Музыка моей души

Музыка моей души

— Рис, за каким чёртом я должен участвовать в этом фестивале на Юстинде? — я с возмущением швырнул на стол инфо-диск с приглашением. Плоский квадратик отскочил от стеклянной столешницы и с глухим стуком упал на пол. — Я не собираюсь никуда лететь! У меня через три месяца гастроли! Я отдохнуть хочу, твою мать! Сочинить что-нибудь так, для души!

Я вскочил с дивана и подошёл к балконной двери, резким движением отодвинул. Ветер плеснул в лицо прохлады, и я зажмурился, прислушиваясь к его мелодии, которая все громче и громче разгоралась в голове. Офис находился почти на самом верхнем этаже, откуда открывалась дивная панорама: башни причудливой формы из особого материала, который впитывает лучистую энергию днём и отдаёт ночью. И всё сияет мягким золотистым светом.

— Там будет проводиться конкурс. Приз — два миллиона галактикоинов, — худое лицо Риса Мейлора, моего менеджера, выглядело озабоченным.

Юстинда — земная колония и моя родная планета. Я родился здесь в городишке Соденс. Здесь прошло моё детство, юность, потом я стал знаменитым музыкантом, начал гастролировать по Галактике. Но когда на моей родной планете произошёл переворот — к власти пришли люди из Ордена Святого Зива, я решил больше не возвращаться домой. И перебрался на Землю, откуда были родом мои родители.

— Понимаешь, в чём дело, — пробормотал он, отводя глаза. — Дело в том, что вот... — он замялся. — Это по поводу твоего клуба "Зиз-заг Бариста"...

— Что по поводу клуба? — я ощутил, как захолодели ладони и закрыл дверь на балкон.

— Там была проверка, много нарушений нашли. Теперь тебе грозит штраф. Большой.

— Да выплачу я его. Господи. Не мучиться же из-за этой хреновины.

— Ты не сможешь, — Рис выглядел таким расстроенным, что я забеспокоился. — На твоё состояние наложен арест до окончания расследования. Вот.

— Рис, это ведь твоя забота следить за моими делами? И за клубом — тоже, — я постарался изжарить его на месте взглядом

— Извини, — он развёл руками.

Горы с остроконечными вершинами, словно усыпанные сахарной пудрой, полого спускались в голубоватой дымке к тёмно-синей глади озера. Ритмичный шелест набегавших с шипением на берег волн, лёгкий бриз, напоённый ароматами вечнозелёных тассель-скоуков, приносил откуда-то издалека едва слышные крики птиц. Вибрации звуков природы проходили сквозь мою душу и превращались в гармоничную мелодию, которую я словно видел наяву как живую быстро меняющуюся картину бытия.

— А, и Иэн Мактайд тут, — знакомый голос заставил меня вздрогнуть. — Рад видеть

Мелодия, звучавшая в моей голове, рассыпалась с тихим звоном, упавшего на пол бокала. Рядом стоял Хедд Беллис, румяное круглое лицо в обрамлении светлых редких волос, расплылось в улыбке. В его внешности было что-то одновременно притягивающее и отталкивающее. Округлая фигура, склонная к полноте, покатые плечи, уже выступающий живот, скрытый отлично сшитым летним костюмом светло-серого цвета.

— Красиво? — продолжил Беллис, сделав широкий жест, словно пытался схватить в охапку озеро. — Уже что-нибудь сочинил новенькое?

— Пока нет, — пробормотал я, стараясь всеми силами не показать раздражения. — Только прилетел.

— Знаешь, Иэн, мне приятно, что ты будешь моим соперником, — продолжил Беллис с воодушевлением. — Всё-таки два таких виртуоза вместе — какая интрига! И главное, конкуренция не сделала нас врагами. Не правда ли?

— Да, это точно, Хедд. Ты всегда поступаешь честно.

