Творец и малярша

* * *

Он знал этот город с рождения. Его рождения, города. Город Без Глупостей. Это он дал городу такое имя. Это он, когда окончательно убедился, что основа всего — порядок: порядок дает устойчивость, устойчивость — спокойствие, а спокойствие — счастье, заложил здесь первый фундамент и построил первый дом. Но сначала — нарисовал.

С тех пор прошло немало лет; тысячи рисунков в пронумерованных папках, аккуратно уложенных на стеллажах, постепенно заполнили его жилище. Это был труд всей жизни, личный вклад в укрепление вселенского порядка. И хотя была поставлена последняя жирная точка, и город давно жил спокойной, размеренной жизнью в установленных им, творцом, правилах: подъём в шесть, отбой — в десять (для детей до пятнадцати — в девять) и ни-ка-ких "ну ещё чуть-чуууть...", он регулярно пересматривал рисунки. Для чего? Для удовлетворения. И — для контроля. Ведь мы отвечаем за тех, кого приручили? Или нарисовали.

* * *

Скривившись от боли в пояснице, старик с трудом поднялся с кресла, подошёл к окну, опустил жалюзи и плотнее задёрнул тяжелые гардины: предновогодняя уличная суета раздражала шумом, вызывая ненужное беспокойство. Потом принял обезболивающее, достал папку под номером один, сел в кресло, включил настольную лампу и надел очки.

Первым домом, нарисованным на листе из школьного альбома дочери, была ратуша. Почему ратуша? Давно, очень давно, в прошлой жизни, он, в те времена инструктор горкома комсомола, по приглашению немецких товарищей посетил Германию. С тех пор слово "ратуша" стало для него символом порядка. Надёжное, двухэтажное, квадратное в плане здание из темно-серого "рваного" гранита на высоком цоколе, с широкой лестницей и рядом белых мраморных колонн вдоль главного фасада, венчал небольшой купол-полусфера тоже из белого полированного мрамора. Вполне возможно, что кому-то, например человеку современному, склонному к идеям модернизма, здание ратуши могло показаться примитивным. Кому-то. Но, не ему. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, творец больше всего гордился именно этим лаконичным творением.

Найдя удобное для спины положение, он с удовольствием открыл папку и достал первый лист...

— Что?.. Да как такое может быть?..

На девственно белом мраморе купола, прямо со стороны главного фасада, красовалось вульгарное цветастое граффити "С Новым Годом!"

Задохнувшись от негодования, старик вскочил и, как мерзкую гадину, брезгливо отшвырнул папку.

— Кто?! Кто посмел?!

Листы веером рассыпались по полу. Явного криминала больше не обнаружилось, за исключением арки на тюремных воротах, кощунственно раскрашенной в гейской палитре. Тюрьма была одним из первых зданий в городе. Если точнее — четвертым. Вторым был полицейский участок, третьим — суд. Тюрьма долго пустовала. Оно и понятно: откуда взяться преступникам в правильно организованной жизни? Мрачное здание из кирпича цвета запекшийся крови, с крохотными зарешеченными оконцами и высоким забором с колючей проволокой поверху, изначально было задумано всего лишь как устрашение. К тюрьме прилагался двор с вышками по углам и все сопутствующие подсобные строения. Позже творец понял, что нерентабельно держать такой объёмный комплекс пустым; и организовал там Дом престарелых. Он дорисовал в тюремном дворе несколько беседок, клумбу и маленький крематорий с колумбарием. Пожилые люди во здравии доживали здесь до среднестатистического возраста, а потом, никому не доставляя хлопот, тихо уходили во сне. Накануне последнего дня рождения их, в обязательном порядке, посещали дети и внуки, делая весёлый прощальный праздник. Что может быть лучше?

Забыв про больную поясницу, старик бросился к стеллажам и принялся наугад выдёргивать и вскрывать папки с рисунками. Листы пестрели розовым, голубым, оранжевым и... и... и опять он! Непереносимый до зубной боли цвет "зелёного яблока"! Прекрасные жилые дома. Стекло и бетон. Строго и немарко. Кто, кто посмел так испоганить рисунки?

Кроме него самого и женщины, что раз в неделю делала влажную уборку в его присутствии, многие годы никто не был вхож в квартиру старика. Тем более сюда, в кабинет, в святая святых, мастерскую творца. Несколько серьёзных замков на входной двери, поставленных в разное время разными мастерами у него на глазах, служили надёжной гарантией от проникновения извне. Как и решётки на окнах. Тогда кто, кто мог сыграть с ним такую злую шутку?

