Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

Зверь лютый

Книга 10. Обязалово

Часть 37. "Когда постранствуешь, воротишься домой..."

Глава 199

Как хорошо дома! Как у нас тут... хорошо! И все наши... такие хорошие!

Даже Фанг выбитыми зубами улыбается. Даже Христодул — зыркнул, но поклонился... с душой. Уж я-то теперь в поклонах понимаю! "Его согнутая в глубоком поклоне спина выражала искреннюю душевную привязанность" — так это надо иметь навык видеть! Так я его уже имею! В смысле: навык. Или он меня? Но всё равно — приятно. Смотреть и видеть, видеть и понимать. Понимать душу и её любовь ко мне. Он, конечно, сволочь. Но... хорошо-то как!

Спокуха, Ванюха, прибери расслабуху, пока житуха не дала по уху.

"Из дальних странствий возвратясь,

Какой-то дворянин (а может быть, и князь),

С приятелем своим пешком гуляя в поле,

Расхвастался о том, где он бывал,

И к былям небылиц без счету прилагал".

Не мой случай. Я тут не дворянин и точно не князь. И хвастать мне... А зачем хвастать? Чем мои "былицы" хуже "небылиц"?

— Ванька! Живой! А эт что?

— А это, Аким Янович, наши новые холопы. Прибарахлился я малость дорогой. Вот, три десятка семей подобрал.

— Итить...! Погодь. А поганый откуда? Ты чего, и орду побил?!

— Не. Повода не было. Для международного конфликта. Так только, одного полонянина прихватил. На вырост. Выращивать буду. Зовут — Алу, сын хана Боняка, ну, ты про него слышал. Правнук того самого Боняка, который Серый Волк, который с Тугар-ханом на Альте. (Никак не соберусь переодеть мальчишку. Он в своём половецком халате — как слива в шоколаде. А рядом с Чарджи... который "чёрный клобук" — как слива в чёрном шоколаде).

— А это что за уродище, которое на людях козу доит?! Экий... крокодил в шерсти.

У волчонка наступил обеденный час. И им с козой глубоко плевать на всех окружающих хомосапиенсов. Слюноотделение у волков от присутствия высокопоставленных особ не изменятся.

— Зовут Курт. Щенок князь-волка. Стая отдала. Пригласили в логово, посмотрели-оценили. Моя кандидатура оказалась соответствующей их критериям, и меня кооптирована на должность волко-выкармливателя. У них там с кормами... беда случилась. Кстати, а как у нас с кормами?

Мда... Праздник кончился. Прямо в парилке, где я задал этот вопрос. Пошла проза жизни. Даже жалко. Но...

С нашим приходом с кормом в Пердуновке сразу стало напряжно. Как-то у попаданцев эта тема: "где бы жратвы взять" — слабо рассмотрена. Разве что: "я незаметно расстегнула юбку и откинулась на спинку трона".

А вот мне за последний месяц... только что не свихнулся.

Тащить по зимней дороге обоз в двести голодных, нищих ртов... — Так купи! — Ага. Хлеба. В марте. Когда на "Святой Руси" большинство крестьянских хозяйств дотягивает на своём хлебе только до Нового Года. А потом лебеда с толчёной корой. А в этот год... Из-за набегов поганых, из-за походов Изи, из-за "принуждения к миру" Магога...

Низовой хлеб в верховья не пришёл. Полреки разорено, другая половина — объедена беженцами. Палая лошадь — деликатес для всех присутствующих: хоть бульончику похлебать. Клей из костей не варили? Очень вкусная вещь. С хвойным отваром.

Был момент, когда я собрался уже и серёжки покойной тайной княгини отдать. За мешок овса. Обошлось, покойника выгодно продали.

Ну что тут непонятного?! Берём свеже-умершего мужичка, бьём вопящую на хладном теле мужа-кормильца вдову по уху, чтобы не мешала...

Борзята говорил:

— Топить надо утопленников.

Расширяем область действия максимы до утверждения:

— Покойничков надо резать.

