|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Глава 17. Семейные ужины
Родственников я очень любил. Особенно под чесночным соусом.
Из откровений некоего Н., осужденного за преступления столь ужасные, что и газеты писали о них с оглядкою не столько на цензуру, сколько на крепость читательских нервов.
— Ах, Гарольд, позволь представить тебе наших гостей...
Теперь Мина боялась.
Она прятала страх за улыбкой, за щебетанием светским, которому кто-то другой, может, и поверил бы. Но Себастьян слышал, как быстро-быстро бьется ее сердце.
И запах изменился.
В аромате болотных лилий проклюнулись ноты каленого железа.
— Сигизмундус... молодой и перспективный ученый...
Гарольд был худ.
Изможден.
И напоминал Себастьяну не то всех грешников разом — до того размытыми неясными были черты его лица — не то демона, ежели б случилось оному по недомыслию, не иначе, примерить человеческое одеяние. Следовало заметить, что сие одеяние само по себе было преудивительным. Узкие кюлоты мрачного черного цвета, однако же с бантами из алого атласа. Черные чулки. Черные башмаки, пряжки которых переливались драгоценными камнями.
Черный камзол, расшитый красной нитью. И ослепительно белый тяжелый воротник, каковые носили в позапрошлом веке.
Голова Гарольда была лысою, а бугристый череп — весьма выразительным, куда более выразительным, нежели лицо.
— Сигизмундус, — повторил он имя. — Бросьте, молодой человек. Негоже, попав в чужой дом, представляться украденным именем. О вас могут плохо подумать.
— Разве...
Вялый взмах руки.
Пальцы тонкие.
А ногти синюшные, как у покойника.
— Себастьян, полагаю, подойдет вам лучше... и уважьте хозяев, милейший князь. Примите свое истинное обличье...
— Вы...
Гарольд поднял руку.
— Не тратьте наше общее время на глупые игры. Или вы и вправду столь наивны, что полагаете, будто здесь вас не знают?
— И чем обязан этакой славе?
Нельзя давать волю раздражению.
— Вы расстроили одну чудесную женщину, а у женщин — долгая память... итак, я жду.
Себастьян пожал плечами: почему бы и нет? Он прав, этот человек или нечеловек — сейчас не самое лучшее время для игр. А забавно выходит... второй раз уж маска подводит.
— Здесь все видится несколько иным, — произнес Гарольд и смежил веки. — Со временем и вы привыкнете...
— А очки вам все равно не идут, — Вильгельмина отступила на шаг.
— Дорогая, ему это прекрасно известно, но наш дорогой гость имеет все основания опасаться... все же у него нет... естественной невосприимчивости к некоторым твоим талантам. Дамы, не стойте в дверях... панна Евдокия, премного рад вас видеть. Яслава...
Церемонный поклон.
Протянутая рука, которую Евдокия сочла за лушчее не заметить.
— И вы опасаетесь... — данное обстоятельство, похоже, хозяина дома не столько смутило, сколько развеселило. — Что ж, это должно бы польстить... прошу... клянусь остатками души, что в нашем доме вам ничего не грозит.
— А у вас этих остатков... осталось? — уточнила Яслава, которую местная живопись тронула до глубины души.
— Вполне, милостивая сударыня. Хватит, чтобы не рискнуть нарушить подобную клятву... — он обвел рукой зал. — Мне ли не знать, что происходит с клятвоотступниками.
— И что же?
— О, если вам действительно, — он подчеркнул тоном это слово, — любопытно, то я могу устроить... экскурсию. Кажется, это называется так. Убедитесь, что говорится, воочию...
Убеждаться воочию у Яськи желания не было.
У Евдокии тоже.
Но руку хозяина она проигнорировала, и наплевав на все этикеты разом — все же место не располагало к проявлению избытка манер.
— Что ж... в таком случае, предлагаю начать ужин... Мина, где девочки? Сколько раз можно повторять, что нельзя настолько...
— Ах, папа, — дверь отворилась, на сей раз, разнообразия ради, беззвучно. — Перестаньте... кому здесь нужны выши правила...
