Жемчужина для змеехвоста

Жемчужина для змеехвоста

Пролог

1. Место под солнцем, которого нет

Восточный Рондон — место таинственное и притягивающее заблудшие души, как огонек свечи, на который приманивают ночных мотыльков, чтобы насадить их на длинную, тонкую спицу и продать на пересечении Геймовер-стрит и Хэмишем-холл, там, среди выходцев из степей Вранции, в цене такие деликатесы. Здесь не так-то просто устроиться. Особенно сейчас, когда скоропостижно, при таинственных обстоятельствах скончался старик Элджернон, и на улицы из всех щелей высыпали мелкие банды. За территорию, некогда принадлежавшую самому опасному хищнику из них всех, всегда проливается много крови. И льется она до тех пор, пока из толпы хищников поменьше по чужим головам не поднимется один, самый крупный и злой. Вот тогда территории обретут нового хозяина, и в городе снова установятся шаткий мир и в меру относительный покой. Но сейчас настали беспокойные времена.

И все-таки именно тут порой можно найти настоящую жемчужину. Украшение коллекции.

Но обо всем по порядку. Не буду перескакивать с одного на другое, а попытаюсь обрисовать все с самого начала. Мне кажется это важным.

Молодого джентльмена, о котором я вознамерился рассказать, звали и, что не маловажно, продолжают звать Бобби Смит. Но честно признаюсь, в то время, о котором пойдет речь, это имя для него было вымышленным, он помнил иную жизнь и совсем иного себя. Тем не менее, оно приклеилось к нему как банный лист к известной плоскости, и теперь он уже не вспоминает о том, как его звали когда-то.

В ту пору юный джентльмен нашел пристанище в небольшом, пустующем особнячке на Рекер-стрит. Маленький, двухэтажный, непрезентабельный. Он некогда принадлежал двум пожилым джентльменам, принимающим заказы на дому. Их сферой была исключительно интеллектуальная деятельность, свои дела они решали, сидя в глубоких креслах у никогда не затухающего камина и куря крепкий ёндийский табак. Но они разорились несколько лет назад. Особнячок отошел местным властям, но те, как ни старались, так и не сумели найти для него нового законного владельца.

Виной всему были слухи о призраках, якобы обитающих в нем. В течение этих лет они накапливались, уплотнялись, обретали подробности, скатывались в огромный ком противоречивых сведений, весьма далеких от правдивости. Любой уважающий себя джентльмен легко бы смог разбить их в пух и прах, если бы захотел. Но как бы там ни было, дом все еще пустовал. Даже с несуществующими призраками мало кому хотелось водиться, особенно достопочтенным джентльменам.

Бобби тоже поначалу опасался. А потом привык. И к скрипам, и к стонам, и к прочим звукам, которыми был заполнен старый, видавший виды дом.

За два месяца, что он жил здесь, ни одного призрака он так и не встретил. Не то, чтобы он так уж жаждал познакомиться с соседями. Просто он еще ни разу не видел призрака, поэтому чувствовал себя из-за этого немного ущербным, ведь куча знакомых из прошлой, совсем другой жизни, утверждали, что чуть ли не за руку здороваются с полтергейстами всех мастей. Но Бобби не посчастливилось. Он вообще был глубоко несчастным существом, прожившим всю предыдущую жизнь в жалости. Причем жалел он ни кого-нибудь, а себя самого, и позволял жалеть другим. Но обстоятельства сложились так, что последние пару месяцев, что он жил один в этом странном доме, он только тем и занимался, что учился не жалеть. Ни о чем, ни о ком, особенно, о себе любимом. К исходу последней недели июля, выдавшегося на редкость дождливым и хмурым, он понял, что добился определенных успехов и рискнул выйти в город не ночью, как делал до того, а днем.

Восточный Рондон встретил его сыростью, смогом от многочисленных фабрик, расположенных на противоположном берегу Ремзы, и толпами людей, каждый из которых был чем-то занят и куда-нибудь спешил. Бобби стало обидно. Он сам никуда не спешил и абсолютно ничем не занимался. Спросите, чем он жил все это время? Пусть это пока останется нашей с ним маленькой тайной. Их у нас с Бобби, увы, немало. Да и не жил он вовсе, а, скорее, существовал, как существует луг на пригорке, или паук на колосе в пшеничном поле. Основной его заботой было лишь то, как не умереть от голода, но он быстро нашел в меру безопасный способ снабжать себя продуктами. Только ради этого он покидал свое маленькое логово. Но в тот день созрел для того, чтобы попробовать жить не только внутри, но и снаружи.

Пройдясь вниз по Рекер-стрит и свернув на Вейльн-стрит, он надолго задержался перед доской объявлений. Глаза просто разбегались. Чего тут только не было. Приглашение на балетные курсы, оно Бобби особенно запомнилось, так как кроме адреса и нескольких особо важных требований к кандидатам в ученики маэстро Погалини там было схематическое изображение изящной девушки в балетной пачке. Бобби даже собирался сорвать это объявление и прикарманить, но отвлекся на другое. В нем говорилось, что в город приехал великий иллюзионист и фокусник, и все желающие приглашались на его представление, которое состоится... Читать дальше Бобби не стал. Потом было несколько объявлений о работе. Одно — для незамужних девиц, к коим Бобби, ну, никак не принадлежал. Другое — для вышибалы в баре на Лианин-стрит-холл. И оно Бобби тоже не подходило. И только подняв глаза к самой верхней части доски, в левом углу Бобби обнаружил то, что его по-настоящему заинтересовало. Объявление о свободной вакансии посыльного, проще говоря, мальчика на побегушках, в таинственной конторе, прочитав название которой, Бобби загорелся идеей получить эту работу.

Думаю, настало самое время представиться. Контора называлась "1000 и1 господин", и я был в ней господин N1. Именно так было написано золотыми буквами по темной зелени на табличке, что и сейчас висит на двери моего кабинета. Почему начальнику нашего отдела кадров из всех кандидатов, пришедших на собеседование в тот дождливый четверг, понравился только Бобби, я не знаю до сих пор. Оба молчат, как птицы в саду перед рассветом. Тем не менее, уже со следующей недели после своего первого дневного выхода в город Бобби вышел на работу. Еще через две о его существовании узнал я. И весьма заинтересовался. И снова попытаюсь рассказать об этом исключительно в прямой последовательности событий.

Бобби был интересным мальчиком. В силу хрупкости телосложения его весьма затруднительно было назвать юношей, поэтому на собеседовании он несколько приврал, сказав, что ему четырнадцать. Как он потом мне признался, тем самым он думал разжалобить будущего работодателя и все же выпросить для себя эту работу. Почему он так ухватился именно за нашу вакансию, он так и не смог мне объяснить. Просто улыбнулся этой своей бесшабашной улыбкой и искренне сказал, что не знает, но думает, что это снова судьба. "Ты же знаешь, она ведет меня ..." Да, теперь я это знаю.

Тем не менее, он был на два года старше. То есть ему было шестнадцать. По закону от восьмого июля тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года аристократов можно считать совершеннолетними, начиная с четырнадцати лет, простолюдинов — с шестнадцати. Когда-то я долго недоумевал, что спровоцировало Её Величество одобрить подобную глупость. Но парламент, помнится, весьма основательно обложил её со всех сторон. Хотя многие, до сих пор не понимают, чем руководствовались сиятельные лорды, протаскивая сей проект и принимая его. Просто, не каждый способен сообразить, чем мальчишка голубых кровей отличается, к примеру, от мальчишки, выросшем на улицах? Все просто, на улицах дети взрослеют куда раньше, чем в тенистых садах загородных домов. И, соответственно, стоит их телу хоть немного налиться силой, отправляются искать работу, чтобы окончательно не сдохнуть без куска хлеба, который приходится друг у друга чуть ли не из глотки рвать. Вот только, если ты уже совершеннолетний, значит, можешь и зарплату за свои труды получать по взрослым ставкам. А если нет, то, увы, сокращенный на один час рабочий день и возможность для работодателя платить себя по самому низкому разряду. Вот к чему так настойчиво стремились благородные лорды, как свора мраморных борзых, науськанная фабрикантами и купцами. Очень весело, скажу я вам. Но с возрастом быстро привыкаешь лихо перескакивать даже через такие подножки судьбы.

Так вот, к чему я завел разговор об этом несправедливом во всех смыслах законе. Разумеется, никому и в голову не пришло, что Бобби мог искусственно занизить свой возраст, а не, наоборот, завысить. Ведь тем самым он существенно терял в зарплате. Никто же не знал, что особо тратить её ему было пока не на что. Поэтому он просто решил найти в нашей конторе свое маленькое, неказистое, но место под солнцем, в первую очередь для того, чтобы окончательно не загнуться от тоски в своем доме с несуществующими призраками. Потребности его в ту пору были весьма несущественны. Еду он себе добывал все тем же уже опробованным способом, поэтому тратиться не неё не видел смысла. Одежду и прочие милые сердцу безделушки в свой новых дом он принес с собой в двух больших саквояжах, оставшихся от его прошлой жизни.

Так что на работу его приняли. Из жалости или по каким-то другим причинам. И, если верить Роджерсу, нашему кадровику, жалеть ему не пришлось.

Испытательный срок для Бобби он назначил стандартный — неделю. И уже к пятнице обнаружил, что, мальчишка, несмотря на некие специфические особенности внутреннего расположения помещений нашей канторы, ни разу не сбился с пути и все поручения выполняет в рекордные сроки. Словно у малыша нюх особый был. Это Роджерсу очень понравилось, ведь объявление о поиске нового кандидата на эту должность он давал каждую неделю, так как дольше испытательного срока никто не задерживался. А вот Бобби остался.

Думаю, на этом можно завершить и без того затянувшуюся описательную часть. И перейти к основному сюжету.

Мое имя — Виктор де Люр Марианти. Я совладелец конторы "1000 и 1 господин". Высокий джентльмен двадцати шести лет от роду. Не привлекался, замечен не был, не женат. Но сразу оговорюсь, что в неких особых кругах меня называют — Скользкий Гад. И отмечу, что, думаю, они правы. Я умею быть жестоким, хоть и не умею завидовать. Не лишен обаяния, но иногда веду себя как последняя сволочь, причем именно с теми людьми, которые на самом деле дороги моему сердце. И это, на мой взгляд, самый главный мой изъян. Я с самого детства осознанно отталкиваю от себя тех, кто искренне хотел бы стать ближе. Я чувствую их искренность, но именно она дергает меня за те ниточки, из-за которых я гоню от себя всех друзей, за которые притягиваю к себе врагов, которых всегда предпочитаю держать в поле зрения.

