Русско-Литовская война 1530-1537 гг. в мире князя Барбашина

Из книги Казимира Валевского "Консолидация культурно-политического пространства Восточной Европы в XVI веке". Россия. Люблин. 1998 год.

Окончание 1520-х гг. ознаменовалось для Русского государства новым ростом напряжённости на западных границах. Успешно завершённая в 1528 году война в Ливонии только разожгла аппетиты как царя, так и русского дворянства и купечества. И вполне естественно, что следующей целью этих экспансионистских настроений рассматривалось Великое княжество Литовское. Этому во многом способствовало и то, что общество воспринимало результаты предыдущей русско-литовской войны 1512-1522 гг. как временное явление, поскольку заключённое в сентябре 1522 года перемирие между Русью и Литвой, хотя и положило конец десятилетней войне, но не означало установления твёрдого мира между этими странами. Ни одна из сторон не считала достигнутое соглашение окончательным, и смотрела на него лишь как на недолгую передышку, перед предстоящей новой схваткой.

Прежде всего, недоволен был король Сигизмунд I, который по окончанию войны потерял до четверти своих литовских владений. Полоцк, Витебск, Смоленск, Киев, не считая других, ранее уступленных земель и городов (в число которых виленские политики включали даже Новгород, а иногда, и Рязань), перешли под контроль русских, и литовский правящий класс просто не мог признать факт их потери, предпочитая считать произошедшее лишь временной уступкой, которую можно будет отыграть впоследствии, при более благоприятных обстоятельствах.

Как ни странно это может показаться, но неудовлетворённым итоговыми результатами был и царь Василий Иванович, территориальные приобретения которого хотя и были значительными, но не отвечали его изначальным замыслам "собирания Русской земли", с целью возрождения на востоке Европы древней державы Рюриковичей, простиравшейся "от моря до моря" (от Балтийского на севере, до Чёрного на юге) — идея, которой следовали все московские правители, начиная с Дмитрия Донского. И пусть по исходу затяжного конфликта былая столица Киев вновь вернулся в состав Русского государства, но под чужеземной властью всё ещё оставались собственно Киевщина, Подолия, Волынь, Галиция, Полесье, Берестье и прочие русские земли, которые Москва считала лишь временно захваченными литовцами, и требование возвращения которых постоянно звучало во время русско-литовских переговоров. Поэтому, не стоит удивляться тому, что не успели ещё высохнуть чернила на "перемирных грамотах", как в обеих странах немедленно начали приготовления к новому решительному противоборству.

Миру между Россией и Литвой не способствовала международная обстановка. Подписанный 14 января 1526 года в Мадриде мирный договор между Карлом V Габсбургом и Франциском I Валуа просуществовал всего несколько месяцев. Едва только получив свободу, французский король тут же отказался от заключенного соглашения, и возобновил боевые действия против испанцев. Начавшийся как франко-испанское противоборство за Италию конфликт стремительно разрастался, охватывая всё новые страны, и постепенно докатился и до Восточной Европы. В 1524 году между французским королём Франциском I и польским королём Сигизмундом I был заключён договор о союзе, согласно которому предполагалось породнить оба царствующих дома — королевич Сигизмунд Август должен был взять в жёны дочь французского короля, сына которого, в свою очередь, предполагалось женить на одной из дочерей польского государя. Правда поражение французских войск в битве при Павии в 1525 году, и плен французского короля чуть было не свело это соглашение на нет, но дальнейшее развитие событий вынудило обоих монархов возродить союз.

