тревогу объявили сразу?

— Да, — Вельвет показала на планшете и место прорыва, и черный клин первого удара. — Нас подняли минут через десять, включили ревуны, зачитали тревожное сообщение, подняли экстренные службы, выслали патрули. Правда, уже к вечеру пришлось пешие патрули убирать с улиц, теперь только на машинах.

Глинда дополнила:

— Конверт я вскрыла и все запустила, что в нем написано. Еще, достучалась до Айронвуда лично. Джеймс поблагодарил и сказал, что высылает дальнюю разведку. Если разведка не увидит Волны, движущейся к Атласу, то Джеймс подбросит нам тройку крейсеров и сотни две андроидов. Нам бы только ночь простоять и день продержаться.

Второй "буллхэд" поднялся и пошел следом за машиной охраны. Пара лансеров, лениво перевернувшись через крыло, начала заход — но на ней тут же скрестились трассы нескольких зениток, и дальше гриммы падали уже клочьями.

Озпин покачал пустой кружкой, постучал по карте пальцем:

— Ночью они что делают?

— Засвечивают нам приборы, — сказал Ятсухаши. — Они там в Клыке поголовно фавны, ночное зрение, прыгучесть, все дела. У нас очки, тепловизоры. Но приборы дорогие, не у всех. У кого есть, фавны забивают светозвуковыми. Или просто поджигают дом поблизости. Дешево и сердито, любой тепловизор в потоке жара нихрена не видит. Час пожара — и вот у нас нет еще одного укрепления. А из обычных домов людей выковыривают урсы или королевские скорпионы. Днем без пулемета перемещаться нельзя, воздух весь их. Неверморы, лансеры, виверны. Даже сообщают, что видели большую виверну. Вообще большую, прямо четвероногую. И вроде как она порождает мелочь.

Озпин сдавил виски:

— Морская компонента уже подошла? С моря лезет кто-нибудь?

Соратники переглянулись и Вельвет ответила неуверенно:

— По логике, должны. Но, наверное, их флот или как там его назвать, по пути навелся на Хедамму. Новый порт города Ноль, огромный грузопоток, я ту округу хорошо изучила. Вот левиафаны и отвеклись. Помню, когда RWBY там гостили...

Месяц назад, вспомнил Озпин. Всего только месяц назад мир выглядел мерзко, жутко — но хотя бы понятно!

— ... Вайсс и других несколько раз вызывали помочь в очистке порта. Мне кажется, Клык не может управлять гриммами напрямую. Приманить, пугануть, загнать в гору Гленн и заварить выходы, например. Потом в нужный час открыть, и вот она Волна. А в море как ты будешь управлять стадом левиафанов? Там ни узостей, ни решеток, ни стен.

Винтокрыл заложил вираж перед посадкой. Озпин качнулся; Глинда и остальные не шелохнулись.

— Это пока цветочки, — Озпин вздохнул и который уже раз глянул в пустую кружку. Даже металл в груди не так отвлекал, как ее непривычная легкость. — Помните, мы все пытались понять, кто стоит за городом Ноль?

Охотники переглянулись и потупились, не зная, как реагировать. Инопланетяне? Фавны-инопланетяне?

— Хорошо, — хмыкнул Озпин, — а теперь вопрос полегче, безо всяких там инопланетных фавнов. Наши родные привычные Синдер и Белый Клык. Их-то кто снабжает? Почему у них всегда есть деньги, почему им продают снаряжение, на какие средства они подкупают наших людей? На пожертвования?

Деликатно посмеялись.

— Надо готовиться к пришествию хозяйки Синдер, — подвел итог Озпин. — У нас дальние дозоры поднять не получилось, я так понимаю?

— Нет, сначала не сообразили. А потом небо уже закрылось.

Вот сейчас Озпин поморщился сильно:

— И ведь я даже план составил... И опять ничего не успеваем...

* * *

— Ничего, вполне успеваем, — пилот подтащил ближе самопальную клумбу-покрышку, — можно еще кое-что добавить.

Вытряхнув из мотоциклетной покрышки землю, примерил к ноге.

— Коленом на бетон больно. Ауры у меня нет.

Следом за пилотом Капитан и Толмач подошли в угол ангара, где раньше, видимо, нарезали брус на всякие поделки по крепи. Кроме трех длинных полок со всевозможным ручным инструментом, там еще нашлась циркулярка, вполне ухоженная и чистая. Видимо, владельцы шахты, закрыв собственно прииск, участок обеспечения не распродали. Вот и деревообработка уцелела, и мастерская по ремонту "буллхэдов". Люди ушли отсюда совсем недавно. Похоже, что организовано, по сигналу, потому что имели время прибрать, обесточить, накрыть от пыли толстыми чехлами.

Поставив диск по металлу, покрышку распилили на шесть желобов. По бокам желобков пилот сейчас же вырезал щели и принялся втягивать в них плоские крепежные ленты, заплавляя концы не тяп-ляп на свечке, а на специальном для того поставленном станочке. Отсюда уходили пакеты напиленного бруса, и упаковочную ленту подплавляли, видимо, часто.

Капитан вздохнул. Понятно, что пилоту до жути не хотелось лезть в бой из обустроенного ангара, где все разложено по уму и под руку. В бою малюсенький кусочек металла или осколок выбитого кирпича, или даже щепка оконной рамы мигом сделает ненужным все эти тщательно подобранные и любовно ухоженные инструменты, обесценит и выбросит планы на жизнь.

Вместе с жизнью.

Капитан привык переступать через это чувство. Не то, чтобы не боялся, и не то, чтобы не просыпался иногда от глухой тоски. Свой выбор он сделал, не уволившись из армии в сорок шестом. И теперь он готовился к привычной работе. В конце-то концов, на той самой шахте, что они просквозили навылет, завалить может когда угодно. Скажем, бухнет в забое рудничный газ. На рыболовном траулере можно вылететь со скользкой палубы в шторм. В ночном городе наскочить на нож шпаны. В бою риск выше, так надо просто его учитывать. И еще, в бою ты хотя бы можешь ответить огнем. А всего бояться — никакой боялки не хватит.

Почему рвется Толмач, понятно: за отца. За оставленного в городе Ноль младшего брата. Боится или не боится, теперь неважно. В блокадном Ленинграде, наверное, сильнее боялся. Но взял себя в руки и пошел, и не отказался тогда, у верхнего начальства — наверняка же предлагал сам Серов! — и вот пришел сюда.

Оставить здесь пилота одного? Не вариант. Одиночка в Волне пропадет без всплеска. Впрочем, держался пилот хорошо. Или умело обманывал себя: "Ты дрожишь, скелет? Дрожал бы втрое, когда бы знал, куда я тебя сейчас поведу!" Или просто сдвигал неприятные мысли на задворки сознания, как прекрасно умеет любой, на Земле и Ремнанте без разницы.

На удивление Капитана, команда JNPR волновалась чуть ли не сильнее лишенных ауры слабаков из "тапка". Пирра объяснила:

— Люди. Против людей мы еще не воевали всерьез.

— Но вы тренировались у нас в КПС именно против людей.

— Я упоминала раньше. Озпин сделал мне определенное предложение, я отказалась. Дело исключительно секретное, масштаба примерно как ваше посольство. Планетарной важности. И вот боюсь, не убрали бы нас. Много знаем. Да и цель наша... Нерядовая, скажу честно. Белый Клык не зайчики, в командиры к ним за красивые глаза не берут.

С ловкостью, выдающей богатую практику, пилот сделал шесть наколенников, раздал Капитану с Толмачом. Те примерили, затянули ремешки: пока не бегать, держит крепко.

— Вот здесь, по верхнему и нижнему краю, пробейте дырки и пришейте прямо к штанинам, — подсказала Пирра. — Без подвязок самые невесомые чулки сползают, а кусок резины тяжелый, и не будет вам времени его поправлять.

С крыши ангара доложилась Нора:

— Мы нашли их КП. Кажется. Много антенн, бинокли блестят. Часто курьеры подбегают, "буллхэды" посыльных привозят.

Спрыгнув, Рен показал на планшете занятую командованием Клыка высотку. Капитан подумал и ткнул карандашом в свечку пониже, только за треть мили:

— Вот сюда бы нам попасть. Тогда все сложится как в том расчете, что я раньше делал. И знаете что?

— А?

— Не надо ломиться сейчас. Лучше утром, в собачью вахту. Или если мы увидим, что напал еще кто-нибудь. И тогда мы со спины, в два огня. Нора, что там в сети?

— В сети нормальный рабочий обмен. Люди общаются, кто где засел. У кого есть врач, у кого Прах, у кого жратва. Одно непонятно: за все время ни разу не мелькнул Озпин.

* * *

Озпин заряжал кружку. Дело без шуток секретное, планетарной важности, так что никто не помешал Янг раскулачить отряд сопровождения на гранаты. В четвертый день Волны набралось их не так, чтобы очень: всего полтора десятка. Почесав затылок, Янг решительно махнула рукой:

— Я знаю, где взять еще.

— Двадцать минут, — прошелестела гарнитура строгим тоном Гудвич, и Янг ответила:

— Принято, двадцать минут. Но я возьму "А-9".

Через полминуты командир сопровождения услышал подтверждение в своей гарнитуре и кивнул. Его "буллхэд" прыгнул вперед, за пошел "А-10" с командой RWBY.

Короткий перелет не остался незамеченным, но гримм сейчас не торопились падать на добычу. Город услышал, что началась контратака, и каждый вздохнул с облегчением: наконец-то! И коллективная аура всколыхнулась не столько даже яростью благородной, сколько облегчением от конца беспросветной ночи.

На две или даже три минуты гриммы по всему городу замерли, а люди в эти мгновения накосили врагов больше, чем за весь день прежде.

С моря накатывал дождевой фронт. Ветер выпузыривал растяжки с рекламой, ревел в проводах, натянутых подрубленными войной столбами. Над мокрыми крышами, дырами от разрывов, поминутно ныряя в черные вонючие дымы пожаров, два "буллхэда" скользнули молнией и притерлись на улице рабочего предместья, относительно Академии к северо-востоку.

Выпрыгнув из "буллхэда", Янг поняла, что зря прилетела. Даже так: зря привезла Руби. Трупный запах встретил команду за три шага до вываленной на тротуар двери. Сопровождение рассыпалось по сторонам, Янг вздохнула, натянула поданную кем-то из бойцов маску, покрутила кислород повыше: Охотники дышат больше именно потому, что сильнее. Дальше откладывать стало нечего, и Янг осторожно вошла в лавку. За ней, точно так же подготовившись, вошли подруги.

Продавец, видимо, получил заряд в грудь и отлетел за прилавок, утянув за собой кассу, обсыпав на себя горку мелочи. Судя по заметным темным пятнам на улице, он достался нападавшим недешево. Янг только задумалась: напал Белый Клык или обычные мародеры? — и тут же увидела собако-фавна, прислоненного в правый угол подальше окна. Черный нагрудник фавна украшала оцарапанная волчья башка, всем известный логотип "Белого Клыка". Свет блестел на вытянутой морде как-то странно, и только повернувшись туда всем корпусом, Охотницы из RWBY поняли: в глазнице фавна торчит стальная трехгранная игла. Поглядев на противоположный угол, обнаружили там фавна-енота с развороченным все тем же дробовым зарядом телом. В раздутой левой руке убитый намертво зажал узкие ножны рыжей кожи.

— Ясно, — вздохнула Блейк. В маске голос из гарнитуры отдавался, что колокол в бочке. — Они стреляли из окна. Потом дверь зацепили и вырвали наружу, и заскочивший штурмовик с двустволкой первый заряд всадил в того парня за кассой... Под кассой, если точно. А второй вдолбил в него иглу и получил из второго ствола.

— Штык, — сказала Янг, — игла называется штык. Я видела, как ему продали эту хрень. Патроны кончаются, сказал Капитан, а штык никогда. И всего за пятерку льен... Руби, прости. Я точно не хотела, чтобы ты увидела это... Так.

Руби перевернула вниз картинкой залитый кровью журнал с красивой командой RWBY на обложке и ответила:

— Мы выбрали. Теперь-то чего ножки стискивать.

Вайсс подошла к убитому фавну, потянула за штык и попросила:

— Блейк, вытащи. Мне силы не хватает.

Глифом пользоваться Вайсс почему-то не захотела.

Блейк вынула штык молча, привычно и легко, почти не раскачивая. В Белом Клыке она видела и не такое. Просто сейчас она по другую сторону прицела, всей-то разницы.

Тут Янг подняла взгляд к настенным часам — они все так же мерно выщелкивали секунды — и вспомнила: двадцать минут.

В свете собственной прически, полыхающей ярким золотом гнева, Янг обошла домик по часовой стрелке, но ящиков с гранатами не нашла. То ли израсходовали, то ли вывезли нападавшие, то ли не так много их тут и лежало. Магазин больше охотничий, граната на охоте не так, чтобы предмет первой необходимости. Привезли, наверное, ящика два-три на пробу, говорил же Капитан: "Ты весь мой склад выжжешь за пару дней".

Кстати, это мысль.

— Сожжем, — предложила Янг. — Не хочется оставлять их так лежать.

— Нет, — помотала головой Блейк. — Пусть решает этот ваш Капитан, потом. Здесь могут быть важные захоронки где-нибудь на чердаке под балкой.

Согласившись кивком, Янг вышла к машине, содрала маску и сказала в микрофон дальней связи:

— Здесь RWBY, магазин разграблен, гранат не нашли. Мы возвращаемся.

Вместо дежурного ответил сам Озпин:

— Мы в лоб, а вы понизу. Держите периметр, чтобы нам не помешали. Во имя Волшебника... — тут Озпин почему-то хихикнул то ли поперхнулся, — начали!

* * *

— Начали! — Нора скатилась с крыши ангара. — Там движение, к нашей цели сразу десяток "буллхэдов" со всех сторон!

— Грузимся. Крепимся. Пилот, вези нас к точке "альфа"!

Команда JNPR-TAPK впрыгнула в собственный винтокрыл, и пилот поднял его и уверенно направил на точку высадки. Жан сказал:

— Похоже, они сперва расползлись по улицам, а потом поднимались.

— Звездный налет, — с умным видом кивнул Капитан. — В войну наши так финский броненосец топили.

— И?

— Утопили, конечно, — хмыкнул Капитан. — Сам Раков, куда там! Правда, потом оказалось, что не "Ильмаринен", а крейсер ПВО "Ниобе". Вместо медведя зайца, примерно так. Нам на примере этой операции объясняли разницу между хорошей и плохой разведкой.

— Гриммов мало, — обратила внимание Пирра. Толмач, продолжающий следить за верхней полусферой, подтвердил:

— Они как бы боятся спускаться!

— Видимо, контрудар начался, народ от радости выдыхает, — сообразила Нора. — Черных совокупной аурой прет. Во, пошел обмен! Точно там штаб! Принимаю приказы: в районе вокруг нашей высотки жителям приказано стрелять во все, что движется по улицам, только не в небо. Понятно, чтобы не мешать десанту...

— Точка Альфа, минута!

За управление перелез Рен. Пилот вывернулся в салон, принял карабин Капитана и его же полные подсумки. Подсумки так и сунул в карманы "китайского лифчика", что сколхозил в том же ангаре, убивая время.

Теперь время летело вскачь. На высотку заходили сразу почти десять винтокрылов с большими символами "А-1", "А-5" и так вразнобой до "А-16". Машина JNPR-TAPK скользила вдоль высотки чуть пониже: тот же проект, но крыша плоская, без шпиля.

— Пошел! — и Толмач, закусив от усердия губу, выпрыгнул как учили, задом и назад, и сразу побежал по холодному щебню. Затем выскочил пилот.

— Удачи! — Капитан выпрыгнул на заваленную битым кирпичом плоскую крышу.

Рен, вполне освоившись с управлением, опустил "буллхэд" почти к проезжей части и попер по широкой улице, оставив слева бегущую к той же высотке одинокую Охотницу, за которой натуральным крылом вытянулись роскошные черные волосы.

— Некогда подбирать, прости, подруга, — хмыкнула Нора. — Прибегай, поможешь... Мы и то опаздываем, там уже успели раньше.

Проводив своих, Капитан перевел взгляд левее и назад, где над внезапно рванувшим домом еще колыхался пыльно-дымный гриб:

— Газ, что ли, не закрыли? Вот и рвануло.

— Здесь нет газа, здесь все на Прахе, — поправил Толмач.

Пилот молчал, ощупывая непривычный Капитанов карабин.

— Тут встану, — он поместился под козырек, — сверху не видно.

— Ага, лестницу держите. Толмач, вон вентшахта! Решетку выбьем!

Толмач плотнее вжал наушники. Хорошие гарнитуры скрутили с тех самых "буллхэдов" на ремплощадке. Что стрелять надо из глубины помещения — азбука. Лучше бы в жилом этаже: окон много, можно позиции менять. Но тогда они окажутся ниже и перестанут видеть цели.

Замок на двери Толмач выбил пулей. Кирпичный кубик вентшахты заполняли жестяные улитки центробежных вентиляторов, лишь перед громадной впускной решеткой оставалась приточная камера, пустая и даже без пыли: вентиляция высотки заглатывала все.

Сейчас — видимо, по все тому же сигналу — моторы обесточили.

Капитан скинул один мотор с металлического стола, потратив еще четыре патрона отстрелить болты, и медно-железный поросенок потешно заскакал на пружинах виброопор, и долбанувшися косточкой голени Толмач яростным пинком отвалил мотор в угол, буркнув:

— Хорошо, берцы жесткие!

Подтащив освободившийся стол в приточную камеру, и утвердив на столе сошки винтовки, мужчины подобранными у стены ломиками разогнули металлические полосы жалюзи, получив бойницу. Невысокую, в ладонь, зато длиной от угла до угла. Приложившись к прицелу, Капитан довольно буркнул:

— Как на выставке! Но там, похоже, рубка идет... Не пойму, кто свой, кто не очень... Ага, одного узнаю. Хренассе, сам Озпин!

* * *

Озпин сошел под шпиль как по ровному. Еще на подлете по Клыку стреляли все, кто мог с качающегося "буллхэда" попасть хотя бы в дом. Охрана командного пункта, понятно, в долгу не оставалась. С одной стороны переливалась багровым аура Синдер — точно она Деву Осени подрезала, понял Озпин, такие силы из ничего не происходят — с другой стороны изумрудные вспышки очерчивали его собственную ауру, ауру Волшебника, снова проявленную в истории Ремнанта и тем самым давшую пищу для сказок на очередную сотню лет вперед.

Два облака силы густели, давили друг на друга, и в какой-то миг алая аура дрогнула. Всего чуть, всего краешком — но пулемету Адель этого хватило. За полминуты сожрав полную коробку Праха, пулемет швеи-выпендрежницы налысо выстриг правый фланг Синдер, перемешав с битым кирпичом и кусками бетона приборы, связистов, две зенитки с расчетами, тройку-пятерку самых невезучих лейтенантов Клыка, а простых фавнов без счета.

Еще огненная коса перерубила три стальные опоры шпиля, и тот все больше заваливался на север.

Лопнувшие ауры оглушили бойцов на обеих сторонах. Винтокрылы десанта валились кто куда смог: кто тянул до ровной площадки внизу, кто влетал в широкие окна пентхаузов. Седьмой номер буквально выбросил десант в размашистом вираже, а сам рухнул и теперь горел, перекрыв южный вход в здание.

И только честно добытый "буллхэд" CVFY причалил к парапету, словно прогулочная лодочка к парковому пирсу, и Озпин с неизменными кружкой и тростью сошел, как сходит скучающий щеголь, помахав рукой суетящимся внизу девчонкам из RWBY — знал, что даже такая поддержка им не помешает.

Больше он добрый час ничем помочь не сможет. Передавить аурой Синдер не такое простое занятие даже для Волшебника. Особенно для Волшебника, у которого вместо сердца праховый мотор. Особенно для Волшебника, которому праховый мотор вместо сердца поставили несколько часов назад, и который весь тысячелетний опыт всадил в скоростную регенерацию.

Но и убегать Озпин тоже не мог себе позволить: нельзя рушить веру в успех, ведь бой только начинается.

Команда RWBY высыпала из "десятки" и сразу же перебила три группы курьеров или охранников, смешав их с машинами. Приданное сопровождение из "А-9" залегло кто где сумел, избегая соваться в зону столкновения аур, и сразу начало стрелять в ближайших гриммов — те уже опомнились от феерверка на крыше и перли, как на кассу, потому что сгрудившиеся бойцы извергали вулканические потоки ярости, ненависти к врагу, злобы на искореженный город — но надо всем главенствовало белое пламя бешеной радости. Наконец-то дали приказ наступать! Из каждого окна торчал ствол, из каждой подворотни плескали острые язычки дульного пламени! Солнце, катившееся уже к вечеру, казалось, замерло. На часы никто не смотрел вообще, секунды каплями жидкого пламени пересчитывали позвонки, разогревая все больше, и поднимался пар, четко видный в холодном ноябрьском воздухе, и набирающий силу ветер с моря рвал парной выдох, мешал со штукатурной и кирпичной пылью избитых пальбой стен.

Расчистив полосу шагов сорок вокруг здания, RWBY прикрыли бойцов сопровождения, сразу же рванувших внутрь и вверх по лестнице — и предсказуемо завязших в охране входов. Загремели выстрелы, запрыгали гранаты по ступеням.

Из-за угла выскочила машина с полустертыми полицейскими номерами центрального района, цвета Озпина — черный, зеленый, белый — трепались над капотом узкими лентами. Двух полицейских в ней узнала Янг: патрульные, сколько-то раз вытаскивали ее из бара. Машина горела, вывалившийся из нее офицер тащил под мышки напарника и кинувшейся на помощь Вайсс крикнул:

— Назад! Там запас Праха, сейчас рвануть может!

На слово "рвануть" Янг отреагировала без мыслей. Выхватив из перевязи синий пластиковый цилиндрик — без осколочной рубашки, пойдет! — Янг низким броском положила гранату точно в факел. Бух! Совсем не так пышно, как на экране. Пожар погас; остатки задавила ледяным глифом Вайсс.

— За нами погоня, — сказал офицер. — Клыков десяток и черных стая.

Блейк молча кивнула, отступила под козырек и словно бы растворилась в клубах пыли.

— Им там связь порвали и управление снесли, — осклабился второй полицейский, — так наши сейчас давят по всем направлениям. Нам бы хоть полчаса!

— Наверное, продержимся, — кивнула Руби. — Там, наверху, сам ректор Озпин.

* * *

Озпин покачнулся, бросил руку на внезапно занывшее механическое сердце и опоздал. Синдер, успевшая и отряхнуться и опомниться, спросила:

— Ректор, а чего ты у окна стоишь?

— Думаю: прыгнуть или закрыть.

Расширив купол ауры, Синдер смела под стену трупы с обломками трансиверов, а потом сосредоточенным потоком пламени выбила кусок перекрытия под Озпином.

— Прыгай, я сама закрою.

Ректор сперва припал на колено, потом рухнул на бок и полетел с двенадцатого яруса на мостовую.

* * *

На мостовую Озпин упал почти мягко: аура спасала до последнего. Но удар вытряс из ректора остатки сил. Только Руби сообразила, что происходит, и кинулась искать управление имплантом, и перезапустила насос — понятно, что не за минуту. Вылетевших из-за угла Клыков частыми выстрелами во фланг проредила Блейк, а Янг с Вайсс приняли в лоб; Янг с долей зависти отметила, что стальной иглой Вайсс орудует на манер привычной рапиры, только в правой руке и не такой длинной. За бой, яростный и короткий, им просадили ауру до половины. К счастью, свалка закончилась быстро.

— Ты бы пела, Вайсс, — Блейк меланхолично протерла клинок. — Нас-то не жаль, горло резать все очень быстро учатся, самородков полная планета. А такой голос, как твой, в случае чего не хотелось бы потерять.

Вайсс вытащила штык из убитого, покачала в руке:

— Надо ручку заказать. Лучше обмотку шнурками. И красную кисточку, для заметности. Оставлю на память... Блейк, я бы пела. Но без этого вот...

Вайсс обвела рапирой двор высотки, затянутый понизу плотной подушкой мелкой белесой пыли, в которой крупные капли самого начала дождя оставляли четко видимые каналы сверху вниз.

— ... О чем петь, Блейк?

Вайсс потрогала шрамик над бровью и теперь уже направила рапиру на показавшихся в пыли беовольфов:

— Пошли, хотя бы не людей резать. Боюсь, Озпина сюда не в помощь нам скинули. Руби?

— Пульс нормально, жилка на виске бьется, мозг получает кровь. На кому похоже, медики бегут уже!

Последнюю секунду передышки команда RWBY потратила на взгляд в небо — и не увидела ничего. Плотное одеяло белой пыли.

* * *

Плотное одеяло белой пыли начиналось на высоте шестого-седьмого яруса, то есть на отметке двенадцатого-четырнадцатого этажа обычной жилой "свечки", и куда там шваркнулся Озпин, то ли приземлился плавно, сразу никто не разглядел. А потом не позволили Охотники из CVFY. Синдер они свалить не могли, но всех, кто из Белого Клыка подворачивался под руку, сносили походя. Команда Синдер — псих-недоросток Меркури с дробовиками в протезах ног, и мастерица напуска тумана Эмеральд — примерно так же поступали с десантом, сопровождавшим Озпина. Командира их, долго отбивавшегося вырванным куском пожарной магистрали, Синдер застрелила со словами:

— Какая сладкая попка, туда бы страпончик!

Выругавшись, люди с обеих сторон откатились в нижние ярусы высотки, а на обширной технической террасе под шпилем остались только Охотники. Да еще Торчвик с Нео, не боявшиеся вообще ничего. Синдер не раз думала, что эти двое Королеву Гримм напарить не испугаются.

А тому, что Нео с Торчвиком пара, две стороны одной льены, Синдер вовсе не завидовала. Адель, конечно, швея-выпендрежница, далеко ей до стилиста — но только рубится что сама модница, что ее команда, здорово, не оставляя места посторонним размышлениям.

Вот прямо сейчас, пока Синдер закрывалась от синхронных ударов молота-сумочки и точных сильных выпадов "длинного меча", слепой Фокс исчез из вида. Они с Эмеральд понемногу сместились к центру здания, где роторный пулемет Адель раскрошил стены лифтовой надстройки, обнажил маховики и барабаны скоростных шестидесятиместных кабин, разорвал тонкую жесть широких воздуховодов и, наконец, перерубил толстые кабеля, питавшие лифты и здоровенные прожектора подсветки шпиля. В мешанине обломков, рваных краев, торчащей арматуры Эмеральд на миг забыла, что противник слепой. Что видит Фокс не иллюзию, а истинное ее положение.

Эмеральд обошла рассевшуюся трубу главной вытяжки, прицелилась, выбрала слабину спуска и умерла. Фокс не смотрел направо, где грозилась иллюзия. Фокс ждал, спокойно ждал, пока Эмеральд покажется из-за угла слева, чтобы выпустить в нее всю обойму.

Меркури, подпрыгивая над схваткой, поливал всех дробью. Ауры CVFY пока что держали удары. Для хорошего действия Меркури собрался прыгнуть кому-нибудь на шею и показать настоящий рокет-джамп.

Но тут схватка выкатилась на более-менее открытое пространство, и где-то там, треть мили в сторону горы Гленн, посеревший от напряжения человек сказал второму, спокойному разве что на чуточку больше:

— Вельвет я узнал. Тот скакун — противник!

— Пристреливаюсь по балке, прямо под ним. Готов.

— Готов.

И, пока Меркури выбирал, на кого первого рухнуть, Синдер встревоженно замерла, уловив нечто страшно знакомое.

Рраух!

Алая молния выбила из-под ног Меркури кусок балки — стальной, где автогену полчаса работы! Меркури, конечно, устоял, кувыркнулся-откатился. Когда у тебя вместо пяток два ствола, поневоле насобачишься в акробатике.

Рраух!

Синдер пригнулась. Воспрявшие CVFY двинулись вперед, но тут между высотками понесло густую полосу тумана и снайпер перестал видеть поле.

Синдер и Меркури разом наскочили на Вельвет, вынудив ее отступить. Нео и Торчвик удерживали Ятсухаши; Торчвик, похоже, извернулся защемить большое лезвие противника в руинах пожарного гидранта, но полезшую добивать Нео здоровяк встретил прямым в лоб; легкая девчонка, кувыркаясь, собрала всю пыль до парапета.

— К машине! — Адель не потеряла хладнокровия. — Фокс прикрой! Перезаряжаюсь!

Облако пройдет, и все опять убедятся, что Вельвет, оказывается, нисколько не преувеличила. Наоборот, скорее поскромничала. Думала, наверное, не поверят.

А не поможет снайпер, так перезаряженный роторник скажет слово незлое, громкое — Синдер и то закашляется.

Команда Синдер оказалась на северной стороне высотки, где хаос торчащих труб и уже заметно просевший шпиль немного укрывали их от снайпера. Синдер выхватила Свиток, быстро раздала приказы. Стягивать к высотке близлежащие отряды. Принести запасной комплект связи. Сбить снайпера с соседнего дома...

Поглядела вниз: белое молоко, и кто-то стреляет, прибавляет пыли-гари. То ли гриммов, то ли еще кого бьют, но урон терпит все больше штукатурка. Ветер между домами слабый, дождь никак не начнется; время словно бы застыло.

Поглядев на Торчвика, Синдер хихикнула:

— У тебя что, тушь размазалась? Упрыгался, бедный!

— Говорил же Нео — бери водостойкую... — Торчвик вынул тактическое зеркальце на длинной ручке, придуманное чтобы втихаря заглядывать за угол. И попробовал, глядя в полированный стальной квадратик, стереть разводы с лица. Но, как тысячи оказавшихся в такой ситуации, только прибавил грязных полос. Выругался, прибрал зеркальце, глянул в белое молоко под высоткой:

— Ладно, мы пойдем добьем Озпина.

И неразлучная пара покатилась по лестнице вниз, прикончив попутно кого-то из десантников, резавшихся с Клыком среди офисных стульев на колесиках, выломанных из стен сейфов, распотрошенных картотечных шкафов.

Синдер хмыкнула вслед:

— Ты идешь нахер... Но ты делаешь это без уважения.

Рраух!

И маятник ударил еще четыре раза; высотка под ногами содрогнулась, как убиваемое большое животное. Пять Клыков, на свою беду мелькнувших в панорамных окнах ярусом ниже, умерли на месте. Двух разорвало пулями, а троих перекрутило на фарш кирпичами подоконника, за которым фавны пытались укрыться.

Ветер ударил в полную силу, снес облака, и позицию снайпера все увидели. Обвалившийся, наконец, ливень смыл белую пыль. Стрелок тоже увидел всю восточную стену высотки, с огнеупорными дверями пожарной лестницы. Лестница со всех сторон заключена в бетонный стакан, откуда каждый ярус выход на балкон-рассечку. Спустился один марш, выбежал на балкон, с балкона нырнул в другую дверь и там опять ступени вниз.

Только вот по балкону надо шагов десять бежать в прицеле Стрелка.

Снять Стрелка или хотя бы подавить, чтобы головы не поднял, оказалось нечем и некому: снайперы из охраны Клыка лежали сейчас где-то в куче тел, вместе с превращенным в щепу винтовками. Напрыгать перебежками мешали владеющие городом гриммы. Дымовую шашку Синдер не нашла, а поджечь — на противопожарной огнеупорной лестнице! — даже с контролем огня оказалось попросту нечего. Голый бетон и давно вычищенная непогодой от краски сталь.

Вторую лестницу на морской стене, к западу, держали CVFY, втиснув собственный "буллхэд" под шпиль точно над площадками.

Синдер задумалась. Приказать Нео и Торчвику вернуться, пока не поздно? Она глянула вниз. Торчвик с Нео перебегали по площадкам слишком быстро; снайпер уже несколько раз по ним промахивался. Впрочем, снайпер, похоже, видел одного Торчвика: тот распахивал обе двери, а Нео потом легко проходила под иллюзией. Паре оставалось три площадки.

Внизу возле полудохлого ректора суетилась команда мелочи. Как их там, RWBY? Руби Роуз вовсе мелкая, Нео на один зуб. Вайсс... Тоже вряд ли создаст большую проблему сыгранной паре. Блейк, разве что Блейк, она сама воевала в Клыке, да не с кем попало, с тем психом-Таурусом. Вот Блейк может проблем наделать. И кто там еще? Ерунда, охвостье, одно слово — блондинка. Янг Сяо Лун.

— Меркури, сейчас мы придавим огнем тех малых внизу, чтобы Торчвик спустился, а потом нырнем в нижние ярусы и пусть ловят нас до прихода Богов-братьев!

Синдер подняла взгляд и на мгновение остолбенела. Из раздернутого занавеса ливня на сцену вылетел "буллхэд". Гражданский, собранный из разноцветных кусков, с заклееным пленкой боковым окном, он появился со стороны горы Гленн и потому, наверное, Белый Клык по нему не стрелял. Разогнавшись понизу, винтокрыл перед самой высоткой взлетел свечкой, почти вертикально, примерно на средних ярусах заглушив турбины для большей скрытности.

Меркури, подступившего слишком близко к парапету, тяжелая машина ударила в живот углом капота, развернула и растерла по стене, словно клубнику в мороженном.

Инерция "буллхэда" этим ударом исчерпалась. Винткорыл на мгновение завис. Из дверного проема под шпиль перескочили двое, разогнавши сырую хмарь блеском свеженьких аур. Высокая рыжая девка, лицо строгое, копье-щит — Пирра Никос, четырехкратная чемпионка Мистраля. Ее подкаблучник Жан Арк. Правду говоря, от настолько надежного подкаблучника Синдер бы сама не отказалась. У Салем вон есть Хейзел, а она, Синдер, чем хуже?

Ну так вот он, рядом. Руку протянуть!

Где-то ниже в панорамные окна из "буллхэда" перескочили Нора и Рен — Синдер их не видела, но знала, что и они здесь.

Потом "буллхэд" с грохотом рухнул, обдирая секции стремянок и рекламные щиты. Зацепился за первую площадку-рассечку, крутанулся набок и бухнулся поодаль от высотки, начисто перекрыв небольшой проулок, придавив, кажется, сколько-то невезучих гримм.

Гримм с ними, с гримм! Из-за всего этого без помощи остался Торчвик!

* * *

Торчвик отодвинулся за стенку и толкнул дверь носком полуботинка, не выходя. Чтобы дверь качнулась и парень, держащий ее в прицеле, насторожился. Тотчас же полотно двери вмялось и лопнуло, мелкие крошки металла снопом пронеслись вслед за красным трассером. Торчвик знал, что настолько мощные винтовки не делают самозарядными. Тот парень сейчас поневоле дергает затвор, выкидывает раскаленную гильзу, вкладывает новую пулю — и, наверное, целую кассету Праха к ней.

Значит, сколько-то времени есть. Отпихнув повисшую на нижней петле дверь, Торчвик выбежал на предпоследнюю площадку и прыгнул на ее середину — а потом сразу отпрыгнул назад! — и угадал.

На шаг впереди алая спица уперлась в толстый бетон; белая игла рикошета ушла от стены в пол и пробила площадку аккуратной ровной дыркой... Это еще на излете! Выдохнув, Торчвик пробежал до двери, открыл ее. И не вошел, отшатнувшись телом назад, и снайпер снова не угадал, вбив перед носом Торчвика тяжеленную пулю куда-то в тамбур, и вот уже следом за пулей в дверь запрыгнул Торчвик, и сразу же покатился вправо-вниз по ступеням, уходя с линии огня.

Теперь, когда Торчвик открыл обе толстенные двери, Нео спокойно прошла под иллюзией, не трогая створки, по шевелению которых снайпер мог бы о ней догадаться.

Торчвик ждал ее на площадке полуэтажа, в стакане пожарной лестницы, толстыми бетонными стенками отгороженном от прочего здания. Если бы в средних ярусах загорелось, то стенки не пустили бы огонь по стволу лестницы выше и ниже.

Сейчас толстенный бетон вздрагивал от яростной перестрелки: ни Белый Клык, ни прилетевшая с Озпином десантура не желали сдаваться. Торчвик чувствовал содрогания лопатками, потому что прижимался спиной к холодной массе бетона. Дождавшись напарницу, Торчвик сказал:

— На следующей площадке надо придумать что-то новое, раз. И два, внизу нас ждут, надо выйти вдвоем, одного могут и затоптать. Вывод: вместе. Иллюзию сделаешь?

Нео молча кивнула. У нее даже не сбилось дыхание.

Спустившись по лестнице на следующие пол-яруса, Торчвик с напарницей изготовились открывать очередную дверь.

Снизу весь балет заметила Янг. Пока соображала, Торчвик скрылся в двери. Напарницу супер-вора Янг не видела, но если на простор вырвется хотя бы один Торчвик — RWBY мало не покажется, это она знала.

Знакомые раскаты винтовки, белые искры рикошетов, алый трассер подсказали, что делать; Янг опустила руку на патронташ.

И не нашла там ни одной гранаты.

Поняв, что собирать боезапас по друзьям некогда, Янг шепнула: "простите!" и стащила левую рукавицу.

Торчвик пинком распахнул дверь. Отпрыгнул по ступеням вверх, пережидая выстрел. Ничего не случилось. Осторожно высунув зеркальце, Торчвик убедился, что и его снайпер не заметил. Значит, несмотря на мясорубку верхних уровней, Нео сохранила силы накрыть иллюзией обоих.

Торчвик легонько стукнул стальным зеркальцем в металлическую дверь; по четкому звуку они с Нео выскочили на площадку — и снова снайпер не стал стрелять. Он попросту их не видел!

Нео подтянулась ближе, чтобы вскочить во вторую дверь, едва та начнет открываться. Снайперка не пулемет, сейчас она направлена в первую дверь, Стрелку придется переносить прицел и только потом...

Нео так и не поняла, на чем они погорели. В стену над ними бухнул тяжелый комок, а снизу злорадно крикнула какая-то баба:

— Граната!!!

Торчвик с Нео упали на голом рефлексе, закрыв голову руками. Сосредоточение Нео рассыпалось, иллюзия слетела, и снайпер прекрасно увидел сразу две фигуры.

Рраух!

Рраух!

На месте залегших образовались два пролома.

— Дырка в небе, — прошептала ошеломленная Янг. Людей она под иллюзией не увидела тоже, она швырнула рукавицу на шевеление створки, которую Торчвик тянул плавно и медленно, чтобы не настораживать снайпера резким движением.

Последняя площадка неохотно треснула и обсыпалась, гремя большими кусками бетона по ржавым ступеням.

— ... Или дырка в земле. Это не беовольфов гонять!

Кстати, через рухнувший "буллхэд" самый шустрый беовольф уже перелез; Янг встретила его привычно с правой. Потом врезала левой.

Без перчатки!

* * *

Перчатки с торчащими обломками костей Синдер отпихнула, расчищая место. Видимо, снова придется давить на все деньги, как встречала Озпина. Много раз ей такого не повторить, но сейчас, видимо, мелочью не обойдется.

Где же Салем? Где морская орда?

С моря только полотнища ливня. Сюда, под шпиль, долетают и вовсе мелкие брызги. Но гриммова швея из CVFY отстрочила пару стоек, и надстройка все заметнее кренится под ударами ветра, сгибая уцелевшие колонны с долгим звоном лопающейся стали.

Вон CVFY, на той стороне. Стрельба внизу стихает. Кто взял верх, понятно: к Синдер не пробился ни один фавн. Скоро тут соберется вся толпа юных Озпиновцев. Старые держат город, это понятно... Сила Озпина — города. Укрепленные места, где люди живут, от года к году, от века к веку совершенствуя свои железки. Важнее жечь и ломать заводы Вейла, убивать работников, чем свалить самого Волшебника. Волшебник один. Умей он что угодно, в два места разом просто не успеет. Тем более, в три или пять мест. А вы попробуйте высотку такую вот построить в одни руки...

Поэтому Синдер пришла именно в Вейл, не размениваясь на мелкие поселки. Мелочь не страшна!

Синдер выхватила из темной мути пару сабель и насмешливо салютовала ими рыжей чемпионке Мистраля. Как там ее? Пирра?

* * *

Пирра двигалась приставным шагом, закинув копье за голову, держа щит плотно на предплечье, чтобы пинок по нижнему краю не отзывался ударом верхнего края в зубы. Жан стоял правее, щит впереди, меч "на плечо"; Пирра кивнула ему и продолжила обходную спираль. Синдер не тот противник, на которого нужно героически бежать с воплями.

Пирра думала: почему я вообще здесь? Потому что я хорошо дерусь? Разве вот эти, по кускам которых мы топчемся, дрались хуже?

Нет, поняла Пирра. Я, так или иначе, часть моего мира. Уж какая есть! Хорошая или не очень. Верная или предавшая Озпина... Предавшая? А сейчас я тут зачем?

Мгновенное колебание — но против Синдер так нельзя. Нельзя отвлекаться от противника.

Время сломалось, провалилось в капкан, село на оси, забуксовало. С дальнего края террасы бежали CVFY, все четверо. Ятсухаши заносил клинок, Вельвет уже скопировала парные сабли Синдер, Фокс давил спуск обычного пистолета, на вид нестрашного, и на конце ствола — правильно называется "дульный срез", говорил же Капитан! — надувался оранжевый шарик. Адель смещалась правее, правее, чтобы линия огня ее кошмарной металлорезки не пересекла сгрудившихся Охотников, и двигалась тоже медленно-медленно, почти так же, как поднимал щит верный любимый Жан.

И только Синдер даже в патоке завязшего времени двигалась не медля. Сейчас все смотрели только на нее, никто не смел ни на миг отвести взгляда, и Пирра поняла: Синдер согласна быть врагом кому угодно, лишь бы на нее смотрели!

Жан смотрел на Синдер и видел ту самую женщину из кошмарных снов. В красном, коротком платье, золотая вышивка по краю, золотые глаза. Открытые плечи, спортивные ноги, прекрасно движется, контроль огня... Полный контроль! На что Пирра хороша, но эта... Пирру она просто снесла. Как грузовик пустую коробку!

Белым кольцом, невидимой пружиной развернулась сила Девы Осени — та часть, что Синдер успела отнять, напав на прежнюю Деву — команда CVFY закувыркалась кто куда, едва не повторив подвига Озпина. Поднявшись, Жан бросился к Пирре, которой Синдер отмахнула обе руки выше локтей. Синдер усмехнулась: а сейчас и тебя!

Рраух!

Что бл...

Первый же выстрел снял ауру почти всю, разве какие крошки сохранились. Пропахав мордой кучу тел, Фолл выпрямилась туго, медленно, не веря еще, что ноги не держат.

Буквально мгновенье назад она правила миром!

Рраух!

Рядом, Синдер сморгнула брызнувшую в лицо крошку. Он промахивается, даже эта тварь способна на ошибку!

Маятник двинулся в другую сторону, и снова заколотили те самые кошмарные ходики. Ритмично, словно бы Стрелок хотел написать музыку, но денег не собрал даже на барабан.

Рраух!

Опять мимо. Ну, она ведь жива. Значит, мимо!

Впрочем, тут между домами шторм с моря, дождь уже гремит по шпилю. Ружье стреляет, ветер пулю носит. Но как он так быстро перезаряжается?

Синдер повернулась, осознавая только неожиданно наступившую тишину. Тот самый здоровяк в одних шароварах, с голым пузом, несмотря на последний месяц осени — Ятсухаши, вспомнила Синдер — стоял прямо перед ней, закрывая снайперу линию огня.

Подняв меч, Ятсухаши сказал ровно, негромко, чтобы слышала только съежившаяся женщина в изодранном красном платье:

— Уебывай нахуй, дура. Убью же!

Справа приближалась Вельвет; глядя на нее, Синдер вспомнила: зима, мокрый снег, и фавн-кролик отвечает весело, задорно: "Может, мы и умрем сегодня. Но умрем так, что вы все обзавидуетесь!"

Выпрямившись, Синдер Фолл разгладила одежду и попыталась призвать сабли со словами:

— Я злодей. Злодею погибать можно.