Думаю, пока этого вполне достаточно, чтобы составить обо мне некоторое поверхностное представление. Единственное, что бы мне хотелось сразу отметить, Бобби стал именно тем человеком, который в какой-то момент вознамерился подобраться ко мне как можно ближе. От этого наша с ним история ни в коем разе не проиграла, но стала запутанной и сложной, как переулки Восточного Рондона, в которых легко затеряться и никогда не найти пути назад. Мы не потерялись, мы нашлись, но об этом чуть позже.

2. Змей и его жемчужина

О его существовании я узнал, можно сказать, случайно. И в первую очередь меня заинтересовало то, что, связавшись с отделом информации, я получил увесистую папку на свой стол уже через пятнадцать минут, несмотря на то, что не надеялся увидеть её раньше чем через пару часов. Наши посыльные и курьеры вечно путались и терялись. Бобби принес её мне в рекордные сроки. С вежливой улыбкой на узком лице положил её на край моего стола, не забыв поздороваться, когда вошел, и, что еще больше меня удивило, постучавшись в дверь. Большинство посыльных, которые работали здесь до него, банально забывали и о первом, и о втором, так как прибегали запыхавшимися, ошалелыми, со стеклянными, перепуганными глазами. Бог знает, куда они успевали забрести по нашим коридорам, пока искали нужный им кабинет. Бобби был предельно предупредителен и строг. Но, что интересно, при всей серьезности, которую он старательно сохранял на своем юном лице, он выглядел сущим малышом. Я в первый момент даже растерялся. Думаю, если бы он сказал Роджерсу, что ему двенадцать, тот бы ему поверил без вопросов. Но на работу бы не взял: возрастной ценз. Работать юноши неблагородного сословия могли с тринадцати лет, и только девушки — с двенадцати. Но до чего же он был юным и тоненьким. Просто птичьи косточки, по-другому не скажешь.

— Вы весьма вовремя, сэр, — обронил я, взвешивая в руке принесенную им папку.

— Благодарю вас, — ответил мне он, задержавшись у двери. — Я старался.

Его улыбка мелькнула для меня лишь вскользь, так как он почти тут же вышел, плотно затворив за собой дверь. И это меня тоже удивило. Те, что были в этой должности до него, не спешили уходить. Боялись снова потеряться. Прежде чем просто взяться за ручку двери, им приходилось преодолеть нешуточный путь, замешанный на вздохах, переминании с ноги на ногу и дрожи в коленях. Бобби однозначно не боялся. Поэтому и приглянулся мне.

Я изучал его неделю, не считая выходных, на которых я был весьма занят куда более важными для мира вещами. В понедельник по внутреннему телефону я связался с Роджерсом и пригласил его в свой кабинет на стаканчик отменного шотландского виски. Разумеется, за столько лет совместной работы я знал, чем его завлечь. Он пришел. И опрокинув в себя почти полбутылки, рассказал мне ничем не примечательную историю найма на работу нашего нового посыльного. О его возрасте он поведал мне комичным, свистящим шепотом, сделав страшные глаза. Всегда знал, что у этой старой лисы ни грамма такта и манер. Зато воображение в плане черного юмора и прочих весьма не благонравных вещей просто отменное.

— Ты не заглядывайся, Вики, не заглядывайся. Ему четырнадцать. За такого, если приспичит кому тебя за яйца взять, и посадить могут.

— Могут, — согласился я с ним. И только после этого позволил себе улыбнуться. Роджерс тут же осекся и нервно сглотнул. Да, я умею улыбаться, есть у меня такое примечательное умение. И пока он приводил свои мысли в порядок и под моим взглядом быстро трезвел, добавил. — Если сумеют доказать.

— А если мальчишка сам подтвердит? — вяло пролепетал он, с тоской покосившись на недопитую им бутылку.

— Для этого ему придется рот открыть. Как думаешь, он сможет?

— Если ты будешь его запугивать так же, как меня... — проворчал кадровик и с кряхтением выбрался из гостеприимного бархата кресла. — Ладно. Получил, что хотел. Теперь-то я могу идти?

— Конечно, — отозвался я и наблюдал за тем, как он с наигранным и совершенно не вяжущимся с ним достоинством марширует к двери. Мой голос остановил его в тот момент, когда он положил потную (я в этом уверен) ладонь на медную, витую ручку. — Если хочешь, можешь забрать.

— А? — он нервно обернулся.

Я указал взглядом на бутылку его обожаемого пойла, все еще стоящую на краю моего стола.

— У себя допьешь.

Роджерс помедлил, а потом расплылся в улыбке, одарив меня на прощание весьма сомнительной благодарностью.

— Все-таки и в тебе мелькает нечто человеческое на фоне общей змеиности.

Проигнорировав его, я вернулся к делам. Бобби прислали ко мне с очередной партией нужных мне документов только под вечер. Я специально выждал, не стал спешить. Мне хотелось застать его в такой момент, когда кроме моего задания на нем не будет висеть прочих.

В этот раз он был одет несколько иначе: в короткие фетровые штанишки чуть ниже колен с аккуратными стрелками, всю ту же белоснежную рубашку, поверх которой на груди возлежал короткий галстучек, такой же коричневый и плотный, как его брючки, черные ботинки с круглыми носами и тяжелыми подошвами и белые носки, завернутые и слегка приспущенные на щиколотках. И еще подтяжки. Коричневые, в цвет штанам и галстуку. Любопытно. В прошлый он выглядел куда презентабельнее в светло-сером костюме в маленькую, невыразительную клеточку, в компании с жилетом тон в тон и белой рубашки с застегнутыми на все пуговицы манжетами. Сегодняшний же его наряд куда лучше сочетался с его возрастом и выгодно скрадывал его изящество, которое было весьма близко к болезненной худобе. Только глаза на узеньком личике были все такими же огромными и вытянутыми к вискам, как и в нашу первую встречу. Глубокие, но пустые, как иссушенный беспощадным солнцем колодец. Именно они заставили меня направить наш с ним последующий разговор в весьма неожиданное для меня русло. Мне стало любопытно (по-другому это чувство я бы не рискнул охарактеризовать), кто был тем солнцем, которое так его иссушило. То, что к этому человеку применимо именно "был", стало для меня очевидным еще тогда, когда я по своим каналам собирал сведения о нашем новом работнике. И был почти на сто процентов уверен, что с легкостью сумею назвать имя этого солнышка. Но для полной уверенности мне не хватало только разговора с Бобби, и я попросил его задержаться еще до того, как две новые, пухлые папки на завязках, — одна в черном кожаном переплете, другая из плотного, темно-зеленого картона, — легли мне на стол.

Он поднял глаза и с вежливостью официанта маленькой кофейни затерявшейся где-нибудь в Старом Рондоне уточнил.

— Вы что-то хотели, сэр?

— Присядьте, прошу вас, — я кивком головы указал ему на кресло.

Он скосил в его сторону глаза, но не сдвинулся с места. Интересно. Обычно мне подчинялись беспрекословно, особенно в таких мелочах. Все тот же Роджерс как-то признался, что есть в моих разноцветных глазах нечто такое, о чем предпочитаешь а) не задумываться, а выполнять и б) не вспоминать, даже если очень приспичит (особенно перед сном, а то, без вариантов, жди кошмара). Один глаз у меня зеленый, другой черный. Говорят, что зеленый страшней, хотя как по мне, то они одинаково холодны к этому миру и к людям, его населяющим. Были холодны. Но потом рядом возник Бобби, и все изменилось.

— Вам не нравится обивка кресел, сэр? — спросил я его тогда с едва уловимой насмешкой, которая скорее подразумевалась, чем улавливалась на слух.

Он поднял глаза. Я ожидал, что начнет разубеждать, что никакой он не сэр, что сущий мальчишка, и что так обращаться к нему совсем не подобает. Смутится, замнется, и я сумею нащупать щель в его обороне, которую он выстроил вокруг себя с помощью подчеркнутой вежливости. Но нет. Он отрицательно покачал головой и спокойно ответил.

— Нет, сэр. Цвет августовской травы меня вполне устраивает. Но, прошу меня извинить, у меня работа. И я намерен выполнять её хорошо и не отлынивать.

— Я и собираюсь обсудить с вами исключительно рабочие моменты, молодой джентльмен.

— Хорошо. Тогда я присяду.

— Каким вы находите ваше жалование? — задал я первый вопрос.

— Удовлетворительным.

— Хотели бы зарабатывать больше?

— Возможно, — отозвался он и весьма независимо пожал плечами, уточнив, — в будущем.

— То есть на данный момент деньги вас не интересуют?

— Не совсем.

— Хорошо. Что бы могло вас заинтересовать кроме них?

— Зачем вам знать? Я не собираюсь продавать информацию о конторе, в которой мне посчастливилось работать, ни на каких условиях. Вам не стоит опасаться, что кто-то сумеет предложить мне за нее что-то, за что я согласился бы продаться.

— Юный сэр, вы все еще настаиваете, что вам четырнадцать? — А вот этот вопрос его огорошил. Он замер и растерянно моргнул. Тут же закрылся, спрятал собственное удивление, смешенное с чем-то отдаленно напоминающим легкий страх, за подчеркнуто беззаботной улыбкой и легко, по-детски кивнул.

— Конечно, сэр. Я родился...

— Шестнадцать лет назад, сэр Роберт Элджернон, или я не прав?

Он спал с лица. Я увидел, как побелели его губы, с такой силой он сжал их. И как сжались изящные для юноши его возраста кулачки. Я ждал, что он скажет.

— Похоже, самое время не вам у меня, а мне у вас спрашивать, сэр, что вы предпочли бы за свое молчание?

Умный мальчик. Определенно, я нашел в промозглой серости Восточного Рондона настоящую жемчужину. Осталось лишь выковырять её из раковины. Где там мой разделочный нож?

3. Работник без права сказать "нет"

Я предложил ему пересмотреть трудовой договор. Он медленно кивнул и выжидательно посмотрел на меня. Спокойный, уравновешенный мальчик. Кто бы мог подумать, что это юное создание приходится племянником самому старику Элджернону. Тот даже в своем преклонном возрасте был горяч и вспыльчив. Все интереснее и интереснее.

— Так как по факту вам не четырнадцать, а шестнадцать лет, сэр, я предлагаю вам увеличить рабочий день на тот час, что у вас в силу возраста отняли.

— И чем я должен буду заниматься в этот час?

— Обслуживать меня.

— Что вы подразумеваете под этим? — помедлив, тихо уточнил Бобби.

