Жемчужина для змеехвоста

Жемчужина для змеехвоста

Пролог

1. Место под солнцем, которого нет

Восточный Рондон — место таинственное и притягивающее заблудшие души, как огонек свечи, на который приманивают ночных мотыльков, чтобы насадить их на длинную, тонкую спицу и продать на пересечении Геймовер-стрит и Хэмишем-холл, там, среди выходцев из степей Вранции, в цене такие деликатесы. Здесь не так-то просто устроиться. Особенно сейчас, когда скоропостижно, при таинственных обстоятельствах скончался старик Элджернон, и на улицы из всех щелей высыпали мелкие банды. За территорию, некогда принадлежавшую самому опасному хищнику из них всех, всегда проливается много крови. И льется она до тех пор, пока из толпы хищников поменьше по чужим головам не поднимется один, самый крупный и злой. Вот тогда территории обретут нового хозяина, и в городе снова установятся шаткий мир и в меру относительный покой. Но сейчас настали беспокойные времена.

И все-таки именно тут порой можно найти настоящую жемчужину. Украшение коллекции.

Но обо всем по порядку. Не буду перескакивать с одного на другое, а попытаюсь обрисовать все с самого начала. Мне кажется это важным.

Молодого джентльмена, о котором я вознамерился рассказать, звали и, что не маловажно, продолжают звать Бобби Смит. Но честно признаюсь, в то время, о котором пойдет речь, это имя для него было вымышленным, он помнил иную жизнь и совсем иного себя. Тем не менее, оно приклеилось к нему как банный лист к известной плоскости, и теперь он уже не вспоминает о том, как его звали когда-то.

В ту пору юный джентльмен нашел пристанище в небольшом, пустующем особнячке на Рекер-стрит. Маленький, двухэтажный, непрезентабельный. Он некогда принадлежал двум пожилым джентльменам, принимающим заказы на дому. Их сферой была исключительно интеллектуальная деятельность, свои дела они решали, сидя в глубоких креслах у никогда не затухающего камина и куря крепкий ёндийский табак. Но они разорились несколько лет назад. Особнячок отошел местным властям, но те, как ни старались, так и не сумели найти для него нового законного владельца.

Виной всему были слухи о призраках, якобы обитающих в нем. В течение этих лет они накапливались, уплотнялись, обретали подробности, скатывались в огромный ком противоречивых сведений, весьма далеких от правдивости. Любой уважающий себя джентльмен легко бы смог разбить их в пух и прах, если бы захотел. Но как бы там ни было, дом все еще пустовал. Даже с несуществующими призраками мало кому хотелось водиться, особенно достопочтенным джентльменам.

Бобби тоже поначалу опасался. А потом привык. И к скрипам, и к стонам, и к прочим звукам, которыми был заполнен старый, видавший виды дом.

За два месяца, что он жил здесь, ни одного призрака он так и не встретил. Не то, чтобы он так уж жаждал познакомиться с соседями. Просто он еще ни разу не видел призрака, поэтому чувствовал себя из-за этого немного ущербным, ведь куча знакомых из прошлой, совсем другой жизни, утверждали, что чуть ли не за руку здороваются с полтергейстами всех мастей. Но Бобби не посчастливилось. Он вообще был глубоко несчастным существом, прожившим всю предыдущую жизнь в жалости. Причем жалел он ни кого-нибудь, а себя самого, и позволял жалеть другим. Но обстоятельства сложились так, что последние пару месяцев, что он жил один в этом странном доме, он только тем и занимался, что учился не жалеть. Ни о чем, ни о ком, особенно, о себе любимом. К исходу последней недели июля, выдавшегося на редкость дождливым и хмурым, он понял, что добился определенных успехов и рискнул выйти в город не ночью, как делал до того, а днем.