Бормоча слова возмущения, обиды и недоумения, старик притащил из кладовки стремянку и достал с антресолей коробку с красками и кистями. Трясущимися от волнения руками снял крышку: кисти облысели от времени, а краски в баночках протухли и смердели немилосердно.

Тогда он тщательно, сообразно сезону, оделся: кальсоны с начёсом под брюки, шерстяные носки и ботинки на меху, толстый свитер под теплое пальто, шапку-ушанку ушами вниз, шарф, перчатки, — и отправился в магазин. Всё, что испорчено, должно быть исправлено. До конца календарного года. Точка.

Хотя до конца года оставалась неделя, город безумствовал: вопил зазывалами, грохотал музыкой, надрывался воплями клаксонов. Толпы людей, обвешанных сумками, пакетами и свертками, неслись в разные стороны, едва не затаптывая друг друга. Неубранный грязный снег, засыпанный конфетти, мандариновыми корками, пустыми обертками, окурками и многим чем другим, вызывал отвращение. Воняло выхлопными газами, ёлками, чебуреками, кофе и, сильнее всего, — зелёными яблоками. Закрыв нос перчаткой, старик решительно двинулся к магазину канцелярских товаров. Запаркованные на тротуаре автомобили не только затрудняли движение, но и опять вернули его мысли к Городу Без Глупостей.

В его городе никто никогда не парковал частные автомобили на тротуарах. В его городе не было частных автомобилей. В его городе был только общественный транспорт. По прямым улицам "север-юг" и "запад-восток", через каждые четыре квартала, мелодично позванивая, ходили трамваи. Они ходили строго по расписанию, строго по проложенному маршруту, не мешая и не внося сумятицу. Трамваям, с целью безопасности, разрешалось иметь яркий желто-красный цвет, хотя это и нарушало общую цветовую гамму города.

В магазине канцелярских товаров было полно покупателей. Народ покупал — "Что за бардак?.." — игрушки, сладости, спиртное и прочую новогоднюю ерунду. И только старик купил кисти и краски: упаковку черной гуаши и упаковку белой. И совсем немного синей и зелёной.

До поздней ночи, пока глаза не закрылись сами собой, а кисть не выпала из руки, творец правил испорченный порядок. Так продолжалось всю неделю. Забыв про многолетний режим дня: подъём в шесть, утренняя гимнастика, водные процедуры и так далее, отбой в десять, он правил и правил, возвращая Город Без Глупостей в исходное равновесное состояние. Когда всё было завершено, и до окончания календарного года оставалось пять минут, творец достал с полки папку под номером один. Обессилено опустился в кресло, включил настольную лампу, с чувством глубокого удовлетворения развязал тесёмки и взял в руки верхний рисунок.

На белом куполе ратуши красовалась вызывающе пёстрая, на этот раз адресная надпись: "С Новым Годом, Пужиков!"

Сердце замерло, потом заколотилось и поднялось к горлу, не давая дышать. Малярша! Только она могла так бесцеремонно вторгнуться в установленный им порядок! Как же он не понял сразу?..

Они познакомились в предновогодний вечер. Андрей Андреевич Пыжиков, инструктор горкома комсомола шёл к друзьям встречать Новый Год. Морозный воздух вкусно пах мандаринами, ёлками, чебуреками и, почему-то, яблоками. Зелёными. Твёрдыми и кислыми.

На Московском, напротив рюмочной, двое "прикинутых" астеничных парней пытались затащить девушку в стоящую рядом "девятку". Девушка яростно сопротивлялась, используя подручные средства: каблуки, ногти и зубы. Редкие припозднившиеся прохожие, торопясь к праздничным столам, отводили глаза и пробегали мимо. Пыжиков тоже не любил опаздывать, он точно рассчитал время и никакие задержки не входили в его планы. Тем не менее остановился и отбил девушку у хулиганов. Отбить не составило особого труда: грозный окрик плюс красные корочки оказали поистине магическое воздействие. Похитители мгновенно оставили девушку, впрыгнули в жигулёнок и умчались.

Отбитая была юна, пьяна и зарёвана.

— Если де... де-у-шка... немножко выпила... ик.. так сразу надо тащить её в машину?.. — размазывала по щекам слёзы и тушь "отбитая". — А у деушки, может, горе? Го-ре! Понимаете?.. Де-ушка... может... жертва обстоя-я-я-ятель-с-т-вов?.. По... понима-ете?..

