Ливонская война в мире князя Барбашина

Из книги Казимира Валевского "Консолидация культурно-политического пространства Восточной Европы в XVI веке". Россия. Люблин. 1998 год.

Наступивший 1524 год принёс рост напряжённости на северо-западных рубежах Русского государства. Впрочем, совсем уж неожиданным он не стал, ибо постепенно вызревал последнюю четверть века, иногда прорываясь вооружёнными конфликтами сторон. К началу XVI века резко возросло значение торговых путей, связывавших между собой по Балтийскому морю страны Западной и Восточной Европы, а также важнейших перевалочных пунктов на этих путях. Когда в XV-XVI веках начался интенсивный рост промышленного производства и городов в ряде стран Западной Европы, здесь возрос спрос на продукты сельского хозяйства, которые во всё большем размере поступали на европейский рынок из Восточной Европы. Если на протяжении всего Средневековья главными предметами торговли на Балтике, поступавшими с Востока, были почти исключительно воск и меха, то теперь на Запад по Балтийскому морю везли более разнообразные товары: из Прибалтики — хлеб, из Великого княжества Литовского и Польши — хлеб и "лесные товары", из России — кожи, сало, смола, поташ, лён и пеньку. Резко возрос товарооборот, возросли и барыши, которые приносила эта торговля. Однако эти доходы, которые могли бы обогатить русскую казну, оседали в прибалтийских портах — тех перевалочных пунктах, где потоки товаров переходили с морских путей на сухопутную дорогу. Установив принудительное посредничество, ливонцы не позволяли русским купцам ездить за море, а западноевропейским купцам проезжать через Ливонию на территорию России; в самих же прибалтийских портах и те и другие могли заключать сделки только с местными купцами. В итоге торговая прибыль оседала в кошельках ливонских купцов, а торговые пошлины — в сундуках ливонских властей.

Но, подобная ситуация менее всего устраивала русское купечество, которое хорошо понимало, какие выгоды могло принести ему установление прямых связей со странами Западной Европы, и искавшее обходные пути, позволявшие им самим возить товары в европейские города без навязанного им ливонского посредничества. И к началу 1520-х годов эти усилия наконец-то принесли свои плоды — создав собственный торговый флот, русские купцы стали частыми гостями в городах Центральной и Северной Европы, а отдельные их представители появились даже в Нидерландах.

Однако такое развитие событий никак не устраивало добропорядочных ливонских бюргеров, для которых посредничество между Русью и Западной Европой представляло главный источник их существования, и установившаяся в обход Ливонии прямая торговля между русскими и европейцами сильно била по их кошельку. И уже не только русские, но и европейские купцы, ранее ведшие торг в Ревеле, предпочитали отправляться вести коммерцию в Норовское, из-за этого, по образному выражению одного из современников, город Ревель стал пустым и бедным городом, полным печали, и не знавшим ни конца, ни меры своему несчастию.

Впрочем, пострадал от этого не только Ревель. Захват русскими Подвинья в прошедшей русско-литовской войне 1512-1522 годов, поставил под их контроль и Западнодвинский торговый путь, позволив им диктовать свои условия и Риге, магистрат которой был даже вынужден разрешить на территории города свободную торговлю русским купцам, ибо, в противном случае, русские могли просто перекрыть плавание по Западной Двине, установив торговую блокаду.

Разумеется, долгое время терпеть подобную "наглость" со стороны своего восточного соседа ливонцы не могли, в принципе, вполне разумно предполагая, что если дела пойдут так и дальше, то обедневшей и ослабевшей Ливонии не останется иного выбора, как стать частью резко усилившегося Русского государства, которому их страна просто не сможет противостоять. Ведь участие в балтийской торговле для Ливонии было жизненно важным. Через её города шел поток ганзейского транзита, который обеспечивал их гражданам не только материальное благополучие, но и политический вес. Отсутствие собственных сырьевых источников и слабое развитие производственной сферы в городах делали ее зависимой от поставок промышленных товаров из Западной Европы. Особой заботой ливонских ландсгеров был подвоз стратегического сырья (металлов, селитры, серы), а также пороха и вооружений. Если же учесть, что хозяйственная жизнь в Ливонии напрямую зависела от экспорта сельскохозяйственной продукции, то сохранение ключевых позиций на ливонском отрезке балтийской торговой магистрали было задачей наиважнейшей.

Первоначально те же ревельцы пытались решить возникшую проблему своими силами, организуя по примеру гданьчан каперские корабли, которые атаковали в море те суда, которые шли мимо их города. Однако русские, к их изумлению, сумели успешно справиться с этой проблемой, всего за несколько лет очистив море от гданьских и ревельских пиратов.