Восточный Рондон встретил его сыростью, смогом от многочисленных фабрик, расположенных на противоположном берегу Ремзы, и толпами людей, каждый из которых был чем-то занят и куда-нибудь спешил. Бобби стало обидно. Он сам никуда не спешил и абсолютно ничем не занимался. Спросите, чем он жил все это время? Пусть это пока останется нашей с ним маленькой тайной. Их у нас с Бобби, увы, немало. Да и не жил он вовсе, а, скорее, существовал, как существует луг на пригорке, или паук на колосе в пшеничном поле. Основной его заботой было лишь то, как не умереть от голода, но он быстро нашел в меру безопасный способ снабжать себя продуктами. Только ради этого он покидал свое маленькое логово. Но в тот день созрел для того, чтобы попробовать жить не только внутри, но и снаружи.

Пройдясь вниз по Рекер-стрит и свернув на Вейльн-стрит, он надолго задержался перед доской объявлений. Глаза просто разбегались. Чего тут только не было. Приглашение на балетные курсы, оно Бобби особенно запомнилось, так как кроме адреса и нескольких особо важных требований к кандидатам в ученики маэстро Погалини там было схематическое изображение изящной девушки в балетной пачке. Бобби даже собирался сорвать это объявление и прикарманить, но отвлекся на другое. В нем говорилось, что в город приехал великий иллюзионист и фокусник, и все желающие приглашались на его представление, которое состоится... Читать дальше Бобби не стал. Потом было несколько объявлений о работе. Одно — для незамужних девиц, к коим Бобби, ну, никак не принадлежал. Другое — для вышибалы в баре на Лианин-стрит-холл. И оно Бобби тоже не подходило. И только подняв глаза к самой верхней части доски, в левом углу Бобби обнаружил то, что его по-настоящему заинтересовало. Объявление о свободной вакансии посыльного, проще говоря, мальчика на побегушках, в таинственной конторе, прочитав название которой, Бобби загорелся идеей получить эту работу.

Думаю, настало самое время представиться. Контора называлась "1000 и1 господин", и я был в ней господин N1. Именно так было написано золотыми буквами по темной зелени на табличке, что и сейчас висит на двери моего кабинета. Почему начальнику нашего отдела кадров из всех кандидатов, пришедших на собеседование в тот дождливый четверг, понравился только Бобби, я не знаю до сих пор. Оба молчат, как птицы в саду перед рассветом. Тем не менее, уже со следующей недели после своего первого дневного выхода в город Бобби вышел на работу. Еще через две о его существовании узнал я. И весьма заинтересовался. И снова попытаюсь рассказать об этом исключительно в прямой последовательности событий.

Бобби был интересным мальчиком. В силу хрупкости телосложения его весьма затруднительно было назвать юношей, поэтому на собеседовании он несколько приврал, сказав, что ему четырнадцать. Как он потом мне признался, тем самым он думал разжалобить будущего работодателя и все же выпросить для себя эту работу. Почему он так ухватился именно за нашу вакансию, он так и не смог мне объяснить. Просто улыбнулся этой своей бесшабашной улыбкой и искренне сказал, что не знает, но думает, что это снова судьба. "Ты же знаешь, она ведет меня ..." Да, теперь я это знаю.

Тем не менее, он был на два года старше. То есть ему было шестнадцать. По закону от восьмого июля тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года аристократов можно считать совершеннолетними, начиная с четырнадцати лет, простолюдинов — с шестнадцати. Когда-то я долго недоумевал, что спровоцировало Её Величество одобрить подобную глупость. Но парламент, помнится, весьма основательно обложил её со всех сторон. Хотя многие, до сих пор не понимают, чем руководствовались сиятельные лорды, протаскивая сей проект и принимая его. Просто, не каждый способен сообразить, чем мальчишка голубых кровей отличается, к примеру, от мальчишки, выросшем на улицах? Все просто, на улицах дети взрослеют куда раньше, чем в тенистых садах загородных домов. И, соответственно, стоит их телу хоть немного налиться силой, отправляются искать работу, чтобы окончательно не сдохнуть без куска хлеба, который приходится друг у друга чуть ли не из глотки рвать. Вот только, если ты уже совершеннолетний, значит, можешь и зарплату за свои труды получать по взрослым ставкам. А если нет, то, увы, сокращенный на один час рабочий день и возможность для работодателя платить себя по самому низкому разряду. Вот к чему так настойчиво стремились благородные лорды, как свора мраморных борзых, науськанная фабрикантами и купцами. Очень весело, скажу я вам. Но с возрастом быстро привыкаешь лихо перескакивать даже через такие подножки судьбы.