Я же специально выдержал паузу. Мне была интересна его реакция на мои слова. Сам того не подозревая, он уже начал обслуживать мое неуемное любопытство. Когда тебе ведомы судьбы мира, трудно найти что-то, что по-настоящему может тебя заинтересовать и, в то же время, окажется достаточно непредсказуемым и сумеет удержать твой интерес. В нашем прибыльном предприятии я всегда был больше стратегом, чем тактиком. Я вижу в глобальных масштабах, в то время как судьба одного конкретного человека вне контекста мировых событий, как правило, ускользает от меня. Плюс ко всему, кроме того, что его судьба была скрыта от меня, мне все никак не удавалось просчитать его реакции. Он был весьма необычным мальчишкой для своих неполных семнадцати лет. Старик Элджернон хорошо его надрессировал, или за это не ему стоит сказать спасибо? Тогда кому?

— В течение этого часа вы, сэр, не говорите мне "нет".

— Нет.

Он сказал это так веско, что невольно вызвал у меня улыбку. Мальчик-колокольчик с глазами полными пустот сидит в глубоком кресле, обитом темно-зеленым бархатом, и отказывает мне в невинной, на мой взгляд, просьбе. Зато, услышав такой ответ, можно было почти с уверенностью утверждать, что юный Бобби весьма осведомленное создание. По крайней мере, о том, что касается сферы плотский утех, или я не прав?

— Почему? Неужели я прошу больше, чем ваш дядя?

— Он со мной не спал.

— Я тоже не собираюсь. Кто же, юный джентльмен, спит на работе? За сон, мой юный друг, жалование втрое не повышают.

Он поджал губы. Шутку оценил, и она, определенно, ему не понравилась. Я же развлекался. Давно у меня не было такой игрушки. Бобби поднял глаза.

— Я буду говорить "нет".

— Хорошо. — Мой беззаботный тон его обескуражил. — А исполнять милые моему сердцу фантазии?

Юный посыльный сглотнул. Его горло так отчетливо дернулось, что я не стал больше ждать, встал на ноги, вышел из-за стола и склонился над ним. Темноглазым мальчиком с пепельными, можно сказать, серыми волосами, который при моем приближении отчаянно вжался в кресло.

Я оперся ладонью о подлокотник. Приблизил к Бобби лицо. Улыбнулся той улыбкой, которую ненавидит Роджерс.

Он зажмурился и выдавил из себя.

— Да. Если это позволит вам хорошо выполнять свою работу.

Я растерялся. Он так держался со мной все это время, что к такому безоговорочному согласию я оказался не готов. Хотя его нельзя было назвать таким уж безоговорочным. И все же, что-то здесь не так.

— А со стариком ты так же всегда соглашался?

— Если я что-то не могу вытерпеть, я говорю "нет". Но если вам просто хочется развлечься, думаю, я сумею это пережить.

— Так нравится у нас работать?

— Я просто не хочу, чтобы о том, кто я и на что могу претендовать, кто-нибудь узнал.

— И на что же ты можешь претендовать? — Я знал на что, но решил услышать от него.

— По завещанию дяди все его имущество переходит ко мне.

— К дочери или к племяннику?

— Он считал, что, если во мне будут видеть всего лишь девчонку, проблем будет меньше, поэтому и заставлял меня носить платья. Но завещание оставлено на мое настоящее имя.

— Судя по тому, что мне удалось узнать, о некоторых проблемах он все же не подумал.

— Вы о Джимми Вонге?

— Он, насколько мне известно, до сих пор настроен весьма решительно.

— Он не найдет меня. И не узнает, что на самом деле...

— Ты не дочь-наследница, а племянник. И жениться на тебе он не сможет, как бы не хотел. — Кивнув, я уточнил, хотя и без того было понятно. — То есть наследство дяди тебя не интересует?

— Я просто хочу жить спокойно и... — он замялся.

Я распрямился, посмотрел на него с высоты своего роста и молча выгнул бровь.

Он вздохнул.

— Хочу, чтобы меня никто не трогал. Если вы готовы обеспечить мне это, я согласен на ваши условия.

— Тогда переезжай ко мне. В моем доме тебя точно никто не тронет и не достанет.

Мне не нужен был посторонний в доме, но я предложил, чтобы посмотреть, как он к этому отнесется. И снова услышал его незабываемое, окончательное и непреклонное "нет".

— Я буду жить у себя.

— В разваливающемся доме в компании призраков и мышей?

— Я за это время не встретил ни одного призрака. А мыши мне не досаждают.

— То есть в этом плане ты хочешь остаться независимым.

— Хочу.

— Хорошо. Что еще?

— Если вы прикажете мне смотреть на то, как кого-то убивают, или попытаетесь продать меня кому-нибудь другому, договор будет аннулирован.

— Резонно, — я присел на стол, упершись руками в столешницу по обе стороны от себя. Оценивающе осмотрел его. Отметил, что Бобби немного успокоился и уже не вжимается в кресло. Похоже, что для себя он уже все решил. Мне стало интересно, готовность к компромиссу — это игра такая или черта его характера. Если последнее, то, возможно, я изначально неправильно его оценил. Желая узнать о нем еще что-нибудь любопытное, я спросил. — Не любишь смерть?

— Не люблю, когда осознанно отнимают жизнь.

— А неосознанно? Бывают такие ситуации...

— Случайности всегда на службе судьбы, — вдруг ответил он. И мне эта фраза совершенно не понравилась. Его должность во внутренней иерархии конторы была самой низшей. Ему не полагалось знать, чем мы тут занимаемся. По крайней мере, до того, как он проработает у нас хотя бы год. Раньше никто из посыльных ни разу не дотягивал до этого срока. Значит, никто не должен был с ним откровенничать и посвящать в тонкости нашей работы. Остается два варианта, либо этот ушлый мальчишка сам что-то сумел разузнать, либо просто попал пальцем в небо.

— Что тебе известно о том, чем мы тут занимаемся?

— Ничего, — сразу же ответил он и помотал головой.

Мне показалось, что он соврал. Я нахмурился и посмотрел на него особым взглядом. Бобби обхватил себя руками и поежился. Могу его понять, внутренний взгляд у меня не из приятных. Зато я выяснил, что он не врал. Очень хорошо. Но моя реакция на его догадку могла что-то ему подсказать.

Я демонстративно достал из кармана своего жилета часы, откинул серебряную крышку, взглянул на циферблат. Половина шестого была пройдена пятнадцать минут назад.

Я убрал часы и посмотрел на Бобби, который ответил мне растерянным, но не испуганным взглядом.

— Твой рабочий день по старому трудовому договору закончился пятнадцать минут назад. Можешь быть свободен.

Он медленно встал. Но вместо того, чтобы отправиться в недолгое путешествие до двери, обошел стол и встал рядом с моим креслом. Теперь он смотрел на меня сверху и нависал надо мной.

— Значит, вы мне не ответите.

— Ты пока ни о чем не спросил. Если сумеешь выбрать правильный вопрос, может быть, и отвечу.

— Почему мы называемся "1000 и 1 господин"? Господа чего здесь работают?

— Это уже два вопроса, — я ему улыбнулся без той холодности, что была ранее, думаю, за сообразительность он это заслужил.

— Тогда ответьте на второй.

— Судьбы. Мы все тут господа судьбы.

Он несколько секунд осмысливал услышанное, а потом его пустые до этого глаза неожиданно вспыхнули, загорелись. Что бы это могло означать?

— Своей или чужих? — взволнованно воскликнул он.

И я решил, что сегодняшней партии, которую мы тут с ним разыграли, не хватает какого-нибудь яркого штриха.

— Если придешь завтра подписать наш с тобой новый трудовой договор, я внесу в него дополнительный пункт про вопросы.

— И как он будет выглядеть?

— Ты мне один час своего рабочего времени, — я выделил голосом слово "рабочего". — Я взамен — ответ на один твой вопрос.

— Любой?

— Абсолютно, — ответил я и уточнил специально, чтобы посмотреть, сумею ли смутить его. — Отвечу, даже если спросишь, сколько раз я сумею заставить тебя закричать от удовольствия, если... — и многообещающе оставил фразу незавершенной.

Он не смутился, он погрустнел. А потом все же попытался улыбнуться.

— Знаете, — сказал он мне. — Я не стану спрашивать о том, о чем и без того весьма скоро смогу узнать опытным путем.

— Ты так в этом уверен? — понизив голос, уточнил я.

Он испытующе посмотрел в ответ и молча кивнул.

— А вы, оказывается, сэр, весьма высокого о себе мнения, — заметил я.

— О себе? А мне казалось, о вас.

— И ваша манера изъясняться, определенно, доставляет мне удовольствие. — Не знаю, зачем я ему об этом сказал. Наверное, просто не хотел отпускать прямо сейчас, хотел, чтобы он, пусть не надолго, но задержался.

— А вот дядя просто терпеть её не мог. Говорил, что мое согласие хуже горькой редьки.

— Ну, что ж, думаю, у меня еще будет время составить свое личное мнение на этот счет. До свиданья, сэр Элджернон. Рассчитываю увидеть вас у себя завтра.

— Я приду, сэр, — сдержанно кивнул он и зачем-то добавил. Наверное, чтобы ему самому было легче принять все это. — Для того, чтобы подписать договор и... для всего остального.

— Вот и прекрасно.

Последнее слово осталось за мной. Но в мыслях я еще долго не мог отпустить наш с ним разговор. Списывать нашу встречу на счастливый случай я не стал, не к лицу это было мне — главному корректору нашей конторы. Узнав о ней чуть больше, Бобби как-то сравнил её с типографией. "Только печатаете вы вовсе не книги, — сказал он тогда, — и вовсе не типографской краской по бумаге пишите свои тексты". Я поразился точности его сравнения. Определенно, в этом что-то было. У многих из нас даже должности назывались почти так же, как у служащих типографии. Интересный все же мальчик, мой Бобби. Думаю, другого я бы к себе не подпустил.

4. Стремление к эротической красоте

Я думаю, все изначально было предрешено. Я редко в подобном ошибаюсь. Судьбу можно скорректировать, но не внося при этом фундаментальных изменений. Черточка тут, две точки там. Вместо "и" — "й", вместо "е" — "ё", вместо мягкого знака — твердый, где-то вместо точки — запятая или вовсе где-то многоточие. Вот и все, что нам дозволено. Все остальное — табу.