Лицо Ятсухаши перекосилось. Подшагнув, он забросил клинок выше головы.

А потом сделал еще подшаг и ударил.

* * *

Удар армии Вейла оказался такой силы, что Клык покатился по всем улицам сразу. Штаб Клыка не отвечал на запросы. Бой на высотке видели издалека, и молчание штаба понимали так, что командиры убиты, управление потеряно. Бой отгорел быстро, но связь все не восстанавливалась. Последний приказ требовал, в числе прочего, доставить запасной комплект связного оборудования. Пятерка фавнов с рюкзаками побежала к высотке, где из тени навстречу отряду выступила Блейк. Видя ее фавновские уши, Клыки не насторожились, за что и поплатились.

Вытерев и убрав катану, Блейк осмотрела рюкзаки. Быстро нашла пульт: в их отряде покупали такие же рации. На мгновение Блейк почудилось, что она так и не ушла из Белого Клыка, что сражалась тут все четыре дня, и теперь лежит вон там, под стеной, с рассаженной крест-накрест грудью.

Включив связь, Блейк быстро проговорила старые-старые коды опознания, надеясь, что радисты ищут хоть какую-то связь, и все же выслушают ее, прежде, чем отключатся. Конечно, ее первым делом спросили:

— А чего старым кодом?

— Просто я в ахуе! Тут мясо! Наших перебито как в кино!

— Че, правда, страшно?

— Вообще не страшно! Меняешь подгузник и спокойно смотришь дальше! Уберите клоуна со связи! — Блейк рявкнула:

— Синдер убита! Общий отход, всем общий отход!

Договорив, Блейк пихнула оборудование под козырек, показала на него подбегающим десантникам: принимайте. Сама же направилась к палатке, развернутой над Янг.

Видя общий отход Белого Клыка, армия Вейла начала зачистку города. Теперь никто не мешал убивать собственно гриммов. По командам на Свитки та или иная улица открывала ураганный огонь по всем тварям, что люди видели под окнами. Зачищенный кусок быстро выгораживался блоком с зениткой, а главное — перекрашивался на большой карте в зеленый цвет, гербовый цвет Озпина, цвет живой жизни.

Карту видел в сети любой обитатель Вейла, и совокупная аура понемногу напитывалась радостью, от чего гриммы теряли кураж, и били их еще больше.

Вокруг оказавшейся в тылу высотки собрались "буллхэды" докторов. Над Озпином развернули палатку и подключили ему еще одно сердце, запасное. Примчавшаяся Глинда нервно крутила пальцами, от невозможности помочь то натравливая Проявление на сломанные лестницы, то на смятый в комок "А-7", то на обколотую штукатурку.

Пирру в больницу прямо с крыши увезли Вельвет и Фокс на винтокрыле команды CVFY. Адель не полетела с ними. Она подошла к Ятсухаши — тот сидел напротив убитой Синдер; слезы его промыли четкие дорожки в пыли. Ятсухаши бормотал:

— Когда зима приходит,

С деревьев листья облетают,

И лишь сосна

Зеленой остается

На горном пике.

Потом порывался встать, но словно бы забывая нечто, падал на колени, не чувствуя боли, и начинал бубнить все то же снова.

Усевшись, Адель достала бы здоровяку до плеча головой. Так что Адель встала рядом и прижала голову парня к груди. Чтобы ощутил живое тепло. Чтобы чувствовал, что не один.

— Плачь, Ятсу. Только не молчи. Плачь.

* * *

— Плакать не надо, — бормотал доктор, — нервные стволы не задеты. Вот у Никос, да... Только протезирование. А у вас всего лишь некоторое снижение функций.

Капитан стоял рядом, Янг видела его лицо, в накатывающем осеннем сумраке бледное, чуть не зеленоватое. Толмач откровенно подпирал снайпера сбоку, так что Янг испугалась больше за этих идиотов. Стоило так бежать! С ней-то все в порядке.

Тут Капитана и Толмача без малейшего почтения отодвинула рослая Охотница, залившая медпалатку водой с черных волос:

— Допрыгалась?

Капитан выпрямился, словно бы не умирал только что. Рейвен заметила движение и спросила с неприкрытой ревностью:

— Ты ей кто?

— Хотел бы я такую дочь.

— У нее отец есть. Вот матери...

Янг подняла здоровую руку:

— Мама, не позорь меня перед парнем.

Рейвен выкатила красные глаза натуральными стоп-фонарями:

— Перед парнем? Твоим?

— Твоим, дура!

Подмигнув Капитану, Янг красиво ссыпалась в обморок.

Рейвен закрыла глаза. Рейвен открыла глаза, только уже не так широко. Вернал никогда не называла ее дурой!

Вернал!

Химринг, Конон, Тераторн...

И ведь этот самый Капитан чуть не убил ее саму на "мосту придурков".

И он же спас Янг. Рейвен себя не обманывала: сквозь мелочь из RWBY Торчвик с Нео прошли бы, не заметив.

Капитан развел руками. Толмач закашлялся в кулак. Стоявший за ним невысокий мужичок в некогда ухоженной пилотской форме, выверив движение как сложную посадку, от души наступил Толмачу на ногу.

Слыша, что обычная перестрелка привела взрослых в состояние нестояния, а потому толку не будет, Янг открыла глаза и потянула Рейвен за рукав:

— Мама...

— А?

— Молчи, — вздохнула Янг. — Одного прощелкала уже. Молчи! Не говори ничего!

Тогда мужчины сочли за лучшее тактично свалить наружу, в закипающий вечерний дождь. Капитан глянул на медицинскую палатку над Озпином.

— Время не для послов. Кому теперь грамоты вручать?

Подошла хмурая Глинда:

— Наверное мне. Я в курсе вашего дела.

— А с ним... Что?

Сунув грамоты в плоский стальной сейф, Глинда размашисто приложила ладонь к биосканеру.

— У него искусственное сердце, а он в бой полез, чудак на букву Оз! Не мог в стороне посидеть! Будет валяться в коме неизвестно сколько теперь!

Капитан отмолчался.

Старший брат переглотнул и почему-то повторил слова, услышанные до того еще, как назвали его Толмачом:

— Ведь он муштчина, кайн сопляк! Как он мог не идти? Сможешь ты трус любить?

Глинда фыркнула и аккуратно пробила Толмачу щелбан в лоб:

— Радуйтесь, что победителей не судят. Я бы вам устроила урок местной тактики.

Неловкое молчание прервал пилот:

— Капитан, тут нашли оборудование. Установили связь с городом Ноль.

— Там тоже волна?

— Тревога объявлена. Дежурный доложил, что вскрыт конверт номер два ноля семь. Но Волны нет.

* * *

— Волны больше нет! Валите мимо!

— Ну и вас больше не будет, людишки гнойные!

Бранвены залегли по правую руку от сарая, косого настолько, словно бы он все долгие годы стремился сбежать на соседский участок.

По левую руку за кустами и в кюветах рассыпались десятка два фавнов Белого Клыка, выбравшие для отхода из Вейла ту же самую дорогу.

Впрочем, это здесь и сейчас их два десятка, в округе их до гриммовой мамы; хотя, кажется, именно к ней их сегодня и наладили. Но затягивать нечего, сбегутся — не отплюешься.

И Бранвены аккуратно снесли угол сарая, чтобы затем сломать его полностью и тем самым расчистить сектор огня. Но прежде, чем успели выстрелить с любой стороны, на уцелевшей стене сарая открылась прикованая — натурально, цепями, как в боевиках — зачуханная девка, по лицу которой ливень сразу потянул грязь со спутанных волос.

Стрелки с обеих сторон посмотрели на пленницу.

Девка посмотрела на них исподлобья.

— Ты кто?

— Меня украли на улице. Давно. Может, год. Не помню! Держали тут, и...

Вообще-то Бранвены никогда не стеснялись насчет "и". Но перед лицом зверожопых ронять человеческое достоинство?

Перестрелка затихла, не начавшись. Фавны хором сплюнули, командир их сказал четко, раздельно:

— Люди.

— Бляди, — Ева нашла, чем парировать. — Пидорасы среди фавнов тоже встречаются. Они на Луне встречаются, вон как ее... Распидорасило.

Цепи срезали подобранными на руинах сарая арматурными клещами. Девка стояла столбом, не проявляя никакого желания, не выказывая никаких намерений. Но Бранвены, не раз выводившие из подземных тюрем самых обычных мистральских рабов, знали, что скоро пленница оттает. И ее повели за руку, мягко, и фавны, переглянувшись, тоже сочли повод нестоящим перестрелки.

В конце-то концов, конец.

Налет на Вейл обломался. Ради чего теперь стрелять?

И командир фавнов махнул рукой, ленясь даже материться в оконцовке затеи настолько нелепой:

— Йух с вами, пидоры. Идите!

* * *

— Идите, — повторил Капитан. — Мне нужно подумать.

— Здесь геологи к вам.

— Ну подпиши им сам расходы, первый раз, что ли?

Толмач фыркнул, но развернулся и вытолкал Звездочета в коридор впереди себя.

Закрыл дверь кабинета и для верности привалился к ней спиной. Звездочет показал на дверь глазами:

— Пить будет?

— Маленький ты еще. Лучше бы он в самом деле напился, потом прочухался... Видно, придется все-таки звать Хоро. Стой тут, никуда не отлучайся, никого не впускай. Эй, где там геологи?

— Мы здесь! — из светлой рекреации подошел мужчина. Роста среднего, над высоко открытым лбом буйные черные кудри, лицо почти треугольное, сужающееся к бескомпромиссному острому подбородку. Но из-за внимательного и серьезного выражения глаз общее впечатление вполне приятное. Побывал, повидал, "совой смаленой не напугаешь", говорил про таких отец. Ровные движения выдавали в мужчине привычку к долгим пешим походам.

— Начальник поисковой партии два ноля шесть пять три...

— Что там у вас, давайте, я подпишу. — Пожав гостю руку, Толмач вышел в рекреацию сам и вытолкал геолога перед собой: с его-то пузом задача плевая. В рекреации Толмач увидел еще нескольких парней и девушек помоложе, судя по ромбикам на рукаве штормовок — НИИ Геологии Арктики. Серьезные ребята, умеют не только бренчать на гитаре и искать для Родины разные интересные вещи, но и прекрасно умеют молчать о том, о чем Родина попросит. В бытность старшим братом Толмач пересекался с НИИГА в Ленинграде. Правда, никого конкретного сейчас не узнал. Наверное, Серов таких нарочно подобрал, ведь официально они с младшим сейчас на радиоастрономическом объекте "Плутон" в Симферополе.

Геологи, привычно скинув рюкзаки в большую кучу на центр помещения, вовсю распускали хвосты перед симпатичными девчонками из собственной партии. Все девчонки как на подбор: смешливые блондинки в плакатных ало-комсомольских косынках. Месяц назад приказали всем носить красную или оранжевую деталь одежды, достаточно крупную, чтобы поисковая партия замечала потерявшихся с "буллхэда". Девушки обычно выбирали косынки, а парни модные кожанки, в которых у них сами собой развертывались плечи, втягивались животы и выпучивались грудные мышцы. Ну, у тех, кто мышцы успел наработать за битьем шурфов, греблей и переноской снаряжения по неудобьям.

Впрочем, именно сейчас парни старались как-то сильно, буквально из кожи лезли. Толмач не успел понять причины, потому что начальник партии парой фраз привел всех в движение. Гитара исчезла. Завхоз вынул ведомости расходов. Повар — длинную ленту запросов на крупу и мясо. Снабженец и радист протянули Толмачу заполненные наряды на батареи, палатки, лопаты, брезент — что не стоило перевозки через портал. Хоро портал наконец-то запустила, но таскали через него немного, налаживали. Хотя до геологов уже дошло.

А ведь говорил Капитан, после выигранной войны даже разведчику полагается отпуск. Съездить бы домой, повидать своих... Только сперва разобраться с самим Капитаном. Тут не Вейл, атомное сердце в случае чего поставить не сумеют, нету спецов таких...

Толмач теперь часто подписывал экспедиционные бумаги: началась промышленная георазведка, партии шли одна за одной, так что разобрался быстро. И только подняв голову к заснеженным холмам за окном, почувствовал: рядом стоит...

Кто-то.

Не человек.

Осторожно и плавно Толмач повернулся.

Нависшая грозовой тучей Рейвен молча кивнула в сторону коридора.

Толмач поморщился.

— Я подожду, — только что Рейвен стояла у плеча, разгоняя холодок начала зимы одним присутствием. От нее натурально теплом тянуло, словно из печи! А потом раз, и вот она уже в коридоре, и доносится ее негромкая перебранка со стоящим насмерть Звездочетом.

Зато геологи стихли разом, как выключили. Парни, не скрываясь, глядели вслед Охотнице, и если не роняли слюну, так исключительно потому что вот рядом их же девушки наставили уши, повернувшись как по команде "равняйсь!" От вида ровненькой их шеренги Толмач вспомнил военную молодость. Выпрямился и с лейтенантской резкостью приказал:

— Александр Сеич, приведите своих в меридиан. Объясните на будущее, что Охотники не только чувствуют взгляд, но и могут оторвать ноги совсем не фигурально.

— Да уж, такая может, — согласился начальник партии, в темных мудрых глазах которого Толмач с ужасом различил те самые искорки.

И этот готов.

— Хорошо, не Белый Клык, — сказал Толмач вполголоса. — С теми вам лучше не пересекаться. Встретите — бегите со всех ног. Это приказ, если что. А сейчас простите, тут как бы до дипконфликта не дошло.

Повернулся и бросился в коридорчик, где Рейвен уже почти взяла Звездочета за горло.

— Я пришла поблагодарить его за Янг, — Охотница говорила вроде бы негромко, но рядом с ней оба немелких мужика ощутили себя запертыми в клетке тигра. — У меня не так много дочерей, чтобы пренебрегать вежливостью в подобных случаях.

— Простите, — сказал Толмач. — Вы точно без претензий?

— А то что?

— Пока мы Вейл защищали, у него тут сын погиб на тренировке, — Толмач понизил голос, помня о натопыривших уши комсомолках буквально за углом.

— Лось пробовал трещину перескочить на мотоцикле. Мотоцикл вынесло течением, а тело не нашли до сих пор.

— Сын? Ты что несешь! Какой сын!

Толмач с удовольствием воспользовался наукой пилота и аккуратно, тщательно всадил брату локоть в пузо. Звездочет возмущенно булькнул.

— Простите еще раз, — Толмач теперь говорил очень ровно, нарочито официально. — Мой брат полагает что это дело сугубо личное, не следует знать никому. В общем, я с ним полностью согласен. Согласен, брат, помолчи. Но вас я видел... Там.

— Тела не нашли?

Братья переглянулись и Толмач ответил:

— Нет.

— Значит, пока не умер. Здесь Ремнант. Пока сам не хоронил, возможно все.

— Надо ему сказать.

Рейвен отодвинула братьев на две стороны коридора, словно переставила пустые стаканы, совершенно без усилий:

— Я сама скажу. Вы только посмотрите, чтобы нам никто не помешал.

* * *

Не помешал мне никто. Мотоцикл вынесло примерно туда, куда я и планировал. Я только убедился, что обломки в камнях заметны, найдут быстро — и зашагал в обратную сторону, против течения.

Сначала подняться на водораздел, оттуда с перевала виден пролив. На берегу пролива рыбацкие поселения. За проливом длинный остров, с севера на юг: Запроливье или попросту Та Сторона. На морской, закатной стороне острова новый порт Хедамма.

Сто миль по лесу, в предзимье — не то, чтобы запросто, но основа у меня лосиная. Идти я могу долго.

Долго думал, оставлять ли записку. Решил, что сделаю только хуже. Друзья начнут беспокоиться, а противник узнает, куда иду. И тогда беспокойство друзей может оправдаться.

Оно, кстати, может оправдаться безо всяких вражеских козней. Потому что до Менажери отсюда половина экватора, а спину мне прикрывать некому.

Не хочу я друзей в это впутывать. Пусть хотя бы у них судьба сложится ровно.

* * *

Ровно через три дня, точно по плану, я поднялся на водораздел. Отсюда речки текли в западный океан; хотя самого пролива я не увидел. Начало зимы, низкие тучи, снег. После отбитой Волны гриммов я не особенно боялся: намолотили их в Вейле бессчетно; ну и то, что вылезло из портала в городе Ноль...

Собственно, почему я ломанулся от сержантской зарплаты и вполне сияющих перспектив. Увидел зеленый многоколесник, сперва восхитился: нам бы такой, когда от Семиградья сюда бежали, везде пролезет.

А потом дошло, что на Ремнанте такое не делают. Просто не задумывался никто, что можно, оказывается, еще и так.

Иномирное вторжение — факт.

Следующий вопрос: кому про это рассказать?

Людям? Им, наверняка, рассказали девчонки из RWBY. Вроде бы, и фавн-кошка отметилась, р-роковая бр-рюнетка Блейк. Ладно там бабки, но даже у нас в казарме вечером все перед экраном сидели, как дети малые. Я не сидел: что мне желтые глазки Блейк, видел я и золотые Синдер, и голубые Винтер, и красные Рейвен. А весь город смотрел. Точно как мы в Семиградье на Винтер смотрели, я-то помню...

Команда RWBY — Охотники. Нужды не терпят, и расистов могут по выбору хоть об колено ломать, хоть об стену. Вряд ли они, с высот благополучия, сочувствуют Белому Клыку. А главное, они наверняка работали на Озпина, ему-то и доложили. Жаль, что уехали до появления многоколесных тягачей с огромными сундуками. Интересно, как бы тогда желтые глазки растопырились.

Можно послать письмо в Менажери. Но меня там не знает никто. И письму просто не поверят. Решат: или фантастика, или глупость, или еще один мошенник пытается продать супер-секрет подземной ракеты. Чтобы, значит, мимо гриммов раз! И квас.

Можно обратиться к Белому Клыку поближе. Правда, тут, на Санусе, все ячейки ушли штурмовать Вейл, где большая часть их и осталась. Но базы и агентура никуда не уходили, старые коды у меня есть, еще от Синдер...

Синдер убита в Вейле. По крайней мере, так передавали в новостях. Кто командует вместо нее, не знаю. Поверит ли новое командование мне, тоже не знаю. Я ведь с того самого разговора вроде как дезертир. И если бы Клык вместо идиотской атаки на Вейл пришел в город Ноль... Если совсем честно, я бы в них стрелял. Синдер натравила банду Бранвенов на Семиградье. И я выбрал: Большого, Вьюрка, Ушастую, малявок и Уго Вильо Переса.

Синдер убита в Вейле. Думать об этом не хочется, но не думать не получается. И не шутится, и не улыбается. Беовольф шел за мной две ночи, под утро напал — с пяти шагов я всадил в него обойму, и ничего во мне не дрогнуло, и никакие собратья-гриммы на мою истерику не набежали. За полным той истерики неимением. Сколько учился медитации, а как оно должно быть, только сейчас понял.

Никак.

И не поругаешься, и не обидишься, и в морду не дашь, и ничего уже не докажешь.

Провалился в ручей, час разводил огонь, пришлось распотрошить на растопку приличной толщины колоду: лишь в ней нашлась сухая сердцевина, прочее гореть не хотело. Два часа сушился. Чисто механически, без мыслей, даже без отчаяния. Невермора заметил — а тот меня нет, потому что жизни вон в той осине больше!

Если бы я стал человеком Синдер? Игрушкой... Ненадолго. Синдер идиотика рядом не потерпит. Заставит поумнеть или сама убьет.

Не заставит. Уже никого не заставит.

Зато и не убьет.

Через некоторое время стал бы я паладином? Да куда бы я делся — за такие-то сиськи! Стал бы, конечно. Что Белый Клык, что КПС в городе Ноль, одно и то же: полоса препятствий, оружие, тактика, ничего сложного... Что бы тогда делал? Точно не забивал бы колья и не таскал ванны за триста льен.

Ага. Стрелял бы, в кого Синдер покажет. Стоит оно тех самых сисек?

Во дожился, а? Год назад при одной мысли кончил бы, а сейчас еще рассуждаю, взвешиваю чего-то...

Наверняка можно одно сказать: не бежал бы сейчас по заснеженному лесу, размышляя, под каким соусом проситься на корабль.

* * *

Корабль нашелся через полдня кружения по причалам. Сто двадцать ярдов длиной сухогруз, основательная надстройка посреди, грузовые люки перед ней и за ней: два раздельных трюма, каждый со своей грузовой стрелой, а под краны и мачты тоже две. Красный корпус, белая надстройка, называется "Рыжая Анна".

Команда вперемешку фавны и люди, тоже хорошо. Плохо одиночному фавну среди людей. Но и чисто фавновский экипаж — лотерея. Либо корабль Клыка, откуда я дезертировал, и теперь не горю желанием вернуться в клещи контрразведки. Либо фавны там упоротые расисты, а с такими тяжело просто жить рядом. У таких все разговоры всегда сводятся в одно: какие "мы" хорошие, а "они" плохие. У человеческих и фавновских расистов "мы" и "они" меняются местами, в остальном те же слова, те же претензии, то же нытье: зажимают, не пускают, строят козни.

Словом, долго я шатался в порту, выбирая посудину, и вот сделал ставку на "Рыжую Анну".

Шкипер, здоровый и тоже рыжий человек, спросил флегматично:

— Умеешь что?

— Ничего не умею, в палубные матросы прошусь, до Мистраля. Таскать, катать, строповать. Стрелять еще умею, но здесь кого этим удивишь.

— Не скажи, брат, не скажи, — старпом и боцман, оба фавны-еноты, многозначительно переглянулись. — Но раз ты умеешь, то по боевому расписанию мы тебя поставим на спарку. Будешь кассеты подавать, лосяра ты здоровый. У нас тут в последний месяц неспокойно, пять-шесть черных за рейс обязательно, кого ни спроси. То ли шумно, порт новый. То ли другая причина, но второй заряжающий нужен, один слишком быстро выдыхается.

— Ты не спросил, куда мы идем, — шкипер все так же спокойно достал трубку, пачку табака. Вмял изрядно листа в люльку, задвинул крышечку, чтобы курево не выдувало ветром, и принялся разжигать трубку через оставленную нарочно для этого щель.

— Отсюда все идут по треугольнику, — я поглядел на будущих товарищей, палубную гвардию боцмана. Тощий черноволосый мужик с жесткой "проволочной" бородкой. Огромный волкофавн, разъевшийся медведю впору. Снова человек, без особенных примет, шапка до глаз, цвета волос не понять. За ним еще фавн, похоже, что бык. Одеты все нормально, в рабочее, и даже не сильно дырявое.

— Надо же, грамотный, — шкипер выпустил первый клубок дыма, и ветер унес его на остров. — Боцман, место ему. Ставка палубного матроса, тридцать льен в день. Команды выполнять все, а спрашивать только после того, как выполнишь, уяснил?

— Так точно.

— Давай устраивайся и через час будем грузить первый трюм. Вон уже нашу партию сформировали.

Я глянул на причал. Снующие от склада до пирса желтые погрузчики нагромоздили штабель больших коробок. Снизу логотипы мебельных фабрик, выше яркие метки домов моды, косметики, а вон, похоже, кубометры выпивки. На морском языке это называется: "грузовая партия сформирована в районе порта". Это я от моряков узнал, в том баре, когда пили после суда и фотографировались с RWBY, и Вайсс отморозила глифом руку, чтобы не хватал за задницу... От них же и мысль появилась, не бежать ножками через весь Вейл, на корабль пристроиться. Они же и рассказали, что такое "идти по треугольнику".

На морском языке "треугольник" означает вот что. Во втором трюме, наверняка, железо и Прах. В первый сейчас погрузим коллекционные вина, кружевные лифчики, хитровыгнутые дизайнерские стулья, сверхновые модели Свитков. И повезем в Мистраль. Сначала будем долго плыть на север, вдоль побережья континента Санус, где Королевство Вейл и город Ноль, и наше Семиградье, и даже песчаный фронтир Вакуо. Только Вакуо сильно южнее, на том отростке континента, что заворачивается к западу.

На запад от Сануса безымянный континент, все карты изображают его в форме дракона. Я еще мелким интересовался: откуда известно, что дракон, а не, скажем, заяц?

Вот я вырос, и в какой только не отметился жопе, а до сих пор не могу придумать ответа на детский вроде бы вопрос. Кто же нанес на карту все изгибы довольно сложной береговой линии безымянного континента, если плавание там считается смертельно опасным, а сам континент слывет вотчиной гриммов? Какие-нибудь мудрые короли или там Академии посылали храбрых Охотников на картографирование? Теперь я понимаю, что такая экспедиция дело масштабное, и наверняка бы оставила следы в книгах, ну и морской боевик снять прямо напрашивается. Сериал, эпизодов сто-сто двадцать.

А нету. Ни сном, ни духом. Вот вам континент, но плавать к нему не надо. И летать не надо. Хотя карту сделали неизвестные герои. У них есть такие приборы! Но мы вам про них не расскажем. Если кому приспичило из Вейла в Менажери, то никакой вам короткой дороги южнее безымянного дракона. Разворачивайтесь и плывите пол-планеты встречь солнцу.

Поэтому, достигнув северной оконечности Сануса, мы обогнем бывшее наше Семиградье, и повернем на восток, и пересечем океан, оказавшись на западной окраине Мистраля.

Там я сойду, если, конечно, хитрый шкипер не запрет меня в трюме, чтобы денег не платить. Но пока переживать рано: приплывем, увидим. Встречаются же и нормальные моряки.

В Мистрале всякие предметы роскоши, мебель и тряпки обменивают на зерно. Мебель с одежкой Мистраль тоже производит, но конкуренцию с Вейлом не выдерживает, и возить через океан мистральские занавесочные плащи с недостроганными табуретками неприбыточно. Зато в Мистрале самые дешевые и самые вкусные продукты. Их-то "Рыжая Анна" и погрузит в первый трюм, оставив половину вейлского товара во втором. Затем поднимется в северные моря, к Атласу.

Атлас распростерся на ледяном безбрежье континента Солитас, но это название почти не упоминается. Кроме Атласа, на северном континенте государств нет. Лед, снег, в лучшем случае тундра. Никого нет и ничего не растет. Поэтому все говорят и пишут просто "Атлас", и так понятно.

Там суперкарго "Рыжей Анны" продаст груз обоих трюмов с превеликою выгодой, взамен же закупит всякую механику, запчасти, профиль и прокат, всевозможные металлы. Ну и Прах, конечно, ведь Праховая Корпорация Шни именно в Атласе. Затем "Анна" вернется вот сюда или южнее, сразу в мегаполис-Вейл, где продаст половину железа и Праха, загрузится снова одеждой, духами, вином, резными столами и гнутыми стульями, и все это повезет в Мистраль.

Но я кручения треугольного колеса надеюсь не увидеть. Мое дело маленькое: пересечь океан и потом не застрять на корабле.

Мистраль вытянулся с запада на восток по континенту Анима, полностью занимая северную его часть. С Мистралем то же самое, что и с Атласом: отдельно континент называть незачем, кроме Мистраля там никаких держав. Мистраль ради таких путешественников — ну и ради вывоза своего зерна, конечно — проложил трансконтинентальную железную дорогу. Правда, это их единственный общегосударственный проект. Все остальное там в каждом городе уникальное, аутентичное, самобытное.

Билеты, конечно, стоят не одну льену. Если найдете пять тысяч, то вот вам чудный красный вагончик первого класса, от океана до океана на белых простынях. Найдете три тысячи — вот вам второй класс, желтый вагончик, простыни будут стираные и штопаные, но все же белые. А если наскребли только тысячу льен, вот вам зеленый переселенческий "скотовоз". Там простыней вовсе нет, господская блажь. Кипяточек бесплатный, остальное сами. Не сахарные, небось не растаете. Главное, не пешком. Пешком через весь Мистраль — года три, наверное. Караваны не ходят с Великой Войны, но и тогда никто учета не вел, и срока пешего путешествия от океана до океана в истории не сохранилось.

Вот, а если вы все же добрались до восточного края Мистраля, не попавшись людоловам и не угодив на плантации — мистральское зерно потому и дешевле вейлского, что собирают его рабы забесплатно — то переправляетесь еще через один океан, строго на юг.

И вот сейчас вы, наконец-то, прибываете в "Менажери", то есть "Зверинец". Страна фавнов называется ровно так же. Тут хотя бы с Анимами-Солитасами никто не мучился, сразу одним словом назвали страну и землю под ней.

Но до Мистраля еще плыть и плыть. А потом еще через Мистраль ехать и ехать. Можно хотя бы полмесяца не думать о будущем, не принимать никаких таких судьбоносных решений. Раз на корабль меня вписали, то поход боевой превращается в шикарный круиз. Отель с трехразовым питанием, где строго все по распорядку. Индастриал-фитнесс на свежем воздухе под руководством опытных инструкторов. Профессиональное обучение, образовательный процесс. И каждый бреется и моется. Ибо, унюхав нестиранные носки, соседи по кубрику привяжут грязнулю к чему под руку придется, и протащат за кормой в бодрящей зимней водичке примерно так полмили. Если гримм не скушает, до конца рейса даже зарядку будешь делать: здесь неиллюзорно ценят чувство товарищества! И не грозит излишний вес, что гарантируют боцман и суперкарго, боги правильной диеты. А главное, в оконцовке еще и заплатят. Наверное. Если шкипер не говно.

Короче, я в отпуске. Мне на все наспать!

* * *

— Спать иди, ты уже черный весь.

Капитан поднял ничего пока не выражающий взгляд.

Рейвен присела к столу, вежливо не коснувшись ни разложенных деталей винтовки, ни даже подстеленного брезента, белого от времени.

— Я тебе советую сон про слоника и обезъянку. Видел?

Капитан покачал головой в полном ошеломлении.

— Посмотри, классный.

— А...

— Ну да, — Рейвен хмыкнула, — у меня такая репутация. Что раз уж пришла, то за хобот и в стойло. Но, Капитан, в нашем с тобой возрасте приходится думать, что хобот может оторваться, а стойло развалиться. Так что активные действия запланированы на утро. За репутацию не парься. Обычно-то да, мы обсуждаем мужиков, и еще как! Но вот прямо сейчас мне особо и не с кем. Вернал убили летом, на Семиградье. А Синдер совсем недавно. Так что я никому не скажу.

— О чем?

— Ни о чем не скажу. Ложись, отдыхай. Если не хочешь сон, могу сказку на ночь.

Капитана очевидно перекосило, но Рейвен словно бы не заметила:

— Жила в Мистрале девочка... Сама виновата.

Подмигнула — и Капитан, совсем уже набравшийся сил послать нахалку к чертям, раздумал. Нипочему, просто так!

Так-тик, сказали часы на стене. Сам-то кто, чего понты колотишь?

— ... Вы прослушали ознакомительную версию, трейлер к фильму.

Рейвен достала тоненькую трубку, но набивать не стала, просто вертела в руках, плавно, словно на сошедшем с волны корабле успокаивалась стрелка компаса.

— ... Девочка выросла в подростковой банде. Как девочка туда попала, для нашей истории несущественно. Росла девочка вместе с братом, и брат ее вытащил все же. Вытащил не в бордель и даже не в содержанки, а в Академию Маяка, королевство Вейл...

— Кроу Бранвен?

— Именно.

— Проявление: неудача всем, кто рядом?

— Брат не особенно любил клан. Бандиты есть бандиты. Благородные они только в кино. Брат не желал им добра, совсем наоборот. И его Проявление раскрылось вот так... Но мы отклоняемся. В Академии у девочки появился мальчик. Девочка долго сомневалась в себе. Она-то знала, что всего лишь бандитка без сантиментов. Но Таянг... Таянг не сомневался тогда, и даже сейчас он подобен маяку над волнами.

Капитан сощурился и не сказал ничего. Начни Рейвен его утешать... Но тут, похоже, ей самой помощь нужна. Странное дело, подумал Капитан, я в нее стрелял без колебаний, а теперь не могу послать нахрен.

Рейвен, так и не раскурив трубку, поставила ее на край стола и крутанула; повертевшись около минуты, остановившаяся трубка показала чубуком на вынутую для чистки затворную раму.

— ... Так у девочки родилась собственная девочка, поменьше.

— Янг.

— Янг. А потом девочка и мальчик поссорились. Обычная глупая ссора по молодости. Видишь ли, Капитан, девочке в банде объясняли много разных вещей про мужчину и женщину. Например, как правильно вырезать пленнику глаз, чтобы остался живым и пригодным на что-нибудь. Или что извиняться перед мужиком обязательно нужно с заглотом, иначе не поверит. А вот как себя вести с мужчиной на равных, там не объясняли. В клане ты или подчиняешься или приказываешь, никакого равенства быть не может.

Капитан подтянул к себе отвинченный ствол и принялся гонять по нему ершик. Привычное движение, успокаивает. Наверянка же в оконцовке сказки вылезет что-то плохое. Не зря же она пришла.

Рейвен улыбнулась чуточку лукаво: похоже, догадывалась. Но голоса не поменяла, так и говорила спокойно, словно бы самом деле хотела усыпить:

— Я тебе расскажу, как становятся истинными Бранвенами. Понемногу, не в один прием. Сначала у человека есть будущее, планы, друзья. Потом, помалу, планы усыхают. Отказывают в кредите. Выгоняют со съемного жилья. Увольняют с работы. В селе буколически и патриархально не прожить: одна семья нападение стаи беовольфов не отобьет. Или отобьет, но потеряет урожай. А это все равно смерть от голода, просто перенесенная на потом. Еще вопрос, что хуже.

Убрав трубку, Рейвен уверенно подтащила к себе полотнище с затвором, быстро поняла, где и что чистить. Второго ершика, естественно, никто в комплект не вложил, зато нашлась брозовая щетка. Ей-то гостья и воспользовалась, привычно убирая нагар.

— ... Вот и первая пробоина в самоощущении, дырка в самооценке. А потом приходят люди от владельца территории. Либо иди к нему под крышу, либо тебе конец. И ты снова теряешь кусочек достоинства. Небольшой. Это девку, взятую для борделя, ломают сразу на всю глубину. А когда крышу строят, прессуют помалу, чтобы не психанул. Убить лох все равно не убьет, по этому признаку он в лохи и попал. Но за бунт его полагается наказать, а это убыток.

Некоторое время в помещении слышалось только шуршание щеток по металлу. Потом Капитан сказал:

— Пока хватит, я на ночь в керосине оставлю, завтра само выпотеет, останется тканью подобрать.

И поглядел на часы над столом.

Часы сказали: тик-так, а ты хотел как? Большому дракону — большая принцесса. Ну, в некоторых стратегически важных местах большая.

И, спохватившись, добавили: тик-так, половина восьмого. Геологи, на что оторвы, но и те орать перестали. Шли бы вы домой, а?

Рейвен передала тяжеленный блок затвора, взяла за обе ручки и раскрыла сумку из прочного брезента, куда Капитан осторожно сложил детали. Продолжила:

— Потом тебе нужно что-то. Например, наводнением подмыло дом. И внезапно колесо проворачивается в обратную сторону. Люди, что прессовали тебя на бабки, совершенно не дожидаясь, пока ты им туфли начнешь лизать, внезапно находят кран, дешевую бригаду, откуда-то появляются почти бесплатные доски. Ты понимаешь, что все это краденое или отжатое у таких же бедолаг. Что спасают не тебя, а "точку", источник денег. Но дом вот он, и скоро зима. Да и согласия твоего никто особо не спрашивает, и от этого почему-то не противно, а даже как-то легче. Старшая дочка строит глазки какому-то бандиту, живо прочухав, кто главный и за кем сила. И вот уже ты живешь не по закону, не по совести — а по ситуации. Не загадывая в будущее дальше недели.

Сложенную сумку Капитан поставил в ноги, сел верхом на стул, оперся руками на спинку, а лицом на руки. Посмотрел выжидательно.

— В таких вещах девочка разбиралась. Зато как договариваться с равным... Что такое "равный"?

— Вопрос мне?

— Да.

— Нас учили, что равными признаются те, кто может причинить друг другу равный ущерб. И по одной этой причине дешевле сначала поговорить, чем потом латать и тушить пожары.

Рейвен кивнула, прикрыла глаза.

— Ну и вот, обычная глупая ссора. Честно, Таянг долго терпел. Потом ушел к другой.

— Саммер, мать Руби?

— Как ни странно, девочка не обозлилась. И Руби любила не меньше: ведь она же дочь Таянга. За исключением семейной ссоры, жизнь у девочки складывалась вполне счастливо. Янг росла здоровой и веселой, Руби любила старшую сестру. Таянг никуда не делся. Команда STRQ на глазах становилась легендарной. Девочка решила подождать: вдруг Таянг и с новой женой поссорится? Но делать ничего не стала. Боялась разрушить то, что имела.

— Переходи к главному, а то у меня и правда сердце не на месте.

Рейвен улыбнулась вполне лучезарно:

— Главный у нас Озпин. Так все говорят. Вот, ректор обратил внимание на лучшую команду Академии. Сходите, говорит, гляньте...

— Заповедные земли гримм?

— Да, Озпин попросил узнать, что там происходит. Вполне логичная просьба. Не то, что девочка и тогда — я и сейчас Озпина не виню. Он действовал правильно. Сведения нужны... Но...

Гостья навалилась на стол и сказала, не поднимая глаз:

— ... В общем, там девочка насмотрелась, что можно сделать с человеком. Перед силой Королевы Гримм все издевательства банд и надсмотрщиков на плантациях выглядели жалко. Как мне сказал тот самый Лось: деревенская свадьба, чоботы на столбе.

Капитан дернулся, но промолчал.

— Команду разнесло и возвращались мы врозь. Саммер не вышла. Ей, в конце концов, поставили памятник над обрывом, Руби ходит иногда. Но девочка не хоронила Саммер собственноручно. И поэтому девочку долго мучили кошмары. Что Саммер взяли живьем. И склеили из нее нукелави. Такую тварь, что несколько лет держала в страхе половину Мистраля. И что однажды при вызове девочка увидит именно такую тварь. И придется стрелять... В знакомое лицо.

Капитан поднялся и остановился в полушаге, не осмеливаясь приближаться. Рейвен выдохнула:

— По возвращению кто-то... Всегда находится этот сучий "кто-то"! Пустил слух, что девочка очень изящно сплавила соперницу к гриммам. Дескать, мало ли, что там случилось. Никто не видел. А Таянг мужик завидный, бабы волосья вырывали за меньшее... Понятно, что ни о каком возвращении к Таянгу девочка теперь и не мечтала. Только дети радовали, но девочка задумалась. Что с мужем она обращаться не умеет, понятно. Так ведь она и детей воспитывать не может! И чему она научит Янг? Правильно ниткой хер перетягивать, чтобы пленник до утра дотянул?

Капитан молчал. Рейвен слышала его дыхание: ровное, спокойное, мерное. Она выпрямила спину и вдруг поняла, что не может ни просто оборвать повесть, ни перевести в шутку. Слова уходили словно бы сами по себе, голос дергался хвостовым вагоном:

— Девочка испугалась. Это я сейчас могу признаться: да, мне страшно. Только мы же о не обо мне говорим и не сейчас, а о девочке и тогда.

— Один мой друг, граф де ла Фер, — Капитан опустил веки. — Надо же... И здесь все, как у нас.

— ... И тогда девочка сбежала, оставив дочку на такого надежного, такого замечательного Таянга. И тень его пропавшей Саммер, с которой Таянг разговаривал чаще, чем с живыми. Конечно, девочка сделала глупость. Но это вижу я и сегодня. А она и тогда... В общем, STRQ развалилась.

Капитан сделал, наконец, шаг и просто обнял Рейвен со спины, положив руки поверх красной стеганки. Охотница не подняла головы, не прижалась и не отстранилась. Теплом от нее тянуло сразу, как вошла, так что нагревающимся помалу ладоням Капитан вовсе не удивился. Рейвен перестала дрожать и голос ее тоже перестал трепаться жестью на ветру:

— Девочка вернулась в клан, только уже не пустышкой с амбициями, а опытной Охотницей, побывавшей в заповедных землях и не боявшейся ничего... Почти ничего. Клан управлялся несколькими хитрыми и подлыми стариками. После Заповедных земель девочка быстро загнала их под нары и стала править сама. Организовала несколько налетов на плантации. Клан усилился трофейным оружием и бывшими рабами и даже чуточку приподнял репутацию. Но тут же и уронил обратно, потому что удержать Бранвенов от грабежей банков по мелким городам, от поджогов и насилия, девочка не сумела. Как управлять бандой, ей тоже не рассказывали, чтобы не выучить соперницу.

Подождав еще несколько минут, Рейвен заговорила уже обычным тоном, с грустной улыбкой, явно вспоминая хорошие дни:

— Время шло, где-то росла Янг — девочка пристально следила за ней. И однажды у девочки появилась новая девочка, Вернал. Точно так же выросшая при клане. Девочка часто сравнивала Янг, выросшую среди людей и Вернал, выросшую среди бандитов.

Рейвен откинулась, откровенно привалившись к Капитану теплой спиной и сказала почти весело:

— А потом клан повелся на посулы Синдер. Честно говоря, девочка особо не возражала. Она не слишком-то любила людей к тому времени. Править склочными мудаками девочке надоело. Оставив клан заместителю, она собрала две сотни желающих прибарахлиться и с ними переплыла океан. Клан взял штурмом стену Семиградья, и Вернал убили... Если не сам Лось, то наверняка его ученики. Залпом. Он потом и этот ваш КПС научил. Чуть какое сомнение в результате — залп. Чтобы хоть одна пуля да зацепила. Вернал досталось восемь или девять, и умерла она сразу. И, в отличие от Лося, тело Вернал никуда не девалось. Девочка похоронила ее своими руками, не оставив никакой недосказанности, никакой надежды.

— Вот как...

Рейвен промолчала, зато часы стукнули неожиданно громко: тик-так.

Вот так!

— Отомстить Синдер девочка не успела. Завязла в куче гриммов и слишком поздно догадалась не тащить за собой клан. Девочка могла бы открыть портал к Янг, если бы знала, что дочь сейчас именно в том бою. Вот и вышло: Янг спас даже не ее парень, что выглядело бы логично. Спас человек, подсознательно считавший ее дочкой. Наверное, за неимением своей. Но и Лося этот же человек считал сыном. Наверное, за неимением своего, иной причины девочка не нашла.

Рейвен услышала шум выдоха и почувствовала, как шевельнулись волосы. Руки Капитана дрогнули, но не стиснулись, так и остались поверх стеганки. Ладно, тут всего пара слов до конца.

— ... Девочка решила, что Вернал уже не вернуть, и надо бы поблагодарить человека хотя бы за спасение Янг и Руби. Торчвик бы их убил. Тем более, в паре с Нео. Девочка собралась благодарить, и...

— И?

— И посмотрела в зеркало. Макияж поправить. Она же девочка. Глядь, а в зеркале Рейвен Бранвен. На фоне горы трупов, на фоне поля, залитого кровью по пояс. В поле зреет урожай, а-яй-яй-яй... Репутация, привычка, клеймо.

Рейвен отвела руки мужчины — мягко, несердито — поднялась, развернулась и сказала:

— Видишь, как все перемешано. Ты, я, Лось, Таянг, Вернал, Янг, Синдер, Саммер... Как ни поступи, кого-нибудь все равно предашь. И все, чем я могу тебе помочь — надежда. Тела нет, и ты его не хоронил. На Ремнанте это много значит.

Выпрямившись, Рейвен закончила обычным спокойным тоном:

— Если ты теперь попросишь уйти, я уйду.

Капитан с силой провел руками по лицу и тогда только сказал вполне живым, ровным голосом:

— Пожалуйста, не уходите.

— Не уходи. И своего имени я не стесняюсь. А тебя как зовут? Что ты все Капитан да Капитан?

Капитан поднял сумку с железками.

— У меня имен уже столько, что собственное забываю. Хоро тоже все хотела, чтобы я выбрал. Вы... Ты, — мигом поправился Капитан, видя, как сощурились алые глаза Охотницы, — где остановилась?

