Музыка моей души

Музыка моей души

— Рис, за каким чёртом я должен участвовать в этом фестивале на Юстинде? — я с возмущением швырнул на стол инфо-диск с приглашением. Плоский квадратик отскочил от стеклянной столешницы и с глухим стуком упал на пол. — Я не собираюсь никуда лететь! У меня через три месяца гастроли! Я отдохнуть хочу, твою мать! Сочинить что-нибудь так, для души!

Я вскочил с дивана и подошёл к балконной двери, резким движением отодвинул. Ветер плеснул в лицо прохлады, и я зажмурился, прислушиваясь к его мелодии, которая все громче и громче разгоралась в голове. Офис находился почти на самом верхнем этаже, откуда открывалась дивная панорама: башни причудливой формы из особого материала, который впитывает лучистую энергию днём и отдаёт ночью. И всё сияет мягким золотистым светом.

— Там будет проводиться конкурс. Приз — два миллиона галактикоинов, — худое лицо Риса Мейлора, моего менеджера, выглядело озабоченным.

Юстинда — земная колония и моя родная планета. Я родился здесь в городишке Соденс. Здесь прошло моё детство, юность, потом я стал знаменитым музыкантом, начал гастролировать по Галактике. Но когда на моей родной планете произошёл переворот — к власти пришли люди из Ордена Святого Зива, я решил больше не возвращаться домой. И перебрался на Землю, откуда были родом мои родители.

— Понимаешь, в чём дело, — пробормотал он, отводя глаза. — Дело в том, что вот... — он замялся. — Это по поводу твоего клуба "Зиз-заг Бариста"...

— Что по поводу клуба? — я ощутил, как захолодели ладони и закрыл дверь на балкон.

— Там была проверка, много нарушений нашли. Теперь тебе грозит штраф. Большой.

— Да выплачу я его. Господи. Не мучиться же из-за этой хреновины.

— Ты не сможешь, — Рис выглядел таким расстроенным, что я забеспокоился. — На твоё состояние наложен арест до окончания расследования. Вот.

— Рис, это ведь твоя забота следить за моими делами? И за клубом — тоже, — я постарался изжарить его на месте взглядом

— Извини, — он развёл руками.

Горы с остроконечными вершинами, словно усыпанные сахарной пудрой, полого спускались в голубоватой дымке к тёмно-синей глади озера. Ритмичный шелест набегавших с шипением на берег волн, лёгкий бриз, напоённый ароматами вечнозелёных тассель-скоуков, приносил откуда-то издалека едва слышные крики птиц. Вибрации звуков природы проходили сквозь мою душу и превращались в гармоничную мелодию, которую я словно видел наяву как живую быстро меняющуюся картину бытия.

— А, и Иэн Мактайд тут, — знакомый голос заставил меня вздрогнуть. — Рад видеть

Мелодия, звучавшая в моей голове, рассыпалась с тихим звоном, упавшего на пол бокала. Рядом стоял Хедд Беллис, румяное круглое лицо в обрамлении светлых редких волос, расплылось в улыбке. В его внешности было что-то одновременно притягивающее и отталкивающее. Округлая фигура, склонная к полноте, покатые плечи, уже выступающий живот, скрытый отлично сшитым летним костюмом светло-серого цвета.

— Красиво? — продолжил Беллис, сделав широкий жест, словно пытался схватить в охапку озеро. — Уже что-нибудь сочинил новенькое?

— Пока нет, — пробормотал я, стараясь всеми силами не показать раздражения. — Только прилетел.

— Знаешь, Иэн, мне приятно, что ты будешь моим соперником, — продолжил Беллис с воодушевлением. — Всё-таки два таких виртуоза вместе — какая интрига! И главное, конкуренция не сделала нас врагами. Не правда ли?

— Да, это точно, Хедд. Ты всегда поступаешь честно.

Судя по тому, что улыбка Беллиса стала ещё шире, а круглые светло-голубые глаза радостно заблестели, он не уловил иронии в моих словах. Когда летел сюда, случайно услышал его интервью, где он коснулся нашего соперничества. Рассыпался в комплиментах мне. Заявил, что я — один из лучших фларкфонистом современности, виртуоз, "поражающий воображение красотой своих музыкальных импровизаций". Но при этом у меня недостаточно развитый музыкальный вкус и техникой игры я владею неважно.

— Кстати, Иэн, тебя просили зайти в оргкомитет.

— Зачем это ещё? — по моей спине пробежал неприятный холодок.

— Сказали, что-то не правильно оформлено в заявке на участие. Просили прийти лично.

Я вышел из отеля и решил пройтись пешком.

С первого взгляда казалось, время не тронуло Соденс. Как и раньше, двадцать лет назад, по сторонам широкого проспекта, по которому изредка проносились выглядевшие анахронизмом автомобили, тянулись невысокие здания, оштукатуренные в голубые, розовые, оранжевые цвета. На плоских фасадах с узкими окнами выступали балкончики с ажурными бронзовыми ограждениями. Яркие блики играли в чисто вымытых окнах, отражались от зеркальных витрин.

Родился я не здесь, не среди этой безупречной красоты. Меня угораздило появиться на свет в беднейшем квартале, там, где люди по большей части не умели писать и читать, и главным нашим занятием в детстве было копаться в огромных кучах мусора, источающих невыносимую вонь. Почти каждый мальчишка вливался в многочисленные городские банды. И я не избежал этой участи. Худенький, гибкий как лоза, я с удовольствием выполнял любые поручения главаря своей банды, пролезая в такие места, куда другие проникнуть не могли.