Моя встреча с Бобби стала фундаментом всей нашей с ним последующей жизни. Думаю, в тот момент, когда он только перешагнул порог моего кабинета, уже тогда все было предопределено. Неприятно. Раньше моя судьба была куда менее строптивой и куда более сговорчивой. До сих пор жалею, что все изменилось. Но недостаточно сильно, чтобы попытаться что-то изменить.

На следующий день Бобби пришел ко мне ровно в половине шестого, когда его основной рабочий день закончился и, не будь между нами отдельной договоренности, он мог бы уже уйти домой. Я был занят. Поэтому только махнул рукой в сторону кресла и, не отрываясь от бумаг, в избытке устилающих мой стол, продолжил свои изыскания. Помню, это был спецзаказ, от которого и хотел бы, но так просто не откажешься. Есть люди в этом мире, отказывать которым не стоит. Терпеть не могу таких. Им ведь не объяснишь, что мы тут имеем дело с такими тонкими материями, которые по одному их желанию не только не изменятся к лучшему, но и навредить могут в случае чего. Осознание того, что это задание не принесет удовлетворения от хорошо выполненной работы, угнетало меня. А тут еще и Бобби. Он, подождав минут пятнадцать, рискнул подать голос и этим в тот момент весьма меня разозлил.

— Пока вы заняты, сэр, я мог бы изучить наш с вами контракт, чтобы потом не отнимать у вас на это время.

— Нет, не мог бы, — бросил я, не глядя.

— Почему, сэр? — через некоторое время осмелился протянуть он.

— Потому что я собираюсь наблюдать за вашим выражением лица, молодой джентльмен, когда вы будете его читать, — мой голос прозвучал еще резче, чем до того. Я думал, хоть это заставит его воздержаться от комментариев и расспросов. Я уже почти закончил с делами, осталось буквально несколько малозначительных штрихов.

— Значит, в моем лице вы приобретаете, в первую очередь, забавную подопытную крыску.

— Скорее, мышонка, сэр. И будь так добр, помолчи хотя бы пять минут.

Он заткнулся. Я про себя вздохнул с облегчением.

Через пять минут я по телефону внутренней связи вызвал к себе человека из отдела Верстки событий и отдал ему готовый судьбоносный проект. Парень позволил себе вопросительный косой взгляд в сторону Бобби, за что я удостоил его такой усмешки, что он почти тут же сбежал. Молодец. Быстро просек, что запахло жареным. Этого молодого парнишку я не знал. Эверс, начальник их отдела, всегда сам, без участия Роджерса, подбирал себе сотрудников. Его право. Не мне критиковать его выбор, вот только его версточникам, определенно, не хватает чувства такта. Это одна из причин, по которой я предпочитаю общаться с ними через посыльного. Но наш посыльный мне сейчас и самому нужен, к тому же, основной рабочий день у него закончился двадцать минут назад. И, будет ли к нему прибавлен еще один дополнительный час, пока неясно.

Я вынул из ящика стола несколько отпечатанных на машинке листов и передал Бобби. Тот встал из кресла, забрал их. Сел и углубился в чтение. Готов поклясться, что за те минуты, что он потратил на то, чтобы вдумчиво прочитать каждую строчку, на его узком, мышином личике не дрогнул ни единый мускул. Прекрасная выдержка, стоит отдать ему должное.

— Вы удовлетворены, сэр? — полюбопытствовал я, когда Бобби вернулся к началу нашего с ним договора. Он поднял на меня глаза.

— Почти.

Молодец. Мне, определенно, понравился его ответ.

— Вас что-то смущает?

— Да. Тут сказано, что в течение отведенного часа я должен буду удовлетворять ваше стремление к эротической красоте.

— Именно так там и сказано, — подтвердил я, и, откинувшись на спинку кресла, уточнил, — Вы знаете, что такое эротика, сэр?

— В общих чертах. Расскажите мне, что вы вкладываете в это слово.

— Словосочетание, — педантично поправил я и тщательно ощупал его хрупкую фигурку взглядом. Все ждал, когда же он поежится. Но мой славный, юный Бобби удержал лицо и ответил мне максимально беспристрастным взглядом. Мне это понравилось и раззадорило. И я не стал скупиться на объяснения.

— В общепринятом понимании эротика — любовная красота. Я тоже вижу в ней именно эту сторону.

— А какую не видите?

— Я отрицаю в эротике похоть, — после небольшой паузы ответил я.

Бобби ничего на это не сказал и принялся сосредоточенно жевать нижнюю губу. Я вытащил из нижнего, самого глубокого ящика стола одну из своих новомодных игрушек — фотограф, аппарат для мгновенного запечатления изображений на специальной фотопленке. В салонах фото-услуг они были громоздкими, устанавливались на треногах, и я всегда считал их хоть и интересной задумкой, но слишком неудобной, чтобы применять её повсеместно. И только пару лет назад стали появляться так называемые карманные варианты фотографов. Мой был из таких.

Я медленно, стараясь не делать лишних движений, установил поверх черного ящичка с объективом круглую плошку фото-вспышки. Поднял фотограф к лицу и, пока Бобби не успел ничего сообразить, нажал на кнопку, которая располагалась чуть в стороне от того места, к которому крепилась вспышка. Вспыхнул фосфорный, яркий свет. Бобби моргнул, вздрогнул, уставился на меня изумленно и одновременно с этим настороженно. Я улыбнулся ему почти ласково и передернул затвор, перематывая отснятый кадр пленки. Фотограф в моих руках был готов сделать новый снимок.

— Сэр? — протянул Бобби, косясь на аппарат в моих руках.

— Я решил, что ты все равно подпишешь договор. Поэтому поспешил начать. Ведь из-за моей занятости мы и так несколько задержались.

— Да, сэр, — тихо отозвался мальчик, протирая глаза, которые заслезились от вспышки. — Я подпишу.

Я протянул ему ручку. Он поднялся. Положил контракт на мой стол и размашисто его подмахнул. Вернул мне и бумаги, и ручку. Я небрежным жестом смахнул их в верхний ящик стола и снова взялся за фотограф. Бобби весь подобрался. И пытливо вгляделся в мое лицо.

— Вас не удовлетворили мои объяснения, юный джентльмен?

— Мне раздеться, сэр?

— Простите?

— Вы ведь собираетесь делать эротические фотографии, я правильно понял?

— Нет. Абсолютно неправильно.

У него на лице на мгновение появилось облегчение, и я, уповая на скорость собственной реакции, поспешил нажать на кнопку. Щелчок. Вспышка. Бобби трет глаза. В кабинете еще сильнее, чем после первого раза, пахнет фосфором. Я улыбаюсь. Я и тогда был уверен, что поймал это выражение его лица. А сейчас я это точно знаю. Этот его снимок один из моих любимых.

— Ты ведь правильно сказал, эротические, а не, прошу простить мне мою прямоту, порнографические. Улавливаете разницу, сэр? — я с наслаждением протянул вежливое обращение "сэр" и передернул затвор фотографа. — Поднимите, пожалуйста, руку и прижмите палец к губам. Да, вот так, — одобрил я и вышел из-за стола, не забыв прихватить фотограф.

Бобби внимательно следил за мной, но, стоило мне навести на него объектив, не дал мне сделать новый снимок.

— Вы не могли бы определиться, как будете меня называть: на "вы" или на "ты". А то я всякий раз теряюсь.

— А ты не теряйся, — обрубил я и заметил, — Мне бы хотелось избежать излишней фамильярности.

— Но вы сами к ней регулярно сводите, — запротестовал он.

— Возможно, — не стал отрицать я и нетерпеливым жестом поправил на его лбу пепельную челку. Бобби по одному ему понятным причинам сморщил в этот момент носик, и, поспешно фотографируя, мне пришлось держать фотограф одной рукой. Фотография получилась немного смазанной. Но выражение его лица в этот момент я все же поймал.

— Знаешь, — я и тогда, и сейчас не знаю, что меня дернуло заговорить с ним об этом, но я сказал, — Ты некрасивый. Не страшненький. В принципе, для мальчика ты довольно мил, но не красавец и никогда им не станешь. Просто довольно обычный мальчик, который выглядит чуть младше своих лет. Но идеальная красота — это плоскость. Она ничего не несет в себе, ни единого изъяна, кроме приторной непогрешимости, услады взору, от которой быстро начинает мутить и подташнивать. Истинная красота далеко не идеальна. Именно изъяны подчеркивают её достоинства и делают её выпуклой, трехмерной. Вы, на мой скромный взгляд, сэр, как минимум, четырехмерны. Так как не идеальны не только внешне, но и внутри. Я не прав?

— То есть вы не собираетесь меня раздевать? — спросил он, пытаясь замаскировать те выводы, которые успел сделать для себя из моих слов. По всей видимости, в тот момент он опасался, что я спрошу у него какие. Я не стал спрашивать, просто одарил его еще одной многообещающей улыбкой.

— Для того, чтобы фотографировать, нет, не собираюсь.

— Это значит, что у меня перед вами будут и другие обязанности, подпадающие под тот пункт договора?

— Возможно.

Он поджал губы.

— В чем дело, сэр, вам не понравился мой ответ? — полюбопытствовал я. Он помолчал, потом вздернул подбородок, но я не дал ему сказать. Щелкнул. Еще раз вспыхнул химический свет. Бобби от досады даже чихнул. Но и этот кадр мне удался. Похоже, я нашел себе просто отличное хобби.

Бобби вытер нос рукавом. У нас с ним осталось совсем немного времени. Поэтому я поспешил отметить.

— Кстати, мне весьма импонирует, что вы, сэр, предпочитаете приходить на работу во всем свежем. Пользуетесь услугами прачечной или заставляете помогать вам бедную мисс Хемишем?

— Я не считаю, что объедаю её, приходя на ужин, или к чему-либо принуждаю, — пробормотал он, но смутился. Принялся объяснять. — Она была одинока, пока мы с ней не познакомились. У нее нет родных, и она первая предложила, чтобы я приходил к ней столоваться. А одежда... — он вздохнул, — Она не побоялась прийти в дом с призраками, чтобы сказать мне, что готова помогать мне и в этом, раз уж я не хочу переехать к ней.

— Да, весьма милая старушка. Но почему же вы не хотите жить у нее?

Он поднял на меня глаза. Я знал ответ. И он видел, что я знаю. Поэтому молчал. Я вернулся к столу и отложил фотограф. Потом снова повернулся к Бобби. Он ждал от меня каких-то слов. И я сказал.

— Ты боишься, что кто-нибудь из старых знакомых её покойного мужа решит навестить вдову и увидит тебя. Если это будет кто-нибудь из полисменов, не страшно. Вряд ли они тебя смогут узнать, но если, что маловероятно, но все же, это будет судья Макбэк...

