Слишком гордый, чтобы сдохнуть

Слишком гордый, чтобы сдохнуть

Зверь — слишком странный, чтобы жить,

Но слишком редкий, чтобы сдохнуть.

Ты думаешь, что удалось сбежать. Садишься в поезд.

Мир испещрен лентами железных дорог, как каравай ножом в нетвердой руке ожившего мертвеца. Говорят, в Междуречье они появляются до сих пор. И рассказывают дикие сказки о том, каким мир был до того, как поменялись местами полюса. До Опрокидывания. Ты тот мир никогда не знал и не жалеешь об этом. Ты знаешь его таким, какой он теперь. Тебе в нем места нет, но в том, другом, ты вообще не имел бы шансов родиться.

На тебя ведут охоту. И ты петляешь, словно заяц, каждые сутки, иногда чаще, меняя поезда.

Сейчас ты вместе со стареньким локомотивом, идущим на угольной тяге, движешься на север. Говорят, там уже весна. Сады цветут, пахнет липовым цветом и абрикосами. Ты не любишь холод, поэтому, когда предоставляется выбор, выбираешь северное направление. До моря ты так ни разу не добрался. Не пустили. Приходилось менять курс и прятаться, скрываться, петлять. Снова и снова.

Ты точно знаешь, когда это началось — со смерти родителей. Но понятия не имеешь, когда закончится. Возможно, ты предпочел бы умереть, но пресловутая гордость не позволяет. Таким тебя воспитал отец, таким тебя вскормила мать. Гордость — не то, через что легко можно переступить. Ты не переступаешь.

Ты решаешь, что, зная о тебе чуть больше остальных, вряд ли кошки додумаются искать тебя в той стороне. Ты у них четко ассоциируешься с зимней стужей и югом. Ты — тот зверь, которому по природе ближе снег и холод. Ты думаешь, что они — узколобые твари, которые понятия не имеют, что тебе близко, а что нет. Но ты знаешь, что если они навалятся всей сворой, тебе не выстоять. Поэтому ты бежишь. Ты не собираешься давать им шанс составить о тебе верное представление. Снова путаешь следы. Снова меняешь поезд.

Сходишь на станции и садишься в старинный экспресс. После Опрокидывания на рельсы поставили все, что еще можно было наладить и приспособить по ним ездить. Ты уже приучил себя ничему не удивляться. Тебе не важен пункт назначения, только направление. Поэтому ты спрашиваешь у кого-то на перроне — куда идет этот поезд. Выслушиваешь название города, которое ни о чем тебе не говорит, сверяешься с картой и покупаешь билет. Ты упорен.

Поднимаешься по металлическим ступенькам, цепляясь за поручни. Входишь в указанный на билете вагон. И привлекаешь всеобщее внимание одним своим появлением в дверях. На платформе на тебя тоже глазели, но ты привык и в общей массе такие взгляды обычно игнорируешь. Вычленяешь лишь те, в которых загорается особый, опасный для тебя интерес. Людей с такими взглядами ты предпочитаешь не выпускать из поля зрения, пока не уедешь из того или иного места навсегда. Здесь таких пока еще не встречалось. Это в чем-то обнадеживает.

Ты вызывающе одеваешься. Ты думаешь, что стиль — это все, что от тебя осталось. И не готов отказаться от него, даже ради конспирации. Ты ведь знаешь, что кошки находят тебя вовсе не по одежке, а по запаху. Значит, ты можешь носить то, что душе угодно. На тебе узкие капри чуть ниже колена из тонкой, нарочно потертой местами джинсы. Они тесно обтягивают бедра. Длинная, до середины бедра, размахайка, как ты ее называешь, — легкая кофта из воздушной материи, просвечивающаяся на свет. Розовый цвет тебе идет, ты это точно знаешь. Поверх нее на шее масса бус и других украшений, кулоны-камешки на шнурках, какие-то деревянные фигурки на медных или серебряных цепочках. Сверху куртка, женского покроя и леопардовой расцветки, рыжая, в мелкое черное пятнышко. Она тебе нравится, хоть в ней тем жарче, чем ближе к югу. Но ты предпочитаешь её не снимать. И завершают твой образ черные полусапожки на высоченной платформе. Любой другой парень твоих лет просто не смог бы на таких устоять. Ты же не только стоишь, но и давно научился бегать на них. Да так, что кошки, пару раз сумевшие прижать тебе к стенке, уходили ни с чем, не догнав. Так же ты являешься счастливым обладателем ежика волос пшеничного цвета, стоящих во все стороны, можно сказать, что дыбом. И светло-желтых стильных очков, которые не снимаешь никогда. Они у тебя не только для зрения. Есть и в них свои секреты, впрочем, как и в большинстве предметов твоего гардероба. Пока тебе еще ни разу не приходилось их никому раскрывать. К тому же очки скрывают цвет глаз. И это тоже немаловажно.

Ты выбираешь себе место. Сиденья стоят друг напротив друга. Они достаточно широкие и длинные, чтобы при желании на них можно было не только сидеть, но и лежать. Многие так и делают. Кто-то уже спит. Один билет — одно такое большое сиденье-лежанка. Билеты продают строго по их числу в вагоне, но не дают отдельным местам номера.

Кто первый пришел, того и тапки, кажется, так еще говорят в областях, которые меньше остальных пострадали от мирового переворота. Ты улыбаешься собственным мыслям. И выбираешь себе место напротив молодого черноволосого парня. Ты краем глаза фиксируешь его внешность, поймав себя на мысли, что еще ни разу не видел такой чистый цвет вороного крыла, как у него. Это вам не иссиня-черный, о котором ты когда-то читал в старинных отцовских книгах. Это глубокий черный цвет, который трудно сравнить с чем-либо. Глаз незнакомца ты не видишь. Он притворяется, что дремлет. Тебе не нравится его притворство. Ты устал и хочешь отдохнуть. Эти сутки измотали тебя. Но не ложишься. Устраиваешь небольшую вещевую сумку на верхней полке, садишься к окну. Обхватываешь себя руками, приваливаешься лбом к нагретому на солнце стеклу и закрываешь глаза. Ты не спишь. И даже не дремлешь. Ты ждешь. Что-то должно случиться.

Поезд, дернувшись и, как поначалу кажется, откатившись слегка назад, трогается и начинает свое неторопливое движение к указанному в расписании и билетах пункту назначения. Ты слушаешь мерный перестук колес. Подмечаешь, как твой попутчик, тот, который притворялся спящим, на самом деле засыпает. Его дыхание становится совсем ровным. Но дело даже не в нем. Ты просто видишь, как затухают алые вспышки вокруг его головы. Мысли успокаиваются, и на их смену приходит спокойный, безмятежный сон — он отсвечивает в определенном спектре голубым. Твои очки — особое приспособление, они помогают такое видеть. Ты ловишь себя на легком разочаровании и почти тут же забываешь о нем. Поезд движется. Ты вместе с ним. Быть может, хотя бы в этот раз тебе удастся увидеть море.

Ты точно знаешь, сколько было остановок. Ты уже давно приучил себя их считать даже в полудреме. На предыдущей вагон почти опустел. Остался ты, черноволосый парень напротив, уже благополучно завалившийся на свою скамейку и отвернувшийся лицом к спинке. И несколько пассажиров в дальней от вас части вагона. На них все это время ты почти не смотрел. Прощупал еще тогда, когда садился, и понял, что нет в них ровным светом ничего примечательного. Но, проснувшись, присмотрелся к своему неожиданному попутчику. Тот все еще мирно дрых. Тебя заинтересовал его внешний вид. И дело было не в волосах необычно темного цвета и даже не в смуглой коже и мышцах, что проступали на груди в вырезе полурасстегнутой рубашке. А в одежде. Черные брюки с отутюженными складками, которые за время пути несколько примялись, но все еще четко просматривались. И белоснежная рубашка из слишком плотной ткани. Из таких обычно мужские сорочки не шьют. Плотность ткани тебя и заинтересовала. Закралась мысль, что под ней попутчик мог бы скрывать какие-то узоры на коже. И если это так, то ты попал. Запаниковать по-настоящему не получилось.

Через несколько минут после того, как поезд покидает очередную станцию и за окнами снова появляется унылый до отвращения пейзаж, начинается резкое торможение. От неожиданности ты летишь прямо на попутчика. Тот не спит, хоть ты и был уверен в обратном. Иначе не объяснить тот факт, что до того, как ты успеваешь хоть что-то сделать, он уже подхватывает тебя и с силой притискивает к груди. Ты запутываешься в лабиринте его взгляда. Он смотрит на тебя. Слишком близко, чтобы можно было посчитать это нормальным. Слишком пристально, чтобы оставаться спокойным. Глаза у него желтые, словно две расплавленные капли янтаря. Ты знаешь, что таких глаз следует опасаться особо. И сам не понимаешь, почему не начинаешь отбиваться, пока есть такая возможность. Искреннее изумление в этих глазах останавливает тебя.

— Что происходит?! — кричит незнакомец тебе в ухо.

Ты вздрагиваешь и пытаешься его от себя отодвинуть. Вагон ощутимо кренится на левый бок. Вы с незнакомцем как раз с этой стороны.

— Эй?! — попутчик начинает озираться, не выпуская тебя из вынужденных объятий.

Другие пассажиры тоже охвачены паникой. И лишь когда он снова смотрит на тебя, ты понимаешь, что он-то как раз не боится. Просто возмущен самим фактом, что кто-то так беспардонно прервал его сон. В душу закрадывается обида. Ты не понимаешь, откуда она там взялась. Но уже действуешь. Ты, в отличие от остальных, знаешь, что означает столь непредвиденная остановка.

Вагон перестает заваливаться на бок. Выравнивается. Еще немного катится вперед, потом останавливается совсем.

— Отпусти, — говоришь ты спокойно и упираешься в грудь попутчика ладонью.

Тот секунду смотрит недоуменно, а потом расплывается в улыбке.

— А если не отпущу, то что?

— Поцелую, — говоришь ты и возвращаешь ему улыбку.

Вот только в отличие от янтарных глубин его глаз, в твоих глазах за прозрачным пластиком очков нет ни капли искренности. Но есть серьезность. Это почти угроза. Незнакомец не успевает этого понять.

Ты смотришь через его плечо на двери в тамбур, ты видишь сквозь них и сквозь стены. Очки универсальны. Ты рад, что когда-то сумел перенастроить их под себя и дополнить несколькими приятными примочками. Там, двигаясь в вашу сторону, уже шуруют по другим вагонам кошки. Они приближаются, быстро, но внимательно осматривая поезд. Ты предпочел бы не встречаться с ними лично. Но твой запах щекочет песчаным хищникам носы. Они слишком быстро взяли след, думаешь ты и решаешь, что отступать и жалеть незадачливого попутчика, который, к тому же, все еще продолжает тискать тебя, не имеет смысла.

