Творец и малярша

* * *

Он знал этот город с рождения. Его рождения, города. Город Без Глупостей. Это он дал городу такое имя. Это он, когда окончательно убедился, что основа всего — порядок: порядок дает устойчивость, устойчивость — спокойствие, а спокойствие — счастье, заложил здесь первый фундамент и построил первый дом. Но сначала — нарисовал.

С тех пор прошло немало лет; тысячи рисунков в пронумерованных папках, аккуратно уложенных на стеллажах, постепенно заполнили его жилище. Это был труд всей жизни, личный вклад в укрепление вселенского порядка. И хотя была поставлена последняя жирная точка, и город давно жил спокойной, размеренной жизнью в установленных им, творцом, правилах: подъём в шесть, отбой — в десять (для детей до пятнадцати — в девять) и ни-ка-ких "ну ещё чуть-чуууть...", он регулярно пересматривал рисунки. Для чего? Для удовлетворения. И — для контроля. Ведь мы отвечаем за тех, кого приручили? Или нарисовали.

* * *

Скривившись от боли в пояснице, старик с трудом поднялся с кресла, подошёл к окну, опустил жалюзи и плотнее задёрнул тяжелые гардины: предновогодняя уличная суета раздражала шумом, вызывая ненужное беспокойство. Потом принял обезболивающее, достал папку под номером один, сел в кресло, включил настольную лампу и надел очки.

Первым домом, нарисованным на листе из школьного альбома дочери, была ратуша. Почему ратуша? Давно, очень давно, в прошлой жизни, он, в те времена инструктор горкома комсомола, по приглашению немецких товарищей посетил Германию. С тех пор слово "ратуша" стало для него символом порядка. Надёжное, двухэтажное, квадратное в плане здание из темно-серого "рваного" гранита на высоком цоколе, с широкой лестницей и рядом белых мраморных колонн вдоль главного фасада, венчал небольшой купол-полусфера тоже из белого полированного мрамора. Вполне возможно, что кому-то, например человеку современному, склонному к идеям модернизма, здание ратуши могло показаться примитивным. Кому-то. Но, не ему. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, творец больше всего гордился именно этим лаконичным творением.

Найдя удобное для спины положение, он с удовольствием открыл папку и достал первый лист...

— Что?.. Да как такое может быть?..

На девственно белом мраморе купола, прямо со стороны главного фасада, красовалось вульгарное цветастое граффити "С Новым Годом!"

Задохнувшись от негодования, старик вскочил и, как мерзкую гадину, брезгливо отшвырнул папку.

— Кто?! Кто посмел?!

Листы веером рассыпались по полу. Явного криминала больше не обнаружилось, за исключением арки на тюремных воротах, кощунственно раскрашенной в гейской палитре. Тюрьма была одним из первых зданий в городе. Если точнее — четвертым. Вторым был полицейский участок, третьим — суд. Тюрьма долго пустовала. Оно и понятно: откуда взяться преступникам в правильно организованной жизни? Мрачное здание из кирпича цвета запекшийся крови, с крохотными зарешеченными оконцами и высоким забором с колючей проволокой поверху, изначально было задумано всего лишь как устрашение. К тюрьме прилагался двор с вышками по углам и все сопутствующие подсобные строения. Позже творец понял, что нерентабельно держать такой объёмный комплекс пустым; и организовал там Дом престарелых. Он дорисовал в тюремном дворе несколько беседок, клумбу и маленький крематорий с колумбарием. Пожилые люди во здравии доживали здесь до среднестатистического возраста, а потом, никому не доставляя хлопот, тихо уходили во сне. Накануне последнего дня рождения их, в обязательном порядке, посещали дети и внуки, делая весёлый прощальный праздник. Что может быть лучше?

Забыв про больную поясницу, старик бросился к стеллажам и принялся наугад выдёргивать и вскрывать папки с рисунками. Листы пестрели розовым, голубым, оранжевым и... и... и опять он! Непереносимый до зубной боли цвет "зелёного яблока"! Прекрасные жилые дома. Стекло и бетон. Строго и немарко. Кто, кто посмел так испоганить рисунки?