— Он знает, кто я. У него были дела с моим дядей.

— Да. Я в курсе. Неподкупный Макбэк, как много иронии в одном только слове.

— Словосочетании, — тихо поправил он.

Я кивнул и достал часы. У нас с ним оставалось буквально пять минут.

— Ну-с, — протянул я на лавянский манер, — Ваш вопрос, сэр, или вы о нем уже забыли?

— Нет, сэр, я только и ждал, когда будет можно его задать.

— Значит, я могу рассчитывать, что не услышу ничего необдуманного?

— Надеюсь, сэр, — он сдержанно кивнул и встал.

Я посторонился. Он не достигал мне до плеча. И, чтобы смотреть мне в лицо, ему приходилось запрокидывать голову, так как мы стояли очень близко. Но, что интересно, ни его, ни меня не смущала такая непозволительная близость.

— Скажите, сэр, — произнес он, — Почему именно 1000 и 1, что в этом числе особенного?

И снова он смог выбрать весьма недурственный вопрос. Хороший мальчик.

— Я бы мог сказать, что в нем скрыт особый, сакральный смысл, но все куда банальнее. Для корректировки судьбы нужно не только уметь просчитывать, скажем так, некоторые моменты, но и производить определенный набор действий в определенной последовательности, при этом взгляду стороннего наблюдателя он может показаться абсолютно бессмысленным и даже абсурдным. Поэтому единовременно на контору должны работать довольно много людей, которые так или иначе будут вовлечены в её деятельность. Поэтому тысячу выбрали как наиболее удобное число для любого рода манипуляций. А единицу добавили для красоты звучания. Вот и все.

— Благодарю вас, сэр, — сдержанно кивнул он и отступил к двери.

— Завтра буду ждать вас в это же время, — сказал я ему в спину.

— Да, сэр, — не обернувшись, отозвался он.

Похоже, в тот вечер ему было о чем подумать. А вот следующая наша встреча была омрачена событиями, ставшими краеугольным камнем наших отношений. Но об этом чуть позже.

5. Прогноз на блюдечке

Я не предсказываю будущее, я его по возможности корректирую. То есть, когда мне кладут на стол папку с очередным предсказанием нашего отдела Прогнозов, я отмечаю в нем ключевые точки и, ориентируясь исключительно на свой дар предощущения, отмечаю места, в которых будет возможна корректировка в ту или иную сторону. После того, как я заканчиваю работать с предсказанием, оно попадает в отдел Верстки, и уже там, следуя моим указания, обеспечивают явку наших сотрудников в те места, которые были выбраны мной. К примеру, обратился к нам некий букмекер, который, наконец, скопил достаточно средств и связей, чтобы оплатить наши услуги. Ему нужно, чтобы лошадь, на которую никогда не поставит ни один уважающий себя джентльмен, победила в шестом забеге этого месяца. По предсказанию выходит неопределенность, то есть все может решить случай. И, значит, мы можем этот случай подтолкнуть в нужном направлении. Я выбираю узловыми точками скульптуру на крыше Драматического театра имени О'Херни, представляющую собой Апполона на колеснице, запряженной тремя вздыбленными конями, сточную канаву на юге Рондона и третий балкон слева на северном фасаде здания на пересечении Эдисон-стрит и Мерти-лейн. Все. Три узла. Три сотрудника, которые должны совершить в этих местах подлинное безумство, чтобы связать их между собой. Какое? Ну, к примеру, одновременно, не разойдясь по времени ни на секунду, сбрить усы и бороды опасной бритвой, инкрустированной зеленым янтарем. Такие бритвы в количестве трех штук изготавливаются на заказ, что, разумеется, влетает в копеечку. И, конечно, заказчик все дополнительные расходы берет на себя. Не говоря уже про то, что в два из этих трех мест еще надо суметь забраться, что тоже стоит определенных денежных вложений. Лошадь выигрывает, букмекер срывает банк. И в дальнейшем, по мелочам, сразу оговорюсь, что не деньгами, платит конторе пожизненную ренту. Вот чем мы тут занимаемся.

Бобби об этом не знал, когда в третий раз пришел ко мне в кабинет после окончания рабочего дня. Он был сдержан, сосредоточен и холоден больше, чем обычно. Меня это насторожило. Я дождался, пока он устроится в кресле для посетителей, оглядел его с ног до головы. Отметил, что он снова облачен в свой коричневый костюмчик с короткими штанишками и галстучком, но без подтяжек. Признаться, именно в этой одежде он мне нравился больше всего. Вместе с ней в нем появлялась некая тайная порочность, не знаю, откуда я это взял, но в то время мне так казалось. В чем эта порочность выражалась, даже сейчас я бы не смог сказать.

— В чем дело, сэр, вы передумали и желаете расторгнуть наш договор? — осведомился я бесцветным тоном.

— Нет, сэр. — Он отрицательно покачал головой. — Я просто рассчитывал кое-что прояснить.

— И что же это?

— Вчера вы мне так и не дали однозначного ответа, но мне важно знать. Как сильно вы планируете углубить наш контакт в последствие?

— Смотря, о каком углублении идет речь. Если вы не назовете вещи своими именами, сэр, я ведь могу и не догадаться, что вы имеете в виду.

— Вы давно уже догадались, просто продолжаете играть со мной.

— Разумеется, но вы ведь хотите получить прямой ответ на свой вопрос. И, как я понимаю, не собираетесь вносить его в список тех вопросов, отвечая на которые я не могу по нашему с вами договору соврать.

— Вы правы.

— Я редко ошибаюсь.

Я думал, он скажет мне, что все ошибаются когда-нибудь, попытается осадить. Мне казалось, что это в его характере. Но нет. Бобби оказался совсем не таким, каким он мне виделся после трех дней нашего с ним знакомства. Он умел держать лицо, но в глубине души был совершенно другим человеком. Мягче, проще, без изысков и прикрас. Но тогда я этого не знал. Возможно, будь иначе, мы бы пришли друг к другу намного раньше. Он спросил. И я впервые мог наблюдать, как от смущения порозовели его впалые щеки.

— Вы собираетесь овладеть мной? Когда-нибудь, в будущем?

Я мог бы сказать ему в тот момент, что да, конечно, прямо сейчас. Мне нравилось дразнить его, и смущенный румянец на его щеках смотрелся просто очаровательно. Но, вытеснив все эти мысли, мне в голову взбрела иная блаж. И я ответил иначе, чем собирался.

— Я не сторонник необоснованного физического контакта.

— И что подразумевает его обоснование? Чувства?

— Увольте, сэр, — я встал из-за стола и подошел к нему.

Мальчишка не стал на этот раз вжиматься в кресло. Остался сидеть прямо и спокойно. Но взгляд его заметался. Я почувствовал себя хищником, вышедшим на тропу войны и поймавшим искомую добычу. Поэтому продолжал таким тоном, что у Бобби вряд ли была возможность не уловить в нем мой сарказм.

— Какие чувства у меня могут быть к вам? Нет. Обоснование для овладения, как вы выразились, может быть только одно. Мне его стоит назвать или вы сами догадаетесь?

— Похоть?

— Я бы назвал это вожделением. Но вы не вызываете во мне желания.

— Потому что я мальчик?

— Потому что вы не в моем вкусе, сэр Бобби. Еще вопросы?

Я распрямился, но остался стоять рядом с его креслом. Он беззвучно шевелил губами, не глядя на меня. Потом запрокинул голову и тихо уточнил.

— То есть вы не хотите меня?

— Не хочу.

Я ожидал увидеть облегчение на его лице, но неожиданно для себя обнаружил некую толику разочарования.

— Жаль, — сказал мне мой мальчик, моя игрушка, — что вы мне сразу не сказали. Тогда я бы не начал еще в первый день приучать себя к мысли, что вы мне нравитесь. Делать это с тем, кто неприятен, не очень хорошо. — Он замялся.

Я же был растерян. Признаться, такого я от него не ожидал. Именно этим объясняется то, что я снова забыл о вежливости и необходимости держать его на четко определенной мной дистанции. Обратился на "ты".

— И как успехи? Приучил?

— Какая теперь разница? — Бобби пожал плечами. — Вы ведь сказали...

Я резко склонился к нему и хлопнул ладонями по подлокотникам кресла. Он вздрогнул, моргнул, растерянно, почти испуганно. Мне понравилось это, почти.

— Но я ведь могу передумать. Я просто и не подозревал, что ты морально готов к чему-то подобному.

— Вы играете со мной, — вынес он свой вердикт.

Я улыбнулся.

— Да.

Он нахмурился, приоткрыл рот, чтобы сказать, и тут его затрясло. Глаза влажно заблестели, рот искривился в беззвучном всхлипе, он застучал зубами, обхватил себя руками и, как безумный, раскачиваясь вперед-назад, зашептал.

— Они умрут! Умрут! Все двадцать шесть... все вместе... вода... воздух... пузырьки... вверх... Нет! Не надо!

Он вцепился в лицо ногтями, я вовремя успел перехватить его руки, иначе он разодрал бы его до крови. А так просто расцарапал. Не слишком глубоко. Но царапины на его щеках начали быстро набухать кровью. Он начал вырываться. Попытался брыкаться, сделал попытку ударить меня под колено ногой. Но я вздернул его вверх. Заставил встать. Глаза у него были совершенно безумными. Он рвался из моих рук. И не придумав ничего лучше, я опрокинул его на ковер. Прижал к полу собственным телом, завел руки за голову. Он ерзал подо мной, извивался. Бился головой об пол, но удары смягчал густой ворс ковра, который устилал мой кабинет. А потом он разревелся. Слезы мокрыми дорожками поползли по вискам. И взгляд его уперся прямо в меня. Я не понимал, что происходит, но начал догадываться, когда он принялся причитать, упрашивать.

— Пожалуйста... пожалуйста, сэр... я не сумасшедший... я не... это не я... это... это во мне...

И тут его выгнуло подо мной.

Он чуть меня с себя не сбросил. Пришлось перехватить его руки и прижать их по обе стороны от его бедер. Он снова забился затылком об пол. Заскулил, как подстреленный в подворотне пес.

— Третий причал... третий причал, — зашептал он отчаянно и жутко. — Двадцать шесть... девочка в желтом платье... собака... мопс...

