Слишком гордый, чтобы сдохнуть

Слишком гордый, чтобы сдохнуть

Зверь — слишком странный, чтобы жить,

Но слишком редкий, чтобы сдохнуть.

Ты думаешь, что удалось сбежать. Садишься в поезд.

Мир испещрен лентами железных дорог, как каравай ножом в нетвердой руке ожившего мертвеца. Говорят, в Междуречье они появляются до сих пор. И рассказывают дикие сказки о том, каким мир был до того, как поменялись местами полюса. До Опрокидывания. Ты тот мир никогда не знал и не жалеешь об этом. Ты знаешь его таким, какой он теперь. Тебе в нем места нет, но в том, другом, ты вообще не имел бы шансов родиться.

На тебя ведут охоту. И ты петляешь, словно заяц, каждые сутки, иногда чаще, меняя поезда.

Сейчас ты вместе со стареньким локомотивом, идущим на угольной тяге, движешься на север. Говорят, там уже весна. Сады цветут, пахнет липовым цветом и абрикосами. Ты не любишь холод, поэтому, когда предоставляется выбор, выбираешь северное направление. До моря ты так ни разу не добрался. Не пустили. Приходилось менять курс и прятаться, скрываться, петлять. Снова и снова.

Ты точно знаешь, когда это началось — со смерти родителей. Но понятия не имеешь, когда закончится. Возможно, ты предпочел бы умереть, но пресловутая гордость не позволяет. Таким тебя воспитал отец, таким тебя вскормила мать. Гордость — не то, через что легко можно переступить. Ты не переступаешь.

Ты решаешь, что, зная о тебе чуть больше остальных, вряд ли кошки додумаются искать тебя в той стороне. Ты у них четко ассоциируешься с зимней стужей и югом. Ты — тот зверь, которому по природе ближе снег и холод. Ты думаешь, что они — узколобые твари, которые понятия не имеют, что тебе близко, а что нет. Но ты знаешь, что если они навалятся всей сворой, тебе не выстоять. Поэтому ты бежишь. Ты не собираешься давать им шанс составить о тебе верное представление. Снова путаешь следы. Снова меняешь поезд.

Сходишь на станции и садишься в старинный экспресс. После Опрокидывания на рельсы поставили все, что еще можно было наладить и приспособить по ним ездить. Ты уже приучил себя ничему не удивляться. Тебе не важен пункт назначения, только направление. Поэтому ты спрашиваешь у кого-то на перроне — куда идет этот поезд. Выслушиваешь название города, которое ни о чем тебе не говорит, сверяешься с картой и покупаешь билет. Ты упорен.

Поднимаешься по металлическим ступенькам, цепляясь за поручни. Входишь в указанный на билете вагон. И привлекаешь всеобщее внимание одним своим появлением в дверях. На платформе на тебя тоже глазели, но ты привык и в общей массе такие взгляды обычно игнорируешь. Вычленяешь лишь те, в которых загорается особый, опасный для тебя интерес. Людей с такими взглядами ты предпочитаешь не выпускать из поля зрения, пока не уедешь из того или иного места навсегда. Здесь таких пока еще не встречалось. Это в чем-то обнадеживает.

Ты вызывающе одеваешься. Ты думаешь, что стиль — это все, что от тебя осталось. И не готов отказаться от него, даже ради конспирации. Ты ведь знаешь, что кошки находят тебя вовсе не по одежке, а по запаху. Значит, ты можешь носить то, что душе угодно. На тебе узкие капри чуть ниже колена из тонкой, нарочно потертой местами джинсы. Они тесно обтягивают бедра. Длинная, до середины бедра, размахайка, как ты ее называешь, — легкая кофта из воздушной материи, просвечивающаяся на свет. Розовый цвет тебе идет, ты это точно знаешь. Поверх нее на шее масса бус и других украшений, кулоны-камешки на шнурках, какие-то деревянные фигурки на медных или серебряных цепочках. Сверху куртка, женского покроя и леопардовой расцветки, рыжая, в мелкое черное пятнышко. Она тебе нравится, хоть в ней тем жарче, чем ближе к югу. Но ты предпочитаешь её не снимать. И завершают твой образ черные полусапожки на высоченной платформе. Любой другой парень твоих лет просто не смог бы на таких устоять. Ты же не только стоишь, но и давно научился бегать на них. Да так, что кошки, пару раз сумевшие прижать тебе к стенке, уходили ни с чем, не догнав. Так же ты являешься счастливым обладателем ежика волос пшеничного цвета, стоящих во все стороны, можно сказать, что дыбом. И светло-желтых стильных очков, которые не снимаешь никогда. Они у тебя не только для зрения. Есть и в них свои секреты, впрочем, как и в большинстве предметов твоего гардероба. Пока тебе еще ни разу не приходилось их никому раскрывать. К тому же очки скрывают цвет глаз. И это тоже немаловажно.