Тогда ливонским бюргерам не осталось иного выхода, как обратиться напрямую к ливонским властям, перед которыми они, во всех красках, расписали все те беды, которые ждут их страну, если не предпринять против русских экстренным мер. И тут они встретили полное понимание как со стороны Ордена, так и большинства остальных ливонских ландсгеров, которые уже давно с тревогой наблюдали как за ростом российского могущества, так и уменьшением своих доходов от сокращения русского и литовского транзита через Прибалтику. Но вот что делать в такой ситуации они плохо себе представляли. Попытки апеллировать к другим европейским городам и странам, с требованиями не пускать к себе русских купцов и торговать с Россией только через посредничество ливонских коммерсантов не встретили ни малейшего понимания у европейских негоциантов, не желавших понимать, с чего бы это им делиться своими доходами со своими ливонскими коллегами. Равнодушными к бедам ливонцев остались и европейские монархи, большинство из которых просто проигнорировали призывы Братства рыцарей Христа Ливонии. Только Сигизмунд I Польский прислал в ответ сочувственное письмо, но сам, понеся недавно сокрушительное поражение в войне с Россией, предпочёл не встревать в новый конфликт с Москвой, к которому был совершенно не готов, и ограничился только словами поддержки. Даже император Священной Римской империи Карл V Габсбург отнёсся к призывам своих формальных вассалов достаточно безучастно. Впрочем, у него на это были все основания — ливонцы столь долго и часто кричали на весь мир о русской угрозе, не платя под этим предлогом имперские налоги (которые, якобы, были нужны им самим для собственной обороны), и выпрашивая субсидии, что к этим их утверждениям стали относиться с известным недоверием. Единственной силой, которая выказала готовность полностью и делом поддержать Ливонию в её борьбе с Русским государством, оказался союз северных немецких городов, более известный под названием Ганзы. Подобно ливонцам ганзейцы жили с посреднической торговли на Балтике, не стесняясь при необходимости силой подавлять попытки той или иной страны вырваться из-под их контроля и вести самостоятельную экономическую политику. И когда русские стали торговать в обход ливонцев, большинство ганзейцев первоначально отнеслись к этому даже положительно — русские купцы всё равно шли со своими товарами в Любек или другие северогерманские города, отчего рост оборотов русской внешней торговли лишь обогащал тамошних ганзейских предпринимателей, делая их безразличными к проблемам своих собратьев из Ревеля и Риги. Но всё изменилось в 1522 году, когда первый русский торговый караван пересёк Зундский пролив, и успешно добрался до Антверпена, проложив начало торговым операциям с Западной Европой в обход Ганзы, что стало явственной опасностью для её посреднической роли. Столкнувшись с такой угрозой ганзейцы были готовы пойти на любые шаги, которые позволили им сохранить монополию в торговле с Русским государством, которая гарантировала поддержание уровня доходности "русской" торговли на должном уровне — вплоть до их союза с ливонцами.

Впрочем, помимо Ганзы у Ливонии нашёлся ещё один союзник, причём в совершенно неожиданном месте. После фактического провала посольства в Литву, то ли послы сами додумались до этого, то ли им кто-то посоветовал, но вместо возвращения домой, они, обменявшись депешами с Венденом, отправились на юг, в Крым, где встретились с ханом Саадет Гиреем и его калгой Сагиб Гиреем, заключив с последними союз, направленный как против Литвы, так и против России.

Таким образом, почувствовав за собой поддержку столь влиятельных сил, ливонские власти стали действовать намного решительней, обратившись к "старым добрым методам" борьбы с излишней, по их мнению, самостоятельностью русских купцов. Стали ужесточаться старые и вводиться новые ограничения на торговлю. Русским запрещалось торговать вне установленных для этого городов, и с кем-то помимо ливонских купцов, а также им запрещалось продавать железо, медь, олово, коней, оружие, селитру, серу и прочие "стратегические товары", способные усилить боевую мощь русской армии. Тех же русских купцов, которые по мнению местных властей нарушали эти установления, арестовывали, а их товары конфисковались.

Для борьбы с русской морской торговлей ландмейстер Вальтер фон Плеттенберг решил воссоздать орденский флот, который совместно с принадлежавшим частным лицам каперскими кораблями должен был разыскивать в море те суда, которые шли в русские порты, или из них, в обход Ливонии, и "задерживать" их. И эта мера, разумеется, потребовала немалых средств, которые Плеттенбург планировал получить путём введения экстраординарного военного налога. На созванном в начале июля 1524 году ландтаге в Вольмаре представители городов и рыцарства одобрили сбор этого налога, хотя и по намного меньшей ставке, чем была предложена ландмейстером. Бюргеры, ссылаясь на то, что запреты на вывоз из страны зерна, металлов и изделий из них, а также селитры и серы существенно сокращают их доходы, потребовали уменьшения предлагаемого налога размером в четыре марки с подворья в несколько раз. Это требование городов было поддержано рыцарством, которое хотя и не возражало против самого налога, но требование ландсгеров им показалось непомерно большим.