И ждала бы меня печальная судьба большинства молодых людей моего квартала, если бы не удивительный случай. Как-то под вечер я проник в стоящий на отшибе одноэтажный дом, начал обшаривать комнаты и остановился, изумлённый выставленными в массивном шкафу предметами, названия которых я тогда не знал. Они очаровали меня, мальчишку, который не встречался раньше с таким совершенством: плавные изгибы, идеально гладкие блестящие поверхности. Я рассматривал их в мечтательном томлении, и не заметил, как вошёл хозяин. Его внешность напугала меня: сутулый, тощий, длинный, он походил на высохшего богомола в потёртом малиновом халате — бледное лицо, иссиня-чёрные волосы кольцами спускались на плечи. И тёмные, наполненные мудростью глаза.

Он не вызвал полицию, не стал орать на меня, на лице не дрогнул ни один мускул. Лишь молча подошёл к шкафу, протянул узкую кисть с поразительно длинными тонкими пальцами, отпер и аккуратно вынул один из инструментов. Приложив к плечу, прикоснулся смычком к струнам, и меня затянуло в омут пленительных звуков. Я отчётливо услышал журчанье ручья, прокладывающего свой путь в тени густых деревьев, шёпот листвы, стрёкот кузнечиков, и нежную россыпь колокольчиков. Голова закружилась, потемнело в глазах. И я очнулся на маленьком жёстком диванчике.

Хозяин дома сидел напротив в высоком кресле, разглядывая меня со спокойным достоинством, сложив руки на груди. Увидев, что я открыл глаза, взял со столика инструмент и подал мне, показав жестом, что я должен сыграть. Я повторил его движение, приложив к плечу скрипку. Смычок коснулся струн, издав отвратительный скрежет, напугавший меня. Мне хотелось бросить эту штуку на пол, растоптать её и сбежать. Но хозяин покачал головой и мягко поправил постановку моих пальцев, объяснив парой слов, как я должен играть.

С тех пор непреодолимая сила тянула в этот дом. Я забыл прежние дела, которые стали казаться мне ничтожными и глупыми. И посвящал всё время урокам господина Гвейнальса Гоффа.

Разумеется, вначале у меня ничего не получалось, и я приходил в отчаянье. Но моё невероятное упрямство и трудолюбие заставили преодолеть неудачи. Когда отец узнал, что я увлёкся игрой на скрипке, пришёл в бешенство. Но, поразмыслив, решил, что это лучше, чем тюрьма, которая без сомнения ожидала меня, если я продолжал бы работать на банду. Хотя он недовольно ворчал, что я перестал приносить ему выпивку.

А потом мой немногословный наставник предложил мне играть где-то у воды — у озера, реки, а я нашёл в лесу водопад среди заросших лишайниками скал. И приходил сюда каждый день, играл часами. И вдруг из воды вылетела жар-птица: искрящейся шлейф пламени, отливающие бронзой перья, горящие как угли, глаза. За ней появилась другая, и скоро целая стая кружилась надо мной. От испуга мои ноги примёрзли к земле. С трудом преодолев сковавший мышцы страх, я бросился бежать, споткнулся о вылезший корень, и чуть не расшиб нос.

Я прибежал в дом, дрожащий, в вымокшей от пота рубашке. Упал на диванчик, выронив скрипку. И безумно страшился, что господин Гофф решит, что я сошёл с ума и долго не хотел рассказывать, что же меня так напугало. Когда же, заикаясь от волнения, описал то, что увидел у водопада, впервые заметил слабую улыбку на бледном лице моего наставника, как единственный луч света, проникший в сырое подземелье. Он признался мне, что испытывал меня — на самом деле я играл не на скрипке, а на особом инструменте — фларкфоне, который умеет управлять стихией воды.

Ещё находясь во власти воспоминаний, я остановился у входа в высокое здание, украшенное портиком в греческом стиле, но в таком уменьшенном варианте, что он, казался, сделан из картона.

Хозяина необъятного кабинета я обнаружил за письменным столом, напоминающий гранитное надгробье. А вот внешность Элгара Мордекая совсем не производила впечатление: тощий, лысоватый с длинным унылым лицом и невыразительными блеклыми глазами. Пробормотав в ответ на моё приветствие нечто невразумительное, он начал копаться в папке, затем поднял на меня взгляд и тусклым тихим голосом

изрёк:

— Господин Мактайд, вы не предоставили комиссии конкурса список произведений, которые будете исполнять.

— Мой менеджер всё вам предоставил, — стараясь сдержать рвущееся из души раздражение, возразил я. — Там все перечислено: Мисфар Мона, Исаам Солтани, Ликотси. Естественно, лучшие представители земной культуры: Гайдн, Моцарт, Паганини. И мои собственные сочинения.

— Этого мало. Нам нужно знать, что вы будете показывать в визуальном плане.

— В визуальном? — я не удержался от насмешливой улыбки. — Вы серьёзно это говорите? Я — интуит, импровизатор. Что у меня получится при исполнении, сам не знаю. И разве кто-то может это знать? Это зависит от обстановки, зрителей, моего настроения. Даже физического состояния. Если я буду в горячке играть — у-у-у, такое сотворю, — слова звучали издевательски, и я даже не старался этого скрыть.

— Это неприемлемо, — отрезал он, пытаясь высверлить взглядом дыру во мне.

Это уже начало злить.