Судя по тому, что улыбка Беллиса стала ещё шире, а круглые светло-голубые глаза радостно заблестели, он не уловил иронии в моих словах. Когда летел сюда, случайно услышал его интервью, где он коснулся нашего соперничества. Рассыпался в комплиментах мне. Заявил, что я — один из лучших фларкфонистом современности, виртуоз, "поражающий воображение красотой своих музыкальных импровизаций". Но при этом у меня недостаточно развитый музыкальный вкус и техникой игры я владею неважно.

— Кстати, Иэн, тебя просили зайти в оргкомитет.

— Зачем это ещё? — по моей спине пробежал неприятный холодок.

— Сказали, что-то не правильно оформлено в заявке на участие. Просили прийти лично.

Я вышел из отеля и решил пройтись пешком.

С первого взгляда казалось, время не тронуло Соденс. Как и раньше, двадцать лет назад, по сторонам широкого проспекта, по которому изредка проносились выглядевшие анахронизмом автомобили, тянулись невысокие здания, оштукатуренные в голубые, розовые, оранжевые цвета. На плоских фасадах с узкими окнами выступали балкончики с ажурными бронзовыми ограждениями. Яркие блики играли в чисто вымытых окнах, отражались от зеркальных витрин.

Родился я не здесь, не среди этой безупречной красоты. Меня угораздило появиться на свет в беднейшем квартале, там, где люди по большей части не умели писать и читать, и главным нашим занятием в детстве было копаться в огромных кучах мусора, источающих невыносимую вонь. Почти каждый мальчишка вливался в многочисленные городские банды. И я не избежал этой участи. Худенький, гибкий как лоза, я с удовольствием выполнял любые поручения главаря своей банды, пролезая в такие места, куда другие проникнуть не могли.

И ждала бы меня печальная судьба большинства молодых людей моего квартала, если бы не удивительный случай. Как-то под вечер я проник в стоящий на отшибе одноэтажный дом, начал обшаривать комнаты и остановился, изумлённый выставленными в массивном шкафу предметами, названия которых я тогда не знал. Они очаровали меня, мальчишку, который не встречался раньше с таким совершенством: плавные изгибы, идеально гладкие блестящие поверхности. Я рассматривал их в мечтательном томлении, и не заметил, как вошёл хозяин. Его внешность напугала меня: сутулый, тощий, длинный, он походил на высохшего богомола в потёртом малиновом халате — бледное лицо, иссиня-чёрные волосы кольцами спускались на плечи. И тёмные, наполненные мудростью глаза.

Он не вызвал полицию, не стал орать на меня, на лице не дрогнул ни один мускул. Лишь молча подошёл к шкафу, протянул узкую кисть с поразительно длинными тонкими пальцами, отпер и аккуратно вынул один из инструментов. Приложив к плечу, прикоснулся смычком к струнам, и меня затянуло в омут пленительных звуков. Я отчётливо услышал журчанье ручья, прокладывающего свой путь в тени густых деревьев, шёпот листвы, стрёкот кузнечиков, и нежную россыпь колокольчиков. Голова закружилась, потемнело в глазах. И я очнулся на маленьком жёстком диванчике.

Хозяин дома сидел напротив в высоком кресле, разглядывая меня со спокойным достоинством, сложив руки на груди. Увидев, что я открыл глаза, взял со столика инструмент и подал мне, показав жестом, что я должен сыграть. Я повторил его движение, приложив к плечу скрипку. Смычок коснулся струн, издав отвратительный скрежет, напугавший меня. Мне хотелось бросить эту штуку на пол, растоптать её и сбежать. Но хозяин покачал головой и мягко поправил постановку моих пальцев, объяснив парой слов, как я должен играть.

С тех пор непреодолимая сила тянула в этот дом. Я забыл прежние дела, которые стали казаться мне ничтожными и глупыми. И посвящал всё время урокам господина Гвейнальса Гоффа.

Разумеется, вначале у меня ничего не получалось, и я приходил в отчаянье. Но моё невероятное упрямство и трудолюбие заставили преодолеть неудачи. Когда отец узнал, что я увлёкся игрой на скрипке, пришёл в бешенство. Но, поразмыслив, решил, что это лучше, чем тюрьма, которая без сомнения ожидала меня, если я продолжал бы работать на банду. Хотя он недовольно ворчал, что я перестал приносить ему выпивку.