— Нигде, — Рейвен пожала плечами, — думала, у тебя и заночую. Только я не знала, что попаду в траур. Слушай, а у тебя из-за меня неприятностей не будет? Я же враг.

Мужчина только рукой махнул:

— Официальная версия: переговоры о выходе Бранвенов из войны. Валите на свой Мистраль или куда вы там собирались.

— А настоящая?

Вышли в коридор, Капитан махнул рукой:

— Постереги угол.

Рейвен отошла, заглянула в темную опустевшую рекреацию, где недавно таращились на нее геологи, а их девушки ревниво сопели. Капитан закрыл дверь и прилепил несколько сторожков: обычные волоски на капельке воска. Он по-прежнему верил, что чем проще, тем надежней.

Догнав женщину, Капитан вздохнул:

— Серов, Хоро, Янг, ты, я, Озпин. Трудно извернуться, чтобы все остались довольны. Пошли спать, Рейвен. А потом... Будет потом.

* * *

Потом они сидели, как положено, на кухне в надраенной до гулкого неуюта капитановой квартире. Гостья уют не наводила, потому что Рейвен Бранвен совсем не про уборку с кулинарией. Все, на что достало ее хозяйственности — прихватить пару бутылок по-настоящему хорошей выпивки, да здоровенный олений окорок: зверь на отходе попался в прицел Еве, и Рейвен без зазрения совести откроила себе лучшее.

Сейчас это лучшее располосовали и зажарили наскоро, не заботясь о рецепте: горячее сырым не бывает. Пили по чуть-чуть, ради запаха. Дури собственной хватает. Разве в здравом уме Капитан стал бы разговаривать с врагом, которого буквально пару месяцев назад самую малость не убил?

Все равно, думал Капитан. Пусть идет как идет. Отпуск. Три дня, не считая дороги. Или хотя бы до утра. Пошутил тогда с Янг: нет ли в семье кого постарше. А оно возьми и да!

Глядели, как поверх фонарей, поверх белесых снеговых склонов, плывет обкусанная луна Ремнанта. Смеялись. Говорили ни о чем и даже не обжимались особо: так, случайно ладонями соприкоснутся на блюде с мясом — и уши красные, все четыре.

— Ладно, теперь точно давай выспимся. В гигиенических целях.

— А?

— Смотри. Во сне мы снимаем костюмы начальников и рядовых, воздыхателей и стерв, наседок-мамаш и вечных детей. Делаемся голыми и выходим в общее для всех, неразделенное никакими стенами внутреннее пространство. Такое же большое, как Вселенная снаружи.

— Закуси.

— Уже. Ты слушай, пока прет.

— Внимаю.

— Вещаю. Вот, встретить знакомого или хотя бы другое разумное существо — без шансов. И там с нас уносит ненужные лохмотья мыслей и чувств. Как ветер отставшую краску с борта. Все уносит в чувственный океан. Поэтому сны общие, и мысли внутри снов общие тоже.

— Да... Теперь и я закушу... Подожди, я повернусь. Удобно?

— А тебе?

— Ага... Знаешь, в молодости сил, конечно, побольше... Помню, собираем урожай и ссыпаем в пятиведерные мешки. Я беру мешок одной рукой и поднимаю, второй рукой другой мешок поднимаю...

— Хренассе.

— А то! Тут мне леща, и начинают эти мешки заполнять.

— Ха...

— Да...

— Нет, все-таки утром.

— Но утром...

— Обязательно. Утром!

* * *

Утром Рейвен проворчала:

— Вот куда могла взрослая умная женщина так ловко спрятать гребень, куда?

— Взрослая умная женщина? — Капитан одним движением подтащил карабин. — Которая собиралась ночью спать?

Рейвен почти уже ответила: кое-кто бессовестно не давал. Спать.

Но обычное кокетство внезапно встало поперек глотки. Сон смыл привычные роли, смешки, погасла стрелка-подсказка, пропала из-под ног накатанная колея. Остались два человека, просто опирающиеся друг на друга.

И Рейвен только сказала:

— В самом деле... Не опоздаешь?

Капитан глянул на часы, и секундная стрелка ему подмигнула: тик-так. Семь сорок, шоб вы таки знали.

— Еще целых двадцать минут.

— Ванна тебе первому, ты на службе.

— Благодарю.

— Капитан...

— Да?

— В общем, я тебе тоже благодарна. И...

Рейвен собиралась уже сказать: больше не приду, не жди. Но тотчас и спохватилась: на таких качелях у него в самом деле может встать сердце. Хорошенькая получится благодарность! Янг обидеться может. Пристрелить Капитана и то честнее.

Хотя... Можно ведь ничего сейчас не говорить. Отложить на потом.

А ведь это ж, пойми — потом!

Глядишь, как-нибудь и образуется.

Тут Рейвен села на матрасе — его скинули с кровати именно чтобы спать. Кровать Капитан покупал одноместную. Пару часов назад ее остатки сложили аккуратным штабелем в углу комнаты: не пострадавшие спинки, лопнувшие боковины, высыпавшиеся планки... Мотнув головой, Рейвен заставила себя вернуться к мысли.

А зачем вообще рвать с Капитаном?

Если правду говорят, что он вовсе нездешний, не с Ремнанта даже, так ему плевать на прошлое Рейвен, и будущего он тоже вряд ли напугается. Он может оказаться хорошим или плохим, но он точно не будет бомбой памяти, консервой горькой боли. С кланом управятся заместители. Ее исчезновение стариков только обрадует. Молодежь не обрадует, но молодежь Бранвенов почти вся здесь. Кто под стеной Семиградья, кто на берегу безымянной реки за "мостом придурков", кто на улицах Вейла...

Не дождашись ни слова, Капитан спросил:

— Ты думаешь, моя тоска когда-нибудь закончится?

— Конечно, — хмыкнула Рейвен. — Однажды ты умрешь. Нет, Янг права. Не знаешь, где она?

— Знаю, конечно. Госпиталь Академии, Вейл.

Рейвен вздохнула, потянулась и вдруг поняла, что насмешило ее перед тем, как хрустнула кровать:

— Незнакомый потолок!

* * *

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей.

Янг чуть повернула голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли в отшибленной о беовольфа руке, и увидела совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидевшего мужчину. Золотистые волосы, полное спокойствие, абсолютная уверенность в движениях. Впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а налитую силой фигуру — плотный белый халат.

Мужчина читал книгу. Странно знакомую книгу. Янг разглядела четыре искусно полураздетые фигуры на обложке. Вроде бы где-то она про такое слышала. Или видела. Или встречала...

Да к гриммам книгу — это же...

— Папа!

— Солнечный Дракончик!

— Ух, как я рада тебя видеть! Ты Руби не ви...

— Я здесь, — Руби, оказывается, сидела в уголке и читала не что-нибудь, а такой же том с нижней полки, подобранный в разгромленной оружейной лавке, что перелистывал и Таянг. Только залитую кровью обложку Руби оторвала, Янг видела неровный край листа.

— Ага... В общем, я с мамой говорила.

Руби вздохнула и попыталась нырнуть в книгу, но Таянг подтащил младшую дочь и обнял, позволив спрятать лицо на груди. Руби не плакала, и плечи не дрожали, но Таянг чувствовал, что все мышцы Руби, словно камень.

Янг вздохнула тоже:

— Знаешь, папа, это так странно. Я столько лет мечтала, я так на нее обижалась, я такую речь приготовила: "Рейвен, почему ты отстой!" И...

— И?

— И когда я ее увидела, все как-то вылетело из головы. И вот. Прости, папа. Ты тоже с ней не виделся?

— Очень давно.

— Ты не думал... О ком-то еще?

Янг протянула руку и медленно, торжественно, чтобы дошло совсем уже до всех, перевернула страницу в папином чтении.

— Дракончик, а ты не охренела?

— Не, папа. — Янг высунула язык и подмигнула:

— У меня кризис, подростковое бунтарство, такая моя роль в семье.

А потом добавила уже обычным голосом:

— Ты сам учил не бояться неприятных мыслей.

— Тебе полегчало потому, что твоя мама все-таки оказалась жива, — буркнула Руби.

— Я тебя люблю и ее люблю, и не стану отказываться ни от кого из вас!

— Не ревнуй, самоцвет, — вздохнул, наконец, и сам Таянг. Да так мощно, что все страницы зашелестели, смешались, а занавески на миг вытянулись параллельно полу. — Хотя бы вы не ссорьтесь. Хватит с нас, что Глинда на Озпина пятый день дуется. Прямо начинаешь верить, что раньше она любила Айронвуда, но тот оказался деревянный по уши, как все вояки, и ничего не понял.

Обе храбрые Охотницы тихонько хихикнули. Таянг обнял обеих дочек, гладил по волосам, и думал: Рейвен дело прошлое. Хотела бы, давно бы пришла, ее Проявление — портал к близкому человеку. К нему, Таянгу, этот портал точно есть. Придет — если! — тогда и будем думать. Покамест не до личных счетов. Пока еще ничего не кончилось и даже толком не началось. Белый Клык, Синдер — детские игрушки, камушки блинчиком с берега. По всем расчетам, именно сейчас должна вмешаться Королева Гримм. Та самая героиня сказок, сочинившая едва ли не половину из них, заставившая мир поверить в собственное несуществование, ломаная богами во сто раз ужаснее, чем сама она пытается ломать пленников.

Черная Королева из Черного Замка в сердце Заповедных Земель.

Допустим, что нападение на Вейл пошло не по плану и захлебнулось раньше, чем Салем успела подтянуть все силы. Кто-то не успел передать информацию. Кто-то не подготовился к выступлению. Но битва за Вейл отгремела неделю назад. Что бы там Салем ни готовила, эшелон развития успеха примерно сейчас должен приблизиться на бросок.

Таянг замер. Ему сообщали — сводку всем сообщали — но тогда, в бою, он задуматься не успел. Если "нечто" уже появлялось? Если именно его во второй день боя дозорный крейсер Атласа увидел на радаре?

* * *

— На радарах большая отметка. Стая мелочи?

— Почему вы так полагаете?

— Потому что живое существо размером с летающую арену...

— Живое нет, а гримм запросто.

— Боевая тревога! Противник воздушный! Пойдем уточнять?

Командир "Громобоя" покосился на Винтер:

— Не считаю допустимым рисковать нашим главным козырем в миле над океаном и в трехста милях от ближайшей базы. Просто доклад, и сопровождаем цель на текущей дистанции...

— Около шестидесяти миль.

— Вот, столько и соблюдаем. И включайте передатчик на постоянное излучение, нечего теперь беречь мощность. Сообщайте!

Радист, придвинув список оповещения, выбрал частоту и заговорил размерено, старательно, чтобы на том конце речь его поняли лучше:

— Здесь "Громобой", на закат шестьдесят цель воздушная низкоскоростная, отметка первой величины, первой величины, характер отметки нерезкий, нерезкий...

* * *

— Нерезкий — значит, не металл. Тварь какая-то. Первой величины — здоровая, сволочь. Левиафан, только воздушный.

— Генерал, сэр. Есть сведения, что в атаке на Вейл действует большой летающий гримм, наподобие виверна, только четвероногий.

— Дракон, почему вы боитесь это признать?

— Он порождает мелочь, сэр. Его с трудом держат сразу три команды: CRDL, CADM, CVFY.

Отложив Свиток с куцей сводкой, Айронвуд бросил в пространство:

— Озпина мне на связь.

— Он еще не пришел в себя. Вместо него Гудвич.

— Хорошо. Устанавливайте.

* * *

— ... Установить не удалось, — женщина в экране Звездочету нравилась. Обстоятельная и строгая, и понимает цену порядку. — Но мы предполагаем, что это дракон, аналогичный Вейловскому. Только движется на Атлас. Одновременный удар.

Звездочет посопел. Капитан и Толмач ушли в тот самый Вейл, и успели только передать, что там бой, и что дальше они двинутся под горой. Звездочет уже сделал все нужные звонки, вскрыл конверт с двумя нолями — план для возможной биологической опасности — и здесь, в кабинете управления прииска, Звездочет уже слышал утробный рев накопителей большого портала, выходящих на режим для первой рабочей, не-испытательной переброски. Военные советники из Десятого Главного Управления Генерального Штаба уже распечатывали оружейку Корпуса Пограничной Стражи, и падали с лязгом броневые ставни, и проворачивали механизмы зенитки на крышах кольцевых домов, а зеленые крышки ящиков летели во двор, открывая золотистый блеск гильз...

Но всю картину происходящего советники не знали. По соображениям, понятно, секретности. Всю картину знали три человека, именно: Капитан, Толмач, Звездочет, прожившие на Осколке скоро год. Лишь они имели право, оценив угрозу, затребовать эвакуацию колонии.

Либо помощь.

Помощь, пролезающую только в большой портал.

Звездочет вытер вспотевший лоб и, чтобы выиграть хоть немного времени на раздумья, сказал женщине в экране:

— Почему вы обратились... Почему вы доверяете такую информацию именно нам?

— Мы получили сообщение... Возможно, неточное... Давшее нам надежду, что вы имеете силы и средства, способные...

Глинда явно подбирала слова. Чтобы не ляпнуть. Чтобы не прохватиться неосторожным высказыванием. Чтобы не оказаться понятой неверно.

— Я пока не готов ответить, — сказал Звездочет пересохшим горлом. Если это намек, если Глинда — верная сподвижница Озпина! — знает о земном происхождении города Ноль? А она точно знает, ведь Капитан говорил перед уходом именно об этом.

— Пожалуйста, сообщите нам как можно больше о характере угрозы.

Глинда передала карту:

— Вот здесь он сейчас. На тридцати-сорока узлах через двое суток тварь подойдет к Атласу и начнет, мы полагаем, производить мелких гриммов. Мы наблюдали, как это происходит в Вейле, даже смогли заснять. Образуется Волна, к ней потом примыкают все местные гриммы.

— Получается, удар по Вейлу — отвлекающий?

Глинда пожала плечиками под белейшей блузкой:

— Не могу сказать. Пока нет новостей ни от Вакуо, ни с Мистраля, ни с Менажери. Возможно, драконов хватило каждому.

— Возможно... — перед Звездочетом на пульте лежала памятка. Код угрозы высшего порядка, два нуля. Потом что вписывать? Биологическая угроза или военная? Пока не долетел до берега, военная, потому что можно грохнуть военными методами. А оно не растворится в океане? Не нарастит себе стадо левиафанов?

Землянин поглядел в потолок и с откровенной тоской пробормотал:

— Когда рожок дважды протрубит, рассыпаться цепью, опустив при том пики... Сюжет? Эх, сюжет!

Сказал в экран:

— Я смогу дать ответ через час.

И часы на стене важно подтвердили: в лучшем виде! Вот, лови первые секунды: тик-так...

* * *

Тик-так, сказали часы. Рано еще, чего будишь?

Майор Зимолетов, позывной Кортес, вошел в номер лейтенантов — теперь уже старших — и потрогал за подошву спящего на правой кровати:

— Худой! Подъем!

— А? Тарщ мйор, чт'слчлось?

— Тихо, не ори.

— Можешь орать, я проснулся, — буркнул Флюкт с левой кровати.

— Какие ВУСы у вас?

Старшие лейтенанты переглянулись:

— Оператор-наводчик зенитно-ракетного комплекса.

Кортес фыркнул:

— В кои-то веки не напутали с личным делом, так и есть, по-написанному. Подъем, форма одежды полевая, походное с собой, построение через тридцать минут.

И вымелся будить остальных.

Теперь группа "Конкистадоры" числилась отдельной в/ч с собственным номером, четырехзначным, кто понимает. Относилась к Десятому Главному Управлению Генерального Штаба — чуть ли не самому завидному в армии. Для молодых, но уже старших, лейтенантов так точно, потому что не проверять заправку кроватей и чистку сапог они в армию шли. Они шли воевать, и "десятка" легко превращала их мечту в реальность. Советники на Кубу, два человека. Советники в Анголу, третий кабинет. Советники в Конго, пройдите к трапу. Понятно, почему "Конкистадоры": наверное, в джунгли поедут, молодых бойцов Че Гевары обучать владению лучшими в мире автоматами Калашникова. Джунгли значит мулатки, а мулаток любой чему хошь обучать готов!

Через тридцать минут Кортес погрозил коротенькой шеренге внушительным кулаком:

— Вы можете промахнуться, но не имеете права облажаться. За урон чести и достоинства офицера Советской Армии уебу лично. Вольно! Равняйсь-смирно, на посадку шагом! Марш!

Машина, ночное подмосковье, впереди "бархан" сопровождения. Почетно, только беспокоят алые проблесковые огни. Не так много машин в подмосковье ночью, а все же мигалки вертятся, и в замыкающем "бархане" боец у пулемета в полной боевой, даже в шлеме...

Приехали в аэропорт: движки ревут. Прапор, бывший десантный старшина, повертев головой, шепнул:

— Худой, нас на Торбеево Озеро привезли. Я аэродром узнал, отсюда летали прыгать раз несколько...

Подписки: первая форма, и сразу форма ноль. Старшим лейтенантам форма ноль, и прапору форма ноль, и лейтенантам форма ноль. Зимнее обмундирование всем, это ладно — а вот по росту с первой примерки подошло — уже интересно.

— Флюкт.

— Чего?

— Ты фотографию девчонки с косой не оставил?

— Обижаешь, Худой. Главное при мне.

— Чую, пригодится.

— Нас что — туда?

Майор Зимолетов, позывной Кортес, внезапно не смешной и не старый, обрывает:

— Разговорчики в строю. На прививки, живо.

И потом все вокруг декорациями кисти вечно пьяного мазилы. Вроде как окружающее совсем не важно. Вроде как внутри главное. Ночь, не видать ни зги. Постройки, ворота, вагончик и под землю. Секретный уровень московского метро? Запросто: рельсы уходят в стальную стену. Гермозатвор, должен держать ударную волну ядерного взрыва. Тихое урчание шестеренок, раскрывается дверь толщиной метр сплошного металла. За ней тоннель, нервное мерцание красных ламп на стенах. Трубы, кабеля, кабеля, трубы, трубы, трубы, еще гермозатвор... Стальные ящики. Громадные короба, вполне знакомые по учебке, только лейтенанты молчат, не узнают старых знакомых вслух, подавленные общей грандиозностью и тревогой. Полумрак, редкая цепь рыжих лампочек высоко на своде.

И никого, ни души на пустой станции метро из тьмы во тьму, только железом пахнет, пылью бетонной, да чуть-чуть маслом, да гудит вокруг сама земля, мелко-мелко дрожит под каблуками, словно бы в сверхмощный трансформатор влезли, и горстка лейтенантов с рюкзаками, прапором и Кортесом — единственный островок жизни в океане черной стали.

Шаги, фонарик, заспанный мужчина в штатском:

— Группа "Конкистадоры"?

— Так точно.

— Следуйте за мной. Не оставать. Не сворачивать.

— Секретно?

— Мы вас просто не найдем в этой каше. Черт, опять все через жопу. Работали нормально... Нет, все бросай, давай на первомай...

Голос из темноты высоко слева, там гудят металлические мостки:

— Тихон Александрович, я бы попросил...

— Простите, я ворчу.

— Вы молодой еще. Это мне, старому академику, можно ворчать. А вам на что?

— Именно, что молодой...

— Тихон Александрович, ни слова больше. Вашей супруге мы тортом компенсируем.

— Сначала я у доктора спрошу, можно ли на втором триместре... Конкистадоры, не отстали?

— Никак нет.

— Вот в комнате ждите, вас проинструктируют. Вам покажут, где туалет. Угощать нечем, простите, даже кипятильник здесь нельзя включать.

— Почему?

— Извините, вам не положено знать. Из комнаты не выходить. Всего хорошего.

Комната что корабельный кубрик: железо, лавки, посреди длинный стол, на стене белый экран, слева и справа решетки вентиляции, слышно сопение. Пахнет металлом, и зуд в подошвах все четче. Работает научная установка. Что за установка, знать не положено, зато догадаться делать нечего; Флюкт открывает планшет и в белом свете ртутных трубок еще раз глядит на фотографию. Девочка с косой, волколаки вокруг. Ну, беовольфы, или как там они зовутся...

Неужели правда?

Удар стальной двери, на пороге подтянутый седой полковник, ракеты в петлицах, быстрый жест: вольно!

— Группа, слушать внимательно, времени нет совсем.

Шлеп на стол руководство.

— Узнаете?

— Так точно, — Худой вполне привычно листает пухлый томик. — Ракета противокорабельная крылатая П-35, дальность стрельбы четыреста километров.

— Уточнение. Для увеличения дальности подвесные баки, а ускорители повышенной тяги. Так что радиус около тысячи.

— Товарищ полковник, старший лейтенант Худой. А не взбрыкнет? Несерийным стрелять верный путь к проблемам.

— Спокойно, товарищ Худой, на Солнце полетите ночью. Партия ракет приготовлена для показа высшему руководству, все вылизано и перепроверено. Ящики там на путях видели?

— Так точно. Универсальные транспортно-пусковые контейнеры, удлиненные, мы в них обычные П-35 на полигон возили.

— Только возили?

— Три учебных пуска и зачетная задача.

— Хоть что-то... Группа, слушай приказ. Принимаете транспортные машины. Получаете контейнеры с подготовленными П-35. На технике совершаете марш в город Ноль. Там вам укажут место развертывания. Для сопряжения электроники с местной техникой там есть специалист. Хороший программист, — полковник поморщился, — но штатский. Если психанет, не давите его, поддержите как-нибудь. Он там случайно, он вообще астроном Пулковской обсерватории, чего-то там по звездам наблюдал. Донаблюдался... Итак, настраиваете цепи, все проверяете, выполняете пуск. Цель вам укажут местные. Для надежности мы вам готовим трехракетную очередь. А как стрелять, залпом или с корректировкой по первому, на месте разберетесь... Потом сворачиваетесь и сверлите дырки. Если попали, для орденов и звездочек. Если сумеете не попасть ни одной ракетой, для вазелина. Вопросы?

— Товарищ майор, разрешите обратится к товарищу полковнику.

— Разрешаю.

— Есть. Товарищ полковник, лейтенант Поручик...

Полковник улыбнулся, но не удивился.

— ... В чем разница между обычной и подготовленной П-35?

— Именно в том, о чем вы и подумали... Лейтенант или все же Поручик?

— Товарищ полковник, майор Кортес. Лейтенант звание, Поручик — позывной.

— Да, я так и подумал, что Кортес тоже не фамилия. Ваш вопрос?

— Скажите честно, в чем подвох?

— Восемь часов, майор. На все про все у вас восемь часов. Потом ваша цель долетит... Не знаю, куда. Мне, как вы понимаете, не положено. Это вы, наверное, знаете. Не зря же прислали именно вас, я бы взял своих парней из четвертой ракетной, которые сейчас ваши три контейнера готовят... Цель долетит, и там начнется жопа. Местные зовут маму и просят помощи, так что наши распечатали конверт с двумя нулями. Все, что я знаю: если у вас не выйдет, мы начнем эвакуацию города Ноль. Приказано готовить транспорт и помещения на полста тысяч беженцев. Потом все наши старания, — полковник обвел руками сталь вокруг, — можно будет выкидывать. Не промажьте.

Конкистадоры переглянулись.

— Худой, Флюкт, принимайте ТПК. Поручик, Анкер, Брат — все остальное. Я пошел за пайками, — майор поднялся, словно бы каждый день получал приказ на тактический ядерный удар трехракетным залпом. — Война войной, а пожрать всегда некогда, это к гадалке не ходи.

Полковник улыбнулся, снова распахнул дверь:

— Пройдемте.

И майор Кортес пробормотал:

— Я весело преследую звезду... Хотя б одной из трех да попаду...

Но дальше коверкать любимого автора постеснялся.

* * *

— Нечего стесняться, ставьте прямо тут, — обещанный программист, несмотря на предупреждение, штатским совсем не выглядел. Да, форму он не носил: клетчатая ковбойка, кожаная куртка, разрисованная диким красным орнаментом, кажется, еще и светящимся в темноте. Грубые штаны, ботинки с высокой шнуровкой. И тяжелый пистолет на шнуре, совершенно не путавшийся в руках мирного Звездочета — он так и представился — и полное спокойствие при звуках выстрелов, когда оцепление начало первичную зачистку площадки.

— Площадка вам пятьсот на пятьсот, за оцепление не выходить, — и на местном в сторону с привычной властностью:

— Сарж, проследите!

Местный с какой-то странной мордой вполне обычно козырнул, ответил нечто, лейтенантами не понятое. Контейнер с блоками наведения подняли на гребень летающей машиной, четырехмоторным винтокрылом, большая остекленная кабина придавала ей вид склонившего голову в атаке быка...

Кортес уже ругался с кем-то: незнание местного языка ничуть не мешало ему яростно торговаться за печи. Мало ли, что по приказу меньше суток, план всегда первая жертва боя, заночуем — пердежом греться?

Оставив устройство лагеря на майора, Звездочет прошел к спрятанному в обваловку столику, куда протянули кабеля от всех трех ТПК, и поставил на него местный вычислитель — Свиток. Ну, лейтенанты видели плоские ручные вычислители в космическом кино, так что не сильно удивились. Сильно удивились умению и скорости работы Звездочета. В местной электронике он понимал все. По крайней мере, программу-конвертер для передачи данных настукал минут за десять, Флюкт клялся, что при этом Звездочет глаз не открывал. В это Худой охотно верил: красные глазки у Звездочета, сильно заспанные. И местные вокруг бегают, как наскипидаренные. Хреновое что-то к ним движется...

Пока они гоняли цепи, местные — Брат удивился, насколько тутошние задохлики превосходили по силе его, чемпиона-гиревика — уже выставили ТПК точно по флажкам и вполне грамотно, аккуратно, снимали переднюю и заднюю крышки второго контейнера, где по закону подлости сбойнула гидравлика.

— Есть наведение, — сказал Звездочет, ведя нервно покусанным ногтем по цветному экрану Свитка. — Вот цель...

— Скорость не очень, медленная цель, это хорошо...

— Вот наш радиус, — Звездочет показал дугу прямо на планшете. Лейтенанты завистливо выдохнули: да, так воевать можно! Машина сама считает, сама показывает.

— Тарщ Звездочет, а зачем на предельную дальность, сложно ведь. Подпустить на четыреста и шарахнуть?

— Есть риск, что до материка дойдет и мелочи высадит море. Тут, южнее, имеется печальный прецендент. Над морем надежнее. Ну и запас времени все-таки больше.

— Контроль еще раз, Флюкт, руками проверь.

— Есть, — хрипнул Флюкт, уже не особо чувствующий зимний холод, потому что погрузился в расчеты еще на марше и теперь видел только корни с синусами. Ошибиться стыдно. У ракеты, понятно, есть головка самонаведения. Но она хватает цель километров за пятьдесят, а лучше бы тридцать. Считай, вплотную. На такую дистанцию ее надо еще подвести...

С головных частей потащили сверкающий алюминий теплозащитных чехлов. Потому что боеголовки там специальные, а им температурный режим нужен.

— Есть контроль, — Флюкт потер глаза, и местный тут же, без напоминания, подал чашку горячего... Нет, не чая: тутошний чай даже грузинскому проигрывал, что уж говорить о "слонике". Но пилось хорошо, легко, холод отгоняло быстро, и здорово проясняло ум.

— ... Расхождение пять каэм. По учебнику годится.

— Товарищ... Звездочет. А кто цель подсвечивает? Наша головка на него не наведется?

Звездочет выругался:

— Точно, там же крейсер. Но если он уйдет, мы цель видеть перестанем.

Худой облизал губы:

— Мы координаты списали, цель идет ровно. Упреждение посчитаем, с такими машинами все поправки быстро применятся. Боеголовка рассчитана на КВО один километр. Пусть валит оттуда... Ему шторм не мешает?

— Крейсер воздушный.

— Тем более, пусть уходит.

Звездочет потер виски, промокнул красные глаза платочком с пахучей мазью и потопал на гребень, к связной машине.

Наводчики проводили его уважительным присвистом: за предыдущие сутки, пока "конкистадоры" получали обмундирование, инструкции, а потом гнали в ревущие врата двадцатиколесные установки, Звездочет написал программу посложнее конвертера. Кусок местной электронной карты Звездочет пересчитал в маршрутную ленту для радиовысотомеров ракет. Вот это деяние ни Худой, ни Флюкт не могли оценить в достойных словах. Хотя лента короткая, чуть-чуть над сушей, а дальше все над зеркалом, но угробить ракету хватает одной погрешности, это в лейтенантские головы вбили твердо. Военному точно "знамя", без вопроса. А штатскому что? Тут ведь не просто базу данных из циферки в циферку перекодировать, тут сила тяжести отличается, плотность атмосферы. А это и скорость, и запас окислителя, и радиусы поворотов. Хорошо, что считал именно профессиональный астроном, учел планетарные факторы. Скорость вращения там, Кориолис, погрешность на акселерометрах...

Худой пожевал губами. От себя всю жизнь бегать не будешь. И решительно поднял флажок: готовы.

— Вводи цель, пока крейсер еще ее видит.

На цветном экране Свитка Флюкт уверенно ткнул в отметку.

Лейтенанты по очереди сбегали к ТПК, проверили выскочившие на индикаторах числа, убедились, что они совпадают с расчетными. На кораблях работает система управления огнем, а тут по-дедовски, как снаряды "катюш" прямо из укупорки по эсесовцам в доме через дорогу...

Проверки закончились, когда от выделенных восьми часов осталось минут сорок. Худой заорал:

— С площадки все, нахрен очистить площадку! На первой зажигание!

Местные бросились в ровики, за камни — кто куда — Худой только подумал, что от спец-БЧ это не спасет, но тут же и забыл, выкинул из головы. Свиток гнал по экрану поток сообщений, Флюкт от волнения повторял их вслух:

— Первая установка, запуск!

Взревел реактивный двигатель; примерно через минуту рев его превратился в свист.

— Первая, ускорители!

Твердотопливники сработали как бы громадным выдохом: ширх!

В огромном клубе огня ракета исчезла. Двигалась она так быстро, что вновь ее заметили уже далеко. Совсем далеко, только в бинокль заметно, звездочка разделилась. Три огня осыпались к горизонту, один сделался сильнее, потом исчез, растаял вдалеке, и Флюкт сказал шепотом, прогремевшим в неожиданной после старта тишине:

— Сброс ускорителей. Все три норма.

— Первая на траектории, — Худой закрыл глаза, и в протянутую руку местный пограничник, закутанный до глаз теплым капюшоном, вложил чашку горячего. — Ждем захвата. Можно собирать ТПК... Стой!

Свиток недовольно пискнул.

— Уход с траектории! Нерасчетный маневр! Куда он прет?

— До моря всего полтораста километров, а там все равно, — успокоил Звездочет, несуетливостью покорив лейтенантов окончательно. — У нас еще две на подготовке. И тридцать минут.

— Первая сошла, сигнал потерян.

— Ты проверяй вторую, я третью, — сказал Худой механически, от стыда более всего желая провалиться сквозь землю. — Стой! Противогаз! И не ходи через облако.

Обежав дымную тучу, заметно прореженную ветром с далекого моря, лейтенанты подошли каждый к своему контейнеру. Визуальный осмотр... На первый взгляд все нормально. Полный осмотр — два часа, так что надо просто искать где что не так... Все бы хорошо, но часы жгут руку. Осталось двадцать девять минут. Тик-так, двадцать восемь... Носовой обтекатель норма. В двигателе посторонних предметов нет. Контрольное измерение...

— ... Флюкт, я нашел! Мы мудаки! У нее исходный горизонт выставлен по-корабельному, шесть метров над палубой. А мы херачим с горы, метров сто сорок над зеркалом океана!

— А что же умники из четвертой ракетной?

— А мы им сказали? Они, наверное, думали, что с корабля стрелять будем, ракета же против авианосца сделана! Бегом на пульт, вводи новый горизонт, и сразу руками, а я тут проверю!

— Сейчас, товарищ майор, сейчас все будет...

— Спокойно, хлопцы, спокойно.

— Худой, горизонт норма. Контроль норма!

— Индикаторы норма, жги!

— Вторая, готовность! — заорал Флюкт. — Очистить площадку, всем очистить площадку!

Посмотрел на часы — и, видимо, заторопился:

— Вторая, зажигание!

Худой понял, что не добегает. Но прежде, чем он испугался, местный — здоровый, длинный парняга, в прыжке окончательно уподобившийся волку, сгреб Худого в охапку и вместе с ним скатился за валун, а оттуда под откос. Далеко справа ревела и клубилась туча; Худого мячиком перекидывали из рук в руки, наконец, помогли встать, и сделавшие это фавны обменялись парой фраз, в которых землянин понял только "Миг", потому что истребитель такой, и "сарж", потому что слышал в кино про Джеймса Бонда.

А потом все угомонилось, и даже сюда, на другой край площадки, долетел азартный крик Флюкта:

— Сброс ускорителей! Все три норма! Вторая на траектории!

Худой закрыл глаза, и в протянутую руку местный пограничник, закутанный до глаз теплым капюшоном, вложил чашку горячего.

Выпив, Худой пошел к пульту обратно. Над головой, поодаль от дымной шапки, под руководством флажков Кортеса местные строповали первый контейнер. Рядом с Флюктом стоял Звездочет и биноклем провожал тающую в облаках звезду.

Как, собственно, Звездочету и приличествовало.

Но вот огонек потонул в облаках окончательно, человек опустил бинокль. На площадку легла мертвая тишина облегченного выдоха, в которой часы на запястье принялись чеканить мгновения особенно громко.

Тик-так.

Ты кто такой?

Ты что делаешь, астроном на букву епт? Военным себя ощутил? Треуголка не жмет? В гости к Македонскому захотел?

Ты зачем триста килотонн сюда приволок? Хиросиме двадцати хватило с перебором.

То Хиросима, а то местная хрень, огрызнулся Звездочет. Здешние так трясутся, что, может, и мало еще. И вообще: вторая не дошла пока.

Не надейся, отрезала нахальная секундная стрелка. Если бы не спешка, и первая бы не сошла. Иди пинай крейсер, пусть валят оттудова поскорее.

Тик-так...

Тик-так, ну!

Звездочет поднялся к связной машине:

— Крейсеру еще раз напомните: полный ход! На вспышку не смотреть, никакие фильтры не спасут. Слепота гарантирована. Приготовиться к ударной волне.

— Там "Громобой", это здоровая дура. Не перевернет.

— На полигоне танки переворачивало, — Звездолет придал голосу сколько мог суровости. — Тридцать тонн сплошного металла мячиком гоняло. Передайте предупреждение еще раз.

И не выдержал, добавил от штатской стороны натуры:

— Не хочется все испортить.

Свиток пискнул: радиус!

Поставив чашку прямо на грунт, Худой склонился над планшетом. Справа в него звонко ударился лбом Флюкт. Анкер и Поручик с Братом подбежали тоже; Кортес и скатившийся с горы Звездочет степенно стояли поодаль. Звездочет принимал доклады от местных, и Кортес понял: нихрена это не штатский. В штатском, так вернее. Очень привычно командует. И слушаются его тоже привычно.

— Захват!

Все стихло, и Кортес услышал секундную стрелку: теперь вы это говно и сюда притащили. Люди, что с вас возьмешь!

И Кортес ответил — мысленно, чтобы Звездочет не принял его за психа — ради защиты людей я чего хочешь протащу куда угодно.

А если там тоже люди, уколола секундная стрелка. И у них своя правда. Тогда что?

То же самое, ответил Кортес. Приходили к нам уже со своей правдой, едва осилили в обратный зад выпереть. И тоже с виду люди. Делай мы что плохое, местные бы смотрели на нас иначе, прибавил Кортес. Молодежь не чувствует, а я-то входил в Берлин и потом в Прагу. Разницу, где как встречали, жопой чую, замполит не нужен.

Ах так, засмеялась дробно тоненькая стрелка, тогда ловите!

И оставшиеся секунды ссыпались подмытым берегом в речку: разом, с волной и всплеском.

— Есть сведение! Есть совмещение отметок! Засветка локаторов! Подрыв в расчетном радиусе!

Звездочет выдохнул и медленно поплелся на гору, к связной машине. Кортес повернулся к местным, чтобы нарядить их на разбивку палаточного лагеря, но увидел палатки уже развернутыми, а печи затопленными. Кортес только покрутил плечами. Как там в бою, а служба войск тут поставлена, да...

Лейтенанты сгрудились у планшета. Ждали, пока успокоится ионосфера и в районе взрыва опять заработают локаторы. По мощности взрыва ждать предполагалось полчаса, для верности решили: сорок пять минут. Если сведений не поступит, придется расходовать последнюю ракету.

Кортес, впрочем, погнал молодежь спать. Хотя бы полчаса. Неизвестно, что впереди. Сам он, прикрыв глаза, слушал ноющие легкие, когда подошел Звездочет и просто сказал:

— Крейсер "Громобой" сообщает: отметка цели исчезла. Визуальным наблюдением установлено полное исчезновение облачности в радиусе три мили от места взрыва... В море исчез плавающий лед. Примерно километров пять, по-нашему. Пишите рапорта, сверлите дырки. Местному начальству я доложу сам.

— Так вы здесь не главный? — майор чуть со стула не упал.

Звездочет грустно улыбнулся:

— Главный сейчас в самой каше. Впрочем...

— Знать не положено, — понял Кортес. — Мне не за себя, за пацанов обидно. Сходили в иной мир, и зачем? Килотоннами насрать? Что видели?

Звездочет почесал подбородок:

— Вот что, майор. Когда все кончится, я вам отдельную экскурсию устрою. Слово.

— Слово, — кивнул майор. — Ну, поглядим, чего весит ваше.

И без перехода крикнул спящим:

— Худой, подъем! Цель поражена, расход две! Снять с подготовки одну!

— Ну во-о-от, — зевал Флюкт вполне душераздирающе. — Теперь остаток назад волочь. Тарщ мйор, м'жет у них тут какие короли несвергнутые, Змеи Горынычи, или еще какие наймиты капитала есть? Чего единственную ракету обратно везти? Долбанем!

— Обязательно долбанем! — поддержал его Кортес. — Конкистадоры мы или где! Капитализм в труху!

Обвел взглядом короткую шеренгу победителей и подмигнул сразу всем:

— Но потом.

* * *

— ... Потом агент, неизвестный мне до сих пор, подловил одного из проверяющих, — Тан Линь помялся и все же нашел формулировку, — на непристойном деянии. В Атласе много людей возмутились, и я оказался уже не просто под следствием, а под арестом.

— Стойте, как так? Поймали ревизора, но судили вас?

— Капитализм! — Тан Линь улыбнулся широко, располагающе. — Такие дела. К счастью, у меня нашелся...

— Друг?

— Вот не могу сказать, смею ли я располагать его дружбой, — Тан Линь повертел головой и пальцем оттянул белый воротничок рубашки, поправил галстук. — Но, так или иначе, парень вывез меня из Атласа в Семиградье, а оттуда мы шли по лесу, еще не выбрав цели. Мы хотели осмотреться с ближайшей горки. Но, понятно, не мы одни там умные. На переправе нас ожидала засада. Причем, будь она единственной, мы бы с вами не беседовали...

В приемной Хрущева собралось немало народу. От военных Гречко, от прогнозистов Соколовский, от промышленности Устинов и Косыгин, от Института Коммунизма Афанасьев и Ефремов. Самая представительная делегация, конечно же, от ученых: Келдыш, Фок, Лентов. Референты, адъютанты.

— ... На реке нас ждали сразу три отряда. Во-первых, погоня Атласа. Чтобы нас не спугнуть, они отослали летающий корабль, пошли землей и прекрасно справились с задачей: мы увидели их в последний момент. Во-вторых, местные... Бандиты, скорее всего. Вряд ли настолько яростную перестрелку затевали бы мирные жители. В-третьих, ваш отряд. Он-то меня и вытащил...

Вспомнив полет с бревен, оглушающий удар в ледяную воду, Тан Линь поежился, что все восприняли с пониманием и продолжили слушать внимательно.

Собравшиеся ждали вызова в большой зал с модельками, где традиционно проходили совещания по теме "Ноль". Просто "Ноль", без уточнений. Встанет перед ним какая прибыльная-ценная единица, вот она и десятка. Нет — придется списать расходы, признать эксперимент неудачей...

Председатель Комитета Госбезопасности, генерал Серов, смотрел на межзвездного коммуниста и прикидывал, как проверить его слова. И как относиться к полному совпадению историй "Паруса" — придуманной Ефремовым в романе "Туманность Андромеды", и рассказанной членом экипажа того самого "Паруса". Допустим, человека подобрать можно, отрепетировать поведение, речи. Всякие там фотоны-протоны, четыре планеты Веги — непроверяемо, ври что хочешь. Но вот коммунизм, действующий, реальный коммунизм Земли будущего...

Может, Ефремов тоже из будущего? Серов потер виски. Как там звали одного из героев? Рен Боз? Дар Ветер? Вот, авария на установке Прямого Луча, откат или что там; артиллерист по образованию, Серов не раз видел на испытаниях, как многотонная установка прыгает зайчиком на десяток метров, как лопаются толстенные гидроцилиндры или розочкой разворачивает самый-самый сверхпрочный ствол. А у физиков энергии задействованы еще и похлеще, и сами физики частенько лезут скрести затылок в полном недоумении: что сработало, почему именно так, не иначе? Что и в какую сторону шарахнет следующим разом?

Вот, значит, полетел Рен Боз на Эпсилон Тукана меднонокожим красоткам задвигать про интернационализм и единство целей. А Дар Ветра откатом перепоясало и поволокло в другую сторону.

Хлоп, и вот он тысяча девятьсот двадцать первый, и вот он Сиваш вокруг, ледяной Сиваш, и красноармейцы переходят его вброд по горло в ноябрьской водичке... Вообще-то, переходила Сиваш махновская пехота, и потом в боях показала себя намного лучше, чем ждали от анархистов. Просто курсантам на несущественных подробностях внимание не заостряли, так оно и вошло в историю.

В человечьей каше Гражданской затеряться легко. Дар Ветер освоился, сделал документы, приспособился к речи, культуре... И что посланник будущего мог рассказать настолько далеким предкам? Вот он, Серов, попади сейчас к фараонам, чему их научит? Сопровождать пехоту в наступлении тройным огневым валом? Лить пирамиды из бетона? Так там главное печь для обжига цемента, а это листовая сталь, а это домны-мартены, а подшипники, а...

Историю Египта Серов не помнит. Оперативную работу в условиях рабовладельческого общества тоже вести не так просто, как в книгах пишут. Что ему там делать? Учить фараоновых портняжек карманы в набедренную повязку вшивать? Он, Серов, никогда из лука не стрелял, мечом не рубил, огонь кремнем по огниву не высекал. Старых знаний не сообщит, а до новых фараону самому не допрыгнуть...

Главное: зачем и прыгать? Фараонам без того сладко живется.

Вот и стал Иван Антоныч писать фантастику. Идеи двигать. А как он сюда попал? Это ж физика, посопел Серов, нормальному человеку недоступно.

— ... Сначала установим критерии!

Афанасьев, Институт Коммунизма. Понятно: ученый. Сначала откалибровать шкалу измерений, потом собственно дело. Косыгин практик, и не похоже, чтобы он сразу легко поверил. С другой стороны, в посылку Веденеева тоже поверили не все, не сразу... Косыгин поднимает брови чуть ли не страдальчески:

— Я хотел бы прояснить ситуацию и задать по этому поводу несколько уточняющих вопросов. Товарищ... Тан Линь, правильно?

— Да.

— Вот, я с позиции материального стимулирования работников. Допустим, у нас, например, на Кубе, рядом два одинаковых сахарных завода, частный и государственный. На частном заводе зарплата выше, но там рабочих обворовывает бизнесмен-паразит. На государственном заводе зарплата ниже, но зато никаких паразитов нет. С точки зрения теории коммунизма, — Косыгин повел рукой в сторону ученых, — буржуй хуже. А вот что мне рабочим довести? Им кто лучше? Кто больше платит, разве нет?