Так вот, к чему я завел разговор об этом несправедливом во всех смыслах законе. Разумеется, никому и в голову не пришло, что Бобби мог искусственно занизить свой возраст, а не, наоборот, завысить. Ведь тем самым он существенно терял в зарплате. Никто же не знал, что особо тратить её ему было пока не на что. Поэтому он просто решил найти в нашей конторе свое маленькое, неказистое, но место под солнцем, в первую очередь для того, чтобы окончательно не загнуться от тоски в своем доме с несуществующими призраками. Потребности его в ту пору были весьма несущественны. Еду он себе добывал все тем же уже опробованным способом, поэтому тратиться не неё не видел смысла. Одежду и прочие милые сердцу безделушки в свой новых дом он принес с собой в двух больших саквояжах, оставшихся от его прошлой жизни.

Так что на работу его приняли. Из жалости или по каким-то другим причинам. И, если верить Роджерсу, нашему кадровику, жалеть ему не пришлось.

Испытательный срок для Бобби он назначил стандартный — неделю. И уже к пятнице обнаружил, что, мальчишка, несмотря на некие специфические особенности внутреннего расположения помещений нашей канторы, ни разу не сбился с пути и все поручения выполняет в рекордные сроки. Словно у малыша нюх особый был. Это Роджерсу очень понравилось, ведь объявление о поиске нового кандидата на эту должность он давал каждую неделю, так как дольше испытательного срока никто не задерживался. А вот Бобби остался.

Думаю, на этом можно завершить и без того затянувшуюся описательную часть. И перейти к основному сюжету.

Мое имя — Виктор де Люр Марианти. Я совладелец конторы "1000 и 1 господин". Высокий джентльмен двадцати шести лет от роду. Не привлекался, замечен не был, не женат. Но сразу оговорюсь, что в неких особых кругах меня называют — Скользкий Гад. И отмечу, что, думаю, они правы. Я умею быть жестоким, хоть и не умею завидовать. Не лишен обаяния, но иногда веду себя как последняя сволочь, причем именно с теми людьми, которые на самом деле дороги моему сердце. И это, на мой взгляд, самый главный мой изъян. Я с самого детства осознанно отталкиваю от себя тех, кто искренне хотел бы стать ближе. Я чувствую их искренность, но именно она дергает меня за те ниточки, из-за которых я гоню от себя всех друзей, за которые притягиваю к себе врагов, которых всегда предпочитаю держать в поле зрения.

Думаю, пока этого вполне достаточно, чтобы составить обо мне некоторое поверхностное представление. Единственное, что бы мне хотелось сразу отметить, Бобби стал именно тем человеком, который в какой-то момент вознамерился подобраться ко мне как можно ближе. От этого наша с ним история ни в коем разе не проиграла, но стала запутанной и сложной, как переулки Восточного Рондона, в которых легко затеряться и никогда не найти пути назад. Мы не потерялись, мы нашлись, но об этом чуть позже.