А потом мой немногословный наставник предложил мне играть где-то у воды — у озера, реки, а я нашёл в лесу водопад среди заросших лишайниками скал. И приходил сюда каждый день, играл часами. И вдруг из воды вылетела жар-птица: искрящейся шлейф пламени, отливающие бронзой перья, горящие как угли, глаза. За ней появилась другая, и скоро целая стая кружилась надо мной. От испуга мои ноги примёрзли к земле. С трудом преодолев сковавший мышцы страх, я бросился бежать, споткнулся о вылезший корень, и чуть не расшиб нос.

Я прибежал в дом, дрожащий, в вымокшей от пота рубашке. Упал на диванчик, выронив скрипку. И безумно страшился, что господин Гофф решит, что я сошёл с ума и долго не хотел рассказывать, что же меня так напугало. Когда же, заикаясь от волнения, описал то, что увидел у водопада, впервые заметил слабую улыбку на бледном лице моего наставника, как единственный луч света, проникший в сырое подземелье. Он признался мне, что испытывал меня — на самом деле я играл не на скрипке, а на особом инструменте — фларкфоне, который умеет управлять стихией воды.

Ещё находясь во власти воспоминаний, я остановился у входа в высокое здание, украшенное портиком в греческом стиле, но в таком уменьшенном варианте, что он, казался, сделан из картона.

Хозяина необъятного кабинета я обнаружил за письменным столом, напоминающий гранитное надгробье. А вот внешность Элгара Мордекая совсем не производила впечатление: тощий, лысоватый с длинным унылым лицом и невыразительными блеклыми глазами. Пробормотав в ответ на моё приветствие нечто невразумительное, он начал копаться в папке, затем поднял на меня взгляд и тусклым тихим голосом

изрёк:

— Господин Мактайд, вы не предоставили комиссии конкурса список произведений, которые будете исполнять.

— Мой менеджер всё вам предоставил, — стараясь сдержать рвущееся из души раздражение, возразил я. — Там все перечислено: Мисфар Мона, Исаам Солтани, Ликотси. Естественно, лучшие представители земной культуры: Гайдн, Моцарт, Паганини. И мои собственные сочинения.

— Этого мало. Нам нужно знать, что вы будете показывать в визуальном плане.

— В визуальном? — я не удержался от насмешливой улыбки. — Вы серьёзно это говорите? Я — интуит, импровизатор. Что у меня получится при исполнении, сам не знаю. И разве кто-то может это знать? Это зависит от обстановки, зрителей, моего настроения. Даже физического состояния. Если я буду в горячке играть — у-у-у, такое сотворю, — слова звучали издевательски, и я даже не старался этого скрыть.

— Это неприемлемо, — отрезал он, пытаясь высверлить взглядом дыру во мне.

Это уже начало злить.

— Если я не предоставлю, вы снимите меня с конкурса? — с вызовом спросил я.

Если бы не долг за проклятый клуб, я бы плюнул этому слизняку в физиономию, развернулся бы и ушёл.

— Ну, хотя бы некий эскиз вы можете предоставить? — под моим грозным взглядом он совсем потерял свой высокомерный вид, съёжился, голос звучал жалко.

— Хорошо, я предоставлю наброски. Но не ручаюсь, что это будет соответствовать.

— Ничего, ничего. Это не так страшно, — на унылом лице от напряжения пошли пунцовые пятна.

Посещение комиссии вызвало в душе полный разлад, и я решил прогуляться по городу.

Я всё больше отдалялся от центра города, чья внешняя выпирающая роскошь рождала в душе раздражение, вызывая отторжение своей вычурностью. Я никогда не забывал, каким бедным был раньше.

Улицы становились все уже, фасады поблекли, на месте отвалившейся штукатурки зияли куски кирпичной кладки.

Наконец, я оказался на побережье, где домики, смахивающие на картонные коробки, жались друг к другу, как котята во время сильного дождя. Во дворах на суковатых палках сушились жалкие рыболовные снасти.