Девушку, скользнувшая в комнату — ступала она неслышно, тенью — несомненно можно было назвать красивой. Высока. Стройна... и старомодного кроя платье с фижмами лишь подчеркивало тонкую талию ее. Обнаженные плечи были белы, впрочем, как и шея с красною атласной лентой. Лента была узенькой, и Евдокия не могла отделаться от мысли, что это и не лента, но рана.
Голову красавице отсекли, а после передумали, приставили к телу...
Круглое личико, обильно напудренное.
Нарисованный румянец.
Алые губы.
Мушка на щеке... этаких красавиц Себастьяну случалось видеть на придворных портретах двухсотлетней давности. Они от так же забривали лоб, носили пышные парики, которые щедро украшали, что перьями, что драгоценными камнями.
— Эмилия, — Мина представила дочь, и та присела в реверансе.
Кукольный поклон.
И сама она — куколка, сломанная, но наспех починенная. Оттого и движется неловко, рывками. И тянет приглядеться к рукам, не осталось ли на них следов от веревочек.
— А это — Генриетта...
— Прошу прощения, папа, мама... — голос тихий.
Взгляд в пол.
Платье черное, строгое, такое пристало носить вдове средних лет, но уж никак не молодой девушке. И странным образом платье это лишь подчеркивает юный возраст Генриетты.
Бледность кожи.
Печаль в синих очах. И Себастьян вдруг понимает, что не способен отвести взгляда от этих очей...
— Прекрати, дорогая, — произнес Гарольд. — Это наши гости...
— Конечно.
Темные губы.
Черные почти, будто измазанные не то в варенье вишневом, не то в крови, которая успела застыть.
— Нет, дорогая, ты не поняла. Это именно гости, а не... извините, князь, сюда действительно гости заглядывают нечасто. Но присаживайтесь... где ваш братец?
— В городе, — Эмилия дернула плечиком. — Третий день уже... почему все время он? Или вот она...
Она указала на Генриетту, которая уже заняла место по правую руку Гарольда.
— Я тоже хочу поехать! И мама...
— Мама не может никуда поехать, дорогая, — Гарольд указал на свободные стулья. — И давай поговорим обо всем позже...
— Отчего? — Себастьян помог Евдокии, которая явно не была настроена на тихий семейный вечер. Яслава и вовсе закаменела. — Прошу вас, не стоит стесняться...
— Действительно, — Эмилия потянула себя за накрахмаленный локон. — Их ведь все равно убьют...
— Эмилия!
— Что, папа? — невинный взгляд, и томный взмах ресниц. — Ты же сам говорил, что она своего не упустит, а значит, их убьют. Тогда к чему все эти игры...
— К тому, что пока они живы, — Гарольд подчеркнул тоном это слово — "пока".
Что ж... не то, чтобы у Себастьяна имелись иные варианты развития событий, но все же ныне был редкий случай, когда собственная прозорливость не доставляла радости.
— Кстати, рекомендую вино... триста двадцать лет выдержки... и девочек не слушайте. Они здесь несколько...
— Одичали, — с милой улыбкой завершила фразу Эмилия. — А вы и вправду князь?
— Да.
— Как мило... послушайте, — она наклонилась, почти легла на стол, и глубокий вырез ее платья стал еще глубже, а грудь почти обнажилась. Но вид ее, аккуратной, совершенной даже почему-то не вызывал у Себастьяна никаких эмоций. — Зачем вам умирать?
— Совершенно незачем...
Гарольд более дочь не одергивал. Он самолично разлил вино по бокалам. Евдокии поднес.
— Прошу вас, не стоит опасаться. У меня нет намерения вас отравить... или каким-то иным образом воздействовать на ваши разум и волю... она бы не одобрила.
— А вам нужно ее одобрение?
Прозвучало почти оскорбительно, но Гарольд склонил голову:
— Жизненно необходимо...
— Видите ли, деточка, — Мина вино пила из бутылки, пыль с которой отерла подолом черного своего платья. — Жизненно — это в данном случае не эвфемизм...