— Если я не предоставлю, вы снимите меня с конкурса? — с вызовом спросил я.

Если бы не долг за проклятый клуб, я бы плюнул этому слизняку в физиономию, развернулся бы и ушёл.

— Ну, хотя бы некий эскиз вы можете предоставить? — под моим грозным взглядом он совсем потерял свой высокомерный вид, съёжился, голос звучал жалко.

— Хорошо, я предоставлю наброски. Но не ручаюсь, что это будет соответствовать.

— Ничего, ничего. Это не так страшно, — на унылом лице от напряжения пошли пунцовые пятна.

Посещение комиссии вызвало в душе полный разлад, и я решил прогуляться по городу.

Я всё больше отдалялся от центра города, чья внешняя выпирающая роскошь рождала в душе раздражение, вызывая отторжение своей вычурностью. Я никогда не забывал, каким бедным был раньше.

Улицы становились все уже, фасады поблекли, на месте отвалившейся штукатурки зияли куски кирпичной кладки.

Наконец, я оказался на побережье, где домики, смахивающие на картонные коробки, жались друг к другу, как котята во время сильного дождя. Во дворах на суковатых палках сушились жалкие рыболовные снасти.

Я прошёлся по деревянным, прогибающимся доскам пристани до самого края, присел. Достал фларкфон и как только смычок коснулся струн, инструмент ожил в моих руках, отозвался лёгкой, невесомой, как паутинка кантиленой, она то взмывала вверх, то падала стремительно вниз, сплеталась в тугой прочный кокон и мгновенно распадалась на мириады звонких трелей.

Когда я опустил инструмент, заметил несколько человек, сгрудившихся на берегу, удивлённо и растерянно смотревших на меня. Крепкие коренастые мужики с грубыми лицами, словно выбитыми из камня, в полотняных рубахах и кожаных штанах, женщины им под стать, в цветастых платьях и белых передниках. На лицах изумление, переходящее в испуг, словно они увидели нечто совершенно непотребное, что очаровало и заставило согрешить не только в мыслях, но и наяву.

Сопровождаемый взглядами я прошёл мимо толпы и уже хотел свернуть в переулок, как из-за угла выскочил парень: чернявый и тощий. И с такой силой врезался в меня, что едва не опрокинул на спину. От неожиданности я выпустил из рук футляр, а парнишка тут же подхватил его и кинулся бежать вверх по узкой и извилистой мощёной мостовой. Только пятки тощих ног в грязно-белых холщовых штанах засверкали.

Городская застройка кончилась, пошли смахивающие на картонные коробки лачуги, жавшиеся друг к другу, как котята во время ливня. И я уже готов был нагнать воришку около входа в такой, но не успел протянуть руку, как парень юркнул внутрь. Я кинулся за ним и радостно заорал:

— Тасголл, зараза!

В центре, улыбаясь во весь рот, стоял мужчина. Худой, жилистый, одетый в просторные штаны из темно-синей ткани, которую ткут здесь, на Юстинде, и жилетке на голое тело. Черноволосый и черноглазый, со сросшимися на переносице густыми бровями. Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Раздражение вмиг улетучилось — нахлынули воспоминания, закружили в водоворот, я словно вернулся в детство.

— Молодец, что приехал. Не побоялся, — проронил Тасголл. — Донайд, принеси нам чего-нибудь выпить.

Пацан убежал, но тут же вернулся, обнимая обеими руками здоровенную бутыль, в которой плескалась подозрительная розовато-фиолетовая жидкость, оставляя маслянистые пятна на стенках. Осторожно водрузил на стол и отошёл в угол, стал застенчиво ковырять ногой в земляном полу.

Я огляделся — сквозь окошки сочился бледный свет, заливая унылую обстановку: низкую кровать, застеленную шкурой какапо — домашних животных, которых разводят на Юстинде, стол со сломанной ножкой, перевязанной бечёвкой, пара колченогих стульев.

— Что это с тобой случилось? Ты же учителем работал? Зарабатывал неплохо.

Тасголл махнул рукой:

— Как я могу учить детей, если сейчас выпускают вот такое?

Он достал со стеллажа пару книг и бросил мне. Пролистав пару штук, я с удивлением спросил:

— Ничего не понимаю. Страницы пустые. Шрифт не пропечатался?

— Не пустые, — Тасголл усмехнулся. — Это называется "Безмолвие Святого Зива". А вот это, — он открыл одну книгу и показал страницы, испещрённые разноцветными кружками и треугольниками: — "Радость Святого Зива".

Разлил из бутыли в два высоких стакана. Один подал мне, а другой опрокинул в рот. Вытер рукой с поразившими меня старческими прожилками, а ведь он — мой ровесник.

— Вот теперь здесь живём с Донайдом. Хотя и отсюда могут выгнать, если денег не найдём. Мы пытаемся бороться... — он бросил на меня взгляд исподлобья, словно оценивал, стоит ли мне доверять. — Но выходит плохо.

Рассказывать о проблемах с клубом я не стал — на фоне бед Тасголла это стало казаться пустым и никчёмным.

— А зачем твой парень утащил мой фларкфон? — поинтересовался я. — Он же разбить его мог.

— Нет, я не стал бы разбивать, — Донайд выступил в круг дымного света, бьющего из окошка, заставив улыбнуться — ну просто вылитый я в юности. — Я знаю, что это такое.

— Правда? — с улыбкой я протянул его к себе. — Может, ты ещё и играть умеешь?