Тан Линь качает головой:

— Сразу по высадке я бы удивился. Очень сильно... Неужели ваши рабочие настолько неграмотны политически? Неужто не понимают: эксплуататор пустит средства на свои нужды, а государство построит на недоплаченные деньги дорогу или школу. Ведь рабочие не скинутся из избытка зарплаты на общественные здания. Практически, мир бизнеса откупился от них мелочной подачкой, избежав куда более значимых расходов на инфраструктуру.

Тан Линь хмыкнул:

— Да, мне все это казалось простым и ясным. Но...

— Но?

— Но я видел... Видел с тех пор всяких рабочих. И всяких бизнесменов. Скажем, владелец завода из нашего примера, получил прибыль и всю ее пустил на...

Коммунист махнул могучей рукой в синем шерстяном рукаве:

— На разнузданную оргию, как называют ваши газеты. Банкет, машины... Должны ли мы считать прибыль потерянной для общества? Или нам следует вычесть из нее, например, зарплаты официантов и делавших автомобиль рабочих? А если бизнесмен купил или там заказал художнику картину? Которую потомки передали бы потом в государственный музей? Как мы оценим такого бизнесмена? На какую сумму он паразит? На высшую меру потянет, или ограничимся десятью годами без права переписки?

— Цена ошибки, — буркнул Устинов. — Товарищ задает верный вопрос. Мы с товарищем Хрущевым посещали Индию. Там в штате Керала почти социализм.. С оговорками, но... И вот ситуация. Какой-нибудь Жримамусвами, скажем, чиновник. Он учился в Лондоне, "белый сахиб". Через дорогу особняк Припапуснами, который начинал с уличной торговли жвачками. Но сейчас он бизнесмен, дети его учатся в том же Лондоне, и ездит он, по соображениям престижа, на таком же лимузине, что Жримамусвами.

Устинов снял очки, выложил перед собой и принялся протирать, ворча негромко, словно про себя, как всегда озвучивал неприятные новости:

— Один чиновник, второй бизнесмен. Чиновник занимается планированием: он решает, какой завод где открыть. Бизнесмен занимается тем же самым. Чиновник живет в особняке со слугами, английским газоном, ездит на лимузине. Бизнесмен живет в соседнем особняке, и лимузин бизнесмена, с того же завода "Ягуар", стоит рядом с лимузином чиновника, отличаясь только номером, и газоны им стрижет один и тот же садовник, просто бизнесмену по четным числам, а чиновнику по нечетным.

Устинов поднял взгляд на дверь кабинета: нет, показалось. И продолжил громче, но все так же недовольно:

— Если ошибается чиновник, его лишат квартальной премии. Ну, поругают. Если ошибется бизнесмен, он вернется на улицу торговать жвачкой. И вот, Иван Александрович, — кивнул председатель Военно-промышленной комиссии на Серова, — дает мне подборку настроений в рабочей среде. А там вопрос: почему тогда бизнесмен паразит? Я обязан людям ответить. И ответить четко и ясно, как в сорок первом. Иначе, сами понимаете, о доверии к идее коммунизма говорить бессмысленно.

— Простите! — Афанасьев успел вклиниться прежде всех. — Мы так ни к чему не придем. Нам нужно выделить в коммунизмах... В нашем и товарища Линя, имеется в виду... Несколько ключевых моментов, их и сравнивать.

— Для чего нас и пригласили, — высказался, наконец, Ефремов. — Но, по-видимому, здесь не все. Потому что заседание пока не открывается. Мы еще кого-то ждем?

— Да, — Серов поглядел прямо и титаническим усилием удержался от слов: "Товарищ Дар Ветер". — Прибывают ваши протеже. Товарищ Тан Линь знает их как Звездочета и Толмача.

— О да, знаю! Они учили меня вашему языку.

Тан Линь откинулся на спинку стула, рассеяно поглядел на потолочную лепнину.

Серов поглядел на богатыря в синем и внезапно подумал: может, его просто убить? Чтобы не знать концовки и не расхолаживать своих людей?

— Ну хорошо, — проворчал Гречко. — Я человек военный, мне ваши "измы" постольку-поскольку. Вы мне на пальцах: почему "частная собственность средств производства" вообще такая прямо проблема? Кто может ясно сформулировать?

Афанасьев покривился: мы тут пишем-пишем, а вояки не читают. Но ответил вежливо:

— В трудах нашего института все неоднократно сформулировано и разъяснено. От частной собственности средств производства прямой мостик на прибыль. А если единственная мерка успеха — прибыль, то происходит профессиональная деформация. Вот я фотографу скажу: сними куртку. Так он, вместо чтобы раздеться, куртку сфотографирует. Вот что такое профессиональная деформация.

Гречко возмутился, что за дурня держат, но вспомнил, что сам просил объяснение попроще и смолчал, кивнул только.

Афанасьев кивнул печально:

— Не личное счастье, не счастье близких, не успешность твоей страны в целом, а размер личной прибыли на коротком временном горизонте. После нас хоть потоп! Откуда мы видим: дело не в самой прибыли, не в собственности средств производства. Дело в последствиях. Выжечь планету? Предать брата? Нету преступления, на которое не решился бы капиталист за триста процентов прибыли, товарищи! А вот вы хотели бы оказаться преданными вчерашним другом? Вы лично?

Философ откинулся к спинке стула и тоже умолк.

Минут пять все молчали, потом Косыгин попросил:

— Давайте все-таки разберем еще два вопроса. Мне от газеты прислали, надо ответить.

Коммунист пожал плечищами:

— Всегда готов.

— Так, вот, пишут. Сергей токарь, напротив по лестничной площадке Игорь кооператор. Сергей тратит тысячу четыреста и Игорь тратит тысячу четыреста. Но заработок у них разные. Сергей зарабатывает именно столько, сколько тратит. Игорь, кроме зарплаты, имеет в кооперативе долю еще на три тысячи. Вот, некий неравнодушный гражданин интересуется: Игорь у нас буржуй на тысячу четыреста, или на четыре с половиной тысячи? Для него это вопрос важный, не поленился в ЦК профсоюзов написать.

— Легкий вопрос. Игорь вообще не паразит. Он работает в кооперативе. Пускай Сергей туда вступит, и столько же зарабатывает. А если не хочет, значит, он взамен денег имеет свободное время.

— На три тысячи? Дороговато у вас обходится свободное время!

— Во-первых, не у нас. Пример ваш, — Тан Линь разулыбался. — А во-вторых, вы правы. Время дороже всего. Не факт, что после какой-то суммы семья Игоря выбрала бы деньги вместо папы.

— Ну хорошо, а вот из Автово... Василий и Глеб подрядились на воду. Ну, Василий каждый день водовозку гоняет. А Глеб построил водопрод и теперь пинает... Хм... Картины рисует. Но денег берет столько же, сколько Василий. Вот, народ интересуется: справедливо или нет?

— Конечно, справедливо. Они платят не за просмотр, как Васян машину по косогорам рвет, платят за литры. А каким способом Глеб те литры в дом заводит, его печаль.

— Но получается, он деньги берет за картины? — Косыгин тоже умел улыбаться преехиднейшим образом.

— Он деньги берет за предусмотрительность. Заболел Вася — кто воду привезет? Заболел Глеб — никто не заметит.

— И дорого же предусмотрительность обходится, если по разнице считать.

— Ну, тут я не виноват, умственный труд всегда выгоднее выходит. Просто видно не каждому и не сразу.

— Дело не в цифрах! — Афанасьев хлопнул в ладоши. — Где частная собственность на средства производства... А средства производства это напрямую средства к жизни. Когда у одних есть, с чего жить — а у других нет! — всегда эксплуатация. Сама собой. Автоматически. Тут уже не в суммах дело. Тут вопрос качественный. Одни учатся давить, вторые пресмыкаться. Вот что плохо.

Из открывшейся двери кабинета вышел Хрущев:

— Здравствуйте, товарищи. Прошу тишины! По некоторым обстоятельствам заседание мы вынуждены перенести на послезавтра. Прошу извинить. Чтобы не пропали запланированные два часа, мы посвятим их вашим текущим вопросам. Представители промышленности и военных, прошу пройти. Товарищ Келдыш, вас прошу подойти через час. Товарищи Афанасьев, Ефремов, сделайте пока товарищу Тан Линю хорошую экскурсию, чтобы он лучше представил себе историко-культурный фон.

Ученые переглянулись. Ефремов оправил костюм.

— До послезавтра времени вагон. Можно устроить неплохую экскурсию.

* * *

— Экскурсию? Но я не местный!

— Сан Сеич, нас вызывают на отчет в Москву, — Звездочет если и волновался, то не сильно показывал чувства. Ремнант: истерику гриммы слышат через три стены. Поневоле привыкнешь сдерживаться.

— ... Слово давал, плохо буду выглядеть. Выручите, ради Пулковской обсерватории, ради Кронштадта!

Геолог покрутил головой, поморщил нос, но отнекиваться не стал.

— Добро. Что надо?

Звездочет махнул рукой и шесть мужчин, до тех пор стоящих в отдалении, подошли и пожали протянутые ладони.

— Вот Александр, он геолог. Он вас проводит и все покажет. Меня отзывает Москва. Вас, товарищи, тоже вызовут. Скорее всего, не позже завтрашнего дня, когда мой доклад прочитают. Но сегодня посмотрите город. Он маленький, нестарый... — Звездочет чихнул, — и мы его полюбили именно за это. Удачи, я пошел.

И зашагал к навесику остановки, где уже подвывал турбинами разъездной винтокрыл.

Геолог обернулся к гостям:

— Александр.

— Кортес.

— Худой.

— Флюкт.

— Поручик.

— Анкер.

— Брат.

— Ага, — сказал геолог, соображая на ходу. — Нас не много и не мало, нас шестнадцать человек?

Прежде всех отреагировал Флюкт, конечно:

— Для питерской окроши нужны огуры и картоши?

Бац! Никто не ждал от интеллигента классического крюка в челюсть. Флюкт накрылся ногами. Геолог, отступив на шаг, развел руки:

— Простите, братцы, оно само. Кто про мой город не так скажет, сразу прямо нервный тик, руки трясутся.

Лейтенанты переглянулись, помогли встать Флюкту, отряхнули от снега.

— Извините еще раз, — теперь геолог уже посерьезнел. — Честно, не знаю, что вам показалось обидным. Вроде же ваша, спецназовская песня.

— Мы ракетно-артиллерийские войска, — буркнул Кортес. — Не надо путать. А то и у нас нервный тик начнется, и руки заживут собственной жизнью.

— Ладно, понял. Мир?

— Пиво, — вздохнул Флюкт. — Много пива. И будет мир.

— Заметано.

Кортес хмыкнул, но тоже согласился:

— Да, хватит уже гордостью считаться. Флюкт, понял?

— Так точно.

Геолог обвел панораму сразу двумя руками; штормовка залопотала на знобком ветру с моря.

— Ну тогда начнем прямо отсюда. Мы стоим на Бульваре. У него есть официальное имя, но я его не помню, и никто из местных тоже им не пользуется. Бульвар, все. Слева и справа дома. Улицы...

— Не перечисляйте, — Анкер помахал буклетом с картой, — тут все есть. Разрешите вопрос. Отчего Центральная улица на краю города?

— Потому что по проекту она в центре. Просто город в ту сторону еще не достроен.

Конкистадоры повертели головами. На бульваре несколько больших, вычурных зданий: тут купол, там пара острых граненых шпилей с корабликом-флюгером, ветер с моря цепляется за витые ребра полотенцами снега, словно дымит. Вон то обширное, увенчаное пирамидой, наверное, исполком — или как он тут именуется, ратуша? Затем, похоже, кинотеатр. Дальше спортзал: большой кирпич, высокие узкие окна, перед ним футбольное поле с пустыми сейчас трибунами. Еще дальше, наверное, отделение милиции, сразу с тренировочной площадкой. Напротив, конечно, пожарные: наблюдательную вышку ни с чем не спутаешь, и машины там узнаваемого красного цвета.

Машины яркие, а вот цвета окраски домов уже заметно поблекли. Здания на Бульваре строгие, вместо краски облицованы пиленым камнем. Зато вправо и влево улицы заставлены квадратно-гнездовыми домами-колодцами; то-то ленинградцы от города Ноль сами не свои. Только снаружи дома раскрашены не обычной охрой, прославленной фильмами про декабристов и Пушкина, а разрисованы кто во что горазд. Здешние дома-колодцы чуть раскрыты к югу: там стенка на этаж или два ниже, чтобы солнце проходило. Внутренние дворы в них широкие, и даже кое-где стоят металлические ребра — не надо и гадать, под общую крышу на весь двор.

Ковер застройки поднимается от Бульвара к гребням невысоких гор, и потому отсюда, со дна чаши, весь город легко можно окинуть одним взглядом.

Брат сказал:

— Крепости, натурально! Только деревья перед ними скелетами.

Экскурсовод покачал головой:

— Да, печально. Осенью красиво, сейчас просто снег. Там дальше, за домами, кольцевая стена от гримм-тварей. Настоящая такая стена, как в кино про капитана Блада. Только часовые не с мушкетами ходят, оружие посовременней.

Поручик с Анкером переглянулись. Худой спросил:

— А как тут вообще с оружием? Интересно.

Геолог понимающе прикрыл веки:

— Нас в поле охраняют местные, Корпус Пограничной Стражи. Они нам показывали старые прахобои. По мощности и точности примерно как мушкеты-аркебузы — на сто-полтораста шагов что угодно в куски. Но дальше на кого бог пошлет. Потому что нормальное производство с точной металлобработкой у них сосредоточено в паре городов на всю планету. Конечно, Охотники... — геолог вздохнул с откровенной завистью, — могут и умеют разные штуки, дух захватывает. Но кустарным образом, только для себя.

— Вы сказали: "старые прахобои". А новые?

— Новые только у Охотников. Там да, наша техника отдыхает. Ну, а в Корпусе вооружены карабинами, те же СКС, что у нас.

Геолог постучал пальцами по ремню собственного оружия, привычно висящего за плечом стволом вниз.

— По черным нормально бьет, просто Охотник свалит гримм-тварь сразу, а из СКС надо две-три обоймы выпустить. Учитывая, что черные очень быстрые, они тебя порвут раньше, чем ты перезарядишь первую. Такой простой секрет.

— А пулемет?

— А Прах к нему? Он дорогой зверски. Дешевле один раз Охотникам заплатить. Приедет команда и вычистит округу на месяц или около того.

— Как тараканов травить.

— Отличное сравнение. Ну что, не буду я вас по стене таскать и в порт не повезу. Билеты ладно, денег не жаль, а жаль день времени туда-обратно. Поедем лучше в парк. Там кино про вас.

— Про нас?

— Ну да, про ваши запуски. Заодно и посмотрите, в кого вы стреляли.

Конкистадоры переглянулись в полном изумлении:

— Кто снимал? Агентура?

— Не надо агентура, здесь у каждого в кармане Свиток... Такая штука, телефон и фото-кино-камера сразу. Снял и тут же отправил в студию. В парке большой экран есть, новости повторяются каждый час.

Геолог почесал затылок:

— Хотя в парке холодно. Можно в "Приговор", подвал возле ратуши. Правда, такое уже мне неловко. Меня просили вам город показать, а не спаивать с порога.

— Но потом-то?

Геолог подмигнул:

— Так ведь это, пойми, потом! Когда культурную программу выполним. И вообще, вы сюда разве пить приехали?

— Сдается мне, тут каждая собака больше нас осведомлена, на кой черт мы сюда приехали, — проворчал Кортес.

— Ай, ладно, хорош сопли жевать. Пошли, пошли!

Обогнув ту самую Ратушу — вблизи довольно внушительную — компания уперлась в маленькую станцию. Ширина колеи примерно полторы ступни, нарядный вокзальчик, изобильно и с толком покрытый деревянной резьбой — все придавало полустанку вид новенькой игрушки.

— Можем прокатиться, кстати, — геолог поднял руку. Из вокзальчика выскочил здоровенный мужик в обычной одежде, но с необычным лицом. Заметив удивление лейтенантов, провожатый объяснил:

— Фавн. По-нашему, наверное, мутант. Приезжали биологи, — вздох, — так их главного профессора откачать едва успели. Первый раз видел инфаркт вживую, хотя чего только в экспедициях не случалось... Насколько я понимаю, у него основа бычья.

— И что следует?

— Очень сильный. Очень упрямый. Разозлить сложно. Зато, когда разозлится — туши свет. Африканского буйвола знаете?

— Буквально вчера пили вместе, — фыркнул Анкер. — Вопросики у вас. Откуда нам?

— Ну вот, а фавн-бык в сто раз опаснее. Потому что разум у него такой же, что у тебя или у меня.

Фавн-бык спокойно ждал конца беседы. Геолог обратился к нему по-здешнему; здоровяк понимающе кивнул и тотчас явил на свет поезд из пары платформ о четырех лавках каждая. Толкал их чудо-агрегат, вроде велосипеда, только с громадным задним колесом.

— Занимайте места.

Конкистадоры полезли за монетами, но внезапно из вокзальчика выбежал пацаненок. Подскочил ближе и живо заговорил с геологом; тот, явно удивленный, обернулся к успевшим занять места конкистадорам:

— Вам бесплатно. Вас узнали, я же говорил, что новости каждый час. Только просят написать что-нибудь на память.

— Мы языка не знаем.

— Вы по-нашему, я переведу, как смогу.

— Худой. А то Флюкт как влепит, потом до конца жизни краснеть.

— Есть.

Худой соскочил с лавки, принял баночку краски, кисточку, доску и задумался. "Наша цель — коммунизм!" звучит идеологически верно. Только в устах ракетчика несколько, хм... Неоднозначно. "Сами не летаем и другим не даем" — девиз ПВО. Хорошо, но слишком по-хулигански. Сейчас весело, а повзрослеешь, стыдно станет. "Свет и тепло в каждый дом" — вроде бы и ракетчики, но совсем другие, стратегические. Просто нечестно.

Видя его колебания, геолог шепнул на ухо:

— Название части ставь, подпись, и хватит.

Но у них и названия части нет, номер только, а он секретный. Отдавать славу парням из Четвертой Ракетной, честно говоря, жаль. Слава своя, заслуженная.

Остается одно. И Худой написал "Конкистадоры", и первым поставил подпись. Белой краской, не тушью, но местные вытаращились на него с откровенным изумлением.

Геолог хмыкнул весело:

— Знай наших. Они давно на шариковые ручки перешли. Что там кисточка, они плакатного пера с чернилами отродясь в руках не держали.

Подождав, когда распишутся все, геолог добавил внизу перевод — в три слова — и тогда уже подал доску пацану. Двумя руками, с полупоклоном. Спохватившиеся конкистадоры мигом изобразили шеренгу и даже успели щелкнуть каблуками.

После чего пацан, бережно неся доску перед собой, ушел в резную шкатулочку станции. Земляне вернулись на лавки, а здоровенный фавн, так и просидевший всю церемонию на месте водителя-толкателя, налег на педали.

Только сейчас конкистадоры заметили, что дорога под ними деревянная: рельсы, шпалы, вагончики от колеса до крыши, и даже большая тяговая шестеренка. Ветер с моря в котловине и понизу тянул несильно, холодил щеки. Город Ноль тянулся вокруг чудным сном. Белые змейки снега прятались за домами-крепостями. Игрушечный поезд шел — именно шел, щелкая клавишами тягового колеса как сороконожка каблуками — стирая все прочие звуки.

Кортес наклонился к уху соседа по лавке:

— Вы три слова написали.

— Задачка, — геолог вздохнул. — Писать "завоеватели" я счел политически неверным. Так что: "идущие за звездой". Гумилев, может, знаете?

Кортес кивнул и вытер с лица растаявший снег.

* * *

Снег валил уже всерьез, но именно поэтому стало теплее. Парк не высаживали, выгородив между полос Бульвара кусок матерого леса. Дорожки вместо асфальта засыпали привезенной из Хедаммы галькой. Кустарник подстригли чуть-чуть, самые кривые места, а так плотный подлесок сохранился почти весь. Поэтому в парке городской шум пропал окончательно. Щелканье деревянной сороконожки забавно подчеркнула знакомая песня:

— ... А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы...

— О! — Анкер улыбнулся, — Ее студенты Горного на картошке пели, мы там пересекались.

Геолог хмыкнул, промолчал. Дальше на ту же мелодию пели местный перевод, вслушиваться никто не стал. Поезд подошел к домику кафе; свет работающего на террасе экрана бросал заметные блики в оседающий сумрак. Фавн-веломашинист безо всяких там поворотных кругов или стрелок легко перенес чудовищный агрегат на другую сторону поезда, перевернул как надо, прицепил. Подождал высыпавшую из кафе небольшую компанию, разместил по вагончикам. Ссыпал полученные деньги в кассовый ящик. Запрыгнул, махнул рукой на прощание — с тем и отчалил.

Земляне вошли в приземистое строение "охотничьего" стиля: толстые бревна, нарочито грубые петли двери, кованые светильники; разве только плоский экран, которого лейтенанты даже на ВДНХ в Москве не видали, выпадал из картины разбойничьего приюта посреди глухой чащи.

На террасе кафе собралось человек сто; под капюшонами-пуховиками земляне не отличали фавнов от людей. Сами они сочли за лучшее натянуть капюшоны поглубже. Потому что слава славой, а Особый Отдел — Особым Отделом. Круто ракетами пулять, вот рапорта потом сдавать замучаешься. С кем контакты имел, что обсуждали, пили много? Сказать: вообще не пили! — сразу не поверят, опытные.

Заняли столик, тут же подошел официант — седые бакенбарды, фрак, манишка, перчатки — все как в фильме про эмигрантов. Геолог для начала заказал всем горячего пива с перцем:

— А поесть потом выберем. Вы, главное, новости смотрите. Скоро повторение выпуска, там все и увидите.

* * *

— ... Видите! Все точно, мы так и стояли!

— Все же дальность не по уставу, между машинами надо пятьсот, у нас вдвое меньше...

— Так особые условия, тарщ майор.

— Все так думали.

— Посмотри, Анкер, это же ты!

— Точно... Гы, Брат, а здесь ты пытаешься створку ТПК сдвинуть... А мы все секретно да секретно! А тут вона как: на весь мир.

— Здоровый телевизор. С выпуска такой матери куплю.

— Не. Я лучше сережки сестре...

За столиками, по зимнему времени, сидело немного народу. Люди и фавны вперемешку. Пока ждали повторения выпуска, конкистадоры более-менее научились различать их по форме скул и вертикальным зрачкам, потому что уши по случаю зимы многие прятали под капюшонами. Честно говоря, куда больше фавнов лейтенантов удивило наличие оружия — в каждой компании непременно винтовка или двустволка, а пистолеты вообще у всех. Прямо тебе пиратская таверна, но никто себя в грудь не колотит и стволами не размахивает, все кино смотрят. Сейчас пела сущая девчонка, блондинка-снежинка, но принимали ее с удивительным единодушием, хлопая в ритм, втаптывая каблуки в пол с отчетливым рычанием. Да и голос... Лейтенанты языка не знали, но чувствовали: не про ссору с мальчиком тут поется.

Перед экраном столпилось около сотни разного народу, все они возбужденно переговаривались, и ничуть не удивлялись, что конкистадоры тычут пальцами в экран с радостными возгласами, потому что сами делали то самое, а вопили еще и погромче.

Флюкт вытащил фотографию Руби с косой, луной и волками — ну, беовольфами! — и считал там осколки луны, сосредоточенно сопя, сравнивая с настоящей луной, лениво выглядывающей из-за несомых по небу потоков снега. Доходил до сотни, сбивался, ругался и бросал дохлое дело. Потом собирался с силами, отпивал пива для силы, и делал следующую попытку.

Кортес тянул подогретое пиво с перцем, погрузившись всем существом в оценку вкуса.

Геолог сидел, как летом, прикрыв глаза, словно от жары, словно и не метель вокруг. Ну да "Геология Арктики", вот что значили буковки ГА в нарукавном ромбике. Привычный, черт. Что значили "НИИ", советскому человеку объяснять не нужно.

Под звон короткой мелодии развернулась заставка: студия новостей с логотипом "города Ноль". За столиком желтоглазая девчонка с черным бантом на черных волосах косится вниз, видимо на бегущую строку. Позади ведущей экранчик "прямого включения", именно с него обычно вещают местные корреспонденты. На втором экранчике девчонка в белом — все узнали в ней ту самую певицу, поднявшую на ноги зал несколько минут назад — но на заставке она просто заслоняется от ливня, за ней бушующие волны.

Заставку все приняли с оживлением. Флюкт сказал:

— Ого! — и даже отложил фото.

Заставка перевернулась, крутнулась и пропала. Стихшее кафе уставилось в экран, где пошли вполне знакомые лейтенантам кадры. Перебежки, рывки камеры, пыль, кувырки, фонтаны пыли, снопы кирпича, когда снаряд прошивает здание. На экране шла битва за Вейл. Волна черных тварей. Тревожный блеск аур. Ночной бой: смазанные силуэты, ослепительное пятно горящего дома, стрельба в упор. Потом высотка, шпиль — видимо, съемка с винтокрылов. Алые трассеры, внезапная откровенность попаданий, размытые пятна на самых жутких кадрах — конкистадоры уже знали, что так работает здешняя цензура.

Экскурсовод подобрался:

— Вон ту черную хрень видите?

Конкистадоры сглотнули.

— ... Справа команда CRDL, две другие команды я не знаю. А то, что они пытаются удержать, назвали драконом. Вы сожгли именно такую тварь. Скорее всего.

Лейтенанты переглянулись и молчали до конца ролика, когда все понемногу вернулись к разговорам, заполнив кафе привычным ровным шумом.

Тогда Анкер покрутил носом:

— Чтобы цензурировать, сколько же надо иметь исходного материала? Нам показывали кадры фотопулеметов истребителей — черта лысого там поймешь. А тут прямо как настоящее. Здесь что, каждый с камерой ходит?

— Именно, я так и сказал, — геолог чуть улыбнулся. В самом деле не мерзнет, или просто не хочет ронять марку?

— Понятно, почему все с оружием, — выдохнул Брат. — Если тут в любой миг может выскочить такое... Черное.

— Я понял, что скажу маршалу на докладе, — Поручик вытер тарелку хлебом.

— Что?

— Позже. Тут... Секретность не соблюдена.

— Нашего языка здесь не знает никто.

— Сфига ли? Вот геолог знает. — Поручик вежливо салютовал поднятой кружкой. — А он такой не один.

С привычным уже клеканьем подъехал велопоезд. Из него выгрузился мужчина в синем рабочем комбинезоне с чемоданчиком электрика и принялся возиться в основании низенького светофора. Тут принесли заказанную еду: вполне обыкновенное и вкусное мясо, гарнир если не из картошки, так из неотличимого на вкус местного овоща. Конкистадоры погрузились в еду, не обращая даже внимания на снова запевшую девочку-снежинку.

Когда же с довольными выдохами перешли к остывшему пиву, то заметили, что электрик сидит напротив через стол, что лицом и статью он вполне человек безо всяких там "основ". И, наконец, что на груди его православный крест.

Геолог поморщился:

— И сюда пролезли долгорясые... Политика, чтоб ее... Додумался же кто-то!

После первого в жизни ракетного боя, да еще и удачного, конкистадоры только молча переглянулись. Один Кортес отставил кружку с пивом и потупился несколько виновато. Но и он промолчал.

Зато не промолчал сам иеромонах. Подошел, поздоровался:

— Александр Сеич, рад видеть.

— Не могу ответить тем же, простите. Мракобесы вы, отче Иване.

— Светобесы, с вашего позволения. Электрик ибо.

— Ай, садись уже, пей. — Геолог махнул рукой и пояснил конкистадорам:

— Мы часто спорим. Сейчас лениво просто.

— И о чем в последний раз?

— Что такое душа.

— О! — Кортес оживился. — Хороший вопрос. И что же?

Электрический иеромонах одним глотком выхлебал половину кружки, поставил на стол, как печать на указ и ответил столь же монументально:

— Душа, сыне, это то, чем ты любишь кошек. Опровергни!

Пока Кортес подбирал возражения, шум на террасе приутих. Спустился вечер, люди-фавны расходились кто куда. Подъехал поезд уже из пяти вагончиков, даже здоровенный быкофавн умаялся, пар столбом светился над ним в лучах фонарей. Репродуктор под ближним фонарем душевно выводил подозрительно знакомым голосом:

— ... Атланты небо держат на каменных плечах!

Прежде, чем лейтенанты вспомнили, где слышали почти такие же нотки, геолог сбил их с мысли вопросом:

— У вас до скольки увольнение?

— До утра! — лейтенанты не сговаривались, но получилось хором. — За меткую стрельбу.

— Солдаты, бродяга и поп, — буркнул Кортес. — О чем говорить?

— О бабах! — заржал Флюкт. На этот раз он угадал, его поддержал Брат:

— Правда, хватит с нас мировых загадок. Давайте просто выпьем. Завтра опять колесо крутить.

Геолог развел руками:

— Желание гостя для хозяина закон.

Он слышал, что где-то в городе имеется вполне легальный бордель, но сам туда не ходил. И уж тем более не собирался вести выпивших мальчишек; что они боевые ракеты запускали, для дури не помеха. Получишь потом от парторга за моральный облик... Нет уж, лучше пить здесь. Потом такси вызвать, в лучшем виде погрузят и отвезут.

И уверенно заказал на всех лучшей водки, а к ней соленых грибов, и маринованых побегов из Хедаммы, и вейлского мяса — Звездочет представительских оставил с запасом, на один ужин хватит.

— Да, — осторожно сказал Флюкт, — здесь девушки ого-ого...

Проводив глазами стайку этих самых девушек, земляне за столиком переглянулись: вообще-то, страна как страна. Мороженое не ест никто, что и понятно, зима все же. А так ничего необычного.

Ну, конечно, если не считать картинной красоты брюнетку, с деловым видом прошедшую по галечной дорожке и скрывшуюся в падающем снеге. Чисто тебе крейсер мелькнул на обрезе радара, восхитительно и страшно, волосы дыбом.

— Охотница, — буркнул геолог в ответ на немой вопрос. — Обычный человек против них что ребенок, силы несопоставимы. Такую любить сложно.

В голосе Кортес уловил то ли огорчение, то ли печаль, то ли тоску по недосягаемому, и проворчал больше из чувства противоречия:

— Ну и нечего за ними стелиться. Знавал я одну такую. Бери, мол, меня замуж, только каперство брось, в абордажах не участвуй, сокровища по полгода не ищи, но пятьдесят тысяч пиастров в месяц "на содержание дома" вынь да положь. Еще и в бордели, мол, ни ногой. Да ебись она Кракеном вперехлест через клюз!

Флюкт на правах самого безбашенного не согласился, конечно:

— Ерунда! Комаров бояться — в лесу не сношаться.

— Угу. Ты неделю назад провожал шифровальщицу с узла связи, и вернулся, вывихнув челюсть. Герой!

— Девчонка ни при чем! Мы до такси мирно дошли, она уехала.

— А челюсть?

— На спор языком до уха доставал.

— А вот у нас в Киеве...

Принесли заказанную еду. Стали пить — за тех, кто в море, за тех, кто в пути, и третий тост молча, не чокаясь, и потом за ждущих дома — и стали говорить, и смеяться громко, и подпевать репродуктору:

— ... Ты забудь про меня, ты забудь про меня, не заламывай тонкие руки!

И снова лейтенанты подумали: ну вот знакомый же голос, ну где-то рядом же звучало! — но водка минского разлива вступила в свои права, и Брат ради смеха пропищал, насколько десантник с обхватом легких два метра может изобразить женский голос:

— Ой, да все боевые вертолеты одинаковые. Смотрят свысока через тепловизор, плюются ПТУРами. Могут стрекотать о любви, но им нужен только боекомплект. И то, сразу расфигачат по каким-то там целям. Ждешь его всю ночь, а он прилетает под утро, без ракет, с дырками от пуль. Где шлялся? Военная тайна... И никаких серьезных отношений. Только заикнешься, что пора нам уже завести десант, или построить опору ЛЭП — сваливают на запасной вертодром. Хотя с теми из них, что постарше, еще можно десант завести, не то что молодежь.

— Да, — говорил иеромонах, воздев наставительно палец, — женщине важнее всего ребенок.

— А мужчина?

— Мужчина — будущий ребенок и важен в этом качестве, а не сам по себе.

И майор соглашался вполне глубокомысленно:

— Главное для мужчины — не дерево посадить, построить дом и родить сына... Главное: сделать все разными инструментами!

— Женщин понять невозможно! И нечего мне тут разводить. Вот можешь ты представить, чтобы девушка сперва тебе отказала, а потом пришла тебя же просить помочь?

* * *

— Отчего же, — Капитан потер виски. — Могу представить. Но тут нюанс. Я за Вайолет не ухаживал, она и не отказывала. Пример мимо.

Хоро хмыкнула:

— Тогда пусть она сама и объясняет.

Объяснила Вайолет просто и коротко:

— Я хочу вытащить майора Гилберта. Прямо из боя, до разрыва снаряда. Обстановку я вспомнила и нарисовала. Одна я не справлюсь. Прошу помощи, и готова отплатить любой ценой.

Хоро помотала головой недовольно: любой ценой! Разве можно такое говорить кому попало? И тотчас поняла: Вайолет знает, что Капитану так сказать можно. Вот он все поймет правильно.

Капитан подтвердил догадку, не став ловить Вайолет на слове. Только поморщился:

— Черт знает, а если там какие причинно-следственные связи? Надо ученых спросить, пока не уехали.

Тогда Хоро приказала подать большой сервиз и попросила Капитана заварить много чаю, а заодно послала "садовников" пригласить братьев из Лазоревого Павильона — сюда, в тесную комнатку с мозаичным столом, с резными панелями стен, за которыми скрывался люк синей стали.

Будить братьев не пришлось: истосковавшись по дому, они второй день сидели на чемоданах, ожидая открытия перехода. После экстренной переброски ракетчиков Большой Портал города Ноль оккупировали ученые, и потому пару человек Хоро легко согласилась провести по старой памяти. Просто не сразу: звезды Сад-уль-Забих, понимать надо.

Так что на приглашение братья радостно вскочили; вещи их взяли посланные служители; по резной галерее под красивой, полной, белой — наконец-то нормальной! — луной Страны Цветных Облаков все прошли к Хоро.

Вещи сложили пока в угол. Капитан перелил чай из заварника в разливной чайник, удовлетворенно выдохнул:

— Готово!

Поднял взгляд на вошедших и спросил:

— Съездить с вами для моральной поддержки?

Младший нахмурился:

— Не советую. Съедят.

Старший покрутил носом:

— Сферы, мать их в купол.

— А цель вызова?

Братья развели руками. Ответил старший:

— Формально доклад в Институте Коммунизма. Ефремов, Афанасьев, наверняка и Серов будет. А что по сути, не знаю. Самое вероятное, что просто истек срок. Тут же со временем каша полная. Мы перемещаемся мгновенно, а луч света идет восемь лет.

— А, вы же положение вычислили.

Выпив чаю, братья синхронно покривились:

— Вычислили, только дичь получилась. Система Ремнанта поперек диска летит, у нее траектория — ум сломаешь. А так да, восемь световых. Всего-то вдвое дальше, чем до Проксимы...

— Вот, мы через портал мигом, а луч света пока еще доползет. И попадаем не день в день, и не год в год, а так... Сезон в сезон примерно. Расхождения небольшие, что хорошо. Но бессистемные, что совсем плохо. До сих пор непонятно, причина тут на планковских длинах или на эйнштейновских...

— Стоп, стоп, не вали все комом.

— Точно. Простите, Вайолет. Извините, Хоро. Капитан...

— Какие еще есть версии вашего вызова?

— Беспокоишься?

— Меня не вызывают пока. Имеет смысл уточнить, к чему готовиться.

Братья снова переглянулись и ответил старший:

— Что угодно. Может, замечания к расчету положения Ремнанта. Но тут гадать можно до бесконечности. Не спрашивать же у начальства.

— Ведь начальник умный не может быть. Потому что — не может быть.

Капитан поглядел на луну сквозь пар над чашкой. Нет, нисколько на Ремнант не похоже. Неужели кончилось?

— Фрондируете, мушкетеры.

— Мы интеллигенция, положено. Второй день учимся фиги в кармане вертеть.

— И как, получается?

— Цепляется за что попало.

Младший прибавил еще вариант:

— А может, и твоя гипотеза Праха как хранилища знаний первой цивилизации. Хотя непонятно, почему все бессистемно и почему не запись на кристаллической решетке.

— Чтобы читалось без специального прибора, мне кажется.

— Ну да, писатель, — Капитан ругнулся в нос, — дозамечался тайных знаний.

Подумал, что ругался зря и попытался сгладить шуткой, но шутку взял из "тех документов" 2012 года:

— Вы как сестры Вачовски, только братья!

Разумеется, юмора никто не понял и потому не поддержал. Старший брат ответил вполне серьезно:

— Что делать, не знаю. Но бездействия сердце не выдерживает. Коммунист обязан что-то сделать.

— Ты не комсомолец даже.

Старший брат вспомнил фразу из начала истории: "Ведь он муштчина, кайн сопляк! Как он мог не идти? Сможешь ты трус любить?"

Шумно выдохнул, обвел глазами резной павильончик, рассевшихся на креслицах людей, и попросил:

— Сменим тему.

Хоро кивнула:

— Сменим. Вайолет...

Ваойлет рассказала.

Братья переглянулись и теперь отвечать выпало младшему:

— С Хоро понятно, она за такое Вайолет будет эксплуатировать до конца дней... Не уточняю, чьих. А ты почему согласился помочь?

Капитан отставил чашку:

— Как-то сложно все. Четыре вида коммунизма... Ну, совещание, куда вас вызывают. Черт разберет. А Вайолет просто хочет спасти своего парня. Тут хотя бы понятно. А у вас я хочу спросить: это же тот самый временной парадокс, нет?

— Не больший, чем ее доставка писем.

— Ага, мне все тот звездолет покоя не дает. Ну, последнее письмо. Зачем он в сюжете?

— Брат, мы писатели, конечно. Только ты как-то очень буквально понимаешь: "мир есть текст". Не все сущее нужно зачем-то. Избыточность информации...

— Не отклоняйся. Письма.

— Письма? Нет особой разницы, доставлены они Вайолет путем чудесного вмешательства, либо пришли обычной почтой. В любом случае их прочтет один и тот же человек. Событийная ткань не изменится.

Младший брат поднял руку:

— Стойте, я вспомнил... Нам присылали в лабораторию вычтехники концепции. Чтобы машина могла управлять, например, станком, она должна считать и реагировать на сигналы в реальном времени.

— А к нам это каким боком?

— Не сбивай, я же и рассказываю. Вот, можно сделать машину так, что все сигналы будут сразу дергать процессор, это "жесткое" реальное время. Время реакции строго задано и всегда одинаково, за него кварц отвечает. Это будет наш исходный случай, когда письма идут обычной почтой, а майор Гилберт... Э-э...

— Ясно, — чашка в руке Вайолет не дрогнула. — Второй случай?

— Второй случай, "мягкое" реальное время. Сигналы стоят в очереди на общих основаниях. Только машина очень быстро считает, и для стороннего наблюдателя нет разницы с "жестким" вариантом.

Капитан почесал затылок:

— Яснее не стало.

— А я поняла, — Хоро прищурилась, — для стороннего наблюдателя нет разницы: доставлены письма почтой или Вайолет их отнесла хитростью, скачком во времени. Надо создать ситуацию, когда со стороны нет разницы, отсутствовал майор Гилберт по причине смерти, а потом воскрес — или провел время, например, в длительной командировке. Так или иначе, майор выпал из событий на некое время, а потом вернулся. Никакого парадокса тут нет, и беспокоиться не о чем.

— ... На самом деле реакция не мгновенная, — младший явно увлекся, — она всего лишь быстрее разрешающей способности приборов наблюдения. Тогда вопрос мгновенного и немгновенного действия — всего лишь вопрос точности прибора-измерителя. Получается, что и квантовая неопределенность тоже ведь разница в разрешающей способности приборов.

— Брат, увлекаешься!

— Что поделать! Год я занимался расчетами, преподавал мудрецам логарифмическую линейку, писал программы для телескопа, переводил бумаги для суда, заменял Капитана в управлении городом и в оконцовке приключения наводил ядерные ракеты. Теперь наука мстит.

Звездочет усмехнулся и отпил маленький глоточек.

— Рассмотрим на уровень глубже квантов. Не факт, что там не обнаружится все то же самое: строго последовательно и по закону причинности. Следовательно, поведение квантовой системы можно смоделировать и предсказать. Правда, расчет займет намного больше чем реальная система. Зато можно верифицировать простенький вентиль, и на нем уже строить более сложные схемы... Простите...

Хоро прикончила свою чашку и прибавила:

— Вот вам и загадка гримм-тварей. Допустим, что их время квантуется другой постоянной, не Планка. И мы с ними взаимно проскакиваем в междутактовые промежутки. Прах же синхронизирует их с оружием Охотников. Но вот как такое могло получиться?

Тут уже братья рассмеялись:

— Вблизи черной дыры метрика пространства меняется. А Ремнант явно шарахнуло чем-то космических масштабов, вон как Луну раздробило.

— Слушай, брат, но ведь это черт знает что. Набор временных отрезков, смонтированных как угодно... Я не могу ни объять, ни предсказать, ни даже понять.

— Лес!

— Точно, лес. А мы пытаемся на полочки, в карточки, в папочки, в клеточки. Наше Настоящее — такое огромное учреждение. Управление Всего.

Старший поморщился:

— Второе слово лишнее. Просто Управление, так внушительнее.

— Сюжет?

— Да, брат, сюжет!

Хоро нажала завиток на резьбе и подождала, пока служители подхватят вещи, и механизм откроет перед братьями дверь в легенду.

Проводив глазами закрывающийся люк, Вайолет уточнила:

— Капитан, там в прошлом бой. Возможно, Гилберта придется тащить вдвоем. Надо прикрытие. Нужен третий.

Хоро добавила медленно, явно глубоко задумавшись:

— И еще проблема: вы не сработаны. Может раскидать на день пешего хода, как тогда.

Капитан заглянул в чайник: ничего. Тогда он вытащил подаренный Свиток, почесал щетину под горлом, полистал список абонентов.

— Я спрошу. Но ничего не могу обещать. Когда начинаем?

— Не будем откладывать, — Хоро поднялась. — Меня встревожили упоминания о несинхронности времени. Не хочется ждать изменений в работе порталов. Договаривайся на завтра.

* * *

— Завтра, на совещании, вам придется занять четкую определенную позицию.

— Вполне вас понимаю.

Стояли перед скелетом тарбозавра и выглядели странно похожими. Как между собой, так и на двуногий огромный костяк. Оба здоровенные, оба сдержанные в движениях; обликом не сходные — но "истинная семья редко вырастает с тобой под одной крышей". А вот выражением лица оба мужчины походили на древний скелет: недоуменное удивление, вскинутые брови. Блики легли чуть иначе, и отвисшая костяная челюсть тотчас пролила снисходительную к себе самому печаль: что с того, что моя плоть черна? Я тоже из тех, из древних эпох. Я помню время, когда учился творить.

Я видел, как созданное мной покрыл мох.

— ... Из Монголии вытащили.

— Сложно?

— Не то слово. Сорок шестой год, ни еды, ни бензина. Не то, что там, у вас.

— Вы как будто не можете поверить.

— Попробуйте поставить себя на мое место. Вы бы поверили?

— Трудно сказать. С одной стороны — наш "Парус" летел именно за новым знанием. С другой — знание ли?

— Берклеанцы. Солипсисты немытые. Как ужасно мое представление...

— Воистину.

— Неужели до вашего времени дожила и эта шутка?

— Нет, я услышал ее на промежуточной базе. От Хоро.

— Вот еще ужас биологии. Вас хотя бы можно обосновать.

— Чрезвычайно интересно. Слушаю внимательно.

— У нас работают над межпространственным перемещением. Фок, мальчишка Лентов. Есть уже теория. Да вот хотя бы портал, через который вы появились. Ну и вот, положим, что вы — наше будущее, три тысячи лет вперед. Либо три тысячи светолет куда-нибудь к Стрельцу. Физический прыжок есть эквивалент перемещения во времени. Никакого парадокса.