— Мама, давай хотя бы сегодня...
— Брось, Генри, чем сегодняшний день отличается от вчерашнего? Или позавчерашнего... ото всех этих клятых дней. Ваше здоровье, милочка, — Мина подняла бутылку. — Пейте. Не стесняйтесь. Он и вправду не станет вас травить... а в остальном... в остальном здесь можно жить, если притерпеться.
— У мамы расстроены нервы, — сказала Генриетта, она вино лишь понюхала и Евдокии показалось, что запах пришелся Генриетте не по вкусу.
— Не только у мамы, — Эмилия дотянулась до Себастьяновой руки, которую поглаживала ныне нежно, с явным намеком. — В этом захолустье, князь, такая тоска нечеловеческая... но все лучше так, чем смерть... а я могу замолвить за вас словечко... женитесь на мне.
— Прямо сейчас?
— Можно, после ужина, — милостиво дозволила Эмилия. — В конце концов, это будет справедливо... нас осталось так мало...
— Простите, но...
— Оставьте, — черные коготки царапнули столешницу. — Хотите сказать, что не готовы сочетаться браком?
— Именно.
— Она вас убьет. Или изменит... она сильна... папочка вон на что храбр, а все равно ее боится...
— Эмилия!
— И сестрица... правда, она наивно полагает, что сможет стать такою же... не знаю... она у нас умница. Талантливая. И колдовка первостатейная... только вот, — коготки в столешницу впились, а глаза Эмилиы полыхнули чернотой. — Только разве ей конкурентки нужны?
— Лина! — Генриетта вскочила, но быстро совладала с собой. — Не слушайте мою сестру. Она такая фантазерка... и вовсе я не колдовка. Во мне силы — капля...
— Капля за каплей... — Мина перевернула бутылку.
Красные капли вина на черном столе почти и не видны.
И странный ужин.
Безумный.
— Колдовка, — осклабилась Эмилия. — Как есть колдовка... и она тоже... позволяет помогать, но как у Генри сил станет слишком много, так ей и конец придет...
— Всем нам рано или поздно придет конец, — философски заметила Мина. Она сидела, закинув ногу за ногу, в позе вальяжной, бесстыдной даже. И опустевшую бутылку вина, взявши за горлышко, покачивала.
— Но ведь лучше поздно, чем рано...
— Эмилия, — Гарольд вино пил медленно, растягивая сомнительное удовольствие семейного ужина. — Князю твое предложение не интересно.
— Отчего же, папа?
— Оттого, что он, как мне представляется, из тех, которые предпочтут героическую смерть тихому угасанию в нашей глуши.
— Правда? — в глазах Эмилии, вновь сменивших цвет — белолицым блондинкам к лицу голубой — читалось удивление.
И недоверие.
— Правда, — заверил ее Себастьян и руку убрал.
— Это глупо...
Эмилия прикусила губу и задумалась, впрочем, думала она недолго.
— А смерть бывает разной.
— Как и жизнь, — Мина щелкнула пальцами, и в руке ее появилась очередная бутылка.
Если она так пьет, то либо подвалы местные бездонны, либо особняк этот не столь уж отрезан от мира.
— У меня был жених... раньше... давно...
— Очень давно, — не удержалась от замечания Генри, которая с нескрываемым любопытством разглядывала Яславу. — Настолько давно, что...
— Прекрати! Папа, скажи, чтобы она прекратила...
— Эмилия, князь не настолько глуп, чтобы решить, что тебе и вправду восемнадцать...
Эмилия надулась.
— Не слушайте их... они здесь совсем отвыкли от приличного общества...
— Ей давно уже перевалило за три сотни, — Генри обошла стол, остановившись за спиной Евдокии. И та чувствовала присутствие этой женщины, несомненно, опасной, куда более опасной, чем все разбойники разом, как чувствовала искреннее ее любопытство. — И мне... но если брать во внимание физическую компонетну, то Эми и вправду не больше восемнадцати... а по уму и меньше. Любопытно...
Она отступила.