Целуешь. Он только и успевает, что изумленно вякнуть тебе в рот. Но твои руки уже скользят под рубашкой. По груди. До спины не дотянуться. Он слишком плотно прижимается к спинке своей скамьи. Не имеет значения. Его запах. Ты тянешь его на себя. А ему, в обмен, оставляешь свой. Не так уж и сложно, если подумать. Ты не знаешь, способны ли на такое волкодлаки и другие представители зверолюдов. Но тебя это мало волнует. Ты берешь то, что тебе сейчас нужно. И сбегаешь. Выпрыгиваешь в окно, разбив его кулаком с массивным металлическим перстнем. В нем тоже скрыта особая примочка, так что осколки стекла не доставляют тебе ровным счетом никаких проблем.

Ты знаешь, что своим обманом выиграл совсем немного времени. И знаешь, что черноволосого незнакомца, скорее всего, уже совсем скоро не будет в живых. Кошки взбесятся, когда поймут, что снова его упустили, и прикончат парня просто затем, чтобы на ком-нибудь выместить злость. Ты не испытаешь жалости. Пытаешься себя в этом убедить. Но тщетно. Тебе грустно. Сердце словно давит на грудную клетку изнутри. Но ты убеждаешь себя, что если бы не ты, то тебя. И какое тебе дело до того парня? Не помогает. Ты переживаешь. Срываешься на бег, чтобы вытеснить из головы посторонние мысли. Под твоими тяжелыми подошвами трескаются ветки и летят во все стороны камни. Ты не боишься переломать ноги на таких платформах. Ты вообще в этой жизни слишком многого не боишься.

Через какое-то время, двигаясь вдоль рельсов, ты поднимаешься еще на один перрон. Маленькая станция. Тот поезд, на котором ты ехал, должен был проскочить её, не затормозив. Подходишь к малюсенькому домику под обветшалой, некогда красной крышей. Стучишь в окошко, над которым желтым мелом по бело-серой стене криво выведено — "касса". Просишь билет на ближайший поезд. Заспанный старик, все то время, пока выписывает тебе билет, пялится на тебя. В их глуши такое чудо-юдо, как ты, не каждый день встретишь.

Забираешь билет. Садишься на покосившуюся, единственную на всю платформу лавочку. Засовываешь руки в карманы. Закрываешь глаза. Погони нет. Ты всю дорогу пытаешься её услышать. Но не слышишь. И в тишине, разбавленной лишь шелестом листьев в кронах деревьев близлежащего леска, твои мысли снова возвращаются к тому парню. Ты жалеешь, что все так получилось. И тебе стыдно перед мертвецом за себя. Ты даже готов простить ему ту улыбку и те объятия, потому что вдруг понимаешь, что было в нем что-то такое, от чего внутри все замерло, стоило ему на тебя посмотреть. И пусть у него самые страшные на свете глаза. Таких не бывает у кошек, они — прерогатива волков. И в любой другой момент твои инстинкты при одной лишь мысли о близком знакомстве с представителем волчьего племени взвыли бы матом и потребовали бежать от него без оглядки. Сейчас с тобой творится что-то странное. Ты сожалеешь, что не выяснил наверняка, волк ли он. А его запах, что ты позаимствовал, давно уже выветрился. Надо было раньше думать. Следовало бы остановиться, принюхаться, разобраться, что к чему. Но ты этого делать не стал. Спрашиваешь себя — почему? Не находишь ответа.

Подходит поезд. Совсем старый. Ты таких и не видел никогда. Очень медленный. И больше похож на старинный трамвай, какие встречались тебе в руинах городов погибшего мира. Забираешься внутрь. Сиденья стоят вдоль окон. Предполагается, что нужно сидеть к ним спиной. Тебе безразличны красоты природы, поэтому неудобство для тебя только в том, что в таком положении не так-то просто увидеть, если вдруг кто-то вздумает напасть на вагон сбоку. Тебе не нравится, но выбирать не приходиться. Садишься. Напротив сидит какой-то дедок. Явно фермер. Рядом с ним миловидная девчушка — внучка. Спит, положив щеку на коленку деда и свесив тонкие ножки в самодельных сандалиях. Они не достают до пола. Правая сандалия вот-вот соскользнет. Ты улыбаешься, глядя на эту пару. Дедок, хмыкнув в седые усы, благосклонно тебе кивает. Складывает руки на груди, переплетая пальцы, и откидывается на спинку сиденья. Видимо, тоже решил подремать.

На других пассажиров ты смотришь лишь мельком. Неопасны — вот твой вердикт. Хочешь закрыть глаза и, если не подремать, то хотя бы попытаться избавиться от мыслей о попутчике, погибшем твоими стараниями. Еще не хватало изводить себя тем, чего уже не исправить. Но вмешивается контролер.

Оказывается, и это здесь было, как в трамваях, ты читал об этом. Приземистый дядечка в потертой униформе. Тебе хочется полюбопытствовать: а ничего, что это поезд? Но ты молчишь, протягивая ему свой билет. Он смотрит, прокалывает его каким-то особым приспособлением. Ты такого никогда раньше не видел. Наверное, нечто очень старое, можно сказать, антиквариат. Ты невесело усмехаешься, а контролер с достоинством человека, без которого мир бы не смог существовать, спрашивает, не желаешь ли ты сдать свою сумку в багажный вагон. Ты чуть было не уточняешь — "А что, здесь и такое есть?". Но вовремя одергиваешь себя. Молча качаешь головой. Контролер, неодобрительно глянув на твой так называемый багаж, который, как ни крути, больше подходит под определение ручной клади, удаляется. И только тогда ты понимаешь, что, скорее всего, за место в багажном вагоне полагается брать отдельную плату, и своим отказом ты только что не дал дядечке заработать. Это тебя веселит. Причем настолько, что ты забываешь о желтоглазом незнакомце, мысли о котором одолевают тебя все последние часы.

Солнце катится к закату. И кажется, что уже ничто не способно испоганить тебе вечернее настроение. На душе откуда-то легкость, в мыслях пустота. Ты ушел от погони, и в сердце неизвестно откуда поселилась уверенность, что и в следующий раз уйдешь. Ты едешь к морю. С каждой пройденной паровозиком милей ты все ближе и ближе. И кажется, уже можешь унюхать доносящийся с его соленых просторов волнующий своей свежестью бриз. Ты закрываешь глаза. В тихой счастливой прострации проезжаешь две остановки. Тебе все равно до конечной, но ты по привычке считаешь их про себя. На третьей выходят дед с внучкой. Ты оборачиваешься на них, чтобы посмотреть в окно. Девочка замечает и, улыбаясь беззубым ртом, машет тебе ладошкой. Но ты этого уже не замечаешь. Ты пойман в капкан взгляда ярко-желтых, янтарных глаз.

В первый момент он кажется тебе галлюцинацией. Ты даже тянешься к лицу, чтобы снять очки и протереть глаза. Но он ухмыляется разбитой губой и шагает к дверям вагона. Ты резко отворачиваешься от окна. Мечешься в мыслях, не знаешь, куда теперь деваться. Снова бежать? Догонит. Этот — догонит. Этот точно не кот.

Он входит и останавливается напротив тебя. Не садится. Он высокий. Много выше тебя, даже если ты так и останешься на своих платформах. Он смотрит сверху вниз, нависает над тобой, обеими руками зацепившись за верхний поручень.

— За тобой должок, — говорит он одними губами.

А ты смотришь на то, как в особом спектре его раны регенерируют в несколько десятков раз быстрее, чем у обычного человека, хоть обычным зрением это пока и не так заметно. На потрепанный вид, изодранный рукав рубашки, пыль на ботинках и брюках, мокрые на висках волосы ты уже не обращаешь внимания. По запаху понимаешь, что перед тобой волк. Сильный, возможно, кто-то из свиты вожака. И тебе становится жутко от одной лишь этой мысли. Что он говорит? Долг?

Тебя спасает кондуктор. Он подходит, требует у черноволосого волка билет. Тот, ухмыляясь и показывая белые зубы и острые клыки, достает из кармана измятую бумажку. Недовольно поджав губы, контролер продырявливает её. Возвращает и снова, как и тебе, предлагает багажный вагон, хоть и видит, что у парня при себе ничего нет, только то, что на нем. Ты в это время перебираешь в голове возможные варианты.

Сбежать от этого волка можно, только убив его. Ты можешь. Знаешь, как. Причем, знаешь далеко не один способ. Но, если ты убьешь, стая тебе этого не простит. Тебя затравят. Бегать и от кошек и от волков ты уже не сможешь. Тогда, если долг не велик, а оплата сдельная, может быть, еще удастся все как-то между собой решить? При мысли об оплате в глазах темнеет. Ты ведешь носом, узнаешь запах. И понимаешь, что не сможешь заплатить.

Встаешь на ноги. Он вынужден отстраниться. Улыбается, скорее, даже скалится. Осматривает с ног до головы. А ты говоришь.

— Я не смогу, — причем за шумом крови в ушах не слышишь собственного голоса.

Зато волк слышит. Хмурится, серьезнеет, больше не пытается заигрывать и говорит.

— Ты должен пахнуть мной. Иначе они снова нас найдут. Ты этого хочешь?

— А ты чем будешь пахнуть? — хмыкаешь и отводишь взгляд.

Пытаешься опуститься обратно на сиденье, но он хватает тебя за локоть и не пускает.

— Собой и буду, — бросает черноволосый и тащит тебя за собой в багажный вагон, ты только и успеваешь захватить с собой свою сумку.

Пошарив в кармане, вынимает внушительную пачку денег, бросает несколько крупных банкнот кондуктору, попытавшемуся преградить им путь. Рычит, явно переходя на волчью манеру разговора.

— Позаботься, чтобы никто не беспокоил.

И с силой захлопывает за вашими спинами двери.

— Я не лягу под тебя, — говоришь ты спокойным, пугающим тебя самого голосом.

Он оборачивается и с силой впечатывает тебя спиной в стену полутемного вагона. Одинокая лампочка на потолке вздрагивает и гаснет.

Не проблема. Вы оба прекрасно видите в темноте. Ты понимаешь это, видя, как начинают светиться его глаза. В багажном вагоне нет окон. Отчего-то ты даже рад этому. Не потому, что считаешь уготованную тебе участь постыдной. Хотя и презираешь черного волка за такое отношение к тебе. А потому, что в темноте тебе всегда спокойнее. Ты не боишься открытого пространства, но изредка, когда темно и вот так же со всех сторон обступают обманчивые в своей надежности стены, ты чувствуешь себя, как дома. Охватывает тоска, но в груди разливается тепло узнавания. Ты хотел бы вернуться в тот дом, которого больше не существует. Хотя бы ненадолго вернуться.

— И все-таки, — говорит незнакомец жестко, — твой запах нужно подправить.