— Понимаю.

Пыжиков достал носовой платок и вытер глаза и щёки жертве обстоятельств.

— Спасибо... дя... дя-день-ка...

— Пожалуйста. Так. Только давай без этих. Без глупостей. Не висни на мне.

— А я и без глупостей... Скользко о-очень... Ааай!..

— Мммда. Говори адрес. Я тебя отвезу.

— К-куда?

— Домой! — Пыжиков посмотрел на часы. — Мммда. Помеха. Ну? Быстро!

Придерживая девчонку одной рукой, второй замахал проезжающим машинам.

— Не-не-не-не! — попыталась высвободиться "помеха" и опять едва не упала. — Не-не-не-не! Только не домой! Отчим меня убьёт! Домой мне нельзя! Бросьте меня здесь...

Разве мог он, взрослый мужчина, бросить ночью на улице ребёнка? В мороз? Одного? Да ещё и нетрезвого? Нет. Не мог. Взять с собой? Тоже нельзя. Не поймут. И правильно сделают. Поэтому вариант у него был только один.

Дома девчонка, в знак благодарности, настойчиво пыталась напоить Пыжикова чаем, разбила его любимую чашку и засыпала кухню сахаром. Потом ей стало плохо и Пыжиков, под приветственную речь генерального секретаря и новогодний "Голубой огонёк", тихонько матерясь, всю ночь таскал её к унитазу, отпаивал минеральной водой и горячим чаем с лимоном. Вымотавшись окончательно оба, уснули далеко заполночь. Гостья, её колотил озноб, — под тремя одеялами на хозяйском диване. Хозяин — сидя в кресле. Прямо, как был: в парадных брюках, рубашке и галстуке. Будильник утром прозвенел впустую. Это было первое утро в жизни Пыжикова, когда он нарушил режим: подъём в шесть, утренняя гимнастика, водные процедуры и так далее.

Разбудили Пыжикова шум льющейся воды и женское пение. Затекшая шея едва ворочалась, а голова гудела так, будто бы это он вчера надрался в хлам: "Мммда. Вот что значит нарушение режима...". С трудом поднялся, прошел на кухню, налил в чайник свежей воды и поставил на газ. Хотелось облегчиться и принять контрастный душ. "Ну, и долго она там?.."

— Всё! Свободно! Доброе утро! С Новым Годом! А где ёлка?!

— Да не кричи ты так... — поморщился Пыжиков и обернулся. — А это как понимать?..

— Простите, что без спросу! Если у вас найдётся какая-нибудь старенькая футболка... моя... того... сами понимаете... Я тут же сниму ваш халат! Простите!

— Да не кричи же ты... — опять поморщился Пыжиков, вернулся в комнату и достал из шкафа футболку. — На. Пользуйся моей добротой.

— Благодарствуйте, барин! — поклонилась в пояс незваная гостья и Пыжиков нечаянно заглянул в вырез халата. Сколько ей? Тринадцать? Четырнадцать?.. От силы пятнадцать. Непутевая малолетка, одна из тех, что трутся со своими патлатыми дружками в подъездах, хлебают дешевое вино, беременеют, а потом сдают детей в Дома малютки. Знаем. Насмотрелись.

— Не ёрничай! Переодевайся и двигай. Дверь захлопнешь.

— А можно чего-нибудь съесть?

— Дома поешь.

— А вы всегда такой сердитый?

— Да ты сломала мне все планы! Испортила Новый Год! И выходной костюм!

— Не кричите на меня. Я вам не навязывалась, шли бы себе и шли дальше. — Глаза у девчонки, светлые, почти прозрачные, неожиданно потемнели и сделались как небо перед грозой. — Нате вашу футболку. И доброту свою забирайте. И халат. Отвернитесь, я куртку надену.

— А давай-ка без глупостей, — смягчился Пыжиков. — В куртке она, видите ли, пойдёт. На голое тело. В мороз. Ага. Сейчас. Я тебе ещё и свитер дам. Одеваться надо сообразно сезону. Поняла? А пока завари чай. Извини. Был не прав.

В ванной он с приятствием отметил, что все последствия бурной ночи тщательно ликвидированы. И, вообще, после душа и бритья существенно полегчало.

Девчонка, в его фартуке, уже вовсю хлопотала на кухне.

— Яичницу будете? Яичницу я могу!