В результате, после долгих дебатов, было принято решение о введении военного налога в размере одной марки с каждого подворья. Кроме того, в случае войны, с каждых 15-20 подворий (в зависимости от плотности населения в каждом конкретном регионе) следовало выставить для службы в войске по одному "доброму кнехту" и предоставить ему полное содержание; а с каждой усадьбы по одному всаднику. Кто же не сможет выставить кнехта, платит отступного по двадцать марок за каждого.

В Москве подобные меры ливонских властей были восприняты крайне негативно. В России хорошо помнили, что ровным счётом точно такие же действия ливонцев четверть века назад стали прелюдией нападения Ливонии на Россию. И подобные подозрения усилились, когда до русских дошла информация о переговорах Плеттенберга о союзе с польским и шведским королями, которые хоть и закончились неудачей, но стали дополнительным подтверждением агрессивных намерений ливонцев.

Положение ухудшала и возникшая напряжённость на русско-ливонской границе. Аресты ливонскими властями русских купцов, спровоцировали русское население приграничных территорий на агрессивный ответ. На всём протяжении ливонской границы с русской стороны стали совершаться вторжения вооруженных отрядов, сопровождавшиеся грабежами, убийствами, насилием, уводом людей в плен. Как писал псковский летописец о своих земляках: "Того же лета ходили торонщики в Немецкую землю, и много воевали земли, и полону и животины угоняли из земли много, а иных немцы побивали". Многие из этих шаек были весьма крупных размеров, в несколько сотен человек, и, приходя на ливонскую территорию, они даже строили там временные остроги, опираясь на которые воевали окрестные земли, порождая в Ливонии панические слухи, которые раздували масштабы вторжения русских повольников до гипертрофированных размеров даже в письмах официальных лиц. Так, мариенбургский фогт Годеке фон Лоэ утверждал, что в ответ на арест и заключение в тюрьму в Мариенбурге одного русского купца, территорию комтурства страшно опустошило русское войско в 35 тысяч человек. А розиттенский фогт Филипп фон дем Бутленберг сообщал, что у юго-восточной границы только близ замка Лудзен русские уничтожили 80 деревень, а всего они с восточных земель Латгалии увели с собой 10 тысяч крестьян.

Разумеется, всё это представляло очень сильное преувеличение результатов реальных набегов, но они показывали ту тревожную атмосферу, в которой пребывали в то время жители этой прибалтийской страны, готовые поверить даже в самые фантастические истории, которые бы подтверждали их внутренние страхи.

Напряжение нарастало, однако, уже очень скоро стало ясно, что в своей антироссийской политике ливонские власти допустили две ошибки, которые стали для их страны буквально роковыми.

Во-первых, они неправильно оценили возможную реакцию русских. В своих действиях они руководствовались прежним опытом, когда занятые на других направлениях, и не имевшие возможность отвлекаться ещё и на свои северо-западные рубежи, русские власти занимали сравнительно умеренную позицию в отношении ливонских выпадов, стараясь ограничиться мерами дипломатического или, в худшем случае, экономического воздействия. Но, как показали последующие события, они сильно недооценили готовность русских противодействовать ливонским "эскападам". Прежде всего, это касалось самооценки царя и его окружения. Победа в войне с Литвой, захват Казани и установление русского контроля над Нижним Поволжьем вызвало в России своего рода головокружение от успехов, уверенность в своих силах и, главное, готовность их применить в случае необходимости. Тем более, что в Москве хорошо понимали всю важность для государства торгового коридора со странами Западной Европы, откуда везли в Россию массу крайне необходимых товаров. Допустим, можно было обойтись без импортного вина или сельди, но как быть без ввоза, к примеру, драгоценных и цветных металлов? Нет серебра — нет возможности чеканить монету, нет свинца, меди и олова — как можно лить пушки и из чего делать пули для пищалей? Кроме того, царь Василий, как, впрочем, и другие венценосцы, очень сильно не любил, когда били по его кошельку. Одни только таможенные пошлины в Норовском приносили в государственную казну более 60 тысяч рублей в год, не считая прибыли от финансовых вложений царя и русских вельмож в те или иные коммерческие предприятия. И объявленная ливонцами экономическая блокада неблагоприятно сказывалась на тех доходах, которые они получали от торговых операций. Стоит ли тогда удивляться тому, как резко отреагировали русские власти на подобные действия руководителей Земли девы Марии?

Во-вторых, Плеттенберг переоценил внутреннюю прочность Ливонской конфедерации. Годы его правления были временем относительной внутренней стабильности, какая была только возможна в такой лоскутной стране, что породило определённые иллюзии насчёт устойчивости общественного устройства, при этом даже не подозревая, каким испытаниям придётся подвергнуться хрупкой конструкции ливонской государственности в самое ближайшее время.