Ты смотришь на него, понимая, что если он сделает это с тобой, ты запустишь все свои тайные игрушки сразу. Вагончик разметает по путям и тебя вместе с ним. Отец всегда говорил, что такая смерть — это трусость. Как бы ни было тяжело, бог не дает человеку тех испытаний, которые тот не смог бы вынести. Но ты уже тогда спрашивал, где тот бог. Отец говорил, что на небе. Ты не верил. Они же с матерью пытались, но не успели научить тебя их вере. Старой и полузабытой, как тот мир, что был до тебя. Вера их не спасла. Ты не готов умереть, но когда выбор невелик, понимаешь, что выберешь самоубийство, и тянешься к горлу.

Волк перехватывает твою руку. Сжимает, но не больно, мог бы и сильней. Ты смотришь на него. Что еще он тебе скажет? Как именно попытается убедить? А он отпускает запястье. В его горящих в темноте глазах появляется властность. Он просовывает ладони между твоей спиной и стеной и притягивает тебя к себе. Склоняется, обнимая крепко и надежно. Ты вдруг понимаешь, что когда-то именно так обнимал тебя отец и даже пах он в такие моменты очень похоже. От этого намокают ресницы. Ты не слабак. Ты это точно знаешь. И не стыдишься слез. Просто больно. Просто одиноко. Просто все так сложилось. И этот волк...

Он шепчет, перебирая пальцами волосы у тебя на затылке.

— Не будет больно, я сделаю так, что запах надолго уйдет...

Ты не отвечаешь на слова, но с легкостью открываешься навстречу его поцелую. Внутренности обжигает открытым огнем. Ты весь передергиваешься, как от щекотки, чувствуя, как пальцы волка раздергивают молнию, приспускают белье и обхватывают твой член ладонью, сжимая и резко проводя по всей длине. Ты захлебываешься вдохом. Ты не знаешь, почему не взрываешь тут все к чертовой матери. Ты толкаешься бедрами в его руку, не представляя, когда успел так сильно возбудиться. Неужели от одного лишь запаха? Он целует тебя в шею, проталкивает язык в ушную раковину, обводит её изгибы. Ты всхлипываешь, с силой держась за широкие плечи. Он старше, такая мысль приходит тебе внезапно. Лет на десять старше тебя, хоть и выглядит моложе. Он опытнее. Причем, намного. Ты чувствуешь это по тому, какие уверенные у него движения, и подозреваешь по тому, как бурно реагируешь на них, словно он предугадывает все твои желания до того, как ты сам успеваешь их осознать. Тебе хорошо. Член в его руке пульсирует. Тонкая ткань твоей размахайки липнет от пота к спине. Ты хрипишь, скулишь и воешь. Последнее не так громко, чтобы соотнести твой вой с волчьим. Ты всхлипываешь, в ответ вылизывая его шею. Она соленая. Кожа пахнет кровью, горчит на языке. Ты сходишь с ума. Ты это понимаешь. Пытаешься врезать себе самому подзатыльник, напомнить, что млеешь сейчас в объятиях волка. И понимаешь, что уже не сумеешь это остановить. Он снова целует тебя, вылизывает губы, проводит по небу. Щекочет. Ты только и успеваешь сглатывать слюну. А потом он улыбается. Ты замечаешь. И трется носом о твой нос. И все это с улыбкой. В тебе что-то взрываешься. Ты запрокидываешь голову. Больно бьешься макушкой о стену, вжимаешься бедрами в руку волка и хрипишь, кончая. Чуть не сползаешь на пол, но он смеется в голос и без труда удерживает тебя.

— А ты шустрый, — комментирует волк.

И ты краснеешь, краснеешь впервые за долгое время. Тебе вообще-то казалось, что ничто уже не сможет смутить тебя. Но сосредоточиться на собственных переживаниях, на отголосках сладостных ощущений, волк тебе не дает. Склоняется к уху и шепчет.

— Твой долг растет...

— И что ты хочешь?

— Кончить в ротик.

Его слова оглушают тебя. Ты думаешь, что ни разу еще не слышал такой пошлости. Такой мерзости. Но... опускаешься на колени. Он упирается ладонью в стену над тобой. Ты мог бы этого не делать, ты мог бы убить волка и выиграть еще какое-то время. Ты мог бы успеть добраться до моря, и, взглянув на него, сыграть в ящик уже там. В принципе, если выбирать, где умирать... Но ты даже не помышляешь активировать хоть один из своих перстней или кулонов. Ты расстегиваешь на нем изрядно помятые брюки с изуродованными стрелками. Ты высвобождаешь толстый, длинный член. Взвешиваешь в руке, думая о том, что и не представлял себе, что у волков может быть такое огромное достоинство. Не замечаешь, как сглатываешь. Не смотришь наверх, чтобы увидеть, как смотрит на тебя черный волк. Придвигаешься, высовываешь язык и пытаешься лизнуть. Твой язык касается плоти и отдергивается. Вкус, запах — не вызывают отвращение, хоть ты и думал, что будет иначе. Щекочут ноздри, только и всего. Но ты в принципе не представляешь, как будешь запихивать в себя эту штуковину. Особенно в рот. Снова высовываешь язык, пытаешься провести по члену чуть настойчивее, но неожиданно оказываешься вздернут на ноги, и волк снова прижимает тебя к стене. Его взгляд такой серьезный, что ты пугаешься. Что не так? Вроде бы ты все правильно сделал, или...

— Не нужно жертв, — говорит волк и проводит пальцами по твоей щеке. — Я просто хотел проверить, как далеко ты готов зайти ради своей шкуры.

Смотрит. Ждет реакции. Ты молчишь. Тебе есть, что сказать на это. Но ты решаешь, что сделаешь это потом, сначала нужно заставить эту черную суку кончить. А волк, поймав твой упрямый взгляд, с тихим фырканьем командует:

— Просто возьми рукой и поцелуй.

Ты подчиняешься. Целуешь так, как ни разу еще никого не целовал. Ловишь губами его рыки. Он пытается кусаться в поцелуях, ты не даешь. Свободной, не занятой членом рукой, дергаешь за волосы. Они у него длиннее, чем у тебя, и жестче. Закрывают шею. Он матерится сквозь зубы. Но подчиняется, не переходит на грубости.

Ты понимаешь, что начинаешь возбуждаться снова. Собственная реакция пугает тебя. Но останавливаться уже не имеет смысла. Отталкиваешь его от себя. Он недовольно ворчит. Открывает глаза, смотрит с затаенной обидой. Но ты почти тут же притягиваешь его обратно, только на этот раз прижимаешь к его члену свой и начинаешь двигать ладонью по ним обоим. Он тут же присоединяет к твоей руке свою. И вы двигаетесь вместе. И теперь уже волк ловит твои всхлипы ртом и то и дело сверкает зубами в улыбке.

— Ты страстный, — шепчет он на выдохе, когда вы с ним вместе кончаете, пачкая спермой ладони друг друга.

В твоей груди рождается еще один, на этот раз последний, всхлип, и ты сползаешь на пол. Волк опускается рядом с тобой. Ты приходишь в себя ненадолго. Лишь затем, чтобы обнаружить свою голову у него на коленях. Он сидит, прислонившись к стене, и перебирает пальцами твои волосы. Он снял с тебя очки. Ты обнаруживаешь их на своей сумке, которая валяется рядом. А еще полусапожки на платформе. Словно боялся, что в них ты можешь себе во сне ноги повредить. Тебе кажется это смешным. Ты хмыкаешь. Его рука в твоих волосах замирает. А потом ты слышишь тихий, умиротворяющий своими интонациями голос.

— Поспи. Ты устал, я знаю.

— А ты? — вырывается у тебя.

— Буду тебя охранять.

И ты ловишь себя на мысли, что почему-то веришь ему. Но все равно не можешь безмятежно уснуть. Ты привык быть один. И ты спишь урывками, то и дело открывая глаза в темноте, хоть не чувствуешь сейчас угрозы. Все равно. Безмятежность — недостижимая мечта. Но впервые за много дней, месяцев, возможно, лет тебе снится сон.

Ты дома. С родителями. Ты счастлив. Носишься по траве, не боясь ходить на четырех лапах. В тебе столько радости. Она для тебя в неведении. Ты еще не знаешь, они не сказали, что таких зверей, как ты, в природе не бывает. В сказках, разве что. Ты не знаешь, что через пару лет на тебя объявят охоту, как только обнаружат, на что ты на самом деле способен. И еще не знаешь, что слишком многие при одном только взгляде будут тебя хотеть.

Только черный волк вызвал в тебе непреодолимую жажду ответить. Покориться его рукам. Всех остальных, в том числе, вожака кошек, ты отшивал без зазрения совести. Но с ним не можешь. Ты в полудреме, слушая стук колес, думаешь том, какой он теплый. Как вкусно от него пахнет. Настолько, что хочется потереться о него всем телом и облизать во всех местах. Мысли путаются. Это странно, непривычно. Неожиданно. Ты чувствуешь, что улыбаешься, а волк — что ты уже проснулся.

Он дергает тебя за волосы. Не сильно. Ты возмущенно фыркаешь и пытаешься оттолкнуть его ладонь от себя. Но он заставляет тебя перевернуться на спину, чтобы видеть твои глаза. Склоняется. Ты замечаешь решимость в его взгляде. Она настораживает.

— Чувствуешь их? — тихо спрашивает он.

Ты нервно сглатываешь и мотаешь головой, все еще лежащей у него на коленях.

— Нет.

— Значит, не волк, — резюмирует он и встает. Ты тоже вынужден подняться.

— Обуешься на перроне, — рычит волк, но не от ярости на тебя, просто от нервов.

Ты послушно подхватываешь свои вещи. Сумку, сапоги. Прижимаешь к груди. Одной рукой, вторую снова забирает себе волк. Он выводит тебя на свет. Твои очки сами собой темнеют, чтобы защитить чувствительные после темноты глаза. Волк щурится.

Солнце только-только начинает отвоевывать свои права на небо. Вы просидели в багажном вагоне до утра.

Поезд за вашими спинами трогается с места. Если верить волку, на следующей станции вас уже ждут. На вас из окна вагона со странным выражением лица смотрит кондуктор. Ты чувствуешь его взгляд. В нем почти зависть, но брезгливости больше. Тебе все равно. Ты не оборачиваешься. Волк рывком притягивает тебя к себе и кладет руку на плечи, обнимает за шею. Оборачивается, ловит взгляд человека и скалит зубы. Тот спешит укрыться в глубине вагона до тех пор, пока поезд не отойдет от платформы достаточно далеко.

Волк шепчет ему на ухо.

— Держись рядом.

— Тебе настолько нужно демонстрировать всем, что я?..

— Теперь мой зверь, — тихо, утробно рычит волк и ничего не объясняет.