— Но для стороннего наблюдателя наша и ваша Земля должны существовать одновременно.

— И почему нет? Законы исторического развития не обманешь. Точно такое же развитие форм жизни.

— Вы полагаете, что разум сугубо антропоморфен?

— И вы привезли с Ремнанта доказательство. Даже фавны... В общем, рога мыслящему существу не нужны. И никогда у него не будут!

— Так в чем же тогда проблема с Хоро?

Мужчины прошлись вдоль древних костей, приветов из непредставимого прошлого, из вечного запаха пыли, из вневременного колыхания зарослей на берегу — незаметно для себя подстраивая ритм шагов к чекану секундной стрелки.

— Второе начало термодинамики. Биология очень сложна. Как все увязать? Эволюция не увязывает ничего, она всего лишь убивает не вписавшихся. Откуда Хоро? Что она такое?

— Искусственный организм, почему нет?

— Впрочем, я же сам писал, и совсем недавно сдал в печать... Книгу. Мой герой так и говорил: все мужчины станут немного богами, все женщины — ведьмами. В том смысле, что смогут управлять силами, на сегодня выглядящими сверх... Необъяснимыми. А потомкам — как лампочку включить. Мы-то понимаем, откуда берется ток, по чему течет, чем измеряется...

Мужчина постарше указал на неприметную дверку, почти скрытую громадным костяком четвероногой твари:

— Там профессор нарочно для меня столик поставил. Давно. Потом уже я вернулся препаратором. Лет через пять... После Владивостока, что там: после Каспия! Тогда получил собственное рабочее место.

Пахло бумагой, мастикой от натертых до блеска ручек и бронзовых шишек столбиков, а витые шнуры ограждений пахли пыльной тканью. Зимний день остался там, за толстыми стенами; здесь мерно щелкали большие настенные часы — именно для контраста быстротекучего времени и замершей в витринах вечности. Редкие посетители дивились и пугались оскалами дней минувших.

— Так что вы планируете представлять на завтрашнем совещании? Какой он, ваш коммунизм?

— Вы говорите только о деле. Неужели нам больше нечего обсуждать?

— Напротив. У нас так много тем! И устройство вашего общества, я ведь выдумывал его крупными мазками, а вы знаете на практике, изнутри и полностью. И ваши путешествия, и места, где вы гостили, удивительные существа, которых вы встречали... И тысячи тысяч еще вопросов! Понятно, что все не поместится в одну встречу. Боюсь, мы за год вас не исчерпаем. А потому я с болью в сердце выбираю сегодня и сейчас один вопрос.

— Коммунизм?

— Да. Мы положили слишком уж много людей. И я хочу знать, за что!

— Я не то, чтобы теряюсь. Там, на Ремнанте, проще.

— Вы говорите в настоящем времени.

— Но ведь оно там есть. Не прошло, а есть и сейчас. И я намерен туда вернуться.

— Возвращаю вам ваш вопрос. В чем сложность?

— В том напряженном внимании, с которым вы глотаете каждое мое слово. Так нельзя! Я не пророк, не наставник, не светоч. Я всего лишь частичка моей Земли.

— По странной игре случая добуквенно совпадающей с моей.

— Если не случайность, то что нас объединяет? Какой механизм в основании? Общая иллюзия? Поле неизвестного излучения — отчего нет? Если есть солнечный ветер, то есть и межгалактический. Высокоэнергетические частицы, ни атмосфера, ни броня им не помеха... Как называется ваша книга?

— Я пришлю вам. По такому случаю найду незатертый экземпляр. Но скажите, наконец, что такое ваш коммунизм. Про наш я знаю и сам. А вот к чему мы мечтаем прийти?

— Хорошо... Но простите, мне очень тяжело формулировать. Я все же прикроюсь авторитетом наставника и учебника. Для начала. А уже потом я постараюсь расцветить чертеж красками личного отношения.

— Годится. Итак!

— Итак, первое. Возможность свободного и безопасного обсуждения проблем среди команд, свободная конкуренция между командами. Возможность легко попасть в команду. Возможность уйти из команды. А что внутри команды — пусть решают сами ее участники.

— Атом общества — не личность, но группа?

— Так ближе к биологии. Не нужно ломать психику бессмейностью и воспитанием в интернатах.

— Второе?

— Второе. Неравенство.

— В коммунизме?

— Именно. От каждого по способности — ваш лозунг?

— Не поспоришь. Дальше вы скажете, что способности разные у всех.

— Не скажу, вы и так поняли. Второе. Мой учитель полагает, что люди различаются по степени принятой на себя ответственности. Кто готов больше работать, у того человека голос весит больше. Здесь и есть неравенство. У нас внедрен индекс ответственности.

— У нас, кажется, Глушков что-то похожее продвигает.

— Между нами больше общего, чем разного.

— Да. Третье?

— Самое трудное. По сути, мы бульон команд, не россыпь индивидуальностей. Не семей: семью человек выбрать не может. Без Ремнанта, где все построено на командах Охотников, я бы не понял этого настолько остро. И вот, самое сложное — обеспечить возможность свободного образования команд, экипажей, групп, племен. Обеспечить им честную конкуренцию.

— И каким же способом? Регулирующий орган, внешний? Наобжигались.

— Воспитание. Сверхмощный пресс общественного мнения. Обучение. Понятия о плохом и хорошем.

— Но если все же некая команда захочет подмять прочих?

— Все обязаны ее уничтожить.

Помолчали.

— Получается, механизм поддержания правил конкуренции — само общество. Признаюсь, трудно поверить.

— Еще труднее, чем в Хоро?

— Вольно вам шутить.

— Думаю, любой ваш король, хоть Людовик, хоть Ярослав, не поверил бы в обычнейший бюргерский парламент, а не то, что в социализм хотя бы и вашей страны. Сказал бы: если триста человек сошлись не на войну и не на пирушку, то зачем?

— Хорошо... Хорошо. Трудно принять, но я уже поверил в столько невозможных вещей. Чудом больше. Но вот какой вопрос. Где конкуренция, там рынок. Неважно, как назвать ресурсы: соцбаллы, ракушки каури, да хоть крышечки от пивных бутылок.

— А что плохого в рынке?

— Вопрос-подвох?

— Готовлюсь к завтрашнему дню. Там подвохов накидают...

— На том стоим. Ну так что плохого в рынке: неизбежно переход к той или иной форме эксплуатации. Рано или поздно, под самыми честными лозунгами, из наилучших побуждений.

— Если нельзя предотвратить — возглавь. Есть у вас такой лозунг?

— Коммунистическая биржа? Это как?

— Не совсем биржа.

— И не совсем коммунистическая?

— Отчего же. Все признаки у нас четко выполняются... Хм. А ведь я с такого угла зрения не пытался... В самом деле! Рынок и биржа, звездолет "Арьергард". В нем единица конкуренции — поселение.

— Вот зачем нам передали тот рапорт... Признаться, он выглядит здесь полностью чужим.

— Ну, вы же сами сказали: чудом больше.

Сделали круг по залу и теперь стояли перед монгольским тарбозавром: двуногим, большеголовым, вытянувшим колючую шею с немым вопросом, прикрывшим поясницу костяным щитком — словно теплым поясом от радикулита. И второй скелет, зауролоф, с костяной треугольной шапочкой, косился на тарбозавра с отчетливой боязнью.

А потом блики упали по-другому, и наваждение рассеялось, и звери снова стали мертвыми костяками, и пахли не кровью, не сгнившим в зубах мясом, но всего только клеем и лаком, державшим заслуженное старичье одним куском.

— Благодарю вас.

— За экскурсию? Но я показал всего лишь вводный зал.

— И за экскурсию тоже.

Мужчины направились к выходу. Вслед им глядели билетерши и служительницы, подталкивая друг дружку локтями: сын, что ли? Вот же здоровская порода у Антоныча, небось, полуторку на руках вытолкать может. А что ворчат... Мужики всегда ворчат, счастья своего не понимают. Потом спохватываются, конечно, плачут, что поздно.

Так ведь это ж, пойми — потом!

* * *

— ... Потом крейсер обследовал море. Лед исчез в пятне диаметром несколько миль. Нас предупреждали об опасности нахождения в зоне взрыва, так что мы в само пятно не совались...

— Достаточно. Винтер, ваш лейтенант вывел Тан Линя с помощью Тириана, верно?

— Да.

— Найдите мне Тириана.

— Предмет беседы?

— Вы представляете себе мощность... Устройства?

— С трудом.

— И чем вы собираетесь его сбивать, случись нам поссориться с городом Ноль? Могу понять, Глинда получила Озпина живым и теперь ни на что иное не смотрит. Но мы-то не можем тонуть в любви по уши, простите. Прилетит этакая хрень в Атлас, и что?

— Вы полагаете, оно хуже гриммов?

— Гриммов убивать можно. Мы боремся с черными всю историю Ремнанта и пока еще не проиграли, что бы там ни вопили протестуны всех размеров и сортов. Чем убивать... То, что вы видели? Найдите Тириана. Возможно, нам придется заключить союз.

* * *

— Союз?

Тириан остался верен себе и камеру со своей стороны не включил. Но и по голосу Айронвуд слышал, как волнуется таинственный фавн-скорпион:

— Генерал, такое дело... Я бы, честно, охотно договорился с вами. Но мое начальство...

— Говорите прямо: Салем?

— Да, чего уж теперь. Салем не выходит на связь вот уже десятый день.

Айронвуд посчитал даты. Вспотел и пересчитал еще раз, прямо в личном Свитке, плюнув, что Тириан видит все через прямую связь.

День первый, нападение на город Вейл. Суматоха, никто ничего не понимает. Атласские фавны бросают работу и кучкуются вокруг Тириана, пользуясь тем, что полиция, армия — вообще все, способные носить оружие — готовятся отражать Волну гримм. Патрульные крейсера на западном направлении получают приказ выйти как можно дальше. Чтобы увидеть Волну как можно раньше и обеспечить как можно больше времени на подготовку.

День второй, крейсер "Громобой" замечает не то громадную стаю гримм-живности, не то одиночного здоровенного гримма, большого настолько, что поверхность радиоотражения у него, как у самого крейсера. Капитан разумно не приближается к неизвестному, не рискуя Девой Зимы на борту. Сообщение уходит к Глинде — а Озпин все еще в коме. Глинда только что вела бой с таким вот супер-гриммом, еще и порождающим водопады мелочи. Ну, то есть беовольф для него мелочь. Глинда логично предполагает, что черные наносят удар по Атласу тоже. Возможно, и по Вакуо — но спасать песчаный фронтир некем, да и Атлас важнее. Атлас поставляет Прах, на Прахе стоит мир. Понятно, что заметив угрозу, Гудвич ухватилась за соломинку: Озпин еще висит между жизнью и смертью, сама она едва управляется с обороной Вейла.

Стоп... Стоп.

Стоп!

Отчего Глинда вдруг решила, что "Ноль" справится с драконом? Что-то знала, ведь не просила же помощи ни в Мистрале, ни в академии Тень из Вакуо. Хотя то и другое далеко, город Ноль же как нарочно между Вейлом и Атлас, ближе всего к Заповедным Землям. Дело в географии?

Ладно, едем дальше.

Дальше у нас день третий. Город "Ноль" отзывается на призыв о помощи. Но вместо сдержанного: "мысленно с вами" реагирует с военной четкостью, наверняка приведя в действие один из отрепетированных планов. Агенты в "городе Ноль" передают: никакой паники. Ничего чрезвычайного. Никакого сверхнапряжения. Деловито взяли откуда-то из недр Прииска и выкатили... Ладно, ракету. Ракетное вооружение не такая уж тайна. Точность наведения тоже для Ремнанта не фокус, все же Свитки вычисляют хорошо и быстро. И то умудрились одну ракету всадить в воду. Дошла только вторая, ее хватило. А если бы не хватило, так на подготовке стояла и третья. Для надежности.

Айронвуд понимал разницу между единственным экземпляром ручной работы и принятой на вооружение серией. Все же Атлас — бывший Мантл. Пока Вейл и прочие Вакуо-Мистрали делали ставку на уникальных Охотников, Мантл побеждал грамотным наращиванием сил и массированием огня.

И вот "город Ноль" показал настоящее массирование. Дошла одна ракета из трех на подготовке — и гримм весть скольких в подземных складах Прииска.

Лед в море исчез на три мили.

Айронвуд жил в Атласе, на ледяном континенте, и про теплоемкость льда знал... Знал все.

Лед исчез мгновенно. Не таял несколько суток, не разлетелся оплавленными кусками — исчез.

Испарился, вот что это означает. Количества тепла хватило не просто превратить воду в пар сразу по всему объему кастюльки — но сделать это мгновенно.

Кто полагает, что испарить лед в радиусе три мили просто и дешево, пусть учтет, что мощность излучения падает очень быстро. Отошел от костра всего на десять ярдов — тепловой поток упал на десять в четвертой степени, то есть в десять тысяч раз.

— Винтер, краска горела?

— Да, генерал. Как вы поняли?

Вот с того дня у Тириана и нет связи с Салем. С того дня свирепый бой за Вейл покатился на убыль. Правда, Глинда лепечет, что Озпин-де вышел из комы буквально на сутки, героически там кого-то превозмог, и нырнул в беспамятство обратно, бросив разгребание последствий на верных соратников. Удобная теория, все объясняет. А что Озпин совершил великий подвиг едва ли не в ту же минуту, в которую испарялся лед...

Не только лед. Похоже, не только лед.

Айронвуд уронил голову на крепкие руки и, не стесняясь Винтер за спиной, выдохнул:

— Четырем Девам палку Волшебника в три отверстия!

* * *

— ... И провернуть до характерного щелчка!

— Чего ругаешься?

Толстый волкофавн ворчит, не оборачиваясь:

— Рыба-сволочь! Не ловится, и все тут!

Стою у борта, смотрю на море. А моря нету, полоска шагов пятьсот, за ней лед сплошной, до самого горизонта. Капитан у нас хитрый. Знает, что по кромке льдов даже гриммы ходить боятся.

И вот сейчас я вижу, почему.

Глыбы синеватого льда величиной с контейнер или вахтовый вагончик пологая волна в полной тишине подкидывает на три-пять ярдов. Клавиши богов-братьев, беззвучное бешенство стихии... Наверное, Вайсс научится когда-то управлять и таким. А Винтер, может быть, и умеет уже.

Страшно. Мозг вроде бы и понимает, что шуметь нечему, да и звуки соответствуют: скрип, шорох, иногда плеск, вот и все. Но какие же они огромные! Синеватые, а иногда просто зеленые, не какие-то там мягкие тона — густо-зеленые блоки старого льда. Вверх-вниз, только сунься — нежнейший мясной фарш!

Вчера поутру вахтенный одну такую льдинку прохлопал, поцеловались. Теперь в носовом трюме полтора метра воды.

Путаться стал. То привычно ярдами, а то припомню таблицы стрельбы из Корпуса, и метры сами собой на ум приходят. Моряки вовсе считают милями и кабельтовыми, но я в моряки не лезу. Я пассажир, и тем горжусь. Знать бы еще, капитан мое убеждение разделяет, или уже отдал приказы на время стоянки переквалифицировать меня из пассажиров в арестанты?

* * *

В арестанты я не захотел. Выгородка тесная, пыльная, и для здоровья сырость не полезна. Вещи с вечера распихал по карманам разгрузки, рюкзак набил обрезками канатов и оставил в своем шкафчике. Вроде как барахло мое вот оно, значит, и сам я от запасных носков никуда не денусь.

Дождался, пока справа потянется берег. Северный берег Мистраля не лесистое теплое Приморье, и люди здесь почти не живут. Отвесные черные скалы, в складках резкие белые пятна нетающего снега, крупные кристаллы, снежинки в ладонь, почти как Прах, только снег. Небо свинцовой крышкой, навевает мысли нехорошие.

Может, капитан и классный мужик, а команда его все отличные парни. Только если нет, на том и кончится мое путешествие. Я не в кино и не в игре, второй попытки не даст никто.

К полуночи стихло; отхватил я лодочку, с которой битый льдом корпус осматривали и потому не подняли: завтра, мол, опять понадобится. Так и оставили заваленной на нижнюю площадку трапа, чтобы случайная льдина не оторвала.

Лодку я спихнул, оглянулся: похоже, не замечает никто. Карабин всегда при мне, вещи по карманам. Толкнулся тихонько, на дно лег под смятый брезент. Вроде как лодка сама оторвалась. Корабль долго шел мимо, сопя огромным и добрым животным... Правда ли, что взрослые гриммы не кидаются на всех подряд, смирно и тихо живут? О гриммах можно думать ночью, если думать спокойно... Вот подкинуло на кильватерной струе, я приготовился прикладом толкаться, чтобы не втянуло под винты — но уже далеко отнесло, и сопение машины чуть слышно... Поднял голову: ни криков, ни огней; да и не станет капитан ради одного дурня и одной шлюпки менять курс. Шлюпка что; в шторм таких можно три потерять. Купят новую...

Выпрямился и погреб курсом на белую полосу вдоль берега. Там льдины не пляшут: старые за полмили на мель садятся, а молодые зыбью ломает, они тонкие совсем.

Так что когда лед подо мной начал трещать, испугался я сильно. Провалюсь, а греться тут негде и воспаление лечить нечем. Лег на лед — а он прозрачный, куда там стеклу, дно галечное, ни песчинки. Луна до дна просвечивает, рыбки суетятся, благолепие...

Ползу. В рост подниматься страшно. Долго полз, пока рядом снегоход не проехал. Местные смеются:

— Вставай, ушла королева твоя!

Обидно мне сделалось — не передать словами. Но говорю спокойно:

— Да не, вон плавает чегой-то черное, с веселенькими разноцветными глазками по всему телу. Очень завлекательно щупальцами машет. Сейчас оно к вам пошло, и вы посмотрите.

Как они втопили! Аж трещину гусеницами проскребли! Грешно смеяться над больными людьми, а все-таки не убежали, булькнули. Правда, что там уже по щиколотку, но не всухую продул. Размочил, так сказать, счет.

Ладно, подошел, помог вытащить машинку. Парни оказались не сильно обидчивые, оценили шутку. В диких краях если не убили сразу, потом ножа в печень заработать сложно, надо крепко человека задеть. Здесь жизнь и без людских дуростей непростая. Ну и людей мало, каждый на виду. Поневоле сделаешься прозрачным, как тот лед, что я пузом шлифовал...

Понятно, что где-то рядом прииск: за чем бы еще лезть в дичь и глушь. За долгую историю в теплых местах весь Прах выбрали. Вон, в пустынном Вакуо раньше все Прах копали, потому что легко добывался. Со временем все выкопали, и теперь Вакуо нищий фронтир, а рулят Вейл с Атласом, да вот Мистраль еще тянется, марку ронять не хочет.

Но это все лирика, историческое кино, дамы в кринолинах. Конкретно мне и конкретно сегодня важно что: где прииск, там рельсы. Где рельсы, там грузовая контора. Где грузовая контора, там тетенька-бухгалтер. Может, и дяденька, не в сиськах суть. А суть в том, что Свитком бухгалтер пользуется осторожно. У бухгалтеров Проявление такое: не доверять никому считать за тебя деньги. Особенно не доверять Свитку, потому что непонятно, как электроника что суммирует, и куда ее монтировкой фигачить за ошибку.

Вот, захожу я в контору, здороваюсь и с порога:

— Уважаемые, не надо ли кому Свиток настроить?

Настройка дело несложное. Реестр почистил, рекламу повытер, с умным видом в поля потыкал, между делом увеличил скорость курсора на одну-две ступени. И сразу разница невооруженным взглядом заметна: быстрее стало.

Поблагодарили, отсыпали двадцать льен.

С одной стороны хорошо. С другой — на обед хватит, но нужен-то билет. Рельсы наверняка с Трансмистралем соединяются, иначе зачем они вообще. Трансмистраль — хотя бы тысяча льен. И то, лучше ехать средним классом, чтобы не привлечь внимания людоловов, нищий эмигрант им первая добыча. Много морячки успели рассказать, хорошо я пива попил.

Вышел из конторы: маленький кирпичный домик. Прииск дальше, а тут платформа с навесом, вокзальчик небольшой, но касс целых три. Все открыты, все работают. Здоровенный, получается, прииск.

Идут мужики, двое, в костюмах виду прорабского. Пиджачок-манжетки, все модное, необмятое, обувь начищена. Но морды загорелые, обветренные не спрячешь. Всю жизнь по площадкам, в теодолиты щурятся.

— Эй, парень, ты нормально в расчетах шаришь, или только где курсор настраивать выучил?

— Давайте задачу вашу и посмотрим. Только уговор, если справлюсь — везете до Трансмистраля.

— А если не справишься?

— Сдохну от изумления. До сего дня не случалось.

— Вот, Грегор, это я называю здоровой самооценкой, — мужик повыше обернулся и рукой поманил:

— Пошли в гостинку.

Дальше в тупике вагон-гостиница, их вместе с вахтой меняют. Заснул-проснулся, а тебя уже на работу привезли.

Вывалили ворох бумаг:

— Нам надо таблицу состояния прахового двигателя. Начальники его где-то за долги взяли, без документации. Насос на откачке не справляется, а вслепую регулировать мы боимся. Один раз куда-то не туда закрутили, рвануло уже. Вот формулы, вот массив исходных данных.

Гляжу: ничего особенного. Разве только Уго Вильо Перес на память пришел — расчеты он преподавал; ну да взрослый я уже. Слезы вытер молча.

Сделал формулы часа за два. Кто-то поесть принес, тонизатора свежую банку не пожалел, заклееную. Дольше всего я возился с распечаткой. То давление теплоносителя на поля вылезет, то лишний знак всю красоту таблицы портит.

Оторвался от расчетов: темно в окне. И холодно так, что я внутри за стеклом ежусь.

Подошли мужики, зарядили мы вместо тестовой задачи массив реальных данных. Ткнул я пальцем в "пуск", и с чувством выполненного долга подтащил кастрюлю с остывшими макаронами, резиновыми сосисками, при изготовлении которых ни одно животное не пострадало, если не считать маркетологов, конечно...

А оно возьми и выпади примерно на середине расчета.

Стоим втроем над распечаткой, и до меня доходит: аргумент логарифма знак меняет. Возьми-ка сам логарифм отрицательного числа, быстро поймешь, в чем соль. Ну надо же так облажаться, нормирование входных данных прощелкать!

Но мужики смотрят уважительно и даже бутылку на стол выставляют:

— Слышь, Лосяра, оно в той же точке бухнуло.

Грегор пальцем в распечатку тычет:

— Я на всю жизнь запомнил, давление точно такое показало, как в твоем расчете. И сразу крышку цилиндра сорвало и пол-насоса разворотило, до задвижки никто не успел добежать.

Я на бутылку не смотрю, думаю только: повезло, вашу мать, раз в жизни повезло, не пешком триста лиг по морозу бежать.

— Во, — Грег потягивается и зевает. — Че ж мы сразу никого не зарядили посчитать? Правильная ведь формула!

* * *

— ... Формула коммунизма — фикция. Нет рецепта, одинакового для всех.

— Но цель есть и она очень проста.

— Отнять и поделить? Мы уже проходили.

— ... Галстук мой отпустите, вы же академик, стыдно.

— От генерала слышу!

— Вы опять отвлекаетесь на средства. Цель, Никита Сергеевич, вы начали говорить.

— Вертолетик поставьте, сломаете, что вы как дети малые.

— Тише, товарищи, тише! Перед инопланетянами стыдно!

Понятное дело, после такой ремарки все слова стер общий хохот, прекратившийся только минут через пять. И тогда Ефремов, утерев лицо, попросил:

— Никита Сергеевич, вы мысль докончите, пожалуйста. Вы начали говорить, что пути достижения разные, но цель одна, верно?

— Именно, — Хрущев сперва утер лысину, лицо после. Несмотря на правильный декабрьский мороз снаружи, в "комнате с модельками" только что пар не поднимался от разгоряченных спором людей.

— Я смотрю просто. Коммунизм есть созидание и постоянное улучшение условий жизни народа. Вот почему там, за вратами, мы построили не военную базу... Не только базу. Мы построили все-таки город. С детскими площадками, кружками кройки с шитьем. И внесли туда все социальные гарантии, присущие социалистическому строю. А старый коммунизм, эпохи Маркса-Бакунина — это ваш Тириан и есть. Отнять и поделить, верно тут сказано. Товарищи! Успокойтесь! Мы еще не идем штурмовать Зимний!

— А что, таки уже пора? — засмеялся в задних рядах Гречко.

Снова посмеялись: пора не пора, кто же такое скажет вслух перед ликом правительства?

С одной стороны, привычный спор опытных царедворцев, то есть, старых товарищей.

С другой стороны — мужчина от мальчика отличается только длиной... Скажем, волос. Интерес у всех одинаковый. Конкуренция, соперничество — все понимают.

Но.

Интересно.

То самое, эфемерное, невыразимое ни в словах, ни в рублях — и, однако, поднявшее предков полвека назад на штурм Перекопа, а кубинских барбудос недавно — на штурм казарм, а китайцев и вьетминь в те самые атаки "живыми волнами"...

Что это?

Как его определить?

Мы спутник запустили, мы человека на орбиту вывели; мы Гитлера лоб в лоб опрокинули — если нет коммунизма, то мечтой о чем все сделано?

Собрались к Т-образному столу и расселись привычно: во главе Хрущев, справа военные, слева ученые, вперемешку с теми и другими философы, предсказатели, инопланетяне в лице одного Тан Линя, и примкнувшие к оному Звездочет с Толмачом. Которые вроде бы земляне, а вроде бы уже и не совсем.

— Товарищи, в самом деле, к порядку. Товарищ Афанасьев, предложения.

— Критерий. Выбрать критерий, по которому мы сравним все коммунизмы.

— Отношение к труду, — вздохнул Ефремов. — Как ни поверни, все создано трудом. Любые спекуляции, грабежи, реквизиции — вторичны.

— Тогда вы и начинайте.

— И начну, — Ефремов поднялся над столом — большой, собранный, аккуратно причесанный; наклонил голову. Толмач, Звездочет и Тан Линь живо увидели в жесте проламывающий тучи "буллхэд".

— Про "Утопию" Томаса Мора говорить не стану по одной причине: она так и осталась утопией. Но в те годы, когда царь-освободитель отменял рабство в России, а в Японии самураи резались на улицах за право больше не быть самураями, то есть в тысяча восемьсот шестидесятых, американский филантроп по имени Беллами сделал практическую попытку. Он купил участок земли в Америке и устроил там колонию на собственных принципах.

Пока Ефремов переводил дух, Устинов буркнул:

— Судя по отсутствию видимого результата, попытка провалилась.

— Именно. Все-таки Беллами утопист; он показал в книгах вымышленное общество, которое он считал идеальным. Но движения ресурсных потоков, как у нас работает Госплан, в те времена никто и не думал рассчитывать. О трудовой психологии никто не заговаривал. Тот же Беллами строил свою утопию на фундаменте принудительных трудовых армий.

— А я думал, трудовые армии придумал Троцкий... В восемнадцатом году. Как он пишет: "Человек стремится уклониться от труда. Трудолюбие создается экономическим давлением и общественным воспитанием. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное", — пробормотал Гречко, и Хрущев ехидно шепнул:

— Думать не твое, Антоныч. Тебе шашку и коня, и на линию огня. Шашку, если что, я заказал уже на Златоустовском. На двадцать третье февраля подарю.

— Иди ты...

Ефремов перевернул несколько листов большого блокнота и продолжил:

— Беллами считал, что все здоровые люди в возрасте от двадцати одного до сорока пяти обязаны исполнить трудовую повинность. На их-то усилиях и стоит сладкая жизнь всех остальных. Отсюда мы видим, что в утопии Беллами необходим аппарат принуждения, а это у нас что?

— Государство, — ответил Афанасьев. — Понятие "государство" так и определяется. Аппарат принуждения в интересах господствующего класса.

— В своей реальной колонии Беллами не предусмотрел никакого механизма исполнения правил, что ее и погубило. Есть исторический пример ближе: Лига Наций, созданная после Первой Мировой Войны, по причине бессилия так и не предотвратившая Вторую.

Серов поднял руку, вежливо дождался разрешающего жеста и уточнил:

— Тем не менее, в странах Западного мира идеи Беллами весьма популярны. Особенно как противовес нашему коммунизму, который там называется военным и не мыслится без колючей проволоки. Они так понимают, что коммунизм абстракция. Метафизика, идеология. Нормальному человеку непонятно и не нужно. Вот социализм — это хорошо, это они во Франции видели, в Италии, это уже кое-что практическое.

— Верно, — Ефремов постучал карандашом по блокноту. — И все же на Западе до сих пор предпринимаются попытки сделать коммуну "по Беллами". Но к теме. Первое отношение к труду у нас принудительное, труд понимается как неизбежная мерзость, которую необходимо побыстрее отбыть и с плеч. И вся громада Марксова "Капитала" сводится к доказательствам: труд необходим. Да, он тяжел и неприятен, и все же без него не обойтись. А раз так, спорить о труде нечего. Все переходят сразу к дележке результата.

Ефремов свел руки вместе и слепил невидимый снежок.

— То самое "отнять и поделить", потому что ни вождь, ни шаман, то бишь ни царь, ни митрополит, добром не отдадут ни полушки. Таково сегодняшнее понимание коммунизма в том числе и у нас, в СССР. Мы привлекаем людей на тяжелые работы — то же морское рыболовство, стройки, освоение Сибири и так далее — деньгами, привилегиями, в намного меньшей степени почетом. Никто из мечтателей, сколько их ни прошло перед нами, не мог представить себе, что наступит время, когда люди будут трудиться свободно и радостно и понукать их не будет нужды.

— Верно ли я понял, что при такой классификации наш социализм то же самое "отнять и поделить", разве только отнимают чуточку вежливее, а делят самую капельку честнее?

Сказав такое, Устинов извинительно поднял обе руки:

— Больше не буду перебивать. Поймите, весьма странно слышать подобное. Видите ли, промышленный комплекс... Ладно, товарищи, военно-промышленный... Громадная мощь. И если она создана здесь, в СССР, в государстве, что всеми западными политиканами считалось невозможной глупостью, которому предрекали гибель, распад — а мы вот они! Нет ли здесь противоречия с теорией?

— Разумеется, есть, но я перейду к нему дальше.

— Простите еще раз, постараюсь не прерывать.

Звездочет обвел взглядом зал. На людей он пока что смотреть опасался.

— Итак, второе отношение к труду — когда человек сам хочет нечто сделать. Хочет настолько сильно, что заплатит за обучение в школе или высшем учебном заведении, сам купит инструмент, а то даже и придумает. Здесь у нас разнообразное творчество. Искусство, да. Но и техническое творчество тоже. Но и предпринимательство. Задача: как поставить частнособственнические инстинкты на службу коммунизму?

— Вот это уже точно утопия! От кормушки не оттянешь, — Косыгин ожесточенно чесал брови.

— А как же бригады коммунистического труда?

— Они существуют за счет внутренних ресурсов участников. Моральным удовлетворением семью не накормишь, почетную грамоту зимой не наденешь.

— Ерунда, не согласен! Внутренние ресурсы там совсем ни при чем. Вы что же, совершенно не понимаете, какой там положен принцип в основу?

— Товарищи, не отвлекайтесь! Дослушаем изложение мысли, вопросы потом!

— Благодарю. Итак, в отношении к труду возможны две главные крайности. Либо труд повинность, либо труд радость. Отсюда главная задача преобразования общества — сделать труд радостным.

— Техника?

— Не только и не столько. Организация. На себя всякий работает усердно и с выдумкой.

— Простой секрет, любому председателю колхоза знаком.

— Никита Сергеевич, вспомните, как приняли Худенко? В штыки, натурально в багинеты, он-де: "нарушает социальный мир". А ведь он всего только и сделал, что устроил работу в совхозе, чтобы та обогащала работников. Не свергая советского строя, не нарушая советских законов.

— Совхоз не колхоз.

— Не такая большая разница, однако!

— Мы приходим к простому выводу, — Серов опустил голову в ладони, и потому голос его звучал, словно бы из-под земли:

— Социализмы-капитализмы вторичны сами по себе. Главное, какие люди там допущены к решениям, и кто выполняет их. Капитализм воспитывает подонков. Через какое-то время штатное расписание ими заполнено. А коммунизм теоретически всех членов общества делает хорошими... Не так! Отбирает в штатное расписание хороших.

— Теоретически, — Косыгин откровенно повертел носом.

— Практически! Система Худенко, кооперативное движение. Наконец, бригады комтруда. Именно практически! Потенциал системы доказан, ведь подобного ни при царе не водилось, и сейчас ни у кого из буржуев нет... Но мы все мешаем докладчику.

— Тема... Очень... — Гречко сказал неожиданно серьезным тоном. — Пусть я номенклатурная шишка, но я человек тоже. Мне хочется все-таки знать: за что. За что я по приказу двину танки. За что в них будут гореть люди. За веру, царя и отечество? Вот и прерываем постоянно.

В рухнувшей на комнату тишине звучали, конечно же, только часы — далеко над входом.

Тик-так.

Тик-так.

За широкими окнами стемнело; мело густо, щедро, радуя строителей снежных крепостей, лыжников, охотников "по пухляку", просто детишек, учивших сейчас параграф или главу из учебника при свете лампы.

— Продолжайте.

Ефремов закрыл блокнот и указал на второго богатыря за столом:

— Для разъяснения, каким образом освобождение труда достигнуто практически, слово имеет ученый Тан Линь.

Тан Линь поднялся и повторил все то, что уже рассказывал в зале военной академии Атласа и повторил вчера Ефремову у витрины с тарбозавром, в Палеонтологическом.

Прежде всего, что известное ему, Тан Линю, устройство социума базируется не только на трудах Эрф Рома, но и в значительной степени на работах Оксигена, уточненным и дополненым практикой.

Что единицей общества считается команда, отношения внутри которой не регулируются извне. От семьи отличие лишь в том, что из команды любой может всегда уйти.

Что наиболее спорную функцию государства — принуждение нарушителя, право силы — берет на себя общество, размазав ее более-менее равномерно и тем самым сделав подъемной, словно бы копание канала.

Что главный смысл столь сложно устроенного общества — разнообразие. Любая система должна иметь набор подходов к любой задаче природы, набор ответов на всякую опасность.

Людям же выгодно, потому что команд миллионы, больших и малых, и кто не прижился в одной, может искать следующую либо вовсе жить одиночкой, если, конечно, выдержит.

Что общий враг, столь удобный цемент в любом собрании людей, великом или малом, здесь работает на благо, ибо команды конкурируют именно как команды, а не как смертные враги, всегда помня: мы все земляне, а против нас необъятный Космос и всемогущее Время.

Тан Линь произносил отточеную речь и поражался, насколько иначе его воспринимали. Люди выглядели усталыми, старыми, изношенными намного сильнее, чем крепкие активные слушатели военной Академии за восемь светолет отсюда.

Но военные Атласа пробовали слова на зуб, ощупывали умственно, взвешивали и измеряли, сомневались и боялись поверить, и закрывались цинизмом, как фехтовальщик привычно берет защиты.

А здесь у людей горели глаза.

И каждый миг Тан Линь одергивал себя в мыслях, и напоминал: они такие же. Точно так же рвут глотки друг дружке. Просто на Атласе дерутся за выгоду одному и сегодня, а тут за выгоду многим и надолго. Например, за работу для КБ или своего завода. Конечно, лично человек получит орден или премию. Смешную копеечную премию по сравнению с прибылью зачуханного миллионера.

Хорошо ли это? Он, Тан Линь, чужой и здесь тоже; и если даже случится чудо, и Хоро подберет нужные установки семидверной комнатки, станет ли Тан Линь своим на родной Земле? Или он теперь экспонат и судьба его стоять в такой стеклянной витрине, вертолетиком-корабликом, если же неохота мелочью, то хотя бы тарбозавром?

Чучелом плачущего большевика, усмехнулся Тан Линь, вспомнив беседу с Ефремовым. Детишки, Семиградье — только там, пожалуй, он сможет бросить якорь.

Про Семиградье он заметил в последних абзацах, сухо, только для полноты сведений. И удивился внезапному оживлению, в шепоте которого выловил фамилию "Макаренко", повторенную каждым слушателем. И потом: "Надо же, и у них сработало"! Довольнее всех выглядел тот самый Афанасьев, ректор Института Коммунизма, со слов Ефремова: главный философ, вдохновитель. Получается, речь удалась?

Тан Линь знал без часов, что речь укладывается в пятнадцать здешних минут: нарочно так скомпоновал, чтобы не успели заскучать, задуматься, перебить вопросами.

Но вот он договорил и сел, и некоторое время ошеломленные земляне не издавали ни звука — кроме, разумеется, часов, бесстрастно нарезающих вечность на кусочки, фасующих в события, мысли, удары сердца.

И потом выдающих всем события забесплатно. То есть, даром. Коммунизм же!

Тик-так.

Вот так.

— Задавайте вопросы, товарищи, — сказал Хрущев.

— Простите, мы пока не готовы, — выразил общее мнение Устинов. — Такие вопросы с кондачка не задаются, а не то что решаются.

Все снова посмеялись.

Хрущев закрыл совещание с видимым облегчением. Секретарь выдал всем карточки с датой и временем следующего собрания, после чего люди вышли сперва в залы, коридоры — а потом, получив пальто с шубами, в снег.

* * *

Снег летел плотным потоком; в Центральный Дом Литератора решили не ходить: реорганизация, стройка, новое здание. Ни посидеть, ни поговорить. Собрались впятером: братья, Афанасьев, Ефремов и Тан Линь. Взяли такси, в придорожном кафе у кооператоров набрали еды. Выпивки не брали, потому как старшему поколению доктор не велел, Тан Линь вовсе не пил. Молодое поколение подумало: невежливо нам пить, а уважаемым наставникам на то, глотая слюну, смотреть. Ограничись соком томатным, единственным, уцелевшим в кафе к вечеру. Сели, осмотрелись, и каждый подумал: вот он и контакт, но как-то не всерьез, что ли? А как надо всерьез?

И Ефремов проворчал вслух:

— Разве существует образец, эталон Первого Контакта? Речи-встречи, то да се, против НАТО? Какое дело разуму с иной звезды до наших местечковых дрязг?

— Вообще-то да, — вздохнул Афанасьев. — Образец существовал. Немая торговля, финикийцы. Тысячи лет назад, когда всякая новая бухта, любой берег представлял собой новый мир. Входишь и не знаешь: кто здесь живет? Как встретит? Базаром или войной?

— Три вида сущности одной, — хмыкнул старший брат. — Но...

— Давайте-ка мы никуда больше не поедем, — предложил тогда Ефремов. — Чем беспокоить домашних и разносить слухи, посидим здесь и поговорим. Зал пустой. Похоже, что из-за непогоды. Нам никто не помешает... Единогласно? Виктор Григорьевич, начинайте.

Афанасьев начал не прежде, чем очистил свою тарелку.

— Иван Антонович, вы считаете, что природа человека добра. Тут вы следуете гуманистической традции Руссо и, к слову, Маркса. Воспитание человека коммунистического общества состоит в выявлении и развитии изначально присущих ему нравственных качеств.

— Вы не согласны?

— Полагаю, вы не учитываете антропологические открытия Фрейда и Ницше.

— Мастера невроза! Вся иудео-христианская кодла строит власть на подавлении психики. Вот это грех и вон то грех; то не сметь и вон того не желать. Но можно купить индульгенцию. Но не всем, а только кому мы разрешим.

— Рыба, кстати, очень даже. Пробуйте.

— Не премину... Отсюда гормональный шторм. Все равно что крейсер на рейде постоянно подрабатывает машинами, выжигает ресурс не в боях-походах, а в стоянии на якоре. Потом приходит нужда совершать подвиг, а уже и нечем. И вся ницшеанская Европа смирно ложится под Гитлера.

— И стонет по-фрейдистки, — хмыкнул старший брат. — Простите, Иван Антонович, образ такой. Не удержался.

— Вы, кстати, не отмалчивайтесь. Вы же там... Год провели?

— Мы, кстати, до сих пор официально там. Числимся в пути. Здесь вы нас не видите. Мнится вам.

— Тогда грибы сюда двигайте, призракам разъедаться не положено. Что скажете по спору?

— Наша совесть возмущена существующим порядком вещей. Разум послушно и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Они возникают из стремлений огромных человеческих масс. Пока идея не овладеет массами, масса никуда не двинется. И потому в революционный переворот... Не верю. Смена верхушки не даст ничего: люди останутся прежними. Уязвимыми и несовершенными чисто в силу биологической природы.

— И все же доброе в людях фундаментальнее, чем зло и жестокость. Человек по природе добр и замечателен, злое в нем — продукт извращенных общественных отношений. Особенно же христианства.

Звездочет разулыбался:

— Ирония судьбы. Я примерно то самое доказывал Капитану.

— Судя по вашей улыбке, тот не согласился?

— Он человек военный. Сказал: сволочи понятен только язык оружия, с него и надо начинать.

— Вот видите, и вы полагаете революционное обновление неизбежным!

— Только как признание уже сложившихся перемен. Без подготовки общества никакие "сверхусилия сверхлюдей" не принесут ничего.

— Вот Яковлев нам на "Попытку к бегству" и отписал, что-де: "Земляне, члены коммунистического общества, при столкновении с инопланетным фашизмом не хотят вмешиваться, ибо всякое их вмешательство, по мнению авторов, обречено. И все достижения земных наук оказываются почему-то бессильными".

— Брат, загнул — тремя руками не разогнуть. Представляшь, Тириан к нашим перейдет, а мы-то никогда не поверим ему полностью... Сюжет?

— Сюжет, но потом. Иван Антонович, вот мы с братом вас ценим за попытку глянуть в будущее. Не продлить в него настоящее, а именно вычислить будущее, сильно отличное от всего... Всего, в общем. А мы стараемся понять: как там себя ощущают обычные люди. Которые могут ошибиться и потом оправдываться: "Извините, мол. Сердце не выдержало, я чувствовал, что обязан хоть что-нибудь сделать". А что конкретно нужно делать, у нас ведь нигде не учат!

— Вам и шашки в руки. Напишите про таких людей, которых именно учат. Вас же готовили?

Братья переглянулись и засмеялись. Все засмеялись тоже, не понимая причины, просто чувствуя желание братьев поделиться радостью. Потом Ефремов поглядел на люстру сквозь колечко лука и опечалился:

— Получается, и я написал утопию. Коммунистическую.

— Не соглашусь. Вы не коммунистическую утопию написали, а общечеловеческую.

— То-то мне читатели отзываюся, что сухо, научно, рассуждения одни. Звездолет бетонный, Дар Ветер картонный.

Братья переглянулись и решительно отобрали у Афанасьева миску с мариноваными грибами — пока все спорили, самый ученый философ Союза отъел как бы не половину. Накололи вилкой каждый по грибу и телепатическим путем решили: отвечать старшему, и тот сказал:

— Так у нас всех две категории читателей. Первых вы никаким Берегом Скелетов не завлечете, им подавай мысли. А вторым, напротив, интересно про побег Тилотаммы, погоню, тигров и алмазы. Про Леа в купальнике, а еще лучше без. Про мафию и драму лейтенанта Андреа. Вот им первая категория непонятна и мешает непоправимо.

— Все поправимо, — Афанасьев не согласился. — Осенью сорок первого у меня в БАО служил старшина, перековавшийся урка, строитель Беломорканала. Никто его ни в чем обмануть не мог, такой жучила. А подчинялись ему профессор санскрита и учитель по классу тромбона из консерватории. Жизнь сложнее пары категорий, с кем угодно в один окоп усадит. Вот Замятин, читали?

— Простите, нет, он же уехал в тридцать пятом и умер в Париже.