На угловатом лице пацана проступил тёмный румянец.

— Немного.

Я бросил удивлённый взгляд на Тасголла.

— Он учился этому, пока можно было, — объяснил он.

— Ты учителей нанимал?

— Нет. Я твои записи ему отдал. Ну, то, что ты привозил когда-то мне.

— Ну, давай, сыграй что-нибудь, — предложил я с долей недоверия.

Парень совсем растерялся, но послушно положив футляр на стол, достал инструмент и приложил к плечу. Коснулся струн. Полилась мелодия — нежная и странная как росток, который тянется к свету из мусорной кучи. Но ей не хватало сил, она падала и рассыпалась в какофонию уродливых звуков.

Но я ощутил в мальчишке с восторгом и профессиональной ревностью ту самую неведомую силу, которой обладал сам.

— Неплохо, Донайд. Ты научился играть по моим записям?

Парнишка кивнул и аккуратно положил фларкфон обратно в футляр.

— Знаешь, Тасголл, я бы занялся твоим пацаном. У него явно способности есть. Донайд, а ты на чем учился играть?

Представить себе не мог, что Тасголл при его нищете нашёл деньги на далеко не дешёвый инструмент.

— А он сам сделал, — ответил вместо сына Тасголл с нескрываемой гордостью. — Я там помог немного. Ну, чего стоишь, краснеешь, сынок. Принеси господину Мактайду инструмент.

Пацан немного помедлил, но через пару минут притащил здоровенную коробку, обитую пятнистым зеленовато-коричневым куском шкуры какапо, сунул мне в руки и отпрянул в сторону, словно боялся, что та взорвётся.

Я открыл, придирчиво осмотрел. На первый взгляд эта штука вообще не могла издавать какие-то звуки, так странно она выглядела — кособокая, лишённая даже намёка на изящество. Но когда я приложил её к плечу и тронул смычком, она вдруг ожила глубоким вибрирующим звуком, пробирающим до глубины души.

Над горлышком бутыли вдруг возник переливающийся всеми цветами радуги занавес, медленно раскрылся. И я увидел величественный водопад в окружении серо-зелёных крон деревьев. Он походил на древнего мудрого старика с позеленевшими от времени волосами, с белой длинной бородой.

— Здорово, — я отнял смычок и бросил взгляд на пунцового от смущения парня.

Играть на фларкфоне трудно, а сделать его непрофессионалу практически невозможно. Но то, что сотворил этот мальчик, просто в голове не укладывалось.

— Знаешь, Тасголл, у твоего парня потрясающие способности. Никогда такого не видел.

* * *

Под стеклянный звон колокольчиков, то тихий и нежный, то переходящий в громкий грозный набат вокруг меня вели хоровод серебряные струи, они то свивались в искрящиеся косы, то обрушивались каскадом. Закружились в поднявшемся до небес мощном водовороте, и опали на траву ослепительной алмазной россыпью.

— Это здорово, Донайд, — воскликнул я. — Просто класс. Ты — молодец! Такой прогресс — блеск.

Он смутился, присел на упавшее дерево, так что лицо оставалось в тени. Опустил на колени фларкфон.

И я подумал, если бы Донайд участвовал в конкурсе, то наверняка победил, несмотря на недостаточное владение техникой. Из парня просто била невероятная магнетическая энергия, как лава из жерла вулкана, оглушая и порабощая каждого, кто это мог слышать и видеть.

Отборочный турнир конкурса уже начался, и мы с Беллисом попали в разные группы. Он мчался к вершине семимильными шагами, набирая максимальные баллы за технику и удовлетворительные за визуализацию. У меня дело обстояло ровно наоборот, хотя мои импровизации как всегда производили сильное впечатление, особенно на женщин.

Масс-медиа заполняли интервью с фаворитами конкурса, в числе которых был Беллис. Когда я спускался утром в ресторан гостиницы, то первым делом сталкивался нос к носу с его физиономией на огромном голографическом экране, висевшем в центре зала. Мои интервью должен был организовывать мой менеджер Рис Мейлор, и он старался, как мог. Но я был так увлечён обучением Донайда, что частенько просто игнорировал эти встречи, или отделывался мимолётными ничего не значащими фразами. Признаться, вообще не терплю интервью: журналисты задают неприятные вопросы. Так что порой ощущаю себя неловко, словно меня застали голым в ванне и заставили плясать тарантеллу.

Поначалу я просто учил Донайда технике игры, нотной грамоте, делился своими секретами мастерства, а потом мы стали бродить по окрестностям, играть рядом с каким-то водным источником. На Юстинде их было превеликое множество — морей и небольших озёр, осколком зеркала сверкающих в лесной чаще. Сбегавших с пологих гор ручейков, и огромных, поражающих воображение, водопадов, рядом с которыми нельзя было услышать ни звука, кроме жуткого грохота падающей воды.

— Ну ладно, давай попробуем "Mancanza delle corde".

Парень кивнул и послушно приложил к плечу фларкфон.

Я решил схитрить, испытать Донайда на прочность. Эта вещь Паганини так сложна, что кроме него никто не мог воспроизвести её правильно. Даже я играл её упрощённо.

Громкий вступительный аккорд, словно зазвучал не один инструмент, а целый оркестр, перешёл в стремительно разрастающийся ураган звуков, мощных и резких. Чтобы незаметно смениться на ритмичный эмоциональный танец, а через мгновение — на едва уловимые нежные звуки, словно порхание полупрозрачных мотыльков.