А ты понимаешь, что устал бояться. Идешь за ним, послушно прижимаешься к теплому боку, не пытаешься вырваться. Он сажает тебя на лавку. Она выкрашена в яркий, цыплячий цвет. Тебе все равно. Еще одно яркое пятно, не более того. Ты начинаешь обуваться, отчетливо замечая, как твой волк уходит. Ты думаешь, что он больше не вернется, раз уж получил, что хотел. По долгам ведь ему заплатили, не так ли? И эта мысль разбивает твое безразличие. Ты сам не замечаешь, как хватаешься за грудь и с силой сжимаешь свои украшения и ткань размахайки. Наверное, сейчас намокнут ресницы, и ты просто пойдешь и сам сдашься кошкам. Жуткое чувство, неправильные мысли. Где гордость? Где она, я вас спрашиваю? И ты знаешь, где.

Ты устал быть один, а волк... он тебе понравился. Ты понял, что не фригиден, что тоже можешь кого-то хотеть. Так сильно, что оказываешься способен кончить в его руках дважды за один раз. И он позаботился о тебе, пусть и по-своему. И не стал принуждать к тому, к чему ты был еще не готов. Ты все это понимаешь, и тебе становится невыносимо от мысли, что все это было фальшью.

Встаешь на ноги. Тебя немного пошатывает. Закидываешь на плечо сумку, шагаешь к краю перрона. Тебе раньше никогда в голову не приходило, что умереть можно и просто попав под поезд. Вот кошки удивятся, думаешь ты. И улыбаешься. Какая-то женщина шарахается от тебя в сторону. Тебе все равно. Ты смотришь на рельсы.

Подходит поезд. У тебя нет на него билета, и ты даже не знаешь, идет ли он к морю. Но входишь в открывшиеся перед тобой двери, пропуская на перрон толпу пассажиров. В вагоне ты оказываешься один. Сидишь, смотришь в одну точку. Поезд стоит. Возможно, он и не пойдет больше никуда. Возможно, его отгонят на запасной путь и оставят там, пока не придет время ехать обратно.

Ты откладываешь сумку в сторону. Забираешься на сиденье с ногами. Обхватываешь себя руками. В обуви неудобно. Но ты сидишь. Зачем судьбе нужно было одаривать, чтобы потом отнять? Ведь ты мог так никогда и не осознать, что по-настоящему устал от одиночества. Что хочешь, чтобы рядом был хоть кто-то. Кто-нибудь, пусть не нежный и родной, а тот, кто смог бы защитить, поддержать, помочь, направить. И сейчас уже даже не важно, что этот кто-то — волк...

С тихим шипением двери вагона закрываются. Ты вскользь отмечаешь это событие и снова погружаешься в апатию, утопаешь в собственном одиночестве. Вагон трогается. Локомотив тянет его куда-то за собой. Тебе все равно. Даже о кошках ты благополучно забываешь. О волке — нет, но все равно не ждешь его. Но он приходит. Дверь между вагонами резко хлопает, ты вздрагиваешь и вскидываешь голову. Он в бешенстве. Швыряет в сторону одного из крайних сидений какой-то сверток и смотрит на тебя. Прожигает взглядом. Глаза горят такой яростью, что тебе впору броситься наутек, а ты улыбаешься и тянешь к нему руки. Во взгляде парня мелькает удивление, которому каким-то непостижимым для тебя образом удается притушить ярость. Он подходит к тебе, но не обнимает. Кладет руки на верхнюю перекладину, снова, как совсем недавно, смотрит сверху вниз. Он все еще злится.

Ты опускаешь руки. Вздыхаешь, снова обхватываешь ими себя и отводишь взгляд. Становится холодно и... грустно. Вот и все, что ты можешь в этот момент сказать о своих чувствах.

— Я раскусил тебя, — объявляет волк.

Ты не смотришь на него, но слушаешь. Он продолжает.

— Ты думаешь, что готов на все ради того, чтобы избежать встречи с их вожаком. Но на самом деле это неправда. Ты сам себя обманываешь. Одеваешься, как девка, бедрами виляешь, на платформах своих бешеных щеголяешь, у нас так даже гулящие суки не расхаживают. Тебя не нужно искать по запаху. Достаточно на какой-нибудь станции спросить, не попадался ли им парень в диком наряде, и многие безошибочно назовут, куда ты, потоптавшись на перроне, стартанул. Потому что каждый второй про себя подумал: куда же это может направляться такое чудо-юдо? И все это только затем, чтобы погоня не кончалось, чтобы кошаки окончательно не сбились со следа. Потому что только так ты чувствуешь, что все еще кому-то, да нужен. Что все еще живешь. Неважно для чего. Одного я только не пойму, раз кошак этот драный тебя, как любовник, не удовлетворял, какого хрена ты просто не нашел себе кого-нибудь посильнее, да позабористее? Нахрена все эти сложности?

Ты выслушиваешь все его умозаключения молча. А на последнее отвечаешь, голос у тебя при этом звучит, словно каменная крошка трется о наждак.

— Он не был моим любовником.

Ты говоришь это таким тоном, что он смотрит на тебя и домысливает продолжение без слов. Правильно домысливает. Опускается перед тобой на колени. Обнимает. Ты не шевелишься. Только и сделал, что ноги на пол спустил. Смотришь в сторону. Говоришь, не поднимая рук, не обнимая в ответ.

— Я всегда считал себя фригидным, хоть и знаю, как большинство на меня смотрят. Ненавижу эти их взгляды... только твой стерпел.

— Стерпел? — глухо уточняет волк, зарываясь лицом куда-то тебе в живот.

Ты через ткань чувствуешь его улыбку.

И усилием воли пытаешься удержать слезы. Ты не думал, что все еще помнишь, как плакать. Считал, что давно забыл. Только он смог вытянуть это все из тебя. Всю подноготную. Как же больно.

— Ты не представляешь себе, каково это. Чем становится одиночество, когда ты понимаешь, что не просто не такой, как все. Если бы был просто, меня бы травили. Но меня обычно и не думают травить, я просто нравлюсь всем подряд. Очень сильно нравлюсь. Все эти взгляды...

Ты обнимаешь себя руками, закрываешься весь. Тебя трясет. Слезы ползут по щекам. Но это кажется тебе такой мелочью, что уже не важно. Ты плачешь без всхлипов. Волк не может ни увидеть твоих слез, ни заподозрить неладное на слух. Он продолжает тебя обнимать, а тебе хочется оттолкнуть. Отбросить его от себя. Встать. Уйти. Снова сбежать. Утопиться в море. Погибнуть на рельсах под колесами поезда. Подорвать себя со всем кланом кошек вместе взятым.

И ты отталкиваешь его. С силой зверя. Так, что он, не ожидавший такого отпора, перелетает через несколько сидений и врезается в стену возле дверей, ведущих в другой вагон. Ты вскакиваешь на ноги, мечешься по вагону. Потом бросаешься к окну, но не успеваешь его разбить, как уже делал. Волк хватает тебя, рывком разворачивает к себе лицом и крепко-крепко обнимает.

— Не отпущу, — шипит он в шею.

И ты рвешься из его рук, как сумасшедший. Полосуешь когтями спину. Ты даже не заметил, как их отрастил. Рычишь, кусаешься. Впиваешься зубами в шею, но кровь на языке пугает тебя больше, чем перспектива остаться в этом вагоне наедине с ним. Ноги не держат. Ты повис бы на волке, если бы тот вместе с тобой не опустился на пол. Он все еще обнимает тебя. Ты не умеешь нормально общаться, вы с родителями всегда жили замкнуто. Ты думаешь, что это из-за тебя. Но сейчас твои мысли не об этом. Тебе стыдно за свое поведение, но ты не знаешь, просто не умеешь извиняться. Родителей ты никогда не обижал. Даже в детстве. А волка, кажется, обидел. Сделал больно. И ты начинаешь зализывать ранку у него на шее, быстро-быстро работая язычком. Всхлипываешь, жмешься к нему. И волк, отмирает. Гладит раскрытой ладонью по спине и с наигранным смехом в голосе бормочет.

— Ладно-ладно. Хватит. Я уже понял, что больше кусаться не будешь... — и после паузы с искренним сожалением добавляет, — хоть мне и понравилось.

Ты вскидываешь голову. Всматриваешься ему в глаза. Он ухмыляется. Поясняет:

— Всегда считал, что в хорошем сексе немного грубости не повредит.

— Это не секс! — резко обрубаешь ты.

Он снова хмыкает. Встает, пересаживает тебя обратно на сиденье, заявляет:

— Но скоро будет.

И пока ты сидишь, перевариваешь услышанное, идет к сиденью возле самых дверей, на которое кинул принесенный с собой пакет.

— Я тут поесть... — начинает он, поворачиваясь к тебе со стопкой бутербродов в целлофановом пакете, и осекается.

Ты сам не заметил, как исполосовал его рубашку на лоскутки. Но не раны от твоих когтей ты только что рассмотрел. Ран не было. Или же были, но оказались неглубокими и уже затянулись. У него всю спину занимает татуировка. Врага, пусть даже предполагаемого, нужно знать если не в лицо, то хотя бы по боевому раскрасу. Ты его узнаешь. Он не шестерка главы клана, он и есть боевой волчий вождь. Он о чем-то говорит, оборачивается, что-то держит в руках, но ты смотришь только в его глаза. На твоем лице ужас и отвращение.

Волк хмурится. Возвращается. Садится на скамью напротив тебя. Кладет рядом с собой бутерброды. Барабанит пальцами по бедру. А потом без просьб и расспросов с твоей стороны начинает объяснять.

— К моим парням обратились кошки, просили помочь поймать одного необычного зверя. Сказали, что их вожак, тот еще извращенец, о чем каждому известно, хочет заиметь эту зверушку в личную коллекцию. Разумеется, о том, что кошки добровольно пошли на контакт, сразу доложили мне. Я сам и подрядился. Во-первых, стало любопытно, из-за чего это Ремек так убивается, с кошаков своих семь потом согнал. А, во-вторых, я решил, что темнит наш котик, не просто подстилку на пару жарких ночей он ищет. Когда тебя увидел, решил, что именно подстилку он и искал... этот твой наряд... — волк неопределенно покрутил в воздухе кистью. Выдохнул. Подвел итог. — Теперь уже не знаю. Обидно, конечно, когда хочется, а не дают. Тем более, когда хочется такого мальчика, как ты. Но с другой стороны, чтобы так убиваться и лучшие свои кадры за тобой посылать...

Он с вопросом глядит на тебя.

Ты молчишь и думаешь, что больше никогда и ничего ему не скажешь. И даже понимаешь, что задевает тебя сейчас вовсе не то, что сам вожак снизошел до ночи с тобой, а то, что он так ко всему этому отнесся. К тебе, между прочим, отнесся. Ты надуваешься, как мышь на крупу, и молчишь. Смотришь в окно. Делаешь вид, что не замечаешь его испытующих взглядов.

Волк, помолчав, еще раз шумно вздыхает.

— Иди сюда, будем есть.

Ты неопределенно качаешь головой. Ты голоден, да, но есть у него с рук не намерен.

— Иди сюда, — с нажимом повторяет волк и добавляет, — я хочу знать, как тебя зовут.