— Ну да, — Афанасьев спохватился. — Что же я... Вы и не могли. В сорок втором перевели меня в СМЕРШ Забайкальского округа, там я философией и увлекся. Потому что каждый второй на допросе пытается втереть, что он-де на самом деле бабочка, коей снится, что она человек. Спрашиваю его: чего же бабочка занимается подрывной работой? А он отвечает: все, что делают люди, для порядочного насекомого кошмар форменный. Нету разницы, заниматься подрывной работой или какой другой, один хрен придет какой-то Бредбери, почему-то американец. И все равно растопчет. Куда там перевербовка, их даже понять без образования невозможно.

— Лихо завернуто.

— Лихо потом настало. Перехватили мы нелегала с зарубежной печатью. Какой-то эмигрант из Харбина, самиздатом переводил "Мы" Замятина с чешского издания, и через границу толкал местной интеллигенции. Так вот, что писал Замятин: "Во всех великих религиях одна и та же мысль: научить людей всеобщему братству. Не смешно ли биться насмерть из-за вопроса о том, как именно произносить слово "братство"?

— Не смешно, — шумно выдохнул Тан Линь, — я вот со стороны гляжу, на правах, так сказать, инопланетника. Совсем не смешно.

— Ну и там дальше Замятин выводит следствие. Якобы, существуют абсолютные Добро и Зло, на их основе можно-де построить Высшую Мораль. А с ней никоторый коммунизм-социализм не нужен. Мораль Высшая, конец истории, все. Вот, стою я с прокопченым наганом над арестованным китайцем и чую: неправда его. А доказать не могу. И прямо вижу, как узкоглазая падла смеется: варвар, что ты понимаешь! Стрелять научился и рад!

Афанасьев перетащил миску с грибами на свою сторону стола, но за время речи в ней осталось буквально на понюхать.

— Тогда-то я и стал учиться философии. Мир сложная штука.

Добрав остатки закуски, вытерли тарелки хлебом начисто; подавальщица помоложе только головой покрутила, а мама ее, в семейном кафе посудомойка, кивнула печально и понимающе: блокадники. Двое точно, видела она уже, кто такими глазами на хлеб смотрит. Но и остальные, похоже, помнят голод сорок шестого...

Рассчитавшись, мужчины натянули на плечи кто пальто, кто шубу, и вышли в метель.

* * *

Метель стихла поутру седьмого дня. Вагончик наш отцепили на узловой станции, вежливо предложив пассажирам собрать вещи и выметаться.

Отсюда начинался уже Трансмистраль, и вместо лежания на полке или неторопливого плавания в коде — словно вернулся на пять лет назад, в счастливый конец детства! — пришлось нахлобучить шапку плотнее, собрать вещи в сумку, помянув оставленный морякам рюкзак, да и валить в ясный морозный день. Искать пути на восток.

Первым делом я подошел к станционному сортиру и осмотрел все заборы поблизости, на высоте роста. Круг с крестиком — бесплатная кормежка. Хорошо, но не надо там светиться, ведь куда пойдет вербовщик первым делом? Две лопаты — есть работа. Хороший знак, но старый, выгоревший под летним солнцем, в начале сезона поставили. Есть ли та работа сейчас и платят ли за нее столько, чтобы доехать на следующий узел?

Можно, конечно, прыгнуть в товарняк зайцем. Ну, лосем, с виадука. Я из дома так бежал. Дело хоть и неприятное, но все же привычное. Только зимой ты в хоппере не разлежишься, закоченеешь. Отложу напоследок, если вовсе уж невыкрутка настанет...

Однако, нет решеток, нет ромба, нет стрелок — никаких знаков, что место опасное и надо срочно валить отсюда.

Ладно, вернулся на станцию по протоптанной в снегу тропинке-траншее глубиной до пояса. Двадцать льен осталось, так пятнадцать со скрипом отдал парикмахеру. К потертым-штопаным цепляются все, от местной шпаны до поездной охраны. Спросил про баню, сказали: в городе. Утро ясное, до вечера далеко, можно и в город сунуться, но баня стоит льен десять-двенадцать, а и одежку бы не мешало прикупить местную, хотя бы один предмет, куртку там или кепку, чтобы влиться в ряды. И то, что есть, постирать при бане надо бы. Так опять за деньги. Ну, капитализм, его же мать...

Стою у плаката, с умным видом читаю три строки: "СТОЙ! ОПАСНОСТЬ ПАДЕНИЯ НА РЕЛЬСЫ!" Слушаю песенку, сладенькую и несвежую, как закатившаяся за тумбочку зефирка. И желудок мне: слышь, несвежая! Ножом аккуратно корочку счистить, и есть можно!

Можно и есть, когда льены есть. Страдать некогда, как пошел я "путем светлячка", так надо и двигаться дальше. На узловой станции Свитки настраивать лучше не лезть, не прокатит. Вернее, так: может и прокатить, но второго шанса у меня нет. Попробуем иначе.

Подошел к дежурному, поздоровался и спрашиваю:

— Уважаемый, а где тут рынок?

* * *

Рынок не поражал ни величиной, ни ассортиментом. И вообще, я подумал, что народ сюда не торговать пришел: смотреть на громадный экран, слушать новости, грызть орешки мелкие тутошние. За океаном орехи деликатес, льена за штуку. А тут все скорлупой заплевано, будто не люди живут и не белкофавны, а чистопородные белки.

Ну, разговоры, понятно:

— Озпин — голова!

— Да, ему палец в рот не клади.

— Твой немытый и жена, поди, за десятку в рот берет.

— Ты че тут про мою жену гонишь? Пошли-ка выйдем!

Уступил дорогу горячим парням, прикинул, куда бежать в случае чего. Подошел к будке, отдал последнюю пятерку за место. Сел и выложил горку пакетиков от одноразовых носков, а в них темное чего-то, завлекательное, этикетки яркие. Напечатал на цветном принтере, пока в гостинке ехали. Выглядит фабричной работой, с порога не отталкивает. Кричать не стал: новичку на рынке кричать невежливо. Хотя бы неделю посиди, тогда уж рот разевай, перебивай клиента заслуженным ветеранам. Сижу, жду, вроде как и денег у меня не просто ноль, а три таких ноля, еще и с единичкой перед ними.

Слушаю, чего мужики перед экраном обсуждают. А они там сурово, про финансы да про политику:

— ... Онанизм чистая самозанятость! Исключая онанизм из ВВП, страна исключает объемы средств и услуг, которые могли бы добываться проституцией. Там, где в цивилизованных странах работу выполняют профессионалы за деньги...

Я сразу вспоминаю: под городом Ноль мы таких целое гнездо расхреначили.

— ... В диких — непрофессионалы оказывают сами себе услуги недостаточного качества. Там не культурный онанизм, там криворукое дрочево. Ну и отрицательно же сказывается на росте ВВП и налогах. А налоги, уважаемые, это...

Экран вещает: Атлас и Вейл обсуждают возможность заключения оборонительного соглашения. Вроде бы Мистраль должен съежиться и присесть под лавку, но и его туда зовут. Против горячего Вакуо? Набор в армию объявлен, парламент санкционировал внеочередной налог... Вот оно для чего все закручено? Или нет?

Страшно думать, что я знаю причину. Не ту, что в экране объявлена, а истинную. Причина ездит в железном ящике на двадцатиколесном траке; и не одну причину я видел, целых три...

— Эй, длинный, чем торгуешь?

— Средство от долгоносика. Летальность сто процентов.

— Дорого, небось?

— Так оно не расходуется почти. Одной упаковки на сезон хватит.

— Брешешь. Побожись!

— Сам попробуй. Убедишься, что не вру.

— Где я тебе среди зимы долгоносика найду?

— Ты это вопрос задаешь или ответ хочешь услышать?

— Ладно. А почем?

— Двадцать льен за пачку.

— И на сезон хватит?

— Хватит. Я покажу.

— Показывай.

— Давай отойдем в тепло, а то я упаковку открою, а ты не купишь, мне же заклеивать обратно. Показывай, где тут поговорить можно.

Мужик посопел, повертел головой в поисках моих подельников. Ну и никого не увидел, понятно. Карабин — так здесь у каждого прахобой, места дикие, выйди за околицу, гриммы набегут, Охотника дозовись еще. А лихие люди набегут, и вовсе позвать не успеешь. Что карабин, вот если бы я тут с пулеметом сидел...

И морда у меня безмятежная. Типичный разъездной агент молодой-перспективной химической компании, удобрения-гербициды, вон их по Мистралю сколько.

Но двадцать льен на целый сезон?

И мужик подумал, что нашел подвох:

— Че так дешево? Просрочку скидываешь, небось?

— Слышь, уважаемый, с боссом я сам объяснюсь. Ты товар смотреть будешь?

Пошли мы в забегаловку, понятно. Я упаковку распечатал, а там две дощечки с инструкцией: положи между ними долгоносика, нажми, поверни. Надежность абсолютная. Мужик смотрит и глазами хлопает: упаковка фабричная. Этикетка на хорошей бумаге (я глянцевую обертку с пачки офисной бумаги взял), инструкция четкая... Вроде товар, а по сути что?

— Ну ты жук! Не, в суд за сраную двадцатку тебя не притянут, это ты верно рассчитал. А вот морду набьют, не боишься?

— Не-а. Сказать, почему?

— Ну.

— Вот гляди. Есть у тебя сосед... Такой, знаешь, самый умный. Который все-все насквозь видит. Которого никак не обманешь? Ну, с его слов. Есть, а?

— Как дырка в жопе! — Мужик аж приплясывать начал. Конечно, есть. Такой сосед у всякого есть. А не сосед, значит, коллега. А не коллега, так вообще начальник. Любой без Свитка и поиска в сети за минуту вспомнит.

— Вот, — и заклеенную упаковку в руки. — Хочешь, ему за сороковник сдай. А хочешь, намекни, где купил. На полтос разведу, как боги-братья Салем напарили.

— Знаешь, парень, да за такое двадцатку и дешево еще!

— Ну, зарываться не надо. Лучше маленькая льена в кармане, чем длинная в жопе.

Мужик все понял сходу. Шарахнул двадцаткой по столу, упаковку сгреб и на улицу с радостным ворчанием: вроде про себя, но так, чтобы услышали:

— Во теперь долгоносику шандец! На всем участке! Я-то и не знал, что такую круть сюда завозят!

Город маленький, кому надо, все услышали. Не иконка от запоя, конечно, но к вечеру пять счастливцев обогатили меня суммарно на две сотни. Двадцатку в бане оставил, на полтораста взял билет до следующей узловой станции. Чистенький и свеженький окопался в станционном буфете, осчастливив его владельца десяткой, куртку скинул на спинку стула, карабин завернул и положил в ноги, после чего принялся безмятежно пить то, что здесь называлось пивом. Нефиг шляться в поисках приключений; поезд вечером — вот и надо просто досидеть до вечера.

* * *

До вечера на станции никаких особенных событий не произошло. В городе, правда, шумели. Разыскивали хитрожопую сволочь, обувшую лучших людей Залесья на фанерки против долгоносика. Ну, я сидел тихонько, пиво потягивал да плечами пожимал. Дескать, баня у вас хорошая в городе. И стирка там же. И девочки на стирке. Тут буфетчик сразу понял, где я время проводил, и если кто искал, тем сказал: да бабник он просто. Лось же, а у тех гон по осени-зиме. Вот и гонит, положено.

И все бы ничего, а только перед самым закатом проплыл над платформой воздушный крейсер. Само по себе дело привычное; сколько я их перевидал в Атласе! Но после недели программирования в гостинке, не на глупеньком ручном Свитке, на хорошей большой машине, вспомнилось все разом. Обвалом, водопадом.

Тонна груза — тысяча кубов подъемного газа. Чтобы тягаться с морскими перевозками, надо возить хотя бы десять килотонн, иначе не окупается линия. Дирижабельная вышка сложнее причала, да и без ангара порт не порт: ураган трепанет, и клочки по закоулочкам. Груз большой надо, мелкая партия убыточна. Десять килотонн — десять миллионов объем баллонов. Тут и каркас, и погрузку надо продумывать, ведь близко к земле не опустишь. Крейсер по сравнению с полуторамильным грузовиком очень маленький, изящный и легкий. И напор ветра, и скачки давления в несущих баллонах, и крепление, и прочность на изгиб...

Вот он, плывет в низких лучах зимнего заката. Что-то там на круглом боку здоровенными буквами. Ближе подошел, прочиталось: "Гордость Мистраля". Пассажирский, похоже. Те можно делать сильно поменьше, но нужно делать сильно покрепче.

Я из дома бежал не в Белый Клык — в Технион. Сколько себя помню, такие вот машины мечтал строить, а не шестнадцать тонн выдавать на-гора ежесуточно... Тонны не наша мера: земная, из города Ноль, а мне все равно уже. Стою, только слезы стираю, потому что холодно, глаза обмерзнуть могут. Плывет надо мной "Гордость Мистраля" во все свои миллионы кубов, огоньки мерцают, и каждый назвать могу: ходовой, габаритный, контрольный стыковочного узла...

Дома у меня поселок шахтерский. Народ простой. Вкалывают — врагу пожелаешь только. Каждый день ждут, что бухнет метан или жила окажется легкая на детонацию. После смены отпускает не сразу, а спать надо. Не заснешь — завтра будешь вареный и тогда уже ошибешься точно. Чтобы заснуть, бутылка крепкой. Бутылка потому, что слабаку в шахте нечего делать. Забойщика стаканом не свалишь.

Потом привыкаешь и пьешь не после смены тоже.

Батя зарабатывал много, но и спускал быстро. На черный день копить — че за барство? Лучше зубы золотые вставить, каждому видно, что крутой парень идет!

А как почуял батя, что конец приходит, так вызвал зубнолога. Не доктора, что лечит-сверлит, а зубнолога. Он зубы золотые снимает и сразу за металл платит. С тех денег и пьет вся родня на поминках.

Ну вот, зубнолог отработал, долю себе отлистал, вышел на крыльцо — и потянулись в наш двор цепочкой и родные, и троюродные.

Пока все они в прихожей слюну пускали, батя меня вызвал, сунул всю пачку льен в руки, толкнул в заднюю дверь: беги, сынок, огородами. Живи, как сумеешь, только сюда не возвращайся. Не простят ни мне, ни тебе, что я столько денег просадил на господскую придурь, на ученье...

Почему нельзя похоронить с зубами? Так в первую ночь могилу раскопают и все равно снимут. Впрочем, кто там будет возиться: молотком выбьют.

Приехал в город, комнатку снял, купил Свиток попроще, но не самый плохой. Зиму книги грыз, готовился к экзаменами, тогда же и программировать научился. А пригодилось вот: сутки не прошли.

Вспомнил, все вспомнил. Системные вызовы, коды клавиш, даже на сколько банков памяти экран делится и какое там смещение...

Ну, а потом на экзаменах в Технионе с кем-то я не так поздоровался, кому-то ногу отдавил. У нас как шутят: если шахтер с тобой вежлив, обернись, ты попаданец в сказку.

И вот, при равенстве баллов кого возьмут? Чистенького отличника или облома из отребья, у которого шахта на морде пропечатана заглавными буквами?

Ну, сижу на лавке, Свиток тот разбить охота, хотя машинка не виновата ни в чем. И ходят вокруг меня нормальные, в общем, люди. Чистые, хорошие... А руку протянул изо всех один.

Тириан, конечно. Пошли, говорит, с нами. Ты нам подходишь.

Потом лагерь, потом Адам Таурус, потом я Синдер увидел.

А сегодня в новостях на экране подтверждение. Опознано тело Синдер Фолл.

И дирижабль. И лето вспомнилось. Все в строку, все в одну точку, как Адам в лагере стрелять учил, "бам-бам" называется. Два-три раза в одну точку никакой броник не держит, ни полицейский ни военный.

Влез в зеленый вагончик, последнюю двадцатку проводнику сунул:

— Принеси там... — без уточнений. Они, проводники, в таких случаях всегда понимают правильно.

* * *

Правильно я не стал жалеть двадцатку. Винный продукт вещь в себе — пока не в тебе. Не то, чтобы полегчало, но хотя бы отпустило, и на следующую станцию я высадился уже спокойным. Ну так, относительно, конечно.

Но как часы на платформе на меня наворчали: чего разнюнился? Кому конец, тебе начало только! Давай, давай, шевели подставками! — я им даже улыбнулся.

Как не улыбнуться, когда вот плакат: "ВНИМАНИЕ! ВОЗМОЖНОСТЬ ПАДЕНИЯ НА РЕЛЬСЫ".

Прошлый плакат, помнится, говорил: опасность падения.

Хоба, я в городе возможностей!

Ну раз так, начал я с настройки Свитка в грузовой конторе. Прокатило на удивление, а там еще оказалось, что у них шнурок к печаталке болтается, оттого и сбоит постоянно; у нас в лагере так же болтался, канцелярию туда-сюда таскали на перебазированиях, вот гнездо и разбилось... Я поджал как привык, без пассатижей, пальцами. Тут мне уже сто льен высыпали, и на рынок я не долгоносиком торговать пошел, а как порядочный, купить куртку местную. На билет все равно не набрал, так хоть маскировку обновлю.

Намерил в палатке кожанку попроще. Жабья кожа, рыбий мех, на вид понты, на ощупь смех.

Пошел смеяться по рядам, потому что не плакать же.

И ведь не девушку заметил, заметил селедку.

— Че, — говорю, — рыба кривая?

— На повороте поймали. А у тебя девушка есть?

Голос мой ответил быстрее, чем голова поняла:

— Не, я самозанятый.

— Это как ?

Ну, девушке мужские вещи не объяснишь. Финансы, например. Или вообще политику. Что мужики перед экраном в том, прежнем, городе обсуждали. Девушке надо стихи читать:

— Светит месяц и шумит камыш... Шелестит ночная трава... Где найти на ужин мышь, когда твоя девушка — сова?

Посмеялись.

— Бери рыбу, красивый.

В воздухе витает любовь: мухи трахаются.

— Если я тебе за рыбу натурой заплачу? Денег нет.

Бровь так изящно вверх:

— И как я с нее налог отдам?

— Хрен покажу, понятно же.

Губки бантиком:

— Че, только посмотреть? И потрогать не дашь?

— Если только утром.

* * *

Утром в потолок глядя сказал — сам не понял, в шутку ли:

— Выходи за меня. Мы же лоси, рога сбрасываем. Значит, все измены жен обнуляются.

Ничего не ответила. Ответили часы на кухоньке; я там сразу Большого вспомнил, он бы ту кухоньку всю собой заполнил, что твой кот банку.

Тик-так, проворчали часы. Ты кто? Ты не забыл, куда и зачем собрался?

А когда я не ответил, секундная стрелка — она там самая ехидина — ребра пересчитала еще и пригрозила: от себя все равно не сбежишь!

... Поцелуи у нее мохнатые, как маленькие пчелы.

Остаться?

Плохо в доме, где на тебя часы смотрят косо.

Не взял ничего и ничего не оставил.

И жесты видел, и слышал интонации — запоминать не хотел. Не хотел зацепиться. Бросить все сложности, обычным стать — соблазн великий. Мирно тут, спокойно живется. Видно, местный бугор, князь, мэр — как он тут именуется — не злой по натуре, и в силовики набрал таких же.

... С другой стороны — я ведь сказал Синдер "нет", и до сих пор не вспоминал ее даже. А что Вайсс за жопу хватал, так Винтер не ухватишь, она точно голову оторвет...

Пошел на станцию, потому что ехать надо. Жить необязательно, сказал однажды Капитан. А плыть необходимо.

Улицы вокруг обычные: не Мантловские подгороды, все эти "двести двадцать восьмые Технические", да "Имени стосорокалетия газеты "Мантловская правда". Но тоже чисто. Домики два-три этажа, дворики, дорожки прочищены, видно, что дворник не зря хлеб ест. А вон и сам герой метлы. Шуршит, старается. Мало что весь квартал с ритма сбивает, зараза, так еще и поет:

— Когда над речкою широкой!

Раздался голос с хрипотцой!

Мохнатый шмель аж подавился!

Пыльцо-о-о-й!

Румяный такой дворник, здоровенный, бляха сверкает, пальто форменное.

Форменное.

Форма!

Прибежал на станцию, первого попавшегося охранника хвать:

— Уважаемый, где тут стрелков набирают?

— Слышь, пацан, дурного дела ищешь. Торчать головой над краем вагона, мишенью работать? В любой заварухе стрелка выбивают первого!

Знал бы ты, сколько раз меня выбить пробовали, но не похвастаешься же: набегут безопасники, воткнут акупунктуру под ногти, а что останется, продадут на органы в клинику.

— Что поделаешь, дядя. Отец умер, братья наследство делят. Мне вот один прахобой и оставили. Чужой промахнется, ну а свой в своего всегда попадет!

— Правду говоришь. Хрен с тобой, голова твоя. Вывеска вон там, спроси ротмистра. Только не поминай меня, как начнется стрельба.

* * *

Стрельба хлестнула по ушам сразу от входа. По схеме из воспоминаний Вайолет, фугас упал вон там, правее полуразваленной кордегардии. Тут от всей крепости кроме кордегардии осталось несколько кусков стен; поежившись, Капитан вспомнил учебный фильм про штурм Познани. Там по старым фортам били из морских восьмидюймовок, тяжелых до того, что не держали колеса, приходилось на гусеницы ставить.

Здесь, кажется, применили что-то очень похожее.

Потом лопнул первый фугас, и все вернулось — вернулось, как не пропадало; и снова Капитан бежал, полз, кувырком скатывался в приметные ямки — тело выбирало дорогу само, голова оставалась холодной и ясной. Крепость подпрыгивала, камни величиной с голову осыпались ручейками со старинных стен. Бетон модерновых фортов лопался с гулким треском, и надо всем, полностью перекрывая прочие звуки, ревел бог войны "большой и особой мощности"... Пожалуй, восемнадцатилетний пацан здесь бы потерял сперва ориентиры, потом голову, а потом и жизнь. Да только Капитан пришел взрослым, пришел с поддержкой оставшихся за спиной друзей. Не рискуй, сказала Хоро. Не найдешь сразу, повторим сколько надо, чтобы установить место.

Честно говоря, повторять скачки под снарядами Капитан вовсе не собирался, но кого же судьба в таких случаях спрашивает?

Землю шатало, летела пыль, прыгали камни: наверное, щелкали. Услышишь тут! Сплюнув песок, мужчина проскочил до следующей воронки, упал на бок и вытащил из нагрудного кармана схему.

Мир почернел и перевернулся; несколько мгновений Капитан мотал головой, не соображая ничего, потом дошло: рядом. Совсем рядом. Большой калибр. Пыли столько, что солнца не видно. Или тучи? Небо серое, камень черный, песок цвета первой блевотины...

Осколки!

Капитан юркнул под расщепленное бревно и успел. Вокруг засвистели куски металла, обломки стен и бетона, поднятые взрывом и возвращенные на землю только сейчас. В бревно глухо ударило несколько раз, по лицу противно хлестнуло комками грязи; закрывшись рукавом, Капитан отвернулся — и тут увидел цель.

Мужчина в зеленой форме здешнего фасона, черты лица резкие, подбородок выражен, глаза средней посадки, линия бровей нормальная... Составленный по замечаниям Вайолет фоторобот встал перед глазами как живой. Несколько мгновений Капитан сравнивал и потом решил: он, искомый майор Гилберт. Наверное, в здешней армии звание у него иное, но неважно.

Важно, что человек ценен для одного из своих...

Своих?

Одним из прежних разрывов майора отбросило под стену; судя по неловкой позе, он и сейчас не пришел в сознание, не свернулся калачиком, не прикрыл головы руками — он лежал под стеной плоским рисунком.

Капитан огляделся: похоже, что никто сюда не бежал и не рвался. Отряхнув карабин, Капитан встал на колено под стеной и через прицел оглядел поле, привычно замечая короткие перебежки... Чужие? Условные свои?

Черт, кто ему теперь свои?

Капитан бросил руку на пояс и заученным движением раздавил хрустальный сторожок. Несколько мгновений Капитан покрывался холодным потом, боясь, что прибор не сработал.

Потом несколько левее и сзади с хлопком развернулся портал. Впереди волны теплого ветра прыжком вылетела Ваойлет — в такой же зеленой форме, со здешним оружием — и кинулась к лежащему, с размаху вбив ему в бедро шприц с промедолом. Потом отскочила на шаг, вскинула ствол и подняла левую руку: прикрываю, тащите!

Тогда из портала покатился уже настоящий жар; невидимая волна пошевелила мелкие обломки. Рейвен, в привычном красно-черном, разгоняя аурой грязь и дым, выкатилась на лунный ландшафт раздолбанной крепости, как выкатывается из тумана танк. Пока Вайолет с Капитаном вертели стволами на все стороны, Рейвен легко приподняла раненого, подсунула под спину доску — вдруг там позвоночник сломан? — и для надежности примотала Гилберта к доске несколькими витками строительного скотча.

Затем Охотница подняла доску за край и без видимых усилий втолкнула в портал. Покидала в портал Капитана с Вайолет — за шиворот, словно котят, без видимого усилия. Наконец, шагнула сама.

Портал закрылся.

Капитан сидел на бетонном полу знакомой до зубовного скрежета семидверной комнатки. Блондины-Никодимы рысью утащили носилки с Гилбертом в следующий портал, откуда пахло, конечно же, госпиталем.

Вайолет задержалась на мгновение:

— Госпожа Рейвен.

— Да, девочка?

Девочка не смутилась:

— Почему ваши волосы никогда не путаются? Они же длинные!

Рейвен взвесила на руке собственную гриву длиной добрых полтора метра. Подумала и выразилась так:

— Аура не физическое поле в привычном его понимании. Аура, скорее, способ мироощущения. Гармония с миром, встроенность в него. Так нам объясняли в Академии. Ничего сверхъестественного, кроме постоянно выпадающей в твою пользу вероятности. Ты это хотела спросить?

— Я хотела поблагодарить.

— Да, я чувствую. Ну, беги уже.

Вайолет исчезла в госпитальной двери.

Рейвен послала Капитану воздушный поцелуй и вышла в соседнюю дверь.

Механизм заурчал, комнату затрясло, светильники мигнули, и все три портала затянулись люками синей стали.

Капитан поднялся, ступил на шаг, ощупал дверь прямо перед собой.

Значит, можно.

Можно вычислить искомого человека, ведь братья сделали расчет для Вайолет, причем не один раз. Сперва искали потомка госпожи Нисы, и достали его даже в сверхдальнем космосе, среди невообразимой смеси культур звездолета "Арьергард"... И ни чуждость, ни скорость не спасли.

Вошла Мия и тактично остановилась чуть позади Капитана.

Мужчина обернулся:

— Удачно.

— Жаль, мама не отпустила меня с Эйлудом. Наша тройка сработана, не пришлось бы беспокоить эту твою Рейвен.

— Ревнуй молча, дочь, — Хоро сконденсировалась в камере перехода из ниоткуда. — Хотя и правда, Капитан. Мог бы найти... Не такую бешеную.

Мия высунула розовый язычок:

— Ревнуй молча, мама! Он мог притащить Синдер, вот бы мы наплакались, у нее-то Проявление не портал. Уместно ли вообще ставить успех или неудачу в зависимость от личных знакомств?

— Люди — крепостная стена, ворота и ров! — отрезала Хоро. — И я никогда не пошлю туда, где стреляют, сразу всю семью. Либо один Капитан, либо вы двое, либо Крысолов.

— Тогда для чего мы притирались в тройке?

— Для торговых экспедиций. Там тоже можно нарваться. Но "вероятно" не равно "обязательно".

Капитан переступил от люка к люку. Семью? Хоро сказала: "Семью", он сам слышал.

— ... Смотрю, майора вытащили удачно. Теперь Вайолет наша с потрохами. Можно гонять в хвост и гриву...

Капитан пошел по кругу, касаясь холодного металла кончиками пальцев. Ровный гул полей перехода. Накопители. Энергостанция.

Звездочет и Толмач, вычислившие координаты чудес не единожды и не дважды: трижды. Два последних письма госпожи Нисы, пра-правнуку, и пра-пра-пра-правнуку. Сегодня вот майор Гилберт. Значит, методика есть, она работает и проверена опытом.

Капитан пошел в обратную сторону, касаясь каждой двери.

Первый люк — обычный выход в обычную усадьбу Сосновые Склоны, Мир Цветных Облаков. И вот еще шесть рабочих люков.

За которым из них брат?

* * *

Брат по позывному, а по паспорту прапорщик десанта Андрей Поболовец, вынес две стойки с пачкой плакатов на каждой.

Речь конкистадоры доверили Поручику: гладко говорить умеет, не сбивается, не теряется от вопросов. Сегодня важный день. Отчетный доклад. В зале четверка слушателей: прежде всего главком Гречко, рядом начальник Комитета Госбезопасности Серов Иван Александрович. Через кресло внушительный, седой-орденоносный директор НИИ Прогнозирования маршал Соколовский, бывший командующий Западным Фронтом. Наконец, генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев.

Хрущев показал на маршала:

— Ему докладывайте, вы же так готовились. Нас тут никто не предполагал.

— Есть! Товарищ маршал, докладывать полностью, или только выводы?

— Только выводы. Времени мало. Мы уже ввязались по уши, даже вот вы лично поучаствовали. Ситуация развивается в сторону ограниченного контингента, и мы собираем все мнения.

Лейтенанты переглянулись, хмыкнули: мнение щенков под командованием бывшего главы свинарника. Потом посерьезнели: щенки щенками, а ракету они запустили настоящую и даже в кого-то там попали.

С одной стороны, хорошо ли начинать знакомство в новом мире с пятнадцати Хиросим?

С другой стороны, что же это за Советский Союз без ядерных ракет? Царская Россия какая-то. Трамвайные заводы и те бельгийские. Разруха сплошная: у кого в клозетах, а у кого уже и в головах...

— Так точно. Выводы. Война за Ремнант может быть выиграна только перенапряжением всех сил. Да, из войск там одна легкая пехота. Да, воздушный флот Ремнанта собрание низкоскоростных небронированых мишеней...

Десантный прапорщик на каждую фразу открывал соответствующий плакат с силуэтами "буллхэдов" — теперь уже знакомых лейтенантам лично — и со схемами организации войск Ремнанта, и с секторными диаграммами состава армий, и с фигурками солдат, где плакат показывал штатное численность взвода и полувзвода, их насыщенность огневыми средствами, боезапас, и другие цифры.

— ... Таким образом, население Ремнанта находится в состоянии вечной войны с гримм-тварями, относительно которых у науки нет удовлетворительного ответа. Либо черные — прежнее население планеты. Либо — взбесившиеся автоматы, киберы первой цивилизации. Либо вовсе эманация чистого зла, как полагают религиозные лидеры Ремнанта.

Брат перестал двигать плакаты. Поручик обернулся к начальникам всем телом и уверенно продолжил:

— Из-за гримм-тварей жители Ремнанта всегда готовы стрелять. Война и тяготы их не пугают. Отношение к войне: досадно, ну и ладно. В той или иной мере с дисциплиной, экономией, оказанием первой помощи там знакомы почти все. С оружием там знакомы все поголовно. Группа пришла к выводу, что завоевание Ремнанта возможно только с применением оружия тяжелой и особой мощности, что сделает завоеванную территорию непригодной для жизни и тем самым обесценит усилия по захвату. Даже в таком случае мы разместим там гарнизоны, но вряд ли когда привлечем население на свою сторону, если не поможем им против гримм.

Поручик помолчал еще немного и сказал с лицом бросающегося на амбразуру:

— А если мы в итоге все равно придем к необходимости помогать завоеванным против гримм, то зачем воевать вообще? Союз выгоднее и дешевле.

Гречко крякнул. Соколовский хмыкнул. Хрущев хлопнул в ладоши:

— Надо же, хоть молодых научили деньги считать. Что ж, товарищи хорошо поработали... Что?

Надев очки, Хрущев прочитал поданную Гречко бумагу и тут же наложил резолюцию: "Утверждаю. Хрущев. Подписка ноль".

— Представление к наградам утверждено, товарищи. Сверлите дырки.

— Служу Советскому Союзу! — рявкнули конкистадоры в один голос, подскочив с кресел маленького зала заседаний.

— Вольно, садитесь, — довольный Гречко махнул рукой.

— Теперь, товарищи, необходимо пояснить политический текущий момент... — сняв очки, Хрущев поглядел на плакаты и спросил:

— Фотографии у вас нет? С луной, волками и косой?

Конкистадоры синхронно уставились на Флюкта. Старший лейтенант вынул из папки тот самый цветной снимок, где Руби беовольфов пластает.

Глядя в заметно потертую фотографию, Хрущев сказал тихо:

— Коммунисты не завоевывают. Идеологически неверно. Коммунисты освобождают. Например, пролетариат Ремнанта от гнета капиталистов. Либо защищают. Например, наши или союзные нам поселения на Ремнанте. Следовательно, все военные операции имеет смысл рассматривать только в союзе с местными... С одними, например, местными, против других, например, местных... Кроме того, — тут Хрущев поморщился, — исторически завоевывать у нас получается не очень. Мы в относительно равноправном Альянсе жить и то с трудом научились.

— Ага, мирили китайцев с индусами, — в нос буркнул Серов. — Как вспомню, так вздрогну. И без "тех документов" еще вопрос, как бы оно произошло.

Генеральный секретарь выпрямился, подошел к плакатам:

— Производство их покажите мне.

Брат мигом нашел карту со значками промышленных районов, на второй стойке отлистал плакат с круговой диаграммой: энергетика, сырьевая, тяжелая, легкая, услуги, финансы.

— Ну вот, — Хрущев хлопнул по плакату, едва не обрушив стойку. — И что мы видим такого-растакого полезного, чего нельзя получить простой торговлей? Электроника? Средства для производства электроники? Купить проще и дешевле! Антоныч, как ты говорил научно, повтори.

Гречко прогудел:

— Военная операция масштаба захвата планеты есть крайне рискованное мероприятие с очень низкой степенью рентабельности. Видите, Никита Сергеевич, хлопцы хоть и залетчики, а соображалка есть. У них в докладе точно такой же вывод.

Серов поднял фотографию Руби:

— А давайте мы вот ее завербуем, с серебряными глазками. Капитан докладывал, девчонка самую малость его самого не уболтала. И она всех своей дружбомагией... Оп, и в дамках!

Посмеялись: старшие начальники сдержано, лейтенанты обошлись улыбками. Флюкт вовсе насупился.

Хрущев с отчетливым треском потер брюки на заднице, бормоча:

— Дружбомагией? Иван, как придем, напомни: слово "кьютимарка" поискать в "тех документах". Ну или похожее, я не выговорю. Слышал где-то, а где — не вспомню...

Посмотрел на лейтенантов. Кивнул Гречко:

— Отлично поработали. Теперь, товарищи, доучивайтесь и возвращайтесь, вы нам очень пригодитесь... Там.

И вернул Флюкту фотографию, которую старший лейтенант бережно принял.

Гречко пробасил:

— Да, товарищи. Доучивайтесь, проходите войсковую практику. Не болтайте! Даже друзьям, даже после... Стрессовых ситуаций.

— По пьянке.

— Да, товарищ Хрущев, именно так я хотел сказать. Служите хорошо, а не то в следующий залет пойдете... — Гречко подтянул папку с буржуйскими литерами на обложке: "WH40K".

И, мгновенно передумав, отодвинул папку на самый дальний край столика:

— Нет. Ни за что. Еще понравится.

* * *

Понравится ли вам зимний дождь? Капли на лету замерзают, все поверхности прямо на глазах превращаются в каток. Ни стоять, ни ходить — а мужик бежит.

Стою на платформе под крышей, жду состав, карабин поминутно обтираю от влаги. Ботинки на мне с голенищами высокими, двуслойными, штаны с простегаными коленями, толстые. Шинель у меня форменная, шапка у меня теплая, крылатка на мне влагостойкая... Правда, клеенчатая, на морозе дубеет, но кто у нас без недостатков? Я теперь стрелок железнодорожной охраны. Меня на восток везут, кормят, снаряжают, еще и платят. И тут я уже уверен, что уволюсь обычным порядком, не придется гадать: посадят в выгородку или добром отпустят. Капитан судна, конечно, первый после богов. Но как боги смылись, пнув на прощание многострадальную луну, так и некому морского волка окоротить, если от качки в голову прильет то, что обычно приливает в головку...

Стою, короче, жизни радуюсь. Исправно мордой верчу, как пилот "манта" в воздушной карусели, надзираю за порядком. Но ничего тревожного, ничего подозрительного. Люди все мокрые, одеты в плотное, серое, теплое, стоят и дремлют на ходу: двести голов, полная смена двух рудников. Не до озорства, выспаться бы.

И тут мимо нас бежит мужичок в шортах, сандаликах и майке, голову газеткой мокрой прикрывает. Все молча провожают его взглядом и думают: ничего себе гульнул парень. Когда бы хер отстегивался, и его бы пропил. А дед с шевроном рудничного мастера чмокнул губами, головой повертел и диагностировал:

— С лета едет. Задержался.

Когда двести шахтеров смеются, не только сосульки стряхивает с деревянного карниза. Вся станция ходуном, прямо начинаешь бояться, не рухнул бы потолок!

* * *

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо.

Майор Гилберт повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую девушку. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Глаза синие, волосы чисто-белого цвета, сияющие в победном утреннем свете. Впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.

Девушка читала книгу. Майор узнал черные тисненые буквы на зеленой обложке: "Руководство по эксплоатации штурмовых василисков". Именно так, довоенной орфографией, "эксплоатация" через "о". Где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...

Стоп. Какие, к воронам, книги!

— Вайолет? Неужели! Ты мне снишься?

Девушка протянула руку в перчатке, пальцы внушительно надавили на лоб:

— Не вскакивайте, майор. Вам нельзя пока резко двигаться. Я вам не снюсь, чувствуете?

— У тебя холодные руки.

Ваойлет молча сняла перчатку.

Майор ухватился за стальные пальцы протеза:

— Тебе же больно!

— Зато живая.

Тогда майор снова откинулся на подушки и посмотрел внимательней.

— Ты выросла. Какая же ты красивая... Раньше я и не видел...

Вайолет засмеялась:

— Теперь вы меня увидите... Всякой. Какой захотите.

Нагнулась, подняла голубой зонтик — майор не видел, что тот стоит у кровати — зачем-то раскрыла зонт, в потоке света из окна вспыхнувший диковинным синим фонарем. Закрыла зонт и сказала тихо, словно бы у нее внезапно пересохло горло:

— Майор... Я поняла, что значили те ваши слова.

— Да, — сказал мужчина тоже негромко. — Я вижу.

* * *

Я вижу себя спускающимся по склону холма. Небо серое, пасмурное, не холодно и не жарко. Трава на склоне короткая, жесткая, дожди омыли пучки корней, поднявши каждую кочку словно бы на маленькие сваи. Идти легко: подошвы упираются в кочки плотно, солнце не палит, ветер не заставляет ежиться.

Склон передо мной уходит в светлый перелесок, не огорчающий взгляда непролазным кустарником или сырой болотиной. Ровный ковер веселого леса тянется, сколько хватает взгляда, и нигде ни дымка, ни огонька, ни признака жизни.

В руках я ничего не несу. Карманы пусты и рюкзака нет, и до заката я надеюсь уйти далеко.

* * *

Далеко впереди дорога поворачивает влево, и я вижу состав целиком. Громадный приземистый локомотив, горячий выдох его чуть не валит с ног смазчиков по станциям. Потом вагончики— "коробки", доверху насыпанные золотым горячим зерном. Лето вокруг жаркое, и небо даже не синее: белое от жара, и опуская руку в карман за обоймой, я обжигаю пальцы.

Стой — откуда обойма?

Почему карабин?

И зачем на мне летом толстая шинель?

Конечно, тут упаришься; снять все немедленно; я расстегиваю крючки, ужасаясь неспешности движений рук — словно бы они ватные колбаски детской куклы — жара прибывает, захлестывает; зерно всасывает настоящей трясиной, и, когда вдохнуть уже не в силах, я вижу летящий поперек рельсов дирижабль; на округлом боку незнакомые буквы "ITALIA", оттуда выкатывается лесенка, и люди кричат: влезай! Не раздевайся, мы на полюс, там холодно!

Я хватаю рукой правый канат лестницы — а он холоднее льда!

И вот сейчас я уже подскакиваю и просыпаюсь.

* * *

Просыпаюсь и не вижу ничего страшного. Вагон слабо качается на стыках, печка источает ровный крепкий жар; хорошо, что я уснул не привалившись к ней боком — затлела бы шинель. Окно затянуто летописью схватки зверейшего холода и тончайшей влаги; сменщик, переставший трясти меня за плечи, молча кивает на дверь.

Тик-так, говорят большие часы над притолокой. Время обхода записать не забудь.

Расстегиваю ворот и несколько времени дышу. Потом ставлю отметку в журнале: середина ночи, самый глухой час. Кружка чуть подогретой воды — ни в коем случае не холодной, только простуды не хватало посреди зимы, посреди Мистраля, где в любой миг царь, князь или мэр или демократический президент Нижних Выселок может пойти войной за дедовы обиды на царя, князя или мэра или демократического президента Выселок Верхних; ну или там Средних.

Кусок солонины из шкафа, чтобы проснулся желудок, а за ним и все тело. Батончик со знаменитыми на весь мир Мистральскими орехами — голодные всегда мерзнут, а мне запрещено, не за то железная дорога мне платит.

Застегнуться обратно, попрыгать, проверить — не сыпется ли чего из карманов, потому что на брякание проверять незачем, сейчас по дозорному пути пойду, загремят решетки под ногами.

Хлопок сменщика по плечу: вахту принял. Тот кивает, пристраивается на лавке полулежа, и начинает распускать батончик в кипятке: так надольше хватит.

Поднимаюсь по лестнице в надстройку и некоторое время стою перед выходом, ловя щеками тянущий из-под порога холод.

Маску на лицо, очки на глаза, карабин под руку.

Дверь в сторону, шаг на мороз, и вот я на хребте поезда, на дозорном пути — решетчатой выгородке, проходящей по крышам вагонов. Здесь по обеим сторонам перильца до груди, здесь под ногами аварийные люки в каждый вагон, а еще здесь обиженные на весь мир зимние звезды, насылающие за обиду ледяной ветер.

Лиг восемьдесят, пожалуй. Ходко прет состав, приходится наклониться вперед, чтобы не снесло встречным потоком. Очки начинают запотевать по краю, но я уже знаю, что дальше пар не полезет. Очки дорогие, там хитро сделано, чтобы не потели.

Железная дорога снаряжает нас по уму: на вагоны нападают не то, чтобы каждый день, а только те самые Бранвены, к примеру, залихватски снесшие Семиградье, они отсюда родом, с Мистраля. Там, у нас, они выездной урок мастерства давали, а здесь они живут. Чтобы стрелок успел хоть что-то заметить, очки нам выдают в половину лица, золотистым светофильтром затемненные от солнца, упрочненные от мусора и камешков.

Так что и сейчас, против зимней ночи, я все-таки вижу состав до локомотива. Над локомотивом будка вроде той, откуда я только что вылез, и с будки две зеленых вспышки; и я отвечаю с поясного большого фонаря тремя красными: сегодня пароль "плюс один". Следующий за зеленым свет в схеме красный, и количество сигналов тоже на один больше.

Опознавшись, прохожу на вагон ближе. По сторонам никакого особого движения: лес. В поле можно нагнать состав на машине, обстрелять, перепрыгнуть на платформу, что-то оттяпать-скинуть и дальше состязаться в скорости с воздушным патрулем. Охотник с открытой аурой тоже может разогнаться и запрыгнуть. На такой случай обычно в поезде собственный Охотник едет, а то и команда, если груз важный. Но и Охотнику для разгона ровный широкий путь нужен, а в лесу его нет.

Чтобы остановить поезд в лесу, надо завалить путь, что машинист увидит и успеет поднять охрану на уши.

Если рвануть нитку быстро, поезд слетит под откос и вряд ли кто успеет вякнуть что-либо в микрофоны. Но тогда попортится товар. А диспетчер все равно получит сигнал сразу, как разомкнется цепь, сигнал-то идет по рельсам. Диспетчер поднимет "буллхэды" с десантом и "манты" огневой поддержки... Коммерческого смысла нет, если политический только.