Донайд не знал о сложности пьесы Паганини, но исполнил её так, что у меня перехватило дыхание и все мои чувства, раздробленные и неопределённые, вдруг сплелись в одно целое, гармоничную форму.

Я только хотел открыть рот и выказать своё восхищение, как услышал невдалеке неясный шум. Сощурился, пытаясь разглядеть. Донайд подошёл ко мне, взглянул, встав на цыпочки. Но вдруг всхлипнул и отвернулся.

В сотне шагов от вершины водопада виднелись конусообразные крыши домов, утопавших в садах. Долетали отголоски, в которых угадывались крики, рыдания, громкий треск и топот ног.

Оглушил грохот обрушившихся камней — один из домов сложился, осел. За ним другой, третий. Я с всё возрастающим изумлением вглядывался в пугающую картину: люди в чёрных мундирах окружили пёструю толпу жителей.

— Ахдри людей выгоняют со своих мест, — молчание прервал глухой голос Донайда. — Полиция Ордена св. Зива.

— Почему? — не понял я.

— Если подозревают, что те помощь оказывают лагундам.

— А кто такие лагунды?

— Бандиты, — хмуро бросил Донайд и отвёл глаза.

Полицейские вдруг засуетились, послышались отголоски рыданий и криков. Выстроились в ряд, окружив часть жителей, и направились в нашу сторону.

— Что за чёрт? Чего они прутся сюда? — воскликнул я.

— Лучше нам уйти, — с дрожью в голосе пробормотал Донайд, поднимая футляр с фларкфоном.

Вы знаете человека, который послушался бы подобного совета? Я тоже не смог это сделать. Схватив Донайда за рукав, потащил за огромный в три охвата красновато-серый ствол пелтании. Её крону из причудливо переплетённых между собой тонких ветвей усыпали крупные фиолетовые цветы, источавшие сладковатый запах гнили, от которого подташнивало.

Чёрные мундиры приближались, вырастали мрачной грозовой тучей. Вышли на площадку над водопадом и разошлись полукругом вокруг двух десятков жителей деревеньки. Мужчины в рубахах и кожаных штанах, женщины в цветастых сарафанах, юбках в складку. И несколько детей разного возраста: девочки в бело-розовых платьях с оборками по подолу, и мальчики в полотняных штанишках и рубашечках.

А там, за их спинами, на развалинах деревни плясало огненное чудовище, с жадностью пожирая останки. Громкий треск и возносящиеся до небес столбы дыма стали жутким задником для разыгравшейся трагедии.

Вывезли тележку и вывалили в центре высокую гору из прямоугольных брусков, отливающих антрацитов. Ещё один выложил рядом пачку мешков.

Двое палачей вытолкнули из толпы тощего парня, подвели к обрыву. На его лице застыло удивительно бесстрастное выражение, как бывает у незрячих, словно он видел только что-то внутри себя. Он лишь дёрнулся и качнулся из стороны сторону, когда ему завязали глаза, связали руки за спиной. Два других ублюдка в чёрной форме вытащил из кучи мешок, схватившись с двух сторон за брусок, явно тяжёлый, уложили его на дно и заставили жертву встать внутрь. Связали мешковину поверх головы верёвкой и столкнули несчастного в водопад.

Желудок вывернуло наизнанку, ноги подкосились, сердце застучало сильно и громко, оглушая своим шумом, отдаваясь в висках. И я сильно пожалел, что не послушал совета Донайда уйти отсюда.

Когда вновь выглянул из-за дерева, чуть не вскрикнул. В мешок также ловко и споро палачи упаковывали двух малышей: худенького мальчика лет пяти в рубашонке и девочку лет семи с большими круглыми глазами и тощенькой косичкой, одетую по-праздничному — в цветастый сарафанчик, белую рубашечку.

Я мотнул головой, отвернулся и взгляд упал на футляр с фларкфоном. Что я могу сделать? Сыграть похоронный марш? Я выхватил инструмент и с такой силой ударил по струнам, что чуть не порвал их. Фларкфон отозвался неистовой волной дьявольски мощных, уничтожающих друг друга мелодий, в которых сплелись воедино колокольный звон, похоронные завывания вдов, вой штормового ветра, треск рушащихся перекрытий, которые пожирал огонь.

Я играл и играл, закрыв глаза, терзая несчастные струны, выплёскивая весь гнев, ужас, тоску и боль. Казалось, черти в аду разрыдаются, слушая меня. Дыхание сбилось, руки стали дрожать и фларкфон, издав жалобный скрип, словно печальный вздох, замолк.

Открыл глаза и увидел перед собой смертельно бледного с округлившимися глазами Донайда с таким выражением лица, будто он видел перед собой дьявола. Тяжело дыша, он потряс головой, поднял руку, словно пытался показать что-то, но она бессильно упала плетью.

Я обернулся и замер. Выскочил из-за дерева, не веря своим глазам. Взглянул вниз, в страшную бурлящую пропасть. Поднял глаза вверх.

На верхней площадке я увидел толпу жителей, промокших, в облепившей их одежде, но живых. А вот чёрных мундиров нигде не было.

— А где ахдри? — просипел я.

— Их потоком унесло.

— Каким потоком?

— Который вы вызвали, — пробормотал Донайд.

Теперь испуг в его глазах сменился на бешеный восторг, казалось, он упадёт передо мной на колени и станет целовать ноги.

— Ничего не понимаю, — я уже немного стал приходить в себя. — Расскажи толком.