Ты молчишь, игнорируешь. Он ждет. Потом начинает похлопывать себя по бедру ладонью. Тебя раздражает этот, вроде бы нейтральный, звук. Вскидываешься. Возмущенно смотришь. Он ухмыляется.

— Сюда.

И снова хлопает по колену.

Ты переводишь взгляд на его руку. Пытаешься сообразить, правильно ли ты понял. Он что, правда думает, что ты усядешься ему на колени? Пусть он и говорит, что твой индивидуальный, неповторимый стиль попахивает чем-то шлюшным, это вовсе не значит, что ты... Встаешь. Медленно, еще сам толком не понимая, что делаешь. Он запрокидывает голову и смотрит на тебя сверху. Ждет. В глазах улыбка. Не насмешка, нет. А улыбка, и в ней — понимание. Оно тебя смущает. Словно он знает о тебе что-то, о чем ты пока не знаешь.

Устраиваешься. У него на коленях. Кладешь руки на плечи. Обхватываешь острыми коленками бедра. Смотришь, жуешь нижнюю губу. Он все с той же улыбкой трется носом о твой нос. Наверное, это у волков что-то да значит. Ты понятия не имеешь, что, но трешься в ответ, не улыбаясь. Волк удовлетворенно вдыхает. Прижимает тебя к себе одной рукой, словно боится, что ты опомнишься и дашь задний ход. Второй берет сверток с бутербродами и вкладывает тебе в руки.

— Давай поедим, — предлагает он.

Теперь вздыхаешь ты. Почему ты его слушаешь? Почему делаешь все так, как он хочет? Ты не знаешь. Но послушно прижимаешься к его плечу. Прижимаешься виском к его виску и принимаешься, шурша, разматывать пакет. Запах копченой колбасы вызывает такое бурное слюноотделение, что ты шумно сглатываешь. Волк смеется, треплет тебя по волосам и шепчет:

— Сначала сам кушай, потом меня покормишь.

Это его "покормишь" выбивает тебя из колеи. Ты вздрагиваешь.

— Ну-ну, — бормочет он и снова трется о тебя носом, но на этот раз о щеку. — Я ведь еще не сказал "давай займемся сексом".

— Но скажешь?

— Конечно, скажу.

— Я не хочу... — шепчешь ты, сам слышишь, что врешь, понимаешь, что и он слышит, и добавляешь, — здесь... в вагоне. На этих лавках...

— Здесь и не будем, — фыркает на это волк. И явно удовлетворенно отмечает, как ты расслабляешься в его руках.

Ешь, потом кормишь его. После жирной колбасы хочется пить. У тебя в сумке есть фляга. Но нужно встать, чтобы взять её. Ты предпочитаешь сидеть и мучиться от жажды. Волк сам спрашивает:

— Пить хочешь?

— У меня есть, — отвечаешь ты тихо, не поднимая головы с его плеча.

— Так давай попьем, — объявляет волчий вожак.

Ты думаешь, что запомнил татуировку из книги, но даже не потрудился узнать имя. Сейчас жалеешь об этом. Но спросить его самого не спешишь. Вот он, кажется, уже спрашивал твое имя. Ты не ответил тогда, а сейчас как-то даже глупо, наверное, прозвучит.

Встаешь. На ватных ногах подходишь к своей сумке, роешься в ней, не думая, выкладываешь на скамью папку с чертежами и эскизами. Достаешь воду и видишь, как волк тянется к твоим вещам. Хочет посмотреть. С силой, не задумываясь, бьешь по рукам. Он ругается. Ты молча убираешь папку обратно и плотно закрываешь сумку, затягивая ремнем. Открываешь флягу, пьешь стоя, легко подстроившись под покачивания вагона. Протягиваешь ему. Он берет. Ты садишься на свое сиденье. Поближе к сумке, подгребаешь её себе под бок. Волк делает несколько больших глотков. Завинчивает крышку. Возвращает. Он недоволен тем, что ты так и не сел обратно. Хмуро смотрит не тебя.

— Я обещаю, что не возьму, пока сам не покажешь, — говорит он.

Ты вздыхаешь. Кладешь флягу рядом с сумкой и возвращаешься. Он успевает схватить тебя за руку и уже сам рывком усаживает тебя к себе на колени. Ты думаешь, что раньше не замечал, что он такой нетерпеливый. Наверное, это тоже должно что-то означать. Пока ты размышляешь об этом, он начинает шептать тебе на ухо. И по спине бегут мурашки от его дыхания и голоса.

— Я разложу тебя на черных простынях. Растяну пальцами, смажу маслом изнутри и снаружи. Войду одним толчком. Заполню. Ты зайдешься в крике, исполосуешь своими коготками простыни, вгрызешься клыками в матрас. И кончишь подо мной дважды. Захлебываясь слезами, но не от боли, от удовольствия, граничащего с эйфорией. Подлинным счастьем... Тебе будет хорошо со мной, — после паузы произносит он, уже зная, что ты возбужден и что вы будете делать дальше. — Просто выбери меня, — говорит волк и с нажимом добавляет, — мой редкий зверь.

И ты его целуешь. Тебе нравится с ним целоваться. Это как поединок, в котором, очевидно, что ты проиграешь, но сама игра захватывает так, что невозможно оторваться. Он снова ласкает тебя рукой. А ты его. Он, не стесняясь, стонет и учит тебя не стесняться звуков, которые ты издаешь, когда тебе хорошо. Ты не задумываешься, почему ваш поезд так долго идет без остановок. Тебе не до того. Ты плавишься в его руках. Ерзаешь и вдруг понимаешь, что не жалеешь. Ни о чем не жалеешь. Ни о том, что это он с тобой сейчас, ни о том, что полноценный секс между вами уже неизбежен. И ты представляешь себя на тех самых черных простынях. Думаешь, что, наверное, это очень приятно, когда гладкий шелк холодит разгоряченную кожу. И, представляя себе эти ощущения, кончаешь. Волк чуть позже следует за тобой. И вам просто хорошо сейчас вдвоем. Под мерный стук колес, под лучами вечернего солнца, проникающего в вагон через мутные, давно не мытые стекла. И ты еще не знаешь, что все предопределено. Что решать раз и навсегда придется уже совсем скоро. Поэтому ты просто дремлешь у него на руках, и слушаешь, как он невнятно бормочет тебе в волосы, какой ты красивый. На самом деле ты не веришь ни единому его слову, но тебе приятно. И впервые за многие годы тебе хочется верить в любовь.

— —

Ты просыпаешься мгновенно. Секунду пытаешься сообразить, что произошло. И понимаешь — запах. Ты чуешь кошек. Ты чуешь волков. И дело тут вовсе не в том, что один из них сейчас обнимает тебя и твоя голова лежит у него на коленях.

Твой волк сосредоточен и хмур. Разумеется, он тоже их чувствует. Возможно, засек даже раньше тебя. Он опускает глаза и встречается с твоим настороженным взглядом.

— Твои? — тихо спрашиваешь ты, не торопясь вставать.

Он кивает. Ты немного успокаиваешься и садишься. Оглаживаешь волосы. Шаришь вокруг взглядом в поисках очков. Находишь их и почти сразу надеваешь. Включаешь особый режим периферийного зрения.

Поезд уже притормаживает. В твоей памяти за всю ночь не отложилось ни одной остановки. Значит, поезд шел без них. Ты косишься на волка. Похоже, ты знаешь, кто всему виной. Встаешь. Смотришь на попутчика сверху вниз. Он тоже смотрит на тебя. Чего-то ждет. Наверное, каких-то слов, сказавших бы ему о твоем решении. Но ты молчишь. Ты сам не знаешь, что хочешь от этой жизни. Наверное, ему все же стоит помочь тебе определиться с выбором. Но он явно не собирается этого делать.

Качнувшись, вагон окончательно останавливается. Ничего не происходит, хоть ты и ожидал мгновенного нападения, если не со стороны волков, то со стороны кошек. Те никогда не отличались особым терпением. Похоже, волки их как-то сдерживают, их присутствие вынуждает кошачьих выдерживать паритет. Волк все еще смотрит на тебя. Все еще ждет.

Ты качаешь головой. Неопределенный ответ. Он ему не нравится. Он предпочел бы знать, за что будут драться его волки, за что будет драться он сам. Но ты не даешь ему определенности. Ты думаешь, что даже если бы не было тех волков, ты сумел бы защитить вас обоих сам. Просто твой волк об этом еще не знает.

Он встает. Берет тебя за локоть. Ты не возражаешь. Идя по узкому проходу между сиденьями, он склоняется к тебе и шепчет с рыкающими, злыми интонациями:

— Тебе все равно придется выбирать между кошаком и мной.

— Я выберу, — говоришь ты и улыбаешься, не глядя в его сторону.

Это бесит его еще больше. Хватка пальцев на твоем локте причиняет боль. Но улыбка с твоего лица так и не сходит. Ты не можешь сказать, что ты пытаешься этим доказать и кому. Просто тебе не хочется так просто капитулировать и безоговорочно падать в его объятия. Ты думаешь о том, что уже давно в них упал и что этот волк держит тебя очень крепко. От такого не вырваться. Но то, что он сам пока еще не уверен в этом, играет тебе на руку. Подумав, ты решаешь, что тебе просто нравится его дразнить. Это позволяет почувствовать твою власть над ним. И тебе приятна мысль, что не только он властвует над тобою по праву сильного, но и ты над ним.

Выходите. Очки надежно укрывают твои глаза от солнечного света. Волк привычно щурится, но мгновенно оценивает расстановку сил. Платформа одинока и пустынна. Возле нее нет даже домика, в котором могла бы размещаться билетная касса. Идеальное место для сведения счетов и разборок. Похоже, волк намеренно потребовал вас сюда привезти.

С одной стороны дверей вагона, из которого вы появляетесь, стоят кошки, с другой — волки. Внешне они сейчас не сильно отличаются от людей. Их можно различить лишь по запаху. Обычным людям это не под силу. Но ты не человек, впрочем, как и твой попутчик.

Вожак кошек нарочито вальяжно разлегся в специально принесенном для него плетеном кресле и небрежно поглаживает набалдашник изящной трости. Ты думаешь, что он не только повадками и запахом, но и внешне чем-то неуловимо напоминает зажравшегося котяру. Он тебе не нравится. Особенно его взгляд, которым он тебя пожирает. И то, как он игнорирует волка, все еще сжимающего твой локоть, коротко и даже как-то обидно рыкающего в его сторону.

Ты не знаешь, что значит этот рык. Несмотря на то, что ты сам зверь, ты не понимаешь ни одного из общепринятых языков зверолюдов. Только человеческий. Наверное, это не очень удобно. Но тебе все равно. Только когда волк после обмена любезностями с котом отходит в сторону, к своим, и ты остаешься под перекрестным огнем ненавидящих взглядов один-одинешенек, ты понимаешь, что оба клана предоставляют выбор тебе. Это не значит, что после не будет драки. И желанный приз, в конечном счете, достанется победителю. Но сейчас выбор за тобой.