Но никакой политик не захочет ссориться с Трансмистралем. Железная дорога — единственная скрепа лоскутного одеяла держав, республик, королевств и герцогств, пышно именуемых Мистралем.

Будь нужен — и в тебя не станут стрелять.

Конечно, всегда находятся шататели установленного порядка, но они редко дорастают до серьезных калибров. Пока не доросли, хватает и нас.

Основной наш враг мелкие воришки, тихарящиеся где-то между вагонами на замедлениях-разъездах. Пролезая в пассажирские, урки тянут, что плохо лежит, выкидывают в окна товарищам или с надеждой подобрать самим. Пролезть можно только через тамбур, потому дозорный ход над ними и уложен, и пол перехода решетчатый. Мне сверху видно все, ты так и знай!

Иду еще на два вагона вперед; тамбур — пусто. Тамбур — пусто. Тамбур — пусто.

Выпрямляюсь, даю опознание: три красных. Ответ: четыре желтых, все верно. Теперь зеленый, что проверка нормально.

Иду обратно; теперь ветер в спину, и можно разглядеть лес. Горы, лес, потом поля, поля, поля, заботливо перепоясанные снегозадержателями. Золотое зерно Мистраля растет именно здесь.

Вагон качает, но привык. Звуки тоже привычные: стучит каблук, без подковки, чтобы не оскользнуться на железе. Скрипят мостки межвагонных переходов. Потрескивает от мороза тонкое железо перилец.

Ну, а запахи через маску не проходят.

И тут чувствую по дрожанию перехода под ногами: открылась дверь на хвостовой балкон.

Сигнал носовому: красный длинный. Потом желтый длинный: помощь пока не нужна, проверяю. Может, пассажир покурить вышел. На звезды, опять же, посмотреть. Хвостовой вагон мотает что надо, в пословицу вошло. Зато и обзор не хуже, чем под стеклянным куполом вагонов первого класса...

Пока так рассуждал, подошел и заглянул — на балконе пара обнимается.

Ну ладно, шаг назад, длинный зеленый и сразу подтверждение, что не под стволом: четыре желтых.

Те, снизу, меня почуяли тоже; я им успокаивающе рукой махнул и поежился: легко одеты парень с девчонкой, не то, что совсем в летнее, но все же и не по такой зиме...

Потом спохватился: это мне еще полтора часа вахтовать, а они пять минут пообжимаются, от чего согреются, ну и вернутся в теплый вагон.

И тут я узнал Жана; ну и Пирру тоже узнал. А пока стоял, хлебалом на ветру пощелкивал, они меня узнали тоже. Легко пересиливая шум, Жан крикнул:

— Сменишься, приходи, поговорим! В девятом номере мы!

Я кричать не стал: не Охотник аурой зиму превозмогать. Рукой махнул: понятно, мол! Отступил еще на два шага, развернулся и принялся условные сигналы головному посту передавать. Предусмотренная уставом ситуация, разговор с пассажиром. Нам такие разговоры начинать запрещено, а вот если пассажир сам заговорит, предписано разговор поддерживать. Чтобы пассажир не обиделся на невежливость и угрюмость.

Сменюсь, короче, и схожу. Обычное дело.

* * *

— Обычное дело, — Жан смеется. Хорошо смеется, открыто — но что-то невесело, и я настораживаюсь.

— ... Когда не могу уснуть, считаю своих бывших.

Нора надувает румяные щечки:

— Почему не овец?

Пока Рен с Жаном переглядываются, успеваю ляпнуть чисто на рефлексе:

— Че там считать: всего пару раз!

Смех по девятому купе, только снова неправильный. Как те игрушки в анекдоте: выглядят настоящими, а радости нет.

— Вот она ваша кобелиная сущность, — Пирра надувает губы, и опять не всерьез. И Жан отшучивается тоже без огонька:

— Но-но! У мужчин между прочим тоже есть чувства. Например, чувство голода.

И тянет к себе тарелку с заливным. Вот здорово придумали пращуры, беседовать за едой. Не знаешь, чего сказать — закуси, выпей...

Опа... Нету выпивки. Ни на столе, ни в запахе.

Стало быть, они тут на службе? Что-то важное в составе, и они вроде как негласная охрана?

Руку на карабин: все нормально, рядом. Подсумки по разгрузке распиханы; все могу потерять — оружие с патронами нельзя. Во-первых, Мистраль кругом. Без оружия тут не гриммы, ежик обидеть может. Во-вторых, к Гире Беладонне с пустыми руками являться смысла ноль. Не стоило тогда и переться через половину планеты.

Пирра замечает мое движение: конечно, Охотник с открытой аурой. Четырехкратный чемпион Мистраля, против людей стояла, привыкла подмечать.

— Ладно, — говорит Пирра. — Что уж теперь...

И стягивает перчатку — а там протез. Отличного качества, в городе Ноль не раз говорили, что здешние импланты лучшие в мире... В двух мирах, так точнее.

Твою мать, у нее обеих рук нет!

А она же Охотница — как ей теперь?

— Нормально, — пожимает плечами Пирра. — Зато жива осталась. Синдер не успела добить.

Синдер?

Надо что-то сказать Пирре. Ободряющее там или утешающее, не знаю. Да и в Синдер я сам когда-то согласился стрелять. Что не стрелял — не пришлось.

Но сейчас я не думаю.

— Так она правда убита?

Команда JNPR переглядывается, и качается вагон, и жар от золотистого зерна в ногах охватывает от пояса и выше, выше, горит кожа на горле, вспыхивают уши, я сгребаю салфетку, вытираю лоб, и нет никакого золотистого лета, вместо бело-лилового неба шлифованая обшивка вагона.

И команда JNPR смотрит на меня, как я только что смотрел на Пирру: с болью и печалью по криво завернувшейся судьбе.

— Правда, — говорит Пирра. — Рен...

Рен тут же протягивает мне фляжку, но я отстраняюсь:

— На службе. Думал, вы тоже.

— Нет, — Пирра вздыхает почти неслышно за шумом поезда, — к семье хочу съездить.

— А... Потом?

— Не знаю, — Пирра чертит стальным пальцем по салфетке. — Денег нам Озпин отсыпал без лишней скромности. То есть, Озпин в больнице все еще, там Глинда вместо, Кроу на подхвате. Но не поскупились. Открою, наверное, школу для подготовки молодежи к поступлению в Академии. Для вышедших в тираж Охотников обычное дело. Просто я не ждала, что так... Быстро...

Беру фляжку, встряхиваю и отдаю обратно.

— Расскажите.

Нора и Рен переглядываются; говорит Рен:

— Мы выпрыгнули ярусом ниже. Там десант Вейла воевал с Белым Клыком, потому что на крыше высотки никто без ауры не мог выжить. На чьей стороне мы выступили, понятно?

— Понятно. — Еще салфетку, вытираю лоб. — Непонятно, на какой стороне я сам.

— Кстати, ты вот почему здесь? Блейк писала, ты там приличных высот достиг.

Рассказать? Или не стоит грузить Пирру еще и вторжением из иного мира?

Вот сейчас мне по-настоящему страшно. Да, Охотник обязан учитывать, что может закончить карьеру и жизнь так вот... Не полностью. Да, хватает вживленных и сращенных. Но во всех случаях имплант остается имплантом. Живого не заменит!

— Мне пришлось... Уехать. Я добираюсь на Менажери.

Фавн бежит в фавнятник. Логично. Не он первый. Не он последний. Тысячи их! Обычное дело, что тут копать?

Команда переглядывается и приходит к выводам; озвучивает Пирра:

— Неужели Атлас требует выдачи потому, что нашел твою связь с коммунистами Тириана? Так я слышала в новостях, там с Тирианом уже договариваются. Его чуть ли не в правительство вводят, министром социального чего-то там.

Жан мотает головой:

— Может, в том все и дело. После победы соратники начинают плоды делить. Вот Лось и встал на лыжи.

Сейчас они прежние. Без оглядки, без поправок, глаза горят. Пожалуйста, оставайтесь такими! Боги нас покинули, некого просить, кроме вас же самих... Пожалуйста, не вспоминайте!

Поздно: я уже просил рассказать, а они уже слышали.

— Вот... Синдер, — Пирра ежится. — Давай, я пропущу предисловие? Бой начаться не успел, меня просто снесло. Такая мощь! Знала бы я тогда, от чего по глупости отказалась... Но выбор сделан... Отлетела к Жану под щит, Синдер пошла к нам и, наверное, дошла бы. Но ее остановил Ятсухаши из CVFY, а дальше я не видела, потеряла сознание.

— Я видел, — Жан тоже сглатывает. — Ятсухаши предложил ей что-то. Или сдаваться или уйти. Синдер отказалась, и Ятсухаши ударил.

— А куда девалась аура Синдер? Я с ней сколько дрался, у нее ни разу не сбивалось дыхание... Ребята, кого вы покрываете? Стой, сам догадаюсь. Кого-то знакомого мне, участие которого может меня огорчить... Изо всех знакомых Вельвет... Или Капитан...

Я беру фляжку из рук Рена, глотаю; горло сдавливает, комок прокатывается вниз до самой жопы, подрывается там шаром сплошного пламени.

Капитан. Только его винтовка может снять ауру Синдер. Я сам видел, как Рейвен унесло с одного попадания. Вельвет не под силу.

Собственно, я знал, что тем и кончится. Там, на привале, когда запиликал трофейный планшет, и я сам сказал Синдер: нет.

А если бы да?

Если бы да кабы в щачле выросли грибы, так платил бы я весь год продналог на огород.

— Жаль вас огорчать, но я фанат Винтер, — ставлю фляжку на стол. — Синдер и тут не повезло. Сказала бы она сразу... А вот вышло как вышло. Нечего скулить о нерожденном. Здесь Ремнант, под гримм попасть можно на собственном дворе. Проехали, живем дальше.

И часы над входом в купе: тик-так.

Вот так...

— Ну да, — Пирра подхватывает. — И я могла сидеть за шитьем дома. Но я выбрала, и шла прямой дорогой, и пришла вот сюда. Все мое счастье в том, что команда меня не бросила... Пока что, — ехидно прибавляет Пирра, и все смеются. Нормально смеются, без камня за пазухой.

— Здесь Ремнант, — повторяет Жан раздумчиво. — А где нет Ремнанта?

Подожди, так они знают?

Ну конечно, знают! Они участвовали в том бою вместе с Капитаном, раз. И два, они знали о нашей дружбе... Не знаю, дружбой можно ли назвать... Но ведь не просто так они подумали, что участие в бою Капитана мне не понравится. Они видели ниточку, связь — точно так все видели ниточку между мной и Синдер, один я не видел...

И теперь уже я замечаю микродвижение: кто-то с душой наступил Жану на ногу под столом. И я облегченно ничего не замечаю, не обращаю внимания на обмолвку Жана, и говорю сам:

— Синдер, Капитан, вы, Большой, Семиградье, Тириан — трудно выбрать, чтобы никого не обидеть.

— Четверть часа, — Пирра вытягивает у меня из пальцев плоскую фляжку и делает свой глоток, и вот мы с ней побратимы по дыркам в сердце, а потом Рен отнимает фляжку и прячет в неведомо куда.

Пирра выдыхает:

— Четверть часа весь бой, а сколько лет расхлебывать... Я ведь не училась быть собой вне Охоты. Вне чемпионства... Не могу и никогда не назову его глупым, ведь моя жизнь... Но судьба ткнула меня носом, и вот мне всему надо учиться заново. Серьезно, я боюсь вас подвести!

Жан обнимает ее за плечи, утирает слезы, шепчет на ухо. Нора смотрит на меня: только вякни! Но мы с Реном доедаем вырезку, старательно изображая мордами кирпичи. Рену, похоже, несложно; мне вот, в свете последних новостей, приходится крепко закусывать губу.

— Рен, а какое проявление у вашего лидера?

Рен отвечает, но вагон именно сейчас шатает, и Нора, деловито нахмурясь, примеривается опустить штору, чтобы никого не простудил наплывающий из окна мороз. Дотягиваясь до ушка на шторе, Норе приходится встать Рену на колени, а круглой задницей в стеганых брючках почти упереться мне в нос — ей плевать, Нора же! И я сижу, не зная, смеяться или плакать; и слова Рена пролетают мимо ушей, и немедленно же застывают новыми витками ледяного кружева на окне; но вот штора задернута, Нора на месте, и я снова слышу, что говорит Рен:

— Интересно, наш характер подстраивается под Проявление или Проявление даруется нам по характеру?

* * *

— ... По характеру действий обвиняемый имеет пояснить, — адвокат в черном и белом, точная карикатура на пингвина с кромки Атласских льдов, перекидывал страницы со скоростью деньгосчетной машинки, — лейтенант Рем Харт Эстравен действовал в интересах прежде всего Атласа, поскольку приговор и казнь означенного Тан Линя деяние необратимое, и как таковое отсекает возможности дальнейшего сотрудничества как с самим Тан Линем, так же и с его последователями, в частности с господином... Виноват, с товарищем Тирианом, представляющим интересы значительного количества фавн... Виноват, населения Атласа. Также следует учесть, что свое мнение лейтенант Рем Харт Эстравен выразил и воплотил без каких-либо сопутствующих жертв, а весь ущерб от угона "буллхэда" может быть покрыт в обычном порядке по делам похищения транспорта, каковое деяние, безусловно, не красит послужной список, но все-таки...

— Довольно! — председатель комиссии поднял обе руки. — Довольно! Вывод! И, пожалуйста, без этого вашего нейролингвистического программирования. Не надо нас усыплять!

— Действия лейтенанта четко укладываются в данную им присягу. Он действовал именно в долгосрочных интересах Атласа, сохранив опыт и ум Тан Линя как невозобновимый ресурс.

Генеральный психолог Атласской армии Джонни— Сракопион поджал губы:

— Да, но Тан Линь сбежал!

— Из-под расстрела и я бы сбежал, и любой из нас. Что за клоунада! Зато мы знаем, куда. Можем обратиться к нему с вопросами через нейтральных посредников. Или даже помириться и сотрудничать в перспективе. Время, знаете ли, не такие ссоры лечило!

Винтер кашлянула и все судебное заседание замерло. И красивый амфитеатр, освещенный неярким зимним небом в узких стрельчатых окнах, заполнила аура Девы Зимы.

— Да, — сказала Винтер, крутя в руках шприц из аптечки, — примем хоть одно решение, где не надо убивать.

И щелчком запулила шприц под высоченный потолок

* * *

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белые квадраты моющегося пластика, стерильно-чистые, неуютно пахнущие антисептиком... Госпиталь: узнаваемый аромат безнадежной тоски, не пересиливаемый никакими приятными отдушками.

Волшебник чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, строгое. Волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.

Женщина читала книгу. "Влияние велодорожек на действия штурмовых групп в плотной городской застройке" — Озпин разглядел черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...

Стоп. Какие, к лешему, книги!

Волшебник не спешил поднимать веки. Когда еще можно поглядеть на строгую Гудвич... Просто как на женщину. Правду ли говорят, что она ушла от Айронвуда?

Озпин поежился: Глинда что, в самом деле меня любит? Жаль ее, она-то состарится и все, а мне снова горевать...

И внезапно сообразил: но ведь сейчас из вечного колеса появился выход. Неизящный, неостроумный — да только пленник бежит из тюрьмы сквозь любую грязь.

Озпин еще раз поднял глаза к потолку, и часы над входом объяснили: ты можешь больше не держать маску.

Кстати, тик-так!

Глинда отложила книгу и поднесла стакан с водой, потому что Волшебник — ректор лучшей академии на Ремнанте — бывший король Вейла — обреченный вечному перерождению несчастный — Озпин, просто Озпин! — пытался что-то сказать.

Первый глоток Озпин вполне предсказуемо пролил, но второй и третий все же попали, куда надо.

Еще подвигав губами, ректор улыбнулся полностью счастливо и сказал:

— Мне больше необязательно держать маску. Я больше не хочу бояться потерь.

Тут Озпин повернул голову — глаза в глаза, зеленые в густо-синие — и сказал:

— Глинда, прости, что заставил волноваться. Но как я мог послать девчонок, а сам не пойти!

Глинда ответила сухо, очень сухо, слишком чересчур избыточно сухо:

— Не стоит благодарности.

И улыбнулась тоже:

— Выздоравливай, дурень. У нас куча новостей.

* * *

Только новости... Неоднозначные, скажу обтекаемо. И ломиться с ними сразу к Гире я не стал. Хоть пару вопросов задать: какие в местном правительстве партии, кто за, кто против, какие темы трогать не стоит — но, если припрет, все-таки можно! — а чего не касаться даже под расстрелом?

Вот и пошел я по городу туристом. Здесь таких немало. Приехал фавн, а оставаться на жилье боязно. Побережье кое-как освоено, внутри же острова Менажери одни только редкоземельные металлы. Ну, не то, чтобы просто на грунте валялись, а поглядишь: и позолота на контакты отсюда, и платина для электродов, для химически инертных сосудов — все отсюда.

То есть, приехал ты весь такой освобожденный фавн востока — и снова в шахту?

Вот и гуляет народ по городу, набираясь духу шагнуть в раскаленные горы сердца острова, ну и заодно выглядывая: нет ли на побережье какой работы попроще? В шахту или на ферме камни выбирать из борозды не хочется очень, ведь не для того на край света ехали. Словом, предприимчивость из народа так и прет.

Один такой подскочил: дай пять льен, батарею береговой обороны покажу. А двадцать дай, я договорюсь с расчетом, они выстрелят ради тебя нарочно!

Ладно, с железной дороги я уволился гладко. Через Узкое Море перебрался на воздушном корабле, куда меня товарищи-стрелки посоветовали разнорабочим. Денег летуны не дали, но и за билет не взяли, еще и кормили.

А что весь полет сердце заходилось от прикосновения к детской мечте — так у меня последний год новости одна другой больней. Разочарованием больше...

В общем, отлистал я пятерку, а двадцатку чего-то пожалел, и поднялись мы на орудийный дворик, вырубленный прямо в скале точно как и лестница.

Обзор фантастический, Узкое Море почти до Мистраля просматривается. Ну и простреливается тоже прилично, иначе для чего пушка. Часовому мой провожатый монетку сунул. Воин губы поджал: видно, достали его зеваки. Поворчал, чтобы не тронули ничего, но пропустил, из чего я заключил: не секретная батарея, и пушка очень может быть вовсе салютная. Открыто стоит, щита против осколков и того нету. Один снаряд вон в тот склон рядом, и весь расчет не волной, так скальными обломками выкосит. Это уже не Адам, не Синдер, уже Капитанова наука...

Сама пушка жуткая. Не Семиградье, совсем не тоненький хобот зенитки. В ствол я могу залезть с плечами. Зарядная камора еще втрое толще. Откат по рельсам на десять шагов. Выстрел шнуром из-за стенки, потому что если разорвет, всем кто рядом конец несомненный. Погреба тоже в скале, вон люки от них. От люков начинаются рельсики маленькие, для тележек со снарядом-зарядом, понятно... Ведь не унитар же у них тут, калибр большой очень.

Суетится под робким весенним солнышком фавн-экскурсовод, основа пушистая. Я думал-думал, понял: хомяк же! Стоит, щеки надувает, гордится силой фавновской державы:

— У вас такого нету близко, лесные варвары! Культура! Техника! Высочайшие достижения Праха особой серии! Гаубица стреляет балшой снотворный патрони. Лес бабах — всем звэри спать!

При слове "спать" я машинально на часы гляжу, а мне оттуда секундная стрелка: тик-так, полдень скоро. Задержись на батарее, сам поймешь, чего будет.

Ну, тут меня учить не надо. Вопрос про то, про другое. Ранняя весна сейчас, заряды не греете? Как для чего: для дальности. Разве вас не учат? Офицеров учат? Вон те, да? И они сюда идут, а зачем?

Понурился хомячидзе, от ветра с моря укрылся — вот буквально только что ему ветер не мешал, а тут вдруг замерз бедолажка, трясется весь. Холодно ему.

Ладно, отошли мы по лесенке вниз, присели на лавочку. Секундная стрелка подмигивает, наверху люки грохнули, сапоги затопотали, заскрипело железо по железу, командирский голос велел: заряд!

А снаряд где, это раз.

И два: в кого стрелять?

И три: полдень. Вот на что мне секундная стрелка намекала.

Пушка эта декоративная, стреляет в полдень. Потому и стоит открыто. Потому и дворик чистенький и часовой номинальный. Сюда, небось, гостей города водят, за шнур подергать предлагают. Снимки делают на героической батарее...

Отдал бы я двадцатку, не отдал — все равно бы стреляли.

Молодец хомячиссимо, вот руку бы ему пожал с чувством.

Но тут наверху офицер:

— Орудие!

И я привычно: "уши закрыть — рот открыть", и шарах!

Скала дрогнула под откатом, и потом как сквозь вату наводчик докладывает:

— Первое!

И дальше банник зазвенел, снова сапоги затопотали, принадлежность залязгала. Только я проморгался, хомячелло снова подпрыгивает:

— Слыхал! Какая мощь! Треснись, варвар, мордой в сланец, поклонись и офигей!

Раздумал ему руку протягивать. Улыбку нацепил и говорю:

— Зато я следопыт. Вы дети асфальта, мы жители леса, потомки великого духа, видим все! Вот здесь у вас водится поморник черно-синий, редкая птица, но я тебе могу его показать прямо сейчас. Как брату.

— Э?

— Полсотни.

— Да ты охренел!

— Да вы сами охренели редкую фауну распугивать выстрелами! До выстрела двадцатку бы спросил, а нынче поморник-то попрятался, искусство нать. Полсотни вперед, ну!

И секундная стрелка поддакивает: ибо тик-так, в смысле, нефиг. Поморник черно-синий, ты такого и не видал.

Хомяченко как подумал, что деньги не ему дадут, а он сам отдаст — перекосился весь. Я забоялся, чтобы хомячинский по корпусным швам не расселся, подобно утлой шаланде в бурной ночи. Но потом, видать, хомяк-заде прикинул, как туристов будет еще и на поморника водить, повеселел, купюру мне протянул и запрыгал: показывай.

— Сейчас, — говорю, — чистку ствола закончат, уйдут. Я там с одной точки его засек.

Подождали чуть-чуть. Я медитацию изобразил в меру сил, музыку в Свитке дареном поставил: шум леса. Настраиваюсь. Спрятался поморник, однако. Шибко искать будем.

Наверху стихло.

— Ну идем, — говорю, — каменнолистый брат.

Поднялись, а Свиток у меня готов, я хомякино в него мордой, и там фотки того поморника: хоть жопой жри. И в полете, и на гнезде, и на суше, и в воде.

— Ты! Ты! Ты! — хомякович запрыгал, запыхтел, но я выше ростом вдвое, да и заметил еще в первый раз кой-чего, и адресуюсь к часовому:

— Рассуди нас, храбрый воин. Разве не показал я обещанную птицу?

Тот ржет:

— Что, пухлый, хотя бы сегодня обломали тебя?

Хомякян сдулся, сел под станину, греется об горячую после выстрела камору.

Я на море поглядел, Свиток бережно убрал в чехол, а тот в плоский контейнер военный, а тот в нагрудный кармашек внутри разгрузки. Свиток от JNPR, память. А поморник что, поморника в здешних скалах валом, я про него читал еще когда в Технион готовился. Чтобы хоть как отвлечься от мыслей о предстоящем экзамене.

— Ну, — говорю, — вот и деньги есть. Просвети дикаря, городской, культурный: куда в Менажери славном сходить можно?

Хомяколетто насупился, буркнул:

— На морской вокзал сходи. За обратными билетами. Ты! Ты! — и дальше как Тириан про мантловский комгард говорил.

— Я Лось, — улыбаюсь. — Просто Лось. На морской ворота ходи не моги, однако. Дети леса с дети воды однако война совсем.

И пошел я вести жизнь мирную, растительную. В кабачке сорил капустой, вышел в дрова, ну и в дыню там одному перцу. Он в долгу не остался, и мне по тыкве, я ему рожу в помидор, но так, без огонька: огня дерево не любит. Помирились. И ударили по хмелю, и по винограду, по всякой сущей здесь ягоде.

Арбуз, оказывается, тоже ягода. Кто бы знал!

Запомню. Бесполезного знания не бывает. Вот про поморника-то пригодилось, на целый вечер хватило.

Наутро в баню. Тут уже цены столичные. Отдал почти сотню, зато сбрили щетину, сделали прическу как у порядочного, одежду вычистили — ни монетки не пропало, нарочно сверял, а те стояли, хихикали: привыкли, видно. Потом громадный медведь на массажном столе размял все косточки, маслом натер, горячей водой ошпарил, холодной душу в тело вернул — похмелье пропало, и вышел я огурцом.

И понял, что вегетарианство не мое, и с отпуском пора заканчивать.

Карабин сам уже вычистил, патроны подобрал поровнее, надел-сложил все аккуратно, отдал пять льен за подарочную упаковку.

Дальше оттягивать сделалось некуда, и пошел я за чем приехал.

Сел на монорельс — тут побережье изломанное, дешевле эстакаду, чем дорогу вверх-вниз, с одних тормозных колодок дым неба досягнет — и повез меня монорельс в центр города, в управу, и сказал я часовому перед входом:

— К Гире Беладонне у меня дело, ну и дочь его просила привет передать. А карабин в свертке — из города "Ноль" ему подарок.

* * *

Подарок Гира отложил пока что. Парень совсем не походил на Сана, про которого Блейк писала матери. Сан все-таки Охотник, а напротив сидит обычный...

Наемник?

Вольный стрелок?

Чей-то шпион?

Гира отодвинул бумаги и взял быка за рога:

— Прости, парень. Но будет нам проще не ходить вокруг да около. Говори прямо: кто ты и что ты?

Лось показал карабин, и чем он отличается от привычных прахобоев с дальностью шагов сто-сто пятьдесят. Лось показал патроны и подсумки, и книжку-руководство.

И добил:

— Не секретное совсем. До вас просто не довозят, потому что далеко. А в том же Вейле такой карабин можно купить льен за пятьсот-семьсот. Ну там с прицелом-сошками, удлиненными магазинами за тысячу. Есть умельцы, в пулемет переделывают.

— И как, покупают? — спросил Гира, сбитый с толку несекретностью.

— Не, не покупают. Зачем тысячу отдавать за кустарщину, когда ручник в заводской смазке стоит всего-то две. Подвох в том, что патроны он жрет, как не в себя. Пока стрелок научится попадать куда надо, тысяч пять сожжет.

— Стой... — фавн-тигр поднялся, прокатился по комнате той плавной ужасающей походочкой, намеки на которую иногда проскальзывали у Блейк. Именно письмо Блейк — старинное, бумажное — он и вынул из потайного ящика.

— Я тебя вспомнил. Дочь писала, ты им ванну поднимал.

— Ну вот, — Лось разулыбался довольно, — видите, я не врал про знакомство.

— И зачем ты здесь?

Лось пожал плечами:

— У вас есть сомнения, что все это — прежде всего сам "город Ноль" — из иного мира?

— Сомнений нет.

— Получается, на Ремнант пришли... Чужие. Разве Ремнант не должен...

Гира поднял мощную руку, и Лось подумал: без ауры взвод раскидает. Хоть Белого Клыка, хоть Корпуса Пограничной Стражи.

Фавн-тигр сказал:

— Лось. Что такое: "Ремнант"?

— Э?

— Угу. Нет понятия "Ремнант", если только мы не в сказке о богах-братьях и расколотой Луне. Есть отдельно Вейл, особняком Атлас, независимо Мистраль, суверенно Вакуо — и мы вовсе на отшибе. Здесь, в заднице мира, куда ты целую зиму ехал. Ты новости по дороге слушал?

— Вейл, Атлас и Мистраль пытаются образовать Тройственный союз. Так это не новость, сколько помню, Озпин все старался с объединением. Только чего Вакуо не позвали? Назначили песчаных козлами, против которых дружить?

— Вот, а почему Союз до сих пор не состоялся? Вроде же всем выгодно?

— Видать, не всем.

— То-то и оно, — Гира сел за стол. — А теперь скажи, как ты сам понимаешь ситуацию?

* * *

Да если бы я понимал ситуацию, я бы в личном "буллхэде" рассекал, как те политконсультанты. Очевидцы больших событий, собеседники королей...

Собираясь с мыслями, огляделся.

Кабинет официального вида, стены белые, потолок высокий, лепные звери на нем. Похоже, сюжеты героического освоения Менажери. Окно тоже во всю стену. Стол перед окном, к нему придвинут еще один привычной буквой "Т", на том придвинутом и лежит сейчас дареный СКС.

Ощущение от кабинета хорошее. Светлое.

Ну ладно, думаю. Сейчас я тебе покажу поморника в небе, как бы ты френч свой зеленый щегольский не помял...

— В самом деле, зачем думать о противостоянии стадам гриммов, если есть Охотники, верно?

Гира кивает. Говорю дальше:

— Хорошо снабжаем их Прахом, кормим-поим, снимаем про них кино еще при жизни, вот как про Винтер Шни с Кроу Бранвеном. Усыпаем цветами и всячески уважаем. А Охотники за нас умирают. Правда же, выгодная сделка?

Гира вздрагивает. Блин, а хорошо, что я не подкатывал к Блейк и не натянул ей пузо. Тигры в родне для травоядных примета плохая.

Так, не отвлекаться:

— ... Но гости с другой стороны медали решили иначе. Лучше расходовать металл, терять машины и ресурсы, чем людей. Машины их заправляются топливом, не Прахом. В патронах тоже порох, и опять не Прах. Порох можно сравнительно несложным способом получить обычной химией, как я понял из книг и тех обрывков информации, что нам давали. Не надо шахты строить, не надо от Шни зависеть.

— Осталась мелочь, — Гира не хмурится. Ну да кошачьи народ не особо читаемый, хуже медведи только. Вот Большой...

— ... Осталось только доказать, что все это на самом деле из иного мира.

— Легко, господин Беладонна. Ладно там техника. Но люди... Оттуда... Им внове гримм. Их удивляет, поражает, приводит в полное изумление Прах, аура, Проявления. Главное: мы, фавны, для них абсолютный шок. Их профессор меня осматривал, инфаркт получил. Не может быть, кричал. До последнего вопил: не верю! Клиническую смерть не подделаешь. Я видел. Я прожил там долго.

— И?

— И я выбрал Ремнант. Я же не знал, что его, оказывается, нет!

Гира посмотрел в окно; я безотчетно повторил его взгляд.

За окном разворачивалась панорама Кио Ку Ванны, столицы острова и государства фавнов. Скалы, скалы, скалы: черные, серые, багровые, песчано-желтые, серо-гранитные, сверкающие бликами кварциты.

Между скалами, в складках-ущельях, на полочках, на вырубленных балконах и мостиках, дающих хоть какую защиту от гриммов — жилища. Ближе к центру из граненого белого камня, и тут город что мясо с прожилками. Дальше от центра просто беленые. А потом уже из чего придется: из плиток сланца, из досок внахлест, из местного кирпича, пережженого до фиолетово-черного цвета. Крыто все именно тем, о чем сейчас подумано. Вроде как жилье высыпали с дирижабля, и оно застряло в складках местности.

Не о том беспокоюсь.

Я посмотрел на Гиру Беладонну. Живая легенда. Воплощение "Белого клыка", только не убивающего. Понятно, что резкие и активные персонажи типа Тауруса и Синдер оттерли его в тень. А только война не вечна. И война идет за что? Чтобы однажды с победой вернуться домой.

Если, конечно, его кто-то построил.

Вот, Гира Беладонна выбрал строить. Пока герои геройствовали, Гира бумажки по столу перекладывал. А мир изменил ничуть не слабее пистолетчиков. Тоже легенда.

Я поморщился: легенд уже две пережил, могу шевроны нашивать. За Тауруса, за Синдер.

Мощный дядька. И умный, раз до сих пор не свихнулся городом править. Помню, как плющило Капитана...

О чем он думает?

* * *

О чем он думает, пацан!

Ремнант?

Единый?

Ага — от голиафа рога.

Впрочем, правда ли гости из "города Ноль" инопланетяне, либо всего лишь исключительно хитрое семейство? Кто там по документам главный — Кот-Мистраль? — неважно!

Важное Лось выдал, сам не заметив. Отношение к фавнам.

Лось не поморщился ни разу. Он хорошо и спокойно чувствовал себя в том городе. Хотя, с его же слов, пришельцы поголовно люди.

Раз так, можно расколоть отщепенцев, фавнов-радикалов из боевой ветви "Белого клыка". Таурус который год не появляется; видимо, с ним покончено так или иначе. В неудачном нападении на Вейл убита Синдер, а уж ее харизма... Вон как Лось о ней вспоминает, чуть не плачет. А вроде бы от нее дезертировал. Если, конечно, и в этом не врет.

А если врет, смысл какой настолько сложно его сюда подводить? Внедрить намного проще с переселенцами. Подвести к нему, Гире — проще некуда. Приехал какой важный-богатый фавн, пожелал выразить благодарность идейному лидеру. Попробуй не принять, оскорблением сочтут. А на приеме место-время известно, выбор средств огромный. Хоть стреляй, хоть бомбу подноси, хоть выпивку трави, хоть снайпера сажай, хоть минометами накрой.

Просто они тут на задворках мира. Кому надо Менажери? Мало ли, что в земле месторождения, тут на сто лет работы строить рудники-дороги-порты, и потом из тех портов еще за половину мира везти. Дешевле убирать контрагентов на своей стороне, снимать биржевые сливки перепродаж — а копают пусть гордые независимые фавны. Добровольно и с песней!

Будь ненужен, и в тебя не станут стрелять.

Итак, решение. Парня наградить. Щедро, с помпой, чтобы все видели. Медаль какую-нибудь нарисовать, завтра озадачить монетный двор. Карабин огромный козырь. Просто как свидетельство, что и у нас есть информация "оттуда". Чтобы другие источники цену не заламывали.

Наградить, выкачать сведения и отправить покамест обратно. Скажем, проводником послов. А то еще промахнутся мимо Вейла. Если он засланец, так он приложит усилия тут зацепиться, и поднимет местных агентов, заодно и увидим, кто ему помогать станет.

А если не засланец, так позвать в Менажери никогда не поздно. Почетное гражданство оформить вообще прямо сейчас, при нем. Сделать жест, произвести впечатление. Да, бумажка, да, мишура — на которой, однако, стоит мир вообще и управление людьми в частности...

Гира нажал кнопку и велел вскочившему секретарю:

— Документы на оформление гражданства. Хемуля и Сигварта ко мне. Буду им в нос тыкать: почему такие вещи, — кивок на дареный карабин, — приносят не те, кто получает от нас деньги? Лось... Тебе лично от меня будет награда, большое дело сделал. Не отнекивайся, не маленький уже. Прими, заработал. Но потом. Сейчас подойдет пара симпатичных девушек. Расскажешь им еще раз подробно, под запись. Все с самого начала, с той встречи в Мантле. А прежде всего небольшой вопрос, Лось.

— Слушаю.

— Ты говоришь, они из иного мира. Допустим — пока допустим! — что так оно и есть...

Седоусый фавн-тигр наклонил голову, в желтых глазах на миг отразилось море. Потом Гира достал трубку, но не закурил, ответив на вопросительный взгляд:

— Бросил, как Блейк пропала. Загадал: пока не курю, с ней все хорошо. И вот видишь, сработало. В руках верчу, успокаивает... И что в том мире такого страшного, из-за чего ты поскакал через пол-мира?

Лось поглядел на серые волны, на кашу скал-крыш-стен Кио Ку Ванны, выдохнул и объявил, как бросаясь в холодную воду:

— А там вообще... Абзац. Там коммунизм!

* * *

— ... И что же такое коммунизм? — Косыгин смотрел устало, да и мало кто в совещательной комнате оставался свеж после двухчасового спора. — Нам, так или иначе, придется давать определение. Иначе мы запутаемся и утонем под лавиной мест, времен и понятий. В каждый новый мир мы должны входить с четкой собственной линией. Иначе аборигены нас живо перекрестят в собственную веру. Просто потому, что они тверды в своих убеждениях, а мы третий день цель сформулировать не можем!

— Чем не устраивает вариант Оксигена? — Тан Линь возвышался как цитадель над битвой, и гремел впору крепостным пушкам:

— Человечество как мозаика Проектов, свободно и безопасно конкурирующих между собой, в том числе и на общих территориях. Эволюция сообщества мирно конкурирующих социально-экономических Проектов.

Перевел дух и продолжил:

— Под каждым Проектом понимается образец общественного устройства, правила которого добровольно принимаются некоей группой людей. Проекты конкурируют по достаточно простому набору правил, обеспечивающих сохранение жизненного потенциала и совокупного знания человечества. Общеобязательного для всех нет ничего, за исключением этих самых правил... У нас работает!

— Сложно, сложно, — поморщился не только Устинов, но и сам Хрущев.

— У вас там поголовно все академики, а у нас еще по аулам девок взамуж продают. Нам бы такой лозунг, чтобы как в семнадцатом году. Земля крестьянам!

— Слишком упрощаете, Никита Сергеевич. Тогда все строилось на Прудоне и Кропоткине. А Кропоткин стоял за экспроприацию собственности, подразумевая, что взамен отнятого личного у всех будет равный доступ к общей кассе.

— Уранивловка есть в любой артели, и любая артель работает "по худшему". Потому что: "чего это я буду вкалывать больше Васи, если получу столько же?"

— Но почему-то уравниловка не возникает в бригаде коммунистического труда. Там тоже деньги поровну, а люди так не думают.

— Сытые, товарищ Косыгин, вот и не жмутся за копейку. И потом, в бригаде комтруда люди не только деньгами получают, почетом и уважением берут не меньше. Значит, на хваствовство новой машиной или там платьем им столько уже не надо. Их уже замечают и уважают.

— ... Тот же Кропоткин считал: когда в общей кассе всем хватает всего, то и не нужно продавать свой труд.

— Тогда уже вспомним, что при Кропоткине под "всего" понимались еда и одежда. Ни образование, ни медицина, ни наука, ни городская инфраструктура, ни жилье тогда не мыслились необходимыми вещами. А они стоят побольше чарки-шкварки, и не в разы, на порядки.

— Товарищи, а есть ли какой-то зарубежный опыт? Вот колонии филантропов Беллами там, других — идея, что называется, не взлетела. Но на Беллами не кончается мир.

Серов потер веки, зевнул:

— Допустим, наши знакомые сообщают с Кубы. Они там двинули в Южную Америку. А та вся почти вся испанская и очень сильно христианизированная. Там есть, к примеру, христианские коммунисты.

Собрание переглянулось; Ефремов и Тан Линь оба заметили тоненькую пленку выдоха на стеклянных витринах моделек. Зал высоченный, теплый выдох должен подниматься к потолку. Не успевает: больно яростный спор.

— И как же "христианские коммунисты", — Афанасьев произнес два слова с интонацией энтомолога, подбирающего клеточку для диковинной бабочки, — понимают? У них что, Маркс прямо в Евангелии?

Серов покрутил головой:

— Там наука. Теология освобождения. Мы с ними плотно работаем, даже в университет к ним пролезли. На сходстве тезисов.

Ефремов покривился:

— Вот почему вы попа на Осколок заслали. Думали, и там прокатит?

— Иван Антонович, мы туда не попа вкинули, а идейный вирус, вроде вот компьютерного, — Серов глянул на старшего брата, и тот сказал осторожно, явно чувствуя себя неуверенно в столь важном собрании:

— Да, товарищ Серов, очень точная аналогия. Там религия страшненькая, безжалостная. Будь хорошим или сдохни, третьего не дано. А христианство требует всего лишь усердия, что под силу каждому. Конфликт мнений. При том, что христианство куда сложнее шаманизма индейцев или всякого примитивного культа. Там и ученым людям найдется, о чем поспорить.

— А потом я им туда еще гностиков зашлю, — проворчал Серов негромко, но достаточно ясно для всех, — и альбигойцев. И будет им такая осада Монсегюра, что...

— Вернемся к нам, — Хрущев снова утер вспотевший лоб. Лысина его покраснела, над нею поднимался тоненький пар. — Иван, ты закончи про Латинскую Америку. Что за теология, от чего освобождает? Я, положим, знаю, но товарищи не все осведомлены. У христианских коммунистов цель есть?

— Есть. Называется "ортопраксис", — бодро отрапортовал Серов, не глядя ни в какие бумаги. — Суть ее: движение к свету путем совершения благих дел.

Хрущев крякнул и замолчал, опять утираясь, и почти все, собравшиеся в комнате, повторили жест.

— Хорошо. А что говорит о цели наука?

— То же, что и вы, — Келдыш проснулся, как судно-ловушка откидывает орудийные щиты, внезапно и тревожно. — Коммунизм и все вообще необходимо для улучшения жизни людей. В том сходятся цели наук естественных и гуманитарных, технарей и социальщиков, лириков и физиков.

Афанасьев почесал нос:

— То есть, вы полагаете, что универсальное мерило, Высшая Мораль из произведений Замятина — возможны?

Келдыш сделал пальцами жест, как будто три кнопки нажал:

— Эйнштейн оперирует "независимым временем", чтобы показать разницу в движении его подопытных систем. Но сам же Эйнштейн говорил...

Услыхав слово: "Эйнштейн", собравшиеся на миг притихли, и в паузу свои два клика попробовали вщемить часы. Но Келдыш не палеонтолог, а физик, он продолжил цитату:

— ... Нет часов, чье тиканье слышно во всей Вселенной и считается временем!

Ну, часы обиделись и с тех пор в сюжете не появлялись.

Хрущев поглядел на братьев прямо:

— Хорошо. И что говорит о цели наука сверхдальнего прицела? Мысленные эксперименты ваши, фантазия? Они как цель находят?

Поднялся младший и отчеканил:

— Товарищ Хрущев, мне известно теперь по личному опыту. При стрельбе ракетой на сверхдальние дистанции ракету надо подвести на радиус уверенного захвата боеголовкой. И потому мы не можем уверенно рассуждать о деталях.

— Рассуждать можем о чем угодно, — буркнул старший брат, — но ничего не можем утверждать уверенно. Понимаете, товарищ Хрущев, наша ракета начинает в районе цели. Силой фантастического допущения. Раз, и мы в сказке. Там уже все понятно, вот наш гость, — старший показал на Тан Линя, — объяснил. Но как пролететь девять десятых пути?

Старший брат прижмурился на отблески стеклянных витрин.

— Мы подглядели ответы в конце задачника. Так ведь ответы описывают, в лучшем случае, десяток-другой примеров. Окажется наш случай вне рамок, и что? Поэтому поиск цели мы не описываем, напортачить боимся.

— А что искать, вы как определяете? Хотя бы для себя?

— Мир, каким он должен быть, — спокойно и решительно сказал Ефремов.

— Мир, в котором нам хотелось бы жить и работать, — ответил младший брат после мгновенной переглядки со старшим.

— Построим общество, где человек получит все, — прибавил Ефремов. — Будем реалистами, по совету французских товарищей, и потребуем невозможного.

— Получит-то получит, — снова вздохнул старший брат, — но вот как человек будущего справедливого мира распорядится полученным счастьем, здоровьем, всемогуществом?

— Товарищи, — хмыкнул Афанасьев, — мы присутствуем на эпохальном событии. Фантасты подписывают свой Тордесильясский договор!

Истомившиеся в напряжении спорщики грохнули смехом.

— Я сам не прочь пожить у вас, там. — Ефремов опустил голову со вздохом. — Но как бы не при переходе не подстрелили.

— У вас, не в обиду, — осторожно сказал Устинов, — люди-эталоны. Мне бы таких на производство, я бы в месяц танковую армию снаряжал, а в полгода Байконур строил.

Переждав еще одну волну смеха, председатель Военно-промышленной комиссии кивнул на братьев:

— А вот у товарищей герои текстов почти коллеги. Приземленные, но потому и понятные. Работаем вместе, вместе горюем и вместе радуемся. Вот как этот ваш... Быков... Полез в радиационный могильник по незнанию? Жизненно!