2. Змей и его жемчужина

О его существовании я узнал, можно сказать, случайно. И в первую очередь меня заинтересовало то, что, связавшись с отделом информации, я получил увесистую папку на свой стол уже через пятнадцать минут, несмотря на то, что не надеялся увидеть её раньше чем через пару часов. Наши посыльные и курьеры вечно путались и терялись. Бобби принес её мне в рекордные сроки. С вежливой улыбкой на узком лице положил её на край моего стола, не забыв поздороваться, когда вошел, и, что еще больше меня удивило, постучавшись в дверь. Большинство посыльных, которые работали здесь до него, банально забывали и о первом, и о втором, так как прибегали запыхавшимися, ошалелыми, со стеклянными, перепуганными глазами. Бог знает, куда они успевали забрести по нашим коридорам, пока искали нужный им кабинет. Бобби был предельно предупредителен и строг. Но, что интересно, при всей серьезности, которую он старательно сохранял на своем юном лице, он выглядел сущим малышом. Я в первый момент даже растерялся. Думаю, если бы он сказал Роджерсу, что ему двенадцать, тот бы ему поверил без вопросов. Но на работу бы не взял: возрастной ценз. Работать юноши неблагородного сословия могли с тринадцати лет, и только девушки — с двенадцати. Но до чего же он был юным и тоненьким. Просто птичьи косточки, по-другому не скажешь.

— Вы весьма вовремя, сэр, — обронил я, взвешивая в руке принесенную им папку.

— Благодарю вас, — ответил мне он, задержавшись у двери. — Я старался.

Его улыбка мелькнула для меня лишь вскользь, так как он почти тут же вышел, плотно затворив за собой дверь. И это меня тоже удивило. Те, что были в этой должности до него, не спешили уходить. Боялись снова потеряться. Прежде чем просто взяться за ручку двери, им приходилось преодолеть нешуточный путь, замешанный на вздохах, переминании с ноги на ногу и дрожи в коленях. Бобби однозначно не боялся. Поэтому и приглянулся мне.

Я изучал его неделю, не считая выходных, на которых я был весьма занят куда более важными для мира вещами. В понедельник по внутреннему телефону я связался с Роджерсом и пригласил его в свой кабинет на стаканчик отменного шотландского виски. Разумеется, за столько лет совместной работы я знал, чем его завлечь. Он пришел. И опрокинув в себя почти полбутылки, рассказал мне ничем не примечательную историю найма на работу нашего нового посыльного. О его возрасте он поведал мне комичным, свистящим шепотом, сделав страшные глаза. Всегда знал, что у этой старой лисы ни грамма такта и манер. Зато воображение в плане черного юмора и прочих весьма не благонравных вещей просто отменное.

— Ты не заглядывайся, Вики, не заглядывайся. Ему четырнадцать. За такого, если приспичит кому тебя за яйца взять, и посадить могут.

— Могут, — согласился я с ним. И только после этого позволил себе улыбнуться. Роджерс тут же осекся и нервно сглотнул. Да, я умею улыбаться, есть у меня такое примечательное умение. И пока он приводил свои мысли в порядок и под моим взглядом быстро трезвел, добавил. — Если сумеют доказать.

— А если мальчишка сам подтвердит? — вяло пролепетал он, с тоской покосившись на недопитую им бутылку.

— Для этого ему придется рот открыть. Как думаешь, он сможет?

— Если ты будешь его запугивать так же, как меня... — проворчал кадровик и с кряхтением выбрался из гостеприимного бархата кресла. — Ладно. Получил, что хотел. Теперь-то я могу идти?

— Конечно, — отозвался я и наблюдал за тем, как он с наигранным и совершенно не вяжущимся с ним достоинством марширует к двери. Мой голос остановил его в тот момент, когда он положил потную (я в этом уверен) ладонь на медную, витую ручку. — Если хочешь, можешь забрать.

— А? — он нервно обернулся.

Я указал взглядом на бутылку его обожаемого пойла, все еще стоящую на краю моего стола.

— У себя допьешь.

Роджерс помедлил, а потом расплылся в улыбке, одарив меня на прощание весьма сомнительной благодарностью.