Простой выбор. Волчья стая, их молодой вожак. Черные простыни, грубые ласки, наслаждение по венам кипятком. Ты уже распробовал его вкус и... тебе понравилось. Или белый шелк, сладкие, обманчивые речи. Кот, который никогда не будет по-настоящему твоим и который вряд ли увидит в тебе нечто большее, чем милая, дорогая сердцу постельная игрушка. Но ты не игрушка и не зверь. Ты, несмотря на свою звериную сущность, личность.

Ты смотришь на кота, но делаешь шаг к волку. Тот расплывается в улыбке, ты не видишь, но уверен в этом. Еще секунда — и два клана схлестнутся за тебя между собой. Ты знаешь это и успеваешь первым.

Кошки бросаются вперед. Даже вожак выскакивает из своего кресла, как футбольный мячик, обнажая когти. Ты срываешь с шеи длинную связку бусин и бросаешь им под ноги. Волки, летящие на котов, не успевают затормозить и проскакивают мимо разросшихся бусин, взмывших вверх, на несколько метров над землей. В каждом из этих шаров теперь кот. Царапает стенки изнутри. Шипит. И только вожак сидит неподвижно в центре своей персональной ловушки и ненавидящим, диким взглядом прожигает тебя и волка, который подходит к тебе.

Стая, упустившая добычу, возвращается. Всем хочется победы, безоговорочной и сокрушительной. Они рычат, скалятся. Многие уже на самом деле обратились в огромных серых зверей, весьма отдаленно напоминающих тех, из прошлого мира, в честь которых их назвали.

— Спусти их, — властно командует волк рядом с тобой, — продолжим веселье.

Его поддерживает одобрительно взвывшая от этих слов стая. Но вой обрывается, когда ты отвечаешь ему.

— Ты собрался по трусости своей убивать их беспомощными? — спрашиваешь ты у него, в твоих глазах, за пластиком очков, арктический холод.

Ты знаешь, что рискуешь. Ты спрашиваешь в таком тоне при стае. Волк может не простить подобной дерзости. Он скалит в ответ зубы и рычит. Ему неуверенно начинает вторить стая. Ты молчишь. Выдерживаешь его звериный взгляд. Он прекращает пригибать голову и рычать. Выпрямляется. Долго всматривается в твои глаза. Шагает ближе и одной рукой обнимает за плечи. Собственнический жест. Разворачивается так, чтобы вас видели и коты сверху, и волки, столпившиеся на платформе.

— Это добыча моего, — он делает на этом слове особое ударение, — Зверя. Ему решать, что с ними делать.

Волки переглядываются. Кто-то спрашивает.

— И что теперь? Пусть так висят?

— Пленка истончится и исчезнет через восемьдесят две минуты, — спокойно говоришь на это ты.

Вздыхаешь, закрываешь глаза и прижимаешься к боку волка. Чувствуешь, что тот не против. Что очень даже за. И замечаешь:

— Даже проголодаться толком не успеют.

— Да уж, — хмыкает твой волк, глядя на присмиревших котов, — стройнее будут.

И уводит тебя. Волки, следующие за вами, смотрят тебе в спину с уважением. Ты им, похоже, понравился, особенно в качестве новоприобретения их вождя. Уже не игрушка, и пусть еще не равный, но уже достойный уважения.

Проехав несколько десятков миль на внедорожниках, вы пересаживаетесь в поезд. Таких ты никогда не видел. Спереди локомотив похож на скалящуюся волчью морду. Все вагоны ловят солнечные блики хромированными зеркальными поверхностями. Бронированные окна, бойницы с дулами пулеметов то тут, то там. Не поезд, а целый дом, можно даже сказать, крепость на колесах.

Волк приводит тебя в свой личный вагон.

За время пути ты успел пожалеть о своем решении, запоздало сообразив, что мог бы подбросить в воздух на той платформе не только кошек, но и волков. И снова остаться один, и, может быть, все же добраться до моря. Зачем ты вообще что-то выбирал?

Паникуешь. Пальцы мерзнут. Ты пытаешься натянуть на них рукава своей леопардовой куртки. Волк видит твою нервозность. Но молчит.

В вагоне, превращенном в одну большую комнату, полумрак. Все окна забраны плотными шторами. Несколько тусклых ламп под потолком. Ковер на полу, светло-бежевый, ворсистый. Какие-то шкафы под драпировкой из темно-бордовой и черной ткани, кресла с бархатно-красной обивкой, журнальный столик. Старинное холодное оружие на стенах. Кровать, занимающая собой добрую половину пространства. На ней, как он и обещал, те самые черные простыни. Ты смотришь на них, остановившись посередине вагона-комнаты. Не можешь отвести взгляда. Перебираешь в памяти все игрушки, что у тебя при себе, все примочки, которые можно было использовать для побега. Знаешь, что если захочешь, сможешь уйти. Не факт, что невредимым, но живым.

Волк подходит к тебе сзади. Ты чувствуешь его спиной и шумно сглатываешь. Он все чувствует. Он не слепой и не глухой. А ты думаешь о том, что если убьешь его прямо сейчас, чтобы расчистить себе путь на свободу, то никогда уже не узнаешь его имени. И отчего-то именно это тебя останавливает, хоть рука сама собой уже теребит кроваво-красный камень на простом кожаном шнурке на шее.

Он обнимает тебя. Кладет обе ладони на живот и притягивает к себе спиной. Ты замираешь в его объятиях. Чего-то ждешь. Возможно, он что-то скажет, что облегчит тебе выбор.

— Ты ведь не бросишь меня только потому, что тебе страшно делить со мной постель? — спрашивает волк с насмешкой. Ждет, что ответишь. Понимает, что собираешься и дальше молчать. И заговаривает снова. — Ты просто еще не знаешь, как это может быть приятно... — и он начинает покрывать поцелуями твою шею.

Ты кусаешь губы и, противореча собственным мыслям, говоришь правду. Не скрывая ничего. Все так, как есть.

— Я не думаю о побеге...

— Разве? А, по-моему, думаешь, — объявляет волк, поглаживая тебя по животу. Еще немного — и заберется ладонью под размахайку.

— Я думаю, что если убью тебя сейчас, смогу выиграть время. И даже знаю, чем отвлечь твою стаю, чтобы сразу не догнали, а потом... меня уже никто не найдет, — шепчешь ты, не понимая, почему тебя предает собственный голос.

Волк молчит у тебя за спиной, все еще обнимает, но больше не трогает. Ты чувствуешь его дыхание в волосах. Ты закрываешь глаза.

— Все, что на тебе, это оружие, — не спрашивая, произносит он.

— Не все. Из одежды я смог приспособить только куртку. — Говоришь на это ты.

— Сам приспособил?

— В папке, которую ты хотел посмотреть, мои рисунки.

— Чертежи?

— Рисунки, — упрямо повторяешь ты и поясняешь, — Меня никогда не учили чертить. Я не знаю элементарных правил. И даже не уверен, что так, как я изображаю некоторые вещи, можно вообще хоть что-то обозначать на чертежах.

— То есть, ты изначально был вполне способен защитить себя сам? — уточняет он после паузы.

— Да.

— Тогда зачем тебе понадобился я? Зачем с самого начала нужно было меня подставлять?

— Я... — ты вздыхаешь и тихо признаешься, — хотел сэкономить. Мне всегда так жалко что-то использовать.

— Потому что трудно найти материалы для чего-нибудь нового?

— Нет, — мотаешь головой. — Я просто люблю украшения, но считаю, что любая вещь в костюме должна быть функциональной. И не люблю эти вещи терять.

— И в чем функция, к примеру, этих твоих ботинок? — любопытствует волк.

Ты улыбаешься.

— В них я могу летать.

— В переносном смысле? — напряженно уточнил волк.

— В прямом.

— И что же ты не улетел от меня?

Ты не знаешь, как ему ответить. Поэтому молчишь. Он устает ждать и с силой прижимает тебя к себе.

— Тогда почему не убьешь сейчас?

— Ты разве хочешь смерти?

— Я хочу тебя, а смерть пусть встанет в очередь.

Ты с силой зажмуриваешься от этих слов. Страх все еще охватывает тебя при одной только мысли о черных простынях. И ты не знаешь, не можешь выбрать — чего тебе хочется больше: отдаться на волю его опыту или сбежать, потворствуя собственной неопытности и страху.

— Ремек искал тебя не только для постели.

— И для нее тоже. Ты ведь видел, как он на меня смотрел.

— Этот блудливый кошак на всех хорошеньких мальчиков так смотрит, — он фыркает тебе в волосы, ты поводишь плечами. Щекотно и даже смешно. Улыбаешься, сам не замечая этого.

— Я все еще хочу тебя, — напоминает волк. — Что мы будем с этим делать?

Ты застываешь в его руках. Его слова откровенны, волчьего вождя нельзя в этом обвинить. Он всего лишь называет вещи своими именами. Но ты не знаешь, как ему ответить. Как вообще на такое принято отвечать.

И тогда он разворачивает тебя и увлекает в сторону какой-то узкой двери. Распахивает её перед тобой.

— Здесь у нас душ. Можешь освежиться, расслабиться и подумать, — объявляет он, и прежде чем уйти, проводит костяшками пальцев по твоей щеке, улыбается. — И я очень надеюсь, что до моего возвращения ты не разнесешь весь мой поезд к песьей бабушке.

Ты ничего ему на это не отвечаешь. Молча входишь в крохотную ванную комнату и закрываешь за собой дверь.

Здесь есть и горячая, и холодная вода. Ты блаженно подставляешь обнаженное тело под теплые струи. Ты уже и забыл, когда в последний раз принимал нормальный душ. И тебе все равно, сколько галлонов драгоценной воды ты изведешь сейчас на это. Ты намерен не выходить из душа, пока окончательно и бесповоротно не отмокнешь. Ты думаешь о том, что волк скоро устанет ждать и потревожит тебя. Но тот так и не появляется. Не стучится. И тебе не слышно за дверью голосов, хотя с твоим слухом ты легко мог бы их расслышать даже за шумом воды. Все это настораживает. Но ты гонишь от себя все мысли. Тебе не хочется думать, сейчас у тебя только одно желание — жить.

Ты вспоминаешь, как думал, что устал бегать. Это чувство все еще живет в тебе. Ты на самом деле устал. Хочется определенности, а не бесконечной вереницы случайных поездов и таких же случайных попутчиков. Но ты все еще хочешь к морю. Отец говорил, что оно очень красивое. И тебя словно что-то тянет туда. Зовет.