— Яичницу? Валяй!

— Сколько яиц?

Внезапно Пыжиков ощутил зверский голод и вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего обеда: сначала экономил желудок для Новогоднего застолья, а потом было не до еды.

— Пять. Нет. Шесть!

— Не хило.

— Ты поможешь. Тебя как зовут-то, чудо в перьях?

— По-настоящему, по правде, меня зовут Ева. А предки по ошибке назвали Василисой. Друзья зовут Васькой. Бабушка — Лиской. Выбирайте, что вам подходит больше.

Пока девчонка жарила яичницу — Только, пожалуйста, не до состояния подмётки!.. — Да уж как получится... — Пыжиков распотрошил праздничный набор из горкомовского буфета, который нес вчера на вечеринку: "салями", "шпроты", "шейка", коробка импортного "Ассорти", бутылка "шампанского". Полусладкого. И яблоки. Зелёные. Красные разобрали вмиг.

— Слушай, а, может, мы в комнату переберёмся? Праздник у нас, в конце концов? Или как?.. Телик включим. "С лёгким паром" посмотрим. "Шампанское" откроем. А?.. Хотя, нет. "Шампанское" не будем. Малолеткам нельзя. Просто поедим по-человечески.

— Откройте себе. Я — не пью.

— Я заметил. Вчера.

— Вчера — не в счёт. Вчера был форс-мажор. Вчера я с предками насовсем разругалась.

— Что так? Гулять не дают?..

— Да им пофиг. Им — лишь бы с глаз. У них праздник, салаты-малаты, а тут я. С чемоданом. Здрасссьте, я ваша доча, приехала из Москвы, буду спать на диване.

— Из Москвы?..

— Ну да. Я там в "карандаше"* училась, на клоуна. А меня вышибли. За бездарность. Вроде как. На самом деле препод по сценическому глаз на меня положил, а я его послала. Нашел Лолиту.

— Так сколько тебе лет?.. — опешил Пыжиков.

— Ровно семнадцать. Сегодня.

— Да ладно?.. А у меня сегодня тоже день рождения.

— Прикольно. А вам?..

— Ровно двадцать шесть.

— Уууу... — с уважением протянула девчонка. — Много. И печально добавила, при этом так хитро глянув на Пыжикова, что тот сразу определился с именем — Лиска. — Даже не знаю, как я буду жить в двадцать шесть: это же такая глубокая старость...

— А вы богатенький, — констатировала Лиска, помогая Пыжикову накрывать на стол. — Каждый день так?.. Нет?.. А у нас дома — каждый. Мой отчим бал-шой челавэк. Завсклад. А мать — продавец в "Центральном". Они и меня хотели определить в "мясо-молочный", а я — в клоуны. С тех пор живу как могу. О!.. Яблочки мои лю-би-минь-ки-е. Зе-лё-нинь-ки-е.

Они проболтали почти до вечера, Лиска оказалась интересной собеседницей, умненькой и начитанной. Обычно молчаливый и сдержанный, Пыжиков неожиданно для самого себя разговорился: наверное, виной тому было "Шампанское", которое ему пришлось пить в одиночку. А, может, глазищи цвета зелёного яблока, которое грызла с наслаждением его гостья: "Евы — не едят колбасу. Евы едят яблоки. Не знали?.." Не знал. Много чего знал. А этого — нет. Хотя и дожил до "глубокой старости".

В следующий раз Лиска появилась, когда Пыжиков уже поставил крест на своём свитере; сидела на ступеньках под дверью квартиры и ждала его возвращения. Синяя и красноносая.

— Ну, здравствуй, Василиса. Давно сидишь?

— Здрасьте. Давно. Часа два. Задубела вся.

— Потому что одеваться надо по сезону. Пальто теплое. Шапка. А не это вот, на ушах. Ладно. Сейчас чайку попьём, согреешься. А это что?..

— Яблоки. Зелёные. Из сада моей бабушки. Должна же я что-то есть, когда буду приходить в гости? Они хорошо лежат, их просто поставить куда-нибудь в сторонку и всё.

Подхватив сумку — Однако... — Пыжиков отомкнул дверь и пропустил гостью вперед: — Заходи. Раздевайся.

Под курткой у Василисы обнаружилась гимнастёрка, утыканная комсомольскими значками.