— Когда вы стали играть, из водопада поднялся смерч, захватил ахдри и обрушил в водопад. И всё.

Представить себе не мог, что обладаю подобной силой. И никто, никогда не говорил, что фларкфон может не просто управлять водой, создавая живые картины, но и стать невероятно мощным оружием.

— Господин Мактайд, а я... я смогу так делать? — пролепетал Донайд, вглядываясь в моё лицо с таким подобострастием, что стало неловко.

— Сможешь, наверно, — пробурчал я.

Как я мог объяснить пацану, что сам только что сделал нечто такое, чему не мог найти никакого объяснения.

Люди понемногу стали приходить в себя, оглядываться, загалдели, зашумели. На бледных лицах появились слабые улыбки.

— Слушай, Донайд, — я задумчиво подёргал себя за мочку уха. — Ведь сюда опять придут ахдри. Надо куда-то увести людей.

— Увести? — парень как-то оценивающе посмотрел на меня, словно пытался понять, можно ли мне доверить какую-то тайну или нет. — Да, хорошо.

И быстро зашагал к толпе.

Я бережно уложил инструмент в футляр, с нежностью погладив по гладкой лакированной поверхности, словно тот был живым существом. Упаковав аккуратно в сумку, стал ждать, когда парень вернётся. И только сейчас ощутил, сколько сил потерял: голова кружилась, в глазах плыли чёрные круги, ноги не слушались, дрожали предательски пальцы. А ведь завтра придётся играть. И никому, никому не будет никакого дела до того, насколько я измучен, будто перетаскал целый вагон мешков с углём.

Но я никогда раньше не чувствовал себя таким счастливым и довольным.

* * *

— Скорее бы убраться отсюда, — хмуро бросил Рис, поёрзал в кожаном кресле.

— Чего так? — поинтересовался Беллис, с удовольствием поддел вилкой кусочек ярко-фиолетовой с белыми прожилками местной рыбы гербил-круз, положил в рот и зажмурился от удовольствия, медленно пережёвывая.

— Страшно потому что, — пояснил он.

Я рассказал Рису о прошествии у водопада, без подробностей, но на моего друга это произвело пугающее впечатление. Вместе с ним и Беллисом мы сидели в уютном баре. Хедд лучился радостью, ел за троих и травил байки, которые вычитал на любимом медиа-портале Квантонета. Благодаря квантовой неопределённости эта сеть могла мгновенно переносить информацию с одного края Галактики до другого, но анекдоты Беллис выискивал на удивление древние, поросшие мхом.

Ненавязчиво звучала фоном приятная музыка. Свет из больших круглых окон золотил стены и потолок, выполненных в светло-кофейной гамме. Здесь хорошо кормили, и официанты прибегали на первый же зов.

— Бандитов боитесь? — Беллис открыл глаза, и на лице возникла загадочная улыбка. — Скажу вам по секрету, — он заговорщицки наклонился к нам ближе. — У меня есть друг — офицер элитного подразделения ахдри. Они провели очень эффективную операцию по ликвидации бандитов. Поймали их лидера — Тасголла Тодта. И ликвидировали всю верхушку

Я вздрогнул, наклонился над тарелкой. Что-то рухнуло в моей душе, обрушилось ледяными осколками боли.

— Тасголл Тодт? — Рис метнул в меня быстрый взгляд, но промолчал.

— Угу, — пробурчал с набитым ртом Беллис. — Он сказал ... только никому... что у бунтовщиков нашли невероятно эффективное оружие. Может управлять стихиями: вызывать ураганы, смерчи, ливень. Но всё позади. Все бандиты казнены, мы можем вздохнуть спокойно, — он откинулся на спинку кресла, и пошлёпал себя по круглому животу.

Мне хотелось сорваться с места, кинуться в квартал, где жил Тасголл, проверить тут же, действительно ли Беллис не врёт. Но через полчаса должны были начаться состязания. Финальные. И меня никто бы не выпустил отсюда по правилам конкурса.

Я выступал первым. Шёл на подгибающихся ногах по мостику к подиуму, который располагался в центре озера. И в душе клокотал гнев. Встал на возвышении и обернулся к залу, расположенному полукругом. Лица, тысячи лиц. Они знали меня, ждали от меня откровения.

Я тронул смычком струны — инструмент отозвался спокойно и нежно, но с заметной горчинкой печали. И я тут же усилил мощь льющихся звуков, превратив светлый ручеёк грусти в широкий бурлящий поток моего гнева. Я вспоминал детство, как играл мальчишкой на улицах Соденса, вместе с моим лучшим другом Тасголлом, учился музыке у Гвейнальса Гоффа — музыканта-виртуоза, в чей дом я залез.

Но мягкая печаль сменилась ужасом, когда перед мысленным взором возникла казнь несчастных жителей, и малыши, упакованные в мешок смертников. Мелодия усилилась, стала грозной, в ней послышался шум штормового океана, крики и стенания вдов, звон оружия.

Зал стал единым существом — эмоции и мысли слились и подчинились звучанию моего инструмента. Я пытался освободиться от пылающих в душе чувств сочетанием дерзких, бьющих по ушам аккордов, которые вода тут же преобразовывала в живые картины. Властвовал над сознанием этих людей, облекая свои эмоции в резкую жёсткую форму. Физически ощущал, как дрожь пробегает по рядам концертного зала, вызывая на лицах то страдание, которое испытывал сам.