Кроме него самого и женщины, что раз в неделю делала влажную уборку в его присутствии, многие годы никто не был вхож в квартиру старика. Тем более сюда, в кабинет, в святая святых, мастерскую творца. Несколько серьёзных замков на входной двери, поставленных в разное время разными мастерами у него на глазах, служили надёжной гарантией от проникновения извне. Как и решётки на окнах. Тогда кто, кто мог сыграть с ним такую злую шутку?

Бормоча слова возмущения, обиды и недоумения, старик притащил из кладовки стремянку и достал с антресолей коробку с красками и кистями. Трясущимися от волнения руками снял крышку: кисти облысели от времени, а краски в баночках протухли и смердели немилосердно.

Тогда он тщательно, сообразно сезону, оделся: кальсоны с начёсом под брюки, шерстяные носки и ботинки на меху, толстый свитер под теплое пальто, шапку-ушанку ушами вниз, шарф, перчатки, — и отправился в магазин. Всё, что испорчено, должно быть исправлено. До конца календарного года. Точка.

Хотя до конца года оставалась неделя, город безумствовал: вопил зазывалами, грохотал музыкой, надрывался воплями клаксонов. Толпы людей, обвешанных сумками, пакетами и свертками, неслись в разные стороны, едва не затаптывая друг друга. Неубранный грязный снег, засыпанный конфетти, мандариновыми корками, пустыми обертками, окурками и многим чем другим, вызывал отвращение. Воняло выхлопными газами, ёлками, чебуреками, кофе и, сильнее всего, — зелёными яблоками. Закрыв нос перчаткой, старик решительно двинулся к магазину канцелярских товаров. Запаркованные на тротуаре автомобили не только затрудняли движение, но и опять вернули его мысли к Городу Без Глупостей.

В его городе никто никогда не парковал частные автомобили на тротуарах. В его городе не было частных автомобилей. В его городе был только общественный транспорт. По прямым улицам "север-юг" и "запад-восток", через каждые четыре квартала, мелодично позванивая, ходили трамваи. Они ходили строго по расписанию, строго по проложенному маршруту, не мешая и не внося сумятицу. Трамваям, с целью безопасности, разрешалось иметь яркий желто-красный цвет, хотя это и нарушало общую цветовую гамму города.

В магазине канцелярских товаров было полно покупателей. Народ покупал — "Что за бардак?.." — игрушки, сладости, спиртное и прочую новогоднюю ерунду. И только старик купил кисти и краски: упаковку черной гуаши и упаковку белой. И совсем немного синей и зелёной.

До поздней ночи, пока глаза не закрылись сами собой, а кисть не выпала из руки, творец правил испорченный порядок. Так продолжалось всю неделю. Забыв про многолетний режим дня: подъём в шесть, утренняя гимнастика, водные процедуры и так далее, отбой в десять, он правил и правил, возвращая Город Без Глупостей в исходное равновесное состояние. Когда всё было завершено, и до окончания календарного года оставалось пять минут, творец достал с полки папку под номером один. Обессилено опустился в кресло, включил настольную лампу, с чувством глубокого удовлетворения развязал тесёмки и взял в руки верхний рисунок.

На белом куполе ратуши красовалась вызывающе пёстрая, на этот раз адресная надпись: "С Новым Годом, Пужиков!"

Сердце замерло, потом заколотилось и поднялось к горлу, не давая дышать. Малярша! Только она могла так бесцеремонно вторгнуться в установленный им порядок! Как же он не понял сразу?..

Они познакомились в предновогодний вечер. Андрей Андреевич Пыжиков, инструктор горкома комсомола шёл к друзьям встречать Новый Год. Морозный воздух вкусно пах мандаринами, ёлками, чебуреками и, почему-то, яблоками. Зелёными. Твёрдыми и кислыми.

На Московском, напротив рюмочной, двое "прикинутых" астеничных парней пытались затащить девушку в стоящую рядом "девятку". Девушка яростно сопротивлялась, используя подручные средства: каблуки, ногти и зубы. Редкие припозднившиеся прохожие, торопясь к праздничным столам, отводили глаза и пробегали мимо. Пыжиков тоже не любил опаздывать, он точно рассчитал время и никакие задержки не входили в его планы. Тем не менее остановился и отбил девушку у хулиганов. Отбить не составило особого труда: грозный окрик плюс красные корочки оказали поистине магическое воздействие. Похитители мгновенно оставили девушку, впрыгнули в жигулёнок и умчались.