Я прошёлся по деревянным, прогибающимся доскам пристани до самого края, присел. Достал фларкфон и как только смычок коснулся струн, инструмент ожил в моих руках, отозвался лёгкой, невесомой, как паутинка кантиленой, она то взмывала вверх, то падала стремительно вниз, сплеталась в тугой прочный кокон и мгновенно распадалась на мириады звонких трелей.

Когда я опустил инструмент, заметил несколько человек, сгрудившихся на берегу, удивлённо и растерянно смотревших на меня. Крепкие коренастые мужики с грубыми лицами, словно выбитыми из камня, в полотняных рубахах и кожаных штанах, женщины им под стать, в цветастых платьях и белых передниках. На лицах изумление, переходящее в испуг, словно они увидели нечто совершенно непотребное, что очаровало и заставило согрешить не только в мыслях, но и наяву.

Сопровождаемый взглядами я прошёл мимо толпы и уже хотел свернуть в переулок, как из-за угла выскочил парень: чернявый и тощий. И с такой силой врезался в меня, что едва не опрокинул на спину. От неожиданности я выпустил из рук футляр, а парнишка тут же подхватил его и кинулся бежать вверх по узкой и извилистой мощёной мостовой. Только пятки тощих ног в грязно-белых холщовых штанах засверкали.

Городская застройка кончилась, пошли смахивающие на картонные коробки лачуги, жавшиеся друг к другу, как котята во время ливня. И я уже готов был нагнать воришку около входа в такой, но не успел протянуть руку, как парень юркнул внутрь. Я кинулся за ним и радостно заорал:

— Тасголл, зараза!

В центре, улыбаясь во весь рот, стоял мужчина. Худой, жилистый, одетый в просторные штаны из темно-синей ткани, которую ткут здесь, на Юстинде, и жилетке на голое тело. Черноволосый и черноглазый, со сросшимися на переносице густыми бровями. Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Раздражение вмиг улетучилось — нахлынули воспоминания, закружили в водоворот, я словно вернулся в детство.

— Молодец, что приехал. Не побоялся, — проронил Тасголл. — Донайд, принеси нам чего-нибудь выпить.

Пацан убежал, но тут же вернулся, обнимая обеими руками здоровенную бутыль, в которой плескалась подозрительная розовато-фиолетовая жидкость, оставляя маслянистые пятна на стенках. Осторожно водрузил на стол и отошёл в угол, стал застенчиво ковырять ногой в земляном полу.

Я огляделся — сквозь окошки сочился бледный свет, заливая унылую обстановку: низкую кровать, застеленную шкурой какапо — домашних животных, которых разводят на Юстинде, стол со сломанной ножкой, перевязанной бечёвкой, пара колченогих стульев.

— Что это с тобой случилось? Ты же учителем работал? Зарабатывал неплохо.

Тасголл махнул рукой:

— Как я могу учить детей, если сейчас выпускают вот такое?

Он достал со стеллажа пару книг и бросил мне. Пролистав пару штук, я с удивлением спросил:

— Ничего не понимаю. Страницы пустые. Шрифт не пропечатался?

— Не пустые, — Тасголл усмехнулся. — Это называется "Безмолвие Святого Зива". А вот это, — он открыл одну книгу и показал страницы, испещрённые разноцветными кружками и треугольниками: — "Радость Святого Зива".

Разлил из бутыли в два высоких стакана. Один подал мне, а другой опрокинул в рот. Вытер рукой с поразившими меня старческими прожилками, а ведь он — мой ровесник.

— Вот теперь здесь живём с Донайдом. Хотя и отсюда могут выгнать, если денег не найдём. Мы пытаемся бороться... — он бросил на меня взгляд исподлобья, словно оценивал, стоит ли мне доверять. — Но выходит плохо.

Рассказывать о проблемах с клубом я не стал — на фоне бед Тасголла это стало казаться пустым и никчёмным.

— А зачем твой парень утащил мой фларкфон? — поинтересовался я. — Он же разбить его мог.