И когда закончил и опустил смычок, не услышал от зала ни звука, ни одного хлопка, одобрительного свиста. Люди молчали в каком-то оцепенении, и я подумал разочарованно, что мои усилия оказались напрасными.

Я шёл по мостику под звук своих шагов, отзывающихся гулким эхом под сводами природного зала, но все равно ощущая в душе необыкновенную лёгкость, будто сбросил с себя тяжелейшую ношу. Также молча проследовал по коридору к выходу, даже не дожидаясь выступления Беллиса и оглашения результатов.

На следующее утро я проснулся от тяжёлого грохота в дверь. На пороге увидел двух молодцов в форме ахдри, и всё понял. Они усадили меня в машину, промчались по улицам и остановились около неприметного двухэтажного здания, выкрашенного в ядовитый жёлтый цвет. В сопровождении конвоиров я поднялся на широкой лестнице, и меня завели в кабинет: светлый, совершенно не располагающий к мрачным мыслям. С широким окном, выходящим на двор, где виднелись серебряные струи большого фонтана.

Через пару минут в кабинет вошёл статный мужчина в темно-синей форме с золотой отделкой. Породистое смуглое лицо с тонкими чертами, немного раскосые глаза с живым блеском. Высокий лоб мыслителя прорезали неровные морщины. Его внешность немного портил крупный раздвоенный подбородок, скрытый под ровно постриженной каштановой бородкой.

Господин сел за стол и произнёс приятным баритоном, располагающим к доверию:

— Разрешите вначале представиться — меня зовут Вигберг Флэкс. Господин Мактайд, вы обвиняетесь в сотрудничестве с бандитами. За это полагается смертная казнь.

В желудке заворочался колючий страх, но я приложил все усилия, чтобы голос звучал уверенно:

— У вас есть доказательства?

— Разумеется. Тасголл Тодт — ваш друг детства. Вы бывали у него.

— И что? Я понятия не имел, чем он занимается.

— Вы помогли сбежать людям, которые были связаны с бандитами.

Неужели кто-то из тех, кого я спас, оказался предателем и рассказал об этом ахдри? — промелькнула мысль. Делаешь добро и потом за него расплачиваешься.

— Но мы можем смягчить наказание и просто выслать вас с планеты, если вы пойдёте на сотрудничество с нами. Вот, — он выложил на стол футляр, раскрыл его и достал фларкфон. — Мы хотим знать, как вы смогли вызвать водяной смерч. Короче говоря, расскажите, каким образом управлять этим.

— Играют на нём, как на обычной скрипке. А когда добиваешься высшей степени мастерства, фларкфон начинает c помощью воды создавать живые картины. Но они бесплотны. Скорее миражи, призраки мозговых волн.

— Да, это мы знаем, — кивнул Флэкс. — Но несколько дней назад вы смогли благодаря этому инструменту сделать нечто такое, чего до вас никто не делал. Если вы опишете технологию, вас помилуют.

— С чего вы вообще это взяли? Я ничего не делал.

Уж чего-чего, а те люди, которых я спас, знать не могли, что это произошло благодаря фларкфону. Я ведь стоял за деревом.

— Не надо лгать, господин Мактайд. Это бесполезно. У нас есть свидетель.

Он хлопнул в ладони, через пару минут дверь за моей спиной хлопнула. Я обернулся, и волосы зашевелились у меня на затылке.

— Донайд? Как ты мог?! — вырвалось у меня. — Предал отца, меня?! Я учил тебя...

На лице парня не отразилось никакого страха, раскаяния. Он выглядел спокойно и уверенно.

— Да учили, за что я вам благодарен. Но теперь я могу, и сам всё делать.

— Знаете что, господин Флэкс, — я повернулся к офицеру, взглянув прямо ему в глаза: — Даже, если бы хотел, не смог бы вам помочь. Водяной смерч стал эмоциональным ответом на мой гнев из-за того, что я увидел. А именно — казнь ни в чем неповинных людей.

— Бандитов, — поправил меня Флэкс.

— А дети? Они тоже бандиты?

— Они бы выросли и стали мстить за родителей. Вы должны это понимать.

— Я не стану сотрудничать с религиозными фанатиками, — сколько душевных сил понадобилось мне, чтобы произнести эти простые слова.

Флэкс мягко улыбнулся.

— Ах, господин Мактайд. Не стройте из себя героя с горячим сердцем. Наш Орден пришёл к власти уже много лет назад и вам очень долго не было никакого дела до людей, вашего друга Тодта и его сына. Вы даже носа сюда не казали. И прилетели лишь тогда, когда запахло большим кушем. Не правда ли?

— Вы можете обратиться к Хедду Беллису. Он тоже фларкфонист-виртуоз. И даже лучше, чем я.

— Нет, увы, не можем. Я сейчас вам покажу, на чем играет он.

Он встал и подошёл к встроенной в стену дверце сейфа, вынул футляр. Подал мне и вернулся на место. Я открыл, взял в руки, повертел. И страшная догадка озарила меня.

— Да-да, всё верно. Это не настоящий инструмент. Подделка.

Я прекрасно понял, что он имел в виду. Из-за необычности этого инструмента развелось множество мошенников, которые подменяют волнующие картины, льющиеся из души музыканта, трёхмерными изображениями, созданными голографическим проектором. Подделку отличить не так просто. Разница лишь в том, что фларкфон никогда не повторяется, а картинки, которые записаны на носитель проектора, постоянны и неизменны.