Вздохнул:

— Зато мне бы Дар Ветра на сборку "Алмаза" туда, на орбиту.

— И Мвена Маса в Иваново на швейную фабрику... — проворчал Косыгин. — А то местные Чары Нанди затопчут скоро.

Устали, понял Хрущев, глядя, как мужики бьются лбами в стол, как ржут заливисто, бездумно.

Устали все. Кому-то надо сказать, кому-то надо взять и определить понятие. А тут не царская россия, тут все свои вокруг. И значит, найдут непременно, куда бы не сбежал. Не сейчас, так потомки на могилу навалят, и нюхай потом, пока ветер истории все не развеет...

Но ведь это ж, пойми — потом!

А сейчас надо закрыть совещание. Решить, выбрать.

Почему я, думал Хрущев. Я недобрый, нездоровый, немолодой... Без ноутбука Веденеева, присланного мне из будущего — чем черт не шутит, вдруг этой рыжей, как ее... Ну Хоро же, да! — ну вот, без посылки Веденеева столько наворотил; в той истории все осталось, читал — плакал.

Но даже и с посылкой Веденеева: Курчатова потеряли, четырех парней все-таки унесло в море на барже, в Луну попали с девятого раза, в Азербайджане творился форменный крездец по части закона и права, а в Грузии то же самое с выпуском "Колхиды" и с качеством работы вообще.

Даже с присланными нотами я играю не в такт и пою невпопад.

Но я факт.

И я не могу спрятаться за последнюю страницу книги, выйти из кинозала. Караул, значить, устал. Пора, значить, кончать.

И сейчас мне нужно выбрать. По Тан Линю, по Ефремову, по нашему с Келдышом представлению — стрелку на карте начертить обязан, хотя и ясно заранее, что она обречена в первые жертвы боя.

Хрущев поднялся и протянул обе руки перед собой и так держал, пока установилась тишина, и тогда сказал:

— Предлагаю итог сформулировать следующим образом. Если не можем выбрать один, берем все. По очереди. Расположим наши коммунизмы на оси времени. Простой и четкий, по Кропоткину-Тириану, "отнять и поделить", мы миновали. Затем принимаем наш — как рабочую схему, карандашный контур на сигаретной пачке — улучшение жизни людей. А детализацией станет схема Ефремова — Оксигена. Множество команд, как вы говорите, Проектов. Неважно, какого цвета сто цветов, ловили бы мышей. Конкуренция там, но в рамках.

Потом Хрущев сел и поднял руку вытереть пот, и осунулся набок и чуть не повалился со стула, и видел через мутное стекло: со всех сторон тянутся встревоженные товарищи; Серов давит в стол тревожную кнопку; проталкивается дежурный врач, заведенный в Кремле после нелепой потери Курчатова.

Нет, подумал Хрущев. Чему-то мы научились. Не возьмешь, костлявая. Хоть за жопу, но укушу напоследок.

* * *

— Напоследок я скажу...

— Ага, скажи, — Хоро подперла щеки руками, глядя на катающееся по мозаике яблоко. Здоровенное, красно-желтое, одуряюще-сладко пахнущее серединой лета.

— Скажи, Вайолет, как тебе у нас понравилось? Честно скажи. Надеюсь, искренность твою я заслужила?

Вайолет поискала глазами чай, но сегодня Капитана почему-то не позвали. Вайолет видела его на тренировочной лужайке, когда шла в домик, и Капитан, судя по азартным выкрикам, вовсе не бедствовал. Шестом он пинал Эйлуда в ноги, своими ногами отбивал короткую лопатку Крысолова, ну а головой уворачивался от пакетиков с краской, что коварная Мия наудачу кидала с террасы.

Вайолет улыбнулась:

— Так-то все камерно и связно, только вот "Арьергард" из головы нейдет. Куда меня зашвырнуло? Почему и зачем?

Хоро подтащила к себе яблоко и прикончила его парой точных укусов.

— Угу... Там такой парень, сенсор Осден, помнишь его?

Вайолет вздрогнула.

Хоро кивнула:

— Именно тот самый. Он испытывал интересный способ мгновенного перемещения. Телепортация целого корабля, но требующая определенного умственно-психического состояния экипажа. Резонанса психики.

— Оркестр? Вроде заклинательного круга ведьм? Сами себе приборы?

— Почему нет? Мы же материальны, мы излучаем, вмешиваемся.

Хоро взмахнула тонкими ладошками, открыв лица моряков на мозаике, и солнце зажгло их свирепой радостью.

— ...Самое разрушительное влияние мы оказываем на энтропию мира. Мы заражаем Хаос бациллами Порядка. Дома строим, выгораживаем в Кайросе куски Ойкумены, сажаем на пустырях Иггдрасили, поливаем кровью идиотов. Хм, патриотов... Ну, ты поняла?

Богиня-оборотень выкинула в окно хвостик — единственное напоминание о яблоке — и сказала уже серьезно:

— В самом деле, Вайолет, я не хочу оставаться бесполезной богиней-дурочкой, весь смысл которой в голом косплее. Ты же разговаривала с Казумой, должна помнить.

* * *

— Помнить помню, но нет настроения писать.

Старший брат поднял бровь, и младший пояснил с вполне научной четкостью:

— Или Хрущев придет в себя, и мы герои-первопроходцы.

— На самом деле Капитан.

— Его засекретят наглухо, а нас вывеской пустят, увидишь. Для этого нас и показывали на объекте "Плутон".

— Лишь бы не "за корову".

— А вот это уже, если Никита Сергеевич не очухается. И мы тогда станем опасными смутьянами-фантазерами, видевшими лишку.

— Ты не веришь в наступившие перемены?

Младший вздохнул, не отвечая. После нескольких тягостных минут старший развеял молчание:

— Интересно получается: там Озпин в обморок упал, тут Хрущев.

— Совпадение?

— Возможно. Но, скорее, сотрясение.

Младший вытащил из сумки несекретную тетрадь и кинул на столик номера.

— Поясни?

Старший достал и свою тетрадку с черновиками, начал перелистывать, говоря:

— Если рядом разрывается большой калибр, ты же глохнешь?

— Контузия, понятно.

— А тут лопнула ткань миров. Вот и контузило, кто ближе.

— Но почему остальные не... ?

— И остальных всех тряхнуло. Кого больше, кого меньше, но в госпитале, наверняка, повалялись все.

— Преувеличиваешь. Мистика. Кафкианство. Помнишь, ворчал Ефремов.

— Ворчал, помню. А с тобой не соглашусь: никто не собирал статистику именно в таком разрезе.

— Именно? Тогда вопрос второй: почему именно таких людей?

— Потому что эти люди активнее других шли навстречу, углубляли трещину между мирами. Стали каналом ионизации, и молния прошла через них.

— А через нас?

— Может, еще впереди. Вот сейчас Никита кукурузину отбросит, и окажемся мы приспешниками свергнутого тирана. А потом и в госпиталь попадем, если уцелеем в процессе. Так что может и к лучшему, что мы домой не успели доехать.

— Не нагнетай, без тебя тошно. Гримм приманятся.

— Если бы гриммы... Их стрелять можно. А которые придут, их стрелять нельзя.

— Стоп, стоп, стоп. Завязали.

Оба брата уселись перед столиком на безликие гостиничные кровати. Старший потянулся, зевнул и пробурчал:

— Чувствую себя отгоревшей ракетой. Вспыхнул, просиял — и вниз. Осветил поле, сколько сил хватило, а победили там наши либо не смогли, даже и не узнаю...

— Отставить скучные мысли. Давай напишем.

— Давай. Сложим туда всю муть, горечь, тоску и напишем. И сожжем. Такая симпатическая магия.

— Не осмелимся. На сжигание во всей литературе лишь Гоголя хватило. И то по слухам.

— Я думал, ты скажешь: "рукописи не горят".

— Не знаю насчет рукописей, а вот гостиница может.

— Берем "Палача", он сверху.

— По фразам, как привыкли?

— Угу. А если кто не может предложить лучшую, то принимаем как есть.

— Значит, исходно у нас бессмертные. Но рано или поздно у них переполняется память и они слетают с катушек. И приходит наш герой... Либо он вправляет память с помощью каких-то там приборов, что для окружащих выглядит магией, конечно. Либо...

— Голову с плеч, ха-ха!

— Точно. Как ты говоришь: именно!

— .... Когда палач миновал могилу Озпина, седьмую на Мистральской дороге...

— ... Послушай, а наш палач... Он что, за деньги работает?

— А ведь правда. Что-то тема какая-то склизкая... Не марксистская, брат, не марксистская!

— Так чего, снова в счастливой аркадии приключаться будем?

— Но в наших-то реалиях...

Братья переглянулись и заржали:

— Фонд обязательного страхования труда, где настройка памяти стоит два восемьдесят семь, и ни копейкой больше!

— А ликвидация тогда уж три шестьдесят две!...

Коридорный гостиницы бесшумно подошел к двери и чуть прислушался. Тут все гости особенные, присмотр нужен за каждым, но про двоих братьев его предупреждал куратор лично, и коридорный решил не пускать номер на самотек. И вот сейчас он в полном недоумении слышал жизнерадостное ржание, перемежаемое непонятными ремарками:

— Вызов, шум в подвале, третья неделя!

— Какого хрена карта первичного осмотра объекта не заполнена?

В промежутках знакомо шуршала бумага — видимо, странные гости писали... Писали? Так они, выходит, писатели? Ну, тогда понятно. Может, предложить им пишущую машинку, проявить внимание? Зачтется?

— Молодой какой-то... А ты точно палач?

— Эликсир учетный. Не больше одной дозы на месяц...

А если не угадаешь, то в сообщники попадешь, ага. И вот это уже точно зачтется.

— У вас опять перерасход эликсира на вызове. Не оплатим!

— Топор и плаха за свой счет!

Коридорный постоял еще немного и ускользил дальше бесшумным своим ходом, а братья выдергивали написанное из рук друг друга еще долго, и лишь под вечер, спохватившись, что вода в графине выпита, заказали ужин в номер. Тогда только старший спросил:

— Ты чего тянешь и тянешь? Рассказ не роман, закрывай сюжет.

— Не хочу. Не хочу завершать хорошую историю.

— А потом дети скажут что у нас размытые финалы. Ты о вечности подумал?

Младший отмахнулся с царским достоинством, и клетчатая ковбойка его словно бы процвела изнутри лазоревым одеянием, а браслет на руке блеснул алыми рубинами в когтях вышитого дракона.

— Так ведь это ж, пойми — потом!

* * *

Потом Хрущев перевел взгляд, конечно, на потолок.

А куда еще? Когда лежишь в больнице, а вокруг мечутся доктора, подпираемые в спину верными соратниками, которые вот-вот могут оказаться прихвостнями тирана и уклониста... Неохота смотреть в лица перепуганые и озабоченые: кому пойти служить потом, после тебя... А может, пора уже и того? Сменить сторону, на иного коня поставить?

Лучше уж смотреть в небо.

Ну, или в потолок. За неимением гербовой, так сказать...

Потолок оказался знакомый и незнакомый одновременно. Белый, стерильно-чистый, неуютно пахнущий больницей и хлоркой — госпиталь, знакомо. Хрущев чуть повернул голову, радуясь исчезновению, наконец-то, боли, и увидел совсем рядом — видимо, табуретка у кровати вплотную — сидящую женщину. Лицо чистое, красивое, на вид совсем юное. Редчайшего янтарного цвета глаза. Волосы то ли светло-рыжие, то ли густо-русого цвета; впрочем, сейчас волосы скрывал больничный колпак, а изящную фигуру — плотный белый халат.

Женщина читала книгу. "Понедельник начинается в субботу" — разглядел Хрущев черные тисненые буквы на зеленой обложке. Вроде бы где-то он про такое слышал. Или видел. Или встречал...

Стоп. Какие, к лешему, книги!

— Хоро? Ты мне снишься?

Хоро захлопнула том:

— Не всматривайтесь, книги пока не существует.

— А ты, значит, существуешь?

— Берклеанцы, — пробурчала Хоро. — Солипсисты немытые... Как ужасно мое представленье... Я это, я. И в истинной плоти.

Жаль, подумал Хрущев, жаль. Как хорошо проснуться и понять: головоломная скачка смыслов привиделась. На самом-то деле все привычно, все по-старому...

И тут же устыдился собственной слабости.

Из-за Хоро придвинулись Келдыш и Серов — насупленные, встревоженные — и где-то еще дальше раздраженно бурчал Гречко; Хрущев припомнил, что маршал обожал меняться ружьями на охоте. Нахваливал свои, а чужим сбивал цену именно таким вот недовольным тоном... Надо же, вылечили, не бросили, подумал Хрущев. Не лежал я, как Сталин после инсульта...

Но умилиться себе не позволил, как минуту назад не позволил скатиться в жалость.

— Иван, доклад. Настроение в ЦК, сколько я... Пролежал? Что объявляли в газетах? Что за рубежом?

— Ровно тридцать часов, Никита Сергеевич. Не инфаркт, не инсульт, всего только давление прыгнуло... Ну и половина Верховного Совета... Не добежала до дверцы в конце коридора, назовем так. Хм, в общем, лекарство тебе передали очень хорошее, доктора в восторге. Никому пока ничего не объявляли. Зато объявили внеплановые учения для проверки способности армии воевать при низких температурах. Кодовое наименование: "Зимняя война в Тибете". С китайцами мы подняли предварительные договоренности, они тоже ухватились за возможность внезапной проверки. Зарубеж истерит по поводу прав малых народностей и китайских танков на склонах Госаинтана.

— На склонах чего? Иван, твою мать, я ж опять ох... Охреносовею с твоих шуток.

— Никаких шуток, Никита Сергеевич. Дорогой воздушно-морской масштаб. Агентура в консульствах всей Земли! Все в жо... В шоке, потому что ждали учений в сентябре, как мы обычно делаем.

Серов довольно улыбнулся:

— И поэтому никто не спрашивает, где Хрущев и что с ним. И почему все наши... Ну, ты понял... Бегают, как об... Кхм. Суетятся. Учения, внезапная проверка. А уж как тебя костерят, Никита! Я и то три новых слова записал.

— Да у тебя этих слов на два лагеря.

— Обижаешь, начальник... — Серов хмыкнул:

— А вот Алексия... В смысле, патриарха... Наверное, сегодня хоронят. На шесть лет раньше, кстати. Я от твоего имени послал соболезнования.

* * *

Соболезнования от руководства ЦК зачитал молодой человек в строгом костюме. Пить не стал, креститься не стал, но шапку снял: ведь и для коммуниста-атеиста он сделал бы то же самое. Поулыбался протокольно и уехал — а патриарх остался. Остался в месте светле, месте злачне, месте покойне. Где только и доступно человеку напрямую и без помех беседовать с богом.

* * *

— С богом там совсем непонятно... — Хрущев отложил толстенный отчет. К делам и бумагам он вернулся в начале февраля, после двухнедельного отпуска. Газеты об отпуске сообщили кратко, среди правительства же распространили полуофициальный слух, что-де Хрущев подхватил простуду, но не объявляет об этом в рассуждении приближающегося съезда Альянса.

Ну и для разгона первые дела взял Хрущев скорее приятные, чем сложные. А именно: отчет братьев и Капитана о Ремнанте.

И вот сейчас ворчал:

— Нам теперь что, учитывать богов как реальный фактор? По Ктулху ядерными торпедами Сахарова швыряться? Хорошо, боеголовка подействовала, но не каждый раз так повезет!

Остановившись у окна, Хрущев помолчал, а потом обернулся к товарищам: Серову, Гречко и Келдышу.

После болезни генерального секретаря все посвященные в тайну ноутбука Веденеева старались держаться плотнее. Не факт, вовсе не факт, что новое руководство страны захочет выдерживать заданный "лысым кукурузником" темп. С другой стороны, людей, имеющих доступ к Тайне все больше. Они понимают причину гонки, они попробовали на вкус победы: сначала по подсказкам из будущего, а потом уже и собственные. У победы послевкусие цепкое, не всегда и любовью перешибить можно.

Оглядев сподвижников, Хрущев сказал напряженным тоном:

— Что мне совсем не нравится. На Ремнанте действуют почти исключительно Охотники. Обычные люди мелькают считанные разы и только на вторых-третьих ролях. Получается, у них только Охотник с аурой — атом общества? Остальные игрушки, объекты? Как-то пахнет... Освенцимом. Нет?

— Не скажите, — ответил почему-то Келдыш. — Потомок обычного человека может открыть ауру. Непреодолимой стены нет. И даже сам человек может, при определенных условиях, выйти в действующие лица. Кто не хочет шевелиться, вот он да, выведен за скобки.

Хрущев нахмурился еще сильнее:

— Очень простой ответ. Очень неприятный для простых людей. В академики тоже любой может выйти, на черной "Волге" кататься. А что-то не у всех получается.

— Да, — согласился Келдыш. — Ответ прямо по Ницше. Но что поделать с безупречностью его логики?

— Стрелять нахуй!!! — взорвался Хрущев. — Приходили к нам уже ницшеанцы! Даже родина и язык совпали! Тех постреляли и новых постреляем! Будет им право силы, будет им суд божий!

— Никита, мы же коммунисты. Чего вдруг мы заговорили о боге?

Хрущев прошелся по комнате, успокаиваясь. Буркнул:

— Заговорили эти ваши сказочники. Коммунисты сделали... В конце концов, если мы вынуждены закладывать в бюджет города Ноль пять-шесть боеголовок на всяких там Салем, чего стесняться теперь? Иван, ты так часто повторял: "Можно все, педаль в пол!" — что я, наконец, сам в это поверил.

* * *

— ... Поверил изо всех взрослых тебе одному. А ты вот так?

Вьюрок нажал спуск прахобоя и свет погас.

Чувствовал я, что возвращение даром не пройдет — а куда мне податься еще? В Вейл, в Академию, куда судьба запихивает всех, рано или поздно? Так у меня ауры нет.

А девушка с рынка где-то посреди Мистраля наверняка уже нашла кого-нибудь посерьезней, чем дурачок, бегущий от семьи, как лось через горящий лес...

Собственно, я и есть это самое. Лось.

Возвращался с посольством от Менажери, на их крейсере. Рассказывать нечего: спал да в море поплевывал, припоминая, где мерз, где последние льены считал, отчаянно лицом семафоря, что на самом-то деле я скрытый миллионер. Ну, почти...

Прибываем, значит, в "Ноль" — конкурс на название так и не закрыт, не придумали городу имени. Первым делом к руководству в Ратушу, а там вокзал деревянной дороги. Ну как же гостям и не поглазеть на достопримечательность? С музеями— консерваториями у нас долго еще будет сложно, город меня моложе...

Большой душа простая: увидел и обниматься. Рад видеть живым. А где болтался и почему таким вернулся — расскажешь, друзья мы или где?

Или где, подумал Вьюрок. Слишком он ко мне привязался, чересчур. Но признаваться ни-ни, зависимость ведь. А он же кошачья основа, гуляет сам по себе, признать хоть какую связь — нож острый.

Ну и вот, обиделся.

Хорошо еще, что карабина Вьюрку не поднять, а прахобой на вокзале всегда с неполным зарядом: пьяных в чувство приводить, о сильных проблемах сигналить выстрелом.

Бац, и наступила моя очередь смотреть в потолок.

С медициной тут не особо, конечно. Регенератора нет, не Атлас. Протезы тоже не впечатляют, соседи по палате рассказали. Вот хирурги тут — мое почтение! Инструментов нормальных считай что нету, даже скальпели не "жидкой стали", форму не меняют по ходу дела. Обычная нержавейка, хорошо точеная, но их же потом кипятить надо!

И такими-то оглоблями оперируют... Как боги.

Без очков совсем. Без виртуальной модели, подсвечивающей, где что в организме. Без подсказок!

Они, похоже, анатомию наизусть знают. Ничем иным объяснить невозможно. Ширх, распороли; шарх, осколки вычистили; дренаж, то-се — и в палату.

Теперь лежу, дышу осторожно. Швы под повязкой чешутся зверски — а почесать нельзя и нечем.

Поворачиваю голову: рядом на табуреточке та самая блондинка-волчица, что так ловко повинтила меня... Три года прошло... Полевой лагерь, Адам собирал горы Праха для налета на Вейл, как я теперь понимаю. После того провала, кстати, Синдер и обратила на меня внимание. Послала за жопой с ручками...

Я ведь смеялся над этим, почему же сейчас плакать хочется?

Тут из угла поодаль голос второй волчицы, светло-русой, почти рыжей:

— ... Как та собака, в грязи вываляется и придет! То Синдер, то Рейвен! Получше не мог найти?...

Сейчас на обеих чепцы больничные, а фигуры спрятаны под белыми халатами. Глаза только горят, а горят светом желтым, потом все больше в красное, а как повернет голову которая, то блик от лампы вовсе алый, бешеный.

И смотрит на меня блондинка, почти как в тот раз, но теперь вовсе без снисхождения. Вытянулся за три года, уже не маленький... Наверное.

Говорит, однако, ехидно:

— Ну что, Лосеныш? Везде в лоб надавали, куда тебе еще идти? Иди к нам! Ты нам подходишь.

И хочется радостно с ногами в ловушку прыгнуть, а только тонул я уже в глазах, век не позабуду. Золотистые Синдер, ледяные Винтер, багровые Рейвен...

— Разве? Вы вон какие, все отборные. А я лось... Просто Лось.

— Ты поступал в Технион, мы проверили по спискам.

— Но не поступил. И все, чего я построил — частокол пятого лагеря. Триста шестьдесят одно бревно, в гробу не забуду. А потом стрелял только.

— Лопатой или винтовкой ты делал то же самое, что и мы. В океане черного выгораживал зеленые островки жизни.

* * *

— Жизни маловато.

Хрущев отодвинул томик. Покрутил носом:

— Слабо, слабо. Много стрельбы с ненужной беготней. Мало Хоро и Мии. Словно "на отвяжись" написано.

Повернулся к Серову:

— Но что-то же они вместо этого написали?

— То же, что и в реальной истории на конец шестьдесят третьего. "Трудно быть богом."

— И как, большие отличия?

Серов помотал головой:

— Совсем никаких.

— Даже дона Рэбу в Рэбию не переименовали?

— Даже его.

— И никаких там по сюжету помощниц с ушками?

— Никита, я же сказал: никаких отличий.

— Получается, наш эксперимент не удался... Хоть сам пиши.

Серов хмыкнул:

— Я бы почитал. — Прибавил, пожимая плечами:

— Отрицательный результат — тоже результат.

— Стой, — Хрущев переложил бумаги ровнее. — Я понял. Они не написали, они сделали. Помнишь, в рапорте, когда этот высокий, который в Канской школе шашкой махал?

— Старший брат?

— Именно. Вот, как он оправдывался: сердце, мол не выдерживало, так хотел что-нибудь сделать. Вот он и сделал. Он пошел с Капитаном в посольство — и судьба наградила его открытием свойств Праха. А текст потом догонит. Они потом про это напишут. Возможно.

Хрущев огладил вышиванку под пиджаком.

— А, возможно, и не напишут. В рапортах ведь не пишут, сколько и о чем думали, когда на бруствер вставали. Главное, что сделали, а не что сказали по поводу. Потомки судят результат, мотива они не видят.

Серов обиженно подтянул губы:

— В зеркало пусть глянут! Сам факт их существования для нас уже подвиг.

— А вот Геббельс бы с тобой не согласился.

— За то и повешен.

— Он яд принял.

— Неважно, ты ведь понял.

— Понял... — Улыбался Хрущев недолго:

— Получается, мы просто отправили людей в творческую командировку. Одних доносов на аморалку полчемодана. Ты разобрался?

Серов резко помрачнел:

— Да.

— Тот человек, ну, торговый представитель, почему их писал?

-Потому, что его сильно напугали в молодости. Он прошел в Хабаровске через "мельницу".

— То есть?

Серов тяжело вздохнул, всем видом показывая, что говорить ему неприятно и не хочется, но Хрущев не отводил взгляда, и Серов сдался:

— Между сорок первым и сорок девятым НКВД устроило в манчжурской степи ложную заставу, за ней ложный японский разведпункт. Брали некоего человека, в отношении которого имелись подозрения. И условно забрасывали за условный рубеж. Он проезжал фиктивную заставу и попадал, якобы, в Манчжурию. Там его принимали ложные японцы и начинали мордовать, склонять к сотрудничеству. Кто соглашался, тех забрасывали обратно в СССР — ну, якобы забрасывали. А там принимали и кололи уже свои.

— М-да... Ты знал?

— Я смету подписывал в качестве замнаркома. Как Сталин помер, Бойцов и Золотухин из Партийного Контроля годик подождали, удостоверились, куда ветер подул — ну и записочку на стол: нарушения, мол, социалистической законности, а-я-яй, как можно... В тридцать восьмом, после Люшкова, все по закону, оказывается, шло. Никто не пикнул. А в пятьдесят четвертом надо же, нарушения.

— М-да... И что?

Серов помолчал и сказал:

— Я вот думаю, может, мы зря жопу-то рвем, а, Никита? Какого бы говна ты не наворотил, а такого при тебе не делалось. Уже одним этим ты лучше.

— Нет, Иван. Дальше с тем компредом что?

— То самое и есть. Прошел человек через такое, и теперь ничему не верит. Ему все время кажется, что сейчас все вокруг переоденутся, предъявят удостоверения и спросят за все сразу. Вот и написал он восемнадцать рапортов... Ни планировки Сосновых Склонов, ни распорядка охраны — все про пьянки да походы командированых по бабам.

Хрущев помолчал намного дольше, но заговорил первым:

— А как он попал в тему такой важности?

— Работник отличный, старательный, восточные традиции понимает. Опять же, реабилитированый. Вот начальник его и поощрил. Из лучших побуждений, вроде как продвинул, в духе новых веяний. Чтобы не говорили, что сидевших зажимает.

— Неужели нет ничего хорошего?

Серов откровенно заржал:

— Почему же! Вот, объяснительную прочти.

И Хрущев прочитал:

“Находясь во второй геологической экспедиции севернее Вейла, мы заодно проводили геодезическую съемку. Однажды, километрах в двух от нашего лагеря, патруль КПС наткнулся на базу "Белого клыка", как почти сразу крикнул нам фавн из местного охранения — там оказалась и тренированная Охотница. Она, как фавн и сказал, прорвалась и ушла. Я навел на место стычки теодолит и наблюдал за происходящим. А потом, по мотивам стычки (честно признаем, что пили для успокоения нервов — мы сами чуть не наткнулись на ту же базу!), я сочинил песню, которая очень быстро разошлась по советской колонии на Ремнанте, а с переделкой для секретности — и по всему Союзу."

Серов прокашлялся:

— Там дальше полтора листа объяснений, сводящихся к одной фразе: "Я совсем не хочу получить раскаленной стеклянной сосулькой в лицо, лучше сразу признаюсь: это все, что меня связывает с Синдер Фолл!"

И пояснил уже привычным деловитым тоном:

— Насчет Синдер, скорее всего, его старожилы разыграли, как новичка. На момент, когда их партия пришла в Ноль, бой под Вейлом закончился, и Синдер уже погибла.

Хрущев повертел бумагу, отложил.

— А за что вообще он объяснялся?

— Вот за песню, — и Серов протянул следующий лист, с куплетами:

Тут слоники скучают на серванте,

и дождика слепого полоса

А на Ремнанте, братцы, на Ремнанте,

Я такие видел чудеса!

Впечатлений до привальной доски

Хоть командировка далека

Проявленья, Прах, и борбатоски

И охотница из "Белого клыка"!

Хоть мистральский я не понимаю,

И она по-русски — ни фига,

Как высока грудь ее нагая,

Как нага высокая нога!

Не нужны теперь другие бабы,

Душу выжгло прям до уголька

Проявленья, Прах — но как неслаба

их глава мистральского БК!

Дорогие братья и сестрицы,

Что такое сделалось со мной?

Все мне сон один и тот же снится,

Широкоэкранный и цветной.

И в жару, и в стужу, и в ненастье

Выжигает все до уголька

В нем постель, распахнутая настежь,

И охотница из “Белого клыка”!"

— За песню?

— Да. Причем, Никита, что самое-самое, когда геологов отбирали, я там сидел в сторонке. А представлял парторг Октябрьского района, Мельницкий... Владимир, кажется. Или Василий, я только инициал вспомнил. И вот, чтобы польстить кандидату, Мельницкий говорит: а еще, мол, пишет человек стихи и даже песни... И там старичок с двумя колодками орденов, доброжелательный такой, видно, что не из вредности... Искренне сожалея, говорит: "Ну зачем он вообще эти самые песни пишет? Так вроде положительный человек, научный работник. И все вроде бы в порядке."

Серов помолчал и потом спросил неожиданно резко:

— Вот в самом деле, Никита, зачем человек песни пишет, книги там всякие? Копал бы себе от забора до обеда, а?

— Иван, я у тебя просил положительный пример, тоску развеять. А ты мне что? Раз так, нечего время тянуть.

Хрущев надавил кнопку на селекторе. Дверь открылась, вошел Тан Линь. После обмена приветствиями Хрущев спросил:

— Что собираетесь делать?

— Вернусь к своим пацанам. Вы и так на верном пути. А они пропадут, если на рельсы не поставить... — и засмеялся:

— Хотя бы на деревянные.

Серов и Хрущев переглянулись. Хрущев уронил:

— Хорошо.

Тан Линь, поняв намек, попрощался кивком и вышел. После нескольких минут молчания Серов подвел итог:

— Будет у них свой Макаренко.

— Иван...

— Думал, конечно, — Серов поморщился. — Еще в первую нашу встречу думал. Стоит ли нам знать ответы в конце учебника? Задача хорошего наставника — приучить самостоятельно искать решения, а не нафаршировать голову ограниченным набором рецептов. Из этих соображений Тан Линь для нас опасен и вреден, а не просто излишен. Чтобы не светиться самим, приказать Капитану...

— И?

— Первое, смысл так ломать человека. Драма ради драмы? Глупо. Следующий ход — либо Капитан сломается, либо сломаемся мы, начнем Капитана подозревать. Надломленный лук, замиренный друг — предки этот вопрос понимали туго! В любом случае, нормально сотрудничать с ним уже будет нельзя.

Серов подошел к подоконнику и говорил теперь на фоне серого февральского неба, и Хрущев подумал: до оттепели далеко...

— Второе. Из каких резонов Тан Линя убивать? Просто потому что мы кровавая гэбня? Это для слезогонки хорошо, но мы-то не кино снимаем. Причина какая? Мы боимся его знания, его пути, его опыта? Так это банальный страх перед будущим.

Повернувшись к снежной Москве за окном, Серов обеими руками вцепился в подоконник, не замечая, как пальцы проминают крашеную белую доску, и отчеканил:

— Я не должен бояться будущего.

Будущее — убийца разума.

Будущее — маленькая смерть, влекущая за собой полное уничтожение привычного мне "сегодня".

Я встречусь лицом к лицу со своим будущим.

Я позволю ему пройти через меня и сквозь меня.

И, когда он уйдет, я обращу свой внутренний взор на его путь...

Серов разжал пальцы, но спохватился поздно: на сорокамиллиметровой цельной доске остались вмятины. Из-под содранной краски поплыл тоненький-тоненький запах сосновой смолы.

И Серов просто договорил, повернувшись лицом к Хрущеву обратно:

— Там, где пройдет будущее, останусь только я.

* * *

— Я же дочь врага народа, забыл? Окончательно невыездной станешь!

— Лена! Выездным я только что побывал. И там видел такое... Что ну его нафиг! Теперь хочу... Домой.

Лена повертела носом все еще недоверчиво, но документы взяла, причем старший из-за плеча внимательно проверил, чтобы взяла все справки, все выписки по пересмотру дела. Он быстро и как-то привычно, умело, с невесть откуда взявшейся сноровкой, разложил все листочки по категориям, прибавляя туда свои бумаги с истинно поварской ловкостью и четким пониманием, что рядом с чем будет читаться. Затем одним движением завязал папку, а вторым убрал ее в щегольский "офицерский" чемоданчик-дипломат.

И они вышли в мартовские Сокольники — полдень среды, почти все на работе, вряд ли в ЗАГС окажется прямо такая уж очередь, чего бы не пройтись, время есть? — и пошли втроем, привычной компанией, и Лена все косилась на младшего брата; старший называл его теперь "Звездочетом" на полном серьезе, выговаривая кличку так, что прописная буква в начале слова виделась сама собой.

— Повесть нашу, кстати, "Молодая гвардия" выпускает, — Звездочет пнул комок снега, врубился носком полуботинка в оказавшийся под ним бордюр, но даже не покривился.

— Ту, что вы за вечер накатали?

Братья переглянулись и отвечать выпало младшему:

— Не, "Трудно быть богом" все же месяц писали.

— Все равно быстро.

— Для профессионала нормально, вот Борис Полевой "Повесть о настоящем человеке" за три недели написал.

— Ага. Только за... Устали, в общем. Это же Борис Полевой профессионал, а мы ученые.

— Ученые-моченые, — Лена хихикнула, глядя на тающий под ногами снег, на бело-зеленые елки над влажным, черным асфальтом дорожек. — Сказку напишите. Ради отдыха.

Старший брат засмеялся тоже:

— Сказку. Именно! Для младших научных сотрудников...

И посерьезнел, и вздохнул, прикрывшись ладонью от невысокого пока мартовского солнца:

— Мы в "Трудно быть богом" собирались мушкетерский роман с попрыгушками, шпагами и серенадами написать, а что получилось?

— Вообще, пока не до литературы. У меня материала сразу на две диссертации. Опыт практического измерения межзвездных расстояний. И динамическая система малых планетоидов на периоде краткосрочного резонанса Боде. Ну, тут название надо еще нормально сформулировать, я пока не занимался толком.

— А у меня Прах... Передача информации в кристаллических решетках, точнее.

Лена похлопала глазами, про себя подумав: зарекалась ворона монетки тырить! Все равно будете писать, никуда не денетесь. Когда вы пишете, вы на войне, видно по глазам. А когда работаете, то всего лишь на работе.

Больше они не говорили ни о чем связном, отделываясь междометиями о природе с погодой. И через некоторое время прибыли к ЗАГС, и даже не попали в обеденный перерыв, что Лена посчитала за определенный знак судьбы.

И пухлая тетенька с прической "Джина" размером как еще одна голова, несколько раз перебрала документы в папке, все более нервничая, пока старший, наконец, не спросил — напугав Лену ледяным тоном чуть не до судорог:

— Что-то не так?

Тетенька проблеяла:

— Вы принесли все нужные документы. Правильно оформленные. Свежие. Точно такие, как в образце.

Старший брат поднял бровь:

— Да. И что?

Тетенька решительно захлопнула папку:

— Ничего. Просто вас не бывает!

* * *

Бывают дни, когда опустишь руки. И хоть бы зло, хоть радость — нету сил.

Все.

Прибежал.

Поссорился с друзьями. Обидел Капитана дезертирством. Предал сначала Белый Клык во имя фавнов, а потом тех самых фавнов ради Ремнанта...

Совершил, блин, кругосветное путешествие!

Синдер я еще послал по глупости. А вот девчонку с рыбного рынка — уже с открытыми глазами. На незнание не спишешь.

И все напрасно. Не нужно!

Ждали от меня, оказывается, совсем иного...

Взрослые умные люди объяснили мне, глупому: Ремнанта, как единого образования, просто не существует. У нас не Луна расколота, у нас мы сами расколоты. Вейл себе, Мистраль и Вакуо себе, Атлас и Менажери опять себе...

Кто такие "мы"?

Руку в карман: если есть в заначке сотня льен, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день.

Быстро пройдя улочку поменьше, обогнув каменную фишку колодца, свернул в совсем небольшой проулок — но такой же чистый, как весь город. Что меня всегда восхищало: прирезать глазом не моргнут, но кровь потом начисто вытрут. Впрочем, когда изо всей медицины только гигиена, и эпидемии не где-то там в газетах, а прямо вот за северной заставой... С грабежу я прихожу, руки мою и лежу...

Рисковая публика собиралась тут к вечеру, а сейчас под расписными тарелками, где три медведя делили вещи заколотого витязя, одиноко скучал тот самый Капитан. Я пришел именно сюда именно сейчас, чтобы...

Чтобы что?

Мия права: мало мне везде в лоб надавали, еще и тут отношения испортить?

Но и камень за пазухой носить неохота; и я подошел к столику:

— Разрешите?

— Садись, Лось, — Капитан узнал меня от входа; может, еще и за дверью — по стуку каблуков на булыжной мостовой.

— Выпьешь?

— Потом. Товарищ Капитан.

— Давай сразу на "ты" перейдем.

— Тогда скажи... Ты с Рейвен спал, а ведь Семиградье она снесла. Сколько там народу погибло ни за что!

Капитан повертел головой:

— Вопрос понял, отвечу сейчас. Уточни только небольшую деталь. Ты вот постоянно вспоминаешь про мелких, а сам даже имени не назвал ни одного.

— Все забываю, что ты нездешний. Здесь Ремнант, гриммы за каждым углом. Умереть можно в любой момент. Называя имя, ты как бы обещаешь сделать все, чтобы этого человека не потерять. Или когда сам называешься, негласно просишь: не потеряй меня! И потом тебе уже будет больно и страшно терять не кого-то абстрактного, а конкретно...

— Конкретно Синдер?

— Да что вы все прицепились к Синдер!

— Так Рейвен, за которую ты до меня доковырялся, действовала по ее приказу. Матриархат, а?

Сам бы я так же защищался, и потому промолчал. И вот сейчас взял стопку, выпил. Хороший обычай беседовать за обедом. Не договоришься, так напьешься.

— Капитан... А как тебя зовут?

И не стал Капитан отшучиваться-отругиваться, ответил спокойно:

— Гусев Алексей Иванович.

— Лось... Сын Стана, фамилии у нас нет... Пока не удостоились. Уличное прозвище "Мстя", потому что отец в детстве чуть что надувался и кричал: "Моя мстя будет страшной!"

— Закусывай, — Капитан подвинул миску с рисовыми шариками. Судя по запаху, варились они в мясном бульоне, и под вторую стопку пошли лучше не надо.

— А сдала вас вообще Вельвет.

— В смысле?

— Ушастая. Сняла, как Джонни — "Сракопиона" Хельга с Аякане валяют, и послала в Атлас. А там сразу сексуальный скандал. Вывели Тан Линя, руки ему за спину, и с размаху кинули в черный воронок.

Я вспомнил, как Большой все пытался Ушастую выпихнуть в Атлас: пусть хотя бы любимая девушка спасется. И выдохнул так, что покатилась маленькая стопочка, и Капитан, даже хмельной, поймал ее одним жестом.

— Куда там Хельге, та всего лишь пиздой торговала...

— Не скажи, Лось. Не скажи. У Вельвет своя правда. Она работала на Озпина. Озпин отчаянно пытался создать тот единый Ремнант, за которым ты аж на Менажери съездил, но и там не нашел.

Тут я без разрешения налил по третьей и свою махнул как за ухо кинул, и сказал:

— Че-то я не понимаю. Вроде все хорошие, и мы по уши в жопе...

Капитан выпил как воду, а закусил как в последний раз, колобки закончились. Тоже выдохнул — я поймал себя на желании поднести к выдоху спичку, верняк бы полыхнуло:

— Добро пожаловать в разведку, пацан. В спецмир спецопераций, спецрыцарей спецплаща и спецкинжала.

— Капитан... Прости, если обижу. Что дальше с Рейвен? Ты знаешь, она ведь меня чуть не убила.

Капитан вскидываться не стал, и я поежился: это не Вьюрок. Если он обидится, вряд ли я успею о том узнать.

— А на мосту "двух придурков" я сам чуть ее не убил. По твоей, кстати, наводке. И вот на тебе, как вывернулось, да?

— На чем... Вы сошлись?

— У нее дочь. У меня брат... — по взмаху руки нам принесли еще две миски колобков, ну а в бутылке оставалось еще две трети.

Я подумал. Отогнул рукав и поглядел в наручные часы, и секундная стрелка спросила: Келдыша рядом нету?

Чего?

Ну физика хоть какого-нибудь?

Нету. Лирик подойдет?

Шутник-самоучка. В сингулярность иди, мы обижены. ЪУЪ!

Ладно, нет подсказки, тогда наощупь, как по льду на Мистраль выползал:

— А... В чем беда с братом?

Капитан снова ответил спокойно:

— Вот есть у Хоро семидверная комнатка... Ты скоро увидишь, где. И можно, наверное, попасть в тот миг, когда село еще не сожгли. Спасти брата. Но тут сразу вопрос: почему его одного, прочие чем хуже?

Теперь он сам разлил по четвертой. И теперь всей миской колобков закусил я.

— Но, допустим, что мы спасли брата... Я уже взрослый для него, а детей как воспитывать, не понимаю. Вот, Лось. Убивать плохих могу, долго учился. А как сделать человека чтобы не просто человека, а именно хорошего — не знаю, с которого конца и взяться.

— Вот и я не знаю, как помириться с Вьюрком.

— Время лечит. В конце концов, бессмертие пригодится хотя бы для того, чтобы помириться с другом. У тебя, кстати, девушки нет?

Я подумал. Снова подумал. И все же сказал:

— Нет. Пару раз уже сглупил. Сейчас пока... Пускай называется пауза. Как Уго Вильо сказал однажды Вьюрку: "Долгая жизнь дана чтобы ты мог свою точку зрения пересмотреть..." Помню, тогда еще подумал: смешно, Уго Вильо сам пацан... Год прошел, как его убили Бранвены, и я вот понимаю: нет, не глупость!

Капитан хмыкнул:

— Пересмотрел точку зрения?

— Видно, так.

— Давай, чтоб дети грома не боялись.

Закусили горячим: жареными толстыми блинами из картошки с мясом. Капитан похвастался:

— Раньше не подавали, я научил. Тут все же восточная кухня, с мясом они по-своему.

— Капитан, ты вроде начинал говорить про переходы во времени.

— Точно. Представь себе, что мы захотим и сможем спасти каждого потерянного человека. Мир превратится из ленты времени в набор отрезков, перемещение между которыми хаотично...

— Или всего только непредставимо для нас сегодняшних, — я вспомнил учебники Техниона, — то же пространство четырехмерное мы представить не можем, но курсовые поправки вычисляем, и помогает. Хотя основано на такой физике...

Часы на запястье показались горячими; спустя миг наваждение прошло и я разобрал голос Капитана:

— ... Очередной барьер в науке. По молодости я думал: преодолеем и на простор. А как посетил будущее, понял: скачка всегда с барьерами. Просто у них, в будущем, барьеры иные. И вот, принятие мозаичности мира — тоже очередной барьер.

Закусили рисом с солеными сливами.

— ... Мы, может, и не сумеем выживать в мозаичном наборе мест-времен-вариантов. Но кто-то сумеет. Или уже умеет, и его мир именно таков. Мы по карте смотрим, куда поехать, он по календарю выбирает, в какой день попасть.

— Другой мир будет.

— Невообразимый.

Закусили свежей рыбой и я все-таки собрался с силами:

— Капитан, а у тебя ко мне что?

— Особо ничего. Так, ощущение, вроде меня обманули. Я хотел увидеть эту историю своими глазами, а получилось твоими.

— А что я вас предал и ушел к Беладонне?

— Так я сам от Серова ушел к Хоро, и кто я теперь? Ты чисто ушел, не убивал. Я чисто ушел, не убивал. Но, как ни назови, а я ушел. Так чем я лучше тебя или Рейвен? С чего мне задирать перед вами нос?

Он все больше хмелел; я за ним по пятам. Но мыслил Капитан аккуратно и четко, высказывался сдержанно, и я все думал: чем вообще можно его задеть, зацепить, вызвать наружу хоть какое-нибудь чувство? Может, зацепить, что вместо имени — звание? Не профессия, не родная земля или там город, именно звание?

Какое у них следующее звание, я узнал на службе в Корпусе. И, убрав со стола пустую бутылку, я сказал:

— Капитан! Никогда ты не станешь майором.

КоТ

Гомель

Весеннее равноденствие — примерно середина лета 2021.