— Ну как?.. Нравится?.. — довольная произведенным эффектом, спросила она и, изо всех сил, выпятила грудь. — Для вас старалась. И, выставившись в лицо Пыжикову круглыми, бесцветными глазками, в которых начали зажигаться и плясать зелёные огоньки, грустно добавила — Груди вот только не достаточно для всей этой красоты. Или ничего?..

— Знаешь, по-моему, тебя напрасно вышибли из "карандаша", — с трудом оторвав взгляд от её глаз, строгим голосом сказал Пыжиков, — из тебя мог бы получиться ат-личный клоун.

— А у вас хорошо, — сказала, прощаясь гостья, — пусто, книг много. Не то, что у нас дома, всё коврами, хрусталём и гарнитурами забито. Вот только стены мне не нравятся... Но это ничего. Это — поправимо. Когда мы поженимся, я их тут же перекрашу.

— Поженимся?.. Мы?.. — опешил Пыжиков.

— Конечно, — подтвердила гостья, глядя на Пыжикова зеленущими, мерцающими глазами. — Вы ведь отвечаете за тех, кого приручили?..

— А я что, тебя приручил?.. — ещё больше растерялся Пыжиков.

— А то ж! — рассмеялась гостья. — Стала бы я есть у вас с руки...

— Ну, знаешь! Шутница... — выдохнул Пыжиков.

Они поженились через год и один месяц. Ещё через год родилась Татка. А до этого...

Старик протянул руку и нащупал на тумбочке блистер с таблетками.

...Она появлялась в любое удобное для неё время, полностью ломая жизненный порядок Пыжикова. "Пыжиков, я не буду тебе мешать, просто посижу в уголочке и почитаю. А?.. Пыжиков?..". "Пыжиков, у меня форс мажор! Я опоздала на последнюю электричку! Ведь ты меня не выгонишь?.."

Жила Лиска у бабки по отцу: "Сначала — на электричке, потом автобусом. Или на попутке, а там — через лесок" Вот это: "на попутке" и "через лесок" очень не нравилось Пыжикову, особенно в позднее время. Конечно же, он её пускал. И даже, на случай форс мажоров, приобрел раскладушку, которую ставил на кухне — "В последний раз, Василиса! — В последний, Пыжиков! Комсомолом клянусь!" — для неорганизованной знакомой. Да. Именно знакомой. Потому что у него была четко выраженная жизненная позиция. И случайные связи в неё не вписывались. Тем более, с несовершеннолетними. Ведь мы отвечаем за тех, кого приручили?

"Пыжиков, я не буду тебе мешать, просто посижу в уголочке и почитаю". Обычно так и было. Если Пыжиков был занят, писал планы и программы, Лиска сидела с книжкой в кресле у него за спиной или тихонько бренчала на гитаре, закрывшись в кухне — сочиняла песни. Но иногда на неё находило. Ох уж этот зеленющий взгляд Евы, он чувствовал его даже затылком... Лиска откладывала книжку, на цыпочках подкрадывалась к Пыжикову, плюхалась к нему на колени и, крутя перед носом обгрызенным яблоком, торжественным голосом призывала

— Пыыыжиков! Кусни! Кусни и — грехопадиии! А?.. Пыжиков?.. Ну же, кусни, не бойся...

Пыжиков решительно ссаживал Еву с колен — Так, Василиса. Кончай свои глупости, — поднимался и шёл в ванную принять холодный душ. А она, хохоча, кричала ему вслед

— Нееет! Никакой ты не Андрюша Пыжиков! Ты — Пужиков! Дрюша Пужиков!

Пал Пыжиков в день подачи заявления в ЗАГС. Василиса заявилась к нему вечером: с чемоданом, гитарой и грязным уличным котярой подмышкой.

— Это мой тёзка. Васючок. Пыжиков, правда, он классный?.. С сегодняшнего дня мы будем у тебя жить.

Котяра умильно заглядывал Пыжикову в лицо и старательно поджимал лапы и хвост, изо всех сил кося под маленького котёночка.

— Нет. Никаких котов. Уличный кот в доме — полнейшая глупость.

— Ладно, — без сопротивления согласилась Лиска, — тогда мы уходим. Пошли, Васючок.