— Господи Флэкс, я вам уже сказал — даже, если бы хотел, помочь бы не смог. А к тому же, я ещё и не хочу помогать палачам, — с вызовом добавил я.

По лицу Флэкса пробежала тень, уголки рта опустились. Он не оскорбился, скорее, был огорчён моим упрямством.

— Господин Мактайд, вы говорите вещи, в которые сами не верите. Мы навели на Юстинде порядок. Дали возможность людям получить работу и образование. Но не всем это нравится.

— Ну да. Но почему-то часть людей по-прежнему живёт в ужасающей нищете, — возразил я.

— Разумеется, мы смогли помочь не всем. Вы так смело ведёте себя, потому что думаете, что ваше выступление произвело впечатление на всю Галактику. Не так ли? Это было восхитительно. Никогда не видел раньше, чтобы человек мог выплеснуть столь грозные обвинения с помощью музыкального инструмента. Но вот в чем проблема, — он наклонился ко мне, с сочувствием вглядываясь в лицо. — Мы отключили во время вашей игры трансляцию и заменили её голографической картинкой, созданной из кусочков ваших других выступлений. Нам помог в этом господин Беллис. Он давно, как бы это сказать, коллекционирует ваши записи.

Этот блистательный офицер с приятными манерами, бархатным баритоном, с живым ясным умом, который светился в его глазах, загнал меня в угол и поверг в такое отчаянье, что я не мог выразить словами. Лучше бы меня избивали, подвергли пыткам, и тогда физическая боль смягчила душевную.

— И знаете, Иен, — продолжил Флэкс. — Можно я буду вас так называть? Мы же люди одного возраста, одного круга. Я принадлежу к элите армии, вы — к элите искусства. Так вот, Иен. Даже если не сможете повторить тот ваш эмоциональный порыв, будет достаточно, если вы согласитесь сотрудничать с нами.

— В каком качестве? Рекламщика вашего режима? Не пойдёт.

— Не перебивайте меня, — проронил он холодно. — Если вы согласитесь, я покажу, что мы сумели сделать для Юстинды. И что хотим сделать в дальнейшем. Ну, а если нет. Вас ждёт ужасная участь. Поверьте, Иен. Ужасная. Мы изменили метод казни. На Юстинде много не только озёр, водопадов и морей, но и вулканов.

Он сделал многозначительную паузу, чтобы я успел представить в своём живом воображении жуткую картину: меня подводят к жерлу вулкана, где кипит, пузырится огненная лава, и сбрасывают вниз.

— У вас есть время до утра. В любой момент вы можете постучать в дверь своей камеры, вызвать охранника и сообщить, что согласны. И всё. Все ваши мучения закончатся.

* * *

Я стоял на краю помоста, наскоро сколоченного из досок, стараясь не смотреть в бурлящую багрово-чёрную бездну, которая разверзлась под ногами. Ветер здесь не приносил прохлады, лишь обдавал нестерпимым жаром, от которого больно стягивало кожу и обжигал легкие.

— Иен Мактайд, одно только ваше слово... — Вигберг Флэкс смотрел на меня с надеждой.

— Нет.

Флэкс едва заметно вздохнул и сделал жест стоящим рядом палачам: — Начинайте.

— Не надо, — я оттолкнул протянутую руку с чёрной повязкой. — Я сам.

Я закрыл глаза и хотел сделать шаг, но тут услышал мелодию, поначалу нежную и спокойную, звучавшую как колыбельная. Она усилилась, превратившись в грозный рокот. Открыл глаза и с удивлением обнаружил, как из лавы поднялась огромная стена огня. А из земли рядом с жерлом один за другим вырвались алые фонтаны. Превратились в стаю огромных псов и бросились за полицейскими. Те с криками ужаса кинулись к машине, и мгновенно исчезли.

Но Вигберг Флэкс, похожий на каменное изваяние, остался. Он вытянул левую руку и хотел набрать что-то на коммуникаторе, но одним прыжком я оказался рядом и сжал ему запястье.

— Уберите руку, — спокойно, без раздражения обронил он. — Я хочу дать вам свободу.

Мерцающая рамка очертила экран, где Флэкс быстро что-то набрал, и добавил: — Вы можете покинуть Юстинду в любое время.

— Но как вы поняли, что это не настоящий огонь? — вырвалось у меня.

— Интуиция, Иен. Интуиция. Всего доброго.

Он развернулся и побрёл к своему автомобилю.

Я проводил взглядом его спину и огляделся. Кто-то всё-таки играл на фларкфоне, пытаясь меня спасти. Но кто?

И тут из-за высокого валуна выступил человек, заставив вздрогнуть. Донайд. Я подошёл ближе.

— Я хотел спасти отца, — тихо сказал он, отвечая на мой молчаливый вопрос. — Когда нас схватили ахдри, я рассказал о том случае у водопада. Я не думал, что они вас... — он всхлипнул и вытер рукавом покрасневшие заплаканные глаза. — Но они обманули меня.

Я не знал, что ответить. Лишь устало опустился на разогретый камень и бросил взгляд назад — туда, где белел помост в преисподнюю.

— Донайд, хочешь полететь со мной на Землю? Я сделаю из тебя настоящего музыканта.

На его лице отразилось изумление — не мог поверить, что я простил его.

— Такого, как вы?

— Нет, лучше. Гораздо лучше.

Он помолчал, я только слышал его тяжёлое прерывистое дыхание.

— Нет. Спасибо. Я хочу остаться. Я нужен здесь.