Это было видение, отчетливо понял я. И, судя по его состоянию, оно было настолько сильным, что жгло Бобби изнутри, точнее выжигало. И единственная мысль, которая осталась у меня в голове после того, как я понял это, было — я не хочу терять игрушку. Нет, только не сейчас, когда наша с ним игра в самом разгаре. Не хочу. Странная мотивация, не спорю. И весьма спорная. Но в тот момент я, к моему стыду, был неспособен рассуждать здраво. У меня и мысли не возникло о том, что Бобби с таким сильным даром может пригодиться конторе. Я думал только о себе. Эгоистично, не спорю. Но, видимо, мы, люди, так устроены. В какую бы передрягу нас не занесло, своя рубашка для нас всегда ближе к телу. И мы в такие моменты способны думать только о себе, больше ни о ком другом.

Я отпустил его руки. Задрал на нем рубашку до груди, обнажая живот. Чуть не вырвал из его брючек молнию. И почти не заметил, когда успел освободить их от него. На нем остались носки и тяжелые ботинки. Но они уже не могли меня остановить. Я впился в узкие бедра мальчика пальцами, оставляя на них красные отметены, быстро превращающиеся в синяки. Его нужно было отвлечь. Любой ценой. Или видение свело бы его с ума. Я не знал, что именно он видел. Но по его реакции на увиденное предположил, что речь шла о множестве смертей. И эта его фраза про девочку с мопсом. И про причал. В моем воспаленном мозгу появилось видение о кораблекрушении. Похоже, нечто подобное привиделось и ему. Значит, нужно срочно что-то предпринять, иначе после того, как видение отпустит, Бобби превратится в овощ. Я не мог этого допустить. И тогда нашел губами его тонкий, вялый член и не отпустил до тех пор, пока он не принялся меня отчаянно отталкивать от себя.

— Не надо! Достаточно! — закричал он, чуть не оглушив меня.

Я отстранился, но не дал ему перевернуться на бок и сжаться в комочек, не позволил свести широко раскинутые ноги, между которыми на коленях стоял я. В его глазах больше не было того безумия, которое испугало меня в начале. Но в них были ужас и мольба. Одновременно. И одно, и другое. Я, помню, улыбнулся. И снова склонился над ним.

— Нет... нет, мистер Люр, не надо! — он все еще пытался оттолкнуть меня, отползти. Но его сопротивление только сильнее распаляло меня, это я помню четко.

— Я вас... я в вас... — шептал он отчаянно, все еще пытаясь сдерживаться, но бесполезно. Я давно ни для кого такого не делал, но, судя по всему, это как велосипед, если когда-то умел, вспомнить прежний навык не проблема.

— Сэр! — выкрикнул Бобби в потолок и обмяк.

Я поднял голову и с чувством полного удовлетворения облизал губы. Давно такого не испытывал. Забыл уже, каково это. Он смотрел на меня из-под влажных, слипшихся от слез ресниц, судорожно вцепившись в ворс ковра, так и забыв разжать пальцы. Его грудь ходила ходуном. Он даже говорить еще не мог, так тяжело дышал.

Я встал, одернул одежду. Быстро, деловито привел себя в порядок и отошел к окну. Его вкус на языке обжигал солоноватостью и пряным запахом молодого, нежного тела. Глядя на воды Ремзы, что виднелись вдали, на Рондонский мост, перекинутый через нее, я думал, что из всех моих детских игрушек, о которых я помнил, Бобби больше всего напоминает мне шкатулку, привезенную отцом с востока. Он сказал мне, что в ней скрыт какой-то секрет. Шкатулка с секретом, это как дом с приведением. Боязно, но до жути интересно. Я вскрыл её, но на это у меня ушел почти год, потому что после первого замка обнаружился второй, и так головоломка за головоломкой. А сколько у меня уйдет на Бобби, ведь, судя по всему, в нем точно так же, как в моей шкатулке, спрятан вовсе не один секрет?

— Я... — голос Бобби раздался сбоку, я только скосил глаза в сторону, и этого оказалось достаточно, чтобы увидеть его растрепанные волосы и обеспокоенное личико. Он подобрался ко мне почти вплотную и даже успел схватить за рукав, но я был так поглощен собственными мыслями, что сразу не заметил. — Мог бы... для вас... — он едва шелестел, но я вполне четко расслышал, о чем он говорит.

Пришлось приложить усилия, чтобы не расхохотаться. Он был неприлично мил, хотя, на фоне того, чем мы тут только что занимались, какие уж приличия? Но я сдержался. Я был все еще намерен придерживаться определенных рамок и не собирался подпускать его к себе ближе, чем того требовала наша с ним небольшая игра. Я был уверен, что в скором времени мне наскучит с ним возиться, поэтому не было смысла, я на самом деле так считал, привязывать его к себе, и уж тем более не следовало привязываться к нему самому.

— Не стоит, — отчеканил я и высвободил из его пальцев свой рукав. Он медленно опустил руку.

Одежда его была все еще в некотором беспорядке, но брючки свои он уже натянул и даже расправил. Одернул рубашку. Правда, галстук был несколько кривоват. У меня даже появилась мысль, его поправить. Но я снова отвернулся к окну и сделал вид, что пейзаж занимает меня куда больше нервозного мальчика, застенчиво переминающегося с ноги на ногу слева от меня.

— Я могу хотя бы поцеловать вас в благодарность, сэр, — пролепетал он едва слышно.

— Нет.

Я отказал ему, но сразу же отчаянно пожалел об этом. И испугался собственных чувств. Они показались мне настолько чуждыми всему тому, что было мной, что я лишь отрицательно покачал головой, прогоняя наваждение. Но это слабо помогло.

— Я... — помолчав, он попытался снова, — Что я могу сделать для вас?

— Дать честные ответы на все мои вопросы.

— Хорошо, сэр, — тут же отозвался Бобби. — Что вы хотите узнать?

Мне не пришлось долго придумывать, я, действительно, хотел кое-что прояснить.

— Ты был тем тузом в рукаве, которым старина Элджернон любил козырнуть перед поверженными врагами?

— Да.

— И твоим даром объясняется его хваленая удачливость?

— Да.

— Счастье ему привалило лет тринадцать назад.

— Мне было два года, когда он забрал меня у родителей. Уже тогда я... что-то чувствовал.

— Ты это помнишь?

— Да. На события моя память неприятно точна, — тихо пробормотал он. Я скосил взгляд и увидел, как Бобби обхватил себя руками в странном порыве согреться. Тогда я еще не мог понять, отчего ему может быть холодно.

— Что еще?

— Он не спал со мной, — после паузы признался он. — Но иногда просил, чтобы я помог ему спустить пар. Говорил, что каким бы языкастым я ни был, все равно должен чувствовать хозяйскую руку. Я умею... если хотите, я могу...

— Я ведь, кажется, уже сказал, что не хочу, — отрезал я.

— Сказали, — еще тише прошептал он. — Но я не знаю, что еще мне сделать, чтобы вы не прогоняли меня.

— Я не собираюсь тебя прогонять. Разве это не очевидно? Зачем бы я тогда спасал тебя от безумия.

— Мне тоже интересно зачем? — в его голосе появились нотки раздражения. Я быстро понял, в чем дело. Он не знал, как теперь себя со мной вести. Это хорошо, решил я. Это разнообразит нашу игру. Поэтому, переходя на игривый лад, протянул.

— Даже так? Тогда, сэр, — я повернулся к нему и усмехнулся, — Вам самое время сменить работу.

— Нет! — с неожиданной горячностью воскликнул он и подскочил ко мне. Я от неожиданности даже отшатнулся. — Я не хочу уходить! — и снова вцепился в мой рукав.

Я вздохнул.

— Я имел в виду твой перевод в отдел Прогнозов или, проще говоря, Предсказаний.

— Я не хочу, — он замотал головой так страстно, что растрепалась челка.

— И почему же, позвольте узнать?

— У нас с вами договор. Там есть пункт, по которому его нельзя расторгнуть без согласия обеих сторон. Одна из этих сторон — я. И я...

— Разве я сказал что-то про твою подработку у меня? — я подался вперед и склонился над ним. — Я имел в виду твои основные обязанности. Раз ты оказался настолько одаренным, есть смысл сменить род деятельности и подучиться.

— Нет.

— Ты так убежден, что быть посыльным тебе больше подходит?

— Мне будет лучше с вами. Я выбрал.

— Нет. Со мной ты не будешь.

— Я сделаю все, чтобы быть.

Он оставил за собой последнее слово, и это настолько меня разозлило, что я приказал ему вернуться в кресло, положил перед ним лист бумаги, выдал ручку и потребовал написать обо всем, что ему привиделось. Все детали, какие он только сможет вспомнить. Когда он закончил, я ознакомился с его записями и вынес вердикт. Для того, чтобы изменить судьбу корабля, который должен был потерпеть кораблекрушение в нескольких морских милях от порта, нужна помощь двух отчаянных смельчаков. Один из которых должен быть достаточно ловок, чтобы взобраться на Биг Бенг и завтра ровно в половине шестого свеситься головой вниз с минутной стрелки и сбросить вниз ярко-красный ночной колпак. В то время как второй должен пробраться на скотобойню и в это же самое время в таком же красном колпаке на голове простоять не меньше трех минут между работающими пилами для разделки туш, что весьма непросто, так как вся конструкция разделывающего станка постоянно находится в движении. Да, это была непростая задача. Можно даже сказать, что смертельная. С той лишь оговоркой, что смерть двух человек могла бы спасти жизни нескольких десятков их соотечественников. Но вряд ли в нашем мире нашлись бы такие самоотверженные люди. Наверное, в тот момент мне следовало бы посочувствовать Бобби, у которого глаза наполнились слезами, все-таки он рассчитывал, что всеми своими непристойными предложениями и отчаянно смелым поведением сумеет убедить меня ему помочь. Я и помог, в меру моих скромных сил. Я ведь корректор, а не версточник. Только оказался слишком зол на него, чтобы поговорить по-человечески. Успокоить.

Вручив ему исписанный моими выкладками листок, я достал часы и указал ему, что его время давно закончилось. Он с трудом поднялся из кресла и на ватных ногах отправился к дверям. Спросил, не обернувшись, ведь по договору я на самом деле задолжал ему ответ на один вопрос.

— Важно ведь само действие, а не то, кто будет его производить, да?

— Если тебя интересует, важны ли для судьбы национальность, вероисповедание, пол, возраст и прочее, то в случае моих корректировок нет, не важны. Это все?

— Да, сэр, — пробормотал он. — И спасибо вам.

— Завтра в это же время, — мстительно бросил я ему в спину.

Это означало одно: он, если не вздумает нарушить наш договор, не сможет быть ни в одном из тех мест, о которых я ему написал. Тогда я еще не знал, как изящно мой сообразительный не по годам Бобби выйдет из этого положения. Знал бы, возможно, вел бы себя с ним иначе. Возможно, мягче. Но чего уж теперь об этом рассуждать.