Ты выбираешь себе место. Сиденья стоят друг напротив друга. Они достаточно широкие и длинные, чтобы при желании на них можно было не только сидеть, но и лежать. Многие так и делают. Кто-то уже спит. Один билет — одно такое большое сиденье-лежанка. Билеты продают строго по их числу в вагоне, но не дают отдельным местам номера.

Кто первый пришел, того и тапки, кажется, так еще говорят в областях, которые меньше остальных пострадали от мирового переворота. Ты улыбаешься собственным мыслям. И выбираешь себе место напротив молодого черноволосого парня. Ты краем глаза фиксируешь его внешность, поймав себя на мысли, что еще ни разу не видел такой чистый цвет вороного крыла, как у него. Это вам не иссиня-черный, о котором ты когда-то читал в старинных отцовских книгах. Это глубокий черный цвет, который трудно сравнить с чем-либо. Глаз незнакомца ты не видишь. Он притворяется, что дремлет. Тебе не нравится его притворство. Ты устал и хочешь отдохнуть. Эти сутки измотали тебя. Но не ложишься. Устраиваешь небольшую вещевую сумку на верхней полке, садишься к окну. Обхватываешь себя руками, приваливаешься лбом к нагретому на солнце стеклу и закрываешь глаза. Ты не спишь. И даже не дремлешь. Ты ждешь. Что-то должно случиться.

Поезд, дернувшись и, как поначалу кажется, откатившись слегка назад, трогается и начинает свое неторопливое движение к указанному в расписании и билетах пункту назначения. Ты слушаешь мерный перестук колес. Подмечаешь, как твой попутчик, тот, который притворялся спящим, на самом деле засыпает. Его дыхание становится совсем ровным. Но дело даже не в нем. Ты просто видишь, как затухают алые вспышки вокруг его головы. Мысли успокаиваются, и на их смену приходит спокойный, безмятежный сон — он отсвечивает в определенном спектре голубым. Твои очки — особое приспособление, они помогают такое видеть. Ты ловишь себя на легком разочаровании и почти тут же забываешь о нем. Поезд движется. Ты вместе с ним. Быть может, хотя бы в этот раз тебе удастся увидеть море.

Ты точно знаешь, сколько было остановок. Ты уже давно приучил себя их считать даже в полудреме. На предыдущей вагон почти опустел. Остался ты, черноволосый парень напротив, уже благополучно завалившийся на свою скамейку и отвернувшийся лицом к спинке. И несколько пассажиров в дальней от вас части вагона. На них все это время ты почти не смотрел. Прощупал еще тогда, когда садился, и понял, что нет в них ровным светом ничего примечательного. Но, проснувшись, присмотрелся к своему неожиданному попутчику. Тот все еще мирно дрых. Тебя заинтересовал его внешний вид. И дело было не в волосах необычно темного цвета и даже не в смуглой коже и мышцах, что проступали на груди в вырезе полурасстегнутой рубашке. А в одежде. Черные брюки с отутюженными складками, которые за время пути несколько примялись, но все еще четко просматривались. И белоснежная рубашка из слишком плотной ткани. Из таких обычно мужские сорочки не шьют. Плотность ткани тебя и заинтересовала. Закралась мысль, что под ней попутчик мог бы скрывать какие-то узоры на коже. И если это так, то ты попал. Запаниковать по-настоящему не получилось.