Как уже упоминалось ранее, турецко-венгерская война 1526 года закончилась разгромом венгерской армии и гибелью молодого чешско-венгерского короля Людвика, отсутствие наследника у которого породила гражданскую войну в Венгрии, за корону которой сцепились между собой австрийский эрцгерцог Фердинанд Габсбург и крупный венгерский магнат Янош Запольяи. Не смотря на помощь поляков последний проиграл первый раунд борьбы за корону, и потерпев несколько военных поражений в 1528 году был вынужден бежать в Польшу, в которой рассчитывал получить не только укрытие, но и военную поддержку своим притязаниям. Однако, оказавшись в Кракове, Запольяи столкнулся с изменением настроений при польском королевском дворе. В Польше по прежнему не желали создания под властью Габсбургов единого австро-чешско-венгерского государственного образования у своих границ, но к 1528 году произошла корректировка планов Кракова. Рождение в 1525 году у Сигизмунда I ещё одного сына — Альбрехта Войцеха — породило при польском королевском дворе замысел увенчать его чело короной святого Иштвана. Польский король всегда считал Венгрию, в которой ранее правили его брат и племянник, частью владений своего рода, и поддерживал Яноша Запольяи лишь по причине невозможности, из-за противодействия турок, стать венгерским королём самому. Но всё изменилось с заключением зимой 1527-1528 гг. мирного договора с Османской империей, когда удалось склонить султана к более благожелательной позиции в этом вопросе. Поэтому, когда Запольяи прибыл в Краков, то вместо ожидаемой подмоги получил неожиданное предложение — он должен был отречься от трона в пользу юного Альбрехта Войцеха, а в обмен на это ему было обещано Трансильванское княжество и должность палатина (наместника) Венгерского королевства. Нельзя было сказать, что Запольяи был доволен этим предложением, но на тот момент он находился в безвыходном положении. Непосредственно в Венгрии силы его сторонников были разгромлены, а он сам вынужден скрываться в чужой стране, где его положение отнюдь не было надёжным. И даже поручиться за собственную безопасность он не мог. В такой ситуации он предпочёл смирить свою гордыню (как показали дальнейшие события, временно) и согласиться с предложением, от которого он не мог, как тогда казалось, отказаться.

Но одного согласия Запольяи для возведения Альбрехта Войцеха на венгерский трон было мало. Венгрия на тот момент была в руках Фердинанда Габсбурга (за спиной которого, к тому же, маячила фигура его старшего брата — императора Карла V) воевать с которым один на один у Сигизмунда Казимировича просто не было необходимых ресурсов. Для осуществления этой задачи требовался могущественный союзник, который также не был бы заинтересован в австро-венгерской унии, и сил которого было достаточно, чтобы успешно потягаться с Габсбургами. И таковой был найден Сигизмундом I в лице султана Сулеймана I. В своей северо-западной политике турки не особенно стремились присоединить Среднее Подунавье непосредственно к своим владениям, справедливо полагая, что издержки от такого шага превысят возможные выгоды (так и произошло впоследствии, когда захваченная турками часть венгерской территории надолго превратилась в дотационный регион, расходы на управление и оборону которого намного превышали получаемые с него доходы). Куда больше их устраивала формально суверенное, но слабое и зависимое от них Венгерское королевство, которое бы играла роль своего рода буфера между Османской империей и христианскими странами. Именно поэтому, когда после кончины Людвика II на его опустевший трон стал претендовать Сигизмунд I, это встретило в тот момент жёсткий отпор турок — возрождение мощной польско-литовско-венгерской унии устраивало их не больше, чем попадание Венгрии под скипетр Габсбургов. Однако победа над Яношем Запольяи эрцгерцога Фердинанда Австрийского встревожила султанский двор, а заполучить на трон в Буде не самого польского короля, а его младшего сына выглядело куда более приемлемым вариантом. И зимой 1527-1528 гг. между Польшей и Турцией был заключён мирный договор, включавший в себя статьи об антигабсбургском военном союзе. Кроме этого, польско-турецкий договор был дополнен соглашением с Франциском I, который признал Альбрехта Войцеха венгерским королём и обязался выделить полякам субсидию в размере 20 тысяч дукатов ежегодно на найм войска. Последнее было совсем не лишним. Согласно польским законам король имел право созывать посполитое рушение без согласия сейма только в случае иностранного вторжения в его страну, а военные действия в иных странах он был обязан оплачивать из своего кармана.