Васючок оказался редкостным мерзавцем. Он орал по ночам в открытую форточку, мешая спать. Пробирался в постель и совал усы Пыжикову в нос. Или с размаху прыгал со шкафа ему на живот. И, самое главное, что бесило Пыжикова до невероятия, метил его личные вещи. "Он чувствует в тебе мужика, Пужиков. Соперника. Гордись! — смеялась Лиска на все его возмущенные — Ууубью гада..." Иногда котяра подбегал к открытой двери и топтался на пороге, как бы в раздумье: Уйти?.. Остаться?.. И однажды, когда Васьки не было дома, Пыжиков, пинком под зад — Гамлет хренов! — помог её тёзке сделать этот непростой выбор. Василиса тогда ничего не сказала Пыжикову, ни единого слова упрёка, всё, что она сделала, — перекрасила назавтра апельсиновые стены в унылый фиолетовый цвет.

Стены из белых стали апельсиновыми на следующий день после её переезда. "Жизнь надо раскрашивать, Пыжиков! Как там у нас, у комсомольцев?.. Кто, если не ты?!" И она раскрашивала. Часто и с удовольствием. По каким-то, одной ей ведомым мотивам. Одевшись в рабочий полукомбинезон на три размера больше, клетчатую рубашку и треуголку, сложенную из газеты. Кистью на длинной палке, которую макала в помятое жестяное ведро, уляпанное наслоениями разноцветных красок. Поначалу это забавляло, потом начало раздражать, потом Пыжиков смирился — "И на какие только глупости не тратят люди свою созидательную энергию..." — и дал ей снисходительное имя: Малярша.

Сам Пыжиков точно знал, на что и как их надо тратить, эти самые энергии. Главное — порядок: порядок дает устойчивость, устойчивость — спокойствие, а спокойствие — счастье.

— ...Пы-жи-ков... нууу... Пы-жи-ков... про-сы-пай-ся... Да просыпайся же!

— Что?..

— Пыжиков, послушай, какая суперская рифма!

— Какая ещё рифма?.. Я сплю. Ночь. Ночью надо спать, а не сочинять песни.

— Нет, Пыжиков! Послушай! Послушай и спи дальше.

— Василиса, отстань со своими глупостями. Послушаю утром. У меня завтра непростой день.

— Нееет... Пужичек... ты послушаешь... прямо сейчас... послууушаешь...

— Василиса... что ты творишь... Ва... что... ты... тво...

Старик протянул руку и нащупал на тумбочке блистер с таблетками. Неловкое движение — и блистер выпал из ослабевших пальцев куда-то вниз.

Когда Татке было четыре, Пыжиков забыл купить настоящую ёлку. Его девчонки сидели дома: маленькая кашляла, а большая — с ней, на больничном; так что ёлка была за ним. Татка болела часто; и всё — из-за безалаберного образа жизни её матери, и сейчас, и во время беременности. Так думал Пыжиков. Нет. Даже не думал. Он был в этом убежден. Какие биоритмы?.. Режим, режим и ещё раз — режим! Какое вегетарианство?.. "Евы не едят колбасу"?.. Да пусть не едят, да на здоровье! А ребёнку нужно полноценное питание. Ребенку нужно мя-со! И она ещё ставит вопрос о "много детей". Кому?.. Ей?.. Глупости! Тем более сейчас, когда после смерти главного, многолетнего лидера всё полетело в тартарары... Смерть за смертью и — вот. Получите и распишитесь: всё будем перестраивать. Перекрашивать малярной кистью! Все оденемся в рабочие комбинезоны, ковбойки, треуголки из газет и — вперед! Знаем. Насмотрелись.

Пыжиков взял со стола нераспечатанную коробку с модной ёлкой из пластмассовой "фольги", — замотался и не успел поставить у себя в кабинете, закрыл кабинет, сдал ключ вахтеру и отправился к своим девчонкам.

Они одновременно выбежали в прихожую на стук входной двери: в одинаковых поварских колпаках и белых фартуках, с красными клоунскими носами на резиночках. Одна с ложкой, с которой что-то стекало, вторая — с куском теста в руках — Па-а-апочка! Папочка пришёл! А мы торт пекём! Яблочный... — и уставились на Пыжикова одинаковыми круглыми глазками, в которых медленно гасла радость — А ёлка?..

— Так вот же она! — протянул к ним руки с новомодной ёлкой Пыжиков, — Сейчас откроем, нарядим...

— Пыжиков... А мы так ждали ёлку... настоящую...