Через несколько минут после того, как поезд покидает очередную станцию и за окнами снова появляется унылый до отвращения пейзаж, начинается резкое торможение. От неожиданности ты летишь прямо на попутчика. Тот не спит, хоть ты и был уверен в обратном. Иначе не объяснить тот факт, что до того, как ты успеваешь хоть что-то сделать, он уже подхватывает тебя и с силой притискивает к груди. Ты запутываешься в лабиринте его взгляда. Он смотрит на тебя. Слишком близко, чтобы можно было посчитать это нормальным. Слишком пристально, чтобы оставаться спокойным. Глаза у него желтые, словно две расплавленные капли янтаря. Ты знаешь, что таких глаз следует опасаться особо. И сам не понимаешь, почему не начинаешь отбиваться, пока есть такая возможность. Искреннее изумление в этих глазах останавливает тебя.

— Что происходит?! — кричит незнакомец тебе в ухо.

Ты вздрагиваешь и пытаешься его от себя отодвинуть. Вагон ощутимо кренится на левый бок. Вы с незнакомцем как раз с этой стороны.

— Эй?! — попутчик начинает озираться, не выпуская тебя из вынужденных объятий.

Другие пассажиры тоже охвачены паникой. И лишь когда он снова смотрит на тебя, ты понимаешь, что он-то как раз не боится. Просто возмущен самим фактом, что кто-то так беспардонно прервал его сон. В душу закрадывается обида. Ты не понимаешь, откуда она там взялась. Но уже действуешь. Ты, в отличие от остальных, знаешь, что означает столь непредвиденная остановка.

Вагон перестает заваливаться на бок. Выравнивается. Еще немного катится вперед, потом останавливается совсем.

— Отпусти, — говоришь ты спокойно и упираешься в грудь попутчика ладонью.

Тот секунду смотрит недоуменно, а потом расплывается в улыбке.

— А если не отпущу, то что?

— Поцелую, — говоришь ты и возвращаешь ему улыбку.

Вот только в отличие от янтарных глубин его глаз, в твоих глазах за прозрачным пластиком очков нет ни капли искренности. Но есть серьезность. Это почти угроза. Незнакомец не успевает этого понять.

Ты смотришь через его плечо на двери в тамбур, ты видишь сквозь них и сквозь стены. Очки универсальны. Ты рад, что когда-то сумел перенастроить их под себя и дополнить несколькими приятными примочками. Там, двигаясь в вашу сторону, уже шуруют по другим вагонам кошки. Они приближаются, быстро, но внимательно осматривая поезд. Ты предпочел бы не встречаться с ними лично. Но твой запах щекочет песчаным хищникам носы. Они слишком быстро взяли след, думаешь ты и решаешь, что отступать и жалеть незадачливого попутчика, который, к тому же, все еще продолжает тискать тебя, не имеет смысла.

Целуешь. Он только и успевает, что изумленно вякнуть тебе в рот. Но твои руки уже скользят под рубашкой. По груди. До спины не дотянуться. Он слишком плотно прижимается к спинке своей скамьи. Не имеет значения. Его запах. Ты тянешь его на себя. А ему, в обмен, оставляешь свой. Не так уж и сложно, если подумать. Ты не знаешь, способны ли на такое волкодлаки и другие представители зверолюдов. Но тебя это мало волнует. Ты берешь то, что тебе сейчас нужно. И сбегаешь. Выпрыгиваешь в окно, разбив его кулаком с массивным металлическим перстнем. В нем тоже скрыта особая примочка, так что осколки стекла не доставляют тебе ровным счетом никаких проблем.

Ты знаешь, что своим обманом выиграл совсем немного времени. И знаешь, что черноволосого незнакомца, скорее всего, уже совсем скоро не будет в живых. Кошки взбесятся, когда поймут, что снова его упустили, и прикончат парня просто затем, чтобы на ком-нибудь выместить злость. Ты не испытаешь жалости. Пытаешься себя в этом убедить. Но тщетно. Тебе грустно. Сердце словно давит на грудную клетку изнутри. Но ты убеждаешь себя, что если бы не ты, то тебя. И какое тебе дело до того парня? Не помогает. Ты переживаешь. Срываешься на бег, чтобы вытеснить из головы посторонние мысли. Под твоими тяжелыми подошвами трескаются ветки и летят во все стороны камни. Ты не боишься переломать ноги на таких платформах. Ты вообще в этой жизни слишком многого не боишься.