Но подозрительная активность на восточных границах Священной Римской империи не осталась без внимания Вены и Вальядолида, от которых не укрылось формирование направленного против них франко-польско-турецкого альянса, которому они попытались противопоставить свой союз с Русским государством. В Москву зачастили имперские послы, а при эрцгерцогском и императорском дворах замелькали русские представители, итогом деятельности которых стало признание императором Карлом V царского титула Василия Ивановича, и заключение русско-испанского торгового договора, позволявшего русским купцам вести свободную торговлю во владениях императора. Военных статей в договоре не предусматривалось (за исключением общих расплывчатых фраз), но активное обсуждение в переписке возможной войны с Польско-Литовским государством не оставляет сомнения в том, что именно она и была главной темой переговоров.

Тут необходимо коснуться причин, по которым Москва охотно пошла навстречу императору и его младшему брату в их стремлении вновь столкнуть русских и литвинов в очередном военном противостоянии, дабы ослабить натиск Польши на западном направлении. В течение долгого времени историки толковали подобное поведение царя Василия Ивановича в русле классической схемы "собирания Русской земли", видя в его действиях лишь желание использовать сложившееся положение дел для завершения восстановления своей державы в прежних границах, и не придавая значения тому факту, что помимо историко-политических притязаний, к новой войне с Литвой Россию подталкивали и иные интересы. Только в начале XX столетия Михаил Покровский был первым из историков, кто обратил внимание на экономический аспект тогдашних русско-литовских взаимоотношений. В своей вышедшей в 1921 году "Истории Русского государства" он впервые взглянул на происхождение этого конфликта прежде всего с точки зрения экономического соперничества двух держав, борьбы за рынки сбыта, указав на тот факт, что самой главной целью новой, вспыхнувшей в 1530 году, русско-литовской войны стал даже не захват новых территорий, а уничтожение, или хотя бы ослабление, конкурента русского купечества в Западной Европе. И причины для подобного решения у русских властей были более чем весомыми.

Объединение в единое государство под властью Москвы северо-восточных русских земель способствовало формированию на данной территории единого рынка, и как следствие их хозяйственному подъёму. А 20-е годы XVI столетия и вовсе стали для Русского государства временем бурного экономического роста. Именно в это время в сельском хозяйстве наблюдается переход от трёхполья (а где-то ещё и двуполья) к многополью (севообороту), завозятся и разводятся новые, более продуктивные, породы скота, появляются более современные орудия труда (например, в дополнение к прежним серпам постепенно приходят позаимствованные из Литвы и Ливонии косы, а соха заменяется плугом).

Одновременно с этим происходит и рост ремесленного и мануфактурного производства. Как отмечал в своём сочинении "О государстве Русском" Северин Норби: "Все русские ремесленники превосходны, весьма искусны и так смышлены, что всё, что с роду не видывали, не только не делывали, с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо, как будто с малолетства привыкли, в особенности турецкие вещи: чепраки, сбруи, седла, сабли с золотой насечкой. Все эти вещи не уступают турецким". В дополнение к существовавшим ранее немногочисленным казённым мануфактурам (вроде Пушечного двора и Оружейной палаты) возникают (как казённые, так и частные) железоделательные и зеркально-стекольные заводы; полотняные, бумажные и канатные фабрики; красильные, кожевенные и майоликовые мастерские. Энергично развивались поташный и смолокуренный промыслы, продукция которых в большом количестве либо шла на экспорт, или активно поглощалась внутренним рынком. Многие дворяне, оценив те барыши, которые давали промышленные предприятия, в своих имениях, в дополнение к традиционным занятиям сельским хозяйством, стали открывать мастерские (прежде всего полотняные). По воспоминаниям Норби в то время: "Нет почти ни одного помещичьего дома, где бы не было несколько ткачей для ткания полотен", благодаря чему "многие помещики сим большие барыши получают". И хотя размер таких помещичьих "фабрик", как правило, ограничивался 5-6 станами, а качество вырабатываемого на них полотна нельзя было назвать высоким, но, тем не менее, по словам того же Норби, оно охотно разбиралось весной по ярмаркам и городским торгам. Кроме того, помимо таких "домашних" производств, как в городах, так и в вотчинах отдельных представителей знати, вроде князей Романа Одоевского или Андрея Барбашина-Шуйского, стали появляться крупные мануфактуры насчитывавшие по несколько сотен станов в каждой, продукция которых даже шла на экспорт. Так, в 1532 году в стране насчитывалось 16 таких мануфактур, а спустя десять лет, в 1542 году их количество возросло до 60 штук.