Тыкаем в покойника несколько раз ножиком. И перебрасываем через забор в крестьянский двор. Затем заходим с другой стороны, через ворота в селище, громко и нагло орём:

— Я тут, вашумать, боярский сын! Вы тут, вашумать, тати и душегубы! Дружина моя, вашумать, товсь! Сща казнить будем резать злыдней-убивальников! ВАШУМАТЬ!

Не прекращая орать и материться, расталкивая очумевших селян, дёргая и лязгая разного рода колюще-режущими предметами, топаем в запримеченный двор, заглядываем за амбар и, глядя на только что собственноручно продырявленное тело умершего прошедшей ночью бедняги, задаём риторический вопрос:

— Это что?

Теперь можно спокойно "покурить и оправиться", сесть на завалинку и подождать. Потому что Ивашко с Николаем в паре великолепно исполняют классику: злой-добрый следователь. Один — рычит, другой — уговаривает.

Аккомпанемент камерного оркестра имени Меня. Хотя мы не в камере, а пока ещё на воле.

Чарджи работает роялистом. В смысле: на рояле. Рояль из одной струны: в нужные моменты тетива его лука издаёт долгий скорбный звук, к которому он отрешённо прислушивается.

Ноготок скрипачом: скрипит. Точит свою секиру (ух, как противно!) и комментирует свои действия для Чимахая. "Железный дровосек", восприняв новые знания, тут же пытается их проверить. На ксилофоне. ФОнит у него всё, что на глаза попадается. Правда палочки у него... острозаточенные.

А возле меня стоит Сухан в роли звукооператора. С самонаводящейся рогатиной в руках: как кто из аборигенов открывает рот — туда направляется и наконечник копья. Типа:

— Ну-ка, ну-ка. Недослышал-недопонял. Повтори-ка.

Что характерно — звучание очередного солиста сразу подымается на пару октав: из басовито-требовательного в фальцетно-просительное. А то и вовсе... звук пропадает.

Такой... бродячий джаз-бэнд.

"Мы к вам заехали на час

Привет! Бонжур! Хелло!

А ну скорей кормите нас!

Вам крупно повезло-о-о!".

Не-бременские музыканты. По-русски проще — банда.

Полчаса подготовки реквизита, два часа терпения сценического искусства и риторических навыков аборигенов... три мешка овса и старый тощий петух. Получить княжеского вирника в своё селение по доносу об обнаружении мёртвого тела на собственном дворе? — Или мы не русские люди, не договоримся?

* * *

Хотя причём здесь именно "русские"?

Просто для ощущения подобия в многообразии: вторая половина 19 века, викторианская Англия, всё чисто пуританское, законо-послушное и благо-намеренное. Английский классик:

"Как вы видите, я не молод и не очень силён. Но если какой-нибудь мерзавец подойдёт ко мне на улице и потребует кошелёк, то я буду кричать и бить его тростью. И поверьте: он надолго лишится возможности нападать на пожилых джентльменов. Но если мерзавец пригрозит подать на меня в суд, то я немедленно отдам всё требуемое. И буду благодарить Создателя, за то, что легко отделался".

Прямо по старинной еврейской мудрости: "Спасибо тебе, боже, что взял деньгами".

* * *

А из петуха мы сварили суп. Долго варили. Но Артёмия я накормил. Мужик... несколько плохо выздоравливает. Я уже говорил: всадников бьют по ногам.

Вот только "Повести о настоящем человеке" мне здесь не надо! Мересьев, ползущий по зимнему лесу с раздробленными ногами...

Артёмий, похоже, "настоящий". Тем более жалко мужика. Меня он... То тянется ко мне, то отшатывается. То — "убей меня, легче будет". То — "не тревожься, я тебя не выдам". А ещё ему очень любопытно, как это "княжна персиянская" в "боярского сына" превратилась. И почему он тогда на свадьбе так обманулся. И отчего люди мои, мужи добрые, тощего малолетку слушаются, и...

Короче: никак не может определиться. Эх, Артёмий, много чего ты в жизни повидал, но "эксперта по сложным системам" тебе не в жисть не опознать. Такое чудо-юдо тут на весь мир — одно, сравнивать не с чем. Кушай супчик пока горяченький.