Отбитая была юна, пьяна и зарёвана.

— Если де... де-у-шка... немножко выпила... ик.. так сразу надо тащить её в машину?.. — размазывала по щекам слёзы и тушь "отбитая". — А у деушки, может, горе? Го-ре! Понимаете?.. Де-ушка... может... жертва обстоя-я-я-ятель-с-т-вов?.. По... понима-ете?..

— Понимаю.

Пыжиков достал носовой платок и вытер глаза и щёки жертве обстоятельств.

— Спасибо... дя... дя-день-ка...

— Пожалуйста. Так. Только давай без этих. Без глупостей. Не висни на мне.

— А я и без глупостей... Скользко о-очень... Ааай!..

— Мммда. Говори адрес. Я тебя отвезу.

— К-куда?

— Домой! — Пыжиков посмотрел на часы. — Мммда. Помеха. Ну? Быстро!

Придерживая девчонку одной рукой, второй замахал проезжающим машинам.

— Не-не-не-не! — попыталась высвободиться "помеха" и опять едва не упала. — Не-не-не-не! Только не домой! Отчим меня убьёт! Домой мне нельзя! Бросьте меня здесь...

Разве мог он, взрослый мужчина, бросить ночью на улице ребёнка? В мороз? Одного? Да ещё и нетрезвого? Нет. Не мог. Взять с собой? Тоже нельзя. Не поймут. И правильно сделают. Поэтому вариант у него был только один.

Дома девчонка, в знак благодарности, настойчиво пыталась напоить Пыжикова чаем, разбила его любимую чашку и засыпала кухню сахаром. Потом ей стало плохо и Пыжиков, под приветственную речь генерального секретаря и новогодний "Голубой огонёк", тихонько матерясь, всю ночь таскал её к унитазу, отпаивал минеральной водой и горячим чаем с лимоном. Вымотавшись окончательно оба, уснули далеко заполночь. Гостья, её колотил озноб, — под тремя одеялами на хозяйском диване. Хозяин — сидя в кресле. Прямо, как был: в парадных брюках, рубашке и галстуке. Будильник утром прозвенел впустую. Это было первое утро в жизни Пыжикова, когда он нарушил режим: подъём в шесть, утренняя гимнастика, водные процедуры и так далее.

Разбудили Пыжикова шум льющейся воды и женское пение. Затекшая шея едва ворочалась, а голова гудела так, будто бы это он вчера надрался в хлам: "Мммда. Вот что значит нарушение режима...". С трудом поднялся, прошел на кухню, налил в чайник свежей воды и поставил на газ. Хотелось облегчиться и принять контрастный душ. "Ну, и долго она там?.."

— Всё! Свободно! Доброе утро! С Новым Годом! А где ёлка?!

— Да не кричи ты так... — поморщился Пыжиков и обернулся. — А это как понимать?..

— Простите, что без спросу! Если у вас найдётся какая-нибудь старенькая футболка... моя... того... сами понимаете... Я тут же сниму ваш халат! Простите!

— Да не кричи же ты... — опять поморщился Пыжиков, вернулся в комнату и достал из шкафа футболку. — На. Пользуйся моей добротой.

— Благодарствуйте, барин! — поклонилась в пояс незваная гостья и Пыжиков нечаянно заглянул в вырез халата. Сколько ей? Тринадцать? Четырнадцать?.. От силы пятнадцать. Непутевая малолетка, одна из тех, что трутся со своими патлатыми дружками в подъездах, хлебают дешевое вино, беременеют, а потом сдают детей в Дома малютки. Знаем. Насмотрелись.

— Не ёрничай! Переодевайся и двигай. Дверь захлопнешь.

— А можно чего-нибудь съесть?

— Дома поешь.

— А вы всегда такой сердитый?

— Да ты сломала мне все планы! Испортила Новый Год! И выходной костюм!