Большие успехи делало и российское кораблестроение. И если ещё в начале XVI века русские в основном ограничивались каботажным плаванием на малых и средних судах (лодьях и бусах), то уже к концу 1520-х гг. воды Балтийского и Северного морей, а также Ледовитого океана во множестве бороздили построенные на русских плотбищах (верфях) шкуты, бриги и даже галеоны. К сожалению, точная численность тогдашнего русского торгового флота нам неизвестна, но Северин Норби говорил о нескольких сотнях русских судов, которые ежегодно уходили за море для торговли с сопредельными странами. Разумеется, датский мореплаватель мог и преувеличить, но косвенно его слова подтверждают реестры прохода русских судов через Зунд, коих в 1530 году зафиксировано 63 штуки. С учётом того, что основная торговая деятельность русских купцов в то время была сосредоточена в бассейне Балтийского моря, то можно смело утверждать, что оные шесть десятков судов составляли меньшую часть русского торгового флота, суммарный размер которого был в несколько раз больше.

Стремительное увеличение торговли (как внешней, так и внутренней), привело к росту городов. Например, всего за 10 лет (с 1519 по 1529 годы) почти в полтора раза выросла численность населения таких городов, как Москва (со 100 тыс. до 160 тыс.), Новгород (с 24 тыс. до 36 тыс.) и Нижний Новгород (с 35 тыс. до 50 тыс.). Помимо этого, в дополнение старым городским центрам, по всей стране энергичными темпами развернулось новое градостроительство. Под прикрытием возводимой Засечной черты активно заселялись и застраивались пустоши Дикого поля, где как грибы после дождя появлялись новые города. А бывшие "пригороды" старых торговых центров разрастались до полноценных "градов". Так, Ивангород, недавно бывший всего лишь небольшой пограничной крепостью, всего за несколько лет вырос в крупный торговый порт, ведший торговлю со странами Северной и Западной Европы. А расположенные в устьях рек Невы и Луги ещё вчера простые рыбацкие деревни стали важными торгово-промышленными центрами, с собственным судостроением, ремесленными мастерскими и даже мануфактурами. Всё это подкреплялось растущим внешнеторговым оборотом, который только с европейскими странами через порты Балтийского и Белого морей, достиг к 1530 году огромной цифры в 1 млн. 106 тыс. рублей, из которой вывоз составил 745 тыс. рублей, а ввоз — 361 тыс. рублей. Из этих цифр видно, что русская внешняя торговля с европейскими государствами была в значительной степени профицитной, что привело к большому притоку драгоценных металлов (как в монетах, так и в слитках) в страну. Как жаловался один любекский торговый агент, раньше ганзейские суда шли на восток наполненные ценными товарами, а теперь владельцы кораблей идущих в Россию вынуждены заполнять трюмы балластом. И хотя его стенания изображали ситуацию в гораздо худшем виде, чем она была на самом деле, но верно отображали происходящие тенденции. Так, если ещё в начале XVI века любекские купцы в большом количестве ввозили в Россию и Ливонию такие товары, как соль, стекло и бумага, то к началу 1530-х гг., наладив производство оных предметов у себя, русские не только перестали покупать их у иностранцев, но и сами стали вывозить в другие страны.