— Ждали?.. Ёлку ждали?.. — не выдержал Пыжиков их разочарованных глаз, — А меня?.. Меня хоть кто-нибудь ждал?.. Мне-то, хоть кто-нибудь рад?.. Ёлку они ждали! А это вам чем плоха?! Это вам — не ёлка?! Всем — нормально! А им, видите ли, нас-то-я-щу-ю подавай! А мне надоели эти вечные сухие иголки в трусах! И битые игрушки под босыми пятками! Мне надоели эти вечные яблочные торты, пироги, пудинги и вафли! И все эти шарлотки с муссами! Евы не едят колбасу?.. Да хрен с вами! Не ешьте! А я хочу нормальной еды! Как положено — первое, второе и третье! Котлету с картошкой! Борщ с мясом! Имею право придти с работы и поесть по-человечески?! А не варить себе казенные пельмени или фрикадельки?! Ёлка им не та! Меня кто-нибудь спросил, что мне — то, а что — не то?! Меня кто-нибудь, хоть раз спросил, как там дела в "моём комсомоле"?! Спросил?! Без издевки и без иронии?! Спросил?! Так вот! Хреново дела в моём комсомоле! Так хреново, что завтра у вас не только пирога яблочного, а куска хлеба может не быть! Ёлка им не та! Не нравится?.. Так катитесь туда, где та! Вперёд!

— Ладно, — без сопротивления согласилась Василиса. — Я поняла тебя, Пужиков. Пойдём, Татка. Мы уезжаем к бабушке Кате.

— Уезжаем?.. Мы?.. Да ни хрена ты не поняла! Ты! Ты уезжаешь! Ребёнок остаётся со мной. А ты можешь ехать к своей бабке, заодно там за ней и присмотришь, по месту жительства! А то дассстала уже всех своими болячками и проблемами! Скатертью дорожка! Хорошего Нового года! С настоящей ёлкой! Ммма-ляр-ша...

Посмотрев на Пыжикова печальным глазами, Малярша, как была: в колпаке и фартуке, с дурацким клоунским носом, всунула ноги в сапоги, сняла с вешалки куртку, в которой пришла к нему пять лет назад, — Шубу надень!.. — открыла дверь, вышла и тихо закрыла её за собой, повернув ключ в замке — щщщёлк.

Этот тихий "щёлк" прозвучал для Пыжикова оглушительно. Как выстрел. Отрезвил. Вернул в реальность. Он было метнулся следом: "Ева! Не..." Но тут с Таткой случилась истерика: — Ма-ма-а-а-а! Ма-моч-ка-а-а! А-а-а-а!.. — Татка... Таточка! Мама немножко погуляет и — вернётся! Ну?.. Доченька?.. Всё... всё... Погуляет и — придёт. Придёт.

Не пришла. Ни в тот день, ни назавтра. Пыжиков увидел Маляршу через несколько дней, на опознании в морге: "на попутке" и "через лесочек" сделали своё дело. Тогда же узнал, что она была беременна. Четвертый месяц. А он ничего не замечал.

Татка перестала разговаривать, есть, смотрела волчонком и, забившись в угол, всё грызла и грызла зелёные яблоки...

Надо было жить дальше. Пыжиков вернул стенам первоначальный белый цвет; и выписал для ухода и надзора за Таткой дальнюю родственницу из-под Рязани, хорошую, добрую, домашнюю женщину без "закидонов", как раз то, что было нужно для спокойной, правильной жизни.

Всё, решил тогда для себя Пыжиков, всё. И начал строить Город Без Глупостей: подъём в шесть, отбой — в десять (для детей до пятнадцати — в девять) и ни-ка-ких "ну ещё чуть-чуууть..." Спецшкола с усиленным иностранным, спорт, шахматы и кружок домоводства. Всё — по расписанию. Всё — под полным контролем: порядок дает устойчивость, устойчивость — спокойствие, а спокойствие — счастье.

Когда Татке исполнилось пятнадцать, она, глядя на Пыжикова круглыми безмятежными глазками, сообщила, что ждёт ребёнка. Это сообщение вызвало тектонический сдвиг такой силы, что частично построенный Город Без Глупостей зашатался, затрещал и разрушился почти до основания, подняв гигантские клубы пыли. Потом творцу придется потратить много сил и времени на его восстановление. Но это будет потом.

— Кто?.. — спросил Пыжиков, не дождавшись, пока осядут клубы пыли. — Кто?! Где?! Когда?! Отвечай!!!

— А я точно не знаю, папочка, кто — засмеялась ему в лицо дочь, — понятия не имею! Да и какая разница?.. Главное, что я тебя — сделала! — продолжала хохотать Татка; и Пыжикову показалось, что он видит на её лице красный клоунский нос на резиночке. — Хотел меня в концлагерь упрятать?.. А — не вышло! Ха-ха!