Три мешка зерна на два ста человеческих глоток и три десятка лошадиных. Остальной скот кормить... Воруем. Как вспоминала Людмила Марковна Гурченко о своём военном детстве в Харькове:

— Мы, дети, воровали. Из проходивших мимо воинских эшелонов. Сперва — немецких, потом — советских. Охрана и тех и других в нас стреляла. Кто не воровал — не выжил. Кто попался — не выжил. Мне тогда было лет семь.

Мы не дети — воруем не по-детски. Сено стогами. Часть стожков ещё осталась на покосах или снаружи селений. Крестьяне... некоторые сильно возражают. Были бы одни беженцы — побили. Но вид сабель действует... умиротворяще. Начинаются разговоры. Иногда платим.

Я селян понимаю: "С паршивой овцы хоть шерсти клок" — русская народная мудрость. А с паршивой, злой, голодной, оружной...? Оплачиваем украденное и, часто, уже съеденное. По своим ценам.

До резни дело ни разу не дошло, но у Николая несколько раз язык бывал на плече, а у Ивашки ссадины на костяшках пальцев не проходят.

Хорошо, что у меня все бритые-стриженные. Как велю бабам платки снять — аборигены крестятся и разбегаются. Такую толпу безбородых мужиков и лысых женщин однозначно воспринимают как какую-то чертовщину. Даже спрашивали:

— Колдун, что ли, идёт — мертвяков с жальника поднял?

"В некроманты я пойду

Пусть меня научат".

А что? — Хорошая профессия. Всегда нужная. На Руси столько народу померло. Не по своей воле, не по душевной готовности. Толковых, работящих... Их бы поднять...

Некромант — идеал каждого серьёзного доктора. Некромантия — святое дело. Самый известный из некромантов — Иисус Христос со своим бедным пованивающим Лазарем.

Видок у всех у нас... нездоровый. Как у покойников. Но правильнее наоборот: я людей на погост не пустил. Не некромант я, к сожалению. Я — витофил. "Сам не — ам, и другому — не дам". Здесь "не ам" следует понимать в трактовке от Рабиновича: "Не дождётесь!".

Если бы не я со своим недодавленным гумнонизмом — они бы все перемёрли. Или это не гумнонизм, а "жаба"? Вона сколько холопов поднабрал! Богачество! Про "жабу" как-то спокойнее думается. Как-то... правильнее?

Из моих открытий в этом исходе... Я здесь уже год, но есть куча вещей, которых я не видел. А и видел, да не уразумел. Включая повседневные и фундаментальные.

Есть понятие: "женский труд". Не в смысле "эксплуатация женского и детского труда", а в смысле технологических операций, которые исполняют исключительно женщины.

В "Святой Руси" гендерное разделение труда — дело святое. Иногда настолько "святое", что мужчинам, а особенно — чужим, его стараются не показывать. Как-то... неприлично. Бабам — показывать, мужикам — смотреть. Любопытствовать, интересоваться, нос совать... Как в женский туалет подглядывать — ничего нового не увидишь, но... непристойно.

Здесь, на походе, деваться бабам некуда. И я — увидел. Не в смысле туалета... Хотя они очень смущались... Но просто послать меня... Персонажа уровня Домны здесь нет. А после санобработки у них вообще... границы допустимого несколько поплыли.

* * *

Так вот, люди зерно не едят.

Мысль офигительно новая. Всего-то лет тысяч десять. А вот что из этого вытекает...

Человечество тысячелетиями превращало зерно в два полуфабриката для приготовления нормальной еды: крупу и муку. И изобрело для этого аж три приспособления. За десять тысяч лет! Зернотёрка, ступа, мельница.

Зернотёрку можно и в 21 веке увидеть, в Африке, например. Тамошние хомосапиенки находят большой камень твёрдой породы с выемкой на верхней поверхности, насыпают в выемку зерно и катают по этой выемке другой камень, цилиндрической или шаровидной формы.

Если второй камень маленький, можно ухватить в руку, он работает курантом — растирает зёрнышки по стенкам углубления нижнего камня, либо пестиком — зёрна разбивают.