И оказалась за спиной у Яславы.
— Обыкновенная... самая обыкновенная девка... у нас в деревне таких было множество... скучные создания. Ни внешности, ни ума... все мечты — о новой корове.
Она тронула рыжие волосы Яславы.
— И что он в тебе нашел?
— Уйди.
Генриетта не услышала.
Или не захотела слышать.
— Я ведь предлагала ему помощь. Трижды. А он упрямился... но если бы не ты, мы бы договорились.
Белый палец скользнул по шее.
— Или еще договоримся? Если тебя не станет... точнее, правильнее было бы сказать, когда тебя не станет... обычные люди столь недолговечны.
— Не обращайте внимания, — Эмилия скривилась, — Генри у нас любит попугать... ничего она вам не сделает. Не посмеет.
— И все-таки... что в тебе такого, чего нет во мне?
— Совесть? — предположил Себастьян, которому местное представление начало надоедать.
— Совесть? — Эмилия хихикнула. — Надо же, сестрица... а ты помнишь, что это означает?
— Нет. Как и ты... ты же хотела рассказать о своем женихе... он у нее и вправду имелся... наша Эмилия всегда умела кружить головы. И если прочих мне было не жаль, то Зигфрид... очень перспективный юноша... представлялся перспективным. Вы знакомы с Зигфридом, Яслава?
— Не имела чести...
— Надо же, какие вы знаете слова! Не имела чести, — Генриетта повторила это медленно, с откровенною издевкой. — Все же, матушка, прежде девки были попроще... а эта, нахваталась слов и теперь думает, будто бы ровнею стала...
Евдокия сдержалась, чтобы не ответить.
Резко.
Грубо.
И сдержалась лишь потому, что грубости и резкости как раз от них и ждали. Нет, Евдокия подобного удовольствия не доставит.
— Извините, если задела... но странно, что вы так и не удосужились навестить Зигфрида... живете в его доме... это как-то невежливо по отношению к хозяевам. Впрочем, чего еще ждать...
— Зигфрид мне нравился, — вздохнула Эмилия, явно задумавшись о чем-то своем. — Он так меня любил... вы себе не представляете... он стихи писал...
— Пятистопным размером. Невероятно унылые были творения...
— Ты просто завидуешь! Тебе, небось, никто никогда стихов не посвящал...
— И слава... Хельму.
— Он сделал мне предложение на балу... розы кругом и лилии... — Эмилия мечтательно подняла очи к потолку, на котором, однако, не наблюдалось ни роз, ни лилий, но только грешники в объятьях Хельмового пламени. — Он опустился на колено... и оду зачитал.
— Рифма несколько хромала, а метафоры и вовсе были... мягко говоря, странны. Помнится, что-то там про влекущий аромат разрытое могилы... и чумную бледность кожи... впрочем, что взять с молодого некроманта?
— Вечно она все испоганит, — пожаловалась Эмилия, впрочем, не понятно было, кому сия жалоба адресовалась. — А мы могли бы пожениться...
— И что помешало?
Себастьян встал.
И обошел стол, остановившись за спиной у Евдокии. На Яськино кресло руку положил, и та вздохнула с немалым облегчением, пусть бы и вид бывшего студиозуса, который оказался совсем не студиозусом, ей внушал немалое подозрение.
— Война, — Эмилия всхлипнула и тронула мизинчиком мушку. — Представляете, какой ужас? Я уже и платье выбрала... выписала даже... и список гостей составила, а тут война какая-то... все поменялось вдруг...
— Поменялось, — Генриетта медленно обходила Себастьяна, и от близости ее у него шкура зудела, того и гляди чешуей пойдет.
А что, чем не метода колдовок выявлять?
— Скажи проще, сестрица, мы стали по разные стороны. И ты предложила ему выбор. А бедолага взял и выбрал неправильно. Видишь ли, чувство долга оказалось сильней чувства к Эмилии. Надо ли говорить о том, что моя дорогая сестрица расстроилась... так расстроилась, что с готовностью отозвалась на просьбу тетушки помочь...
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