— Вон. — Сказал Пыжиков тихим голосом и показал на дверь. — Пошла вон.

— Да с радостью! Ты — фашист! Ты — хуже фашиста! Из-за тебя мама умерла! — выплюнула дочь ему в лицо и выскочила за дверь, едва различимая в клубах не осевшей пыли. Когда пыль осела, Пыжиков пытался её найти. Не нашёл.

Старик протянул руку и нащупал на тумбочке блистер с таблетками. Неловкое движение — и блистер выпал из ослабевших пальцев куда-то вниз. Искать и поднимать не было времени:

до конца календарного года оставалось ровно пять минут. Махнув рукой, старик на удивление легко поднялся с кресла и пошёл.

Город Без Глупостей встретил творца тишиной. В Городе Без Глупостей празднование Нового Года было запрещено законодательно. Погасшие окна, выключенные фонари: ночью надо полноценно отдыхать, чтобы продуктивно работать днём. Так зачем же впустую жечь электричество?..

На главной площади города, напротив дворца Правосудия каменная Фемида со сбитой на лоб повязкой в правой руке вместо меча держала большое зелёное яблоко. Увидев творца, Фемида засмеялась и резко бросила яблоко в его сторону: — Грехопади, Пыжиков!

То ли от неожиданности, то ли повинуясь приказу Богини, творец поймал яблоко и вонзил в него зубы.

Яблоко брызнуло соком. Каждая капелька сока превратилась в фонарик, какие мастерили, перепачкав всё клеем, из фольги, яичной скорлупы, проволоки и ещё бог знает чего Малярша с Таткой на Новогоднюю ёлку. Фонарики поднялись в воздух, вспыхнули и осветили спящий город. И тут творец увидел Маляршу.

Она шла по площади к нему навстречу. К нему! В рабочем полукомбинезоне, клетчатой рубашке и газетной треуголке на голове. В одной руке Малярша держала помятое жестяное ведро, заляпанное наслоениями разноцветных красок, в другой — кисть на длинной палке. Рядом с ней, подняв хвост трубой, бежал довольный Васючок.

Подошла вплотную, привстала на цыпочки и поцеловала Пыжикова в губы долгим поцелуем: — Здравствуй, Пужиков! Я рада, что мы опять встретились. Я приготовила для тебя Новогодний подарок. Только, сначала ты должен кое-что сделать. Ты ведь знаешь, что?.. — Знаю, — сказал Пыжиков, взял у неё кисть, обмакнул в ведро с краской и несколькими мазками нарисовал на главной площади города праздничную ёлку. От волнения рука творца впервые дрогнула и получилось не очень. Не очень, да?.. — огорченно произнёс он, повернувшись к Малярше. — Прекрасно! — сказала она, сияя зеленущими глазами, — Пужиков, ты — лучший. Дай мне руку!

Пыжиков дал ей руку, они поднялись над землей и полетели. Творец нарисовал на небе сверкающие звёзды; и те лучами зажгли огни на праздничной ёлке. А потом, — и не важно, что была ночь! — нарисовал смеющееся солнце. И кусочек яркого голубого неба вокруг него. Это было так здорово — делать глупости! Город проснулся, осветился окнами, захлопал дверями домов: жители спешили на главную площадь, где вовсю играла музыка. А потом они влетели в одно из светящихся окон, прямо в открытую форточку, из которой торчала наглая кошачья морда! И там, в комнате, стояла наряженная ёлка и было много весёлых людей, и детей и взрослых. Все окружили творца и Маляршу и начали поздравлять их с Новым Годом. Ты понял, Пужиков?.. — потом шепнула ему Малярша, — это наша Татка, а это — её дети, а это — муж. А вон тот красавчик — наш сын Ванечка, а это — его жена и дети... — Я понял — кивнул он в ответ и счастливо засмеялся. А потом все ели яблочный торт и пили яблочный лимонад. А потом играли в фанты и водили хоровод вокруг ёлки. А потом... И никто не обращал внимания на старика, который, уронив голову на грудь, с закрытыми глазами и улыбкой на губах молча сидел в углу комнаты. Наверное, спал.

___________________

*"Государственное учи;лище цирково;го и эстра;дного иску;сства и;мени М. Н. Румянцева (Карандаша) (ФГБПОУ ГУЦЭИ)"