— Не кричите на меня. Я вам не навязывалась, шли бы себе и шли дальше. — Глаза у девчонки, светлые, почти прозрачные, неожиданно потемнели и сделались как небо перед грозой. — Нате вашу футболку. И доброту свою забирайте. И халат. Отвернитесь, я куртку надену.

— А давай-ка без глупостей, — смягчился Пыжиков. — В куртке она, видите ли, пойдёт. На голое тело. В мороз. Ага. Сейчас. Я тебе ещё и свитер дам. Одеваться надо сообразно сезону. Поняла? А пока завари чай. Извини. Был не прав.

В ванной он с приятствием отметил, что все последствия бурной ночи тщательно ликвидированы. И, вообще, после душа и бритья существенно полегчало.

Девчонка, в его фартуке, уже вовсю хлопотала на кухне.

— Яичницу будете? Яичницу я могу!

— Яичницу? Валяй!

— Сколько яиц?

Внезапно Пыжиков ощутил зверский голод и вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего обеда: сначала экономил желудок для Новогоднего застолья, а потом было не до еды.

— Пять. Нет. Шесть!

— Не хило.

— Ты поможешь. Тебя как зовут-то, чудо в перьях?

— По-настоящему, по правде, меня зовут Ева. А предки по ошибке назвали Василисой. Друзья зовут Васькой. Бабушка — Лиской. Выбирайте, что вам подходит больше.

Пока девчонка жарила яичницу — Только, пожалуйста, не до состояния подмётки!.. — Да уж как получится... — Пыжиков распотрошил праздничный набор из горкомовского буфета, который нес вчера на вечеринку: "салями", "шпроты", "шейка", коробка импортного "Ассорти", бутылка "шампанского". Полусладкого. И яблоки. Зелёные. Красные разобрали вмиг.

— Слушай, а, может, мы в комнату переберёмся? Праздник у нас, в конце концов? Или как?.. Телик включим. "С лёгким паром" посмотрим. "Шампанское" откроем. А?.. Хотя, нет. "Шампанское" не будем. Малолеткам нельзя. Просто поедим по-человечески.

— Откройте себе. Я — не пью.

— Я заметил. Вчера.

— Вчера — не в счёт. Вчера был форс-мажор. Вчера я с предками насовсем разругалась.

— Что так? Гулять не дают?..

— Да им пофиг. Им — лишь бы с глаз. У них праздник, салаты-малаты, а тут я. С чемоданом. Здрасссьте, я ваша доча, приехала из Москвы, буду спать на диване.

— Из Москвы?..

— Ну да. Я там в "карандаше"* училась, на клоуна. А меня вышибли. За бездарность. Вроде как. На самом деле препод по сценическому глаз на меня положил, а я его послала. Нашел Лолиту.

— Так сколько тебе лет?.. — опешил Пыжиков.

— Ровно семнадцать. Сегодня.

— Да ладно?.. А у меня сегодня тоже день рождения.

— Прикольно. А вам?..

— Ровно двадцать шесть.

— Уууу... — с уважением протянула девчонка. — Много. И печально добавила, при этом так хитро глянув на Пыжикова, что тот сразу определился с именем — Лиска. — Даже не знаю, как я буду жить в двадцать шесть: это же такая глубокая старость...

— А вы богатенький, — констатировала Лиска, помогая Пыжикову накрывать на стол. — Каждый день так?.. Нет?.. А у нас дома — каждый. Мой отчим бал-шой челавэк. Завсклад. А мать — продавец в "Центральном". Они и меня хотели определить в "мясо-молочный", а я — в клоуны. С тех пор живу как могу. О!.. Яблочки мои лю-би-минь-ки-е. Зе-лё-нинь-ки-е.

Они проболтали почти до вечера, Лиска оказалась интересной собеседницей, умненькой и начитанной. Обычно молчаливый и сдержанный, Пыжиков неожиданно для самого себя разговорился: наверное, виной тому было "Шампанское", которое ему пришлось пить в одиночку. А, может, глазищи цвета зелёного яблока, которое грызла с наслаждением его гостья: "Евы — не едят колбасу. Евы едят яблоки. Не знали?.." Не знал. Много чего знал. А этого — нет. Хотя и дожил до "глубокой старости".