Через какое-то время, двигаясь вдоль рельсов, ты поднимаешься еще на один перрон. Маленькая станция. Тот поезд, на котором ты ехал, должен был проскочить её, не затормозив. Подходишь к малюсенькому домику под обветшалой, некогда красной крышей. Стучишь в окошко, над которым желтым мелом по бело-серой стене криво выведено — "касса". Просишь билет на ближайший поезд. Заспанный старик, все то время, пока выписывает тебе билет, пялится на тебя. В их глуши такое чудо-юдо, как ты, не каждый день встретишь.

Забираешь билет. Садишься на покосившуюся, единственную на всю платформу лавочку. Засовываешь руки в карманы. Закрываешь глаза. Погони нет. Ты всю дорогу пытаешься её услышать. Но не слышишь. И в тишине, разбавленной лишь шелестом листьев в кронах деревьев близлежащего леска, твои мысли снова возвращаются к тому парню. Ты жалеешь, что все так получилось. И тебе стыдно перед мертвецом за себя. Ты даже готов простить ему ту улыбку и те объятия, потому что вдруг понимаешь, что было в нем что-то такое, от чего внутри все замерло, стоило ему на тебя посмотреть. И пусть у него самые страшные на свете глаза. Таких не бывает у кошек, они — прерогатива волков. И в любой другой момент твои инстинкты при одной лишь мысли о близком знакомстве с представителем волчьего племени взвыли бы матом и потребовали бежать от него без оглядки. Сейчас с тобой творится что-то странное. Ты сожалеешь, что не выяснил наверняка, волк ли он. А его запах, что ты позаимствовал, давно уже выветрился. Надо было раньше думать. Следовало бы остановиться, принюхаться, разобраться, что к чему. Но ты этого делать не стал. Спрашиваешь себя — почему? Не находишь ответа.

Подходит поезд. Совсем старый. Ты таких и не видел никогда. Очень медленный. И больше похож на старинный трамвай, какие встречались тебе в руинах городов погибшего мира. Забираешься внутрь. Сиденья стоят вдоль окон. Предполагается, что нужно сидеть к ним спиной. Тебе безразличны красоты природы, поэтому неудобство для тебя только в том, что в таком положении не так-то просто увидеть, если вдруг кто-то вздумает напасть на вагон сбоку. Тебе не нравится, но выбирать не приходиться. Садишься. Напротив сидит какой-то дедок. Явно фермер. Рядом с ним миловидная девчушка — внучка. Спит, положив щеку на коленку деда и свесив тонкие ножки в самодельных сандалиях. Они не достают до пола. Правая сандалия вот-вот соскользнет. Ты улыбаешься, глядя на эту пару. Дедок, хмыкнув в седые усы, благосклонно тебе кивает. Складывает руки на груди, переплетая пальцы, и откидывается на спинку сиденья. Видимо, тоже решил подремать.

На других пассажиров ты смотришь лишь мельком. Неопасны — вот твой вердикт. Хочешь закрыть глаза и, если не подремать, то хотя бы попытаться избавиться от мыслей о попутчике, погибшем твоими стараниями. Еще не хватало изводить себя тем, чего уже не исправить. Но вмешивается контролер.

Оказывается, и это здесь было, как в трамваях, ты читал об этом. Приземистый дядечка в потертой униформе. Тебе хочется полюбопытствовать: а ничего, что это поезд? Но ты молчишь, протягивая ему свой билет. Он смотрит, прокалывает его каким-то особым приспособлением. Ты такого никогда раньше не видел. Наверное, нечто очень старое, можно сказать, антиквариат. Ты невесело усмехаешься, а контролер с достоинством человека, без которого мир бы не смог существовать, спрашивает, не желаешь ли ты сдать свою сумку в багажный вагон. Ты чуть было не уточняешь — "А что, здесь и такое есть?". Но вовремя одергиваешь себя. Молча качаешь головой. Контролер, неодобрительно глянув на твой так называемый багаж, который, как ни крути, больше подходит под определение ручной клади, удаляется. И только тогда ты понимаешь, что, скорее всего, за место в багажном вагоне полагается брать отдельную плату, и своим отказом ты только что не дал дядечке заработать. Это тебя веселит. Причем настолько, что ты забываешь о желтоглазом незнакомце, мысли о котором одолевают тебя все последние часы.