5. Акт купли-продажи

Сейчас, вспоминая о том дне, я испытываю стыд, несмотря на то, что он мне в принципе не свойственен. Но в случае с Бобби все иначе. Я слишком привык быть вершителем судеб, слишком привык контролировать все и вся. Поэтому тот вечер, к моему сожалению, стал испытанием для нас обоих. Бобби потом признался мне, что не ожидал, что я на самом деле сделаю это с ним. Он и предположить не мог, что я с такой легкостью снизойду до него. Но вышло так, как вышло.

Стук в дверь моего кабинета раздался ровно в тридцать три минуты шестого. Да, я следил за временем, не убирая часы в карман. Он опоздал совсем незначительно, и я был удовлетворен. Вряд ли за сутки он сумел найти нужных для корректировки людей. О том, что моя жалкая попытка проучить его будет стоить нескольким десяткам людей их жизней, я тогда не думал. Признаться, я о них не вспомнил бы и теперь. Я давно привык жить, не задумываясь о том, к каким последствиям могут привести мои манипуляции с судьбой одного человека, и как это может отразиться на тех, кто находился в этот момент рядом с ним. Наверное, это можно было бы назвать специфической защитной реакцией. Но, уверяю вас, дело вовсе не в ней. Я жесток. Хотя, думаю, правильнее будет сказать — жестокосердечен. Именно поэтому достаточно хладнокровен, чтобы заниматься той работой, которую делаю. Только Бобби удалось прорваться к моему сердцу через воздвигнутые мной кордоны. Но постараюсь больше не утомлять вас отступлениями и расскажу по порядку.

Он под моим внимательным взглядом разулся и забрался в кресло с ногами. Обнял себя. Я поднял фотограф и сделал очередной снимок. Бобби моргнул, отвернулся, тихо спросил.

— Вы покажете мне фотографии? Те, другие.

— Возможно, — ответил я. — Хотя ваша невежливость меня удивляет, сэр.

— Я не поздоровался, — подтвердил он.

— Да. И что же вас ввергло в такое смятение, что вы пренебрегли элементарными правилами этикета, — я отложил фотограф и сцепил пальцы рук перед лицом.

Он вздохнул.

— Я волнуюсь.

— Осмелюсь предположить, что вы все же нашли двух отчаянных смельчаков, предпочитающих не водить дружбу с собственным разумом. Я прав? — признаться, я был заинтригован. Бобби не разочаровал меня.

— Да. Но волнуюсь я вовсе не о том, сумеют ли они выполнить ваши рекомендации, сэр.

— Вы меня удивляете. Если не об этом, то о чем вы так переживаете, молодой джентльмен?

— Сумею ли я уже сегодня узнать, помогли ли наши манипуляции.

— До завтрашнего утра не узнаете, — убежденно произнес я. — Ваше предсказание, как мы оба помним, относилось именно к завтрашнему числу.

— Да. Но я все же настроен уже сегодня убедиться, что вы не ошиблись в расчетах.

— Позволю себе напомнить, сэр, я редко ошибаюсь. В прогнозах — никогда.

— Я понимаю, сэр. И все же, мне будет спокойнее...

Взмахом ладони я потребовал, чтобы он замолчал.

— И как же, позвольте узнать, вы собираетесь...

И тут все повторилось. Его взгляд стал пустым, бессмысленным. Он перенесся куда-то за пределы моего кабинета. И я понял, что он снова смотрит в будущее. Маленький, лживый недоносок! Вот как я подумал о нем, в тот момент. Он изящно обвел меня вокруг пальца. Изящнее не бывает. Его подельники уже должны были закончить свои манипуляции с красными ночными колпаками. Значит, корректировка была произведена. Но ни один из прогнозистов нашей конторы не мог похвастаться даром самопроизвольно, по одному лишь желанию, без дополнительных средств смотреть на результаты корректировки. Обычно, чтобы просто помочь им настроиться на нужный лад и заставить увидеть будущее какого-то конкретного человека, нужно было приложить столько усилий, что никому и в голову бы не пришло смотреть на результат до того, как наступит отправная точка. Но, оказалось, мой Бобби сам, без чужого вмешательства, мог перенестись разумом в нужный момент времени. И, осознав это, я понял одно. Вчера, когда он пришел ко мне, он спровоцировал свое видение нарочно. Значит, оно уже приходило ему. Значит, все эти дрожащие губы, слезы, истерика, извивающееся, тонкое тельце подо мной, все это было искусной игрой. Он нашел удивительный способ заставить меня на блюдечке предоставить ему корректировку судьбы. Как же я был зол на него!

Я дождался его улыбки. Он был счастлив. На узком лице читалось истинное облегчение. Значит, все удалось — корабль не затонет при входе в порт, и люди не погибнут. Меня теперь интересовали только два вопроса. Кто те двое, которые помогли ему в этом деле? И что мне теперь делать с ним? То, что просто необходимо что-то сделать, чтобы навсегда отучить его манипулировать мной, даже сомнений не было.

— Ты водил меня за нос.

Я произнес это таким тоном, что улыбка быстро сползла с его лица, как ненадежно закрепленная маска.

— Ты предвидел заранее, а передо мной разыграл спектакль.

— Я просто хотел выгодно себя подать, — пробормотал он, сильнее прижимая к груди колени.

— Точнее продать, — зашипел я.

— Да, сэр, — прошептал он.

— Прекрасно. — Я встал, подошел к нему. Оперся локтем о спинку кресла, подцепил пальцами его подбородок и заставил посмотреть на меня. — И что же еще я могу себе позволить за эту весьма выгодную цену?

— Все, что хотите, — едва размыкая губы, отозвался он.

— Все-все? — уточнил я.

— Да, сэр, — ответил он и закрыл глаза. — Можете прямо сейчас...

Я отпустил его. Он сразу же угнулся, пряча лицо. Я же смотрел на его серенькую макушку и думал, чего мне больше всего хотелось. Я знал чего. Раздавить. Сделать покорным и податливым. И все это только для того, чтобы быть уверенным, он больше никогда не позволит такое со мной. Никогда.

— Раздевайся.

Мой голос прозвучал отстраненно. Даже холода в нем не было. Сплошное безразличие. Пустота.

Я остался стоять сбоку от кресла, все так же опираясь на спинку. Бобби встал. Не поворачивая головы в мою сторону, ослабил и стащил через голову галстук, начал расстегивать рубашку. У него руки тряслись. Я смотрел. В какой-то момент даже возникла мысль, что было бы заманчиво сфотографировать его сейчас. Но я отмел её. Я ведь сказал ему, что для моих фотографий ему не понадобится обнажаться.

Я ухватился за ворот его рубашки, и он послушно выпутался из рукавов. Отшвырнув её прямо на пол, я стал ждать, сколько у него уйдет на то, чтобы избавиться от своих коротких штанишек. На них ведь нет столько пуговиц. Но руки у него дрожали сильнее, чем прежде. Он неуклюже снял брюки. Потом белье. Все свернул в бесформенный ком и пристроил на краешке моего стола. Он стоял передо мной обнаженным. Я бросил в спину.

— Ботинки. Носки можешь оставить.

— Да, сэр, — убито отозвался он.

Разулся. И снова остался стоять ко мне спиной. Я ждал, что он теперь скажет.

— Как мне... — он запнулся, — встать?

— На кресло. Коленями. Держаться будешь за спинку.

Он быстро кивнул. Повернулся ко мне, вжал голову в плечи и, не поднимая глаз от пола, встал в кресле на колени лицом к спинке. Я отошел от него. Может быть, в этот момент я и вел себя, как садист, но на самом деле им не был. Поэтому я предпочел для начала разыскать для него хоть какую-то смазку. Нашлось оливковое масло. Не самый худший вариант.

Когда я вернулся, он вжимался лбом в спинку кресла, стоя на нем в откровенной, беззащитной позе, и терпеливо ждал. Ну, что ж, урок должен быть таким, чтобы нельзя было о нем забыть, даже если очень постараться. Я обошел его и остановился сзади. Поза Бобби стала еще более напряженной. Решив, что не хочу его окончательно сломать, только проучить, я заговорил с ним. Потом он признался мне, что те слова очень помогли ему. Успокоили. Но у меня, на самом деле, и в мыслях этого не было.

— Постарайся расслабиться, — я положил ладонь на его поясницу. — И прими, как данность, в первый раз удовольствия ты не получишь.

— Да, сэр, — отозвался он. Я уже начал подготавливать его.

— И в качестве рекомендации, если хочешь — кричи, хочешь — плачь. Не стоит сдерживаться. Я не увижу в этом слабости, но тебе станет легче.

— Да, сэр. Еще что-нибудь? — с трудом выдавил он из себя.

Сам не понимаю, почему у меня вырвался тяжелый вздох.

— Постарайся расслабиться. — Повторил я и добавил, — Я вхожу.

— Да, с-с-с-с-сэ... — голос сорвался на сип, он попытался выгнуться, я не мешал ему. Лишь придерживал бедра и направлял себя.

Бобби захныкал. Меня это не остановило. Я продолжил. Он вжался в обивку спинки кресла щекой. Теперь мне был виден его профиль и то, как намокли его ресницы от вымученных слез, и то, как на виске заблестели капельки пота. Ему было тяжело. Мне приятно. Останавливаться я не собирался. Он смирился. Тихо вздыхая и всхлипывая, ждал, когда все закончится. Я замер в нем, навалился на влажную, узкую спину. Он дрожал подо мной и пытался дышать. Рвано, на выдохе со всхлипами, но дышать. Я не собирался менять гнев на милость, не собирался быть с ним ласковым. Поэтому снова положился не на прикосновения, а на слова.

— Кто они? — спросил я, отвлекая Бобби от его мучений. — Те, кому ты доверил наши тайны.

— Они... — выдохнул он и вдруг заскулил, — Пожалуйста, двигайтесь... я не могу так...

— Тс-с-с-с, — зашипел я на него. Роджерс прав, не зря меня прозвали Гадом, прозвучало совсем по-змеиному. Бобби громко всхлипнул. Снова уткнулся в спинку кресла лбом, пряча слезы.