Ты накидываешь на плечи большое пушистое полотенце. Черное. Кажется, к этому цвету, который заполонил все вокруг, ты начинаешь привыкать. Полотенце сильно контрастирует с твоей кожей. На его фоне она кажется мраморно белой. Ты смотришь на себя в зеркало и вдруг, поддавшись порыву, решаешь надеть на себя несколько украшений. Ножные браслеты — две тонкие серебряные цепочки, одна с подвесками-шариками, другая с точно такими же цветками-колокольчиками. На руки тоже браслеты. Не все. Иначе смотрелось бы слишком грубо. Самые изящные. А на шею несколько камней. Красный, черный, и песчано-желтый. Ты перевязываешь их шнурки так, чтобы камни располагались один под другим. Окидываешь свое отражение оценивающим взглядом. И смущаешься. До тебя только сейчас дошло, что все эти цацки ты напялил на себя не в качестве оружия против волка, а в качестве украшений, чтобы ему понравиться.

Тебе становится не по себе. Но ты и не думаешь снять их, просто плотнее заворачиваешься в полотенце. И, оставшись босиком, выходишь.

В комнате волка нет. Это становится для тебя такой неожиданностью, что ты в растерянности замираешь и не знаешь, куда себя приткнуть. Переминаешься с ноги на ногу. Смотришь на кровать. Она представляется тебе этаким жутким монстром. Но ты все равно подходишь к ней. Садишься. Потом и вовсе забираешься с ногами. Сворачиваешься клубочком и закрываешь глаза. Спать совсем не хочется. Ты просто лежишь и слушаешь поезд. Мерный перестук колес, который почти не слышен за бронированными стенами и полом. Он так хорошо тебе знаком, так привычен, что ты даже рад, что логово твоего волка оказалось на колесах. Тебе спокойнее в движении.

Двери открываются, и входит он. Ты не видишь, глаза все еще закрыты. Просто узнаешь по запаху, звуку шагов. По тому, как уверенно он подходит к тебе, как садится на кровать рядом. Как его пальцы зарываются в твои, все еще влажные, волосы.

Ты открываешь глаза. Он тоже был в душе. Черные волосы липнут к шее, глаза блестят. Ты узнаешь этот блеск. Так на тебя уже не раз смотрели. И всегда у тебя было только одно желание: ударить и убежать. Как можно сильнее ударить, как можно дальше убежать, как можно быстрей это сделать.

Сейчас ты не бежишь. Переворачиваешься на спину, волк медленно вытягивает из-под тебя полотенце. Сердце стучит в горле, грудь ходит ходуном. Тебе жутко до колик. Но ты смотришь ему в глаза и не позволяешь себе отвести взгляд. Он тоже смотрит. С жадностью скользит взглядом по твоей обнаженной груди. По твоим разноцветным камням. Потом его взор спускается дальше, к паху, к ногам. Там, на щиколотках, тоже браслеты, они не укрываются от него.

Он опускается рядом на кровать, притягивает тебя к себе, спрашивает, поглаживая ладонью по обнаженному бедру:

— Ты, я смотрю, во всеоружии. Будешь меня убивать?

— Только если будешь грубым, — отвечаешь ты, сам толком не понимая, зачем это говоришь.

Звучит так глупо, что даже стыдно. Щеки краснеют, ты чувствуешь, но волку дела нет до твоего смущения. Он ведет ладонью от бедра к животу, потом к груди и одним быстрым, слитным движением накрывает пах.

Ты в изумлении приоткрываешь рот и испуганно выдыхаешь. Он, воспользовавшись твоим замешательством, в одно мгновение накрывает его своим и целует. Ты забываешь обо всем.

Как он и обещал, простыни сминаются под твоими пальцами. Ты выгибаешься под ним, полосуешь черный шелк когтями, но зубами вгрызаться в матрас и не думаешь. Ты приподнимаешь голову, подставляя под поцелуи и укусы шею, и он клеймит тебя клыками и каленым огнем, который разливается внутри от его плоти, до предела раздвигающей мышцы и вбивающей твои бедра в матрас. Запах пота, спермы, похоти. Все мешается в голове. Ты не можешь осознать, где верх и где низ. Горячо, жарко... Безумие! Ты кричишь от счастья и срываешься куда-то в темноту, слыша его хрипы за спиной, его сдавленные, удовлетворенные рыки и уже почти не ощущая его последние толчки внутри тебя.

Ты открываешь глаза и видишь, что он лежит на боку, опирается на локоть, подперев ладонью щеку, и внимательно тебя разглядывает. И, несмотря на то, что удовольствие, которое тебе доставили его ласки, трудно отрицать, этот взгляд смущает тебя. Заставляет нервничать.

— И как ты себя чувствуешь? — интересуется он на первый взгляд невинным тоном.

Ты зарываешься лицом в подушку и хрипло отвечаешь:

— Единорогом на заклании.

— О! — тянет он. — А ты у нас единорог?

— Нет, — говоришь ты и резко встаешь.

Даже легкая боль в пояснице не вынудит тебя остаться в одной с ним постели и хотя бы пару часов поблаженствовать на прохладе быстро остывающих простыней. Сидишь на кровати к нему спиной, свесив ноги на пол. Сейчас встанешь, просто обязан встать.

— Куда ты? — в голосе волка недоумение.

— В тамбур, — тихо отвечаешь ты, весьма смутно себе представляя, как сумеешь добраться сначала до ванной комнаты, где остались сумка и вся твоя одежда, а потом уже до дверей, ведущих в другие вагоны.

Дело не в слабости в ногах, а в смятении. При одной мысли, что все это время он будет провожать взглядом каждое твое движение, тебя мутит.

— С какой это стати? — бросает волк раздраженно, и резко садится.

Ты чувствуешь, как вздрагивает под вами матрас. Грубые, резкие слова обжигают язык. Ты их почти выплевываешь.

— Я физически не готов сегодня еще раз быть твоей сучкой.

И пытаешься встать. Он молниеносно ловит тебя за руку и дергает на себя. Думает, что сможет с легкостью повалить обратно на кровать.

Это он зря. Физически ты не слабее волка. Просто так сдвинуть тебя с места не получится. Он чувствует, с какой силой ты противишься, тянешь его руку на себя. Стоишь рядом с кроватью и не думаешь сдаваться. Смотрит и медленно разжимает пальцы на твоем запястье, ты тоже отпускаешь его руку. Но он не сдается. Снова дотягивается до твоего запястья, гладит, перебирает твои пальцы своими. Смотрит на тебя с кровати. В его взгляде нет прежнего голода. В нем недоумение и почти обида. Он не может понять, что движет тобой. И это его раздражает.

Он произносит почти ласково, хоть тебе и странно слышать от него подобный тон, который плохо соотносится со сказанными им словами:

— Сучек у меня и без тебя хватает.

Помедлив, он подносит твою ладонь к лицу. Целует. Ты вздрагиваешь. В этот момент он так смотрит на тебя, что ты... почти готов поверить каждому его слову. Но все усложняет это простое "почти".

— Я — охотник, — говорит он, подумав.

Его губы все еще слишком близко к коже. Это смущает тебя. Притяжению его взгляда трудно противостоять. Притяжению его губ противостоять еще труднее. Ты уже не помнишь, забыл, зачем это нужно.

— Ты мой зверь, — продолжает тем временем волк. — Я поймал тебя, но не хочу набить соломой и прибить в качестве трофея в обеденном зале. Я пытаюсь подружиться. Приручить тебя.

— Сколько волка не корми ... — невесело произносишь ты.

— Уйдешь обратно в лес, — констатирует черноволосый вожак и хмурит брови, — Найду и верну. Так даже интересней.

— Развлечение нашел, да? — спрашиваешь и понимаешь, что мысль об этом не вызывает обиды или злости.

Его слова приятны. Его глаза честны. Ты научился видеть фальшь за то время, что жил один. Скрывался. Не подпускал никого близко. Ты многому научился, но не этому. Не тому, как быть не одному, а с кем-то. Отсюда твоя неуверенность. Колкость, грубость в выражениях. Ты просто не знаешь, как это, с кем-то дружить, хоть уже и узнал, как делить с этим кем-то постель. Но ведь дружба подразумевает равенство, в отличие от той же любовной связи.

— Поймал, — вдруг говорит волк и еще раз настойчиво тянет тебя обратно на кровать, но не дергает, не принуждает.

Просто предлагает разделить с ним не только страсть, но и сон.

Ты опускаешься рядом с ним. Он тут же подгребает тебя под себя и обнимает. Гладит кончиками пальцев по пояснице. Необъяснимо, но это успокаивает. Ты тихо вздыхаешь и закрываешь глаза.

Он встает. Ты вздрагиваешь, приподнимаешься. Он ловит твой взгляд и весело подмигивает.

— Я просто пить хочу, — поясняет он и уходит к небольшому углублению в стене, скрытому за бархатными черными занавесками.

Там у него что-то наподобие мини-бара. Ты видишь бутылки с дорогим алкоголем и снова опускаешься головой на подушки. Обнаженный волк беззаботно поворачивается к тебе спиной. Снимает с одной из полок высокий бокал. Задумчиво выбирает вино и вдруг спрашивает, бросив на тебя взгляд через плечо:

— Обращаться при мне не прошу, но мы на пару с котом не могли ошибиться. Ты пахнешь зверем. Значит, один из нас.

— Значит, — откликаешься ты с кровати.

— И к кому ты ближе? — он поворачивается к тебе с пустым бокалом в одной руке и бутылкой красного вина в другой.

Ты медлишь.

— К человеку. Так говорил мой отец.

— Да, ладно. Я спрашиваю про зверя. Так, к какому?

Он ждет ответа, не возвращаясь к прерванному занятию. Ты вздыхаешь. Ты всегда стыдился в этом признаваться. Но ему все же отвечаешь.

— К волку.

— Песчаная кошка вознамерилась приручить и отыметь волка? — недоверчиво уточняет он, видит, как ты киваешь, и начинает громко хохотать.

Ты не думаешь, что в этом есть что-то смешное. Но молчишь. Он видит, что ты его не поддерживаешь, и тоже затихает. Отворачивается от тебя, наливает себе вина. Делает глоток, смакует вкус, оборачивается на тебя и начинает говорить.

— Ты не хочешь ви... — и осекается.

Бокал выскальзывает из рук и летит на пол. Катится по ковру, на котором быстро расползается багровое пятно от вина, впитываясь в пушистый ворс. Он смотрит на тебя. Он не верит своим глазам.

Ты знаешь, что он видит. И тебе стыдно. Отец учил, что быть зверолюдом — отвратительно. Что не стоит даже пытаться обращаться. Но ты все равно перекинулся, сам того не желая. Тебе было неполных двенадцать лет. И он сказал, чтобы ты так больше не делал. Ты обещал ему. Он объяснял, что такой зверь, как ты, просто не может существовать, потому что слишком странный, чтобы жить, и слишком редкий, чтобы умереть. Эти слова так напугали тебя, что ты пронес страх перед собственным обликом через всю последующую жизнь. Но ты не врал, говоря, что внешне ты ближе к волку.