От куранта произошёл верхний жёрнов, что породило все мукомольные мельницы. От пестика...

Спокойно! Это не тот пестик, который с тычинками!

"Там ступа с бабою-ягой

Идёт-бредёт сама собой".

Зачем бабе-яге ступа? — Нет, я понимаю: для ночных полётов. А в мирное время?

А в мирное — она там толчёт.

Обращаю внимание: не "воду в ступе", а зерно. И получает крупу разных сортов. Из которой варит кашу. "Щи да каша — пища наша" — настоятельно рекомендованная древнерусская диета. Помогает и в 21 в.

Ступа и пест в "Святой Руси" — чисто женские инструменты. Поэтому бабец-ягец в русских сказках такой мерзкий: мужик, а ведёт себя как баба — пестом машет. Извращенец.

Всем известно, что идеал русской женщины по Некрасову такая... угрюмая жадюга:

"Она улыбается редко,

Ей некогда лясы точить,

У ней не решится соседка

Ухвата, горшка попросить".

А когда ей "лясы точить"? Каждый день нормальной семье из десятка едоков нужно натолочь крупы.

Ставим эту дуру, я имею в виду: колоду дубовую, вертикально посреди поварни, насыпаем горсточку зерна, и... колотим. Пестом. Дубина в полпуда весом. Руки поднять — опустить. Толчём.

Можно дубину не на вытянутые руки вскидывать. Тогда надо сильнее бить самой. Или дубину выбрать потяжелее, пудовую.

Можно бить с подкручиванием в нижнем положении: нижний конец песта работает при этом как тот курант — растирает разбитое зерно. Хорошо, если нижняя часть ступы не деревянная, а каменная или железная чашка, хорошо, если подошва и самого песта обита железом.

Не зря в классификации древнерусского оружия есть отдельный вид: "боевой пест".

При таком ежедневном финтесе в доме вырастают... воительницы-предводительницы. C несколько "мебельными" формами:

"Идет эта баба к обедни

Пред всею семьей впереди:

Сидит, как на стуле, двухлетний

Ребенок у ней на груди".

Помечтали? Про грудь табуреткой? А теперь выскребаем горсточку того, что мы там на... намололи? Намолотили? — Натолкли! Высыпаем в миску. Засыпаем в ступу новую горстку зерна и мечтаем дальше.

Спина как, не отваливается? Руки ещё поднимаются? Переходим к следующей процедуре: толчёное... вот это самое — высыпаем в сито. И осторожными круговыми движениями, как золотоискатель промывает породу...

Называют "обрушение зерна". Отсюда "крупорушка".

"Обрушенное зерно" либо используется целиком (гречка, пшено, рис, перловка из ячменя, овсянка), либо расплющивается (овсяные, кукурузные хлопья), либо дробится до получения крупы определённых размеров (из пшеницы — манная и пшеничная крупы, из ячменя — ячневая крупа, из кукурузы — кукурузная крупа).

В "Святой Руси" нет кукурузы. А всё остальное зависит от хозяйки. Как ударила, как подкрутила, как просеяла. И, конечно, а что вообще выросло.

* * *

"Обрушение" в "Святой Руси" — сугубо женский интимный процесс. Вот только здесь, в походе, когда мои холопки прямо в санях начали толочь овёс, я это увидел. Так-то мне... я же с другой стороны прилавка! Люблю овсянку. А как это делается... Все эти танцы с шестом... Виноват — с пестом.

Нужна национальная программа: "Избавим баб от дур!". В смысле: в руках. Они, конечно, будут уже не настолько... конеостанавливающими. И пожарогулящими. Но — потерпят. Потому что двадцатитрёхлетняя, начавшая стареть (как здесь считают), туземная красавица с полупудовым "ослопом" в руках... как-то неправильно.

* * *

Как "избавлять" — известно. По учебнику.

Ещё со времён киммерийцев и скифов в здешних поселениях находят каменные жернова. И нижний, неподвижный — "лежняк", и верхний — "бегун". Этими каменюками зерно перетирают в муку. Из которой пекут хлеб.