Я провел ладонью по внутренней стороне его бедра. Нежная кожа бархатом ложилась под пальцы. Такая нежная. Я очень хорошо помнил её запах, её молочную-белизну. Мне снова захотелось провести по ней языком, именно в этом месте. Но Бобби был прав: медлить дальше не имело смысла. Я начал отстраняться, выпрямился, наблюдая за тем, как между молочно-белых половинок движется мой детородный орган. Бобби шипел и дергался подо мной, но не кричал, терпел. Я решил, что с меня хватит. Склонился над ним, подул на влажные от пота волоски, прилипшие к тонкой шейке. В очередной раз почувствовал его дрожь. И позволил себе забыться.

Когда он, заглушая собственные стоны, начал вскрикивать и неразборчиво требовать еще и сильней, я очнулся. Я брал его грубо, без намека на ласку. Вообще без ласк. Просто удовлетворял свою похоть. Но ему... нравилось. Когда я это понял, все то вожделение, что захватило меня, отпустило. Я застыл у него за спиной, а Бобби, с широко разведенными в стороны ногами ерзая коленями и локтями по обивке кресла, захныкал. Потребовал.

— Сэр!

— Тебе нравится? — моему изумлению не было предела.

— Да, сэр! Да! Пожалуйста... продолжайте!

— Ты испорченный, — пробормотал я, и чтоб мне пусто было, если в моем голосе в этот момент не звучало благоговейное восхищение.

— Нет, — он затряс головой. — Нет, сэр, я только с вами... только для вас...

— А те двое, как ты сумел уговорить их помочь тебе? — понимаю, не вовремя я о них вспомнил, но в тот момент меня, отчего-то, это сильно интересовало.

Я все еще был в нем, Бобби же, как ни странно, был возбужден не меньше, чем я. Я специально проверил. Сжал его в ладони, несколько раз провел вдоль всей длины. Он тут же попытался толкнуться вперед, в мою руку. Я тихо рассмеялся. Не ожидал, что моему мальчику может нравиться грубость. Как интересно. Откуда бы в нем такие наклонности?

— Мои соседи! — воскликнул он, я все еще не прекратил свои ласки, и ему это нравилось, он извивался подо мной, как уженок. Я был в восторге. Не думал, что разделить с ним удовольствие окажется так легко.

— Ты живешь один, — заметил я.

— Нет... не один...

— Как быстро ты сумел найти себе компаньонов.

— Нет! — он вскрикнул, прогнулся. Я двигался в нем, и моя рука уверенно сжимала его пах. Ему это нравилось еще больше, чем предыдущие, пробные ласки. Он оказался отзывчивым. Правда, я пока не знал какой ценой. Да и не задумывался тогда об этом.

— Они всегда там жили... еще до меня! — отчаянно сопротивляясь удовольствию, отозвался Бобби.

И меня осенило.

— Призраки? — я был так удивлен, что не сразу сообразил, что мне в ладонь начало литься теплое, вязкое семя.

Бобби молчал, он не мог говорить. Думаю, в момент оргазма его горло сдавило спазмом. Он был весь липким и мокрым от пота. Он был обнажен, я — нет. На мне был мой твидовый костюм, и я все еще не закончил. Бобби никак не реагировал, пока я молча, больше не тратя время на слова, двигался в нем, неумолимо приближаясь к пику. Он был безучастен. За шумом крови в ушах я мог слышать лишь звук его дыхания. Оно было частым, но неглубоким. К черте меня подвели его слова.

— Пожалуйста, сэр, — прошептал он устало, — В меня...

Я обтер его собственным носовым платком с монограммой. Сидя перед ним на полу на коленях, я обтирал его перепачканные семенем бедра. Закончив, вжался лицом ему в пах и с жадностью втянул в себя воздух. Бобби сидел в моем кресле и улыбался, как блаженный. Я вдруг испугался, что он на самом деле сошел с ума от моей жестокости. Вскинул голову, всмотрелся ему в лицо. И неожиданно для себя обнаружил, что в его глазах, которые все это время не давали мне покоя, больше нет той бездонной пустоты. В них появился свет, словно блики от его улыбки.

— Вы шантажист и врунишка, сэр, — проинформировал я, в свою очередь улыбаясь ему, — Расскажите-ка мне, как вы умудрились получить столь неоспоримое удовольствие?

— Я смотрел в будущее.

Начало мне уже не понравилось. Я нахмурился. И он перестал улыбаться. Бобби уже тогда чувствовал меня не хуже, чем сейчас. Думаю, это старик Элджернон приучил его чутко реагировать на перемены настроения партнера.

— И?

— Я видел, как мне будет хорошо с вами. Когда-нибудь будет. Я был весь там, поэтому... поэтому возбудился и... — и тут он воскликнул отчаянно, звонко, в голосе его звенела обида, — Но ведь вам было хорошо, сэр! Почему сейчас...

— Потому что это снова был спектакль.

Я поднялся на ноги. Обошел стол, подобрал с пола его рубашку и швырнул ему.

— Одевайся.

— По-вашему, я должен был молча терпеть, пока вы насытитесь, так? Пока посчитаете, что удовлетворены, и акт отмщения свершен, да?

— Скорее, — поправил я его, — акт купли-продажи.

Он встал и быстро, не поднимая на меня глаз, начал одеваться. Рубашка, брючки, ботинки, галстучек. Последний он не стал перевязывать, просто пихнул в карман. Он сопел обиженно и сердито. Кусал губы. Я, стоя у стола, наблюдал за ним.

— Я хотел бы поцеловать вас на прощание, сэр, — набравшись храбрости, объявил он, шагнул ко мне и запрокинул голову, заглядывая в лицо.

— С чего вы взяли, что мы прощаемся? К тому же, ваше предсказание вряд ли лжет нам, не так ли?

Его глаза заблестели от этих слов. Он потянулся ко мне, даже осмелился прижать ладонь к моей груди. Я не спешил поощрять его.

— Это значит, что вы не станете корректировать судьбу по моему видению, и наш договор остается в силе?

— Да. И мое предложение тоже.

— Предложение?

И видел, как в нем разгорается надежда. Но этот факт не вызвал во мне того раздражения, какое должен был вызвать. Признаться, уже тогда я не удивился. Просто продолжил играть с Бобби так, как подсказывало мне уже сердце, а не разум. Глупо, не спорю. Но Бобби сумел меня покорить. Не совсем романтично, конечно. Ведь изначально мы с ним обошлись без романтики. Зато куда надежнее. Мужчинам проще отказаться от чувств и благодетели, чем он собственных низменных желаний и пороков.

— Если вы все еще хотите уединения и, как вы выразились, сэр, чтобы никто не трогал кроме меня, я приглашаю вас посетить мой дом.

— Посетить я могу, но поселиться... — у него на лице появилось беспомощное, в чем-то даже детское выражение.

— Почему нет?

— У меня есть свой дом.

— Он не ваш.

— Но мне там вполне комфортно, и я не хочу...

— Чего? Думаете, если бы стеснили, я бы стал приглашать?

— Нет. Я не хочу зависеть от вас.

— Вы зависите.

— Только по трудовому договору и в чувствах, но я ведь могу уйти, когда захочу.

— Вы в этом так уверены?

— Да, — твердо ответил Бобби и прижался ко мне теснее. — Так я могу... — он недоговорил, облизал губы. Не нарочно, но вышел такой порочный и провокационный жест. У меня непроизвольно уголок губ дернулся в ухмылке.

— Можете, — я позволил себе склониться к нему, чтобы Бобби не пришлось тянуться. — И, раз вы у меня такой независимый, я жду ответного приглашения.

Он тут же поспешил сказать: — Я приглашаю вас...

Эпилог

6. Два подозрительно знакомых джентльмена

В гостиной дома на Рекер-стрит перед камином в старинных креслах сидели два полупрозрачных джентльмена. Один — с внушающей уважение трубкой, другой — с призрачными усами и книгой в руках. Время было позднее. Живые обитатели дома давно уже спали. В камине горел огонь, но призраки не чувствовали его тепла.

— Знаете, коллега, я уже начал скучать. — Поделился своими чувствами тот, что с трубкой. — Посмертие оказалось далеко не таким увлекательным делом, как я позволил себе предположить.

— Не беспокойтесь. Я заметил. Но теперь-то все изменилось.

— О! Конечно. Сэр Бобби оказался весьма занятным, вы не находите?

— Да. Но этот его мужчина...

— Право слово, откуда в вас столько ханжества, мой друг?

— Это не ханжество. Но ведь не можете же вы одобрять их отношения? Мальчику семнадцать. А этот Скользкий Гад...

— Весьма очаровательный тип, на мой взгляд. Я на днях поболтал с ним. Он оказался интересным собеседником.

— Мне не нравится, что он переехал сюда.

— Так не подглядывайте за ними в спальне.

— Да как вы можете?! Я...

— Знаю-знаю, не подглядываете, — отмахнулся призрак с трубкой и тут же с кривой усмешкой участливо уточнил, — Подслушиваете?

— Конечно, нет! — воскликнул его друг. — Мне бы и в голову не пришло, но иногда они...

— Согласен, ведут себя довольно громко. Но почему бы нам с вами просто не порадоваться за них.

— И все равно, — упрямо гнул свое усатый. — Это неправильно.

— Ханжа, — беззлобно пожурил его другой призрак и снова отвернулся к огню. — Но я ведь вижу, что вам тоже по душе то, чем мы с вами теперь занимаемся.

— Исправляем судьбы? Да, несомненно.

— Я бы не сказал, что всегда исправляем. Например, на прошлой неделе заказ явно попахивал аферой.

— Что?! Почему вы ничего мне не сказали?

— Потому что вы точно отказались бы, а мне хотелось посмотреть, получится ли у этих двух пройдох то, что они задумали в свободное от работы время. К тому же, я не согласен на другого партнера, мой друг.

— Я тоже не согласен, — смущенно откликнулся призрак с усами. — Но все же, меня до сих пор смущает то, как легко вы можете до определенного момента преступать закон, несмотря на то, кем вы были когда-то...

— А я ведь вам уже говорил, что одно неотделимо от другого. Вы помните?

— Да. Несмотря на то, что это было так давно, я помню.

— Поэтому мне вдвойне непонятно, почему вас это до сих пор смущает. Можете не отвечать.

Они помолчали. Потом тот, что с трубкой, склонился к соседу и тихо, едва различимо зашептал.

— А знаете, мой друг, о чем я сожалею сейчас больше всего на свете?

Второй промолчал. Он знал, что все равно получит ответ.

— О том, что в своем новом качестве не могу прикоснуться к вам... — и голос его, в котором звучали далекие, потусторонние нотки, был заглушен треском поленьев в камине.

Иногда удобно быть призраком. Когда все уже позади, никто, кроме самого близкого тебе человека, не узнает твой секрет. Оно и к лучшему. Конец