Ты меньше их по размеру. Ты больше похож на тех волков, которые жили в мире до Опрокидывания. Серых и не очень крупных. Только шерсть у тебя белая, словно снег. Поэтому кошки долгое время думали, что ты с юга, из царства полярных медведей и сов. Но ты вовсе не оттуда. Ты сам по себе. Родители жили уединенно. Воспитывали тебя только вдвоем. Они считали, что нам троим больше никто был не нужен. Ты тоже так считал, пока не пришли волки. Пока не попытались забрать отца.

Волчий вождь не обращает внимания на разлитое вино, ему безразличен испорченный ковер. Он шагает к тебе. И начинается трансформация. Она протекает так быстро, что очень трудно уследить, когда кожу протыкает шерсть, и мышцы выкручиваются в обратную сторону, и когда это все заканчивается. К кровати он подходит уже волком. Огромным, угольно-черным зверем. На длинной морде, в черной шерсти горят янтарными слезами два оранжево-желтых глаза. Ты не двигаешься. Ждешь. Тебе страшно. Только сейчас пришла в голову мысль, что взять тебя он может и так, в звериной форме. И это даже в мыслях кажется тебе настолько отвратительным, что, будь ты все еще человеком, тебя бы передернуло. Но ты белоснежный зверь.

Волк вспрыгивает на кровать. Подходит к тебе. Склоняется. И... трется носом и нос. Ты моргаешь. Он уже делал так. Но тогда вы оба были людьми, и это выглядело как-то странно. Волками лучше — решаешь ты. Поднимаешь морду. И он тут же спешит лизнуть тебя в уголок пасти. Ты не успеваешь придумать, как на такое реагировать, но через мгновение рядом с тобой уже лежит человек. Его обратная трансформация явно протекает куда легче и быстрее.

Он смотрит на тебя. Уверенным, хозяйским жестом опускает ладонь на мохнатую спину. Ты ждешь слов. И он заговаривает с тобой, словно прочитав все самые сокровенные твои мысли. Словно подчиняясь одному лишь твоему желанию, высказанному в них.

— Я горд тем, что ты выбрал меня, — говорит волк, гладя тебя вдоль хребта. Тебе приятны его слова, но ты боишься им верить. Он продолжает, в задумчивости перебирая пальцами твою мягкую на ощупь шерсть. Она не похожа на его собственную. У него она жестче. Ты ближе всех к волку, но все же не совсем волк. Он это понимает. — Мне приятно, что ты посчитал меня достойным.

Он улыбается, придвигается к твоей морде и шепчет в остроконечное ухо, стоящее торчком:

— Ты такой красивый...

Это окончательно выбивает тебя из колеи.

Твоя трансформация проходит иначе, не так, как у него. Твое тело охватывает свечение — и через мгновение оно принимает уже совсем другую форму. Это совсем не больно. Но ты слышал, что у волков, да и у других зверолюдов тоже, этот процесс вызывает весьма болезненные ощущения, которые им приходится терпеть.

Ты смотришь на него уже человеческими глазами. Без очков они у тебя темно-карие. Смотришь и думаешь о том, что если бы мог, хотел бы ему рассказать. Про отца, про маму, про то, как дошел до этой жизни. Ты порывисто вздыхаешь, но не произносишь ни слова. Он видит, что что-то мучает тебя. Но не пытается выспросить. Просто говорит:

— Когда привыкнешь, сможешь рассказать. Я не настаиваю.

Ты киваешь и сам, без ответного движения с его стороны, придвигаешься к нему. Ты все еще лежишь на животе, подложив под щеку ладони, и практически утыкаешься лицом ему в грудь. На ней кучерявые волоски. Высвободив из-под головы одну из рук, ты проводишь по ним. Он фыркает где-то у тебя над головой. Ты улыбаешься. И не убираешь ладонь от его груди.

— Почему ты выбрал меня, — бездумно гладя тебя по обнаженной спине, спрашивает он.

Ты вздыхаешь.

— Я устал от того, что все только и думают о том, чтобы меня трахнуть.

— Я тоже об этом думаю, — замечает на это волк.

— Ты, по крайней мере, — отзываешься ты, — хоть что-то готов дать взамен.

— Например, что?

— Ты говорил про дружбу.

— Но просто другом я тебе стать не смогу, — указывает волк и целует в плечо.

Ты понимаешь, о чем он говорит. Но ничего не отвечаешь на это. Он устает ждать. Дотягивается до одеяла, которое скомкано и отпихнуто куда-то в ноги. Накрывает им и тебя, и себя.

— Будем спать? — зачем-то уточняешь ты.

— Будем ждать, когда же ты хоть что-нибудь мне о себе расскажешь. Можно начать, например, с имени...

Он ждет. А ты молчишь. Потом поворачиваешься к нему спиной. Натягиваешь на голову одеяло. Как ребенок, словно прячешься в домик. Он придвигается к тебе со спины. Не пытается вытащить наружу. Просто обнимает под одеялом. И молчит. Заговаривая полушепотом через несколько минут, ты искренне надеешься, что он уже заснул.

— Снежок, родители звали Снежем.

— По-моему, — тянет на это волк, который, конечно же, не спит, кто бы думал иначе, — очень подходящее для тебя имя.

— А ты? — оборачиваешься на него через плечо, высовываясь из-под одеяла.

Он сразу же тебя целует. Ты отвечаешь.

— Антоний Волчар. Обычно меня называют по фамилии. Имени почти никто не знает.

Ты киваешь и снова отворачиваешься. Вы засыпаете. И все это время во сне тебя преследует стук колес. Это умиротворяет и отучает бояться.

О том, что все это время рвался к морю, ты признаешься ему через пару дней. Он почти сразу командует развернуть поезд. Говорит, что тоже давненько там не был и совсем не прочь взглянуть на его синие просторы через призму твоих глаз. Ты фыркаешь. Обзываешь его непроходимым романтиком. Но тебе приятно. И он это знает.

О том, кем был твой отец и почему ты всю жизнь боялся волков, ты рассказываешь ему уже у моря.

Он стоит за спиной. Не прикасается. Но ты знаешь, что он там. Ты смотришь на синюю, неспокойную гладь. На быстро темнеющее небо. Песок щекочет ступни, привыкшие к обуви. Ты бос. Он тоже. На тебе легкие брюки и ветровка. Он купил их тебе в одном из северных городов, где, по настоянию волка, вы с ним отправились пополнять твой гардероб, как он выразился, "нормальными вещами". Ты теперь совсем не похож на того мальчика, каким был, когда вы только познакомились. Ты выглядишь старше, и теперь никому и в голову не придет за спиной обозвать тебя девчонкой и шлюхой. Ты отказался от своего стиля. Он стал тебе ни к чему. Больше не нужно убегать, зная, что рано или поздно тебя все равно отыщут, больше не нужно искать в нем защиты.

Ты смотришь на море. Оно красивое. Волчар предлагал искупаться. Ты отказался. Он попытался выпытать у тебя, почему. Предположил, что ты не умеешь плавать. И осекся, увидев, как резко ты оборвал собственный смех в ответ на его подколки и отвернулся. Теперь вот стоит за спиной и ждет. И ты начинаешь говорить.

Рассказываешь, что твой отец был неинициированным волком. Мама человеком. Оба были верующими. Отец проповедовал в маленькой церкви. Он считал, что все зверолюды — богомерзкие создания. И тебя учил в это верить. Но ты обратился в одиннадцать лет. Просто играл в саду и, перекувыркнувшись через голову, стал белым зверем, похожим на волка. И на всю жизнь запомнил выражение отцовских глаз, когда перепуганная до полусмерти мать, притащила его к нему.

Больше при них ты не обращался никогда. Но природа требовала своего. Ты пристрастился убегать в лес и там белым зверем носиться за белками и бурундуками. Так прошли еще несколько лет. А потом за отцом пришли волки. Сказали, что он им нужен. Объявили, что он такой же зверь, как они, и потребовали перекинуться. Он перекрестил их и отказался.

Они зарычали, принялись в грубой форме убеждать. Ты не понимал, что им нужно. Вы с матерью прятались на втором этаже дома. Но даже там было слышно, как они на него рычали. Мама заплакала. Ты перепугался за отца. И бросился вниз. Ты думал, что сможешь справиться. Ты ведь зверь. Такой же, как они. Но стоило им тебя увидеть, унюхать, правильнее будет сказать, как их глаза зажглись таким огнем, что ты попятился, не зная, куда себя деть. Старший из них пошел на тебя. Хотел лучше рассмотреть. Двое других скрутили отца. Но он все равно вырвался. Страх за тебя пробудил в нем звериную сущность.

Всю ночь ты выл на все лады у догорающего дома. Внутри остались твои родители. Что произошло, ты не знаешь до сих пор. Но вместе с ними погибли и все три волка. Ты не стал их хоронить, так и оставил в развалинах. А то, что осталось от родителей, положил под один надгробный камень. Обгоревший труп человеческой женщины и мощное тело уже не человека, но еще не волка, бывшего твоим отцом.

С тех пор ты в бегах. С кошками столкнулся случайно. Они у кого-то нашли проданную тобой примочку. И решили выяснить, кто это такой умелый колесит по их территории и приторговывает, почем зря. Тобой заинтересовался сам вожак. Пришлось срываться с насиженных мест. И привыкать к жизни на колесах. Ты привык. В твоем возрасте ко всему быстро привыкаешь.

Остальное волк знает и сам.

Когда ты заканчиваешь, он уже давно тебя обнимает. Ты всхлипываешь, прячешь свои слезы у него на груди. Он не возражает, гладит по волосам. Пытается объяснять, что те волки пришли, потому что в то время участились стычки с полярниками. Белые медведи объединились с совами и обнаглели вконец. Начали захаживать на волчьи территории. Каждый волк был на счету. Специальные команды шерстили всю округу, выискивая неинициированных, чтобы пополнить ряды стаи. Поэтому пришли к твоему отцу.

Тебе все равно. Это уже не важно. Та жизнь сгорела вместе с домом и самыми родными тебе людьми.

Ты успокаиваешься. Он держит тебя в объятьях. И обещает, что все будет хорошо. Что больше никто не тронет тебя, что он никому не позволит. И ты знаешь, что он не врет. В его голосе нет фальши. И тебе, как никогда, хочется ему верить.

Бога нет — думаешь ты. Если бы он был, то смог бы уберечь родителей. Ты это точно знаешь. Зато теперь у тебя есть волк. И если что-то будет угрожать тебе, он сделает куда больше, чем тот же бог, в которого так отчаянно верили мама и папа, когда надо было просто верить друг в друга. Теперь это твоя жизненная позиция.

Ты думаешь об этом, возвращаясь в поезд. В вашу комнату, которую вы с ним все это время делите на двоих и в которой почти сразу нашлось место для твоих рисунков и новых изобретений. И решаешь, что если твой личный бог — это вот этот волк, то все не так уж и плохо. Ты учишься в него верить. И, возможно, когда-нибудь, ты назовешь то, что есть у тебя к нему, любовью и не услышишь в собственном голосе фальши. Но, что важнее, он тоже её не услышит.